Глава 1. Том Коллинз

В 1639 году от Рождества Христова у берегов Сент-Кристофера перевернулся и канул в пучину со всеми, кто был на борту, португальский галеон. На своем пути из Африки в Новый Свет судно попало в шторм, потом на борту вспыхнул мятеж, и курс корабля изменили. Дальнейшая судьба команды и четырех сотен рабов, которых везли на продажу в Бразилию, осталась неизвестной, но слухи о кораблекрушении со скоростью порохового огня разнеслись по всем островам Карибского моря. Каждую ночь мужчины и женщины, молодые и старые отправлялись в море на охоту за богатствами затопленного галеона, и фонарики на их утлых лодчонках мерцали подобно тысячам светлячков во мраке ночи.

Затонувший трехмачтовый корабль являл собой роскошный образчик судна с полным парусным вооружением, поражающий своей величиной, красотой и изяществом. Остались же от него лишь рябь на воде, всплывшая фигура, некогда украшавшая нос корабля, да два жалких оборванца. Вот о них-то и пойдет речь в нашей истории. И еще, конечно же, о Томе Коллинзе, парнишке четырнадцати лет, который родился и вырос на Невисе, крошечном островке, известном своими затяжными тропическими ливнями и древним потухшим вулканом, чей конус с маленькой белой оборкой наверху возвышался в самом центре острова.

Семья Коллинзов состояла из трех человек. Кроме Тома были еще его мама и его сводная сестра, Теодора, которая была на год старше брата.

Все они работали в небольшой таверне в одной из гаваней острова. Хозяин таверны, сеньор Лопес, взял мать Тома к себе в услужение, когда ее первый муж, отец Теодоры, погиб на дуэли. Второй ее муж, ирландец, скончался от лихорадки, когда Тому было всего два года.

Теперь же вдова целиком и полностью зависела от сеньора Лопеса, и бедной женщине приходилось уповать лишь на усердие своих детей. Жили они довольно неплохо: имели крышу над головой, каждый день получали еду и в лохмотьях не ходили, но, едва встав на ноги, Том каждую свободную минуту проводил на побережье, в надежде найти сокровище, которое освободило бы его семью от грубого хозяина.

Эта история началась в одну из темных сентябрьских ночей, когда на море вовсю бушевал шторм.

Том как раз закончил протирать столы и прикрыл дверь в заднее помещение, где сеньор Лопес ругал его маму за низкую выручку. Тому было прекрасно известно, что мать никогда и думать не смела о том, чтобы кого-то надуть, тем более их хозяина сеньора Лопеса. Каждую неделю она и Теодора мыли хозяину ноги, терли спину, стригли ногти и бороду, вылавливали в голове вшей. Они давали ему отвар из пижмы – от глистов, из душицы – для улучшения пищеварения и красное вино – для поднятия настроения.

– Уж кому, как не мне, знать про твою страсть к деньгам, – брюзжал хозяин. – Твое сердце гложет ненасытный огонь алчности. Ты ничем не лучше остальных, а твоя наглая девчонка скоро распугает мне всех клиентов своим острым языком и надменным нравом. Придется закрывать трактир и искать другие средства на пропитание. А уж что тогда станет с вдовой Коллинз и ее двумя щенками – только Богу известно!

– Что вы, сеньор Лопес, ваша таверна настоящее золотое дно, – возражала мать Тома. Стоя позади трактирщика, она расчесывала гребнем его шевелюру.

Сам сеньор Лопес, обложившись подушками, восседал в кресле, которое приходилось переделывать по три раза в год, чтобы уместить в нем весьма объемистую заднюю часть хозяина.

– Золотое дно, скажешь тоже, – пропыхтел испанец, расстегивая воротничок, – да что ты знаешь о расходах, которые мне приходится нести, а уж сколько моя таверна натерпелась от спекулянтов, и подумать страшно! Ко всему прочему Бог наградил меня слишком мягким и нерешительным нравом, чем ты и твое отродье пользуетесь почем зря.

Том возмущенно тряхнул головой и принялся водружать стулья на столы, чтобы вымыть пол.

– А твоей доченьке нынче снова вздумалось мне перечить, – продолжил Лопес. – Это мне-то, ее единственной защите от нищеты и болезней! А ведь я денно и нощно забочусь о ней, равно как и о ее матери и брате, этом чертовом ирландце, в чьих глазах живет сам дьявол. Клянусь, он дышит жабрами! Он так долго торчит под водой, что его и без того отвратительная рожа становится зеленой, как у жабы. Пригрел змею на груди, нечего сказать. Я теперь даже по ночам плохо сплю. Кто знает, что этому малому взбредет в голову, покуда добропорядочные люди почивают в своих постелях.

– Сеньор Лопес может спать спокойно, ему ничего не грозит, – попыталась утешить хозяина мать Тома.

– Нет, я не могу спать спокойно, – визгливо отозвался сеньор Лопес. – А хуже всего эти его истории, которые он мастак выдумывать. Ложь от начала и до конца. Стоит ему только открыть рот, как из него льется нескончаемый поток лжи.

– Том – хороший мальчик, и вы отлично это знаете, сеньор. Просто у него очень живое воображение, но это совсем не то, что ложь.

– Он – хулиган, а его сестра – наглая язва и вдобавок корчит из себя невесть что.

– Я поговорю с Тео, сеньор Лопес.

Мамин низкий спокойный голос, как правило, действовал успокаивающе на толстяка-хозяина.

Острый язычок Теодоры постоянно становился темой для подобных разговоров. И Тому это нравилось. При мысли о том, что его сводная сестрица скоро получит очередной нагоняй, у него тут же поднялось настроение, и, когда он шел запирать дверь таверны, на его губах играла улыбка.

– А ведь у нее-то был отец-испанец, – продолжал между тем Лопес.

– В этом-то и беда, – пробормотал Том. Он как раз собирался потушить свечу на стойке, когда в дверь постучали.

Том вздохнул и бросил взгляд на полоску света, отделявшую темную залу таверны от хозяйских покоев, где в двух массивных канделябрах всегда горели свечи, потому что хозяин боялся темноты и даже спал, вцепившись зубами в рукав своей ночной рубашки.

Том приблизился к входной двери и тихо, но решительно произнес, что таверна закрыта. Стук раздался снова.

– Сказал же, мы закрыты. Приходите завтра.

Дверь в хозяйские покои приоткрылась.

Том оглянулся. Мать мыла ноги сеньору Лопесу. Сам же толстяк сидел, уставив на Тома свою трость в серебряной оправе.

– Ты, ирландский пес, – рявкнул он, – открывай, когда за дверью посетитель. На что мы жить будем, подумал?

Том пожал плечами и открыл. Ночь была угольно-черной, и только море слабо светилось в темноте. Человек, стоявший за дверью, был плотно закутан в черные одежды, однако Том сразу узнал бездомную старуху Самору. Говорили, что ей лет двести, не меньше. Сама же она утверждала, что видела, как океан появился изо рта лягушки, той самой лягушки, которая была началом всех начал и которая одарила Самору своей великой мудростью, а в придачу еще и подернутым молочно-белой пленкой глазом, который умел видеть людей насквозь. Жила она тем, что готовила странные мази, облегчала запоры и врачевала людские раны. За бутылочку домашнего вина она могла предсказать моряку, ждет его любовь или несчастье. Однако всем было известно, что в молодые годы Самора была хорошей повитухой и даже помогала Элиноре Коллинз при родах Тома.

Самора уселась за ближайшим столом и попросила кувшин воды.

– Просим прощенья, но деньги вперед, – последовал ответ от хозяина, который распахнул дверь своей тростью и теперь заглядывал в зал.

Том зашел за стойку, где стояло ведро с водой, которой он только что мыл столы. Он не собирался раздавать свежую питьевую воду направо и налево, и уж тем более Саморе, которая редко платила, а сейчас вдобавок мешала ему отправиться в море до того, как появятся другие охотники за удачей.

Том перелил грязную воду в глиняный кувшин и поставил его перед старухой. Та усталым движением отбросила капюшон, обнажив загорелую, почти лысую голову. Один глаз у нее почти все время был закрыт, а второй, подернутый молочной пленкой, взирал на Тома с каким-то странным выражением.

Трясущимися руками Самора схватила кувшин и одним махом осушила его.

– Том Коллинз, – вздохнула она, утираясь ребром ладони, – а ведь твой отец был мне должен.

Самора частенько бормотала подобные вещи, так что уже никто не обращал на них внимания.

– Но нас с тобой это не касается, мой мальчик. Где твоя мать?

– Она у сеньора Лопеса, а таверна закрыта.

– Твоя мать никогда не отказывала мне в стаканчике винца из того бочонка, куда сливают все то, что не допили посетители. Но, быть может, ты сам уже все выпил? Как же ты все-таки похож на своего отца. И все так же не в ладах со своей сестрой? Да, не в ладах, Том, не в ладах. Ты ненавидишь испанцев, а она на дух не переносит твою ирландскую кровь. Я вижу это по твоим зеленым глазам. Ну же, давай-ка, налей мне стаканчик, и мы побеседуем о твоем отце. Он умел постоять за себя. Проклятая лихорадка свела его в могилу. Да здравствует мудрец Гиппократ, учивший, что лучший друг всякой заразы – наши собственные суеверия. Заруби себе это на носу, юный Том. Воля Божья не имеет ничего общего с лихорадкой, а чума происходит от крыс. А теперь подавай вино на стол!

Том скрестил руки на груди.

– Если хочешь вина, сначала заплати.

– И то верно. Я расплачусь с тобой, Том.

– Чем?

Самора огляделась по сторонам. На ее бледных губах заиграла едва заметная улыбка. Том бросил взгляд на ее сгорбленную тень, косо легшую на потолок.

– Ветер, – прошептала Самора, – странный ветер дует этой ночью. То с востока, то с запада, кружит вихрем по морю, а ряби не оставляет. Знаешь, как прозвали такой ветер? Люди зовут его Бризом Желаний. Он дует прямиком из распахнутого рта Судьбы, и тем, кто умеет слушать, он может многое рассказать. В такие ночи, как эта, встречаешь своего Создателя.

Молочный глаз Саморы скользнул по Тому.

– У Судьбы всегда два сжатых кулака, ибо в ее руках нити тех дорог, одну из которых тебе предстоит избрать. Вопрос только в том, какую руку ты выберешь, мой дорогой Том.

Том вздохнул и покачал головой.

– Протяни мне свою руку, юный Коллинз.

– Нет уж, спасибо.

– Надо быть смелым, чтобы узнать, что написано у тебя на ладони. Но, полагаю, ты уже достаточно взрослый, чтобы услышать, что тебя ждет. Твой отец был храбрецом. Чересчур горячим и вспыльчивым, но храбрецом.

– Я знаю.

– Меня, видевшую, как море и земля превращаются в огонь, едва ли ждет что-то хорошее, но, сдается мне, твоя судьба отличается от участи других людей.

– Вот как?

С неожиданной силой Самора вдруг стиснула Тому запястье. Ее молочный глаз впился в него, как колючка.

– Стаканчик, всего за один-единственный стаканчик вина я поведаю тебе всю твою жизнь.

– Отпусти руку, Самора.

– Всего один стаканчик из Бочонка Остатков, куда твоя сестра сливает недопитое посетителями вино, процеживая его через красную прожженную скатерть, чтобы очистить от объедков, табачных крошек и всякой заразы. Ах, знавала я в жизни угощения! Ты ведь знаешь, Том, я повсюду бываю. Видала я людей, умерших от пьянства, матросов, скатившихся на самое дно и повешенных на той же веревке, что не раз спасала им жизнь во время океанских штормов. Твой же путь, Том Коллинз, тернист и сложен и заведет тебя далеко, гораздо дальше, чем тебе самому этого захочется. И если когда-нибудь тебе покажется, что ты зашел в тупик, вспомни мои слова: на Ямайке есть кабачок, прозванный в народе «Сапогом Люцифера». Когда все другие возможности будут исчерпаны, ты найдешь там то, что ищешь, ибо «Сапог» – это настоящее кладбище заблудших душ. Там знают цену Бочонку Остатков и никогда не откажут страждущему в глоточке вина. Но я на тебя зла не держу. Дай мне твою правую руку, Том. Левая здесь не годится, ибо в ней ты держишь меч – орудие смерти. Потому что ты левша, не правда ли, Том Коллинз?.. Это было сразу понятно, едва ты покинул чрево своей матери, такой же рыжеволосый, как и сейчас. Но, быть может, тебе все равно и ты не хочешь узнать о том, что тебя ждет?

Том не ответил, но попятился к стойке и, разыскав чистый кувшин, наполнил его из Бочонка Остатков, украдкой поглядывая на дверь, ведущую в хозяйские покои.

Самора опрокинула в себя вино с той же скоростью, что и воду. Ее зрачок внезапно расширился и разорвал молочно-белую пелену; больной глаз неожиданно вспыхнул и стал черным, как ночное небо над крышей таверны.

– Теперь положи свою руку на стол, Том, и сожми ее в кулак. Крепко сожми, до боли, чтобы побелели костяшки пальцев.

Том во все глаза уставился на свой кулак, белевший прямо на глазах, и почувствовал боль. Рука дрожала так, что под ней трясся стол.

– Еще немного, Том, еще немного.

– Я… больше… не могу.

– Можешь.

В глазах у Тома потемнело. Он чувствовал, что задыхается, и поднял кулак, словно собираясь ударить старуху по лбу.

– Вот так, Том, – прошептала гадалка, – теперь разожми кулак и положи ладонь на стол.

Обессилевший Том упал обратно на стул.

– Твоя ладонь, Том, – тихо заговорила Самора, – подобна морской карте, на которой нанесено будущее. По ней ты можешь выбрать, каким курсом тебе плыть. Зная свои возможности, предостерегающие тебя опасности и короткие пути, ты сможешь выбрать правильный курс для своего корабля и стать на нем единоличным капитаном. Слушай и запоминай, Том. Каждое мое слово, сказанное этой ночью, накрепко засядет в твоей голове. Ни одно не будет забыто.

Том откашлялся.

– Расскажи мне, что ты видишь? – попросил он.

– Что ты упрямый сорванец, Том.

– Да, так говорят, что еще?

– И честолюбивый малый. Ты хочешь быть богатым, страшно богатым. Но ты печешься не только о себе. Ты хочешь вызволить из этого дома свою мать.

– Это всякий знает.

– В глубине души, – продолжила Самора, – в самой глубине души ты также хочешь выкупить свою сводную сестру.

– Вот тут ты ошибаешься, – огрызнулся Том, – пускай эта испанская крыса сама о себе хлопочет.

Самора сильно наклонилась вперед, так что почти легла на стол.

– Что получится, если смешать глоток благородного вина, крепкого рома и чистейшей ключевой воды?

Том закрыл глаза и покачал головой.

– Нечто непригодное для питья. Бурда, короче.

Ответ, кажется, развеселил Самору.

– Ты только что описал сам себя, Том Коллинз, – старуха хрипло расхохоталась.

– Самого себя? Это что, загадка такая или ты просто шутишь?

– Ни то и ни другое. На твоей ладони я вижу косую линию, говорящую о благородстве крови, треугольник непорочности и две параллельные линии подлости. В твоих жилах намешаны голубая кровь аристократа, ключевая вода и бурлящая кровь пирата. Как ты и сказал – самая настоящая бурда.

– Что за вздор ты несешь, – фыркнул Том. Уж он-то знал своих предков: ни пиратов, ни аристократов среди них не было. Однако чистую ключевую воду он воспринял благосклонно.

Самора улыбнулась.

– Расскажи мне, какие планы у тебя на эту ночь?

– Я думал, ты сама мне об этом расскажешь, но раз ты спрашиваешь, то изволь – мои планы все те же, что и пять прошедших ночей подряд.

Самора ободряюще кивнула ему, и Том, понизив голос, рассказал ей о своих поисках на море. О своих долгих головокружительных погружениях и о надежде найти сокровище с затонувшего корабля, которое сможет изменить жизнь его семьи. Все его мечты были об одном: как он сполна рассчитается с сеньором Лопесом, а на прощанье отвесит ему такой крепкий пинок под зад, что тот уже навряд ли когда сядет.

– Сокровища, значит, – поддразнила его гадалка, – доски, подсвечники и пушечные ядра. В море полно этого добра. Да еще фарфор, какого ты никогда и не видывал, драгоценности, сияющие так, словно их сорвали прямо с ночного неба, башмаки с золотыми пряжками… А еще рубины и алмазы, которые сверкают, словно клык в пасти пирата.

В таверне стало тихо. Том откашлялся.

– Какого еще пирата? – пробормотал он.

Гадалка усмехнулась:

– Единственного достойного упоминания. Ч. У. Булля.

– Ты видела его? – прошептал Том.

– Я все видела, Том, и увиденное сделало мой глаз белым, а мой земной путь – тяжелым. Для верности все же стоит добавить, что клык тот не из благородных камней. Это всего лишь прогнивший зуб.

– Ты имеешь в виду того самого Ч. У. Булля?

– А тебе интересно, Том?

– Так ты видела его или нет?

Гадалка довольно зачмокала.

– Я даже сидела с ним за одним столом. Его бриг бросил якорь в миле от Гренады. Меня позвали к нему, и мы распили с ним лучший ром, который я когда-либо пробовала… Капельку его я до сих пор храню в дупле своего зуба. Белый, как зубик у ребенка, ром был сварен из отборнейшего сахарного сиропа.

– Ворованный, полагаю?

– На судне Булля ничто не было ворованным, – огрызнулась Самора. – У него даже ремень был сделан из человеческой кожи, а гребень для волос он вырезал сам из кости одной немецкой графини, чье мясо было засолено и съедено каннибалами, которые служат на борту. Когда я увидела Булля, он был совсем без одежды, голый, закутанный лишь в свой любимый флаг, черный, тот самый, где капитан чокается со Смертью в образе скелета. Как ты понимаешь, Булль продал свою душу дьяволу.

– Жаль, что они тебя не съели, – фыркнул Том.

– Да что тут есть, кожа да кости, а команда капитана Булля любит что помясистее.

Том зачарованно уставился в пространство.

– А он в самом деле так ужасен, как о нем говорят?

– Он – худший из твоих ночных кошмаров, а в его команде собраны самые кровожадные пираты, которые когда-либо бороздили просторы семи морей. Их всего тридцать девять, и у всех, от штурмана до кока, по девять пальцев на руках. Капитан показывал мне свою коллекцию. Она хранится у него в каюте в специальном шкафчике, где за дверкой на крючках висят все тридцать девять отрубленных черно-синих пальцев.

Том уставился в потолок, мечтательно улыбаясь.

– Но теперь послушай-ка, что я тебе скажу, Том Коллинз, – прошептала Самора, – послушай и хорошенько запомни, потому что и тебя настигнет искушение.

– Искушение?

– Да, искушение. Твоя вечная страсть к золоту скоро даст о себе знать, но ты не поддавайся. Вместо этого лучше вспомни о тридцати девяти пальцах и подумай о тех тридцати девяти пиратах, которым суждено доживать свою жизнь с черной дыркой на руке. Эти люди никогда больше не станут прежними, ибо правду говорят, что в среднем суставе безымянного пальца моряка живет его страсть к золоту.

С этими словами старуха поднялась, обошла стойку и налила себе еще стаканчик вина. Затем она открыла дверь таверны и вышла в ночь, из самого сердца которой лился изумрудно-зеленый свет. То светилось само море.

– Знаешь ли ты, как появилась тьма? – спросила Самора. – Нет, не знаешь. Однажды, давным-давно, в мире не было ни тьмы, ни ночи, ни сна. Жизнь была подобна нескончаемому дню без тревог и волнений. Никто не считал часы и недели, не было границ между вчера, сегодня и завтра. И еще не ведая, что это такое, все живое грезило о черном покрывале ночи.

На этих словах Самора подмигнула Тому и продолжила мягким, почти усыпляющим голосом:

– И тут появился зеленый пеликан, а он, как тебе, должно быть, известно, умнейшая птица. Он прослышал о том, что бывают сумерки и рассветы, и выхватил из речного потока ночь, и принес ее в мир. Тут появились тукан, колибри и попугай, а следом за ними – броненосец, муравьед и тапир, и наконец пришел пятнистый ягуар, хищник, что охотится в ночи. И представь себе, Том, он съел этого зеленого пеликана. Вот почему у нас есть ночь и день и почему никто из людей никогда не видел зеленого пеликана. То, что ушло, уже никогда не вернется обратно. Поэтому береги свой безымянный палец, Том Коллинз.

– И это все, что ты можешь сказать четырнадцатилетнему парню? – недовольно проворчал Том и сплюнул.

– Да, – пробормотала гадалка и натянула капюшон на голову, – это плата за твою грязную воду, и, кстати, четырнадцать тебе исполнится только в ноябре. Ложь липнет к твоему языку, Том, но плюешься ты далеко, так что, глядишь, и правду выплюнешь. Хотя тебе это простительно. Когда ты родился, на пристани в бухте лежали семь крокодилов. Чтобы умилостивить их, мы кидали в воду рыбу. Они бросились за ней в море, только пятеро выжили в драке.

Самора поглубже надвинула капюшон и вздохнула.

– Прощай, юный Коллинз, – сказала она, – никогда не слушай геккона и остерегайся Пояса Ориона, ибо это единственное из ночных созвездий, что желает тебе зла.

 

Глава 2. Теодора Долорес Васкес

Том сидел в комнатушке с низким потолком, которую он делил со своими матерью и сестрой. Здесь хранились их собственные пожитки, в том числе коллекция редких камней, которые Том нашел на берегу и на морском дне. Еще он хранил здесь старый кожаный ремень отца и морскую карту, которая, насколько Тому было известно, охватывала большую часть мира. Карта эта была самодельной и едва ли могла пригодиться в плавании, зато на ней были отмечены крестиками лучшие места для рыбалки в прибрежных водах. Европа была изображена здесь в виде остроносого тапира, на которого, по мнению художника, походило большинство испанцев. Сама же Испания выглядела как едва заметная бородавка на теле континента, равного половине Африки, пестрящей изображениями длинноногих жирафов и рычащих львов. Между Карибами и Африкой художник изобразил пять больших судов, одно краше другого, и на самом большом из них – трехмачтовом галеоне – был нарисован отважный капитан с огненно-рыжими волосами и ослепительной абордажной саблей за поясом.

Том знал, что есть карты поновее и получше этой, и мечтал стать тем, кто однажды перенесет весь белый свет на бумагу.

На оборотной стороне карты он изобразил как мог звездное небо и на этот рисунок полагался больше, чем на саму карту. Том знал каждое созвездие и легко мог плавать ночью.

Мать лежала на спине, волны ее длинных светлых волос разметались по подушке, на губах блуждала едва заметная робкая улыбка. Глаза были закрыты неплотно, и оттого было непонятно, спит она или только прилегла отдохнуть и скоро снова встанет.

Том поцеловал маму в щеку и взял за руку. От кожи матери, как обычно, пахло лимонами, которые она клала в воду для умывания, но для Тома не было аромата лучше.

Он разглядывал ее руку. Большую, загрубелую. Как у мужчины. Но матери в самом деле приходилось выполнять мужскую работу.

«Все это должно остаться в прошлом», – подумал Том и встал с кровати.

Сборы не заняли много времени. Том взял сальную свечу, кожаный ремень и просмоленную веревку и мягкой, неслышной поступью спустился с лестницы.

В зале таверны царил полумрак. Он нашел фляжку, налил в нее воды и заодно прихватил золотистую макрель, плававшую в ведре брюхом вверх.

Прежде чем покинуть таверну, Том заглянул к сеньору Лопесу, который лежал с расстегнутыми штанами и храпел, вцепившись зубами в ворот ночной рубашки.

В ту ночь действительно дул необычный ветер, то с востока, то с запада, но Тому было все равно. Чтобы такого бывалого моряка, как он, еще поучала какая-то старуха! К тому же им внезапно овладело странное, но очень ясное предчувствие, что скоро ему повезет. Тело толкало его вперед. Он чувствовал в себе силы, энергию, упорство и желание.

Желание было самым важным. Оно давало Тому преимущество перед другими. С ним он придет к цели первым. Ничто не сможет сломить его. Когда Тео спрашивала, почему он думает, что найдет сокровище раньше тысячи взрослых мужчин, ответ был всегда один и тот же: «Потому что я так хочу».

– Дай мне лодку, подходящих размеров камень, старый отцовский ремень и фляжку с водой. А все остальное придет само. Почему? Потому что я так хочу.

Шагая по коричневому песку, Том улыбался собственным мыслям, но вдруг его ноги остановились как вкопанные. Лодки не было.

Том стиснул зубы и отшвырнул от себя веревку. Нагнувшись, он пошел по следу лодки, которую совсем недавно кто-то волок по песку. След уходил в море.

– Будь ты проклята, Теодора Долорес Васкес! – заорал он. – Будь прокляты все сестры на свете!

После этого Том сел на камень и сказал себе, что надо успокоиться. Он, если хорошенько пораскинет мозгами, скоро обязательно отыщет другую возможность выйти в море. Пожалуй, он мог бы одолжить лодку, но беда в том, что все лодки сейчас были заняты. Ни одно даже самое ветхое суденышко не осталось на берегу. В море вышло человек сто, не меньше. С провизией на борту охотники за удачей проводили в море по нескольку дней. Том знал, что некоторые из них доходили до крайностей и что однажды в открытом море нашли старика, скончавшегося от колотой раны.

«Я мог бы взять его лодку», – подумал Том. Но он понятия не имел, где жил тот старик. Другую же лодку придется украсть. Том бросил взгляд на нож, торчавший у него за поясом. Вряд ли он решится на такое ради возможности выйти в море сегодня ночью. Ах, какая досада! Сеньор Лопес будет дрыхнуть еще часов десять, и у Тома была бы куча времени сплавать куда угодно. Но лодка! Чертова сестра увела ее прямо из-под носа, прекрасно зная, что поиски сокровища были для него единственным смыслом жизни.

Том что есть силы пнул камень, зашиб ногу и, улегшись на песок, уставился в матово-черное ночное небо. Закрыв глаза, он почувствовал, как дневная усталость охватывает тело. Он лежал, слушал прибой и чувствовал себя совсем неплохо. Запах соленого моря сменился неясными видениями покрытых чешуей русалок. Говорят, они умеют петь. Отец Тома был одним из тех, кому довелось их услышать. Он рассказывал, что русалки поют колыбельные. Чудесные, нежные колыбельные.

Когда Том снова открыл глаза, над горизонтом сияло солнце.

Море отливало то алым, то черным цветом. На торчащем из воды колышке для донной сети сидел пеликан и о чем-то тараторил на своем пеликаньем языке. Том заслонил глаза от бьющего в них света и тут же увидел сестру.

Смотреть, как она восседает в его лодке неподалеку от берега, было невыносимо. Лодка покачивалась на волнах, сама Теодора сидела лицом к пляжу, прямая как палка. Пестрый зонтик от солнца над ее головой делал зрелище еще более невыносимым. Потому что Тео просто сидела в лодке и ничего не делала. Прекрасно при этом зная, что он сейчас за ней наблюдает. И что он всю ночь бранил ее и проклинал на все лады.

Том мог бы запросто подплыть к ней, но решил, что такого удовольствия он ей не доставит. Он может и подождать.

Но был ли вообще смысл ждать? Было ли у него для этого время? Другие охотники за удачей уже давно могли поделить добычу между собой. Пока эта тощая швабра сидела у всех на виду и крутила своим облезлым зонтиком.

Том зажал нож между зубами и только собрался шагнуть в воду, когда увидел, что Тео взялась за весла.

Она гребла не торопясь и явно наслаждаясь утром. На ней была ее лучшая одежда: пурпурного цвета юбка, которая досталась ей от матери, и белая блуза. Толстая коса цвета воронова крыла лежала на спине, доставая до талии. Вдобавок она залезла в материну шкатулку с украшениями и расфрантилась как могла.

– Как кукла вырядилась, – процедил Том сквозь зубы.

Оказавшись на расстоянии слышимости, Теодора подняла весла и сделала вид, что страшно удивлена встречей с братом. Словно бы и не она провела в море всю ночь с одной лишь целью – хорошенько его позлить.

Том скрипнул зубами и нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

– А, это ты, Том, – воскликнула она, прикрывая глаза рукой от солнца, хотя оно светило ей в спину.

– А кого ты еще ожидала здесь увидеть? – крикнул он.

– Там, в море, мне показалось, что на берегу лежит какая-то собака. Но теперь-то я ясно вижу, что это ты.

– Да ну?

– Что ты здесь делаешь, да еще так рано?

– А ты как думаешь? Я ищу свою лодку. Ту, которую ты украла!

– Сбавь обороты, Томми. Ты весь покраснел и стал похож на соседского поросенка. Впрочем, для ирландца это неудивительно.

Том еле сдержался, чтобы не выругаться, и шагнул в воду.

– Плыви сюда с моей лодкой.

– Только если ты хорошенько попросишь. Я ведь могу и передумать, и тогда ищи-свищи свою лодку.

Том злобно сузил глаза. Хуже всего то, что она действительно могла так сделать. С нее станется. Она всегда была себе на уме, говорила что хотела и любила делать из людей дураков. В придачу она была мастерицей выдумывать такие истории, что даже Том мысленно снимал перед ней шляпу. Одна из них – его любимая – была о волшебном порошке. По виду он напоминал молотый перец и, должно быть, и был каким-то перцем. Но Тео распустила слух, будто в этом порошке содержится источник вечной молодости. Слух быстро достиг ушей толстого сеньора Лопеса, и он тут же призвал девушку к себе.

– Жил один рыбак, – охотно начала Тео, – красивее мужчины свет не видывал. Высокий, широкоплечий, с тонкой талией, гибкий, словно тростинка, а силы у него было что у быка. Женщины стаями вились вокруг него, а было ему лет двадцать, я думаю. Но представьте, сеньор Лопес, как все удивились, когда правда выплыла наружу. Оказалось, что этому рыбаку почти шестьдесят. Я глазам своим не поверила и решила, что здесь, должно быть, замешано какое-то колдовство. Выяснилось, что этому рыбаку посчастливилось стать обладателем афродизиака, так назывался этот порошок на латыни. Я спрятала малую толику под подушку, чтобы, когда буду седой и старой, воспользоваться им и снова стать молодой и полной сил.

Больше Теодоре и рта раскрыть не дали и велели сейчас же принести тот маленький мешочек, где она хранила порошок.

– Вот только не знаю, сухим его принимать или запивать водой, – добавила она, видя, что хозяин уже на пределе.

Выяснилось, что Тео получила этот порошок, прислуживая посетителям таверны. Вот сеньор Лопес и возомнил, что раз таверна его, то и порошок тоже его. Тео храбро защищала свое имущество, дело дошло чуть ли не до драки, но в конце концов порошок был растворен в кувшине с водой и исчез в толстом брюхе сеньора Лопеса. После чего хозяин лег спать, уверенный, что уже на следующее утро встанет здоровым и прекрасным, как в лучшие дни своей молодости.

Ночью они проснулись от страшного крика. Сеньор Лопес три дня не вылезал из уборной. Его била лихорадка, мутилось в глазах, и он все время слабым голосом звал Тео, которая топталась за дверью и грустно повторяла, что она действительно не знала, как правильно принимать порошок: в сухом виде или запивая водой. Несколько дней спустя, когда сеньор Лопес пришел в себя, Тео пришлось отведать на вкус Хуана Карлоса, кожаного ремня, висевшего на двери хозяйской комнаты. Целый час в таверне только и слышно было, что звуки ударов, прежде чем Тому с матерью разрешили оттащить Теодору в их каморку наверху, где мать принялась врачевать окровавленную спину дочери.

За все это время из уст девушки не вырвалось ни стона, ни крика.

С самого раннего детства причиной почти всех ссор, вспыхивавших между Томом и Тео, являлись разные национальности их отцов. То, что отец Тома умер от лихорадки, лежа в собственной постели, Теодора считала постыдным.

– Чему тут удивляться, – фыркала она, – ведь у ирландцев ни чести, ни гордости. Вот они и мрут как мухи в своих кроватках.

Подобными словами она бросалась, только когда их не слышала мать, и однажды это едва не стоило ей жизни. В тот день Теодора пребывала в особо скверном настроении и долго дразнила Тома. Разозлившись, Том загнал сестру на крышу таверны, но Теодора с ехидной улыбкой продолжала дразнить его и оттуда.

У Тома от злости брызнули слезы.

– Спускайся, ты, полукровка! – завопил он.

– Испанцы умирают на поле боя, – гордо крикнула Тео, – а ирландцы – в своих кроватках, с компрессами на лбу.

– Я заставлю тебя проглотить эти слова.

– А Коллинз, – продолжала издеваться Тео, – это даже не имя, а название болезни. У детей, – и Теодора захохотала в полном восторге от своей выдумки.

Брошенный нож по самую рукоять вошел в дерево всего в дюйме от ее лба.

С побелевшим лицом Тео следила, как брат в ярости карабкается на оливковое дерево, росшее рядом с домом.

– Твой отец, – орал он, – был хилый недомерок, испанский щенок, который по глупости ввязался в дуэль, но победить не смог. Хотя его противником был всего-навсего старый, дряхлый, полуслепой старик. Да что там! Разве вы, испанцы, люди? Вы просто помесь осла и мухи – вечно копаетесь в навозе, только что не жрете его!

С этими словами Том достиг крыши, но тут Теодора вдруг выдернула нож и приставила его к горлу брата. Другой рукой она вцепилась в его рыжие вихры.

– Повтори, что ты сказал, Том Коллинз, – прошипела она.

Том почувствовал холодное лезвие ножа на своей коже; уж кто-кто, а он-то прекрасно знал, насколько оно было острым. На Невисе не нашлось бы никого, кто бы так же усердно заботился о своем оружии, как он.

– Повтори, что ты сказал!

– Ты имеешь в виду про осла или про муху? – прошипел в ответ Том.

– Ты умрешь, полукровка, – свирепо произнесла Теодора и нанесла Тому первую в его жизни рану.

Если бы он, по счастью, не потерял точку опоры и не съехал на два фута вниз по коньку крыши, она бы перерезала ему горло.

В тот же вечер им обоим пришлось угоститься Хуаном Карлосом, которого сеньор Лопес с превеликой радостью одолжил их матери. Дочь, привычная к подобным экзекуциям, не проронила ни слезинки, а вот сына пришлось связать, чтобы не вырывался.

– Она же до смерти могла меня забить, – кричал позже Том.

– Сам виноват, – огрызалась сестра. – Если уж берешься бросать ножи, научись сначала делать это как следует.

– В следующий раз одним испанцем на Невисе станет меньше, – пообещал ей Том.

Но следующего раза не случилось, потому что тем же вечером их мать почувствовала себя плохо и слегла в постель. Ночью у нее началось сильнейшее кровотечение, причина которого так и осталась загадкой. Как бы то ни было, приглашенный лекарь сказал, что если кровь не остановится, то через несколько часов их матери не станет. Всю ночь вдова Коллинз пролежала бледная как полотно, но едва занялся день, как она позвала к себе детей. Несмотря на попытки остановить кровотечение, вся ее постель была пропитана кровью.

Пока Том утирал скупые мужские слезы, Теодора полоскала белье, попеременно то ругаясь, то вознося молитвы ко всем богам, каких только знала. Но помогало это мало. Вместе с кровью из тела Элиноры Коллинз уходила жизнь. Тогда Тео в отчаянии бросилась на постель матери, обхватила руками ее белое как мел лицо и поклялась, что они с Томом больше никогда не будут ссориться. Они всегда будут заботиться друг о друге, что бы ни случилось.

– Возьми меня за руку, Том, – прошептала Тео.

Том сжал руку сестры.

– Смотри, мама, – сказала Тео, – смотри, что бы ни случилось, мы никогда больше не вспомним о разнице между нами и всегда будем заботиться друг о друге.

– Всегда, – прошептал Том, – всегда.

То ли эти слова помогли унять кровотечение, то ли что-то еще, но их мама выздоровела, и с того самого дня ее дети если и не возлюбили друг друга, то, по крайней мере, перестали кидаться друг в друга ножами.

Но была и другая Теодора.

В памяти Тома засел образ девчонки, бегущей по берегу моря под оранжевой луной Кариб. Босая, с волосами, черными как уголь, дикая, словно пассат, и счастливая, словно самая первая в мире радужная рыбка, из чьей икры были сотворены звезды.

Однажды Тео прижала его к себе и спросила, чувствует ли он, как бьется ее сердце.

– Твоя и моя жизнь, Том, – прошептала она, – слышишь, как они бьются?

И, внезапно отпихнув его, громко рассмеялась и убежала.

* * *

– Возьми меня с собой, Тео, – кричит маленький мальчик, стараясь шагать в ногу с девочкой постарше.

– Куда, Томми?

– Куда хочешь, – отвечает карапуз.

– Ты должен выбрать сам, малыш.

– Покажи мне, где земля заканчивается.

Девчонка обхватывает его лицо своими теплыми, коричневыми от загара руками.

– Ты уже там, Том Коллинз.

– Ну тогда покажи, где земля начинается! – не сдается он.

– Для этого ты должен сначала научиться плавать.

Том сидел на берегу и смотрел, как Тео вытаскивает лодку на песок.

Он ни слова не сказал сестре, когда та, важно вышагивая и мурлыкая себе под нос песенку, отправилась в таверну.

«Полукровка чертова, – думал Том, закидывая свои вещи в лодку. – Чтобы тебя в рабство продали и отправили куда-нибудь в Баию с первой же шхуной». Через час он был уже в открытом море и упорно продолжал грести дальше. Руки и плечи сводило судорогой, но он этого не замечал – злость придавала ему сил. Ветер стих, припекало, но он предусмотрительно взял с собой большое количество воды и теперь собирался растянуть ее запасы на как можно более долгое время. Том был настроен решительно: на этот раз он не вернется домой с пустыми руками.

Через четыре часа солнце уже стояло высоко в небе. Остров пропал из виду, но благодаря хорошему знанию моря Том нутром чувствовал, что скоро окажется на том самом месте, где затонул галеон.

Море было его другом, единственным и верным, который не обманет и не предаст. Он часто разговаривал с волнами и, случалось, бросал в воду полную горсть своих самых красивых камешков, чтобы умилостивить божество, которое могло одарить сокровищами, но так же легко могло всё отобрать и мгновенно поглотить даже самый большой фрегат. Проще говоря, с морской стихией следовало дружить. Нельзя бросать в нее злые слова или отзываться о ней в пренебрежительном тоне. И когда Том складывал ладони и молился Господу, то обращался он не к тому Богу, что на небесах, а к тому, что живет в море. К тому, кто поднимает волны и переворачивает суда. Морской Бог, чей замок в ледяных глубинах океана выстроен из красивейших кораллов и окружен неслыханными сокровищами. Нет на свете короля, который смог бы сравниться с Ним в своем богатстве. Потому что Морской Бог брал что хотел. Выпростав из глубин свою могучую руку, он забрал к себе португальский галеон с четырьмя сотнями душ на борту. Но Морской Бог не был старым скрягой, копившим богатства только для самого себя. Он был милостивым государем, который время от времени подкидывал лакомые кусочки тем, кто умеет ждать. И хотя на долю Тома до сих пор пришлись только ржавый кинжал, небольшой обломок доски и шкатулка, на крышке которой были вырезаны морские анемоны, он верил, что будет вознагражден за свое долготерпение.

Еще через час упорной гребли Том скинул с себя одежду и завязал на поясе веревку. Немного посидел с закрытыми глазами, чтобы успокоиться и выровнять дыхание.

