На следующий день робкие лучи солнца сумели прорваться сквозь пелену туч и немного осветить и согреть землю в преддверии нового шторма. Но даже солнце не могло разогнать мрачное настроение сестры Руфи и брата Мэтью.

Оба они находились сейчас в покоях настоятельницы и, судя по всему, чувствовали себя не лучшим образом. Однако не все присутствующие там пребывали в столь подавленном состоянии: Элинор выглядела лишь озабоченной, таким же казался и брат Эндрю, а на лице сестры Анны даже играла легкая улыбка.

Перед ними стояло еще четверо: коронер Ральф, брат Томас и пресловутый безумец. Его руки были связаны, но все равно Кутберт держал его за плечо.

На столе посреди комнаты лежали две вещи: заполненный чем-то мешок и пустой кошель. А рядом с ними еще два предмета, уже известные раньше и находящиеся на особом попечении сестры Руфи: две кости — бедренная и коленная чашечка.

— Повтори, мошенник, то, что уже рассказал! — велел безумцу Ральф, указывая на кости. — Чтобы все услышали и ни у кого не осталось ни тени сомнения.

Задержанный беспокойно оглянулся, прокашлялся.

— Ну да, — произнес он, — чего тут говорить? Правильно. Они овечьи. От овцы то есть.

Брат Эндрю не позволил своему рту растянуться в улыбке. Элинор вообще прикрыла рот рукой.

— Итак, — посчитал нужным разъяснить Ральф, — мощи, которые ты собирался продать монастырю, принадлежат убиенной тобою овце, так? А что припрятано здесь? — Он ткнул пальцем в мешок на столе.

Бывший безумец молчал.

Ральф подошел к столу, начал выкладывать из мешка содержимое.

— Еще немного овечьих костей! — объявлял он, как балаганный фокусник на рынке. — Пузырьки с овечьей кровью!.. Клочки шерсти! Тоже овечьей.

Хозяин всего этого добра молчал, уставившись на свои босые ноги.

— Для чего шерсть? — продолжал пояснения Ральф. — Наверное, чтобы продавать как волосы святых, поседевших от мук… Скажи что-нибудь, негодяй, если я не прав!

— Вы желаете, чтобы я признался, коронер? — спросил пленник.

Голос у него не дрожал, но на лице сквозь сильный загар проступила бледность.

— Можешь признаться, можешь отказаться от признания, теперь это значения не имеет. Улики налицо.

— Вы будете пытать меня?

— Нет необходимости. Все ясно и так. Но разъясню для тех, кому еще не вполне ясно. Послушайте. У одного местного крестьянина пропала овца. Он сообщил куда следует, то есть нам. Я послал Кутберта расследовать. Выяснилось, что волки и прочие дикие звери тут ни при чем и что овцу украли. Кто? Кругом свои, знакомые люди. Мы установили слежку, и мой помощник стал свидетелем того, как ты, — Ральф ткнул в задержанного, — украл на днях еще одну овцу, зарезал ее, освежевал, очистил несколько костей. Все остальное ты запрятал в кусты, а кости и хороший шмат мяса уложил в свой мешок и тоже спрятал, но в другом месте. Кутберт мог бы арестовать тебя тогда же за кражу овцы — наверное, уже не первую, — но решил посоветоваться со мной, поскольку ты уже был у нас на подозрении по другому поводу. И он правильно сделал, так как его рассказ напомнил кое о чем, что мне привелось тогда же увидеть в сельской гостинице.

Задержанный неловко переминался с ноги на ногу, но молчал. Ральф ухмыльнулся:

— Рассказывать дальше? Осталось уже немного. От хозяина гостиницы я узнал, что ты любил беседовать там с теми странниками, у кого водились деньжата. За тобой продолжали следить, и ты сделал то, чего мы от тебя ожидали: пошел туда, где спрятал мешок, и вернулся с ним в гостиницу. Там тебя встретил один из богатых пилигримов, кому ты обещал продать ценную святую реликвию… Сказать какую? Немного крови одного святого… Какого? Если не ошибаюсь… — Ральф взглянул на Томаса. — Святого Поколума, так?

— Святого Поколума Бутири, — уточнил тот.

Всегда сдержанный брат Эндрю фыркнул.

— Масло! — вскричал он. — Причисленный к лику святых горшок масла! Вот что это такое! Бутирон — по-гречески «масло».

Он согнулся от смеха.

— Да, — с улыбкой сказал Томас. — Надо признать, наш продавец реликвий шутник и обладает некоторым знанием латыни и греческого… Вы, часом, не были раньше священнослужителем?

Пленник не ответил.

