Элинор один раз стукнула в дверь. Однако никакая служанка не вышла ей открыть. Она помедлила в нерешительности, но тут услышала, что из-за двери доносятся какие-то нечленораздельные звуки. Она снова постучала, на этот раз дважды.

— Если ты не черт с рогами, заходи и прекрати шуметь!

Элинор открыла дверь.

Потерявшая пасынка мачеха сидела, развалясь на стуле, широко расставив ноги. Платье задралось до колен, спиной она привалилась к кровати. Компанию ей в этой комнате составляли разве что большой кувшин и резная чаша, стоявшие на деревянном сундуке рядом. Жена сэра Джеффри, без сомнения, была совершенно пьяна.

— Я пришла поддержать вас, — сказала Элинор, — я могу прийти попозже.

Исабель попыталась подняться ей навстречу и ухватилась за сундук. Ее рука сорвалась, и пустой деревянный кубок полетел на пол. От удара он подпрыгнул и закатился под стул.

— Все из-за вас, — осуждающе заявила женщина. Она нагнулась, желая достать непослушный кубок, не смогла, потом со второй попытки сумела-таки его ухватить. — Вина? — предложила она, желая выказать гостеприимство.

Элинор покачала головой.

— Да, понимаю. Очередной обет.

Элинор уклончиво пожала плечами.

— Холод сегодня пробирает насквозь. В такой день вино согревает и тело, и душу, — а еще отлично развязывает язык, добавила она про себя. Еще кубок-другой, и ты скорее мне все расскажешь, чем согласилась бы рассказать на трезвую голову.

— Обеты — сущая ерунда.

— А вы никогда не давали обета, Исабель? — спросила настоятельница, внимательно глядя на женщину, сидящую перед ней.

Подруге ее игр в более невинные времена сейчас нелегко было сосредоточить на чем-то взгляд, но в ее мутных глазах Элинор разглядела вполне явственную враждебность. Неужели это Исабель, которую она когда-то знала, сидела сейчас перед ней или это демон в ее обличье? Настолько разительной была перемена.

Женщина откинулась назад, махнув Элинор рукой на второй стул.

— А вы никогда не давали обета, Исабель? — писклявым голосом зло передразнила ее супруга сэра Джеффри. — Как мы всегда надменны, как заносчиво выражаемся! Давала ли я когда-нибудь обет, спрашиваете вы? А перед алтарем что, не в счет?

Говоря это, Исабель помотала головой и скривила губы.

— Для вас, наверное, не в счет. От женитьбы несет вожделением, разве нет? А от этого вы уж, конечно, зареклись каким-нибудь обетом. Как сильно вы изменились с тех пор, как мы вместе весело проводили время — в то последнее лето, прежде чем вы вернулись назад в Эймсбери.

— Мы все с тех пор изменились. — Элинор старалась говорить ровно. Она, казалось, носом чуяла враждебность, которая исходила от этой женщины вместе с едким запахом пота и винных паров.

— Кто-то больше. Кто-то меньше. — Исабель подняла палец и помахала им перед лицом настоятельницы. — Сейчас вы замужем за Сыном Божиим, но знал ли ваш жених, прежде чем вы дали обеты, что вы достались ему не такой уж непорочной девицей?

Элинор понимала, что разумнее всего будет промолчать.

— Я знаю ваш секрет! — проговорила Исабель громким шепотом. — Я что, не видела ваших с Джорджем игр в то лето, перед тем как вы дали эти свои обеты? Думаете, я забыла? — Ее взгляд потемнел и она наклонилась к Элинор. — Что, не вы давали ему сосать свои соски летним вечерком, словно он был голодный младенец, а его пальцы не сновали, словно мелкие рыбешки, в самых заповедных уголках?

Элинор побледнела от злобы.

— Это Джордж рассказывал вам такие сказки?

— Нет, он слишком благородный рыцарь, чтобы болтать о ваших уединенных часах на лесной полянке, но я-то знаю, как проводят время мужчины и женщины. Может быть, он не залезал на тебя и не делал все, как положено, но готова поклясться: ты билась под его рукой, пока не успокаивалась.

Она налила себе из кувшина и залпом выпила до дна.

— Ты уверена, что не хочешь согреться? Сегодня такой промозглый день.

Элинор откинулась на спинку стула и на мгновение закрыла глаза, чтобы вернуть душевное равновесие. Обнаружить гнев значило пойти на поводу у Исабель, оставив в стороне истинную причину, по которой эта женщина провоцировала ее.

— Игры, на которые в юности нас толкает горячая кровь, — не более чем игры, — сказала она наконец. — Мне помнится, немало пчел летело и на ваш мед, но от этого не вышло беды. Какой же тогда грех в том, что все мы делали в то лето?

Плывущий туман, порождение винных паров, застлал глаза Исабель, когда она попыталась налить в чашу неразбавленного вина и половина его вылилась на сундук. Алый ручеек запетлял по деревянной крышке и закапал на каменный пол рядом с канделябром.

— Разве что осенью, наступившей вслед за летом, но что вы можете знать об этом, миледи? Вы уехали в Эймсбери и никому из нас не написали ни строчки.