Океан был пуст. Только небо, вода и белоснежно-белый горизонт – граница этого мира, за которой океан обрушивался вниз гигантским водопадом с его вечно манящей радугой, чей фальшивый блеск свел так много бравых моряков в могилу.

Том бросил якорь, привязал к концу веревки камень и соскользнул в воду.

– Я иду, о могущественный Морской Бог, – тихо прошептал он, – прими с добром бедного парнишку с Невиса.

Последний глоток воздуха, и он уже под водой.

Том стремительно перевернулся и успел заметить резко уходящий вниз камень, который всем своим весом тянул его вниз. В ушах зашумело и защипало в носу.

Под водой работали другие мышцы, и теперь Том чувствовал себя свежим и полным сил. Все глубже и глубже погружался он, пока не различил морское дно и большой риф, который покоился на дне океана со дня сотворения мира.

Его глазам открылся совершенно другой мир. Огромное, погруженное в тишину царство, населенное красивейшими созданиями самых разных форм и расцветок, каких не встретишь на суше. Рыбы-ангелы, морские окуни и цихлиды, мерцавшие, словно драгоценные камни, моментально окружили его. Рядом плавали щитоносцы, рыбы-ежи и рыбы-клоуны. Тому казалось, что он был знаком с ними со всеми и заранее знал, кого стоит опасаться.

Жаль только, что, кроме рыб и кораллов, в этом месте ничего полезного не оказалось.

Том покружился на месте и решил всплыть на поверхность и погрести еще немного. Португальский галеон имел, должно быть, большую осадку, и ему приходилось выбирать более глубокие воды.

Вода была такой прозрачной, что он видел лодку, которая покачивалась над ним на зеркальной глади океана, словно крошечная створка раковины.

Том быстро освободился от камня и поплыл вверх.

Через минуту он повис, вцепившись в борт лодки, уставший и измотанный, однако все равно готовый продолжать свои погружения.

Том сделал глоток воды, послушал ветер и задумался. Думал он о том же, что и всегда. О деревянном, обитом железом сундуке, который стоит где-то внизу, между камней и водорослей. Массивный и очень тяжелый – поднять его не удастся, сокровища придется забирать по частям.

Мысль о золоте была такой приятной, что Том решил немедленно поменять курс и плыть на восток.

День стал еще жарче, но мальчик не замечал, что солнце жжет ему ноги и спину, как не замечал волдырей, которые вздулись и лопнули у него на ладонях.

Еще два погружения также оказались неудачными, и Том начал подумывать о возвращении домой.

Солнце, уж верно, миновало зенит, но точно он этого не знал. Здесь, в море, свет воспринимался как-то иначе, словно приобретал другую форму.

«Должно быть, я просто устал», – подумал Том. Камни у него закончились, но Том не волновался – он мог нырять и без них. Сейчас надо было немного передохнуть. Выпить глоток воды, чуть-чуть вздремнуть, потом можно поворачивать к дому.

Том улегся на дно лодки, вытер окровавленные ладони о рубаху, прикрыл глаза и провалился в сон.

* * *

Когда он проснулся, ветер дул с севера. Волны бились о лодку, которая качалась то вверх, то вниз. Спускались сумерки. Он проспал почти весь день и чувствовал, что проголодался.

Том сверил свой курс по солнцу, опустил весла в воду и принялся грести. Болели ладони, но не это было самое страшное. Дома его ждал нагоняй от хозяина, а может быть, даже Хуан Карлос. Хотя, если перед тем как наказывать, ему дадут поесть, он не станет жаловаться.

Том греб уже три часа, а берега по-прежнему не было видно.

Солнце село, океан теперь был темно-зеленым, а ветер, подсушив тело и одежду Тома, неожиданно стих.

Похолодало, и на водную гладь моря легла кашеобразная пелена тумана. «Можно подождать, пока на небе появятся звезды», – подумал Том. Но последние ночи выдались беззвездными, а значит, лучше остановиться и ждать. Самое главное сейчас – сохранить силы и сберечь питьевую воду.

– Я не умру, – громко произнес Том, – я еще так молод. Слышишь, Морской Бог? Мне ведь только четырнадцать лет. Почти четырнадцать. И мы все это время были с тобой друзьями. Ты принимал от меня в дар мои самые красивые камешки.

Том улегся на дно лодки и принялся разговаривать сам с собой, чтобы унять испуганно бьющееся сердце.

Стояла странная тишина. Говорят, на том месте, где затонуло большое судно, воцаряется мертвая тишина. То океан охраняет могилу, где покоятся души утопленников. Быть может, он очутился на том самом месте, где потерпел крушение португальский галеон? И поэтому здесь было так тихо?

* * *

Через час стемнело окончательно.

Том взглянул на свои руки, которые мелко дрожали на ночном ветру. Но не от холода, а от усталости и тревоги, которой он никогда прежде не испытывал.

Он бросил взгляд на черные волны и поразился тому, насколько густым был туман – словно каша в горшке. Том заговорил с морем в надежде умилостивить его. В конце концов он снял с себя отцовский ремень – самое дорогое, что у него было. Единственное, что оставил ему после себя человек, имя которого он унаследовал.

Том держал ремень над краем борта. Его рука тряслась, а голос дрожал.

– Прими этот дар, – прошептал он и смахнул выступившие слезы, – прими пояс отца Тома Коллинза. Позаботься о нем, о могущественный Бог Морей.

Пояс покачался какое-то время на воде, пока пряжка не утянула его вниз.

Когда ремень исчез, у Тома сжалось сердце, но теперь он был уверен, что океан обязательно смилостивится над ним и скоро он увидит первые звезды, которые укажут ему дорогу домой.

– По-другому и быть не может, – пробормотал он, вставая на колени и изо всех сил стараясь не разрыдаться.

Около полуночи небо было все еще черным как смоль. Туман плотно обступил лодку, на которой за последние часы появилось несколько новых светлых царапин. Это Том в отчаянии нацарапал ножом на скамье три имени. Он старался как мог, хотя нож и не создан для письма. Мать выучила его азбуке, и в пять лет он уже мог писать свое имя. Теодора, конечно же, читала лучше брата, и это ее умение было одной из причин, почему ее до сих пор терпел в своем доме сеньор Лопес, который за всю свою жизнь даже алфавита не смог выучить.

Теперь на скамье было начертано: Том Коллинз, Элинора Коллинз и Теодора Долорес Васкес. Под ними Том вывел дату и год.

Он вспомнил про макрель в ведре. Она была еще свежая и очень мясистая. Том знал, что проголодается, к тому же рыба была его любимым кушаньем. Особенно макрель. Он говорил это сам себе, пока, поставив ногу на рыбину, вспарывал ей брюхо. Вынув внутренности, Том почистил ее и выкинул жабры за борт.

– Дорогая моя макрель, – громко приговаривал он, промывая мясо рыбы в воде.

– Черт возьми, как же ты пахнешь, – простонал он, кусая зубами мясо и запивая его водой.

Поев, Том улегся на спину и уставился в темень над головой. Он вспоминал запах лимона и думал о той грязной воде, которой он угостил Самору. Гадалка ни словом не обмолвилась о том, что он закончит свои дни здесь.

– Старуха совсем свихнулась, – шепотом проворчал Том, и тут что-то ударило в лодку. Испуганный, он вскочил.

Что-то стукнуло в дно лодки. Потом еще и еще раз.

Том зажал рот руками, чтобы не закричать от ужаса.

Истории о существах, живших в морских глубинах, были столь же многочисленны, сколь и ужасны. Больше всего Том боялся половинчатых – заблудших душ, которые влачили свое неприкаянное существование где-то на дне, наполовину люди, наполовину рыбы со светлой чешуей и водянистыми рыбьими глазами, с пальцами-медузами и пастью как у сельдевой акулы.

Том молитвенно сложил ладони и припал лбом к борту лодки, но тут чудовище ударило снова. На этот раз с еще большей силой.

Том стремительно вытащил нож, готовясь драться.

– Только появись, я тебе покажу, – грозно прошептал он.

Но ничего не произошло.

Внезапно стало тихо. Так тихо, что Том даже поверил: дьявольское создание исчезло. Осторожно он подобрался к краю борта и выглянул наружу.

Ничего не видно. Том с облегчением выдохнул, и тут чудовище так толкнуло лодку, что она чуть не перевернулась.

Парализованный страхом Том с ужасом смотрел вниз, на черную воду, в которой медленно появлялось чье-то лицо. Неподвижное лицо с красными щеками, светлыми голубыми глазами и золотистыми локонами.

Том стремительно взмахнул ножом и так сильно всадил его в это лицо, что чуть сам не вылетел за борт. И в ту же секунду понял, что произошло. Облегченно вздохнув, он с бешено колотящимся сердцем перегнулся за борт и ухватился за якорную цепь.

Мгновение спустя он был уже в воде и толкал к своей лодке искусно расписанную фигуру, некогда украшавшую нос корабля. Добравшись до лодки, Том привязал фигуру к борту.

Он скользнул обратно в лодку, сердитый и растерянный, довольный и одновременно мрачный. Том был уверен, что нашел носовое украшение с того самого затонувшего галеона. Он нашел то самое место, где корабль ушел на дно, но что толку?

Перегнувшись через борт, Том с ненавистью уставился в раскрашенное деревянное лицо, проклиная свое невезение.

Наконец, обессиленный, он упал навзничь на дно лодки и закрыл лицо руками. Так он пролежал еще час, в бредовой полудреме и с безумной улыбкой на губах.

«Теперь я умру, – отстраненно думал Том. – Когда-нибудь мою лодку найдут, а с ней и фигуру, украшавшую нос корабля. Люди станут говорить, что Том Коллинз был единственным, кому удалось так близко подобраться к сокровищам. Обо мне начнут слагать легенды…»

– К дьяволу ваши легенды! – заорал Том и вскочил на ноги.

У него вдруг екнуло сердце. Он недоверчиво улыбнулся: прямо над ним, словно рассыпанные чьей-то легкой, но щедрой рукой, мерцали не только знакомые, но и незнакомые созвездия. Да что там созвездия: все, что могло излучать свет, сияло на небе этой ночью. Сверкали и переливались золотом кружевные диадемы; то тут, то там, словно брызги гашеной извести, на небесный свод ложились мягкие воздушные мазки далеких галактик вместе с крупными, цвета старого золота, созвездиями.

Том смеялся и плакал одновременно.

– О звезды, – вскричал он, – ночная карта морей! Том Коллинз любит вас и благодарит вас от всего сердца!

Теперь никакой туман не помешает ему взять правильный курс домой. Ему хватит сил на обратную дорогу, в этом не было никаких сомнений. Но от носовой фигуры придется избавиться. Она должна остаться здесь. Никто не поверит ему, когда он будет о ней рассказывать, но с самыми хорошими историями так всегда бывает.

Том стремительно отвязал веревку и оттолкнул фигуру от лодки.

Та тут же легла на известный лишь одной ей курс и поплыла, покачиваясь, под звездами со своей извечной улыбкой на устах, словно радуясь тому, что снова свободна.

«Быть может, – подумал Том, – она найдет обломки своего судна и закончит дни на дне морском среди затонувших пушек, бочонков с салом и сундуков, набитых слоновой костью и драгоценными камнями».

Последние слова Том произнес тихо и горько вздохнул.

– А может быть, – пробормотал он, – это носовое украшение обречено на вечные поиски. Оно будет дрейфовать от шхуны к шлюпу, от галеаса к лодке в надежде отыскать свой экипаж, который уже давным-давно покоится в морской могиле.

– Всего хорошего, – сказал Том фигуре на прощание и взялся за весла.

Он греб уже около часа и вдруг замер, подняв весла вверх и уставившись в темноту.

Откуда-то из тумана донесся крик о помощи.

 

Глава 3. Рамон Благочестивый

Том заметил вдалеке крупный предмет, который то выныривал, то снова скрывался под водой. На долю секунды Том поверил, что это ожила фигура с носа корабля. Но морок тут же рассеялся. Человек! Он двигался словно во сне и находился довольно далеко от лодки, чтобы можно было различить его лицо и туловище.

Не было никаких сомнений в том, что бедняга услышал шум весел. Скорее всего, это жертва какой-нибудь безжалостной борьбы: нередко двое отчаявшихся людей хватаются каждый за свой конец долгожданной добычи и рвут ее друг у друга. Но в море прав тот, кто сильнее. И, как часто говаривала мать Тома, назад возвращается только победитель и рассказывает всем свою версию случившегося.

Том втянул весла в лодку.

Судя по тому, как слабо и нерешительно звучал этот крик о помощи, человек провел в воде уже долгое время.

Том мешкал, раздумывая, стоит ли ему выдавать себя. Если человек так долго находился на краю гибели, кто знает, вдруг, едва завидев лодку, он набросится на Тома, стремясь спасти себе жизнь? Тому едва ли достанет сил справиться со взрослым мужчиной, даже совсем измученным. Следовало быть настороже и, если что, просто-напросто тихо исчезнуть.

В этот момент Том услыхал громкий стон и душераздирающую мольбу о помощи. Чей-то хриплый голос проговорил:

– Спаси меня, брат мой, и ты будешь вознагражден, я клянусь тебе… Клянусь, это так же верно, как и то, что мое имя…

Голос потонул в предсмертном хрипе.

Вытащив нож и положив его на скамью, Том направил лодку туда, откуда доносился голос, и вскоре увидел мужчину, который держался за обломок судна, по форме напоминавший основание мачты.

Держась на достаточном расстоянии от незнакомца, Том решился подать голос.

– Кто вы? – спросил он.

– Друг, друг, – раздался торопливый ответ. – О Господи, благодарю тебя за твою доброту!

– Кто ты?

– Мое имя Рамон эль Пьядосо, – ответил мужчина на испанском. – Я родом из Кадиса, но уже пятнадцать лет служу на португальских торговых судах. Мой добрый друг, помоги мне, я уже четверо суток без воды.

«Эль Пьядосо» по-испански значит «благочестивый». Том покосился на фляжку с водой и увидел, что для двоих ее вряд ли будет достаточно, особенно если этот Благочестивый так сильно страдает от жажды.

– Что с тобой случилось, Рамон? – спросил Том. – Ты потерпел кораблекрушение?

Мужчина жалобно простонал, потом заговорил снова:

– Самое ужасное, что может произойти с моряком. Мятеж! Но скажи мне, мой друг, с кем я говорю? Судя по голосу, ты еще молод.

Поколебавшись мгновение, Том ответил:

– Меня зовут Том Коллинз, и мне четырнадцать лет. Скоро пятнадцать.

– Само небо послало мне тебя, Том Коллинз, – простонал мужчина, – ты будешь вознагражден за свое доброе дело.

– Расскажи мне о кораблекрушении. Мы ведь говорим о португальском галеоне?

– Сначала глоток воды, Том, хотя бы пару капель воды. Мое горло пересохло, а губы потрескались и кровоточат. Но да, да, ты прав, это был прекрасный галеон, который назывался «Святая Елена», настоящая гордость Порто. Его больше нет. Остались только полумертвый боцман из Кадиса и благословенный обломок мачты, на котором раньше красовался наш фор-марсель.

«И еще деревянная фигура с голубыми глазами, – подумал Том. – Про нее этот Рамон Благочестивый, скорее всего, не знает».

Тут пелена тумана развеялась, и Том увидел все как на ладони. Состояние мужчины оказалось поистине бедственным.

Верхняя часть его туловища едва виднелась над водой, голыми руками он обнимал обломок мачты. Его рубашка, бывшая когда-то белой, превратилась в грязные лохмотья, а кожа напоминала крабовый панцирь. Мокрые волосы прилипли к голове, щеки ввалились, руки и ноги посинели от холода, а в глазах застыла мольба, смешанная с отчаянием.

Только теперь Том обнаружил, что мужчина был не один. Рядом с ним находилось еще одно существо, вполовину меньше него ростом. Держась за мачту обеими руками, он уткнулся в нее лицом, и было неясно, жив он или уже окоченел.

Бедняга был африканец и, как показалось Тому, почти его ровесник.

Непроизвольно Том подплыл ближе и заметил, как в потухших глазах испанца затеплилась жизнь и промелькнула тень благодарности.

– Спасибо, Том Коллинз, – прошептал он, готовясь отпустить обломок мачты, который до сих пор спасал его от смерти.

Том погрузил весло в воду, еще точно не зная, как следует поступить. Этот человек внушал ему отвращение. И в то же время что-то в нем было странно притягательное.

Всего час назад, когда на море опустилась беззвездная ночь, Том сам просил о помощи, молитвенно складывал руки и выцарапывал надгробную надпись на досках лодки. Теперь же его дела поправились, и он держит в своих руках судьбу другого человека.

Том вспомнил, что мужчина упомянул о вознаграждении. Его слова засели у Тома в голове и зудели там, как надоевшая муха, но никаких доказательств того, что испанец говорит правду, он до сих пор не получил, поэтому предпочел держаться от мужчины на расстоянии весла.

– Кто этот негр? – спросил Том.

В своей жизни он видел много африканцев, потому что испанские, португальские и британские суда, перевозившие рабов, частенько бросали якорь у Невиса. Во время стоянок чернокожих выводили на палубу – вычесать вшей и подышать свежим воздухом.

Том с Теодорой не раз поднимались на борт таких судов, чтобы продать пиво, ром, вино, солонину, соль и маис.

Днем рабы всегда хранили молчание, но издавали громкие, леденящие душу крики в ночные часы, когда на кораблях избавлялись от трупов умерших невольников. Говорили, что по дороге из Африки на Карибы гибло больше половины негров, ведь в лучшем случае плавание длилось два месяца, но при плохой погоде растягивалось на полгода и больше.

Однажды, когда Том был еще совсем маленьким, он проснулся ночью от криков, доносящихся с фрегата, стоящего в гавани. Он хотел переползти через маму и броситься бежать на помощь, но мать уложила его обратно в кровать и сказала, что он должен возблагодарить Бога за то, что тот наградил его белой кожей и зелеными ирландскими глазами.

– Ты спрашиваешь, кто он, – простонал Рамон и указал на чернокожего, который не подавал никаких признаков жизни. – Это раб, которого я прихватил с собой с тонущего судна. Я почти не помню, сколько дней мы с ним уже в море. Ты, верно, думаешь, что я спятил, если стал спасать этого юнца? Думаешь, море помутило мой разум? Нет, мастер Том, этот парень, каким бы черным он ни был и каким бы жалким ни казался, стоит столько золота, сколько весит он сам.

Заросшее бородой лицо испанца расплылось в безумной улыбке.

– Я вижу, тебе это интересно, Том. Я расскажу тебе все, без утайки, если ты дашь мне немного воды. Всего один глоток воды, Том, и ты узнаешь правду об этом пареньке. Ты ведь знаешь, что рабов прозвали черным золотом?

Том отпрянул назад. Само собой, он никогда не торговал рабами, но знал, что цена за взрослого мужчину не была головокружительно высокой. Что уж говорить про этого заморыша, который висел рядом с Рамоном на обломке мачты.

– Спаси меня, – молил испанец, – и ты будешь вознагражден. Неужели ты думаешь, что я просто так таскаю с собой этого чернокожего и делюсь с ним последними каплями пресной воды? Неужели ты думаешь, что я забавы ради день и ночь забочусь о том, чтобы он не сдох? Подумай об этом, Том, ты, похоже, парень умный и рассудительный.

Том отвел взгляд, но слова Рамона уже достигли своей цели.

Он достал фляжку с водой и изучил ее содержимое. Испанец испустил глубокий вздох и жалобно всхлипнул.

– Нам предстоит долгий путь, – Том постарался, чтобы его голос звучал как можно мягче, – и я сам нахожусь здесь уже довольно давно, поэтому не могу дать тебе слишком много.

Рамон облизнул губы, которые потрескались от морской воды и солнца.

– Пару капель, Том, всего пару капель.

– А как быть с тем, вторым? Он умер или еще жив?

– Ох, конечно, жив, мастер Том. Даже не сомневайтесь. Что ему сделается! Этим неграм нужно куда меньше, чем нам. Я видел рабов, которые довольствовались одной лишь росой, оседавшей у них на коже.

Рамон толкнул локтем чернокожего мальчишку, и тот едва заметно шевельнулся. Схватив раба за волосы, испанец запрокинул его голову, и Том увидел исхудавшее лицо и красные воспаленные глаза.

– Скажи что-нибудь своему спасителю, – свирепо потребовал Рамон, – скажи, или я брошу тебя в море. Хватит возиться с тобой!

Какое-то мгновение мальчишка смотрел на Тома. Его потрескавшиеся губы шевельнулись, словно он хотел что-то произнести.

– Видишь, Том, – произнес испанец, – в этом маленьком дьяволе еще хватает жизни. А теперь… теперь глоточек воды, пару капель, Том, сжалься надо мной, и я озолочу тебя, а этот день ты будешь вспоминать как лучший день в твоей такой еще недолгой жизни.

– У тебя действительно есть золото? – спросил Том.

– И даже лучше чем золото.

– Драгоценные камни?

– Глоточек воды, Том, и я расскажу тебе мою историю.

Том подгреб ближе, так что между ним и испанцем был только обломок мачты. Он поднял фляжку с водой, мужчина открыл рот и задрал голову.

Первые капли упали на щеки, но остальные попали куда следует. Испанец смеялся и плакал, жадно глотал воду и умолял дать еще.

– Еще пару капель, Том, еще пару капель для Рамона.

Том, изучив содержимое фляжки, дал испанцу еще немного воды, потом заткнул пробку.

Моряку досталось не больше половины стакана, но его взгляд заметно оживился.

– Теперь твою руку, Том. Протяни мне руку, и будем друзьями.

– Как насчет вознаграждения? – Том проверил, на месте ли его нож.

– Неужели тот, кто оказался на самом краю гибели, способен на ложь, Том?

Том бросил взгляд на спокойное море, над которым уже почти рассеялся туман, хорошенько подумал и ответил:

– Да.

Ответ, казалось, ошеломил испанца, и он на мгновение даже потерял опору и ушел с головой под воду. Когда он появился снова, вид у него был совершенно потерянный.

– Тогда брось меня, Том Коллинз, брось. Плыви домой к своей семье, я благодарен тебе за воду и если и буду что проклинать, то не тебя, а твое невезение. Потому что ты встретил в море свою удачу, но не разглядел ее. Ближе к богатству, чем сейчас, ты уже не будешь никогда.

Пока мужчина говорил, Том освобождал место на носу лодки. Решение взять испанца на борт он принял давно; по-другому и быть не могло. К тому же моряк сильно ослаб и не представлял для мальчика опасности.

– Хватайся за борт, – велел Том, – хватайся за борт и забирайся в лодку.

– Ты мудрый мальчик, Том Коллинз, твои родители будут гордиться тобой. К несчастью, моя правая рука пострадала в борьбе за спасение нашего судна, а левая, что все эти дни была мне вместо спасательного троса, теперь едва ли сможет удержать щепотку табаку.

Рамон забросил свою искалеченную правую руку на край лодки, и она лежала там, как дохлая рыбина. Он попытался помочь себе левой рукой, но все равно не смог перебраться через борт.

Том протянул испанцу руку, и тот наконец оказался в лодке. На мгновение он прикрыл глаза, по его щеке скользнула слеза и упала на мертвенно-бледные руки.

– Благодарю тебя, Том Коллинз, – прошептал он, – благодарю.

Рамон выпрямился, все еще испытывая головокружение, высморкал нос и расхохотался в небо, скаля зубы и выплакивая последние слезы.

– Побывав, как я, на краю смерти, учишься ценить жизнь, – отсмеявшись, прошептал он. – Дома в Кадисе у меня остался паренек, на два года старше тебя. Я думал про него, когда смерть подходила особенно близко. Спасибо тебе, Том, благодаря тебе я снова увижу своего любимого сына. Твой отец, должно быть, очень счастливый человек.

– Мой отец умер, – сухо ответил Том.

Рамон закрыл глаза.

– Прости меня, Том. Но твоя мать, она ведь еще жива?

Том кивнул и уставился на обломок мачты – чернокожий мальчишка вцепился в нее так сильно, что, казалось, слился с ней, став с мачтой единым целым. Рамон улыбнулся и подмигнул.

– Давай-ка втащим его в лодку, Том.

Вдвоем они схватили мальчишку за тонкие, безвольно повисшие руки. Парнишка был таким тощим, что можно было пересчитать все его кости, которые того и гляди грозили прорвать кожу на его плечах и бедрах. На худых лодыжках раба болтались черные кандалы весом чуть ли не с него самого.

Парень кулем упал на дно лодки, и Тому показалось, что совсем скоро им придется выкинуть его за борт.

– Эти негры куда более выносливы, чем ты можешь себе представить, – сказал Рамон, заметив его скептический взгляд, – а этот вообще особого сорта.

– Придется ему тоже дать воды, – пробормотал Том.

– И это будет чрезвычайно разумное вложение, Том.

– Мне так не кажется.

– Взгляни на цепочку на его шее, – прошептал Рамон и подмигнул. – Приглядись, что висит на ней, ибо вся твоя оставшаяся жизнь будет зависеть от этой вещицы.

Том наклонился над мальчишкой. На шее у того действительно была цепочка, сделанная из неизвестного материала. Она сидела туго, нигде не провисая.

Рамон задрал рабу голову и показал Тому кольцо, служившее единственным украшением цепочки. Оно тоже было сделано из неизвестного Тому материала. Во всяком случае, золотым кольцо точно не было. Да и с какой стати раб будет разгуливать с золотом на шее?

– Интересно, Том? – прошептал Рамон. – По глазам вижу, что тебе интересно.

– Из чего сделано это кольцо? – спросил Том.

– Говорят, – загадочно начал Рамон, – что оно сделано из кости зверя, живущего в Африке, и того, кто его носит, оно наделяет редкой силой.

– Подобные истории я слышал не раз, – презрительно сощурился Том.

Рамон усмехнулся, но тут же снова сделался серьезным.

– Я тоже, Том, я тоже. Просторы семи морей просто кишат историями, и сейчас ты услышишь еще одну. Видишь ли, причина, из-за которой судно с полным парусным оснащением, с двадцатью одной пушкой и командой, насчитывавшей восемьдесят вооруженных солдат, со здоровенным трюмом без крыс, чумы и другой заразы, утонуло в первом же своем плавании, лежит на дне твоей лодки.

Едва Рамон вымолвил последнее слово, как раб открыл глаза и посмотрел прямо на Тома. Взгляд его был безрадостен, в нем не было ни гнева, ни печали, ни благодарности.

Испанец лукаво улыбнулся.

– Он понимает все, что мы говорим.

– Они что, говорят в Африке на испанском?

– Я понятия не имею, на каком языке они там говорят, но некоторые из них, особенно дети, знают испанские слова. Когда пять месяцев находишься в плавании, это что-нибудь да значит, и этот парень хоть и раб, а так просто его не проведешь. Видишь ли, Том, когда двое людей несколько суток болтаются в море на каком-то жалком бревнышке, то и дело ожидая смерти, они очень быстро находят общий язык. Не то чтобы я снизошел до какого-то раба, но, когда Бог тебя покинул, даже в таком обществе переносить тяготы легче. Пойми меня правильно, Том, у нас с ним не один и тот же Бог. Если он вообще у него есть. Сам я человек набожный, и меня удивляет, что за все время из его черного рта не вырвалось ни единой молитвы. Поэтому прошу тебя запомнить, Том, никогда не поворачивайся спиной к рабу, тем более к этому.

– Он что, какой-то особенный? – пожал плечами Том.

Стремительным движением Рамон схватил Тома за запястье. Его губы тряслись, а голос дрожал:

– Этот чернокожий мальчишка – сын вождя. У нас бы его назвали принцем. Его племя населяет один из островов Зеленого Мыса, куда еще ни разу не ступала нога белого человека. Многие пытались, ох и многие… знатные господа на галеонах, грабители на самодельных шхунах, каперы под черным флагом, губернаторы на четырехмачтовых барках, но все они потерпели неудачу. И мало того, Том, мало того. Этот черный как уголь вождь осмелился грабить суда как испанские, так и португальские, и теперь он богаче, чем иные дворяне. В тех краях его считают кем-то вроде бога, неважно, что он черный, для своего племени он велик так же, как Господь наш Всемогущий. И когда разнесся слух о том, что его единственный сын оказался на борту «Святой Елены», начался ад. Волнения, мятеж, грабежи, убийства и, наконец, пожар и кораблекрушение; и все из-за какого-то крошечного колечка – доказательства того, что парень – сын короля. Ты понимаешь то, что я тебе говорю, Том Коллинз? Понимаешь, как тебе повезло, что в этот сентябрьский день ты повстречал Рамона из Кадиса?

Том в ответ лишь плечами пожал. Рамон снова схватил его, но было видно, что он уже овладел собой.

– Сам я инвалид и уже ни к чему не пригоден, моим рукам пришел конец, но мой дух еще жив. Доставь меня на сушу, и я вознагражу тебя по-царски. Кольцо, что ты видишь на шее этого чернокожего паренька, – это кольцо короля. Каким бы черным он ни был, у себя на родине он – самое главное сокровище своего племени. Спаси меня, Том Коллинз, и ты получишь свою долю богатств в этом королевстве.

– Долю? – прошептал Том.

Боцман кивнул, и его глаза блеснули.

– Половина этого раба будет твоей.

 

Глава 4. Отец Инноченте

Том стоял в коридоре возле небольшой комнаты, которая располагалась над покоями сеньора Лопеса. Он только что вернулся домой с моря, и было еще очень рано. Из всех комнат второго этажа эта была самая маленькая и обычно использовалась для хранения парусов и сетей, бочонков со свининой и бутылок с соком. Теперь все это было убрано, и на полу лежала соломенная циновка, а прямо над ней была длинная полка, на которую какой-то заботливый человек поставил вазу с веточкой фиалкового дерева. Этим человеком мог быть только тот, кто спал сейчас на циновке, а именно – моряк из Кадиса.

Едва придя в себя и подлечив свои раны, Рамон принялся плотничать и вырезать деревянные колышки для донных рыболовецких сетей. Такое усердие пришлось по нраву хозяину таверны, особенно после того, как удалось отремонтировать его любимое кресло.

Умение Рамона приспосабливаться беспокоило Тома. Каждое утро он спрашивал моряка, когда они отправятся с рабом на острова Зеленого Мыса, и каждое утро получал один и тот же ответ: как только придет корабль, Рамон наймется на судно и заберет чернокожего парнишку с собой.

– Без меня ты никуда не поплывешь, – отвечал Том, – помни наш уговор.

– У меня и в мыслях не было отправляться без тебя, Том, – уверял испанец, – а этому негру и бежать-то некуда. С ним прямо как с поросенком: чем больше он становится, тем больше мы для него делаем.

Том стоял, прижавшись к двери, и тайком подглядывал за моряком. Он никак не мог раскусить этого Рамона, который, казалось, был благодарен ему за то, что он для него сделал. Но руки боцмана выздоровели и окрепли, а сам испанец оказался чересчур хитрым и обходительным малым и вдобавок умел прикидываться глухим, когда трактирщик принимался жаловаться на еще один лишний рот, который ему приходилось кормить.

Но пока ухо было глухо, уста моряка источали сладость.

– Большая редкость встретить в наши дни такого щедрого человека, как вы, сеньор Лопес, – Рамон даже глаза прикрывал от полноты чувств. – Нет, сеньор, не спорьте. Мы всего лишь четверо жалких людишек, которые ежедневно вкушают плоды вашего гостеприимства и радушия.

– Делаю что могу, – бормотал Лопес, не совсем уверенный в том, дурачат его или и вправду хвалят.

– Позвольте налить хозяину, да побольше. Мне же хватит и малости.

– Ага, вы, значит, тоже будете? – и сеньор Лопес обеспокоенно заерзал в своем кресле.

Но Рамон сделал вид, что не слышит, и вместо этого спросил:

– Где прошла ваша юность, сеньор?

Дальше можно было не волноваться. Рамон спокойно сидел и слушал сеньора Лопеса, который часами мог петь о своем суровом детстве и отрочестве, которые, несмотря на всю свою суровость, наградили его столь добрым нравом.

На протяжении трех недель моряк из Кадиса вил из сеньора Лопеса веревки. Всегда готовый услужить Рамон вел себя крайне любезно, особенно с матерью Тома, которая, однако, редко с ним заговаривала. Она чувствовала, что испанец неискренен, и ждала, когда он покажет свое истинное лицо.

Том ничего такого не замечал, но все же задавался вопросом, с чего бы неотесанному моряку украшать свое жилище свежими цветами.

Чернокожий паренек был временно устроен под полом таверны, в кладовке по соседству с провизией. Том приносил ему еду и следил, чтобы в его кувшине всегда была свежая вода. Одна мысль о том, что парнишка может скончаться от чахотки, была невыносима. Для Тома он стал единственной надеждой когда-нибудь разбогатеть.

В подвал никогда не проникали солнечные лучи, но, по словам Рамона, свет был бы губителен для глаз раба.

– Кроме того, – добавлял испанец, – так он не привлечет ничьего внимания. Представь, что будет, если поползут слухи о том, что мы держим в кладовке сына короля.

Все же матери и сестре Том решился сказать правду, но это не произвело на них большого впечатления.

– У меня теперь есть собственный раб, – сообщил Том Теодоре.

– Половинка раба, – поправила она его, – и что ты будешь с ней делать? И кстати, мы говорим о правой половинке или о левой? А может, вы поделили его посередине?

– Ты мне просто завидуешь, – фыркнул Том, – впрочем, как и всегда.

Теодора улыбнулась и поправила длинные черные волосы.

– И почему все ирландцы такие глупые? Дураку понятно, что за этого тощего птенчика не дадут и пяти горшков мочи. Ты останешься с носом, Том Коллинз. Рамон надует тебя.

– Зато ты у нас умная, – огрызнулся Том. – Этот мальчишка-раб стоит столько же золота, сколько весит сам, и в один прекрасный день, когда мы доставим его на острова Зеленого Мыса, Том Коллинз разбогатеет и сможет купить половину Невиса, если захочет.

Услыхав последнее замечание, сестра расхохоталась и заявила, что если этого раба будут продавать исходя из его веса, то она не даст за него и дохлой курицы.

В тот же день Том решил кормить чернокожего два раза в день вместо одного в надежде, что тот станет хоть немного более упитанным. Раб по-прежнему ничего не говорил и молча съедал все, что ему приносили. Но когда после нескольких недель удвоенного рациона он не стал выглядеть сильнее или, по крайней мере, здоровее, Том понял, что худоба парнишки была врожденной, и сократил число приемов пищи до одного.

Том постучал в дверь.

Рамон стремительно сел, предварительно спрятав под подушку нож. Но, различив сквозь щели в стене Тома, он улыбнулся и открыл дверь.

– Рано вы сегодня, Том Коллинз.

Том проскользнул внутрь и сел на единственный стоявший в комнате стул.

– Я был в море, – сказал он. – И, кстати, скоро у нас будет гость.

– Гость? Кто? – глаза Рамона забегали.

– Очень важный гость. С чего бы, ты думал, таверну вымыли и отскребли от погреба до чердака?

Рамон попробовал пальцем лезвие ножа.

– Расскажи мне, что тебе известно, – прошептал он.

Речь шла о человеке по имени отец Инноченте, которого отправил на Карибы восьмой по счету папа римский. На самом деле его имя было Саласар, и был он инквизитором, посланным церковью искоренять ересь и преследовать ведьм. Его знали на всех островах в окрестностях Сент-Кристофера, где он успел заработать себе определенную репутацию. По правде говоря, страх людей перед этим святым отцом пересиливал даже страх перед чумой и лихорадкой. Многие боялись даже нос высунуть за дверь, когда отец Инноченте посещал их остров. Слухи о методах, к которым прибегала инквизиция, выбивая признания из заключенных, давно достигли Невиса. Ни для кого не было секретом, что многие еретики в Испании закончили свои дни на костре.

В последний раз Инноченте был на острове два года назад. Он прибыл в сопровождении десятка солдат, писца и палача, и его слово было для них законом. У него не было друзей, но все его уважали. Во время своих визитов он, как правило, останавливался у сеньора Лопеса, который потчевал инквизитора по всем правилам поварского искусства. За те двое суток, пока в таверне гостил важный гость, хозяин проникался сильным религиозным чувством, а его речь становилась такой витиеватой, что ее с трудом можно было разобрать. Таверну, которая и без того славилась своей чистотой и про которую никто бы не посмел сказать, что здесь привечают еретиков, ведьм или людей с сомнительной репутацией, переворачивали вверх дном, скребли и мыли от погреба до чердака. На самом видном месте откуда ни возьмись появлялось распятие, чтобы любой мог видеть: здесь живет истинный христианин, которым может гордиться папа римский и вся католическая Испания.

Самого сеньора Лопеса тщательно мыли и дезинфицировали от вшей, а его лучшую одежду чистили и штопали.

Рамон уставился в пространство невидящим взглядом. По его лицу нельзя было ничего прочесть.

– Что ты об этом думаешь? – спросил Том. – Боишься инквизиции?

Испанец резко поднялся и ответил, что он всегда был богобоязненным человеком и, если потребуется, он поможет отцу Инноченте всем, чем только сможет.

– Ты его знаешь?

Рамон вздохнул.

– Я слышал о нем, но кто может сказать наверняка, что знает отца Инноченте?

– Но ведь у нас на острове нет ведьм, – заметил Том.

Рамон с тревогой взглянул на него.

– Если бы на Невисе не было ведьмы, – прошептал он, – отец Инноченте сюда бы не пожаловал. В народе он известен как самый ревностный из всех инквизиторов. Его пытки чудовищны, а то, что остается от тех, кто попал к нему в лапы, вывешивают на виселице, чтобы внушить еще больший страх остальным.

Том приложил палец к губам, призывая к тишине. Усевшись на пол, он убрал в сторону соломенную подстилку, которая служила Рамону постелью, и с едва заметной улыбкой откинул крышку люка, спрятанную в полу.

Рамон встал на колени рядом с ним.

– Готовы комнаты его превосходительства? – донесся из отверстия голос Лопеса.

– Все в полном порядке, – отвечала мама Тома, пришивая последнюю пуговицу к хозяйскому камзолу, на спине которого уже предусмотрительно был вшит клин, чтобы, не дай бог, платье не треснуло, когда трактирщик начнет раскланиваться перед святым отцом.

– Чтобы ни одной крысы на полу не было, – сварливо отозвался сеньор Лопес.

– Том расставил по углам ловушки, – ответила мама Тома, – а Рамон забил все щели в кладовке и погребе.

– И чтобы вот она, – хозяин указал на Теодору, – все три последующих дня была глуха и нема как рыба.

Мама Тома громко пообещала, что рот ее дочери будет заперт на семь замков.

– Говорят, – простонал Лопес, – что на этот раз отец Инноченте прибудет на Невис с совершенно особым поручением. Да-да, чего уставились, так оно и есть. Но ничего, теперь мы положим конец ереси.

– Ереси? – мать Тома покосилась на дочь.

– Вот именно, ереси! Разве я не талдычил вам об этом целый год, или вы попросту не желали слушать? Ну ничего, теперь этому придет конец. Скоро появится инквизиция, и вы сами все увидите.

Том закрыл люк.

Рамон стоял около окна, голый по пояс, собираясь переодеться.

Том спросил себя, почему у Рамона на спине всегда свежие рубцы. Мама была права, когда говорила, что у этого испанца странный характер. Перепады настроения случались у него неожиданно.