— Пилигрим латыни не знал, — продолжал Томас, — но я ее знаю немного, и я был рядом с продавцом и покупателем. Конечно, прикрыв лицо капюшоном.

— Слышишь все это, обманщик? — обратился Ральф к задержанному. — Так нужно ли пытать тебя, несчастного, если у нас есть показания моего помощника и брата Томаса?

Молчавший все это время брат Мэтью вдруг воскликнул:

— Но этот человек невиновен! То, что вы рассказали здесь, ничего не доказывает. Его самого могли обмануть. Овца могла сама заблудиться в лесу. Ваш помощник мог выдумать все, что он якобы видел… И потом, — голос его окреп, — если мы верим в явленные нам Господом чудеса, почему нельзя к ним причислить превращение кости овцы в чудотворные мощи святого Скаллагрима?..

— То же самое я думал сейчас, но не смел сказать, — заверил ободренный обманщик.

— Заткнись! — в ярости крикнул Ральф, но было понятно, что он обращается не к нему одному.

— Святого Скаллагрима не существует, — сказала Элинор презрительным тоном. — Это мошенничество и к тому же святотатство.

Брат Мэтью раскрыл было рот, чтобы возразить, но передумал и опять погрузился в молчание. Сестра Руфь и не пыталась ничего говорить: она то краснела, то бледнела, у нее был жалкий вид.

Но задержанный не преминул воспользоваться заступничеством брата Мэтью и почти прежним развязным тоном проговорил:

— Святой отец хотел сказать, я невиновен в святотатстве, ибо сам был обманут, когда купил реликвию.

— Купил? — рявкнул Ральф. — У кого? Имя продавца, его внешность… Когда и где?.. Быстро выкладывай!

— Имя ему он не назвал, но был похож на честного человека. Такой… среднего роста, светлые волосы, темные глаза. Один глаз немного косит.

— Таких людей — половина Англии, мошенник!

— И где же вы купили сии мощи? — спросила Элинор.

— В Норидже.

— Это там крестьяне двух овец недосчитали, — вставил Ральф.

— Совпадение. Чистое совпадение, — лицо брата Мэтью сияло невозмутимостью. — У вас нет свидетелей.

Но схваченный торговец был не столь спокоен. И заговорил другим тоном — жалобным и в то же время неестественным, наигранным.

— Как вы уже знаете, коронер, а не знаете — спросите у здешних сестер и братьев, — мой разум малость замутнен. Я частенько не понимаю, чего говорю и делаю. Могу плясать, петь. Могу овцу, бедняжку, зарезать… когда вдруг покажется, что Господь посылает ее мне в руки, чтобы наполнить мое чрево едой, сиречь поддержать бренное тело. И как раз…

Его перебил брат Эндрю:

— И как раз сейчас, милейший, вы, по-видимому, остановились здесь, в Тиндале, на пути в Норидж, к гробнице святого Вильгельма? Где, надеетесь, вас исцелят от остатков безумия, так?

— Если вы дадите мне, добрый брат, подобный совет и ваше благословение, то я поплетусь туда.

— Не спешите. Я разговаривал с человеком оттуда, который запомнил вас по вашим пляскам и сломанному носу, и он сказал, что вам запретили появляться там, поскольку вы пытались торговать различными вещами, выдавая их за святые реликвии, и вас считают обманщиком. Кстати, ваши танцы, как мне говорил тот же человек, напоминают свадебные пляски сарацин. Вы были в Святой земле?

— Ну и что если был? Многие там побывали в эти годы.

— У нас в часовне лежит изуродованное тело одного солдата оттуда, — сказал Томас.

— Я не имею к этому никакого отношения!

Томас приблизился к нему и крикнул прямо в лицо:

— Так уж не имеешь? Зато охотно перекладываешь на других.

На лице задержанного появились капельки пота.

— Ложь! — взвизгнул он. — Тот, кто это говорит, лжец!

— А кто же тогда ты?.. — продолжил Томас уже спокойнее. — А кто пытался продать нашему монастырю поддельные реликвии? Кто уверял, что они принадлежат святому Скаллагриму, которого не существует? Кто, когда его приперли, признался, что кости — овечьи, но уверял, что силой веры их можно превратить в святые мощи? Кто, когда ему не поверили, придумал, что сам купил их у кого-то и потому его вины вообще ни в чем нет? И наконец, кто прослыл обманщиком в Норидже, у Святой гробницы, и кому запретили там появляться?

Глядя на Томаса ненавидящим взглядом, торговец мощами ответил:

— Монах, ты пытаешься обвинить меня во всех смертных грехах, потому что я видел тебя на дороге недалеко от места убийства и честно рассказал об этом. Наверное, ты и убил его, и теперь хочешь все свалить с больной головы на здоровую и отомстить мне за правду. За честное признание. Жалкий убийца!..

