Элинор сидела молча, не в силах сосредоточиться. Воспоминание о корчащейся, кричащей женщине словно смыло из ее сознания все слова. Наверное, понадобилось всего несколько минут, чтобы скрутить Исабель и позволить сестре Анне залить ей в рот усыпляющий сок мака, но Элинор показалось, что прошла целая вечность.

— Мне ее жаль, миледи. Мало кому среди нас довелось так же часто выбирать из двух зол, не имея другого выхода.

Элинор посмотрела на Юлиану, но перед ее глазами по-прежнему стояла бьющаяся в корчах Исабель с выставленной напоказ истерзанной плотью и израненным сердцем, кровоточащим от ран, которые трудно было сосчитать. Настоятельница чувствовала, что не в силах справиться с таким избытком боли и что в попытках вернуть мир в душу этой женщины потерпела полное поражение. Наверное, Исабель права. Наверное, Элинор бежала от мира, потому что не способна выдержать столкновение с его ужасной правдой.

— Воистину так, — устало сказала она, — Исабель много страдала.

— Я знала об изнасиловании. — В глазах Юлианы стояли слезы.

— Я тоже узнала, но только после убийства твоего брата.

— Она сказала мне, что беременна от Генри.

— И мне тоже.

Несмотря на холод, на лбу Юлианы заблестели капельки пота.

— Именно тогда она объявила мне, что хочет выйти за моего отца, а не за брата.

— Сожительствовать одновременно с отцом и сыном, пусть даже сношение с последним имело место против ее воли — грех. Даже если Бог и мог бы простить такое, человеческий закон все равно объявил бы ее брак с вашим отцом недействительным из-за изнасилования. — Элинор внутренне поежилась от звука собственного голоса. Ее слова были такими холодными, такими бесцветными на кровавом фоне обжигающих страданий Исабель. — И что ты ей ответила, когда она сказала тебе?

— Я сказала, что она должна выйти замуж за Генри и что другого выбора нет. Если бы она вышла за него, не было бы ничего стыдного в том, чтобы родить вскоре после свадьбы — ведь все давно ждали, что они поженятся. Разделить же постель моего отца означало не только сделать его невольным грешником, а себя — сознательной грешницей, но кроме того жестоко было так использовать и обманывать человека, который был добр к ней, словно к родной дочери.

— Быть изнасилованной Генри, а потом выйти за него замуж, зная, что теперь всю совместную жизнь придется выполнять супружеский долг? А ты сама охотно бы разделила постель с человеком, который надругался над тобой, чтобы потом рожать ему детей и поддерживать его, как жена обязана поддерживать мужа?

Юлиана резко отвернулась.

— Какой был у нее выбор? Расхожая мудрость твердит нам, что ее не могли взять насильно, потому что она понесла, а значит, получила удовольствие, — Она повернула голову и посмотрела прямо на Элинор, при этом ее карие глаза стали темными, словно безлунная ночь. — Не мне спорить с расхожей мудростью, миледи, но говорю еще раз: какой, в самом деле, у нее был выбор? Мужчина может произвести на свет столько ублюдков, сколько хочет, и отдать их жене на воспитание, женщине же стоит родить одного, как ее уже считают шлюхой, если она не выйдет замуж за его отца.

— По тому, с каким гневом ты, Юлиана, говоришь об этом, я могу заключить, что ты посоветовала ей сделать нечто, казавшееся тебе столь же отвратительным, как и ей.

Юлиана подошла к кувшину и налила в чашу вина, однако пить не стала, а молча на него уставилась. Пот с ее лба теперь уже струился по щекам, словно слезы.

— Вы очень наблюдательны и увидели змею, обвившуюся вокруг моего сердца. Да, верно, я сказала Исабель, что у нее нет другого выбора, но только после того, как упомянула о том, что есть способы избавиться от ребенка и что я готова помочь ей найти безопасное лекарство.

Элинор помедлила, потом спокойно сказала:

— Несомненный грех.

Слабая улыбка, мелькнувшая на губах Юлианы, плохо сочеталась с ужасом, который Элинор видела в ее глазах.

— И что она ответила на твое предложение?

— Она отказалась.