Как-то раз Том видел Рамона на берегу: он хлестал себя плетью и рыдал, как дитя, безудержно и безутешно. Плеть он взял из покоев сеньора Лопеса, и Том поначалу решил, что моряк собирается научить уму-разуму их общего раба, но вскоре понял, что Рамон самым жестоким образом истязает самого себя.

– Зачем ты это делаешь, Рамон? – спросил Том.

– Потому что я это заслужил, – ответил испанец. – Каждый удар плети.

– Заслужил? За что?

– Тебе лучше этого не знать, Том Коллинз. Я заслужил все муки ада, это так же верно, как и то, что мое имя Рамон из Кадиса.

Том слышал, как он стонет по ночам в своей комнате. Особенно странно и неприятно было слушать, как испанец разговаривал во сне на разные голоса.

Но с наступлением нового дня Рамон опять становился самым спокойным и беззаботным человеком в мире.

Том почувствовал руку испанца у себя на плече.

– Нам следует радоваться, – сказал Рамон, – что наша церковь заботится о нас. Вспомни, Том, Господу Всемогущему, творцу всего живого, самому пришлось бороться со змеем в Эдемском саду. Зло – оно повсюду, и для борьбы с ним все средства хороши. Вот поэтому у нас и есть инквизиция.

– Расскажи мне о ней.

– Я знаю только то, что мне рассказывали, – вздохнул испанец. – Инквизиция вроде допроса, после которого наши ряды очищаются от еретиков.

– Я еретик, Рамон?

Рамон улыбнулся.

– Нет, – сказал он, – ты не еретик, Том, ты всего-навсего честолюбивый и наглый мальчишка, который любит приврать. Настоящий еретик – это куда серьезней.

– Объясни, кто они такие, эти еретики?

Рамон довольно долго молчал, пока наконец не спросил:

– Тебе ведь хорошо известно, кто такая ведьма?

Том кивнул, не уверенный, правда, встречал ли он в своей жизни хоть одну ведьму. Рамон прикрыл ставень и достал свою трубку.

– Бывают женщины, – произнес он, – которые рождаются ведьмами. Они возятся с жабами и змеями, занимаются черной магией, заколдовывают людей и все такое прочее. Они заодно с Вельзевулом, который есть сам дьявол. Еще люди говорят, что ведьмы не тонут.

Том уставился на него.

– Как не тонут?

– Это правда, – кивнул испанец, – в Кадисе я собственными глазами видел, как одну старуху раз за разом бросали в реку, а она никак не хотела тонуть.

– Она просто хорошо плавала.

– Нет, Том, ты не понимаешь. Эта женщина была ведьмой. Она водила дружбу с самим дьяволом. Я слышал, что есть ведьмы, которые проникают в дома и пьют кровь грудных младенцев.

Том отвел взгляд и помотал головой, словно стараясь прогнать наваждение.

– Инквизиция, – сказал Рамон, набивая табаком трубку, – избавляет нас от женщин подобного рода. За это мы должны быть ей благодарны.

Испанец повернулся спиной к Тому и понизил голос.

– В народе говорят, – еле слышно произнес он, – что на Невисе живет одна ведьма.

– Ты веришь в это?

– Вот мы и увидим.

– Кто же это может быть? – тоже шепотом спросил Том.

Рамон посмотрел на свою трубку и покачал головой.

– Понятия не имею, но будь уверен, отец Инноченте знает, где ее найти. Но теперь ступай, Том, и постарайся немного вздремнуть. И выкинь все плохие мысли из головы. Лучше вспомни ту забавную историю, которую я тебе рассказывал. Про поросенка, который стал губернатором на Ямайке.

Том ушел и вскоре уже лежал в своем линялом гамаке, подложив руки под голову, и пытался уснуть.

Но сон никак не шел. Он посмотрел на сестру, спавшую рядом на скамье. Ее темные волосы разметались, щеки разрумянились, а между приоткрытых губ виднелись жемчужно-белые зубы.

Том уставился в потолок. Отец Инноченте будет жить у сеньора Лопеса. Именно здесь, а не где-то еще. Что бы это значило?

Он вдруг тяжело задышал и принялся оглядывать сестру от макушки до пят.

«А ведь похожа, – внезапно подумал он, – явно похожа на ведьму». Он вспомнил, что без напоминания матери Тео почти никогда не читает молитву после еды.

Когда же они зажигают свечу во славу Пречистой Девы Марии, Тео может вдруг улыбнуться и закатить глаза. Или скорчить гримасу, а спустя мгновение снова стать притворно серьезной. Порой она говорит:

– Ты не забыл сложить свои маленькие потные ладошки, Том, и поблагодарить Бога за курицу, которую съел?

– А ты сама-то не забыла, Теодора?

– Сначала я отрубила бедной птичке голову, ощипала ее, разделала и сварила. А потом, конечно же, поблагодарила Бога за еду, и знаешь, Том, что он мне ответил? «Спасибо тебе, дорогая Тео».

– Ты скотина и безбожница, Теодора Долорес Васкес. Если сеньор Лопес услышит подобное, то ты отведаешь Хуана Карлоса уже сегодня вечером.

– Слушай меня, Том Коллинз, – сестра понизила голос до таинственного шепота. – Сеньор Лопес уже не в состоянии держать плеть, и его удары для меня все равно что щекотка. Его руки слишком заплыли жиром, так что можешь забыть о Хуане Карлосе. Лучше сложи свои грязные кулаки и помолись Ему, дабы не подавиться куриной костью и не сдохнуть во сне.

Том закрыл глаза и стиснул зубы. Подобного рода разговоры происходили часто. Когда Тео говорила как настоящая еретичка. И теперь наказание ее настигло. Многие на острове ругали ее за высокомерие, и еще столько же проклинали ее не в меру острый язык. И если случится так, что отец Инноченте возьмет сеньора Лопеса в свидетели, то дни Тео сочтены.

Не осознавая, что он делает, Том прикоснулся к черным волосам сестры. Они были такими мягкими, такими чистыми и такими красивыми. От них пахло лимонами, чей сок она подмешивала в воду для умывания, совсем как мама.

– Боже мой, – прошептал Том, – боже мой, Теодора.

Внезапно ему вспомнился один случай из раннего детства, когда они с сестрой нашли жабу, большую такую коричневую жабу с длинным липким язычком.

– Она приносит болезни и несчастье, – сказала тогда Тео.

А потом выхватила из складок юбки нож и перерезала жабе горло. Быстрым и точным движением. Жаба едва ли что-нибудь почувствовала. Но Том тогда остолбенел.

– Бог ты мой, Тео, – потрясенно пробормотал он, – неужто ты и вправду ведьма?

Сестра на секунду приоткрыла глаза.

– Черт возьми, конечно же, я ведьма, – спокойно произнесла она.

Том в ужасе упал на пол.

– Ты сама не понимаешь, что говоришь, – прошептал он.

– Не понимаю?

– Совсем не понимаешь. Ты знаешь, кто к нам завтра сюда явится?

– Вот как, у нас будут гости!

– А зачем мы, спрашивается, мыли и скребли дом всю неделю?

– Ах, и правда, совсем из головы вылетело. К нам же пожалует святой отец. Странно, как я могла об этом забыть после того, как сегодня полдня полировала распятие! А наш лицемерный хозяин только и делал, что валялся в постели, воняя, как легкомысленная девка.

– Отец Инноченте явится сюда, потому что на острове есть ведьма, – прошептал Том.

– Неужели, Том! – и Тео закатила глаза.

Том схватил ее за руку.

– С такими вещами не шутят, Тео!

– Ты только для этого меня разбудил?

– Ответь мне, Тео, когда ты плаваешь в море…

– Да, Том, когда я плаваю в море…

Том набрал полную грудь воздуха и выпалил:

– Ты можешь утонуть?

Сестра пристально посмотрела на него, но вдруг села и озадаченно потерла подбородок.

– Забавно, что ты спросил об этом, – она прищелкнула пальцами, – но нет, не могу. Сколько раз пыталась, но ничего не выходит.

Том прищурил глаза.

– Ты это серьезно? – спросил он.

– Серьезнее не бывает. Я действительно не могу утонуть.

Том бросил взгляд на ее длинные худые пальцы, которые, казалось, совсем не огрубели от работ, которые взваливал на нее сеньор Лопес. Совсем.

– Ведьмы, – прошептал он, – не могут утонуть. Ты понимаешь, о чем я говорю, Тео? Ведьмы не тонут. Я не шучу. Посмотри на меня. Это серьезно. Обещай мне, что, если отец Инноченте решит подвергнуть тебя испытанию, обещай мне сделать все возможное, чтобы сделать вид, что ты тонешь.

– Буду стараться из всех сил, Том. Обещаю.

Том взял сестру за руку.

– Ты странный человек, Теодора, – прошептал он.

– Неужели?

– Да, но ты все равно моя сестра.

– Только наполовину, если быть точным.

– Только наполовину, и все же. Все же я должен…

– Что должен, Том?

– Должен на время расстаться с тобой. Что, если я отвезу тебя на лодке на один из тех рифов, пока отец Инноченте будет здесь находиться?

– Ох, Том, в таком случае ты тоже странный человек; ведь это не твоя вина, что ты родился наполовину ирландцем. Но ты не думал, что это может привлечь внимание, если та, что не тонет, внезапно исчезнет?

Том сжал руку сестры.

– Я просто боюсь того, что может случиться, – прошептал он.

Теодора кивнула.

– Ты знаешь, – еле слышно прошептал Том, – ты знаешь, что делают с ведьмами?

В комнате стало тихо.

Теодора глядела на Тома, и было невозможно понять, о чем она думает.

– Их сжигают, – жестко сказала она.

Два дня спустя около полудня задул ветер, который с каждым часом усиливался. Рыбацкие лодки стали поворачивать к берегу.

К вечеру поднялись волны, и старый одноногий моряк, шатавшийся по пристани, принялся развлекать ребятню историями о червях, которые с приближением бури выползают из его деревянной ноги. С наступлением темноты ветер принес со стороны моря тучи, дождь забарабанил по дверям и крышам. Между домами завывал ветер, и люди плотнее придвигались к огню в надежде, что балки и перекрытия выдержат напор стихии.

Том с Теодорой и их мать решили провести ночь в зале таверны. Тем самым они составили общество сеньору Лопесу, который по случаю непогоды пораньше закрыл трактир. Теперь он сидел, попискивая при каждом скрипе, словно голодная мышь, и с ужасом взирая на воду, которая просачивалась сквозь щели и стропила.

Иными словами, это была превосходная ночь для того, чтобы слушать хорошие истории, и Теодора, которая была искусной рассказчицей, как раз завела историю о моряке и Южной звезде, когда в дверь постучали. Хозяин послал Тома объяснить нахалу, что таверна закрыта. Из-за рева ветра ничего не было слышно, поэтому Том приоткрыл дверь.

– Прошу прощения, – сказал он, – но мы…

Закончить ему не дали. Дверь с треском распахнулась, и в таверну вошел высокий худой мужчина в темно-красной накидке. За ним вкатился маленький толстенький человечек самой рядовой наружности. И когда высокий мужчина снял шляпу, сеньор Лопес с ужасом выдохнул, потому что узнал отца Инноченте.

Не говоря ни слова, инквизитор приблизился к очагу, где и устроился спиной к пламени. С осуждающим видом он переводил взгляд с Лопеса на Теодору и с Теодоры на Тома, словно обвиняя их в непогоде, которая насквозь промочила его одежды.

Том никогда прежде не видел так близко этого могущественного инквизитора и теперь смотрел на него во все глаза, впитывая его образ до последней черточки: глаза навыкате, огромный крючковатый нос, высокие скулы. Как он и ожидал, выглядел отец Инноченте очень впечатляюще.

Сеньор Лопес упал к ногам святого отца и залепетал нечто совершенно бессвязное, что можно было одновременно истолковать как извинения, мольбу и приветствие.

Инквизитор проигнорировал его и, приблизившись к столу, уселся в хозяйское кресло. Щелчком пальцев он велел Тому стянуть с него промокшие сапоги.

После этого ему тут же укрыли ноги теплым одеялом и принесли бокал лучшего вина.

Сеньор Лопес засуетился, кудахча, как обезумевшая курица, и даже пару раз наподдал Тому и прикрикнул на Тео, когда ему показалось, что они недостаточно быстро выполняют его приказания.

– Простите великодушно, отец Инноченте, – приговаривал он. – Это все буря. Ух, и натерпелись же мы от нее. Редко выдается столь ужасная погода.

– Ужасная? – переспросил святой отец и грозно выпрямился. – Как ты можешь называть ужасной погоду, ниспосланную нам Богом?

Сеньор Лопес испуганно перекрестился и поспешил добавить, что он не хотел сказать ничего плохого про Божью погоду.

Отец Инноченте велел ему замолчать и обратил свой взор на мать Тома. Пламя очага вспыхнуло и отразилось в его черных глазах.

– Десница Божья указала на Невис, поведав нам, что здесь тот, кого мы ищем. Что здесь живет безбожник.

После этих слов сеньор Лопес бросился на пол. Это, кажется, позабавило святого отца. Легким кивком он подозвал к себе мать Тома.

– Быть может, у вас осталось что-нибудь от обеда? – спросил Инноченте, но теперь его голос звучал мягче.

Элинора устремилась было на кухню, но была остановлена сеньором Лопесом.

– Ты приготовишь свежий ужин для его превосходительства, – грозно приказал он и тут же рассыпался в извинениях за свой резкий выпад.

– Прислуге должно выполнять то, что ей поручено, – наставительно произнес отец Инноченте.

– Его превосходительство получит все, чем богат наш дом, – испуганно пролепетал Лопес.

Ночь выдалась длинной, никто так и не сомкнул глаз.

Отец Инноченте и его писец ели и пили не переставая. Едва отдышавшись, требовали еще, и так всю ночь напролет.

Том с матерью хлопотали возле горшков на кухне.

Тео носилась туда-сюда, храня гробовое молчание.

Том радовался, что сестра в кои-то веки помнит о хороших манерах и держит язык за зубами. Наконец трое мужчин за столом наелись и устало откинулись на спинки стульев. Теодора убирала со стола.

Коротышка писец был как раз на середине истории про осла с Тринидада, который умел считать. Оставшуюся часть истории так никто и не услышал.

Отец Инноченте внезапно схватил Теодору за белую руку и принялся внимательно изучать ее, палец за пальцем.

– Как твое имя, юная дама? – спросил Инноченте.

– Мое имя – Теодора Долорес Васкес, – ответила Тео высоким ясным голосом.

– И у нее самый острый язык на всем острове, – добавил сеньор Лопес.

Инквизитор взглянул на Тео.

– Это правда? Неужели у обладательницы столь красивого ротика может быть острый язычок?

– Судите сами, – ответила Тео и показала язык.

Том закрыл глаза.

Сеньор Лопес с трудом приподнялся из-за стола – наверное, собирался принести Хуана Карлоса, но был остановлен отцом Инноченте.

– Насколько я вижу, – произнес он, – у нее самый обычный язык. Но вот руки белы как лилия, неужто она не работает по дому? Девочкам в ее возрасте негоже лениться.

– Она лентяйка и есть, – сварливо отозвался Лопес, – дерзкая наглая лентяйка. У того, кто трудится, никогда не бывает таких рук.

Инквизитор снова взглянул на Тео, которая с усмешкой отняла у него руку и повернулась к трактирщику.

– А разве о нашем щедром хозяине не скажешь то же самое? – спросила она. – Его руки, насколько я вижу, так же белы и изящны, как и мои.

Тут в залу вступила мать Тома. Вид у нее был решительный, но отец Инноченте жестом остановил ее.

– Ты испанка, Теодора? – спросил он.

– Да, испанка, – ответила Тео и гордо задрала нос, – хотя моя мать испанка лишь наполовину, а наполовину британка. Зато мой отец был испанцем до мозга костей, и это его кровь течет в моих жилах.

И Теодора посмотрела на мать, которая смущенно уставилась в пол.

На какое-то время в темной таверне воцарилась гнетущая тишина. Отец Инноченте сидел, погрузившись в свои мысли, но вдруг он вскинул голову и оглядел помещение с таким видом, словно пытался понять, где он и как тут оказался.

– Твой брат, Теодора, – промолвил он, – куда он подевался?

Том вышел из кухни, вытирая руки о передник, и приблизился к высокому мужчине, который изучающе оглядел его, слегка прищурив глаза.

– Как твое имя, сын мой?

– Том Коллинз, ваше превосходительство. Назван так в честь своего отца.

Том покосился на сестру, которая глядела на него с легкой усмешкой на губах. Отец Инноченте откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

– Можно ли положиться на тебя, Том?

Взгляд Тома метнулся от матери к сеньору Лопесу, который беспокойно заворочался на стуле, не зная, смеяться ему или плакать.

– Том – хороший мальчик, – мама Тома положила руки на плечи своего сына.

Отец Инноченте кивнул своему писцу, и тот поднялся и открыл дверь в заднее помещение. Отсюда были видны хозяйская кровать, стол и на нем – здоровенный подсвечник, в котором всегда горели свечи.

– Сюда, – Инноченте крепко ухватил Тома за шею, отчего тот весь покрылся мурашками.

Они двинулись к двери, а мать Тома пронзительно крикнула им вслед, что Том всегда был хорошим мальчиком. Инноченте остановился.

– Подобное услышишь от всех матерей, – он едва заметно усмехнулся и толкнул Тома внутрь комнаты.

Едва дверь за ними закрылась, как с мужчиной произошла разительная перемена. Холодная суровость аскета внезапно сменилась огненным темпераментом. Теперь глаза святого отца горели, а узкие губы задрались, как у волка, обнажив зубы.

Том попытался обуздать страх, который внушал ему этот человек. Дернула его нелегкая приехать к ним в таверну!

– Теперь, Том Коллинз, – прошептал инквизитор, – теперь ты поведаешь мне всю правду об этом острове.

Инноченте положил свои руки на плечи Тома и заглянул ему в глаза. У святого отца неприятно пахло изо рта – не иначе как у него были гнилые зубы. Как ни странно, этот запах приободрил Тома – он понял, что грозному священнослужителю не чужды человеческие слабости.

– Ты ведь знаешь, почему я здесь?

Том неуверенно кивнул.

– Скажи мне, для чего нужна инквизиция.

– Чтобы искоренять еретиков, – пробормотал Том.

Святой отец стиснул плечи Тома.

– Есть здесь еретики? – прошептал он.

– Не думаю, – неуверенно произнес Том.

– Подумай, Том, хорошенько подумай.

Том почувствовал, что мужчина усилил хватку.

– Может, и есть, – еле слышно произнес он, – я ведь тут всех не знаю. Может быть, вам лучше спросить мою маму? Она живет здесь всю жизнь…

– Но я спрашиваю сейчас тебя, Том. По глазам вижу, что ты честный мальчик, который любит и чтит свою мать. Однако упрямство засело в тебе занозой. Но занозы на то и занозы, чтобы их вытаскивать. Значит, не хочешь говорить?

Том схватил ртом воздух и пробормотал, что у него не было никаких других намерений, кроме как помогать инквизиции, и он знать не знает ни про какие занозы.

Внезапно мужчина отпустил его плечи и положил свою ладонь Тому на щеку. Потом притянул его к себе и похлопал по спине.

– Успокойся, юный Коллинз, – мягко произнес он, – успокойся. Никто не желает тебе зла.

Том почувствовал, как к его горлу подкатывают рыдания, и сделал над собой усилие, чтобы не зареветь.

– Можешь поцеловать мой перстень.

Том наклонился и поцеловал красную печатку на пальце инквизитора.

Инноченте пристально взглянул ему в лицо и смахнул слезу с его ресниц.

– В этом камне, – прошептал Инноченте, – заключена страшная сила. Она возлагает большую ответственность на того, кто им владеет. Но я охотно несу это бремя одиночества, потому что я – всего лишь орудие. И больше никто. Мой род занятий научил меня читать людей, как книги. И я вижу, что могу положиться на тебя, не правда ли, Том?

Том кивнул и шмыгнул носом.

– И что ты никогда не будешь пытаться что-либо скрыть от меня?

– Никогда в жизни.

Мужчина выпрямился и снял со стены позолоченное распятие сеньора Лопеса, вычищенное и отполированное руками Тео.

– Возьми святой крест и приложи его к груди.

Том сделал, как ему было велено, и тогда инквизитор молниеносным движением сорвал Хуана Карлоса со стены и с пугающей силой опустил ремень на хозяйскую кровать. Несмотря на тщательную уборку, из постели поднялось целое облако пыли.

Дыхание святого отца стало быстрым и прерывистым.

– Прижми крест к груди, Том Коллинз!

И на кровать обрушился новый удар.

Том уставился на дверь, ведущую в залу, где рыдала его мать, а сеньор Лопес поминутно шикал на нее, приказывая замолчать. В следующие пять минут бедному матрасу досталось сполна. Инквизитор исхлестал его вдоль и поперек так, что из него теперь во все стороны торчала солома, а деревянная рама грозила вот-вот треснуть. Пот ручьями тек по лицу Инноченте, его ноздри раздувались, словно у загнанной лошади, а глаза метали молнии.

Внезапно он прижал к себе Тома, распятие больно уперлось мальчику в подбородок. На коже выступила капелька крови и упала на фигурку Христа.

– Известно ли тебе, что на этом острове живет женщина, настоящее отродье дьявола? – прошептал Инноченте. – Она ведьма, а ты ел вместе с ней и наливал ей вино. Подумай об этом, Том. Подумай об этом ради собственного же блага. Ради матери и не в последнюю очередь ради своей сестры. Церковь с молчаливым снисхождением смотрит на ее дерзость, на ее неуместную браваду. Все это можно отнести к капризам юности, но всему есть предел. Надеюсь, ты слушаешь меня внимательно, Том. Итак, на Невисе скрывается ведьма. Ты знал об этом, Том, все об этом знают, даже дети.

Инноченте повысил голос:

– Не пытайся что-либо скрыть от инквизиции, Том Коллинз. Не становись орудием в руках Зла.

У Тома кружилась голова и путались мысли, и он не мог припомнить других имен, кроме имени своей сестры, но он ни за что не произнес бы его вслух, даже если бы его хлестали в десятки раз свирепее и яростнее, чем этот матрас.

– Произнеси его, Том, – прошептал Инноченте, – произнеси это имя, чтобы я смог услышать его. Ну же!

– Я очень хочу вам помочь, – испуганно забормотал Том, – но я ничего не знаю о том Зле, о котором вы упомянули. Я всего лишь бедный рыбак, который…

– В твоем молчании, Том, таится ложь.

Инквизитор прикоснулся губами к распятию. Затем закрыл глаза.

– А ложь, – прошептал он со все еще закрытыми глазами, – это язык сатаны. Говорит ли тебе что-нибудь имя Самора?

Вопрос потряс Тома, и он встретил взгляд инквизитора со смесью облегчения и тревоги. Образ старой карги с ее молочно-белым глазом возник перед ним, и он увидел ее столь же ясно и отчетливо, как видел сейчас перед собой отца Инноченте. Но ведь она была абсолютно безвредной. Нищенка, которая за всю свою жизнь не причинила никому никакого вреда. Как она может быть ведьмой?

– Ты знаешь ее, – Инквизитор застегнул воротничок.

Том кивнул.

– Ты часто разговаривал с ней? Живя на таком маленьком островке, трудно этого избежать.

– Не так часто, всего пару раз.

Инноченте снял кольцо с печаткой и надел его на большой палец Тома.

– Чувствуешь, как он жжет кожу, Том?

Том во все глаза уставился на кольцо, но во рту у него так пересохло, что он не мог вымолвить ни слова. Глаза Инквизитора расширились в притворном изумлении.

– Неужели ты чувствуешь холод? Что ж… До моих ушей дошло, что эта Самора помогает при родах. Это так?

Том отвел взгляд и кивнул.

– Разве тебя не пугает, что Зло послало на Невис ведьму, чтобы быть рядом с человеком уже с первых минут его пребывания на земле? Разве ты не понимаешь, какую власть получает сатана над новорожденными жизнями?

– Угу, – пробормотал Том.

– И разве, – инквизитор снял кольцо с пальца Тома и снова надел его на свой палец, – разве эта женщина не помогала при твоем рождении, Том Коллинз? Посмотри мне в глаза, мальчик, и скажи правду.

– Я думаю, она была рядом, – прошептал Том.

Святой отец какое-то время стоял, качая головой взад-вперед, словно у него болела шея, а потом открыл дверь в залу.

Мать Тома сидела на полу, плача и ломая руки. Позади нее Том увидел свою сестру, ее щеки пламенели от ярости. За столом с выражением надежды в глазах восседал сеньор Лопес. Писец, кажется, уснул.

– Ни одного волоска не упало с этой головы, – произнес Инноченте, кладя свою руку на плечо Тома.

Мама Тома вздохнула с облегчением.

Инквизитор серьезно посмотрел на Тома.

– Скоро рассвет, – сказал он, – мальчику в твоем возрасте нужен сон. Но утром… Утром, Том, ты помчишься прочь на своих резвых ногах. Никто не знает остров лучше, чем ты. Помни, что инквизиция выбрала тебя в качестве священного орудия веры.

– Орудия? – пробормотал он.

– На тебя возложена большая задача. Твоя мать может гордиться тобой. Весь остров будет гордиться тобой.

Отец Инноченте приблизился к очагу и, выхватив из огня объятую пламенем ветку, поднял ее над головой Тома.

– Том Коллинз, – и его голос эхом отразился от стен, – найди эту женщину, эту прислужницу дьявола. Найди ее и предай в руки инквизиции!

 

Глава 5. Бибидо

Проспав почти час, Том встал. Поплескал водой себе на лицо и уже было направился к двери, когда вдруг услышал за своей спиной голос матери. Том вздрогнул. Ему казалось, что он был в комнате один.

Мать еще лежала на своей скамье, а постель Теодоры стояла нетронутой – похоже, она так и не приходила спать.

Эленора протянула к сыну руку и пристально посмотрела на него, но Том отвел взгляд, словно ему было стыдно. Хотя чего ему стыдиться? Том знал, что такое угрызения совести, но сейчас для них не было никаких причин.

Тем не менее что-то жгло его изнутри: мысли и чувства казались черными обугленными головешками, которые лижет пламя.

«Если это и значит взрослеть, – подумал Том, – то уж лучше я навсегда останусь мальчишкой». Хотя раньше он всегда мечтал о том дне, когда станет взрослым, свободным, как птица, хозяином своей жизни.

Но жизнь течет по своим законам. Взять, например, его мать: разве она свободна, прислуживая, как рабыня, сеньору Лопесу? У нее есть лишь та одежда, что надета на ней, и лишь те украшения, что скрепляют ее прическу. В награду за свою работу она получает лишь ужин, который сама же и готовит. На ее ногах не видно кандалов, но они там есть. Ну а сеньор Лопес, он – свободный человек?

Да, он хозяин своей жизни. Он достиг того, о чем можно только мечтать, – свободы. И богатства. Пускай не очень большого, но достаточного, чтобы прокормить еще несколько человек – домашних рабов, которые выполняют за него всю работу и вычесывают ему вшей, пока сам он дни напролет сидит в своем кресле.

Том задумался. Хотя нет. Лопес был богатым человеком, но далеко не свободным. Его полнота и лень приковывали его к креслу не хуже кандалов.

Был ли свободным Рамон? По-видимому, да, но шрамы на его спине говорили обратное.

«Моя сестра, – подумал вдруг Том, – моя сестра свободна. Свободна, словно ветер. Она делает только то, что хочет. Когда ей удобно, она прислуживает сеньору Лопесу, готовит еду, убирается и накрывает на стол, но бывают дни, когда ничто не может удержать Теодору Долорес Васкес дома. Она убегает, и ей уже никто не указ».

«Черт бы побрал полукровок», – подумал Том и пробормотал, что ему нужно идти. Мать внимательно посмотрела на него и взяла за руку.

– Прежде чем ты уйдешь, – прошептала она, – знай: что бы ни произошло, что бы ты ни сделал, я помогу тебе. Я всегда гордилась тобой, и я хочу, чтобы ты это знал.

Том отнял руку.

– Зачем ты мне сейчас это говоришь? – спросил он.

Она серьезно взглянула на него:

– Потому что ты мой сын и я люблю тебя.

Том подошел к двери и замер, стоя спиной к матери.

– Самора – еретичка, – произнес он наконец, – ведьма.

Тишина.

Он повернул голову и посмотрел на мать.

– Ты знаешь, что она ведьма, – сказал он.

Мать села на постели, ее начал бить озноб. Том приблизился к ней.

– Есть доказательства, – добавил он.

– Если инквизиция решила, что Самора ведьма, значит, так оно и есть. – Держа заколку во рту, мать принялась собирать волосы в узел. – И если инквизиция просит моего сына найти ведьму, то у него нет другого выбора. И не надо слишком много об этом думать.

– Вовсе я не думаю, – угрюмо отозвался Том, – да и Рамон говорит, что мы должны быть благодарны инквизиции за то, что она избавляет нас от еретиков.

– Тогда просто иди и сделай то, что тебе велено.

Том раздраженно вздохнул и присел на краешек постели.

– Кто теперь будет помогать роженицам? – тихо спросил он.

– Тебя не должно это заботить. К тому же Саморы, может, уже и нет на Невисе.

– Что ты хочешь этим сказать?

Мать отвела глаза.

– Твоя сестра взяла лодку. Она отправилась на север.

– На север? Почему на север?

– Она думает, что Самора сейчас там.

Том уставился на постель Теодоры.

– Она решила пойти против отца Инноченте? – испуганно прошептал он.

Мать не ответила.

– Теодора Долорес Васкес решила пойти против инквизиции. Встать на пути отца Инноченте, папы римского и всей католической церкви. Она что, с ума сошла? Да, она сошла с ума.

Том внезапно хлопнул себя по лбу.

– Но что, если отец Инноченте узнает об этом?

– Он не узнает.

– Вот как? А как насчет меня? Как насчет того, что я должен сделать?

– Бог мой, Том, делай лишь то, о чем тебя попросили. Зачем все так усложнять?

– Мою сестру никто ни о чем не просил. Это я получил задание инквизиции, а Теодора теперь сделает все, чтобы помешать мне его выполнить. И ты даже не попыталась ее удержать.

– Если Тео взбредет что-то в голову, ее уже не удержишь.

Том из всех сил треснул кулаком по двери.

– Я найду эту старую каргу, – выкрикнул он, – и найду ее раньше Тео, это я тебе обещаю! Потому что я верю инквизиции. На нашем острове не будет еретиков.

Мать опустила голову и кивнула.

– Ты совершенно прав, – прошептала она.

* * *

Том искал уже двое суток. Он обошел весь остров, расспросил всех встречных и поперечных, но никто не желал ему помогать. В нескольких местах его оплевали и закидали камнями, когда услышали, что он ищет старуху с молочно-белым глазом. Те, кто подобрее, рассказывали ему, как обращались к Саморе со своими бедами и она всегда помогала им, чем могла.

Устав от бесплодных поисков, Том нашел в густом тропическом лесу пещеру, откуда море казалось лишь узкой полоской бирюзы.

Прямо над ним возвышался конус потухшего вулкана.

Если бы не крики обезьян, то мир был бы столь же тих и прекрасен, как в момент своего сотворения. Как в тот день, когда Том появился на свет и в первый раз увидел лицо своей матери. Тогда он был еще так мал, что не мог произнести ни единого слова. Он еще не умел думать и только слушал шум прибоя и песню, которую пела ему мать.

Берег и море, звезды и пальмы – все было по-прежнему, но сам Том стал другим. Его голова трещала от слов, свивавшихся в узловатые гирлянды мыслей, которые пригибали его к земле и не давали спокойно дышать. Будто гонимый охотниками зверь, он забился в самую глубокую пещеру на острове, словно в надежде, что здесь он снова станет маленьким и сможет взглянуть на мир глазами новорожденного.

Но он больше не был маленьким и невинным ребенком, и в звездах для него уже не было ничего таинственного – он смотрел на них лишь как на ориентиры, помогавшие находить дорогу домой, – и даже сам могучий океан не мог поведать ему что-то, чего бы он уже не знал.

– Я взрослый, – громко произнес Том, – и не должен ничего бояться. Мне нечего стыдиться. Я делаю лишь то, о чем меня попросили. Как топор, нож и рыболовецкий гарпун, я всего лишь орудие.

Том огляделся и повысил голос.

– Всего лишь орудие! – выкрикнул он.

И в этот момент он увидел маленького, зеленого, как морские водоросли, геккона, который сидел на потолке пещеры и глядел прямо на него. Тому даже показалось, – но это, конечно, ему просто почудилось, – что геккон улыбается, облизывая губы своим раздвоенным язычком.

– Нас только двое, – прошептал Том, – двое в целом мире.

Геккон придвинулся поближе.

– Ты и я, маленький геккон, только ты и я.

– И страх, – усмехнулась ящерка, – нам не следует о нем забывать.

Том прищурил глаза.

– Страх? – переспросил он.

– Ах, не притворяйся, – произнес геккон, – конечно, Страх. Иначе как бы мы встретились в этой лесной глуши, так далеко от всех.

– Расскажи мне о Страхе, – шепотом попросил Том.

– Ты хочешь послушать о Страхе?

– Да, расскажи мне о нем.

– Со Страхом, – ответила ящерица, – дело обстоит точно так же, как с орлом, скорпионом, леопардом, какаду, с тобой или со мной. Без пищи мы гибнем. Так же и Страх.

Том вздохнул и посмотрел на влажный потолок пещеры.

– Продолжай, – попросил он, – расскажи мне то, чего я не знаю.

– А что я получу взамен? – улыбнулась ящерка. – Такой кроха, как я, не может отказать себе в удовольствии потребовать что-нибудь взамен.

– Хочешь, я остригусь наголо? – неуверенно предложил Том.

Геккон с понимающей улыбкой оглядел сырую пещеру.

– У меня, бедной неказистой ящерки, стоящей так низко по сравнению с другими живыми существами, так мало в жизни радостей. Моя жизнь обыденна и скучна. Если бы я хоть на миг смог ощутить ту радость, что испытываете вы, люди, глядя на водопад, который для вас не просто бегущая вода, на звезды и на луну, которые значат для вас гораздо больше, чем просто свет или ночь, даже такая короткая жизнь, как моя, стала бы куда богаче.

– Ты слишком высокого мнения обо мне, – вздохнул Том. – Как я смогу дать тебе все это?

– Подари мне свое сердце.

– Мое сердце? Ты хочешь мое сердце?

– Да, отдай мне твое сердце, и я расскажу тебе о Страхе, который питается нашими сомнениями; я научу тебя, как его приручить и обрести над ним власть, а тот, кто имеет власть над своими страхами, непобедим.

– Кому хватит ума отдать свое сердце? – спросил Том. – Да еще какому-то геккону. Чертовой ящерке. Исчезни, гнусная тварь, чтобы я больше тебя не видел.

Геккон изогнулся на потолке пещеры.

– Мы еще увидимся, Том, – с нажимом произнесла ящерка. – Вернемся к этому разговору позже, когда жизнь научит тебя торговаться.

Не слушая геккона, Том вышел из пещеры и направился на берег моря. Там он растянулся на песке и уснул.

Там его и нашла мать.

Без лишних слов она сразу повела его домой. Когда же Том спросил ее про отца Инноченте, она рассказала, что Самору нашли солдаты инквизиции и что допрос уже начался.

В последующие дни Том делал то, что делал всегда, – выходил в море и ловил рыбу; но однажды вечером, когда он правил лодку к берегу, до него донесся стук барабанов. Сам того не желая, он поплыл на этот звук.

Спустя короткое время Том увидел длинную процессию, двигавшуюся по направлению к самой дальней песчаной косе, которая, подобно клешне краба, далеко тянулась в море в северо-восточном направлении.

Солнце садилось, и люди, словно черные муравьи, двигались в процессии, возглавляемой знаменосцем и глашатаем.

Том развернул лодку и принялся быстро грести, не спуская глаз с процессии, насчитывавшей по меньшей мере человек сто островитян.

Он подгреб ближе и теперь уже мог отличить в толпе солдат от простых жителей, а когда знамя развернулось и полоснуло на ветру, он узнал на белом полотне зеленый крест инквизиции. Он узнал также отца Инноченте и его коротышку писца. Они шли позади закутанного в лохмотья существа, которое сильно хромало, еле-еле передвигая ноги в тяжеленных кандалах.

Том отвел взгляд и наткнулся на четырехугольную площадку для костра, которая была сооружена на самой окраине мыса. Увиденное заставило его скорчиться на дне лодки. Он лежал, уткнувшись лицом в доски и прижав колени к подбородку, словно ребенок в утробе матери, зародыш, на ладонях которого судьба еще не оставила своих линий.

– В море, – прошептал Том, – хочу уйти в море. Где дуют пассаты. В Старый Свет, Португалию и Испанию, но прежде всего в Ирландию, где говорят на языке моего отца и где у всех зеленые глаза и рыжие волосы. Где никто не слышал об отце Инноченте и инквизиции. А здесь я как залетная птица. Я здесь чужой…

Том молитвенно сложил руки.

– Добрый хороший Бог, – прошептал он, – помоги несчастному мальчишке, который погряз в сомнениях и не понимает, что вокруг него происходит. Помоги ему понять мир. Моя сестра смеется надо мной, моя мать не понимает меня, и мой единственный друг, Рамон из Кадиса, избивает себя плетью неизвестно за что. Я, конечно, благодарен отцу Инноченте за то, что он освободил нас от еретика, но, признаюсь, сам он мне противен, особенно когда ест. Не мне критиковать людей за то, как они ведут себя за столом. Я и сам ем как придется, а наш хозяин вообще жрет как свинья, но к его манерам я уже привык. Святой отец же, напротив, сидит за столом прямой как палка и ест только с ножом и вилкой, никогда не берет еду руками, но зачем-то ополаскивает их каждый раз перед тем, как положить что-нибудь в рот. Рядом с его тарелкой всегда стоит чаша с водой. Чистота – признак святости; но я бы не сказал того же о количествах еды, которые он поглощает; знаешь, какие огромные куски он закладывает в рот и медленно и ритмично пережевывает? Да еще рот при этом не закрывает, поэтому видно, как язык ворочает куски мяса. Пока он ест, руки у него высыхают. И все это повторяется заново. Ни на что не глядя и едва обращая внимание на окружающих, он молча сидит и закладывает в рот еду. Спустя час, насытившись, он сидит с полузакрытыми глазами и переваривает. Потом на целый час исчезает в уборной, пытаясь опорожнить желудок. Отец Инноченте не ест ни хлеба, ни зелени, ни овощей, одно только мясо. Невероятное количество мяса. Рамон говорит, что все мясоеды худые и высокие и что за то время, которое святой отец проводит в уборной, все лишнее из него выходит и он очищается и снова становится чистым в своих деяниях и помыслах. Вот бы и мне так легко стать чистым в своих деяниях и помыслах!

Том вытер слезы.

Барабаны смолкли. Что происходило дальше, Том не слышал, но спустя какое-то время он увидел, как существо в лохмотьях подвели к столбу, вокруг которого были сложены дрова и хворост.

Руки и ноги Саморы были крепко связаны, но она не сопротивлялась. Внезапно она показалась Тому очень маленькой и дряхлой.

Зазвучала барабанная дробь, из толпы послышались крики. Кто-то поджег дрова, и сухое дерево тут же вспыхнуло.

Тому захотелось уплыть куда-нибудь далеко-далеко. Но вместо этого он сидел как завороженный и смотрел. С открытым ртом и расширенными глазами он следил за тем, как огонь прокладывает себе дорогу к стоящей у столба сгорбленной фигурке.