— Негодяй!

Томас бросился на говорившего и, прежде чем Ральф и брат Эндрю сумели удержать его, успел разбить тому нос. После чего успокоился и довольно благодушно сказал:

— Извини меня за этот взрыв негодования, но твое вранье переходит все границы. А ведь я даже питал расположение к твоему острому уму и умению лицедействовать.

Однако эти любезности не слишком утешили задержанного, продолжавшего хлюпать кровоточащим носом.

Элинор обратилась к Ральфу и попросила показать присутствующим, что еще было обнаружено в закутке у торговца, в припрятанном в кустах мешке и на нем самом.

Коронер подошел к столу, сунул руку в мешок, лежащий там, и вытащил кинжал. Ничем не примечательный, если не считать, что на его лезвии и рукоятке были вырезаны совершенно непонятные письмена.

— Эта штука не в Англии сработана, — сказал он, размахивая кинжалом перед носом задержанного. — Это сарацинский нож, точно такой, какой торчал в груди убитого солдата. Так был ты или нет в Святой земле? Отвечай!

— Да!.. Нет!.. — кричал вконец растерявшийся обвиняемый, корчась под крепкой хваткой Кутберта.

— Правду! Говори правду, пройдоха! — требовал коронер.

— Ральф, — увещевала его Элинор, — здесь у нас обитель мира и прощения. Будьте спокойней и терпеливей… Но это не значит, — повернулась она к задержанному, — что мы потерпим ложь. Кстати, — прибавила она, — я родилась и воспитывалась в деревне и сразу, как только увидела кости, смогла определить, чьи они на самом деле.

— Почему же… — начал было брат Мэтью, но сестра Руфь строго взглянула на него, и он потупился и замолчал.

Элинор заговорила снова:

— Только из сострадания к вам, человек с неизвестным именем, и только в том случае, если в дальнейшем ни одно слово лжи не вырвется из вашего рта, я готова просить о снисхождении при определении вашей вины и наказания за нее… — Она подняла руку. — Не надо, не благодарите меня. Я могу вам простить торговлю поддельными реликвиями, поскольку вы уже признались — вернее, не стали отрицать этого. Но чего я вам не прощу — попытки оговорить одного из монахов нашего монастыря. И если вы тотчас же не расскажете всей правды, буду ходатайствовать, чтобы вас примерно наказали.

Пленник бухнулся на колени и возопил:

— Я никого не убивал, миледи! Я расскажу всю правду, только спасите меня от виселицы!

— Говори, олух! — рявкнул Ральф. — Давно пора.

Тот кивнул в сторону Томаса:

— Он ни в чем не виноват, видит Бог. Я видел его на дороге, но он свернул в лес еще до того места, где убили солдата… Это чистая правда, и разве добились бы вы ее от меня, если бы я взаправду был убийцей?

Пот заливал ему лицо, глаза, но он не мог отереть его: руки были связаны.

Элинор взяла со стола кусок ткани и осторожно вытерла ему лоб.

— Продолжайте!

— Я и говорю: я шел за вашим монахом от самой деревни. У меня был мешок с этими… с костями, которые брат Мэтью согласился купить.

Брат Мэтью скосил взгляд на строгое неподвижное лицо сестры Руфи и снова опустил голову.

Пленник продолжал:

— После того, как вот этот молодой монах пошел через лес, я продолжал ковылять по дороге и на повороте наткнулся на троих. Двое из них ругались. То есть спорили друг с дружкой.

Томас нахмурился, припоминая:

— Я ничего не слышал, хотя поворот недалеко от того места, где я свернул.

— И я не слышал, брат. Как тут услышишь? Дождь, ветер… Погодка не приведи Господь…

— Продолжай! — прикрикнул Ральф. — О погоде потом.

— Как скажете, коронер… Значит, увидел я их — и сразу в кусты! Кому охота идти мимо трех мужчин, которые, сразу видно, ссорятся, да еще наверняка вооружены… Миледи, вы обещали мне милосердие, но нельзя ли к нему добавить глоток вина? Все в горле пересохло.

— Еще чего!.. — буркнул Ральф. — Лоб тебе вытерли. Может, бараньим мясом угостить?

Однако брат Эндрю, стоявший ближе всех к кувшину с элем, налил его в кружку и поднес к губам просящего.

Продавец реликвий пил, захлебываясь, потом откашлялся и снова заговорил:

— Было их трое, как я уже сказал. Двое из них — крестоносцы, третий — нет. Один, который с красным крестом, — простой солдат. Другой, кто стоял посередке и вроде утихомиривал их, — тоже из крестоносцев, но повыше рангом.