Элинор кивнула и отпила вина, главным образом для того, чтобы выиграть время.

— Этим она спасла тебя от еще более тяжкого преступления, — наконец сказала она. Голова Юлианы была опущена, и по ее взгляду Элинор ничего не смогла понять. — Она как-то объяснила свой отказ?

Юлиана нервно рассмеялась, но ужас из ее глаз исчез.

— Она хоть и ненавидела отца, но к ребенку почувствовала любовь.

Это совпадало с тем, что Исабель говорила ей раньше.

— Она рассказала Генри о ребенке?

— Нет, но когда сэр Джеффри заявил, что он — отец ребенка Исабель, Генри заподозрил неправду. У моего брата могло быть много недостатков, но глупым он не был. Он вполне способен был сосчитать месяцы и дни.

Да, недостатки у него были, но слова Юлианы напомнили Элинор еще об одной вещи, которая ее по-прежнему беспокоила.

— Должна сказать, я удивилась, — начала она издалека, — зачем Генри взял ее так грубо. Хотя никакой помолвки не было, он имел все основания надеяться, что они в свое время поженятся. Она не говорила тебе, почему Генри напал на нее?

Некоторые мужчины могут изнасиловать шлюху, купленную за деньги, или чужую жену, имея в виду унизить ее мужа, но Элинор не казалось правдоподобным, чтобы мужчина когда-нибудь надругался над женщиной, которой он дорожит. Хотя Генри был безответственным, своевольным и часто себялюбивым, она не помнила, чтобы в юности он был склонен к жестокости. Элинор легко могла представить себе, как он пристает с просьбами к Исабель, словно скулящий щенок, с которым сравнивал его отец, но она всегда считала, что Генри хочет видеть в Исабель не только подругу любовных игр, но и спутницу жизни.

— Я спрашивала. Она только рассмеялась в ответ. — Юлиана потерла свой кубок, словно хотела начистить его до блеска, и сделала большой глоток. — Тем летом, которое мы все провели вместе, видели вы когда-нибудь, чтобы Исабель вела себя так, как в тот вечер, когда мой отец посмеялся над братом?

Такой поворот и сам вопрос удивили Элинор, но она сама не знала, что и думать о распущенности, с которой Исабель вела себя тогда во время обеда. Так бесстыдно провести рукой по ляжке Роберта не было жестом верной или счастливой жены — и точно так же вряд ли Исабель позволила бы себе нечто подобное тем невинным летом, после которого столько воды утекло. Она покачала головой.

— После того как она потеряла ребенка, ее поведение с другими мужчинами стало более чем нескромным. Я предупреждала ее, что ее поступки обещают больше, чем она готова дать тем мужчинам, которые смотрят на нее. Она говорила мне то же, что и отцу, что она не имеет в виду ничего дурного. Боюсь, иногда я сомневалась в ее словах — правда, не до такой степени, как отец.

Элинор не понравилась мысль, которая только сейчас пришла ей в голову. Что, если Исабель использовала Генри? Могло такое быть? И если да, то зачем? Зачем женщине самой подталкивать мужчину к нападению на нее?

— Она, наверное, объяснила, почему пожелала себе в мужья твоего отца?

— Из благодарности, так она сказала. Ее земли должны были отойти нашей семье в благодарность за то, что мы ее приютили. Ей едва исполнилось четыре года, когда умерли ее родители. В тот день, когда она появилась у нас, мать сказала мне, что я должна относиться к ней со всей нежностью и любовью, какие одна сестра обязана питать к другой, поскольку это очень несчастный ребенок. Воистину, мне оказалось нисколько не трудно справиться с задачей, потому что я быстро научилась любить ее, и она скоро стала повеселее. Наша семья стала ее семьей. У нее был небольшой выбор, если она хотела остаться у нас. Если она не хотела выходить замуж за Генри, ей пришлось стать женой моего отца.

— А что Джордж? Уж конечно, за него она могла выйти замуж.

— Он был уже обручен с другой женщиной, которая умерла уже после того, как Исабель вышла замуж за отца.

Неужели на Левенхеймах лежит проклятие, что всем им так не везет, подумала Элинор.