Еще мгновение, и черный силуэт исчез в языках пламени.

Том охнул. И на долю секунды ему показалось, что он видит старушечье личико с молочно-белым глазом, который смотрит прямо на него. На одну головокружительно-бесконечную секунду Том ощутил этот пристальный взгляд и словно наяву почувствовал руку Саморы на своем запястье. Люди зовут его Бризом Желаний. Он дует прямиком из распахнутого рта Судьбы, и тем, кто умеет слушать, он может многое рассказать. Как она и говорила, он помнил каждое ее слово, и теперь, глядя, как ее тощую фигурку охватывает пламя, просил о прощении.

– Вода была грязная, – шептал Том, – грязная…

Он опустил голову и уставился на линии на своих ладонях, покрытых застарелыми мозолями, царапинами и волдырями. Это были ладони человека, который не боится тяжелой работы. Том частенько представлял себе, как он погружает весла в воду и гребет упорно и сильно. Чтобы уплыть далеко-далеко.

Но грязно-серая рука дыма простерла над водой свои длинные извивающиеся пальцы и, словно не желая отпускать от себя лодку, неотступно тянулась вслед за ней в море.

Том греб изо всех сил, но все никак не мог избавиться от этого густого, плотно обступившего его лодку запаха гари, который оставался в складках его одежды, даже когда он вытаскивал лодку на берег и тащил корзину с пойманной рыбой в таверну.

Никто не оплакивал кончину гадалки Саморы. Напротив, все благодарили инквизицию за избавление от старой карги с ее молочно-белым глазом. Даже те, кто оплевывал Тома и превозносил чудесные способности Саморы, даже они говорили теперь, что Невис стал гораздо чище.

– Вот видишь, сестра, – сказал Том, обнаружив Теодору под оливковым деревом возле лохани для стирки белья, – вот видишь, я был прав, а ты снова ошиблась. Весь остров радуется тому, что случилось.

– Ты кому это говоришь – мне или себе? – спокойно спросила она его.

– Тебе. Тебе повезло с братом. Другой не стал бы молчать, узнав, что ты идешь против инквизиции.

– Значит, ты думаешь, что Саморы больше нет?

Том уставился на сестру.

– Я был там, Теодора, – хмуро признался он, – я не хотел этого, но я был там, и я видел, как она исчезла в пламени, а ее душа вернулась к дьяволу.

Тео разложила мокрое белье на лавке и принялась стучать по нему палкой.

– Ах вот как, значит, ты видел, – иронически заметила она, – надеюсь, твои глаза были при тебе.

Том сердито тряхнул головой и хотел уйти, но сестра схватила его за рукав.

– Ты и вправду больше веришь своим глазам, чем своему сердцу, Том Коллинз? Разве ты не понимаешь, что Самора все еще здесь, среди нас?

Том высвободил руку.

– Вздор, – возразил он, – она превратилась в пепел.

Теодора улыбнулась.

– Точно, в пепел. В тот самый пепел, который пассат унес в море. И который съела рыба, которую ты поймаешь и приготовишь на ужин. Но что будет с той рыбой, Том? Я отвечу: ты ее съешь.

Если святой отец, как уже было сказано, поглощал горы еды, словно пытаясь наесться на всю оставшуюся жизнь, то Бибидо ел мало.

Этим именем Том назвал свою собственность. Ту самую, которая обитала под полом в темноте и еще ни разу не промолвила ни слова, хотя один из ее владельцев утверждал, что она умеет говорить по-испански.

Том много раз пытался заставить мальчишку-раба заговорить. Сначала с помощью ласковых слов и увещеваний, потом в ход пошли методы посерьезнее. Том несколько раз специально «забывал» налить в его кувшин свежей воды, но даже это не помогло. За все время с губ маленького африканца не сорвалось ни слова.

Но однажды ночью, когда все спали, Том заглянул в подвал и обнаружил, что мальчишка не спит. Тому вообще ни разу не удалось застать его спящим. То ли он вообще никогда не спал, то ли обладал столь тонким слухом, что моментально просыпался, едва заслышав чье-то приближение.

Том взял с собой здоровенный кусок курицы, который он принялся с аппетитом жевать на глазах мальчишки, который молча следил за ним из темноты.

– Ты тоже получишь кусок, если произнесешь мое имя, – сказал Том. – Тебе ведь хорошо известно, как меня зовут. Каждый раб должен знать имя своего хозяина. Скажи, как меня зовут, и я дам тебе мяса, но поторопись, иначе я все съем сам.

Темнота молчала.

– Я мог бы притащить сюда Хуана Карлоса, – пробормотал Том, – он бы заставил тебя заговорить.

Том доел курицу. Мальчишка по-прежнему сидел в углу, поджав под себя грязные ноги. Он был все такой же тощий.

Том толкнул его ногой.

– Скажи что-нибудь, раб, – велел он, – скажи, иначе твой хозяин рассердится. Я могу хорошенько поколотить тебя, и ты это знаешь. Никто не сможет помешать мне, потому что я твой хозяин. Ты мой, и я могу сделать с тобой все, что захочу. Если мне захочется, я могу сломать тебе обе руки и выкинуть тебя в море, и ты пойдешь ко дну, как камень. Как камень, слышишь, что я говорю?

Том уселся перед парнишкой и посмотрел ему прямо в глаза.

– Известно ли тебе, раб, что ведьмы не тонут? Нет, ты этого не знаешь, ты вообще ничего не знаешь. Твоя маленькая черная головка пуста, словно скорлупка от кокосового ореха. Вот ты сидишь тут и пялишься на меня. И знать не знаешь, кто перед тобой. А перед тобой лучший пловец в истории Невиса!

По лицу Тома расплылась широкая улыбка. Ему в голову пришла прямо-таки шикарная идея. Не мешкая ни секунды, он потянул африканца за руку, принуждая того встать.

Это получилось не сразу. Мальчишка покачнулся, но все же удержал равновесие.

– Я подумал, – сказал Том, – и решил снять с тебя кандалы. Слышишь, что я говорю? Кандалы!

Никакой реакции.

Том поднялся наверх и вернулся с инструментами, веревкой и крепким кожаным ремнем.

Спустя полчаса железные оковы были сбиты. Тяжелые кандалы упали с тощих лодыжек, оставив после себя ярко-красные шрамы – пожизненное клеймо раба.

Мальчишка ни разу не взглянул на Тома, пока тот надевал ему на шею кожаный ремень. Он даже не отреагировал, когда Том привязал к ремню веревку.

Вскоре они уже стояли на берегу. В свете оранжевой луны барашки на черных волнах казались бело-красными.

Лодка лежала на песке метрах в десяти от них. Продолжая одной рукой держать веревку, привязанную к шее мальчишки, Том подошел к лодке и хотел было ее приподнять.

– Эй, – опомнился он, – это же работа для раба. Давай, тащи мою лодку, раб.

Никакой реакции.

– Ты что, глухой? – Том толкнул парнишку и показал ему, что надо делать. Но у того явно не хватало для этого сил.

Том покачал головой и в одиночку дотащил лодку до воды.

– Залезай, – хмуро велел он, – посмотрим, на что ты годишься.

Том греб почти полчаса, стараясь не терять берег из виду. Потом бросил якорь и стянул с себя рубашку.

Он удивился тому интересу, который мальчишка неожиданно проявил к белому куску материи. Его черные пальцы осторожно коснулись пуговиц, покрутили их, словно желая понять, на чем они держатся.

Том улыбнулся.

– Гляди-гляди, – пробормотал он себе под нос, – но такой рубашки у тебя в жизни не будет.

Стояла безветренная лунная ночь. Океан простирался вокруг них, почти сливаясь с усыпанным звездами небом.

Они сидели словно под гигантским куполом.

Том внимательно смотрел на мальчишку, во взгляде которого появилось нечто похожее на улыбку. Потом взял веревку, свисавшую с шеи негра, и привязал ее к своей ноге.

– Теперь посмотрим, – сказал Том, наклоняясь к рабу, – как ты умеешь плавать.

Парнишка глядел на море все с тем же недоверчиво-радостным выражением на лице, но весь его облик по-прежнему выражал непреклонность.

– Сперва ты, – велел Том, беря раба за руку. – Или, может, ты боишься? Не бойся, ведь я привязан к тебе. Твой хозяин так просто не расстанется со своей собственностью.

Том пихнул чернокожего парнишку, и тот уселся на борт. Свесив одну ногу вниз, он попробовал ею воду.

Том спрыгнул, нырнул и подплыл к мальчишке, который смотрел на него сверху вниз с выражением, которое Том никак не мог понять.

И тут мальчишка перекувырнулся через спину, оттолкнулся ногами от лодки и нырнул. Веревка натянулась, и Том едва успел нырнуть, пока она не ободрала ему кожу.

Том никогда не видел, чтобы кто-то так плавал. Этот чернокожий парень почти не греб ни руками, ни ногами, извиваясь в воде, как угорь. Тому приходилось работать изо всех сил, чтобы только поспеть за ним.

Они пробыли под водой несколько минут, прежде чем мальчишка вынырнул на поверхность и, молниеносно набрав в легкие воздух, нырнул опять.

Том не отставал. Он хотел показать африканцу, что тоже умеет долго находиться под водой без воздуха.

Так продолжалось еще пару минут, пока наконец Том не залез в лодку, глядя, как чернокожий парнишка резво плавает туда-сюда.

– Тебе понравилось плавать, – пробормотал Том. – Но мы здесь не для того, чтобы ты забавлялся.

Он дернул за веревку, принуждая раба забраться обратно в лодку.

Какое-то время они молча сидели, переводя дыхание. Глаза мальчишки сияли, и он безотрывно смотрел на черное ночное море.

– Не думай, что так будет каждый день, – проворчал Том, берясь за весла.

Но когда лодка была вытащена на берег, причем все так же безо всякого участия со стороны мальчишки, Том внезапно повалил раба навзничь и уселся на него верхом.

– Запомни, дохляк, – сказал он и улыбнулся. – Если бы не кольцо, которое ты носишь, я бы продал тебя на ближайшем рынке. Как собаку.

Том всегда хотел иметь собаку. Верного пса, который со всех ног бежит к хозяину, едва заслышав свою кличку. Так родилось имя для раба.

– Я буду звать тебя Бибидо, – произнес Том, – это подходящее имя для заморыша вроде тебя.

Прошло еще три месяца. Бибидо по-прежнему молчал.

Том больше не брал его с собой на море: нечего баловать раба, который не желает ничему учиться.

Но когда 1639 год подходил к концу и близился следующий, 1640-й, боцман из Кадиса по прозванию Рамон Благочестивый внезапно исчез. С собой он прихватил три вещи: серебряный подсвечник, шелковую рубашку и Бибидо с островов Зеленого Мыса.

Том в полной растерянности сидел в подполе, а рядом с ним на полу стояла миска для еды и ржавые цепи, которые он когда-то сам сбил с ног раба.

На лестнице послышались шаги. Тому никого не хотелось сейчас видеть, тем более сестру. Но, конечно же, это была она. С секунду Теодора пристально смотрела на него.

– Снова тебя одурачили, Том Коллинз, – вздохнула она без малейшей тени сожаления.

– В последний раз, – угрюмо произнес Том.

Шесть часов спустя, никому ничего не сказав, Том уже привязывал две седельные сумки на спину старого мула, который вообще-то принадлежал сеньору Лопесу.

Омываемый ярко-алыми лучами утреннего солнца мул стоял у стены дома и пожевывал травку; вообще говоря, сеньор Лопес то и дело грозился зарезать эту клячу: по мнению хозяина, мул годился лишь на то, чтобы кормить мух. Но Том заботился о животном и теперь считал, что с полным правом может взять его с собой.

Вскоре на мула были погружены две тяжелые седельные сумки, свернутое покрывало и два литра воды. Было еще рано, и сеньор Лопес спал. Когда он проснется, Элинора скажет ему, что ее сын уехал в неизвестном направлении. Но эти слова сеньор Лопес пропустит мимо ушей. Зато устроит истерику, когда узнает, что Том прихватил с собой мула, который вдруг приобретет в глазах трактирщика огромную ценность…

Элинора стояла, скрестив руки на груди, и неодобрительно наблюдала за сборами сына. Ветер трепал ее юбку и развевал волосы. В руке Элинора держала серебряную монетку, свое единственное сокровище, которое она хотела отдать сыну, но Том отказался его принять.

Он вывел мула за ограду и помахал матери поднятой рукой.

Потом он еще не раз оборачивался назад, в надежде, что Элинора зайдет в дом, но она так и стояла на дороге, пока силуэт сына не растаял в дымке.

С этого момента в жизни Тома Коллинза начинается новая глава.

Но когда он прощался с матерью, никто из них даже не предполагал, что пройдет два с лишним года, прежде чем он вернется домой.

 

Глава 6. Николай Коперник

Он вжался в стену дома, чувствуя, как бешено колотится сердце. Дыхание перехватило, глаза вылезли из орбит, уши ловят каждый шорох. Дрожащими пальцами он принялся рвать мясо на куски и торопливо запихивать себе в рот. На лбу выступили капельки пота. Он знал, что надо спешить, если он не хочет, чтобы его схватили с поличным. Поэтому он заглатывал здоровенные куски, почти не жуя. Подавившись, он зашелся в приступе кашля, уронил кусок, подобрал и тут же проглотил, снова закашлялся и с тревогой огляделся по сторонам. Ночь выдалась безлунной, но его все равно могли заметить. Хотя в темноте, как известно, все кошки серы.

– Интересно, – пробормотал он, – к крысам это тоже относится? Если да, то я спокоен.

Кража еды считалась тяжким преступлением – в таком городе, как Порт-Ройал, сурово наказывали и за меньшие проступки. Мясо он украл во дворе одного купца. Запах соленой рыбы и свежий аромат копченой свинины притягивали сюда воришек со всей округи, которые вместе с крысами шныряли в темноте.

Жизнь в большом городе научила его двум вещам: люди и крысы живут в одних и тех же домах и едят одну и ту же пищу. Именно крыса подсказала ему дорогу во двор, где было вывешено свежее мясо. Порой за неимением лучшего он охотился за особо упитанными экземплярами в надежде всадить в них нож. Крысиное мясо по вкусу здорово напоминало курицу, и когда он в первый раз поймал и освежевал крысу, по ее мясу нельзя было понять, какую жизнь прожил этот грызун.

«Разборчивость, – решил он, – к лицу лишь сытым».

Порт-Ройал был крупнейшим портовым городом на Ямайке и прибежищем для людей самого разного сорта. Город, на чьих улицах всегда царило оживление и процветало беззаконие. Здесь легко можно было потеряться и сгинуть без следа. Для этого вовсе не обязательно было напиваться или драться на дуэли, достаточно было просто случайно завернуть не в тот переулок.

Здесь воняло гнилью, прокисшей едой и переполненными отхожими ямами. Но те, кто здесь жил, привыкали к запахам и грязи и переставали обращать на них внимание.

Здесь повсюду можно было встретить купцов, работорговцев и карточных шулеров, а среди батраков из саванны было полно мошенников самого разного калибра, потому что владельцы банановых и сахарных плантаций охотно нанимали на работу всех, кто пресытился морем.

Прошло пять месяцев с тех пор, как Том Коллинз покинул отчий дом.

Сколько невольничьих рынков он посетил, на скольких кораблях побывал, чтобы хоть что-то узнать о сеньоре Рамоне из Кадиса, – и не сосчитать.

Одна неделя сменяла другую, он научился беречь хлеб, ложиться спать голодным и довольствоваться отбросами, которые мало походили на человеческую еду.

Спустя месяц после ухода из дома ему пришлось заколоть мула и продать его шкуру, а на вырученные деньги обзавестись абордажной саблей. Живя в Порт-Ройале, невозможно было обойтись без оружия, и купленная на рынке сабля тут же заняла свое место за поясом у Тома.

Он научился быть осторожным, тщательно выбирал место для сна, на вопросы отвечал уклончиво и старался выглядеть старше, чем был на самом деле. Время от времени он рисовал на лице шрамы и принимался важно расхаживать по улицам, широко расставляя при этом ноги, надувая щеки и демонстрируя мускулы на руках. В общем, старался ничем не отличаться от окружающих его людей.

Он сильно исхудал и вырос, так что одежда теперь болталась на нем, а штаны едва доставали до лодыжек. Своим внешним видом он все больше начинал походить на негодяя, жулика и подлеца в одном лице, короче говоря, на уроженца здешних мест. Том скучал по Невису и по маме, и были дни, когда он уже был готов вернуться обратно. Но каждый раз он лишь крепче стискивал зубы и, затянув потуже ремень, продолжал спать под звездами, проклинать свой голод, воровать еду и раскаиваться в содеянном на сытый желудок.

Ночевал он под перевернутым яликом на берегу моря, постоянно твердя себе, что больше никому не удастся надуть Тома Коллинза. И что он обязательно отыщет Бибидо и доберется до островов Зеленого Мыса.

Жизнь в городе стала для него суровым, но хорошим учителем. Наивность, доставившая Тому столько неприятностей, исчезла без следа. Стерлась, как стираются подметки на изношенных сапогах.

Оказалось, таких, как Рамон, в мире достаточно много.

Теперь Том знал это не понаслышке. И дорого заплатил за это знание. Причем не только монетами, но и жизненным опытом.

Ему часто снилось, как эти люди обступают его, пялятся на него своими пустыми лживыми глазами, тянутся жадными паучьими лапами…

– В наши дни, – втолковывал ему один египтянин в порту, – знание – великая сила. Облегчи свой кошелек, юноша, и я расскажу тебе, где найти твоих друзей.

– Ничто в наше время не дается бесплатно, – вздыхала цыганка, – но дай мне, что у тебя есть, и я укажу тебе дорогу.

– Рамон из Кадиса, – повторял за ним ярмарочный шут, – да тебе повезло, приятель! Я разговаривал с ним не далее как вчера и знаю, где он собирался остановиться. У меня сегодня хорошее настроение, поэтому эти сведения обойдутся тебе в сущие гроши.

Через полгода Том понял, что все вокруг только того и ждут, чтобы надуть парнишку из провинции.

Но в жизни есть место не только злу и коварству. Увиденный Томом мир поразил его своим великолепием, размахом и ненасытностью. Он никогда не думал, что на свете есть такие большие города, высокие дома, огромные корабли и живописные в своих нарядах буканьеры. Кого только не было в этом мире: офицеры в небесно-голубых мундирах, благородные дамы в юбках, похожих на только что распустившиеся бутоны роз… Руки женщин были округлыми, мягкими и белыми. Обладательницы прекрасных ручек благоухали парфюмом, запах которого приятно щекотал ноздри. Боясь наступить в грязь, дамы осторожно ступали на цыпочках и усердно размахивали веерами, отгоняя от себя зловоние улиц. Вокруг них всегда мельтешили слуги или охрана, белые мальчишки-посыльные в пестрых одеждах и чернокожие рабы в красных камзолах с белыми пуговицами. Туда-сюда сновали команды моряков из чужедальних земель, сошедшие на берег, чтобы закупить провизию и пополнить запасы свежей воды.

Казалось, в Порт-Ройал съехались люди со всего света… На улицах можно было услыхать речь на французском, английском, испанском, португальском и еще на пяти-шести языках, которых Том не знал. Если бы он только мог, он бы взял с собой кусочек этого мира домой, чтобы его мама воочию увидела всю эту роскошь и великолепие.

Сам он во все глаза смотрел на происходящее вокруг, веселился вместе с ярмарочными артистами и вжимался в стену, когда по узким мостовым проносились на бешеной скорости кареты торговцев рабами.

Кого только не встретишь на торговой площади: коз, которые умеют танцевать, говорящих попугаев, людей, изрыгающих пламя, и женщин с бородами. Жизнь и безудержное веселье соседствовали здесь с болезнями и смертью, слухи мешались с правдой, а истинная мудрость – с великой глупостью.

Том научился вести себя в портовых кабачках и пить пиво и ром за здоровье соседа по столу, вытирая рот тыльной стороной ладони. Тот, кто умеет слушать, мог в таких кабачках многое узнать про Большой Мир и услышать рассказы тех, кто видел все собственными глазами. Хотя бывало и так, что сам рассказчик, не бывая дальше таверны, за вознаграждение рассказывал желающим о чудесах со всего света.

Здесь ложь и латынь смешивались и подавались на одном блюде. Но Том не заглатывал все без разбору. Недоверчивость была тем ножом, которым он отсекал правду от вымысла, изо дня в день слушая истории о султане с четырнадцатью женами и королеве, чье сердце превратилось в лед.

Однажды вечером разговор в этом райском местечке зашел об устройстве мира.

Восемь человек собрались вокруг стола, на самом краю которого примостился лысый старикашка в линялой блузе, беззубый, как младенец. Хозяин уже три раза вышвыривал его за дверь за то, что тот распевал непристойные куплеты про папу римского. Но это ничуть не смутило старика: он чувствовал себя как рыба в воде и без устали молол языком. В молодости он много где побывал и даже однажды провел ночь в чреве кита, о чем охотно поведал своим слушателям.

Следом настала очередь Тома развлекать собравшихся и угощать их пивом. Наслаждаясь вниманием слушателей, Том рассказал им о девушке, которая дала своему хозяину порошок, который якобы был эликсиром вечной молодости, после чего хозяин четырнадцать дней и четырнадцать ночей не вылезал из уборной. Рассказ всем пришелся по вкусу. Тома похлопали по спине и угостили кружкой пива, но в самый разгар веселья он вдруг помрачнел. При мысли о сестре весь его задор куда-то пропал, и стало так тоскливо, что даже живот заболел. «Хоть она и вредина, – подумал Том, – но я к ней так привык…»

Тут лысый старикашка смачно сплюнул на пол и с заговорщицким видом оглядел собравшихся.

– Эй вы, слушайте меня, сейчас я расскажу вам, о чем говорят в Европе, – таинственно прошептал он и оглянулся по сторонам, словно желая убедиться, что никто чужой не сможет подслушать.

– В Европе я своими глазами видел дома вдвое выше, чем у нас, и люди одеваются там совсем иначе, и парики делают на подкладке из чистого шелка, а женщины… Черт возьми, какие там женщины! – тут старик мечтательно прикрыл глаза и блаженно улыбнулся. Но, очнувшись, продолжил:

– А ученые, ученые в Европе говорят сейчас лишь об одном – об астрономе и математике Николае Копернике.

Старик хохотнул и затряс головой, словно сказал что-то смешное.

– Так вот, этот Коперник, друзья мои, изучил звезды лучше любого шкипера и открыл нечто настолько невероятное, что в голове не укладывается.

Тут старик облизнул губы и прищурил глаза:

– Сядьте поближе, парни, еще ближе, потому что то, что вы сейчас услышите, и впрямь поразительно. Ибо Солнце, что встает утром над морем и снова садится вечером, на самом деле стоит на месте!

Моряки обменялись недоверчивыми взглядами. Двоим из них история явно наскучила, они с большей охотой послушали бы о курице, несущей золотые яйца.

– И вот что получается, – прошепелявил старик, – что Земля, по которой мы ходим, все время крутится.

– Что-то, черт меня побери, я этого не заметил, – проворчал матрос из Мадрида, топнув ногой.

Мысль о том, что Земля может двигаться, явно поставила его в тупик.

Старик в негодовании вскочил:

– Коперник говорит, что Земля вращается вокруг собственной оси.

– Все, больше деду не наливайте! – выкрикнул кто-то.

– Вот почему, – упрямо гнул свое старик, – у нас бывает зима и лето, осень и весна. В Европе…

– Заткни глотку, папаша, не то вылетишь отсюда, – велел ему матрос из Мадрида. – Эй, парни, – обратился он к остальным, – слушайте сюда, сейчас я расскажу вам о самой высокой бабе на свете. Роста в ней два метра…

Моряки со стуком поставили кружки на стол и, ухмыляясь, уставились на испанца, предвкушая забавную историю.

Но пока матрос травил свою байку, Том думал совсем о другом. Его внезапно посетила мысль о дальних плаваниях. Часом позже он лежал на берегу, задумчиво глядел на полную луну и размышлял: а много ли он на самом деле знает о море, погоде и ветрах, штормах, смерчах, пассатах и навигации? Например, Тому всегда было интересно: правда ли, что океан стекает с края земли? И если да, то почему его не становится меньше? И почему солнце выглядит таким большим на восходе и маленьким в зените?

Лежа на песке, он думал, что, должно быть, Коперник тоже размышлял об этом. На следующий день Том разыскал в порту вчерашнего старика, который стоял возле пакгауза и клянчил милостыню. Он совсем ничего не помнил о вчерашнем разговоре и нес какую-то чепуху о своих приключениях в Европе, пока у Тома не кончилось терпение и он решительно не взял старика за грудки и, хорошенько встряхнув, не задал свой вопрос:

– Почему вода из океана не выливается, если то, что ты говоришь, правда и Земля действительно круглая?

Старик уселся поудобнее и зачмокал своим беззубым ртом.

– Вселенная, мой дорогой друг, что твоя голова. Солнце должно обязательно быть в центре мироздания, чтобы все живое могло греться в его лучах. Значит, источник жизни должен пребывать в центре всего. Это так же просто, как ослиная какашка.

Старика внезапно пробил холодный пот. Очухавшись, он продолжил:

– Скажи-ка, мой юный друг, где находится мужское семя?

Том во все глаза уставился на старика, а тот обхватил себя руками и зашелся в таком приступе хохота, что все его тело сотрясла дрожь.

– Ты ведь понял, что я имею в виду? – лицо старика расплылось в широкой ухмылке.

Том сдержанно ответил, что да, разумеется, он понял.

– Ну так где же оно тогда?

Том оглянулся по сторонам, проверяя, не слышит ли кто еще их разговор.

– Семя находится ровно на полпути между головой и ступнями! – радостно воскликнул старик. – А взять, к примеру, яблоко. Разве его семена не находятся в центре плода? А косточка в персике? То-то же! Животворящий свет Солнца должен равномерно распределяться по Земле так, чтобы хватало всем странам и государствам. А как это сделать?

– Как? – переспросил Том.

– Да очень просто! Земля постоянно вращается. Вокруг себя самой и вокруг Солнца.

Старик поднялся и принялся крутиться вокруг собственной оси.

Том замер, уставившись перед собой невидящим взглядом. В голове у него был сумбур, однако он почему-то не сомневался, что этот нищий беззубый старикашка прав.

– Взять хотя бы наши сутки, – улыбнулся беззубый. – Раз мы вращаемся, а с места не двигаемся, то снова оказываемся там, откуда начали. Снова настает утро, и жизнь начинается заново, а мы становимся на день старше, ибо все живое растет и стареет, будь то росток оливкового дерева или мальчик, который становится беззубым и мудрым стариком. Есть ли у тебя деньги, мой юный друг? – внезапно спросил нищий.

– Ни гроша, – вздохнул Том, – но продолжай, и вечером я угощу тебя ужином.

Стоя и почесывая свой зад, старик, казалось, обдумывал предложение. Внезапно он притянул к себе Тома и, понизив голос, зашептал:

– Как-то раз, – начал он, – я выхлебал в таверне целую пинту рому и мне приснилось, что мои руки превратились в крылья. Я стал птицей и в золотом сиянии луны полетел над планетой, словно альбатрос. И я видел, как Земля вращалась подо мной, и созерцал на ней множество разных лиц: белых и черных, желтых и оливковых. Одни были в шляпах, другие – в тюрбанах. Я видел города с часовыми башнями: одни были остроконечными, другие – круглыми, видел церкви с крестами и с полумесяцами, дворцы из фарфора и из чистого золота. Но когда я вернулся назад, то увидел, что солнце встает там же, где вставало. Ничего не меняется. Жизнь повторяется, это танец по кругу. Меняемся только мы, люди. Мы стареем, теряем зубы и волосы, слух и зрение. А небесные тела вечны, и Солнце величайшее из них. И все, что есть в мире, вращается вокруг него. И ты, и я, и заплывший жиром папа римский. Но где же ты раздобудешь ужин, мой дорогой Том?

– Есть тут один двор, – признался Том, – там вывесили проветривать копченую свинину.

Старик пожал плечами, заметив, что ворованная еда по вкусу ничем не хуже любой другой.

– Значит, Земля, по которой я ступаю, – задумчиво произнес Том, – такая же круглая, как лимоны в саду сеньора Лопеса?

– Точно, – кивнул старик, – а ты совсем не глуп, мой мальчик. Быть может, нам стоит держаться вместе.

Том уставился на свои ноги и попробовал топнуть, а тем временем его мысль работала дальше. Если Земля, на которой он стоит, в самом деле движется, можно ли это заметить?

– Но если Земля действительно круглая, как шар, – спросил Том, – почему моря и океаны не падают вниз, на небесный свод?

– Океан, – развеселился старик, – крепко сидит на теле Земли, точь-в-точь как кожа на теле человека.

Том постучал себя по лбу.

– Ну и вздор ты несешь, вздор и чепуху.

Старик расплылся в беззубой улыбке и что есть мочи загорланил:

Услыхав это, Том понял, что попусту потратил время на старого безумца.

Однако своего обещания он не забыл и тем же вечером раздобыл еды в Крысином дворе, благо его владельцы вывесили для просушки много копченой рыбы и свежезасоленного мяса. И хотя Том поверил далеко не всему, что говорил старик, он честно поделился с ним своей добычей, а тот, набив рот едой, продолжил рассказывать парнишке с Невиса о Копернике из Польши.

И когда спустя три дня Том расстался со своим учителем, он утешал себя тем, что, даже если знаний в математике у него не прибавилось, он узнал много нового про папу римского. Например, что его задница и пузо выпирают, как арбузы.

Том стоит на пристани в порту. Заходящее солнце уже наполовину скрылось за горизонтом.

Земля вращается, думает он, следя взглядом за шхуной, причаливающей к берегу. На ее борту двое мужчин: один – маленький и старый, другой – здоровенный, как медведь.

Том ждал этого момента. Он понял, что в Порт-Ройале ему делать нечего. Если он не хочет продолжать спать под перевернутой лодкой и закончить свои дни грязным вонючим старикашкой.

Том подбегает к судну и окликает шкипера. Старик недоуменно крутит головой и наконец замечает Тома.

– Работа, говоришь, – бормочет он. – А какую тебе надобно работу?

– Какую угодно, – отвечает Том.

– А что ты умеешь делать?

– Я все умею, – говорит Том, подтягивая штаны.

Пожилой отходит от борта и стоит, глядя на заходящее солнце, чьи лучи растекаются по воде, словно огненная лава.

– Вот еще один день короткой человеческой жизни подошел к концу, – старик задумчиво скребет свою белую бороду. – Но завтра утром солнце взойдет опять, а нам с Бруно лишние руки не нужны.

Том улыбается мужчине.

– Солнце, – говорит он, – вовсе не движется. Это Земля, по которой вы ступаете, вращается вокруг себя.

Старик смотрит на него и внезапно тоже расплывается в широкой улыбке.

– Кто ты, черт тебя дери?

Том делает шаг вперед.

– Я – самый хороший рассказчик историй, – отвечает он. – Я знаю тысячу и одну выдуманную историю и еще столько же правдивых.

Шкипера звали Альберт, а его внука – Бруно. Это был бесконечно добрый молодой человек с умом ребенка и наивным выражением маленьких черных глаз.

На своей шхуне дед и внук бороздили воды Карибского моря между островами Санта-Крус и Сент-Джон и ловили рыбу для собственного развлечения, причем самым большим их развлечением была охота на сельдевую акулу. В остальном же они жили как придется и принимали жизнь такой, как она есть.

Том научился ловить черепах. Черепашье мясо очень вкусно, а их панцири, из которых делали украшения, можно было потом продать в порту и выручить за них хорошие деньги.

Даже извлеченное из тела сердце черепахи еще долго продолжает биться. Это чрезвычайно забавляло великана Бруно, который любил смотреть на сердце, пока оно не переставало сокращаться, после чего разочарованно выкидывал его за борт.

Ловля сельдевой акулы была опасным занятием, которое требовало терпения, сноровки, хитрости и уважения к этим кровожадным тварям. Без терпения ничего не поймаешь, но без уважения можно было легко поплатиться жизнью.

Однажды тихой ночью их шхуна, омываемая звездным светом, качалась на волнах милях в пяти от Пуэрто-Рико. Приманка была готова и привязана ко дну шхуны, и запах свежей крови смешивался с запахом соленой воды.

Том сидел на палубе вместе со шкипером и его внуком и развлекал их историей о том, как один моряк похитил в жарких странах солнце и растопил лед в сердце принцессы.

– Этот моряк, – рассказывал Том, – женился на принцессе и получил от ее отца в приданое целый замок. Богаче этого моряка свет не видывал.

Том замолчал, думая о Бибидо и о той награде, которую он, должно быть, так никогда и не получит.

Он нетерпеливо смотрел на наживку, проклинал свою несчастливую судьбу и тихо злился на Альберто и Бруно, которые даже не подозревали, чего он лишился.

– Не завидуй ему, Том, – посоветовал шкипер, набивая табаком трубку. – Зато мы сейчас находимся там, где водятся самые большие акулы. Некоторые из них достигают в длину пяти метров, а уж умны, как сам Коперник из Польши.

Альберт подмигнул Бруно, и тот, расплывшись в улыбке, похлопал Тома по спине.

– Ни одно животное не может быть умнее Коперника, – пробурчал Том, глядя на море, – а уж сельдевая акула тем более.

Этой ночью он в первый раз оказался на волосок от смерти.

Акула вцепилась в приманку около полуночи. Ее атака окровавленного рыбьего мяса была такой мощной, что судно содрогнулось.

– Акула! – закричал шкипер и вывалился из гамака.

Через несколько минут все трое были на палубе.

– Она прямо под нами, – прошептал Альберт, вытаращив глаза. Бруно в ответ лишь поежился.

Тишина.

– Уплыла, – сказал Том.

– Терпение, – прошептал шкипер.

В молчании они выждали еще несколько минут, и тут Том заметил акулу, которая с пугающей скоростью накручивала круги вокруг судна.

Бруно закричал от ужаса и восторга, а Том забегал от одного борта к другому, стараясь не упускать животное из виду. Увиденное поразило его своей красотой: спина акулы отливала голубым, а брюхо светилось, как серебро.

– У акулы восемь рядов зубов, – объяснял между тем шкипер Тому, – и самый меньший из них – размером с человеческий палец, так что если она во что вцепится, так уж вцепится. Каждый зуб – как заточенный с двух сторон кинжал. Сельдевая акула ничего не боится. Ее боятся все, а ей страх неведом.

– Ну, это мы посмотрим, – проворчал Том и схватил гарпун.

Альберт приблизился к нему.

– Помни, чему я тебя учил, Том, – уважение!

– Чтобы я уважал какую-то акулу? Да никогда в жизни!

Том поднял гарпун и услыхал рядом с собой истеричный смех Бруно, когда акула вцепилась в приманку. Мелькнули ее холодные, как лед, глаза, и до их слуха донесся звук разрываемого мяса.

– Ну же, Том, – закричал шкипер, – давай!

Но внезапно акула бросила приманку и отплыла в сторону.

И так всю ночь напролет. Акула то удалялась, то внезапно появлялась снова и вцеплялась зубами в приманку.

– Акула – хитрая тварь, – ухмыльнулся шкипер. – Я же говорил тебе, Том. Ей нередко удается обвести человека вокруг пальца.

– Меня ни за что не надует какая-то там рыбина, – сердито фыркнул Том. – Еще до конца ночи мы поймаем эту акулу.

Альберт засмеялся и крикнул что-то Бруно, но Тому было не до них. Сейчас для него существовали только он сам и морской хищник. Хищник, который жадно поглощал мясо, не думая о том, кто стоит на палубе и наблюдает за ним. Готовясь нанести смертельный удар.

Усталость Тома мгновенно улетучилась, ей на смену пришло напряжение – такое, какое бывает, когда человек находится на волосок от смерти, – руки сводило судорогой, в животе стоял комок. Том объявил войну акуле. Акуле, которая думает, что ей некого опасаться, что ее невозможно поймать.

– Я научу тебя бояться, – шепчет Том и поднимает руку с зажатым в ней гарпуном. Не отрывая взгляда, он следит за хищницей, которая накидывается на приманку, пожирая ее с такой жадностью и безразличием, что сердце Тома холодеет, а тело превращается в сжатую пружину.

Когда акула появляется в третий раз, он бросает гарпун. С такой силой, что сам чуть не вылетает за борт.

Гарпун вонзается акуле в лоб.

Огромная рыбина разворачивается и пытается уплыть в море. Ее хвост бьет, челюсти смыкаются и размыкаются, пенится вода. Акула, словно прощаясь с темным бархатом неба, выныривает в последний раз на поверхность и замирает. Ее глаза мертвы, а тело неподвижно. Потом акула вместе с гарпуном начинает уходить под воду.

Канат быстро раскручивается и резко натягивается, шхуна вздрагивает. Альберт и Бруно встают рядом с Томом.

– Она слишком тяжела, – говорит Альберт, – нам не под силу ее поднять. Эта гадина все-таки обхитрила нас. Мы упустили гарпун и веревку.

Том молча смотрит на него. Он знает, что новый гарпун стоит дорого.

Потом он переводит взгляд вниз и смотрит в глубину, туда, куда уходит канат длиной в три сотни футов. Он натянулся так сильно, что судно накренилось.

Шкипер уже приготовил нож, чтобы отсечь веревку.

Том просит его повременить.

– Я достану наш гарпун, – говорит он, – нырну и вытащу его из акулы.

Шкипер оглядывает поверхность моря, над которой уже занимается рассвет.

– Дело в том, – бормочет он, – дело в том, что акул может быть несколько. Они охотятся стаями, и очень может быть, что это вовсе не та хищница, за которой мы гонялись всю ночь. Но даже если она одна, то остальные, привлеченные запахом крови, могут появиться здесь в любую минуту, и тогда наш дорогой Том Коллинз окажется там, внизу, в окружении акул. Куда ни кинь, всюду клин.

Бруно смотрит на Тома и расплывается в широкой улыбке.

Том задумывается. Теперь, когда сражение проиграно и шкипер смирился с мыслью о потере гарпуна, самое разумное – это остаться на судне и не пытаться возражать. Но Том не хочет быть обманутым, тем более какой-то дохлой рыбиной. Брошенный им гарпун сейчас торчит в башке у сельдевой акулы, которая даже после своей смерти сумела им досадить.

Том взбирается на перила и берет в зубы нож.

– Пеняй на себя, ирландский самоубийца, – кричит ему в спину шкипер.

– Да, – вторит ему Бруно, – он всегда делает что хочет.

Шхуна кренится на ветру.

Том смотрит на канат, уходящий под воду, и на ярко-красный горизонт. На мгновение он вспоминает запах лимонов, которыми пахнет кожа его матери, и грязную воду, которую он налил в кувшин Саморе. Он думает о сестре и ремне своего отца, том самом, что он подарил морю. Последняя его мысль – про Рамона и их общую собственность в лице чернокожего юноши-раба с кольцом на шее.

– Случилось чего? – ухмыляется шкипер.

Бруно напряженно смотрит на Тома.

– Я достану этот гарпун, – решительно говорит Том. – Я не позволю акуле меня перехитрить.

Он погружался, стремительно разгребая руками воду. Теперь, когда вода очистилась от крови, Том смог различить далеко внизу акулу, которая висела метрах в двадцати от морского дна с гарпуном во лбу.

«Надо просто забрать его», – подумал Том и принялся грести еще быстрее.