— Два крестоносца, — повторил, помрачнев, Ральф. — А третий?

— Третий — он стоял спиной ко мне в длинном темном одеянии и с замотанной чем-то головой — был похож на прокаженного. Внезапно он что-то крикнул, и крестоносец, который посередине, оглянулся на него, а который был солдатом — побежал… Тогда третий рванулся за ним.

— Он догнал и убил его? — догадался Томас.

— Он кинул в солдата камень, попал в голову, и бежавший упал. Тогда второй крестоносец бросился на того, высокого, в длинной одежде, и они начали бороться.

— А тот, в кого камнем? — спросил Ральф. — Он что?..

— Тот быстро пришел в себя, поднялся и начал вроде смеяться над теми, кто боролся. И вот… С криком, напоминающим рев дикого зверя, высокий человек в темной одежде накинулся на солдата, приподнял его в воздух, как пушинку, и бросил наземь! Я застыл в ужасе: откуда такая сила?

— Сатана может придать и не такую, — сказала сестра Руфь.

— Ну, и что потом? — поторопил рассказчика Ральф.

— Потом этот, наделенный сатанинской силой, выхватил кинжал, воткнул в живот солдата и просто взрезал его… Все кишки вывалились. Тот вскрикнул один раз — и конец.

Говоривший прикрыл глаза, содрогнулся и заплакал. Настоящими слезами.

Все молчали.

На этот раз слезы ему утер Кутберт, и он, пару раз всхлипнув, заговорил опять:

— Добрые люди, я бывал в сражениях и видел всякое, но то ведь борьба с двух сторон — когда душа молчит, а кипящая кровь говорит. А тут было просто убийство, и убийца… как бы это сказать?., упивался делом своих рук. Да, иначе не скажешь…

Снова наступило молчание, которое прервал Ральф:

— Ты не рассказал всего. Заканчивай, лицедей!

— Я говорю чистую правду! — взревел тот. — Бог свидетель! Это все…

Ральф схватил его за ворот и поднял с колен:

— Нет, не все! Клянусь, я все-таки отправлю тебя на виселицу и буду любоваться, глядя, как ты запляшешь на веревке, словно марионетка в балагане.

Угроза вызвала новый взрыв рыданий. Плакать он умел не хуже, чем петь или танцевать.

Ральф потряс его за плечо:

— Говори, плакун!

— Да чего же еще?.. Тот, кого я обозвал демоном, тоже начал плакать. Чудеса — и только! Сам убил, а сам плачет. Крестоносец подошел к убитому, вытащил кинжал из его тела, а демон…

Томас не дал ему договорить.

— Этим демоном был молодой…

Но пленник хотел сам поставить все точки над «i».

— …Он катался по земле, как безумный, и рыдал. Крестоносец поднял его, обнял и начал утешать, как малое дитя. Потом вытащил из-под плаща свой кинжал… Я думал, он хочет убить молодого…

— Но он не убил его, — проговорила Элинор, как бы продолжая ход своих мыслей.

— Да, он воткнул кинжал в грудь мертвеца, после чего снял свой плащ и накрыл им мертвого, будто тот спит и ему холодно.

Пленник содрогнулся.

— Ты видел их лица?

Это спросил Томас.

— А как же! Который в летах, назвался потом Уолтером. А молодого он именовал Морисом. Сэром Морисом… Ну, теперь уж точно все, коронер. А я тут, клянусь, совсем неповинен, и если в чем и виноват, так только в делишках с овцами. Но миледи обещала мне милость и снисхождение.

— Что же ты молчал столько времени, негодяй? — взорвался Ральф.

— Так ведь боялся. А если и меня они прирежут?

Ральф погрозил ему кулаком:

— Нет, дружочек. Ты все нам наврал. Кутберт, отведи его в тюрьму. Пускай там дожидается веревки.

Пленник опять упал на колени:

— Да не виноват я! Пощадите! Почему вы не верите?

— Потому что у тебя нашли кошелек убитого солдата. Ты убил его и заграбастал денежки.

— Каюсь! Деньги взял! Когда те двое ушли, я подошел к трупу и срезал с пояса кошелек. Деньги-то ведь уже ничьи, разве не так? А я бедный человек, я почти умирал от голода…

— Замолчи, брехун! Ты к тому времени уже набил себе пузо овечьим мясом… А теперь послушайте, что я скажу. — Ральф оглядел всех присутствующих. — Он убил солдата из-за денег. Но потом испугался, что молодой Морис видел это, и убил его тоже. А чтобы запутать все расследование и направить его по ложному пути, он совершил нападение на сестру Кристину… Так что, думаю, убийца нам теперь известен…