Это правда лишь отчасти, подумала настоятельница, ища и не находя объяснения горечи и озлоблению в словах Исабель. Конечно, причина вовсе не в разбитом сердце Джорджа, — ведь прошло столько лет. В устах Исабель то, что происходило тогда между Джорджем и Элинор, звучало более живописно, чем это было на самом деле, но Джордж вправду любил ее. Стоило Элинор написать ему, как он возымел бы ложную надежду, а ведь ни о каком браке не могло быть и речи. Поэтому, не желая быть жестокой, она избрала молчание как меньшее зло. Однако изредка она писала Юлиане и тогда, конечно, не забывала Исабель. Но это случалось все реже, что часто бывает между друзьями, которых разводит жизнь. Последнее письмо она послала, когда узнала о смерти матери Юлианы. Полученный ответ был вежливым, но не более того. Исабель же вообще никогда ей не писала.

Нет, Элинор не допускала мысли, что такую злость Исабель питает к ней из-за несбывшихся мечтаний Джорджа. Быть может, она ревновала к той более тесной дружбе, которая связывала Элинор с Юлианой? Нет, маловероятно. Женщина, сидевшая перед ней и опустошавшая сейчас очередной кубок, никогда не стремилась близко подружиться с Элинор. Что же настолько лишило ее покоя?

— Наверное, Исабель, какое-то важное письмо не дошло до меня или какое-то из тех, что я послала вам всем, затерялось? Я, честное слово, писала вам, когда умерла леди…

— Мы получили письмо.

— О том, что вы с сэром Джеффри поженились, я не знала.

Исабель презрительно фыркнула.

— Поженились?

Сердце Элинор дрогнуло. Неужели она попала в точку?

Исабель запрокинула голову и грубо рассмеялась.

— Вы называете это «поженились»? Ах, да, монашка и Христова невеста, наверное, и должна так это называть. Когда я произносила обет у алтаря, то клялась не осквернять супружескую постель, а вовсе не блюсти целомудрие. Странная вещь обеты. По сути, я такая же монахиня, как и ты, Элинор.

— Я не совсем понимаю…

Исабель плеснула в свой кубок еще вина.

— Не разыгрывай передо мной дурочку. Или ты действительно так плохо соображаешь?

Сейчас не время давать волю гневу, сказала себе Элинор.

— Да, какие-то обеты я, возможно, и дала, но только не обет глупости. Если ты хочешь мне что-то сказать — говори, но: я не имею намерения совать свой нос в то, во что ты бы не хотела меня посвящать.

Исабель похлопала себя по животу.

— Чего здесь прятать? Разве с тех пор, как я замужем, я понесла? — Она наклонилась вперед, пытаясь удержать взгляд покрасневших глаз. От ее дыхания несло прокисшим молоком. — Я молодая женщина и в день свадьбы была беременна, но с тех пор так и не зачала. Какой вывод ты из этого сделаешь? Люди скажут, что сэр Джеффри хоть и согревает постель своим телом, но его вожделение не может согреть семени его жены. Многие советовали ему отослать меня и взять на мое место женщину, способную зачать.

— Если однажды он уже одарил тебя ребенком…

— Одарил ребенком, так ты сказала? — смех Исабель неприятно поразил уши настоятельницы. — Говоря по правде, его член увял от одного из тех обетов, которыми ты так дорожишь, Элинор. Он обещал Богу воздержание, а тот должен был за это спасти от смерти занемогшую мать его детей. Хотя Бог не выполнил Своих обязательств по договору, зато мой муж, несмотря на женитьбу, явно вознамерился соблюсти свои вплоть до Судного Дня.

— Тогда каким образом?..

Исабель потянулась за кувшином, подняла его над головой и грохнула об пол прямо перед собой. Черепки полетели в разные стороны. Один большой осколок замер, покачиваясь, у самой ноги Элинор. Красное вино забрызгало их платья, потом понемногу стало просачиваться в трещины в каменном полу.

Женщины смотрели друг на друга. Щеки и лоб Исабель из красных сделались белыми, потом снова красными. Элинор молчала перед лицом столь великого гнева, столь великой скорби и явно чрезмерно большого количества выпитого.

— Однажды вечером сэр Джеффри пришел в мои покои, — начала Исабель тихо, но нарочно отчетливо выговаривая каждое слово. — Я лила ему крепкого вина, не жалея, и скоро он был уже совсем пьян. Не раздеваясь, мы с ним легли на мою постель. Я дала ему целовать и ласкать меня. Потом, когда он уснул, я стянула с него штаны. Бедняга! Несмотря на наши веселые забавы, его член оставался маленьким, словно у младенца! Утром, проснувшись, он увидел рядом с собой меня. Без одежды. Я показала на кровь, испачкавшую простыни, и стала плакать, говоря, что он лишил меня девичества. Кровь маленького цыпленка — старый, испытанный трюк, но он поверил. Конечно же, он ничего не помнил, но подобное доказательство вернувшейся мужской силы несказанно обрадовало его. — Она уронила голову на руки и зашлась в невеселом смехе.

— А если не он, то кто тогда…

— Честно? — губы Исабель скривились в презрительной усмешке. Она наклонилась так близко, что Элинор почувствовала жар ее дыхания. — Генри. Он был отцом того младенца. Генри меня изнасиловал…