Но где-то на полпути вниз он вдруг запоздало сообразил, что для такого случая ему следовало бы прихватить с собой камень, как он не раз поступал во время своих погружений на Невисе. Что же делать? Вниз оставалось столько же, сколько и наверх. Ему хватит воздуха, чтобы добраться до акулы, в этом Том не сомневался. Но хватит ли ему воздуха сделать то, для чего он все это затеял? Сколько сил уйдет на то, чтобы выковырять ножом гарпун, засевший в акульем черепе?

Cтиснув зубы, Том принялся грести быстрее и вскоре был возле акулы. Он старался не смотреть в ее мертвые глаза, выражение которых почти не изменилось с тех пор, когда акула была живой.

Легкие сдавило, Том посмотрел наверх. Он не помнил, чтобы когда-нибудь нырял так глубоко раньше.

Том сообразил, что канат лучше оставить на гарпуне, тогда натяжение поможет высвободить гарпун из туши акулы.

Том достал нож и с большим трудом принялся за дело. Работа была тяжелой, перед глазами плавали какие-то черные мушки, и с каждой секундой их становилось все больше. Он не понимал, что это. Должно быть, что-то случилось с его зрением. Рука, державшая нож, кромсала и рубила. Хотя Том знал, что надо резать, а не тратить силы на рубку.

Силы стремительно покидали Тома. Их едва хватало на то, чтобы удержать в руке нож.

Том взялся за канат, чтобы начать подъем, когда вдруг уловил краем глаза движение слева. Он быстро развернулся и напряг зрение, чтобы рассмотреть, что это, но, сколько бы ни поворачивался и ни крутился, тень все время оставалась позади него.

Наконец Том смог разглядеть ее – в пяти метрах над ним была четырехметровая сельдевая акула, которая, покружив вокруг своей мертвой товарки, внезапно сменила курс и устремилась к Тому.

В то же мгновение канат дрогнул, выскользнул из отверстия гарпуна и, крутясь, начал подниматься вверх. Том быстро протянул руку и схватился за его конец как раз в тот момент, когда акула бросилась в атаку.

Перевернувшись набок, она устремилась вперед с ужасающей скоростью. Мелькнули похожие на когти зубы. Акула нацелилась прямо на ноги мальчика.

Том вцепился в канат двумя руками и почувствовал, что его тянут наверх. Теперь все зависело только от Бруно с его сверхчеловеческой силой. Лебедка вращалась все быстрее и быстрее.

Том уже различал голос шкипера, который, перегнувшись через борт, орал что есть мочи внуку:

– Давай, давай, Бруно, не отпускай, тяни, тяни, ТЯНИ!!!

Акула, судя по всему, на мгновение засомневалась, какую еду предпочесть. Но, сделав круг над мертвой товаркой, выбрала человеческие ноги, которые так соблазнительно бултыхались над ней.

В легких Тома уже почти не осталось кислорода. Вот из его рта вырвались последние пузырьки воздуха, и он почувствовал, что канат выскальзывает из рук.

Акула стремительно приближалась к нему.

Последнее, что увидел Том, теряя сознание, был огонек в мертвых глазах акулы.

Шкипер склонился над Томом.

Ветер надувал парус с хорошо знакомым звуком.

«Может быть, я умер?» – подумал Том. Но он, конечно же, не умер. Шкипер нагнулся к нему еще ближе и улыбнулся беззубым ртом.

– Посмотри на меня, Томми, – велел он, – посмотри на меня, мальчик. Скажи что-нибудь!

– Скажи что-нибудь, – повторил Том.

Это рассмешило Бруно, рассмешило шкипера и даже самого Тома. Он резко сел, и его вырвало.

Ему безумно хотелось спать, но каждый раз, когда он закрывал глаза, шкипер хлопал его по щекам.

Том умолял оставить его в покое, но старик заставил его встать на ноги и потом силой влил ему в глотку стакан рому. Том очнулся и словно со стороны услышал свой голос, который говорил, что гарпун, к сожалению, достать не удалось, но зато они спасли канат.

Том посмотрел вниз, чтобы убедиться, что его ступни на месте. Все было в порядке.

Когда наступил вечер и они поужинали уже изрядно поднадоевшей кашей с солониной, Том рассказал Альберто и Бруно историю о мертвой сельдевой акуле, которая внезапно ожила и бросилась за ним в погоню с гарпуном, который торчал у нее изо лба, словно рог.

Почти каждый вечер он возвращался к этой истории, так что спустя десять дней она звучала уже почти так же складно, как и рассказ про Теодору Долорес Васкес, которая дала своему хозяину слабительное, засадившее его на три недели в уборную.

– Тео, – шепчет Том. Он лежит животом на брештуке около форштевня и смотрит, как шхуна заходит в чужую гавань.

Шесть месяцев – долгий срок, и лицо сестры постепенно стирается из его памяти. Он пытается, но никак не может вспомнить, какой у нее нос – вздернутый или прямой? А глаза – круглые или миндальные? Том делает над собой усилие, чтобы вспомнить ее голос, но все напрасно, и он говорит себе, что это, наверно, потому, что за эти шесть месяцев он увидел и пережил больше, чем его мать и сеньор Лопес за всю свою жизнь.

– С памятью, – бормочет он себе под нос, – как с бочонком: он вмещает в себя ровно столько, сколько может. Но, если налить в него слишком много, лишнее выплеснется наружу, и теперь для Теодоры Долорес Васкес нет места в моей голове.

При этой мысли он мрачнеет.

«Большому Миру нет дела до тех, кто живет на Невисе, – думает Том, – тем более до этого толстяка Лопеса с его харчевней».

С горькой усмешкой Том делает еще один глоток рома. Сестра, должно быть, по-прежнему наряжается, ходит по берегу со своим зонтиком и дерзит посетителям, а по вечерам угощается Хуаном Карлосом.

Том ложится в гамак и смотрит вверх, на свернутый парус.

– Я скучаю по вам, – шепчет он, проваливаясь в сон.

Том научился управлять судном, вязать морские узлы, сплетать и смолить канаты, смазывать блоки талей. Он завел себе собственную свайку, которой пользовался при работе с оснасткой. Он мастерки научился трепать пеньку для канатов, пропуская ее через щели в досках, конопатить и устранять протечки в корпусе судна. Его талант ныряльщика пригодился, когда приходилось подныривать под шхуну и счищать с днища налипшие ракушки, – раньше шкипер все время откладывал эту работу на потом, так как для проведения килевания судно требовалось ни много ни мало вытащить на берег. Взамен шкипер обучил Тома пользоваться градштоком, весьма ценным инструментом, с помощью которого можно было измерять высоту светил, когда требовалось определить местоположение корабля. Но лучше всего были их долгие разговоры и истории о капитане Ч. У. Булле и его девятипалой команде, о морских русалках и золоте, похороненном вместе с моряками в их подводных могилах.

При свете молодого месяца они сидят на палубе, пока шхуна движется в бейдевинд, и звездное небо сияет над ними, словно море, светящееся в ночи. Они идут прямым курсом в Порт-Ройал, где собираются пополнить запасы свежей воды, и прежде, чем наступит рассвет, снова отправятся в плавание.

Том видит, как вдалеке появляется город, и завершает свой рассказ историей о том, откуда на Земле появилась ночь и как зеленый пеликан выловил ее из речного потока.

 

Глава 7. «Сапог Люцифера»

Том открыл глаза и не сразу понял, где находится. Потом по запаху прокисшего пива и кое-каким другим приметам ответ был найден. Это одна из таверн Порт-Ройала.

Он с трудом поднялся на ноги и, слегка покачиваясь, принялся озираться в поисках выхода. Очутившись в переулке, он привалился к стене и закрыл глаза, чувствуя, как головная боль перемещается со лба в затылок.

Вечер, проведенный накануне, Том помнил смутно. Попрощавшись с Альберто и Бруно, он отправился в город с единственным намерением промочить пересохшее горло, пообещав как можно скорее вернуться обратно. Шкиперу Порт-Ройал не нравился, и он заходил в его гавань только затем, чтобы пополнить запасы свежей воды.

В городе Том встретил парней одного с ним возраста, которые навязались ему в компанию. Том даже помнил, как за кружкой хвастал, что может пить не пьянея. Мол, сколько бы он ни выпил, его голова все равно останется трезвой, потому что он побывал в пасти у сельдевой акулы. После такого его уже точно никакой алкоголь не возьмет.

Новые знакомые украли его абордажную саблю, нож, сапоги, ремень и гребенку.

Теперь он был босым, безоружным и без гроша в кармане. Том понуро свесил голову, но внезапно встрепенулся и припустил бегом. В висках застучало и забухало в груди. Желудок подкатывал к самому горлу, тело протестовало, но он не обращал на это внимания. Наконец Том завернул за угол и попытался на глаз определить высоту солнца.

Они четко условились. К тому же Том сам сказал, что, если он не вернется до рассвета, они могут уплывать без него. И добавил, что может задержаться в городе.

Теперь вся надежда на то, что Альберт проспал.

Добравшись до берега, Том тут же увидел шхуну, чей черный силуэт вырисовывался на фоне рассветного неба, как кружево на холсте.

Том опустился на песок, повторяя про себя: Альберто и Бруно. Бруно и Альберто. Их шхуна идет туда, где живут сельдевые акулы.

Забыв о головной боли, парень изо всех сил стукнул кулаком по песку.

– Как же я тебя ненавижу, Том Коллинз!

Глядя на уходящую шхуну, он вдруг со всей очевидностью понял то, о чем старался не думать. Его пробудившийся от похмелья внутренний голос кричал: «Раскрой глаза, Том! Ты никогда не добьешься богатства и успеха и окажешься перед дверью родного дома таким же бедным, каким был, начиная этот путь. Даже еще беднее. Тогда у тебя, по крайней мере, были сапоги на ногах, нож за поясом и мул. Если ты еще на пару недель задержишься в Порт-Ройале, городская гниль пожрет тебя с потрохами. И ты закончишь свои дни одиноким беззубым старикашкой, а в промежутках между стаканами рома будешь бормотать куплеты о брюхе папы римского».

– И тогда, хоть локти кусай, ничего не изменишь, – мрачно констатировал Том.

И, перевернувшись на спину, закрыл глаза.

Том лежал и вспоминал свой родной остров, который казался ему теперь настоящим раем. Прозрачная вода, влажный тропический лес, чистые родники и высокий свод неба над головой.

Мать, согнувшись, стирает белье в тени оливкового дерева. Вот она разгибается, прикрывает глаза рукой от солнца.

И видит всадника, молодого человека в красивых одеждах, сидящего верхом на блестящем вороном жеребце.

– Неужели это ты? – говорит она.

– Да, – отвечает всадник, – это я, Том, твой сын. Я теперь богат, потому что побывал на островах Зеленого Мыса, где получил награду из рук самого короля. Мои седельные сумки набиты чистым золотом. Тебе больше не придется работать на сеньора Лопеса, потому что отныне таверна наша.

Поздний вечер.

Он бежит прочь из города, спасается, как какой-нибудь жалкий воришка. Хотя кто он, как не жалкий воришка? Без мешка, без вещей, без сапог и без денег. Преследуемый по пятам тем самым купцом, в чьем дворе Том и еще парочка местных крыс добывали себе пропитание.

Наконец он падает от усталости и голода. В отчаянии срывает пучок травы и ест его, словно животное. Переворачивается на спину и шепчет, глядя в ночное небо:

– Тебе больше не придется работать на сеньора Лопеса, потому что отныне таверна наша.

Он слышит, как рядом с ним останавливается повозка. Чей-то голос окликает его. Собственный голос доносится до Тома словно из-под толщи воды. Должно быть, с его слухом что-то случилось. Он пытается встать и стряхнуть грязь со штанов, но колени подгибаются, и он опять падает. Чья-то рука обхватывает его за пояс, потом Том чувствует твердое дно повозки под спиной…

Сияют звезды. Громыхают колеса. Он поворачивается, чтобы посмотреть, кто сидит на козлах, но сон внезапно сваливает его, как удар топора.

Кузница находится в одном дне пути от Порт-Ройала.

Мастер – небольшого роста широкоплечий человек с руками как у гребца на галерах. Он рассматривает руки Тома и щупает его кости.

– Мне слабаки не нужны.

– Я привык к тяжелой работе, сеньор.

Кузнец сплевывает в огонь и щурится.

– Когда я нашел тебя за городом, ты был при смерти.

– За еду я буду работать за двоих, сеньор.

– Что, приступишь прямо сейчас?

– Не сходя с этого места, сеньор.

Том стал подмастерьем у кузнеца. Парень зорко следил за действиями мастера и никогда не упускал случая узнать что-то новое. Работа Коллинза заключалась в том, чтобы постоянно поддерживать огонь в горне. Занятие это было скучное, но зато у Тома были еда и крыша над головой.

После первого месяца пребывания в кузнице Том научился ценить простой труд и тишину между ударами молота о наковальню. Обязанностей у него было столько, что воспоминания о Невисе ушли на задний план.

Том быстро научился не бояться лошадей и обрабатывать раскаленный металл. Когда кузнец начинал посвящать его в тайны своего ремесла, Том ловил каждое сказанное слово. Многие лошади не любят, когда их подковывают, но на такой случай у кузнеца была припасена одна хитрость. Поглаживая по голове коня, он нашептывал на ухо животному стишок, и конь сразу становился смирным, как овечка. Это было так легко, что напоминало колдовство.

Вдвоем они чинили ветряные и конные мельницы. Том научился смазывать механизмы, менять подшипники и зубчатые колеса; с одного взгляда мог определить, в порядке ли валы и ролики, и научился предохранять древесину от термитов и плесени. В море Тому не раз приходилось иметь дело с парусами, и теперь он без труда мог латать большие полотнища, натянутые на крылья мельниц.

– Не мальчишка, а настоящий дьявол, – говаривал кузнец, и из его уст это звучало как наивысшая похвала.

По натуре кузнец был молчун – слова лишнего не вытянешь. Порой они с Томом работали по нескольку дней подряд не открывая рта, но когда мастера наконец прорывало, то все его разговоры были исключительно про женщин.

– В каждой женщине сидит по маленькой русалке, – говаривал он, мрачно сплевывая в огонь. – На расстоянии они все кажутся теплыми и хорошими, а подойдешь поближе – холодны, как лед.

Том слушал его и думал про знакомых девушек, которые приносили в кузницу инструменты для починки и ножи для заточки. И насколько Том мог видеть, они совсем не были холодными. Он даже свел знакомство с одной из местных служанок, которая работала на окраине города у купца, поставлявшего засоленное мясо на суда, отправлявшиеся в Атлантику. Порой она проходила мимо кузницы с кувшином воды на голове. Большие позолоченные серьги красиво смотрелись на ее загорелой коже, и она так аккуратно и легко ступала по песку, что невозможно было не залюбоваться. Глаза ее были как две черные сливы и слегка раскосые, как у женщин с Востока.

Однажды наедине с ним она сказала:

– Какой у тебя необычный цвет волос.

Том не нашелся, что ей ответить.

Потом она пришла в кузницу, когда он стоял у наковальни, держа щипцами раскаленную подкову.

– И глаза, – добавила она, – у тебя необычные. Откуда ты родом?

– С Невиса, – пробормотал Том, опуская подкову в лохань с водой, где сразу же зашипело и забулькало. Девушка высоко подняла левую бровь, отчего ее лицо приобрело немного высокомерное выражение. Но ее рот улыбался. У нее были полные красные губы, которые так хорошо сочетались с ее черными вьющимися волосами и позолоченными сережками.

– И как же его зовут? – поинтересовалась она.

– Кого? – не понял Том.

– Молодого человека с глазами цвета моря.

– Том, – сказал Том и уставился на лошадиную подкову. – Том Коллинз.

Девушка пристально посмотрела на него.

– Ты, должно быть, много плавал, Том Коллинз, оттого твои глаза стали такими зелеными.

– Мой отец родом из Ирландии, – пробормотал Том, – но в остальном ты права, я действительно много плавал.

Он отошел от нее в дальний конец кузницы и, собравшись с духом, спросил, отчего бывает такой цвет глаз, как у нее.

Девушка подняла с пола кувшин и поставила на голову. Немного постояла, раздумывая, потом сказала:

– От тоски.

– От тоски? – удивленно переспросил Том из темноты.

– Когда человек много тоскует, его глаза становятся как мои.

И она ушла. Но капли воды с ее кувшина остались лежать на полу. В них играло пламя из горна.

Все последующие дни Том все время видел перед собой ее образ, даже во сне. Он стал беспокойным и рассеянным, и в конце концов ему пришлось признаться кузнецу, что он встретил девушку, с которой ему очень нравится разговаривать. Том не понимал, что с ним происходит, но работа стала валиться у него из рук.

– Вот так и начинается эта вечная комедия, – ворчал кузнец.

Но Том его не слышал.

– Хочу нарвать букет и пойти к ней. Она работает у купца, – сказал он как-то раз.

– Уже и до этого дошло! Ну что ж, иди и пеняй на себя, если обзаведешься ослиными ушами.

Три дня спустя Том стоял возле большого дома на окраине города, правда, без букета.

Он приходил сюда уже несколько раз, но ему еще ни разу не удавалось увидеть ту девушку. В тот вечер ему повезло.

Она сидела за оградой в саду и укладывала ребенка в колыбельку, подвешенную между двумя столбиками.

В вечернем воздухе разливался волшебный аромат лимонных деревьев, росших на склоне. Вокруг царил такой покой и умиротворение, что сердце Тома сжалось от нежности.

Девушка подняла глаза, но сделала вид, что не узнала Тома, и вскоре исчезла в доме. Короткое время спустя она появилась вновь, с накинутой на плечи легкой шалью. Сережки из ушей куда-то исчезли, и ее губы уже не были красными.

Том не мог понять, стала ли она от этого казаться старше или моложе, и решил про себя, что она нравится ему в любом виде.

Вслух он сказал, что просто проходил мимо.

Вдвоем они уставились на маленькую зеленую ящерку, которая ползла по стволу фигового дерева.

– Это просто ящерица, – сказал Том и тут же прикусил язык.

Рассердившись, он чуть было не вытащил свой кинжал, чтобы показать, на что способен, когда речь идет о пресмыкающихся, но сдержался. По ней не скажешь, ну а вдруг эта девушка питает любовь к ящеркам?

– Я тут подумал… Может, прогуляемся?

– Ты хочешь прогуляться, Том Коллинз?

Он пожал плечами, тут же пожалев о своем дурацком предложении.

По дороге домой Том перебирал в голове свои таланты: он был силен в навигации, умел конопатить, подковывать лошадей и забивать сельдевых акул, но когда речь шла об общении с девушками, то тут ему еще многому предстояло научиться. Но в жизни нет ничего невозможного. Главное, найти правильный подход. А все остальное приложится.

Всю последующую ночь он не спал и репетировал речь. Он внушил себе, что мало просто сказать нужные слова. Надо еще выбрать правильный тон. Говорить нужно спокойно и естественно. Как будто слова только что пришли ему в голову и он не потратил целую ночь, чтобы выучить их наизусть.

На следующий день Том снова отправился к дому купца, и на следующий день тоже – все время в одно и то же время, – и каждый раз история повторялась. Слова застревали у него в глотке, но он упорно продолжал приходить сюда снова и снова.

И наконец однажды вечером он решился. Девушка стояла у колыбели и баюкала малыша.

Том хотел сказать: «Моя самая большая мечта – показать тебе Невис, чудесный остров, где я родился и вырос».

Но тут девушка улыбнулась и шутливо произнесла:

– О! Что за воришка к нам забрался?!

Такого в плане не было. И оно совсем не сочеталось с тем, что он хотел сказать.

Быть может, оттого, что в прошлом он действительно был вором, ему внезапно показалось, что фраза о чудесном острове будет совсем не к месту.

И вместо этого Том спросил:

– Кто у тебя на руках: мальчик или девочка?

– Девочка. Ей шесть месяцев. Ее зовут Анабель.

Оба замолчали. Девушка склонилась над колыбелькой и улыбнулась.

Том откашлялся и выставил одну ногу вперед.

– Моя самая большая мечта… – начал он.

Девушка приложила палец к губам, призывая к тишине.

– Я ее никак не могла убаюкать, – прошептала она.

Том извинился.

Девушка приблизилась к нему и едва слышно спросила, что он хотел сказать.

Том стиснул зубы, в горле у него встал ком. А на языке непонятно почему крутились куплеты про папу римского, вперемешку с заранее приготовленной речью о Невисе.

– Ты вроде собирался мне что-то сказать?

– Да, – кивнул Том, – собирался, потому что… потому что моя самая большая мечта – показать тебе… показать тебе мой чудесный… остров.

Девушка наморщила лоб и подошла так близко, что они почти касались друг друга.

– Ты сказал «остров»? – спросила она.

– Нет, – быстро ответил Том, – я этого не говорил.

– Но ведь ты сказал что-то об острове?

– Возможно, я сказал что-то об острове, но уже забыл что, – пробормотал он.

– Жалко, – девушка улыбнулась.

Том откашлялся.

– Забудь, – произнес он решительно. – Лучше скажи, ты знаешь про папу римского? Наверное, вряд ли. Но в Порт-Ройале, куда я иногда наведываюсь, чтобы промочить горло…

Том сделал паузу. Девушка ободряюще ему кивнула.

– Так вот, – продолжил он, – там поют забавные куплеты.

– Вот как? Какие же?

– Хочешь послушать? Пожалуйста. Вот:

– Это ребенок твоих хозяев? – спросил он без всякой паузы.

– Нет, – ответила девушка и взяла Тома за рукав рубашки, – нет, это не хозяев.

– Тогда, наверное, твоя младшая сестренка, – пробормотал Том, пытаясь отделаться от надоедливых куплетов про папу римского, которые так и крутились на языке.

– Нет, – ответила девушка. – Анабель – моя дочь.

Последние три слова она произнесла, глядя куда-то за спину Тома. Во всяком случае, на него она старалась не смотреть.

Темно, хоть глаз выколи, в ночном небе тускло светит ущербная луна.

Том лежит в своем гамаке за кузницей. Вокруг тишина, нарушаемая лишь пением цикад. У него на руке повязка, тугая повязка, сделанная из подола старой рубахи.

За работой он порезал себе руку. Почувствовал боль и увидел, как хлынула кровь. Пара коричневых тусклых капель все еще лежит на земле под гамаком.

Теперь рана перевязана. Кузнец, помогая ему бинтовать руку, рассказывал историю об одном знакомом, которому отрезали ногу по колено.

– Я намазал рану дегтем, придется потерпеть.

– Да, – вздохнул Том, – он здорово жжется.

Они почти не разговаривали. Когда кузнец закончил, он встал и сказал то, что всегда говорил в подобных случаях: каждому – по его желаниям.

«Хорошее выражение, – подумал Том, – наверно, полезно иметь его под рукой, но у меня рука все равно уже искалечена».

На следующий день, когда у Тома снова не заладилась работа, к нему подошел кузнец.

– Забудь про нее, – велел он, – в мире полно девчонок. Вот увидишь, для тебя тоже найдется.

Том не ответил, но про себя подумал, что именно эта девушка с сережками должна была стать его девчонкой. Но она уже была матерью ребенка с именем Анабель. Поэтому между ними ничего не будет.

Тем же вечером он напился.

Кузнец все понял и ничего не сказал. Сам он имел лишь один порок: когда появлялись деньги, он брал свою лодку и плыл на островок, известный своими тавернами, женщинами, дешевым алкоголем и странными способами развлекать матросов.

Том считал, что когда речь заходила о шпагоглотателях, свистящих птицах и людях, изрыгающих огонь, то он повидал этого добра достаточно; но на том острове в ходу были совершенно особые развлечения – вроде человека, рискующего своей жизнью за деньги.

– Махнем вместе, а, Том Коллинз? – зовет кузнец, позвякивая монетами, которые он получил от одного плантатора в награду за работу. – Увидишь изнанку жизни. Фу ты, черт, о чем это я? Ты же еще молокосос, чтобы соваться в такие места.

Том машет на прощание кузнецу рукой, глядя, как тот, сидя в лодке, гребет, переваливаясь через гребни черных волн.

Восемь часов спустя кузнец возвращается. Он похож на потухшую сальную свечку. Но что-то тянет его обратно, и две недели спустя кузнец снова исчезает в том же направлении.

– Каждому – по его желаниям, – бормочет Том, рисуя кружки на коричневом песке, похожие на маленькое колечко, его собственность, которую человек, назвавший себя Благочестивым, у него похитил. Возможно, теперь Рамон задолжал Тому уже гораздо больше, чем украл, если он достиг островов Зеленого Мыса, получил награду и теперь проживает свою жизнь в безделье и роскоши.

– А я сплю на соломе на задворках кузницы и рисую кружки на песке. Схожу с ума по девушке, у которой уже есть ребенок, и вообще веду себя как последний дурак.

Так прошло два месяца, а потом произошло кое-что.

Кузнец моется и приводит себя в порядок. Ухаживать за собой он не привык, а жены у него отродясь не было, поэтому умывается он только в те дни, когда к нему приходит посетитель, которому нужно вырвать больной зуб.

Затем он пересчитывает деньги и дает Тому последние указания насчет огня в горне и работы, которая должна быть выполнена к его возвращению.

Том, как обычно, провожает кузнеца до берега и помогает ему дотащить до воды лодку. У кузнеца, как всегда, когда он собирается на остров, настроение странное: он одновременно и оживлен, и раздражен, как будто ждет и страшится предстоящей поездки. Но он молчит, а Том не спрашивает, предпочитая тоже хранить молчание. Вдруг кузнец произносит:

– Это моя последняя поездка на остров. Каждую ночь у моей постели собираются люди с огненно-красными лицами – все они из «Сапога Люцифера». Каждое утро я просыпаюсь в холодном поту, чувствуя, как языки адского пламени лижут мое тело. Я не слабак, но так больше не могу, поэтому сегодня плыву туда в последний раз.

Том сталкивает лодку в воду и собирается идти обратно в кузницу – и тут останавливается.

Он смотрит, как кузнец забирается в лодку, но перед глазами Тома стоит совершенно другой человек. Он слышит хриплый голос, который говорит:

– На Ямайке есть кабачок, прозванный в народе «Сапогом Люцифера». Когда все другие возможности будут исчерпаны, ты найдешь там то, что ищешь, ибо «Сапог» – это настоящее кладбище заблудших душ.

Плохо понимая, что делает, Том шагает в воду и хватается за борт лодки.

Кузнец качает головой.

– Там не место для тебя, юный Коллинз, – говорит он, но Том уже залез в лодку и взялся за весла.

– Там надо платить, – снова пытается его отговорить кузнец.

– Будем считать, что вам все равно нужен кто-то, кто сможет вас отвезти домой после пирушки.

И Том принимается грести.

* * *

На острове было всего несколько домов, но у пристани теснилось много лодок и малых парусников, даже один парусник побольше.

Уже издалека было видно и слышно, что в «Сапоге Люцифера» дым стоит коромыслом. Но Тому было все равно. Он молча греб, пока лодка не стукнулась днищем о песок, и, привязав швартовый, помог кузнецу выбраться на причал.

Грязный, с низким закопченным потолком кабачок был битком набит посетителями. Здесь пили, играли в карты, отдыхали, рассказывали истории, заключали пари и небольшие торговые сделки. В дальнем конце помещения возвышалось нечто вроде сцены, на которой горело четыре больших канделябра. За сценой висел длинный черный занавес.

Том стоял, осматриваясь по сторонам, когда кузнец подошел к нему с кружкой пива в руке.

– Если тебе предложат купить ножик для метания, сразу отвечай «нет». Обещай мне, Том. Иначе это станет дорогим испытанием не только для твоего кошелька, но и для твоей совести.

Том кивнул своему мастеру, тот похлопал его по щеке и исчез в клубах дыма.

Больше Том его не видел.

И тут начались те самые странные развлечения, которым «Сапог Люцифера» был обязан своей репутацией. На сцене появился пожилой мужчина в черной шляпе и принялся успокаивать публику, которая при виде него тут же разразилась бурными аплодисментами. Мужчина в шляпе представил человека из Бразилии, чьи руки были утыканы иголками.

Том лишь равнодушно пожал плечами.

Публику за столами можно было поделить на три категории: на тех, кто уже был в стельку пьян, и тех, кто пытался заигрывать с женщинами. Была еще одна малочисленная группа людей, которые сидели неподвижно уставившись в одну точку и почти не притрагивались к пиву. Они словно чего-то напряженно ждали, их лица походили на застывшие маски.

Пожилой мужчина на сцене тем временем представил еще один номер – фокусы с огнем. Следом вышли две женщины, закутанные в прозрачные покрывала, которые они, танцуя, принялись с себя сбрасывать. В конце обе женщины встали на руки. Из зала послышались жидкие хлопки, затем все стихло.

По кругу пошел поднос. На подносе лежало пятьдесят маленьких ножичков для метания, их можно было купить за деньги. Покупали ножи не все, а лишь те, кто еще оставался трезвым.

Вооружившись ножичками, люди выстраивались в очередь перед сценой.

Снова появился пожилой мужчина в черной шляпе. Он пририсовал себе от глаз к подбородку длинные черные линии, отчего его лицо приняло несчастное выражение.

Публика заволновалась, в воздухе запахло опасностью. Поддавшись общему настроению, Том шагнул вперед и с тревогой уставился на занавес, который в этот момент отъехал в сторону.

Глазам зрителей предстала круглая, как колесо, деревянная плита. К плите крепились четыре крепких кожаных ремня.

Старик-конферансье поклонился и протянул руку в сторону кулис, оттуда появился человек. На его лице была черная маска, а большая часть его тела была скрыта под серым панцирем. Руки и ноги были обнажены и покрыты ужасными шрамами.

При виде этого человека некоторые посетители тут же бросились искать выход, но остальные лишь плотнее придвинулись к сцене.

– Господа, – начал пожилой, – позвольте представить вам Жака Эмиля Морта из Марселя.

Послышались аплодисменты. Одни хлопали как сумасшедшие, другие – с какой-то странной апатией, словно только и ждали, пока закончится вступление и начнется самое интересное.

Человека в маске ремнями привязали к колесу, зазвучала барабанная дробь. Двое подручных насадили колесо на ось. И оно начало вращаться. Все быстрее и быстрее крутилось колесо, и все громче и громче гремела барабанная дробь.

Мужчина в черной шляпе стоял на сцене, держа в поднятой руке жезл, и когда колесо завертелось так быстро, что стало уже невозможно отличить одну ногу привязанного к нему человека от другой, он опустил руку с жезлом вниз.

Публика взревела, и те, в чьих руках были ножи, вскочили на ноги.

Игра с живой мишенью началась. Большинство попадало в деревянную плиту, некоторые вообще промахивались, но пара-другая ножей воткнулась-таки в руки и колено привязанного человека.

Но Том был уже снаружи и всей грудью жадно вдыхал успокаивающую прохладу ночного воздуха. Происходящее внушало ему отвращение, и он уже жалел, что упросил кузнеца взять его с собой.

Снова зазвучала барабанная дробь.

Том решил найти своего мастера и вернулся в залу, где замершие люди сидели, точно восковые фигуры.

С лица человека сняли маску. Его бледное лицо, словно нимбом, было окружено ореолом длинных черных волос. Один глаз его скрывался под повязкой, зато другой горел безумием.

Народ уже стоял ногами на скамейках.

Том сделал три шага вперед и почувствовал, как его колени затряслись. Колесо снова пришло в движение.

Теперь не было никаких сомнений в том, что в этом действии участвовал самый настоящий безумец, который на потеху толпе готов был рисковать своей жизнью.

Один за другим ножи вонзались в дерево. И тут колесо начало замедлять свой ход. Шансов у метателей ножей прибавилось. Назад возвращались лишь те, кто случайно забыл последний ножик на столе. Никого из этих людей уже не интересовали конечности самоубийцы. Теперь их мишенью стало его лицо.

Ножики со свистом рассекали воздух и вонзались в волосы мужчины. Вскоре не хватало только одного. Одного-единственного ножа. Колесо уже почти перестало крутиться. Последний метатель ножа упал на колено и прицелился.

В последнюю долю секунды Тому показалось, что они с человеком на колесе посмотрели друг другу прямо в глаза, прежде чем нож со свистом рассек воздух и впился мужчине в ухо.

Ликованию публики не было предела.

Потом мужчину увели за кулисы, и многие посетители покинули заведение.

Том незаметно прокрался за сцену. Дождавшись, когда мужчина останется один, Том выступил из тени и приблизился к лавке, где он лежал.

– Наконец-то я нашел тебя, Рамон, – произнес он.

Поначалу от испанца невозможно было услышать ничего вразумительного.

Он как безумный вращал глазами и бормотал что-то на странных языках. Том потряс его, но это не возымело никакого действия.

– Вода, вода, – стонал Рамон, – вода заливает меня, она повсюду, бесконечный океан воды. Я дрейфую, дрейфую.

– Посмотри на меня, Рамон, – велел Том, терпение которого было уже на исходе.

Испанец уставился в пространство перед собой.

– Кажется, я потерял зрение, – снова начал он бредить.

– Не болтай чепухи, Рамон, нож угодил тебе не в глаз, а в ухо, – сказал Том и внимательно посмотрел в правый глаз Рамона, который выглядел совершенно невредимым.

– Видения приходят и уходят, – забормотал испанец с каким-то странным акцентом.

– Посмотри на меня, Рамон, – велел Том, – разве ты меня не узнаешь?

– Мое имя Жак Эмиль Морт, я родился в Марселе. Я – артист, и моя работа – играть со смертью.

– Твое имя – Рамон, – вздохнул Том, – и чтобы найти тебя, я избороздил все Карибское море. Я уже почти год не был дома, так что давай заканчивай эту игру.

– Я слышу, ты говоришь по-испански.

– Да, я говорю по-испански, потому что моя мать наполовину испанка, а ты – родом из Кадиса, и теперь избавь меня, пожалуйста, от этой комедии.

– Я плохо понимаю по-испански, – простонал Рамон, – как, ты говоришь, тебя зовут?

Том стиснул зубы и зажмурился изо всех сил. Посидев так немного и обдумав ситуацию, он внезапно толкнул мужчину на бок и задрал на нем рубашку.

– Эти шрамы оставил на тебе ремень по кличке Хуан Карлос, – свирепо прошептал Том. – Посмотри на меня, Рамон! Я как-никак спас тебя от смерти, так что будь добр, бросай свои шуточки и давай поговорим серьезно.

Рамон растерянно уставился на Тома, но вдруг спрятал свое лицо в ладонях и зарыдал.

– Я ничтожество, – провыл он, – ничтожество!

Том вздохнул и протянул Рамону кувшин с водой, который тот осушил со страдальческим выражением на лице.

– Прости меня, мой дорогой мальчик, – всхлипнул он, – прости этот единственный глаз, для которого дневной свет скоро угаснет насовсем, так что остаток моих дней мне придется провести слепым с кружкой для подаяний. Прости этот глаз, что он не сразу признал своего спасителя и единственного друга. Дай мне посмотреть на тебя, Том.

Рамон поднес свечу к лицу Тома.

– Как же ты вырос и возмужал, твои волосы потемнели, но ты такой же, каким был в детстве.

– В каком детстве, Рамон? Ты меня в детстве не знал.

Рамон прилег обратно на лавку и прижал руку ко лбу.

– Сколько раз я просил Бога, чтобы он дал мне возможность снова увидеть тебя, Том. Во сне я был счастлив, как если бы дорога, по которой я шел, была усыпана перьями.

Том постучал себя по лбу.

– Путь, усыпанный перьями? Бред какой-то!

– Ах, Том, Том, мой дорогой мальчик. Сколько раз я раскаивался в том, что наделал. Я ведь думал, что смогу тебе помочь обрести законное богатство, верил, что поступаю правильно и мудро, а теперь заканчиваю свои дни в этом кабаке, разлученный с теми, кого я люблю.

Рамон закатил глаза и положил свою ладонь на руку Тома.

– Не отворачивайся от меня.

Том убрал его руку.

– Я не хочу вспоминать старое. Просто скажи мне, где он.

– Кто, Том?

– А ты как думаешь?

– А-а, тот принц, наше маленькое чернокожее сокровище. Сядь-ка ко мне поближе, Том. Дай мне рассказать тебе, что случилось. Видишь ли, когда мы с мальчишкой прибыли на Ямайку…

Том жестом заставил его замолчать.

– Начни с начала. С того момента, когда ты удрал с Невиса.

В ответ Рамон повернулся и лег спиной к Тому.

– Я пустился в путь из-за того, что меня мучила совесть. Я больше не мог жить на подаяния твоей матери и сеньора Лопеса. Как-никак, а у меня тоже есть гордость.

– Бог ты мой! – простонал Том. – Да ты мог бы жить на эти, как ты их называешь, подаяния хоть до конца дней своих; по мне, так ты и не способен жить по-другому, а что касается твоей гордости, то ее отсекли у тебя вместе с пуповиной в тот день, когда твоя мать произвела тебя на свет.

Рамон зажал себе рот рукой.

– До чего же ты стал грубым, Том! Куда девался тот милый, ласковый парнишка с Невиса?

– Его больше нет, – жестко ответил Том. – Как нет и того мальчишки, которого я получил в награду за то, что спас жизнь такому лжецу и негодяю, как ты. По-хорошему тебя следовало бы зарезать и скормить свиньям.

– Да, я ничтожество, – прошептал Рамон, – но, Том, должно быть, так мне было уготовано судьбой. Я все дни напролет мечтал стать богатым, но при этом всегда все делал неправильно.

– Ну, хоть здесь ты не соврал.

Испанец изобразил взгляд, полный страданий и скорби.

– Разве ты не рад видеть своего старого друга, Том?

Том раздраженно мотнул головой.

Хотя на самом деле в глубине души он был рад снова увидеть Рамона. Несмотря ни на что, испанец ему почему-то нравился.

Моряк расплылся в широкой улыбке.

– Дай мне свою руку, Том, и забудем все плохое, что было между нами. Давай снова станем друзьями, ведь наши судьбы связаны друг с другом.

– Единственное, что нас связывает, – отрезал Том, – это чернокожий раб.

Рамон с трудом поднялся на ноги и принялся озираться в поисках ведра с водой. Не найдя его, он принялся расхаживать взад-вперед, жалуясь на боль от ран.

Том усадил его обратно.

– Объясни мне, как можно довести себя до такого состояния, чтобы уже ни во что не ставить свою жизнь? Ты болен, Рамон?

– Я больше не хочу жить, Том, – со стоном ответил испанец. – Смотри!

Резким движением он сорвал с глаза повязку, под которой обнаружилась черная, кое-как зашитая дыра.

– Как видишь, бывают вечера, когда публика бьет точнее, чем обычно, и я этому рад. В один прекрасный день какой-нибудь самодовольный матрос воткнет Рамону нож в сердце, и этот человек станет моим лучшим другом, ибо он освободит меня от боли, что мучит и терзает меня. Вот почему, погрязнув в пьянстве и сомнениях, я предал свою судьбу в чужие руки.

– Чем же ты заслужил такую участь?

– На моей совести три сотни погубленных душ, Том. Страшна и безжалостна госпожа по имени Алчность. Сначала она забирает твою гордость, потом твою душу и, наконец, твою жизнь.

Испанец помолчал немного, затем заговорил шепотом, печально глядя на Тома:

– Меня действительно зовут Рамон. Рамон Суарес Эмилио Санчес Родригес по прозванию эль Пьядосо, но на «Святой Елене» я был не матросом. Я был штурманом, уважаемым офицером. У меня была собственная каюта и слуга, который полировал мне сапоги.