— И все же этот брак обесчестил твоего отца, заставив его совершить, пусть невольно, один из самых тяжких грехов. Ты горевала, но так и не сказала ему, что его собственный сын был отцом ребенка, которого носила под сердцем Исабель?

Юлиана упала на колени и принялась рыдать так отчаянно, с такими судорожными всхлипываниями, что Элинор бросилась к подруге. Юлиана рукой отстранила ее.

— Не подходите ко мне, миледи! В моей груди живет Змей. Его кольца сочатся ядом, он отправит вас в ад, едва ужалит.

Элинор отшатнулась, осенив себя крестным знамением.

— Может быть, мне позвать к вам брата Томаса, дитя мое?

— Нет, миледи. Нет. — Тут ее рыдания стали реже, и Юлиана поднялась, утирая слезы с распухшего лица. Повернувшись спиной к настоятельнице, она подошла к окну и выглянула во двор. Светило неяркое зимнее солнце. Слышно было, как медленно капают капли, — это таял лед. Мерный звук их падения один нарушал установившуюся в комнате тишину.

Элинор ждала.

— Вы любите своего отца, миледи?

— Конечно.

— Будь у вас сестра, разве вы не любили бы ее точно так же?

— Подобная любовь драгоценна в глазах Господа.

Юлиана повернулась. Ее глаза, обращенные к настоятельнице, сузились от боли.

— Неужели?

— Я тебя не понимаю.

— Я никому и никогда не говорила об этом, но вы должны услышать это от меня первой — ведь я хочу заживо похоронить себя именно в Тиндале. — Она сделала глубокий вдох: — Когда я предложила Исабель помочь ей убить младенца в ее чреве, я впервые услышала шипение Змея. Когда я не сумела сказать отцу, что, беря в жены женщину, которую я звала сестрой, он совершает грех, я увидела, как Змей подползает ко мне.

— Бог милостив к кающимся, Он простит оба эти греха. Исабель не послушалась твоего совета насчет ребенка, а отец, скорее всего, отказался бы верить тебе точно так же, как он не поверил, когда Генри пытался открыть ему правду. Но ты спросила о любви? Что ты хочешь сказать?

— Когда Адам и Ева жили в райском саду, в своей невинности они пребывали в мире с Богом. Когда двери того сада закрылись, сатана возликовал, ибо человек стал продажен, греховен и жесток. Это я понимала, но в своем упрямом неведении полагала, что смогу сохранить чистоту, потому что никому не желала зла, а к окружавшим меня людям испытывала одну любовь. Даже когда я валила Генри на землю и трепала ему уши, я только ранила его самолюбие. Я любила своего брата, хотя и презирала его мелочное убожество.

— Когда дети дерутся, в этом немного греха. Бог, несомненно, простил…

— Бог открыл мне, что никакая смертная любовь не бывает без греха. Когда я сказала Исабель, что она может избавиться от ребенка, я поступила так из любви, потому что не хотела, чтобы она и дальше страдала от насилия, которое ей пришлось пережить. Неужели вы не понимаете? Из любви, которую я питала к ней, я толкала ее к греху. — Юлиана умолкла, ее глаза расширились.

— И все-таки она так не сделала. Это значит, что вы согрешили лишь помыслом. Стоило ей сказать тебе, что она любит младенца, ты не стала дальше принуждать ее.

— Из любви я не смогла рассказать отцу о грехе, который он собирался совершить. Нет, я приводила ему причины, почему он не должен на ней жениться, но доводы мои были слабые, и он только посмеялся. — Голос Юлианы звучал все громче, она будто умоляла. — Он так сильно страдал после смерти моей матери, миледи. Как же мне было лишить его этой ничтожной радости, назвав истинную причину, из-за которой он не может жениться на Исабель?

— Юлиана, все это не те прегрешения, которых любящий нас Господь не захочет простить…

— А простит Он мне убийство моего брата?

От ужаса у Элинор потемнело в глазах. Неужели она все-таки ошиблась? Неужели ее настолько сбили с толку суетные и слабые умозаключения, что она толкнула невинного человека к ложному признанию, даже смерти, лишь бы защитить любимую дочь?

— Твой отец признался…

— Отец и правда убил брата, миледи, но это я послала Генри на смерть.