– Думаешь, я в это поверю?

– Спроси меня что хочешь. В целом мире не найдется никого, кто знал бы навигацию лучше Рамона. Разве я нашел бы дорогу к Невису, если бы не знал каждое созвездие настолько хорошо, что даже полумертвый понимал, куда прокладывать курс?

– Расскажи мне все, начиная с кораблекрушения!

Рамон вздохнул. В его здоровом глазу промелькнуло нечто похожее на восхищение.

– Первое плавание «Святой Елены». Кто же мог подумать, что на борту окажется сам дьявол! Un pobre diablo. Он заморочил нам головы, сначала капитану, потом мне и, наконец, всей команде. И как-то раз ночью, когда разразился шторм, рабы подняли мятеж. Изначально их было сотни три, но к тому времени мы находились в море уже пять недель и сотню негров потеряли. Обстановка сложилась хуже некуда. Никто из нас не понимал, почему рабы восстали. Никто не мог подумать, что все дело было в мальчишке, из-за которого взрослые люди начинали вести себя как безумцы. Ведь по виду он ничем не отличался от остальных.

Рамон сложил руки на груди и наклонил голову.

– Когда же наконец капитан узнал о том, что мы заковали в кандалы самого принца, было уже поздно. Многие рабы освободились, не спрашивай меня как. Одни из них попрыгали за борт и исчезли. Другие набросились на команду. Капитан отдал приказ освободить мальчишку, но его уже никто не слушался. Я взял командование в свои руки. Я решил повернуть судно и отправиться обратно к побережью Западной Африки, набрать там новую партию рабов. А по дороге завернуть на острова Зеленого Мыса и получить выкуп. Если бы нам все это удалось, как бы мы разбогатели! Команда была на моей стороне. Но негры хотели другого. Это не люди, Том, это дикие звери.

Рамон округлил глаза.

– Сколько рабов мы застрелили в ту ночь, я понятия не имею. Разразился шторм. В трюмах оказалась вода, и я отправил людей вниз качать помпы. Остальные бросились убирать паруса. Начался хаос. Да еще приходилось отбиваться от рабов, которые теснили нас к офицерским каютам. Матросы набивали свои карманы деньгами, которые были на корабле. Поняв, к чему дело идет, и схватив фляжку с водой, я начал пробираться на бак, когда корабль внезапно накренился; я свалился и потерял сознание, а когда очнулся, половина судна была уже под водой. В волнах кричали и барахтались люди, черные и белые. Грот-мачта переломилась пополам, грот-брам-рея угодила коку в голову. В полном ужасе я кое-как добрался до бушприта, который все еще торчал вверх, словно флагшток, и тут я увидел его.

Рамон схватил Тома за руку.

– Он смотрел прямо на меня. Ты ведь знаешь, все эти негры похожи друг на друга как две капли воды, но на нем было украшение, цепочка с кольцом. Капитан показал мне его как-то раз ночью, когда рассказывал об островах Зеленого Мыса. Теперь чем больше я думаю об этой истории, тем больше понимаю, что все могло бы быть иначе. В тот раз мы возвращались из Африки, где на западном побережье взяли на борт пять сотен рабов. Это было на полсотни больше положенного, но нашему капитану платили за количество голов, и он не хотел потерять своей выгоды. Однако потери оказались слишком большими: одни невольники умерли за время пути, другие выпрыгнули за борт, и капитан решил восполнить недостачу на островах Зеленого Мыса. Когда мы приблизились к берегу, наше судно окружила небольшая группа подростков на каноэ. Они предлагали нам подарки. Я так думаю, они просто никогда раньше не видели такого большого корабля.

Рамон вытер глаза.

– Их схватили, заковали в кандалы, и мне до сих пор мерещатся крики этих ребятишек. Должно быть, их услышали и на берегу, потому что внезапно начался ад. Нас окружили каноэ, уж не знаю, сколько их там было, но никак не меньше нескольких сотен, и воины, сидевшие в них, были как дикие звери. Вот тогда-то мне в первый раз рассказали эту историю об их короле. Мы потопили пару лодок, и капитан отдал приказ уходить на веслах. Вскоре мы были уже достаточно далеко, чтобы спокойно поставить паруса и продолжить наш путь.

Рамон упал обратно на лавку и продолжил свой рассказ о кораблекрушении:

– Ну так вот. Я до сих пор вижу перед собой, как он стоял возле фок-мачты, дождь бил ему в лицо, но он стоял спокойно и смотрел на меня так, словно я был последним человеком на этом свете. Я понимал, что счет идет на минуты, галеон вот-вот утонет, и тогда я его позвал. Мы схватили друг друга за руки в тот момент, когда бушприт треснул и сломался, словно щепка. Мы вылетели за борт, кругом было черным-черно, но тут я внезапно заметил обломок грот-мачты, который все еще держался на воде. Остаток ночи мы провели, держась друг за друга, отдавшись на волю шторма и бушующих волн. От галеона не осталось ничего крупнее бочонка. Я уже не верил, что когда-нибудь снова увижу землю, но старался не отчаиваться. У меня все еще оставалось немного воды, а у чернокожего была пара галет, которые мы поделили. Однако когда наступила вторая ночь, я почувствовал, что силы меня покидают. Я чуть было не разрыдался от отчаяния, но тут внезапно до меня донесся плеск весел, и из тумана появился рыжеволосый парнишка.

Рамон посмотрел на Тома с таким видом, словно ожидал услышать свой приговор.

– Вот моя история, – вздохнул он, – какой бы жестокой она ни была, это правда. Алчность – безжалостная госпожа, которую не выбьешь ни кнутом, ни плетью, и ты теперь это знаешь.

Том положил руку на плечо Рамона.

– Расскажи мне, что случилось, когда вы покинули Невис? Ты продал его?

Рамон отвел взгляд.

– Ответь мне, Рамон!

Испанец вздохнул и кивнул.

– Кому?

– Одному плантатору. Но ты еще не знаешь худшего.

Рамон прижал руку ко лбу.

– Я не получил за него ничего, – прошептал он. – Пойми, Том, у меня не было денег даже на еду, и мне не оставалось другого выхода. За такого дохляка в наши дни много не выручишь. Плантатору был нужен сильный, крепкий мужчина, способный весь день махать мотыгой.

– Когда это случилось?

– Полгода назад, я думаю.

Том вскочил на ноги.

– Превосходно, – сказал он, – отдавай мне свои деньги, Рамон.

– У меня нет денег, Томми.

– Давай сюда мои деньги, я сказал. Ты должен мне.

– Но, дорогой Том, у меня нет ни гроша.

– Хочешь, чтобы я поверил в то, что ты каждый вечер рискуешь своей жизнью за стакан рому и миску каши? Дай мне то, что у тебя есть, если не хочешь, чтобы я сам нашел эти деньги и считал тебя последней свиньей.

Кошель оказался небольшим, но Том знал, что этого хватит, чтобы выкупить раба. Во всяком случае, подростка.

– Где находится эта плантация?

– А ты, значит, никогда не сдаешься, да, Том Коллинз?

Том схватил испанца за воротник и посмотрел ему прямо в глаза.

– Да, – ответил он, – я никогда не сдаюсь. Никогда!

Испанец покачал головой и улыбнулся.

– Ты – странное создание, Том, но это твоя жизнь, и я не собираюсь становиться у тебя на пути. Это самая большая плантация на Ямайке. Пойдешь на запад и обязательно наткнешься на огромные поля сахарного тростника. Позволю себе заметить, что там работает более двух сотен рабов. Хозяин, по всей видимости, англичанин и имеет хорошую репутацию в здешних местах. Один из его надсмотрщиков часто бывает в нашем кабачке и, должен признаться, оставил на моем теле немало шрамов. Его имя Йооп ван дер Арле, и ты его легко узнаешь, потому что Йооп – альбинос.

Том подошел к двери, но на пороге обернулся и в последний раз посмотрел на испанца, который уселся на лавку, весь замотанный тряпками, с кровоточащими ранами по всему телу и с дыркой вместо глаза. Он выглядел теперь еще хуже, чем при их первой встрече в море.

– Будь здоров, Рамон, – сказал Том.

– Будь здоров, Том Коллинз, – прошептал Рамон и смахнул слезу с ресниц, – передавай от меня привет своей матери и красавице сестре, и хотя я не прошу тебя быть моим защитником, но все же расскажи им, что Рамон из Кадиса по прозвищу Благочестивый не был законченной свиньей.

 

Глава 8. Йооп ван дер Арле

Они стояли плотной стеной и шелестели при малейшем дуновении. Каждое растение высотой в человеческий рост, каждый стебель толщиною в палец. Всюду, куда ни кинь взгляд, был один лишь сахарный тростник.

Том решил дать себе небольшую передышку и присел на кочку. Отсюда ему открывался огромный невозделанный участок земли, где множество рабов махали мотыгами. Они работали группами по полсотни человек в каждой и двигались в быстром монотонном ритме, а когда ветер переменил направление, до Тома донеслось тихое гудение, похожее на песню.

Прищурившись, Том взглянул на солнце – по его расчетам выходило, что он шел вдоль плантации уже около часа. На восходе он оставил кузницу и пустился в путь. Все его имущество уместилось в одном мешке с лямкой, который он повесил на плечо. В мешке лежали деньги Рамона, черепаховый гребень и маленькая ракушка, которую он получил от своей сестры, когда ему исполнилось десять лет. Тео редко что дарила и в детстве всегда требовала свои подарки обратно. Про эту ракушку она, должно быть, просто забыла. Своей светлой нарядной окраской ракушка напоминала Тому цветы на лимонных деревьях, что росли позади таверны на Невисе. Он был убежден, что цвет ракушки менялся в зависимости от его настроения. Тео однажды сказала: то, что ты однажды нашел в море, будет всегда напоминать тебе о твоих близких. Вот и теперь при взгляде на ракушку его каждый раз охватывала невыносимая печаль и тоска по дому.

Был полдень, палящее солнце превратило землю в раскаленную наковальню. Том вытряхнул из фляжки последние капли воды и утер пот со лба, недоумевая, как можно работать на такой жаре без малейшей тени над головой.

Он сломал стебель тростника и втянул в рот сладкую жидкость. Но от сахара ему еще больше захотелось пить.

Том огляделся. Вокруг было тихо, лишь ветер шуршал в стеблях да издали доносилось пение рабов.

Он думал о Рамоне, которому от рождения достались дружелюбный нрав и несчастливая судьба. И о кузнеце, который шел на поводу своей вредной привычки.

О Бибидо он тоже думал.

Быть может, сын негритянского вождя находился сейчас совсем недалеко от него. Работал вместе с другими невольниками. При мысли о том, что цель уже рядом, Том почувствовал сильную усталость и – одновременно – возбуждение. С Бибидо за это время могло произойти что угодно. Ведь теперь он, по милости Рамона, был собственностью плантатора. Имя ему наверняка дали новое, если только рабы вообще имеют имена. Но ведь должны же они как-то называть друг друга?

– Я выкуплю его, – бормотал Том, – и он снова станет моим. У меня достаточно денег, поэтому с этим все будет в порядке.

Он сморщился. Чтобы найти Бибидо, у него был только один выход: наняться работать на плантацию.

Том решил первым делом найти здание усадьбы и свернул на широкую тропу, которая серым шрамом рассекала заросли сахарного тростника.

Он словно попал в другой мир. Ни малейшего дуновения. Воздух здесь словно сгустился, делая жару невыносимой.

Том тяжело дышал и часто останавливался, чтобы передохнуть. Он, здоровый молодой человек, привыкший к тяжелой работе, чувствовал, что вот-вот потеряет сознание и упадет в обморок. Возможно, из-за недостатка воды. А может, и нет. Что, если он серьезно болен? Во всяком случае, он больше не слышал пения рабов и вообще уже ничего не слышал. Ему было все равно, куда идти – направо или налево. В этих зарослях было легко исчезнуть навсегда, по крайней мере до начала уборки урожая.

Тому казалось, что он находится на дне моря. От нехватки воздуха теснило и жгло в груди. Он присел на корточки и, с усилием разлепив губы, в отчаянии выкрикнул свое имя. Но тростник заглушал все звуки: его крик, едва сорвавшись с губ, затих в то же мгновение.

Том лег на спину, тяжело дыша. Воды, хотя бы немного воды. Но он уже давно жадно выпил ее всю, до капли, ничего не оставив.

Закрыв руками лицо, Том впал в забытье. Очнулся он из-за того, что под ним гудела земля. Он сразу же узнал этот звук. Это был стук лошадиных копыт.

Том прижал ладони к земле, ощущая ее вибрацию; всадник был уже довольно близко.

В этот момент он вдруг заметил толстую крысу. Она сидела между стеблей тростника и, обнажив свои желтые зубы, смотрела прямо на него.

– Совсем скоро ты станешь мертвой крысой, – шепотом пообещал ей Том.

Внезапно прямо перед ним вырос конь и, громко заржав, поднялся на дыбы.

Том в ужасе уставился на всадника, который предстал перед ним словно некое черное порождение преисподней, ставшее с конем одним целым. Всадник осадил коня, и тот загарцевал вокруг Тома.

На самом деле в облике мужчины не было ничего черного, кроме штанов для езды и промокшей от пота рубашки. Его кожа, равно как и заплетенные в косичку волосы, была белой, как козье молоко. И на фоне белого, без единой кровинки лица выделялись красные глаза с длинными светлыми ресницами.

Том хотел что-то сказать, но тут всадник выпрыгнул из седла. Он оказался очень худым и высоким. Широко расставив ноги, мужчина склонился к Тому.

– Что ты здесь делаешь?

Том откашлялся, но во рту так пересохло, что он не мог издать ни звука.

– Ты говоришь по-английски?

Том энергично кивнул.

– Да, сэр. Да, говорю.

– Поднимайся.

Том как можно скорее встал на ноги. Мужчина обошел вокруг него, осматривая со всех сторон.

– Откуда ты?

– Из кузницы под Порт-Ройалом, сэр.

– Что ты там делал?

– Помогал, сэр. Поддерживал огонь и…

– А здесь что ты делаешь?

Том был готов к такому вопросу.

Мужчина тем временем остановился позади него, и Тому пришлось повернуться, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Он ответил, что ищет работу.

– Работу? Какую работу?

Том развел руками.

– Все равно какую, сэр.

– Ты англичанин?

– Моя мать – англичанка, а отец – ирландец.

Лицо мужчины приблизилось к нему почти вплотную. Красные глаза смотрели на Тома со смесью равнодушия и презрения.

– Не выношу ирландцев. Они слишком много пьют, слишком много дерутся и постоянно лгут. Сколько тебе лет?

– Четырнадцать, сэр.

Мужчина смерил Тома тяжелым взглядом.

– Думаю, я не ошибусь, если скажу, что тебя также мучает жажда. Ирландцев всегда мучает жажда.

Том отвел глаза и попробовал облизнуть губы, но язык был как наждачная бумага.

– Такой гордый, что даже не желаешь сказать, что хочешь пить?

– Нет, сэр. Но вода, что была у меня, кончилась много часов назад.

– Как твое имя?

Том ответил, что его зовут Томом Коллинзом.

Мужчина подошел к коню и откупорил плоскую фляжку с водой, притороченную к седлу. Поднес горлышко к губам и принялся пить. Пил он долго и жадно; затем вставил пробку обратно, вытер рот рукой и забрался в седло. Все еще находясь спиной к Тому, всадник щелкнул пальцами и пустил коня шагом.

Том изо всех сил устремился за ним. Они свернули с дороги, покрытой гравием, на узкую тропинку, и всадник пришпорил лошадь.

Если вначале Тому еще хватало сил и воздуха, чтобы поспевать за лошадью, то теперь он отстал и очутился далеко позади. Он спотыкался, падал, поднимался и снова шел дальше, терял ориентир и находил его снова. Всадник постоянно менял направление, сворачивая то вправо, то влево, и явно кружил на месте. Наконец он снова выехал на гравийную дорогу. Том бежал, ориентируясь лишь на звук, и теперь был совершенно измучен. Лицо жгло, и болело в груди. Перед глазами все плыло, ноги подкашивались.

Том осел на землю. В глазах рябило. Он прикрыл их ладонью от солнца и далеко впереди различил расплывчатый силуэт всадника, который приближался к воротам с надписью «Арон Хилл». За ними находилась крупнейшая на Ямайке плантация сахарного тростника.

За большим белым зданием усадьбы находились хижины рабов-слуг. Были здесь также конюшня, два загона для скота и четыре барака с плоскими крышами, где жили рабы, трудившиеся на полях. Еще на плантации располагались мельница, сахароварня и три глинобитных домика.

В загоне рядом с главным зданием усадьбы стояло десять толстых ослов, неподвижных, словно высеченных из камня. Лишь хвосты их шевелились, отгоняя прочь назойливых мух.

Справа от усадьбы возвышалась маленькая деревянная церквушка со светло-голубой башенкой. Висевшие на ней часы слабо покачивались на ветру с недовольным скрипом.

Вокруг царила мертвая тишина.

Подойдя поближе, Том заметил нескольких пожилых рабов, которые подметали дорожки вокруг главного здания усадьбы. Тишину нарушал лишь шорох их метел. Сначала это занятие показалось Тому бессмысленным, но потом он догадался: этим людям уже не под силу работать на плантации, и для них придумали другое дело, чтобы они не бездельничали.

Том огляделся в поисках всадника, прошел вперед и скоро оказался возле лестницы, ведущей в господский дом. Рабы не обращали на него внимания. Том удивился, что на подметальщиках не было кандалов, но потом вспомнил: негры, которые долго проработали на одной плантации, состарившись, получали право не носить кандалов.

На выкрашенной голубой краской двери висел колокольчик с ржавой цепочкой.

Том отряхнул пыль со штанов и, плюнув на ладонь, пригладил волосы. Потом откашлялся и позвонил в колокольчик.

Изнутри донесся тихий мелодичный звон.

Почти тут же дверь распахнулась. На пороге стояла толстая негритянка и весьма недружелюбно взирала на него.

– Меня зовут Коллинз, – представился Том и поклонился, – я ищу работу.

– Чего тебе?

– Работу. Я ищу работу.

Круглые глаза негритянки уставились на Тома с видом полнейшего безразличия.

– Тогда тебе нечего здесь делать. Иди к мастеру Йоопу или к кому-нибудь из бомб. А я такими вещами не занимаюсь.

– Кто там, Бесси?

Донесшийся из глубины дома голос походил на детский. Том не мог решить, кому он принадлежал: мальчику или девочке.

– Никто, – буркнула служанка, но ее тут же отпихнули в сторону. Перед Томом появилась девчонка одного с ним возраста. Кожа ее была белой-белой, почти голубоватой, словно она никогда не бывала на солнце. Худые руки были покрыты веснушками, но не коричневыми, как у Тома, а какими-то зеленоватыми. На девчонке было цветастое платье и черные сапожки. На шее висел золотой крестик, длинные светлые волосы, заплетенные в косы, прикрывала соломенная шляпка. Маленький, чуть вздернутый нос и светло-голубые глаза довершали облик незнакомки.

– Кто это? – спросила девчонка служанку, с таким любопытством глядя на Тома, словно хотела запомнить его до мельчайших подробностей.

– Да так, работу ищет. Я сказала ему, чтобы шел к…

– Ты говоришь по-английски? – девчонка перебила негритянку, которая в ответ лишь громко вздохнула и скрестила руки на груди. Если не считать сеньора Лопеса, то Том еще никогда в жизни не видел таких толстых людей. Он был готов поспорить на кувшин с водой, что прислугу в этом доме голодом не морили.

– Да, я говорю по-английски, – ответил Том и добавил, что его родители англичане.

– Родители англичане! – взвизгнула девчонка так пронзительно, будто Том чем-то обидел ее. – Забавно, – добавила она, покусывая кончики пальцев, – забавно, забавно, забавно… Но бывают вещи и позабавнее.

– Да поглядите же на его одежду, – простонала негритянка и брезгливо помахала рукой перед носом, – ее месяц не стирали. К тому же нам и так хватает помощников. И вам, мисс Мисси, это прекрасно известно.

– Я родом с Невиса, – сказал Том.

– Невис, – громко повторила девчонка. – Что это такое – Невис?

– Невис – это остров, – ответил Том, – далеко отсюда. Я подумал…

– Подумал? – строго спросила служанка.

– Не дадите ли вы мне чего-нибудь выпить?

Они обе уставились на него.

– Ты что, больной? – и служанка в суеверном ужасе захлопнула перед ним дверь.

– Нет, – тихо пробормотал Том, спускаясь с лестницы, – я не больной, просто очень хочу пить.

Какое-то время он стоял, уставившись перед собой невидящим взглядом, потом подошел к одному из негров, подметавших дорожки.

– Бомба, – спросил Том, – где мне его найти?

Раб не ответил. Не переставая мести, он лишь слегка повернулся и, выпрямившись, указал на глинобитные домики.

– Но бомб сейчас нет дома, – добавил негр и снова вернулся к своей работе.

Том в отчаянии всплеснул руками.

В этот момент он заметил корыто, стоявшее в загоне у ослов. Безжалостное знойное небо отражалось в налитой в него воде.

Том покосился на рабов, но те не удостоили его даже взглядом.

Тогда он перелез через загородку и, плюхнувшись на колени перед корытом, не раздумывая окунул в него голову. Вода была не слишком чистой и не слишком холодной, но, смахнув рукой комки грязи, Том зачерпнул пригоршней воду и принялся пить большими, жадными глотками. «Бочонок Остатков, – подумал он вдруг, – это и вправду похоже на Бочонок Остатков. Я пью воду, которую пили десять тупых ослов, и мне это нравится».

– Ничего, я не неженка, – прошептал он, глядя в глаза ближайшего к нему животного, которое с изумлением взирало на парня.

Тому было все равно, и он пил, чувствуя, как с каждым глотком силы снова возвращаются к нему. Наконец он закрыл глаза, выдохнул и, поблагодарив ослов, поднялся на ноги.

Она стояла возле крыльца дома и смотрела прямо на него. Та самая девчонка.

Том вытер рот, отряхнул руки и собирался уже идти, когда она внезапно сказала ему, что он пил воду, предназначенную для скота. Как будто он сам об этом не знал! Тут появилась толстая негритянка. В руке она держала трость.

– Убирайся прочь!

Заложив руки за спину, девчонка зашагала к Тому. Она шла пританцовывая, а прямо перед ним развернулась и сделала пируэт.

– Оставь его, Бесси! Бомбы сами с ним разберутся. Он, как-никак, белый, а черные не поднимают руку на белых. Как твое имя, мальчик?

– Мое имя Коллинз, – ответил Том, – Том Коллинз.

– Где твои родители?

Том откашлялся и смущенно отвел взгляд. Если бы они разговаривали с девчонкой один на один… Но она не дала ему додумать мысль до конца.

– Быть может, у тебя вообще нет семьи? – девочка теребила свою косу и не смотрела на Тома.

– Мой отец умер, – ответил Том, – а мать осталась дома, на Невисе. Мы держим таверну. Я плавал на рыбацкой шхуне и работал у кузнеца. Мне по силам любая работа. Я умею ходить под парусом и…

Девчонка в упор уставилась на него.

– Ходить? Ты сказал «ходить под парусом»? Где, на сахарной плантации?

И она истерически захохотала. Громкий пронзительный смех разнесся по округе.

«Какие у нее маленькие остренькие зубы, – подумал Том, глядя в ее разинутый рот, – причем многие из них уже коричневые. Наверняка ест слишком много сладкого. Получает все, на что укажет своим пальчиком; она ведь, наверно, дочка хозяина плантации, единственная наследница пяти миллионов сахарных тростников, сотни-другой негров, полутора десятков лошадей и десяти слитков золота. Спит на богатой кровати под пуховыми одеялами, на простынях из чистого хлопка. А на нее машут опахалами пятеро слуг. Фрукты ей чистят и кладут прямо в рот. Когда придет время, ее выдадут замуж за старшего сына соседей; у них родится дочь, которая вырастет такой же избалованной и глупой, как и ее матушка. Каждый вечер она складывает свои нежные ручки и просит Господа защитить ее от лихорадки и болезней, которыми можно заразиться от негров. Еще она просит Господа о том, чтобы кожа была красивой, ногти не ломались и волосы не секлись».

Том отвел взгляд и усмехнулся.

Девчонка подошла к нему и, повернув его лицом к себе, спросила, что его так рассмешило. Но прежде чем Том успел ответить, она сказала:

– Йау-Йау умер. Но ты ведь не знаешь, кто это – Йау-Йау? Откуда тебе знать! Ты ведь был на море, ходил под парусом и всякое такое. Думаешь, наврал с три короба, а я тебе поверю?

Том пожал плечами.

– Йау-Йау был самый умный пес на свете. Умнее многих людей и уж тем более умнее, чем ты. Хочешь взглянуть на его могилу?

– Мисс Мисси, – вмешалась негритянка. Но девчонка сделала вид, что ее не слышит.

Том не знал, что ответить, но последовал за девчонкой, которая решительным шагом обошла дом и направилась в сад, где росли лимонные и оливковые деревья и где висели маленькие качели, увитые гирляндами цветов.

Служанка следовала за ними по пятам, по-прежнему сжимая в руках трость.

Том улыбнулся ей. А про себя подумал: «Если она тронет меня этой палкой, я оборву ей уши».

– Ему было семь лет, – девчонка показала на небольшой бугорок с деревянным крестом, на котором стояло «Джеймс Джером Бриггз».

Том посмотрел на нее с недоумением.

– Его тоже звали Бриггзом? – спросил он.

У девчонки внезапно изменилось выражение лица, и она резко отшатнулась в сторону. Словно чего-то испугалась. Спрятавшись за широкой спиной служанки, она таращилась оттуда на Тома большими круглыми глазами.

– Он умеет читать, – прошептала она.

– Ну разумеется, он не умеет читать, – и негритянка грозно взмахнула тростью.

– Разумеется, умею, – Том пнул камешек. Больше всего ему хотелось выбраться из этого сада и пойти искать кого-нибудь из надсмотрщиков. Он повернулся, чтобы уйти, когда девчонка выхватила из рук служанки трость и, держа ее над головой, шагнула прямо к Тому.

Они стояли друг напротив друга. Девочка тяжело дышала, трость дрожала в ее руке. Внезапно девочка бросила трость на землю и, громко плача, побежала в дом.

Том поглядел ей вслед и, пожав плечами, поднял трость и протянул негритянке. Та буквально вырвала палку у него из рук.

– Думаешь, мы тебе поверили, – прошипела она. – Ну ничего, подожди. Вот возьмется за тебя мастер Йооп, тогда посмотрим, какой ты смелый.

Том уставился в синее небо.

– Такой толстухе, как ты, лучше не нервничать, а то удар хватит, – произнес он совершенно спокойно.

И без того выпуклые глаза женщины выкатились еще больше.

– Ну ничего, ты еще дождешься, – фыркнула она.

Стремительным движением Том выхватил из ее рук трость и сломал об колено.

– Cierra el pico, cerdo cebado!

Он отвернулся от негритянки, которая от такой выходки замерла и стояла зажав руками рот.

– Где бомбы? – спросил Том. – Где мне их найти?

– Здесь!

Позади Тома стоял мужчина и раскуривал трубку. Том узнал в нем того самого всадника, который показал ему дорогу через поля.

– Ну, теперь ты получишь по заслугам, – мстительно объявила негритянка и тут же принялась жаловаться, обращаясь к мужчине: – Он довел до слез мисс Мисси, много грубил и произнес ругательство на испанском.

Мужчина затянулся и выпустил изо рта колечко дыма, которое поплыло по воздуху. На негритянку он даже не взглянул, его взгляд был устремлен лишь на Тома. Его маленькие красные глаза смотрели на него все с тем же выражением, что и при их первой встрече.

– Ты все еще хочешь пить? – спросил он.

– Немного, – ответил Том, радуясь, что хоть кто-то наконец-то проявил к нему участие.

– Он напился из корыта для скота! – выкрикнула негритянка.

Что-то похожее на улыбку промелькнуло на лице мужчины. Он сплюнул и, шагнув к Тому, взял его за руку и повел вокруг дома, через сад и дальше к глинобитным домикам. Там он внезапно отбросил трубку и сильно, наотмашь, ударил Тома тыльной стороной ладони. Удар был таким неожиданным, что Том упал навзничь. Он ошеломленно уставился на бледное лицо мужчины, который смотрел на него ленивым изучающим взглядом.

– Чтобы я больше никогда не видел тебя в саду. Ясно?

– Да, сэр.

Том поднялся на ноги и отряхнулся.

– Единственный, кто принимает здесь решения, это Йооп ван дер Арле. Ты все понял?

– Да, сэр, я все понял.

– И чтобы я больше не слышал твоих испанских ругательств. Испанский – язык дьявола, а сама Испания – преисподняя, где он обретается. Хоть одно слово, сказанное на испанском, и ты увидишь «Арон Хилл» в последний раз. Два – и ты в последний раз увидишь небо. Три слова на испанском, и ты вообще больше ничего не увидишь, кроме… – тут глаза мужчины вспыхнули. Он облизнул губы и, пожав плечами, закончил:

– Остальное предоставляю твоей фантазии.

Управляющий обнажил свои зубы в подобии улыбки. Вдруг он быстрым движением открыл Тому рот и самым внимательным образом изучил его зубы.

– Как я уже говорил, не выношу ирландцев, – произнес он, закончив осмотр, – они так же ненадежны, как и негры. Но, в отличие от негров, их сложно чему-то научить.

– Я очень понятливый, сэр.

– А я у тебя разве что-то спрашивал?

– Нет, сэр.

Красные глаза мужчины взирали на Тома с прежним сонным выражением.

– Ты ладишь с лошадьми?

– Да, сэр.

– Что ты подразумеваешь под этим «да»?

Том глубоко вздохнул и объяснил, что он умеет чистить лошадей скребницей, выгребать из-под них навоз, подковывать и ездить на них верхом. И что не найдется такой работы, с которой он был бы незнаком.

– Ты умеешь подковывать лошадей?

– Да, сэр.

– Как твое имя?

– Коллинз, сэр, Том Коллинз.

Управляющий схватил Тома за плечо и повел в конюшню. Не считая вороного жеребца, которого Том видел в поле, там стояли четыре скаковые лошади и пони.

– Этот вороной – мой, – объяснил управляющий. – В последнее время он захромал, но я продолжаю на нем ездить. Думаю, все дело в занозе, которая угодила ему в правую переднюю ногу. Справишься?

– Да, сэр, – пробормотал Том.

– Так чего же ты ждешь? Вперед! Только учти. Конь немного нервный. У него горячий нрав, и он не любит, когда его трогают за больную ногу, но занозу все равно придется вытащить.

В конюшне стало тихо.

– Клещи висят на стене, под упряжью, – сказал наконец управляющий и затоптал окурок.

Том приблизился к жеребцу, не спуская с него глаз, нашептывая при этом тихие, успокаивающие слова, которым он научился у кузнеца. Он осторожно похлопал животное по шее и мягкими движениями помассировал ему грудь. Это был отличный конь, хорошо сложенный, с длинными ногами, худощавый, но в то же время мускулистый. Маленькая изящная голова сидела на мощной крепкой шее.

Том принялся гладить коня по морде, не забывая при этом ласково и приветливо с ним разговаривать. Кузнец обучил его маленьким хитростям. Если поглаживать лоб и нос коня – от ушей до ноздрей, снова и снова, давая животному привыкнуть к твоему запаху, то это оказывает успокаивающий эффект. Почувствовав, что жеребец немного утихомирился, Том осмелился присесть рядом с ним, чтобы взглянуть на больное место. Но оказалось, чтобы что-то увидеть, надо поднять ногу коня. Том помедлил и, досчитав до трех, решительным движением взял ногу животного и зажал ее между своих бедер. Конь захрапел, но с места не сдвинулся.

Том сразу увидел занозу. Длиной почти в два пальца, она крепко сидела в сгустке засохшей крови и, по всей видимости, находилась здесь уже давно. Заноза вошла в ногу совсем рядом с подковой, с внешней стороны копыта. Чтобы ее вытащить, сначала нужно было снять подкову.

Том взял клещи и огляделся в поисках молотка. Отыскав его, он, зажав ногу коня меж своих бедер, принялся за работу. Подковы жеребцу, судя по всему, уже давно не меняли.

Том вынимал гвозди один за другим, пока наконец не снял подкову и не опустил ногу коня.

Но едва копыто коснулось земли, животное словно обезумело. Встав на дыбы, конь заржал, выпучив от боли глаза, и дико замахал передними ногами.

Копыто просвистело совсем рядом с головой Тома, он заслонил руками лицо, ожидая, что жеребец вот-вот затопчет его. Но мало-помалу конь успокоился и, хоть и продолжал храпеть, старался не наступать на больную ногу.

Том снова с ним заговорил – спокойно и медленно, хотя спокойствие давалось парню с трудом: сердце бешено колотилось в груди. Том хотел вытереть лицо, но руки были липкими от пота. Тогда он закрыл глаза и немного постоял, стараясь выровнять дыхание.

Надо было начинать все сначала. Снова гладить коня по шее и груди, говорить с ним ласково, но уверенно, показывая животному свое спокойствие.

Наконец Тому удалось зажать больную ногу коня между своих бедер, и теперь он выжидал, держа наготове клещи.

Дело в том, что занозу надо было вытащить с первого раза, да так, чтобы она не обломилась. Справится ли он с обезумевшим от боли животным? Том чуть было не начал сомневаться в своих силах, но тут управляющий сказал:

– Брось ты это дело, парень, предоставь взрослым делать свою работу.

И стал вытряхивать пепел из трубки.

Но едва лишь искры упали на землю, Том ухватил клещами занозу, закрыл глаза и дернул. Через секунду его подбросило на полтора метра в воздух, и он упал в соседний денник, приземлившись между двумя меринами. Животные, поддавшись общей панике, уставились на него дикими глазами.

Вороной жеребец вовсю храпел и лягался, поднимая пыль.

Управляющий заглянул в стойло с меринами, чтобы посмотреть на Тома, который лежал на соломе, корчась от боли в спине и прижимая к себе левую руку, которую свело судорогой.

– Ну что, ирландский мальчишка, получил свое? Будешь знать, как обзывать жирной свиньей чернокожую служанку мисс Мисси, да еще и на испанском.

Том кое-как встал на ноги и, немного постояв, хромая, вышел из стойла. Поясница и плечо болели, с левого локтя был содран лоскут кожи, рана кровоточила, но, слава богу, он ничего себе не сломал.

Не говоря ни слова, он протянул управляющему ржавые клещи. Мужчина выпятил нижнюю губу.

– Маленьким мальчикам, – вздохнул он, – следует вести себя осмотрительнее, иначе они рискуют никогда не вырасти и не превратиться во взрослых мужчин. Я уже говорил тебе, что не выношу ирландцев, а настырных ирландцев – тем более.

Том оперся о стену конюшни, чтобы не упасть.

– Я знаю, – простонал он и, заглянув к коню в денник, добавил: – Но завтра-послезавтра я уже смогу подковать его.

С этими словами Том протянул управляющему занозу в двадцать сантиметров длиной и, выйдя наружу, упал спиной на сухой гравий.

 

Глава 9. Мистер Бриггз

Тома поселили в крошечном домишке с единственной комнатой, чья площадь едва достигала двенадцати квадратных метров. Больше всего он походил на домик для игр, разве что построен был из более качественных материалов, имел добротную крышу и крепкий пол.

Новое жилище Тома оказалось бывшей собачьей будкой, которую ныне покойный Йау-Йау оставил после себя. Это обстоятельство чрезвычайно забавляло управляющего и его помощников, восьмерых мужчин, которых тут все назвали бомбами. В глазах Тома они больше походили на банду мошенников и убийц. Их манеры были ужасны, а язык переполнен отборными ругательствами. Лишь при появлении Йоопа они старались держаться прилично. Зато они весьма преуспели в искусстве заставлять рабов трудиться в поте лица и обеспечили «Арон Хилл» репутацию образцовой плантации, гордости острова.

После двух недель проживания в собачьей будке Том все еще не был представлен хозяину плантации, мистеру Бриггзу, хотя пару раз видел этого человека: один раз утром, когда он отправлялся в город по делам, и один раз днем, когда мистер Бриггз отдыхал в саду со своей дочкой. Этих мимолетных встреч Тому хватило, чтобы составить себе впечатление об этом довольно симпатичном человеке. Артур Бриггз был маленького роста, с коротенькими ручками и ножками. На вид ему было около сорока. Он всегда был хорошо одет и имел неплохую репутацию среди рабов, прислуживавших в доме, – они отзывались о нем как о добром жизнерадостном человеке, не умеющем, однако, принимать какие-либо решения самостоятельно.

Говорили, что у мистера Бриггза было слишком много дел помимо производства сахара, поэтому все решения в «Арон Хилле» принимал Йооп ван дер Арле. Но люди Йоопа высмеивали Бриггза. Они утверждали, что плантатор мог начать предложение, но редко умел его закончить, потому что не мог вспомнить, с чего начал. Еще они говорили, что он был слюнтяем и тряпкой, любившим предаваться мечтам и строить модели английских церквей.

В том, что мистеру Бриггзу было присуще нечто ребяческое, Том убедился сам, когда увидел, как плантатор играл в саду со своей дочерью. Но Том не видел в этом ничего унизительного, особенно если дочка не умела сама себя развлекать.

Его жена зато нигде не появлялась. Почти все время она проводила в постели. Чем она болела, никто точно не знал. Даже врач, который ее осматривал. Как-то раз за кружкой он признался Йоопу, что недуг госпожи Бриггз происходил от ее угнетенного состояния духа. Проще говоря, миссис Бриггз страдала от нервной меланхолии. Дом она покидала лишь затем, чтобы посетить церковь. В такие редкие моменты Тому удавалось увидеть жену своего работодателя. Это была маленькая, худенькая женщина, по-своему довольно красивая. В ее манере двигаться было что-то стремительное. Ее руки редко пребывали в покое, глаза часто мигали, как у маленькой мышки. У них с дочерью был одинаковый цвет кожи и похожий цвет глаз. По словам тех, кто работал на кухне, она редко спускалась к столу, и семья чаще обедала без нее. Госпожа Бриггз считалась очень набожной женщиной. Том узнал, что ее отец был священником в Лондоне и что миссис Бриггз очень тосковала по нему.

Однажды утром Том стоял на заднем дворе и скучал. Ему сказали подождать здесь, но чего, он и сам не знал. От нечего делать он глядел на длинные ряды рабов, трудившихся на полях. Сначала шли мужчины, потом – женщины. Мисс Мисси прогуливалась по саду в обществе маленькой девочки-негритянки, которую звали Санди. Она была дочерью служанки-рабыни Тото и слуги Джорджа. Том видел, как мисс Мисси надела на Санди ошейник и водила за собой на поводке, который, скорее всего, остался от собаки, в чьей будке Том сейчас жил.

Для мисс Бриггз Санди была излюбленным товарищем по играм. По этой причине девочка избегла участи, уготованной другим детям рабов, которые работали на плантации с четырехлетнего возраста. Если не были разлучены со своими родителями и проданы другому хозяину.

Когда Санди не изображала собаку или куклу-негритянку, она помогала на кухне.

Толстуху, которую Том встретил в первое утро своего пребывания в усадьбе, звали Бесси. Со временем их отношения не стали лучше. В глазах Бесси Том по-прежнему был не достоин даже жить в домике умершего пса.

* * *

– Сперва умойся хорошенько, – говаривала негритянка, – лицо, руки и ноги. Фу, как же от тебя несет!

– От меня ничем не пахнет.

– От тебя воняет сеном, на котором ты спишь.

И вот однажды служанка провела его на кухню, где Тома вымыли по всем правилам.

Помощница Бесси, молоденькая Тото, где-то разыскала рубашку из оранжевой материи, которая оказалась Тому как раз впору. Тото пришила к ней пару пуговиц и провела Тому гребнем по волосам. Теперь он был готов к встрече с мистером Бриггзом.

– Как увидишь его, не забудь вежливо поклониться и говори, только если хозяин тебя спросит. И помни: еще хоть одно из твоих испанских словечек, и ты мигом вылетишь за дверь.

Глаза Бесси мстительно сверкнули.

Том перевел взгляд на Тото, которая стояла рядом, скрестив руки на груди.

– Том будет хорошим мальчиком, – сказала она, подмигнув ему.

В доме было три гостиных, и они располагались анфиладой. Том никогда в своей жизни не видел ничего подобного. Паркет под ногами был таким блестящим, что в нем можно было увидеть собственное отражение, а ковры столь яркими, что с ними могли сравниться лишь коралловые рифы. На стенах висели живописные полотна, большинство на библейские темы, а в высившемся от пола до потолка стеклянном шкафу хрусталь стоял бок о бок с графинами и серебром, коробочками из слоновой кости и искусно украшенными музыкальными шкатулками.

Когда Том вошел, мистер Бриггз стоял за конторкой и писал.

При появлении Тома он поднял взгляд от бумаг.

– А, юный Коллинз, заходи, заходи. Дай-ка мне на тебя посмотреть, мой мальчик.

Том осторожно шагнул вперед, стараясь не наступать на ковер, и встал перед мистером Бриггзом. Они оказались почти одного роста.

– Что ж, что ж, – приговаривал Бриггз, – ты ведь англичанин, насколько я понимаю?

– Наполовину, сэр. Мой отец был… – Том помедлил и, понизив голос, сказал, что его отец был родом из Ирландии.

Лицо мистера Бриггза перекосилось, словно он съел что-то кислое, но он тут же взял себя в руки и громко рассмеялся. Взяв Тома за руку, он вывел его на террасу, откуда открывался роскошный вид на плантацию.

– Для меня нет ничего лучше, чем стоять здесь по утрам и смотреть, как трудятся мои работники. Черные тела, блестящие на солнце, и эти их песни… Черт возьми, ведь у многих из них просто потрясающие голоса… Так, о чем это я? Ах да! Тото рассказала мне, что ты умеешь читать. Это так?

Том энергично кивнул.

– Кто же тебя научил? – Бриггз потянул себя за мочку уха.

– Моя мама, мистер Бриггз.

– А-а, так твоя мама тоже умеет читать. Ну надо же. Это замечательно. Да, нам, европейцам, нужно держаться вместе, особенно тем, кто родом с Британских островов. Здесь повсюду полно испанцев. Но ничего, мы наведем здесь порядок, уж будь уверен! Это английское побережье…

Бриггз потерял нить разговора и переступил с ноги на ногу, словно пытаясь собраться с мыслями.

– Управляющий сказал мне, что, возможно, через день-другой ты уже начнешь работать в качестве бомбы.

– Бомбы, сэр?

– Это тяжелая работа, которая отнимает много сил, но без тяжелой работы далеко не уедешь.

Бриггз сжал руки в кулаки и принялся расхаживать по гостиной.

– Я и сам… и надеюсь, ты со мной согласен… я тебя очень уважаю, потому что без уважения от человека ничего не добьешься, а там… кто знает? Быть может, однажды…

Бриггз приблизился к Тому. Маленькие голубые глазки мужчины доверчиво уставились Тому в подбородок.

– Это хорошая плантация, Том, очень хорошая. С очень трудолюбивыми и славными неграми. Мы заботимся о них. Разумеется, взамен они должны нас во всем слушаться, но чувствуют они себя здесь просто превосходно. Признаюсь тебе, даже в самые плохие годы у нас не бывает столько больных и умерших, как на других плантациях. Все рабы получают хороший уход, а лучших из них мы собираемся научить читать. Конечно, мастер Йооп требует от них послушания. Полного повиновения. Я видел, что бывает, стоит лишь хоть самую малость ослабить дисциплину… О чем это я хотел сказать? Ах да! Погляди-ка, что нам только что принес посыльный.

Мистер Бриггз подошел к конторке, на которой стояли букет цветов, статуэтка льва из черного гранита и английский флаг.

– Раньше, – продолжил Бриггз, – нам приходилось довольствоваться железным клише, которое мы разогревали на костре. Но после него оставались неприятные гноящиеся раны. Это же клише с рукоятью из слоновой кости разогревается в пламени спиртовки, и, как видишь, на нем стоят мои инициалы вместе с названием «Арон Хилл», зеркально перевернутые буквы. Ах да, само клише сделано из серебра. Пришлось ждать целый год, пока нам его изготовят.

– Очень красиво, – промямлил Том, понятия не имея, для чего нужно это клише.

– Йооп и его люди опробуют его уже на следующей неделе, я думаю… – Бриггз сбился и начал снова.

– Разумеется, это не спасет от побегов, но с меткой на коже нам станет куда легче их искать. Знаешь, как все будет происходить?

Том ответил, что не знает. По-прежнему не понимая, о чем идет речь.

– Видишь ли, чтобы отпечаток получился четким, на кожу кладут небольшой кусочек промасленной бумаги. Да, конечно, это больно. Но длится совсем недолго. Мы с женой собираемся прогуляться, когда… я имею в виду, присутствовать во время процесса, пока все не закончится.

– Так это клише нужно, чтобы выжигать клеймо? – спросил Том, совсем забыв, что он не должен открывать рот, пока его не спросят.

– Это клеймо нашей плантации. Мы выжигаем его на руке или на груди. Сначала мужчинам, потом женщинам и следом их потомству.

Мистер Бриггз, любуясь, смотрел на клише.

– Изящная вещица, не правда ли? Эта рукоять и все такое…

– Совершенство, сэр, абсолютное совершенство.

Бриггз окинул Тома взглядом.

– Одежда, что на тебе, – она твоя?

– Да, сэр. Кроме рубашки.

– Скажи Тото, чтобы тебе… Видишь ли, каждый месяц «Арон Хилл» устраивает… Нет, не с того я начал… Лучше так: до нас дошли слухи об отравлениях. Разумеется, мы не верим, что подобное может случиться с нами, но никогда не знаешь наперед…

– Отравлениях, сэр?

Бриггз с растерянным видом уставился на Тома, забыв, о чем говорил, но потом вспомнил и продолжил снова:

– Были отравлены белые. Едой и вином. Уже было несколько случаев. И моей жене не по себе от подобных слухов, тем более сейчас, когда мы ждем гостей. Достойных людей, Том. Очень достойных людей. Я хочу сказать, что мы должны быть полностью уверены в том, что будем подавать на стол. Понимаешь, к чему я веду?

– Да, сэр, – ответил Том, совершенно не понимая, о чем толкует Бриггз.

– Это во-первых. Во-вторых… дело в том, что на тех плантациях, где негров привлекают к дегустации вина – как раз для того, чтобы избежать отравлений, – так вот, к несчастью, все заканчивается тем, что у этих чернокожих очень быстро развивается алкоголизм. Я не буду пересказывать тебе подробности. Но моя жена и я предпочли бы иметь белого виночерпия, а ты довольно представительный мальчик. Некоторые из бомб… но не будем об этом. У тебя же явно крепкое здоровье. У тебя крепкое здоровье, Том?

– Да, сэр.

– И ты никогда не болел?

– Нет, сэр.

– Никакой болезни или заразы?

– Ничего, сэр, ни болезней, ни заразы.

– Вот и славно, потому что в наши дни трудно найти совершенно здоровых людей.

Бриггз вздохнул и покачался на носках.

– У меня у самого часто колет в боку. Лечусь порошками, а что делать? Так что это очень хорошо, что ты здоров и полон сил. Значит, договорились, да, Куммингз?

– Коллинз, сэр, – поправил Том. – Мое имя Коллинз.

– Коллинз? Как странно, а мне казалось, что ты назвался Куммингзом, – мистер Бриггз задумчиво поскреб бороду. – Но оставим это. Так, с чего мы начали? Ах да, вино. И виночерпий. Это очень почетная должность, помни об этом. Я всегда говорил, что доверие строится на… Значит, мы с тобой договорились, Куммингз?

– Бесповоротно, сэр, – ответил Том, раздумывая, что еще за виночерпий такой.

Бриггз подвел его к двери и взял за руку.

– Как у тебя отношения с вином, Том?

– Моя мать держала таверну, сэр.

– Ох, вот это да, это прямо-таки… что же я хотел сказать… это прямо-таки большая удача, что ты устроился здесь работать. Так ты, значит, понимаешь толк в вине?

– Очень хорошо понимаю, сэр.

– И в роме, и в других напитках?..

– И в роме тоже, сэр.

– Но ты ведь не… я хочу сказать… есть много тех, кто несколько перебарщивает и… э-э…

– О нет, сэр, я еще ни разу не был пьян, – ответил Том, который, бывало, напивался настолько, что не мог вспомнить свое имя.

Бриггз сжал его руку и открыл дверь, ведущую в кухню.

– Мы с тобой очень славно поговорили, – тепло произнес он, – но теперь я, к сожалению, должен… заняться строительством.

Тут мистер Бриггз понизил голос:

– Я сейчас строю модель собора Святого Павла. Представь, – Бриггз вздернул брови, – его шпиль был уничтожен молнией в 1561-м. И теперь они позволяют мулам, ослам и прочему скоту проходить прямо через церковь. Я потрясен, Том, потрясен. Я, разумеется, не говорю ничего об этом миссис Бриггз. Это останется строго между нами.

– Положитесь на меня, сэр, – ответил Том.

Бриггз, уже отойдя, подошел к нему снова.

– Англия на грани гражданской войны, – прошептал он. – Кромвель и парламент – просто сборище простолюдинов. Больше я ничего не скажу.

Том сочувственно кивнул.

– А без закона и порядка не будет ничего хорошего, – со вздохом добавил мистер Бриггз.

На этом аудиенция была окончена.

Неизвестно, кто до этого додумался – сам мистер Бриггз или мастер Йооп, но у входа в барак, где жили рабы, были повешены правила поведения на плантации, написанные большими разборчивыми буквами. И хотя никто из негров не умел читать, все они, включая детей, знали содержание этого объявления.

Пять параграфов гласили следующее.

§ 1

Беглых рабов будут трижды прижигать каленым железом, а потом вешать.

§ 2

Раба, поднявшего руку на белого или угрожавшего ему, будут трижды прижигать каленым железом, а потом вешать, если белый потребует этого; если же нет, то рабу отрубят руку.

§ 3

Если раб встречает на дороге белого, он должен отойти в сторону и ждать, пока белый пройдет; провинившийся же получает удар плетью.

§ 4

Никого из негров не должны видеть с палкой или ножом в руке. Драки тоже запрещены. Провинившиеся понесут наказание. Штраф: 50 ударов плетью.

§ 5

Колдовство среди рабов наказывается ударом плетью. Если колдовство будет направлено против белого, провинившемуся отрубят руку.

Поначалу работа Тома состояла в том, что он помогал там, где его просили. Особенно на кухне. Они стали хорошими друзьями с красавицей Тото, которая вступалась за него каждый раз, когда толстуха Бесси была в скверном настроении и ругала Тома на чем свет стоит.

Но однажды днем его вызвали к управляющему.

Личный слуга Йоопа ван дер Арле, по прозвищу Сахарный Джордж, убирал со стола после обеда. Джордж был женат на Тото и имел дочь Санди Морнинг. Дети рабов получали имена в честь дней недели, в которые они рождались, поэтому на вопрос, как тебя зовут, дочь Тото на полном серьезе говорила:

– Мое имя – Санди, а фамилия – Морнинг.

Сахарный Джордж не походил на других рабов. Он был таким же высоким, как Йооп, но отличался более крепким телосложением. Казалось, что жизнь в неволе не наложила на него такого отпечатка. Он был личным рабом управляющего и поэтому не работал на поле. Джордж мог в одиночку разгуливать по плантации и частенько проводил время в обществе домашней прислуги и толстухи Бесси.

Сахарный Джордж был единственным рабом-мужчиной, с которым общался Том. Он был славным и дружелюбным человеком. Они с Тото относились к Тому как к члену своей семьи и нередко приглашали его обедать. Их ужасно забавляли его выдумки, и они хохотали до слез, когда он утверждал, что каждое слово в этих историях – правда.

Пока Джордж занят уборкой, мастер Йооп сидит, развалившись в кресле-качалке, и раскуривает трубку.

– Ну и что будем делать с этим ирландским мальчишкой? – спрашивает Йооп. – Нужен он нам вообще в «Арон Хилле»? Что скажешь, Джордж? Вы с Тото балуете его. А может, гнать его надо в три шеи?

– Думаю, лучше оставить, мастер Йооп, – улыбается Джордж, – вдруг вы соберетесь охотиться на сельдевых акул.

Управляющий вздыхает и пристально глядит на Тома.

– Ты чересчур мягок, Джордж, но, возможно, ты прав. Со временем этот парнишка научится многому и даже сможет стать одним из моих бомб. Ты понял, Коллинз? Будешь иметь свою лошадь, ружье и плеть. А может, даже хижину, в которой не воняет псиной.

Мастер Йооп улыбается и подмигивает Джорджу.

– Глядишь, со временем он остепенится, обзаведется собственным чернокожим слугой. Я не доверяю ирландцам, но ведь и на Франца нельзя положиться, а старина Смит слишком много пьет и плеткой машет без меры. Видишь ли, Коллинз, на полях трудится сотня рабов, и у каждого в руках мотыга. Надсмотрщик должен все время быть настороже и глядеть в оба. Негры работают как надо – копают ямы, сажают, пропалывают сорняки и собирают урожай – только потому, что боятся девятихвостой кошки. Следы ее когтей на спине – вот для них единственный довод. И если хоть раз дашь слабину и проявишь жалость, то произойдет то, что произошло двенадцать лет назад на соседней плантации, где на полях трудилось три сотни чернокожих. Шесть надсмотрщиков зарубили насмерть, хозяина и его жену запихнули в сарай и оставили болтаться каждого на своей веревке. Усадьбу сожгли дотла.

Том удивленно переводит взгляд с Йоопа на Джорджа, поражаясь тому, что управляющий ведет столь откровенные речи в присутствии раба. Йооп улыбается и протягивает свой бокал Джорджу, который тут же наполняет его вином из графина.

– Джордж согласен со мной, – говорит голландец, – не правда ли, Джордж?

– Совершенно согласен, мастер Йооп, – отвечает Джордж и возвращается к уборке.

Йооп вытягивает ноги.

– Видишь ли, Коллинз, Джордж – моя собственность. Он принадлежит мне точно так же, как это кресло. Если мне захочется изрубить его в щепки, а потом сжечь, я сделаю это не раздумывая. Я могу сделать с этим старым креслом все, что захочу, и Джордж это знает. Не так ли, Джордж?

– Все так, сэр.

– Да, все так, – вздыхает Йооп. – Вся штука в том, что всего один-единственный человек на свете может дать свободу старине Джорджу. Это Йооп ван дер Арле. И Джордж прекрасно знает, что если он будет хорошо выполнять свою работу и хранить преданность хозяину, то придет день, когда он будет принадлежать лишь самому себе, и он покинет нас вместе с Тото и Санди, и очень может быть, что пса, которого они себе заведут, будут звать Йоопом из Голландии.

Услыхав последнее замечание, Сахарный Джордж расплылся в широкой ухмылке. Но Йооп даже не улыбнулся. Он вообще очень редко смеялся, и Тома удивляло, что управляющий приблизил его к себе и даже обещал сделать бомбой.

Однажды вечером Том заговорил об этом с Джорджем, когда они прогуливались вдоль полей. Его маленькая дочурка тоже была с ними.

Санди все время бегала за Томом, а если не бегала, то висела у него на спине и при этом постоянно спрашивала, когда он на ней женится. Никто еще ни разу не видел ее в плохом настроении, даже когда она получала взбучку от мисс Мисси.

– Я думаю, – отозвался Джордж, – что мастер Йооп смотрит на тебя как на своего преемника, который сможет заменить его через несколько лет. Мне он говорил, что у этого ирландца Коллинза есть все, что надо, – упорство и голова на плечах.

– И Том получит плетку мастера Йоопа? – со смехом спросила Санди.

– Очень может быть, и тогда будь с ним поосторожней, – Джордж шутливо грозит Санди и с улыбкой смотрит на Тома, который, не зная, что ему сказать на такие перспективы, засовывает руки поглубже в карманы.

Однажды утром, незадолго до того, как рабы должны были отправляться на работу в поле, Йооп снова подозвал к себе Тома, который к тому времени прожил в «Арон Хилле» уже пять недель.

На этот раз они были одни, и Йооп выглядел куда более мрачным, чем обычно. Он закрыл за собой дверь и велел Тому хорошенько выслушать то, что он скажет.

– Я хочу, чтобы ты был чрезвычайно внимателен, – сказал управляющий. – Среди наших рабов завелись смутьяны. Одного из них зовут Кануно. Приглядывай за ним. На первый взгляд в нем нет ничего особенного. Здоровенный парень, всегда молчит, никогда не жалуется и никогда не болеет, как остальные, которые готовы слечь из-за ерунды. Но то, как он смотрит на нас, Коллинз, то, как он смотрит на нас своими большими, налитыми кровью глазами… Кануно – зверь. Взгляни хоть раз, как он управляется с мотыгой, и ты поймешь, о чем я говорю. Дай ему только шанс, и он всадит тебе эту мотыгу между лопаток.

– Зачем же вы его держите? – спросил Том.

– Потому что он сильный и хорошо делает свою работу, а еще потому, что однажды придет день, и мастер Йооп покажет всем этим чернокожим юнцам, которые с обожанием смотрят на Кануно, кто здесь главный. Видишь ли, Том, мало просто избить Кануно, его нужно сломать. И Йооп ван дер Арле знает, как это сделать.

Управляющий открыл дверь, но не вышел, а остановился на пороге.

– Тебе еще многое предстоит узнать о жизни на сахарной плантации, юный Коллинз. Ты должен научиться злости, которая другим людям дана с рождения, умению владеть плетью, чтобы держать рабов в повиновении. Голова на плечах у тебя есть, надо только понять, что выживает тот, кто держит порох сухим. Кто спит с ножом под подушкой. Смотрит в оба и все слышит. Главное – научиться использовать то, чем тебя наделила природа. То, что отличает тебя от чернокожего. Негры могут быть большими и мускулистыми, но они тупы, как волы. Мы можем управлять ими, полагаясь лишь на свой разум. Не спускай с Кануно глаз. Наблюдай за ним, но никогда не смотри ему в глаза. Покажи ему, кто здесь хозяин, но никогда не показывай ему своих слабостей. Если сможешь удержать все это в своей ирландской башке и при этом воздерживаться от рома, то у тебя получится стать большим бомбой и получать хорошую зарплату, достаточную для того, чтобы можно было что-то отложить на старость. И ты не окончишь свои дни в собачьей будке. А теперь убирайся, работа ждет. Но запомни мои слова.

Мужчины-рабы стоят по двое длинными шеренгами, у каждого в руках мотыга. Никто не разговаривает, потому что разговаривать в шеренгах запрещено.

Бомбы разъезжают вокруг, следя, чтобы все были на своих местах. Их команды лаконичны и просты, и рабы слушаются их незамедлительно. На многих из них виднеются следы и шрамы от плети и палки, а сам мастер Йооп пользуется заслуженной репутацией управляющего, который забил многих невольников до смерти.

Том сидит верхом на пегом мерине и следит, чтобы рабочие выполняли свою работу так, как этого хочет мастер Йооп.

Взгляд Тома непроизвольно скользит дальше и доходит до шеренг, составленных из молодых рабов, немногим старше, чем он сам. Они все разные, но похожи по росту и по комплекции. Никто из них не носит украшений, потому что украшения запрещены. Том, разумеется, высматривает Бибидо и в конце концов приходит к неутешительному выводу: либо мальчишки никогда не было в «Арон Хилле», либо его перепродали куда-то еще. Он спрашивал об этом Йоопа, не напрямую, конечно, а издалека. И Йооп ответил, что они покупают только взрослых рабов.

Мужчины и женщины трудились бок о бок друг с другом, некоторые женщины были с детьми на спине. Работа продвигалась ритмично и по раз и навсегда заведенному порядку. В каждой группе насчитывалось по пятьдесят негров. Многие из них во время работы пели. Мастер Йооп не имел ничего против пения, лишь бы только хорошо работали.

Рабы находились на полях с восхода и до заката. Раз в три часа они получали немного сахарной воды, в которую иногда добавляли немного рома для бодрости. После этого они начинали болтать и шутить с бомбами, которые охотно им отвечали, но каждый раб твердо знал, где проходит граница дозволенного.

Том уже успел побывать в бараке, где жили рабы. Люди спали там, лежа рядами на нарах. Внутри пахло потом, мочой и полусгнившей свининой. В первый раз Том заглянул туда, надеясь узнать что-нибудь про Бибидо, а заодно посмотреть, как живут негры.

Второй раз он оказался там, чтобы проверить, почему один пожилой раб не вышел на утреннее построение.

– Тащи его сюда, Коллинз, – кричит надсмотрщик по имени Брюгген, самый грубый из всех. Остальные рабы уже стоят во дворе, готовые идти на поля.

Том подходит к существу, лежащему на лавке без признаков жизни.

– Ты должен идти во двор, – говорит ему Том. – Слышишь?

Но мужчина ничего не слышит, потому что он мертв. Он лежит на спине, широко раскрыв глаза и сжимая в руках четки, сделанные из круглых деревянных бусин.

Том стоит некоторое время, размышляя, потом выходит к Брюггену и сообщает ему плохую новость.

В то же мгновение от толпы рабов отделяется высокий крепкий мужчина. Ему никто не разрешал покинуть строй. Брюгген выпрямляется в седле и вопит:

– Ни с места, Кануно!

Но раб уже исчез в доме. И прежде чем бомбы успевают спешиться, Кануно уже стоит во дворе, держа мертвеца на руках. Он смотрит на Брюггена, который с угрожающим видом разматывает свою плеть.

Становится так тихо, что можно слышать, как пролетает муха.

Появляется мастер Йооп, привлеченный к баракам этой неестественной тишиной.

Не глядя ни на Кануно, ни на мертвеца, ни на Франца Брюггена, он отдает приказ вырыть могилу и идти работать.

Все работы на полях происходят по одному и тому же сценарию. Сначала рабы копают борозды, в каждую из них кладут куски стеблей сахарного тростника и забрасывают их землей. Когда растения начинают прорастать, землю пропалывают от сорняков, но уже после пяти прополок тростники вырастают настолько большими, что сами препятствуют появлению новых сорняков. За четыре месяца растения вымахивают до высоты человеческого роста и стоят плотнее, чем колосья. Закончив с одним участком поля, рабы переходят на следующий.

Том узнал, что в таком деле, как выращивание сахарного тростника, решающую роль играл дождь. Если случалась засуха, поле желтело, тростник засыхал. Тогда рабов посылали туда начинать все сначала. И наоборот, если лил дождь, растения перли вверх как на дрожжах. Шесть месяцев спустя растения начинали давать побеги, а через год поспевали настолько, что можно было собирать урожай. Но тут появлялась другая опасность. Крысы. Однако вред, причиняемый крысами, был ничто по сравнению с главной напастью – пожарами. Сухие листья растений могли вспыхнуть в секунду. Стоило упасть хоть одной искре, как огонь почти мгновенно охватывал всю плантацию. По этой причине несколько наиболее надежных рабов постоянно стояли в дозоре, держа наготове большие раковины, и начинали трубить в них, едва замечали на горизонте дым. Даже сам мастер Йооп, опасаясь пожара, никогда не брал на поле свою трубку.

Но как-то раз голландец сказал Тому:

– По правде говоря, причина пожаров кроется совсем в другом, курительные трубки здесь совершенно ни при чем. Плантации редко вспыхивают сами по себе. Чаще всего их поджигают. Удачно пойманный осколком бутылки солнечный луч – и вот уже все объято пламенем.

Голландец хитро улыбнулся.

– Мы здесь живем как на пороховом погребе, Коллинз. Поэтому следует всегда быть начеку и держать глаза открытыми. Ведь эти черные только и думают о том, чтобы поджечь нас, а самим сбежать. И когда наступает ночь, Кануно и его прихвостни в бараке не спят, а говорят именно об этом. Откуда я знаю? Я вижу это по его глазам. Поэтому пока мы просто выжидаем. Он и я. Тебе страшно, Том?

– Нет, мастер Йооп, – отвечает Том, – мне не страшно.

Управляющий уже не улыбается, его лицо становится серьезным.

– А должно бы, – еле слышно произносит он.

 

Глава 10. Сахарный Джордж

Когда настало время уборки урожая, Тома отправили на поле вместе с надсмотрщиком Францем Брюггеном и женщинами, выбранными специально для этой работы. Они взяли с собой ослов, которые должны были волочь тростник домой, и негритенка-погонщика. Каждый из тех, кто занимался срезкой стеблей, получил так называемый сахарный нож; рабам-мужчинам редко доверяли это орудие.

Том ехал верхом бок о бок с маленьким широкоплечим Брюггеном, который, чуть что, сразу пускал в ход свою плетку, поэтому рабы ненавидели его больше всех остальных надсмотрщиков. Лицо Брюггена казалось прокопченным из-за черной растительности, которая густо покрывала его щеки и шею. Нос был плоским; крохотные, глубоко посаженные глазки заплыли и казались двумя щелками – результат недосыпа и злоупотребления ромом. В ухе бомбы поблескивало золотое колечко. Это кольцо имело свою особую историю, и надсмотрщик охотно делился ею с каждым, кто был готов слушать. Дело в том, что Брюгген однажды поймал трех негров-поджигателей и расправился с ними на месте. Полученное в качестве награды золото он расплавил и сделал из него себе амулет – серьгу в ухо. Когда среди рабов начинались волнения, Франц Брюгген трогал себя за ухо, чтобы напомнить непокорным неграм об этой истории.

С Томом надсмотрщик обращался как с собакой. То ли потому, что плохо к нему относился, то ли потому, что Том жил в собачьей будке. Так или иначе, но однажды вечером, когда восемь надсмотрщиков пили ром, пуская бутылку по кругу, мастер Йооп позвал Тома.

Том только что закончил чистить лошадь и убирать навоз. Услышав, что его зовут, он нехотя поплелся туда, где жили бомбы.

– Брюгген хочет тебя о чем-то спросить.

Йооп развалился в своем кресле-качалке, специально вытащенном ради такого случая на улицу.

Франц Брюгген сидел на земле, привалившись спиной к бочке с питьевой водой. В руках он держал бутылку рома и чему-то ухмылялся.

Другие бомбы выжидающе смотрели на него.

– Черт возьми, Коллинз, – воскликнул Брюгген, едва завидев Тома, – иди сюда! Помоги прояснить нам пару моментов, которые всех нас очень интересуют. Вот скажи, это твоя мать была ирландской дворнягой или твой отец? Я тут подумал, что такой щенок, как ты, с радостью поможет таким невеждам, как мы, установить твою родословную.

Никто не засмеялся, кроме самого Брюггена, зато он от злорадства чуть слюной не поперхнулся.

Том бросил взгляд на Йоопа, но тот, как всегда, укрылся за маской безразличия.

– Отвечай же, когда тебя спрашивают!

Брюгген поднялся. Пошатываясь, он приблизился к Тому и, внезапно схватив его за волосы, запрокинул ему голову и попытался влить в рот ром.

Том закашлялся и, ловко вывернувшись, ударил надсмотрщика. Тот, по-видимому, только этого и ждал. Выражение его лица резко изменилось.

– Есть собаки плохо воспитанные. И все потому, что никто, даже их мать, не знает, кто был их отцом.

– Попридержи свой язык, когда говоришь о моих родителях, – угрожающе произнес Том.

– Что ты сказал?

Брюгген схватил Тома за ухо.

– Повтори, что ты сказал.

– Я сказал, что ты свинья, Франц Брюгген!

Сразу стало тихо. Брюгген огляделся по сторонам, недоверчиво ухмыляясь. Но вдруг схватил Тома и бросил в бочку, которая была до краев полна водой.

Оказавшись в воде, он успел услышать, как Брюгген сказал что-то про крысу, которую надо утопить. Потом крышка со стуком закрылась.

В бочке было темно, хоть глаз выколи. Звуки, доносившиеся снаружи, казались глухим неразборчивым бормотанием. Но, прожив столько лет на Невисе, Том знал, что следует делать, оказавшись под водой. Поэтому сразу закрыл глаза и постарался экономно расходовать тот воздух, который еще оставался в его легких.

Через две минуты Том почувствовал, что его тело частично успело отвыкнуть от подобных упражнений, ведь прошло уже немало времени с тех пор, как он нырял в последний раз.

Том поднял голову и увидел планку, которая скрепляла доски крышки. Можно было попытаться просунуть пальцы между ней и самой крышкой. Том извернулся поудобнее и попробовал ухватиться.

Прошло три минуты. Франц Брюгген схватился за крышку и попытался ее открыть. Том услышал, как он что-то бормочет – похоже, зовет на помощь остальных.

Но Том держал крепко.

Бочку перевернули и покатили. Потом между досок с размаху вошел топор.

Вода с шумом вылилась наружу. Том отпустил крышку. Но когда подоспевший на помощь Сахарный Джордж вытащил его наружу, Том без чувств упал на землю.

Стало очень тихо.

– По-моему, он утонул, – шепотом произнес Джордж.

Том услышал, как приближаются остальные.

Брюгген сказал, что он, черт возьми, не мог знать, что крышка застрянет. Подошел мастер Йооп. Он потряс Тома.

– Коллинз, – крикнул он, – Коллинз, черт тебя дери!

Кто-то из надсмотрщиков страшно выругался.

– Это дорого тебе обойдется, Брюгген, – процедил Йооп. – Тебе известны наши правила. Обо всем случившемся мне придется доложить мистеру Бриггзу.

В голосе Франца Брюггена послышалось отчаяние:

– Дьявол, да это был несчастный случай, вы же сами все видели! Слышите? Он сам полез в бочку. Сам! Понятно? Мы предупреждали его, а он ни в какую. Черт бы побрал этого придурка!

– Бедный Том, – вздохнул Джордж.

– Это была просто шутка, – огрызнулся Брюгген. – Мы все были здесь и все всё видели. Поэтому держи свой рот на замке, Джордж. Запомни, ты ничего не видел.

Тут Брюгген понизил голос.

– Черт возьми, Йооп, – почти проскулил он, – вы же не собираетесь меня за это повесить? Эй, Йооп, ты слышишь? Черт возьми, я думал, этот дрянной мальчишка умеет дышать жабрами.

Том открыл глаза.

– Еще как умею.

Брюгген в ужасе упал на землю.

Том стянул с себя рубашку и выжал ее, не глядя на стоящих вокруг него мужчин. Хотя посмотреть было на что – даже Йооп опешил и стоял, вытаращив на Тома глаза.

Не сказав ни слова, Том повернулся и зашагал к своему жилищу, где растянулся на соломе, раздумывая о том, что жизнь у моря научила его многому.

Малышка Санди Морнинг пришла и, усевшись рядом с ним, принялась гладить по голове.

– Ты правда чуть не утонул, Том?

– Еще чего. Вовсе я не собирался тонуть. Я не могу утонуть, малютка Санди. Потому что я – дьявол из Ирландии. Видишь, у меня волосы того же цвета, что и адское пламя.

Девочка в ужасе закрыла лицо руками. Том рассмеялся. Увидев, что он смеется, Санди тоже улыбнулась сквозь слезы.

– Мы поженимся, когда вырастем, да, Том?

– Если ты захочешь иметь такого мужа, как я.

Она серьезно посмотрела на него.

– Я с большой радостью пойду за тебя, Том.

– Отлично. Будем вместе ловить сельдевых акул, – пробормотал он.

Санди замотала головой.

– Нет, нет, мы не будем никого ловить. Мы останемся здесь, на плантации, вместе с папой и мамой. Ты будешь бомбой, а я буду тебе готовить.

– Договорились, – кивнул Том, – считай, что мы уже обручены.

Позже ночью он сказал себе, что ненавидит Франца Брюггена почти так же сильно, как отца Инноченте. Но, к счастью, в жизни Тома было больше хороших людей, чем плохих. Судьба подарила ему много друзей: рыбаков Альберто и Бруно, Сахарного Джорджа, Тото и даже Рамона из Кадиса. Последнее имя Том перечислил почти против воли, но, как ни странно, ему действительно порой не хватало этого лгуна, который вдобавок имел наглость зваться Благочестивым. Было в нем что-то такое, что Тому нравилось.

Уборка урожая была делом тяжелым. Требовались недюжинная сила и выносливость, чтобы весь день стоять на нестерпимом зное и, согнувшись, срезать стебли как можно ближе к земле. Бомбы глаз не спускали с рабов, все время следя за ними.

Брюгген распределял работников так, чтобы старые и больные шли следом за здоровыми, собирали срезанный тростник и вязали его в снопы.

Том вел себя как настоящий бомба, то и дело подгоняя срезальщиков. При этом они с Брюггеном старались не смотреть друг на друга и разговаривали лишь в случае крайней необходимости.

Том был не из тех, кто надолго затаивает на кого-то злобу. Но Францу Брюггену он обиды простить не мог.

Йооп объявил, что не потерпит вражды между бомбами, но ледяные клещи обиды продолжали сжимать сердце Тома, и он терпеливо ждал подходящего случая, чтобы рассчитаться с Брюггеном.

– Нам бы только остаться наедине, – шептал он ночью, уткнувшись в солому. – Мне бы застать его одного в поле, подальше от жилья, от людей, от всех. Чтобы были только он, я и мой нож.

На поле Том глаз не спускал с широкой спины Брюггена. Ловил каждое его слово. Сохранял в памяти каждый удар его плети, каждую произнесенную угрозу. А когда бомба трогал себя за мочку уха, чтобы в очередной раз напугать черных, Том в ответ принимался поглаживать свой ремень, не спуская при этом глаз с надсмотрщика, так что в конце концов Брюгген не выдерживал.

– Что уставился? – грозно спрашивал Франц, беспокойно оглядываясь по сторонам. – Псам вроде тебя не пристало так пялиться. Еще раз такое замечу, отправишься обратно в бочку.

Том направляет свою лошадь к бомбе. Жестом показывает на горло Брюггена.

– Здесь, – шепчет он, – он войдет прямо здесь.

Надсмотрщик опустил глаза.

– Я все расскажу Йоопу. Ты еще у меня попляшешь.

Том продолжает показывать на горло бомбы.

– Теперь ты все знаешь, Франц, – спокойно говорит он, – считай это предупреждением.

Уборка урожая должна была проходить очень быстро, пока сахарный сироп не успевал испортиться, как бывало, когда срезанный тростник слишком долго лежал на полях.

После уборки срезанные стебли отправлялись прямиком на мельницу.

Маленькие ослики, понукаемые негритенком, бегали туда-сюда, как заводные. И вот в такой важный момент вдруг выяснилось, что мельница сломана.

Вечером Йооп и Сахарный Джордж осмотрели и ветряную мельницу, и конную, и в конце концов решили обратиться к мистеру Бриггзу.

– Едва ли мы сможем приступить к работе завтра, – сказал Йооп, – придется вызвать кузнеца.

Бриггз в отчаянии всплеснул руками. Йооп выразил сожаление по поводу вынужденной задержки, но особо опечаленным он при этом не выглядел.

– В такое время у кузнеца и без нас много работы, – добавил голландец.

Том стоял неподалеку и, услышав последние слова, подошел к Йоопу.

– Я работал у кузнеца, – сказал он.

Остаток ночи он провел, работая вместе с Сахарным Джорджем, и, когда рассвело, мельничные механизмы были приведены в порядок.

Мастер Йооп ничего не сказал. Вместо этого он лишь проверил мельницу и треугольные полотнища. Затем дал Сахарному Джорджу стакан рома и отправился спать.

Джордж здорово помог Тому. У него были крепкие руки, в которых спорилась любая работа, и веселый нрав. С Джорджем Тому было спокойно. То ли из-за этого, то ли потому, что ночь выдалась тяжелой и темной и вокруг было так тихо, но Том решился поведать Джорджу свою историю. Он рассказал ему о таверне и о своем отце, который скончался от лихорадки. Не забыл он упомянуть и свою сестру, Теодору Долорес Васкес, с ее остреньким язычком. Это чрезвычайно позабавило Джорджа, который слушал, ловя каждое слово. Том рассказал ему также о своей встрече с отцом Инноченте и инквизицией. И о гадалке Саморе, которая закончила свои дни на костре. Затем он забежал немного вперед и рассказал о том времени, когда он охотился на акул, и, наконец, поведал историю о порошке, который Тео дала сеньору Лопесу и который засадил его на три недели в уборную.

Сахарный Джордж расплылся в улыбке.

– Должно быть, она получила хорошую взбучку, твоя сестрица, – смеялся он.

– Хозяин пообещал, что угостит ее Хуаном Карлосом, – ответил Том и подмигнул, – но, видишь ли, Джордж, у толстяка уже не хватало сил держать ремень, он размахнулся да и угодил себе по лицу. С того самого дня он ходит с повязкой на глазу.

Сахарный Джордж хохотал как ненормальный, хлопая себя по ляжкам и тряся головой. Он хотел потрепать Тома за его рыжие вихры, но, увидав его серьезное лицо, быстро взял себя в руки.

– Знаешь, Джордж, – тихо произнес Том, – на самом деле я пришел в «Арон Хилл» вовсе не для того, чтобы найти здесь работу. Я путешествовал целый год только чтобы найти одного парня, который сделает меня богатым человеком. Он негр.

– Негр, Том? Разве может негр сделать Тома богатым человеком?

Том кивнул.

– Да, один раб. Только он не обычный раб. Но я давно понял, что в «Арон Хилле» его нет. Весь вопрос в том, был ли он вообще здесь. В мире много лгунов, но Рамон Благочестивый, по-моему, переплюнул их всех.

Том рассказал Джорджу о Бибидо и о том, как он собственноручно вытащил мальчишку из воды и тем самым спас его от смерти.

Джордж никогда не слышал об островах Зеленого Мыса и, сожалея, добавил, что, возможно, Бибидо работает на других плантациях, банановых или кофейных.

– Я, во всяком случае, никогда не видел мальчика с подобным украшением, не говоря уж о том, что нам вообще нельзя носить украшения.

– Но это не значит, что я сдался, Джордж, – Том выпрямился. – Я никогда не сдаюсь.

Лицо Сахарного Джорджа осветила широкая улыбка, которая тут же исчезла, уступив место беспокойству.

– Значит, ты отправишься дальше, Том?

– Возможно. Я каждый день об этом думаю. Я скучаю по дому и по тем местам, откуда я родом. И о море. Я знаю, плантация – это не для меня. Не потому, что со мной здесь плохо обращаются, вовсе нет, просто я по натуре рыбак и не могу долго жить, не слыша шума прибоя, не видя бесконечной морской дали. Я скучаю о жизни на берегу, о долгих днях, проведенных в лодке.

Том с грустью подумал о таверне на Невисе, о толстом сеньоре Лопесе и о Теодоре Долорес Васкес с ее острым язычком. Словно живая, ему представилась мать. Мысли накатывались одна на другую, от воспоминаний защипало в носу, в горле поднялся комок. Тут Тому пришло в голову, что Джордж, наверно, когда-то испытал нечто похожее.

Но негр с улыбкой смотрел на Тома, словно догадываясь о его мыслях.

– Я живу здесь, Том, – сказал Джордж, – у меня здесь жена и моя обожаемая маленькая Санди. Это моя семья, самая прекрасная в мире. В тот день, когда Санди родилась… Черт возьми, это было самое прекрасное утро, какое только можно себе представить. Едва родившись, она широко улыбнулась и продолжает улыбаться до сих пор. Ей очень идет ее имя. Когда-нибудь мы станем свободными и у нас будет пес, которого мы назовем Йоопом.

Сахарный Джордж засмеялся, но Том даже не улыбнулся.

– Расскажи мне о себе, Джордж, – попросил он.

– О себе?

– Да. Ты ведь родился не на Ямайке?

– Нет-нет, я родился в большой стране на востоке, – Джордж привалился затылком к стене дома. – Африка, – промолвил он, – Западная Африка. Я родом из деревеньки на побережье Мали. Теперь когда я вспоминаю о своей деревушке, то слышу лишь звук барабанов. Странно, не правда ли? Порой, когда я сижу на корточках, – как мы, африканцы, обычно делаем, – в памяти у меня внезапно всплывает что-то из тех времен. Думаю, сама земля помогает нам вспомнить. Так что у всех у нас есть место, откуда мы родом, Том.

– Расскажи дальше.

– О Мали, Том?

– Обо всем. Чем занимался твой отец?

Джордж помолчал и, улыбнувшись, вытянулся на траве, подложив руки себе под голову.

– Мой отец был крестьянином. У него было две коровы и семеро ребятишек, из которых я был старшим. Мы жили в деревеньке совсем рядом с морем. Я мало что помню из тех времен, но однажды к нам пришел один человек, который был другом моего отца. Мы были знакомы с ним уже много лет. Он взял с собой меня и двух моих братьев, чтобы, как он выразился, «немного поплавать». Потом оказалось, что он собрал почти полсотни юношей с нашего побережья. В тот день мы первый раз в жизни увидели испанское работорговое судно. Оно стояло на якоре в бухте. Я не знаю, о чем тогда думал и почему не сбежал, пока была возможность. Нас всех посадили в лодки. Друг моего отца тоже был с нами и всю дорогу болтал, стараясь нас успокоить. Но на борту от его дружелюбия не осталось и следа. Теперь ты понимаешь, почему я, как и мистер Бриггз, терпеть не могу испанцев.

И Сахарный Джордж улыбнулся.

– Расскажи мне, что было дальше, Джордж.

– Дальше? Черт возьми, дальше! А дальше нас заперли в трюме.

Выражение лица Джорджа поменялось, он тяжело и часто задышал.

– Там, внизу, нас было сотен пять, не меньше. Мы сидели, плотно прижатые друг к другу, закованные в кандалы. Но еще раньше, когда только подняли паруса и я увидел, как исчезает вдали мой берег, я вдруг понял, что уже больше никогда не увижу своих отца и мать, своих маленьких братьев и сестер. Взрослые плакали и молились Богу. Я не помню, чтобы я плакал. Мой брат умер во время плавания. Они выбросили его за борт. Мы многих потеряли, но мой второй брат, малыш Аруно, выжил, как и я. Наконец мы прибыли в Порт-Ройял, где нас выставили на аукцион. Перед этим нас помыли, дали нам чистые повязки на бедра и по глотку рома для бодрости. Мой брат выглядел таким тощим и изможденным. «Мы больше не поплывем, Н’Туно?» – спросил он. «Нет, Аруно, – ответил я, – все уже закончилось». – «Значит, мы скоро будем дома, с мамой и папой?» – спросил он. Я не успел ему ответить, потому что его увели прочь. Больше я его не видел.

Джордж вздохнул.

– Мне повезло оказаться на «Арон Хилле». Подумать только, Том, у меня здесь есть жена и дочка, и я могу думать о том дне, когда стану свободным и буду видеть, как моя малышка Санди растет как свободная девочка. Заведу собаку, которую мы назовем Йоопом…

Сахарный Джордж встал и, не глядя на Тома, направился к хижине, которую он делил со своей семьей.

– Завтра будет длинный день, Том, – сказал он на прощание. – Поспи хоть немного.

Той же ночью скончался надсмотрщик по имени Смит. Его нашли мертвым в постели. Говорили, что он умер от пьянства. Джордж вместе с другими рабами похоронил его. Появился мистер Бриггз в шлафроке и произнес несколько слов над могилой усопшего. Следом они все вместе пропели псалом. Звать священника было еще слишком рано и в то же время уже слишком поздно.

Том лежит в своей большой, чудесной собачьей будке, и ему снится, будто он стал капитаном великолепного галеона, но тут его кто-то начинает тормошить.

Это пришла Тото. Она будит Тома и говорит, что он должен поторопиться. Том, пошатываясь, выбирается наружу, и в глаза ему бьют первые лучи солнца.

Мастер Йооп стоит перед собачьей будкой вместе с Джорджем, который держит под уздцы старую лошадку Смита.

– Ты отправишься на поле вместе с уборщиками тростника, – говорит Йооп Тому, – теперь ты бомба и будешь ездить на лошади Смита, которая отныне твоя. Джордж, передай ему животное.

Том ошарашенно смотрит на поводья, которые ему протягивает Джордж.

– Пожалуйста, Том, – говорит негр.

Йооп, который уже успел отъехать, оборачивается и бросает на раба сердитый взгляд.

– Бомба Коллинз, запомни это, Джордж.

– Да, мастер Йооп. Бомба Коллинз, я это запомню.

Очень скоро Том обзавелся новым именем, которое он будет носить, пока не покинет «Арон Хилл»: Том-бомба.

После уборки урожая на плантации развилась лихорадочная деятельность. Мельница не останавливалась ни на минуту, когда ветер стихал, она работала на конной тяге.

Сахарный Джордж почти сутками торчал в сахароварне, бегая туда-сюда с шумовкой и специальным ковшом для сахара. Процесс приготовления сахара был очень деликатным делом, в котором Джорджу не было равных. О нем говорили, что, попробовав на вкус стебель тростника, он мог определить, насколько густым получится сироп, и исходя из этого правильно организовать варку сахара. За это он и получил прозвище Сахарный Джордж.

Джордж поведал Тому, что сироп, добытый из тростника, растущего в низинах, нужно варить на более сильном огне, потому что в нем содержится слишком много влаги, и что красноземы дают более светлый сахар, чем черноземы, потому что в них больше селитры, и надо добавлять в почву гашеную известь.

Джордж был настоящим мастером своего дела. Он во всем полагался на свой нюх, который безошибочно подсказывал ему, когда горячую сахарную кашу следовало вынуть из котла и охладить. В таком деле счет времени шел на секунды. Вынешь кашу хоть немного раньше, и сироп не будет кристаллизоваться, опоздаешь – и сахар станет коричневым.

Том обожал наблюдать за Джорджем во время работы, ему нравилось смотреть на его сосредоточенное лицо и видеть, что его все признают за главного, пусть и на короткое время.

Как сказала однажды Тото, когда они сидели вечером у сарайчика вместе с Санди:

– Столько людей работают на полях – копают, пропалывают, собирают урожай, – а потом Джордж в одиночку доводит дело до конца благодаря своему особому нюху на сахар. В конечном счете все состояние мистера Бриггза зависит от него одного. Занятно, не правда ли?

– Ты гордишься им, Тото, – засмеялся Том.

– Да, – тихо сказала она, – я горжусь моим Джорджем. Он один тащит всех нас на своих широких плечах. Пожелай Тому-бомбе спокойной ночи, Санди, маленьким девочкам пора отправляться в постельку.

Когда никто не видел, Том вместе с пожеланием доброй ночи получал поцелуй в щеку. Том знал, что между рабами и надсмотрщиками приятельские отношения не приветствовались, но он не мог обидеть малышку Санди Морнинг отказом.

Но еще тяжелее Тому стало, когда после уборки урожая настало время испытать в деле новое клеймо мистера Бриггза.

Начали с мужского барака, куда бомбы принесли стол и стул. На стол поставили зажженную спиртовку, положили промасленную бумагу и уже знакомое серебряное клише с рукоятью из слоновой кости.

Рабы один за другим заходили внутрь, садились на стул, и раскаленным клише им прижигали левую руку. Между клише и кожей Йооп клал кусочек промасленной бумаги. Пользы от нее было мало, разве что она помогала избежать зрелища раскаленного клейма на обнаженной коже.

Некоторых мужчин приходилось подтаскивать к столу силой. Были и те, кто впадал в панику, увидев слезы на лицах своих товарищей. Другие терпели, не проронив ни звука. Одним из них был Кануно, который во время клеймения смотрел не мигая прямо на Йоопа. Заметив это, все бомбы не сговариваясь перезарядили ружья.

Наконец наступила очередь Сахарного Джорджа. Он кивнул Тому и молча стянул с себя рубашку.

Йооп разогрел клише и подложил под него промасленную бумагу. Джордж зажмурил глаза, когда из-под клейма вырвался дымок и запахло паленой кожей.

– Окей, Джордж, – произнес Йооп. – Так, закончили. Теперь переходим к женщинам. Мужчины пускай выйдут.

Когда очередь дошла до детей, началась настоящая паника. Родителям приходилось крепко держать своих чад, чтобы те не вырывались. На маленьких, тоненьких ручках негритят клеймо выглядело чудовищно большим, и детским рыданиям, казалось, не будет конца. Наконец пришла Тото. Заплаканная, она встала перед мастером Йоопом.

– Я нигде не могу найти Санди, мастер Йооп. Джордж всю округу обыскал, но ее нигде нет.

Йооп подозвал к себе Тома.

– Возьми лошадь и найди ее, Коллинз.

Но Тому не нужна была лошадь. Он и так знал, где спряталась Санди, и с тяжелым сердцем поплелся в свою собачью будку, где в самом дальнем углу нашел девочку. Она сидела скорчившись и смотрела на него большими испуганными глазами.

– Не говори им, где я, Том-бомба, – прошептала она.

– Санди, тебе нужно идти.

– Нет-нет, не говори им, милый Том-бомба, ничего не говори. Я подарю тебе мои самые красивые камешки, если ты не скажешь им, где я.

Она спрятала лицо в ладошки и зарыдала.

Том подполз ближе и обнял ее.

– Санди, – сказал он, – все произойдет очень быстро.

– Нет-нет, милый Том-бомба, не надо, пожалуйста.

Он взял ее на руки.

– Санди, клянусь тебе, это совсем не больно. Ты даже ничего не успеешь почувствовать.

Она внимательно посмотрела на него.

– Ты будешь держать меня за руку, Том?

Том отвел взгляд.

– Там твоя мама, Санди. Иди с ней, ради меня.

Она сидит на стуле. Держит за руку маму. Джорджа нигде не видно. Том стоит позади Йоопа, который заворачивает рукав детского платья. Ручонка Санди не толще рукояти из слоновой кости на новом клише. В бараке душно и пахнет горелым мясом.

Санди смотрит на Тома и пытается улыбнуться. Она сжимает мамину руку, но смотрит только на Тома, который сказал ей, что это совсем не больно.

Клише разогревается над пламенем спиртовки, пока не становится раскаленно-красным.

Том смотрит себе под ноги, не смея поднять голову, но вдруг встает и подходит к Йоопу.

– Это обязательно? – шепчет он.

– Обязательно? Что ты имеешь в виду?

– Она еще так мала. Нельзя ли подождать, пока она вырастет? Бог мой, да у Санди и в мыслях никогда не было сбежать, мастер Йооп.

Йооп оборачивается туда, где наготове с ружьями стоят Брюгген и бомба Пьер.

– Выведите Коллинза, – велит он.

Но Том уходит сам. Он садится на корточки за бараком и закрывает уши руками. Маленькая желтая птичка вспархивает над сараем и летит над сжатым полем. Ее огненно-красные с оранжевым крылья вспыхивают в лучах солнца.

На руке у Тома шрам того же цвета.

 

Глава 11. Сара Бриггз

Том стоял перед зеркалом в большом холле хозяйского дома, облаченный в шаровары, белые чулки с желтыми шелковыми лентами и туфли с квадратными носами. Красный камзол с сияющими пуговицами и белая рубашка дополняли его наряд. Его волосы были смочены и уложены, а длинные пряди собраны в косичку и прихвачены заколкой, которую Том одолжил у Тото. Собственно, как и все, что на нем было. И если быть честным, то чувствовал он себя в этой одежде неловко, и вообще вся эта ситуация ему совершенно не нравилась.

Раньше он всегда заглядывался на людей в красивых одеждах, которых видел на улицах больших городов. Но теперь они вызывали у него лишь чувство жалости.

Впрочем, у виночерпия просто не было другого выбора.

Тото в порыве вдохновения даже предложила, чтобы виночерпий одолжил у мистера Бриггза его старый парик; от такого предложения Тому чуть не стало дурно, но, к счастью, это была просто шутка.

Одевала его во все эти одежды толстуха Бесси, которая теперь стояла рядом с ним у зеркала.

– Надеюсь, ты будешь достоин своего нового костюма, – строго произнесла она.

– Ну разве все предугадаешь заранее, – вздохнул Том и посмотрел на свои туфли, которые были ему слишком узки, хоть и велики по размеру.

Из кухни появились Тото и Санди.

Том не удивился бы, если бы они начали смеяться над его видом. Но Санди сочла его очень красивым.

– Какой красивый у меня жених, правда, мама? Он выглядит как настоящий слуга! – сказала она Тото.

– Я виночерпий, – проворчал Том, – это куда солиднее. Теперь я буду заботиться о здоровье мистера Бриггза – да что там! – о здоровье всех его гостей. Если говорить начистоту, без меня это общество просто-напросто не переживет осенних праздников.

Том посадил Санди на кухонный стол.

– Виночерпий, малышка Санди, он вроде ищейки. Он нюхает, пробует, смотрит и пьет. Но едва он почувствует недомогание, как вино уносят прочь. Если же ему действительно станет плохо, то все графины выльют в навозную кучу. А может быть и так, что виночерпий с хрипом свалится на пол – и поминай как звали. Зато после смерти он будет удостоен чести быть высеченным из камня. Счастливей судьбу вряд ли можно себе представить. Я о таком даже и не мечтал.

Санди испуганно посмотрела на маму. Тото по-дружески пихнула Тома, чтобы он не болтал зря, а Бесси тем временем достала откуда-то маленький пузырек и обрызгала Тома с головы до ног.

– Это чтобы мухи держались от тебя подальше, – пояснила она.

Теперь оставалось лишь ждать, когда начнут собираться гости.

В ожидании Том рассказывал истории о тех временах, когда он охотился на акул. Он посадил Санди себе на колени и, пока Бесси с Тото готовили десерты, рассказал им о своей первой встрече с сельдевой акулой.

– И ты думаешь, мы в это поверим, – вздохнула Бесси.

– Дело твое, – ответил ей Том.

– Я верю, – сказала Санди.

– А что ты делал под водой так долго? – спросила Тото.

– Нужно было спасать гарпун, – объяснил Том и поведал им всю историю с самого начала. О том, как он загарпунил акулу, которая кружила вокруг их шхуны, привлеченная запахом крови, а потом бросился за ней в море.

Забыв обо всем, слушательницы не отрывали глаз от рассказчика. Санди сидела на коленях у матери, Бесси стояла у плиты, спиной к Тому, и продолжала что-то помешивать, в задумчивости пожевывая краешек своего фартука, а сама тем временем слушала историю об опасной акуле.

– Десять метров длиной, – рассказывал Том, – и с восьмьюдесятью четырьмя острыми зубами. Акульи глаза были черными и холодными, и стоило в них заглянуть, как кровь стыла в жилах.

– Так достали вы свой гарпун? – нетерпеливо спросила Тото.

Том кивнул и сделал суровое лицо.

– Нырнув в третий раз, мне удалось его вытащить; в это время семь гигантских акул поедали свою погибшую товарку. Но мне было все равно, гарпун надо было спасать, даже ценой собственной жизни. Я заколол шестерых, но седьмая – самая большая – все никак мне не давалась. Она была такой старой и свирепой – настоящее чудовище. Слава о ней разошлась по всему Карибскому морю, и даже сам Ч. У. Булль привечал ее. Но лучше я расскажу вам о том, как я…

Но тут Тому пришлось замолчать, потому что внезапно на кухне появилась Сара Бриггз собственной персоной, строгая и прямая, как палка. Она спросила, соизволит ли хоть кто-нибудь из прислуги принести ей стакан воды.

Все разом вскочили, и Бесси, извинившись, бросила на Тома предостерегающий взгляд. Тото кинулась разыскивать чистый графин со стаканом. Хозяйка дома тем временем вернулась обратно в гостиную.

– Вот что бывает, когда начинаешь слушать таких, как ты, – ворчала Бесси. – Давай иди, рыжий умба-юмба-Том. Говори только «да, мэм» и «нет, мэм», и ни слова про акул.

Она подтолкнула его к двери.

Миссис Бриггз стояла в центре гостиной, скрестив руки на груди. Она казалась очень маленькой и, хотя была одета в свои лучшие одежды и украшена жемчугами и золотом, выглядела бледной и какой-то безжизненной.

Том поклонился, как его учили.

– А, бомба.

Госпожа села на стул и склонила голову на руку. Том наполнил стакан водой и прежде, чем протянуть ей, быстро попробовал.

Она с удивлением воззрилась на него.

– Что ты делаешь?

– Я пробую, мэм, – ответил Том, – я ведь виночерпий.

– Но что, ради бога, может быть не так с водой, взятой из колодца? Не говоря уж о том, что я не собираюсь пить из стакана, из которого уже пил ты.

– А, простите, – Том огляделся и, не придумав ничего лучшего, вылил воду обратно в графин. Затем неловко поклонился и, покинув гостиную, вскоре вернулся с новым стаканом и графином с водой.

– Обязанности виночерпия для меня в новинку, миссис Бриггз, – объяснил он ей, наливая воду в чистый стакан.

Госпожа принялась пить маленькими глотками.

– Как твоя фамилия, бомба? – отклонившись чуть назад, она смотрела на Тома прищуренным взглядом. Ее брови были подняты, а рот с опущенными уголками слегка приоткрыт.

– Коллинз, мэм, меня зовут Коллинз.

– Ах да, ты ирландец, муж говорил мне.

Госпожа вздохнула и что-то пробормотала себе под нос. Затем обвела рукой пространство вокруг себя и спросила:

– Нравится тебе здесь?

– О да, мэм, мне здесь очень нравится, спасибо.

Миссис Бриггз поднялась и начала прохаживаться по гостиной, поправляя сервировку и салфетки на накрытом к приему гостей столе, но быстро бросила это занятие.

– Я также слышала, что ты умеешь читать?

– Да, миссис Бриггз, умею, – ответил Том с поклоном и улыбнулся.

– Ты читаешь Библию?

– И ее тоже.

Миссис Бриггз едва заметно оживилась.

– Тогда тебе, должно быть, знакома история об Ионе и ките?

– Довольно неплохо.

– Вот как? Меня это радует. Что еще ты знаешь?

– Что еще я знаю… – Том задумчиво потянул себя за мочку уха. – Еще я знаю историю об Ионе и сельдевой акуле.

И Том, улыбнувшись, с надеждой посмотрел на госпожу.

Миссис Бриггз сощурила глаза и выпятила нижнюю губу. Затем смерила его оценивающим взглядом и сказала:

– Можешь идти.

Но на следующий день виночерпия позвали снова.

Тото сходила за Томом в собачью будку, где он лежал с мокрой тряпкой на лбу и страдал от головной боли после длинного вечера накануне, на котором было выпито большое количество вина и еще какого-то французского напитка, название которого Том никак не мог выговорить.

Тото улыбнулась, заметив, что вчера вечером они отправили его домой как раз вовремя.

Том оделся, отметив, что работы на поле уже давно началась. Но раз Йооп не пришел и не растолкал его, то он мог бы с полным правом спать и дальше.

Но тут оказалось, что Том должен принести госпоже чай. На кухне его уже ждал готовый поднос.

Бесси покосилась на него, когда он, мучимый похмельем, кинулся пить воду. В отличие от Тото, она слишком хорошо помнила дебют Тома в качестве виночерпия; к тому времени, когда гостей начали обносить во второй раз, подавая главное блюдо, Том, уже вовсю шатаясь, бороздил пространство вокруг стола, изображая из себя парусник, и выглядел как настоящий позор для «Арон Хилла».

– Виночерпий – он и есть виночерпий, – пробормотал Том и плеснул себе водой в лицо.

– Виночерпий должен пробовать, а не дурачиться.

– Я вовсе не дурачился.

Бесси больно ткнула Тому в грудь указательным пальцем.

– Ты стоял у рояля с британским офицером и, хлебая портвейн прямо из горлышка, утверждал, что прибыл на Ямайку на спине сельдевой акулы, которую ты якобы заарканил, предварительно дав ей слабительного порошка.

– Я такое говорил?

Бесси утвердительно кивнула.

– Черт, должно быть, я и вправду здорово напился, – простонал Том и потер ладонями ноющую голову.

Короткое время спустя незадачливый виночерпий был впущен в спальню Сары Бриггз – комнату с высоким потолком и скудным освещением. Над кроватью висела большая картина, изображавшая Христа, распятого на кресте. Худой мужчина с устремленными к небу глазами выглядел страшно замученным. Тому не нравилось на него глядеть, но все же он не мог отвести от картины глаз. У Иисуса на груди виднелась большая кровоточащая рана, и, по мнению Тома, он выглядел таким же изнуренным, как и Рамон Благочестивый. В раннем детстве Том слышал много историй об Иисусе, и он всегда представлял его высоким сильным мужчиной, настоящим лидером и немножко воином. Поэтому теперь парень с удивлением взирал на этого беднягу, который был не толще Бибидо. Том подумал, что если бы Иисус не умер на кресте, то он бы точно помер от дизентерии. И еще – если бы подобное полотно висело у него над постелью, то он бы всю ночь глаз не сомкнул. Представив себе Иисуса, висящего в собачьей будке, Том широко ухмыльнулся, но тут же снова стал серьезным, увидев, что миссис Бриггз смотрит на него. Она лежала в большой кровати с балдахином, одетая в ночную рубашку и чепчик.

Том никак не мог понять, чем пахнет в комнате, но потом догадался, что это была смесь ромашки, камфары, дамских духов и пыли.

Сдержанным жестом госпожа велела Тому приблизиться и сказала, что была бы очень ему признательна, если бы он двигался как можно тише. И прочел бы ей отрывок из Псалтыря.

Том уставился на Библию, лежавшую на прикроватном столике.

– Можешь сесть на стул. И передай мне мои пилюли и стакан.

Том сделал, как ему было велено. Миссис Бриггз взяла две пилюли и запила их глотком воды.

– Я принимаю их в качестве лекарства. Я страдаю от анемии, кроме того, у меня нервная меланхолия. Но я охотно несу это бремя, будучи уверенной, что Господь хочет меня испытать, дабы узнать, достойна ли я его. Всех нас ждет наказание, ибо, как сказано в Священном Писании, после гибели этого мира останется лишь один остров, и на этом острове будет жить всего один человек, как свидетельство тех времен, когда люди еще населяли Землю и та была обильной и процветающей.

Том пробормотал что-то сочувственное и, вздохнув, открыл Библию и начал читать Псалтырь с самого начала.

Миссис Бриггз перебила его, велев начать с двадцать шестой главы.

Том откашлялся и признался, что давно уже не читал вслух.

– Рассуди меня, Господи, – забормотал он, – ибо я ходил в непорочности моей, и, уповая на Господа, не поколеблюсь.

Тому приходилось читать по слогам, но ему на помощь пришла госпожа, которая знала текст наизусть.

– Искуси меня, Господи, и испытай меня; расплавь внутренности мои и сердце мое…

– Здесь можешь остановиться. Я и сама страдаю от болезни внутренностей. Думаю, это оттого, что я грешна. Боль есть испытание Божье, и я борюсь с ней каждый день. Теперь прочти начиная с семнадцатой главы.

Том прочел еще пару глав и испустил вздох облегчения, когда ему было разрешено уйти; но назавтра и через день он снова сидел в той же комнате. Отношения между ним и госпожой стали теперь более непринужденными, на четвертый день их общения Том получил чашечку чая, а через неделю чтений ему было позволено взять печенье.

Том говорил Джорджу:

– И месяца не пройдет, как я буду сидеть за хозяйским столом и читать обеденную молитву вместе с мистером Бриггзом. Довольно неплохо для босоногого мальчишки, который спит в собачьей будке.

Это весьма позабавило Джорджа и его жену, чьи неприятные воспоминания о дне клеймения быстро забылись.

Джордж сказал Тому:

– Мистер Бриггз сделал так лишь из самых хороших побуждений. И малютка Санди уже не помнит, что ей было больно.

В последнем Том не был уверен.

Наблюдая за Санди, он думал, что внешне она осталась прежней веселой девочкой, которая легко переходит от слез к смеху. И все же что-то в ней изменилось. Словно бабочка вспорхнула с пальца, улетела вместе с ветром, унесла с собой безмятежность… И у губ залегли две глубокие складки.

За хозяйский стол Тома по-прежнему не приглашали, но чай и печенье он продолжал есть с удовольствием.

– О Господи, не карай меня в ярости Своей! В гневе Своем не наказывай меня! Ибо стрелы Твои вонзились в меня, и рука Твоя тяготеет на мне. Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего, нет мира в костях моих от грехов моих, ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя, отяготели на мне.

Том вздохнул и закрыл толстую книгу.

Госпожа лежала в постели, закрыв глаза. Ее руки были сложены на одеяле.

Том посмотрел в сад, где мисс Мисси играла с Санди, которая поочередно исполняла то роль куклы-негритянки, то горничной. Сама мисс Мисси сидела на стуле и отдавала команды чернокожей девочке, которая в этот момент завивала белокурые локоны своей госпожи.

Со своего места над кроватью на виночерпия смотрел Христос. У Тома было такое чувство, словно Христос взирал прямо на него, и ему приходилось отводить взгляд.

– По правде говоря, – пробормотал Том и виновато покосился на картину, – я мало понимаю из того, что читаю.

Сара Бриггз открыла глаза.

– Это слышно по твоей интонации, Том-бомба. Но ты здесь не для развлечения, а ради собственного просвещения. Мой муж очень доволен тобой. Мистер Бриггз хочет, чтобы наши надсмотрщики стали более образованными, поэтому было бы очень желательно, если бы ты знал Священное Писание. И я готова объяснить тебе то, что ты не понимаешь.

Миссис Бриггз погладила одеяло.

– Видишь, я лежу здесь, хронически больная и прикованная к своей постели, ибо это кара Божья. И все грешники – и большие, и малые – страдают не случайно, ибо на это есть воля Божья.

Том сочувственно кивнул, поглядывая украдкой в сад, где мисс Мисси принялась в этот момент таскать за собой на поводке Санди, как собачонку.

Том мысленно перенесся в ту ночь, когда он, как обычно, мыл полы в таверне сеньора Лопеса. Он думал о том вечере, когда к ним заявилась незваная гостья, которой он налил грязной воды и немного вина из Бочонка Остатков.

Больше всего ему запомнились слова, сказанные той ночью…

– Ты спишь?

– Нет, ни в одном глазу, – очнулся Том. – Я просто задумался.

– Вот как? О чем же ты думал?

Том откашлялся.

– Знаете ли вы, миссис Бриггз, про Гиппократа?

Сара Бриггз села на постели с деловитым видом.

– Это кто-то из негров?

– Не думаю, мэм, он был философом.

– Философом? Боже милостивый! У тебя есть знакомый философ?

Том пожал плечами.

– У нас дома, – сказал он, – часто говаривали: «Да здравствует мудрец Гиппократ, учивший, что лучший друг всякой заразы – наши собственные суеверия. Воля Божья не имеет ничего общего с лихорадкой, а чума происходит от крыс».

После такого выпада миссис Бриггз отвернулась и, улегшись спиной к Тому, жестом велела ему покинуть комнату.

Назавтра его не позвали в покои госпожи. Вместо этого Том весь день провел на поле, занимаясь в обществе двух надсмотрщиков охотой на крыс. И когда вечером он сидел на кухне, поедая остатки хозяйского ужина, чернокожая Бесси сказала, что все, райская жизнь закончилась. Не видать ему больше печенья.

– Том плохо себя вел? – испуганно спросила Санди.

– Рассказал небось историю о слабительном порошке, – вздохнула Бесси.

– Что-то в этом роде, – пробормотал Том и поплелся спать в будку.

Но на следующий день его позвали снова.

К удивлению Тома, госпожа на сей раз была одета, и гардины в ее комнате были подняты. Миссис Бриггз сидела в кресле с подлокотниками и глядела прямо перед собой, когда Том прошмыгнул внутрь с чайным подносом.

Том скользнул взглядом по Иисусу, который сегодня, кажется, чувствовал себя лучше. Тому даже почудилось, что он с интересом покосился на поднос с печеньем.

– На что ты смотришь? – спросила женщина.

– На Иисуса, миссис Бриггз.

Госпожа удивленно подняла брови и надула губы.

– Картина висит здесь как напоминание, – важно произнесла она. – Значит, она не оставила тебя равнодушным?

Том набрал в легкие побольше воздуха. Он не знал, насколько его тронула картина, но был абсолютно уверен в том, что Иисус разделяет его любовь к печенью.

– Да, – ответил он, – она очень сильно меня тронула.

– Чем же? – миссис Бриггз смотрела на Тома острым, пронзительным взглядом.

– Думаю, тем, что когда-то я знавал человека, который оказался в похожем положении.

У женщины отвисла челюсть.

– Будь добр, избавь меня от своих выдумок, – простонала госпожа, но, подумав, спросила: – А кем он был, этот человек?

– Его имя Рамон Благочестивый, миссис Бриггз.

Госпожа надкусила печенье.

– Да, имя действительно любопытное, но обычно такие люди представляют собой прямую противоположность своему прозвищу.

Том энергично кивнул.

– В этом госпожа абсолютно права. Но он обладал забавным умением.

– Вот как? Что же это за умение, позволь тебя спросить?

– Он мог плыть, держа во рту сразу три печенья, – ответил Том и покосился на фигуру Христа.

– И научился этому искусству сам, – добавил он.

Миссис Бриггз округлила глаза.

– Если ты хочешь взять печенье, то так и скажи.

Том извинился и взял печенье.

– В Англии… – начала миссис Бриггз.

И надолго замолчала. Том покосился на нее, ожидая продолжения, но госпожа откинулась на спинку кресла с отсутствующим выражением лица. Спустя некоторое время она продолжила:

– …в Англии, где я родилась. Каждый день я думаю о моей родине. Я засыпаю с мыслями о ней, и первое, что вижу, открывая глаза, – это моя Англия. Там жили все мои предки. Потом произошло восстание крестьян, в котором мы потеряли все свое состояние. Потом половина всех англичан погибла от чумы. Но сегодня Англия – величайшее государство в мире. И ты это знаешь.

– Знаю, мэм.

– Великая страна, – простонала госпожа.

– Абсолютно фантастическая, – повторил виночерпий, поглядывая на печенье.

– Лондон – бесподобный город, Том, совершенно не похожий на другие. Начало всех начал. В юности я часто бывала в театре. Какая драма, какие костюмы, но, прежде всего, какая поэзия!

Сара Бриггз закрыла глаза и проникновенно прошептала:

Женщина посмотрела на Тома.

– Я хочу, чтобы ты выучил это наизусть. Не важно, если ты не понимаешь смысл, главное – прочувствуй музыку слов. Можешь повторить две первые строчки?

– Да, мэм: Лондон – бесподобный город.

– Да совсем не то, болтун! Давай еще раз.

Том повторял строчку за строчкой снова и снова, пока не выучил четверостишие целиком.

– Чувствуешь, как слова звучат в тебе, Том?

– Чувствую, мэм.

Миссис Бриггз отвернулась, отмахнувшись от него, как от мухи.

– Ничего ты не чувствуешь, абсолютно ничего. Приблизься.

Том подвинул свой стул. Сара Бриггз смотрела на него изучающим взглядом, словно пыталась в нем что-то разглядеть.

– Ступая по улицам Лондона, – прошептала она, – ты ступаешь по центру мироздания. Ты знал об этом?

– Да, мэм, я это знал.

Госпожа раздраженно побарабанила ногтями по столу.

– Откуда ты можешь это знать, раз ты никогда не бывал в Лондоне?

– С Лондоном, миссис Бриггз, то же самое, что и с Солнцем.

Миссис Бриггз наморщила брови.

– Что, ради всего святого, ты хочешь этим сказать?

Том откашлялся и, пытаясь подражать интонациям беззубого старика, которого он встретил в портовой таверне Порт-Ройала, прошептал:

– Да… Видите ли, мэм, сперва я должен спросить вас вот о чем: известно ли вам, где находится мужское семя?

В комнате стало тихо.

– О чем ты говоришь? – госпожа начала нервно хватать ртом воздух.

– Я расскажу вам о Копернике, мэм. Он родом из Польши и очень ученый человек. О Солнце он говорил, что оно находится в центре Вселенной. Точь-в-точь как косточка в персике или семечко в яблоке. Я стал птицей и в золотом сиянии луны полетел над планетой, словно альбатрос. И я видел, как Земля вращалась подо мной, и созерцал на ней множество разных лиц: белых и черных, желтых и оливковых. Одни были в шляпах, другие – в тюрбанах. Я видел города с часовыми башнями – одни были остроконечными, другие – круглыми, видел церкви с крестами и церкви с полумесяцами, дворцы из фарфора и чистого золота. Но когда я вернулся назад, то увидел, что солнце встает там же, где вставало. Ничего не меняется, Сара Бриггз. Жизнь повторяется, это танец по кругу, меняемся только мы, люди. Мы стареем, теряем зубы и волосы, слух и зрение. А небесные тела вечны, и Солнце величайшее из них.

Тишина.

Том смотрел на миссис Бриггз, а миссис Бриггз смотрела на Тома.

Наконец она произнесла:

– Уйди, будь добр.

Том поклонился и оставил спальню, чтобы десять минут спустя вернуться туда снова.

Если до этого у госпожи на щеках играл лишь слабый румянец, то теперь все ее лицо полыхало, как петушиный гребень. Она уже не лежала, а сидела в постели. В глазах распятого Иисуса на картине наверху появилось нечто похожее на жизнь, и теперь он взирал на Тома даже с неким дружелюбием.

– Я наслушалась в своей жизни всякого, – проговорила миссис Бриггз, – но не думала, что буду выслушивать подобное в собственном доме.

– Коперник… – начал Том.

– И ты осмеливаешься вновь упоминать его имя? Он – еретик. Тебе понятно, Том?

– Да, мэм.

Госпожа указала на стул и взглянула на Тома уже чуть помягче.

– Я ведь всего лишь беспокоюсь за тебя, – сказала она. – Где ты этого набрался?

– Думаю, в одной из таверн Порт-Ройала.

Миссис Бриггз перекрестилась и натянула на себя одеяло.

– Я предпочла бы сменить тему, – со вздохом произнесла она.

– Я тоже, мэм.

Миссис Бриггз испытующе смотрела на своего виночерпия, потом отвела взгляд. Затем взглянула на него снова, но уже с беспокойством.

– Ты веришь в это?

– Вовсе нет, мэм.

– Во что же ты тогда веришь?

– В Бога, мэм.

Сара Бриггз фыркнула и посмотрела на Тома со скептическим выражением на лице.

– Ну что же, поверим на слово. Давай-ка тогда проверим, насколько ты знаешь катехизис.

Том улыбнулся и радостно кивнул, совершенно не зная, что такое катехизис.

– Мы все едины во мнении о том, кто создал мир, – заявила миссис Бриггз.

– Совершенно едины, мэм. Это сделал Бог.

– А значит, и Солнце – тоже его творение, не правда ли, Том Коллинз?

– Абсолютно верно, мэм. И Солнце, и Земля, и растения, и рыбы в море, и пассаты, дующие в северном тропике…

Сара Бриггз подняла вверх палец.

– Все это можешь отставить при себе.

Она прищурила глаза.

– Но кто же тогда создал дьявола, Том? Кто создал тьму и мрак?

– Это сделал зеленый пеликан, мэм.

Лицо миссис Бриггз исказила гримаса.

– Что за чушь? Какой еще зеленый пеликан?

– Да, мэм. Пеликан принес ночь из речного потока, потому что когда-то давным-давно был только дневной свет и никто не спал. Но из принесенной тьмы вышел пятнистый леопард, и первое, что сделал этот кровожадный зверь, – он съел зеленого пеликана. Видели ли вы когда-нибудь зеленого пеликана, миссис Бриггз?

– Нет, Бог свидетель, я никогда не видела зеленого пеликана.

И Сара Бриггз отвернулась.

– Вот видите, значит, эта история – правда.

– Довольно об этом! Мы говорим сейчас вовсе не о примитивных животных. Но с другой стороны… этот Гиппократ, которому твоя семья явно поклоняется как идолу…

Том заметил, что он такого не говорил.

– Что же это значит тогда – «да здравствует Гиппократ»? В твоей семье все неверующие?

– Нет, нет, вовсе нет, – ответил Том, – моя мать даже еще более верующая, чем я.

– Но ты же сказал, что, по Гиппократу, лихорадка не зависит от воли Божьей, а чума происходит от крыс?

– Именно, мэм, эти мерзкие твари – настоящие разносчики чумы.

– Замолчи! Еще не хватало, чтобы я в собственной спальне выслушивала про крыс! Если это все, что ты знаешь, то можешь возвращаться обратно к своему сахарному тростнику.

Том поклонился, радуясь, что теперь сможет снова вернуться к охоте на крыс, хотя, конечно, ему будет не хватать чая, Иисуса и теплой выпечки.

Но едва он подошел к двери, как госпожа остановила его.

– От Бесси я слышала, что твою мать тиранит испанец?

Том энергично кивнул.

– Все верно, миссис Бриггз, самый что ни на есть настоящий испанец.

– Дальше!

– Да. Он – ужасно скупой и грубый и, думаю, совсем не богобоязненный человек.

– Лицемер, насколько я понимаю.

– И самого отвратительного сорта, – подхватил Том. – Я собственными глазами видел, как он почесывал себе спину распятием, а Священное Писание подкладывал под ножку кровати, чтобы она не шаталась. Когда же мы осмелились указать ему на его богохульство, он бил нас ремнем. А все только потому, что мы британцы.

Сара Бриггз с подозрением взглянула на Тома.

– Ты, случаем, не пытаешься сейчас мне льстить?

– Что вы, нисколько.

– Я спрашиваю потому, что, мне кажется, у тебя довольно буйная фантазия.

Том улыбнулся и покачал головой.

– Фантазии, миссис Бриггз, у меня так же мало, как и денег.

Миссис Бриггз сделала скептическое лицо и, сощурив глаза, произнесла:

– Я хочу услышать о порошке.

– О порошке, мэм?

– Вот именно, о порошке, который твоя мать дала этому лицемерному испанишке. О том самом порошке, который продержал его в… ну, ты знаешь где… целых шесть недель.

– Ах, об этом, – отозвался Том. – Что ж, скандал действительно вышел нешуточный. Все дело в том, что сеньор Лопес решил, будто этот порошок – эликсир вечной молодости. Вы улыбаетесь, а этот трактирщик требовал, чтобы мы добавляли порошок ему в еду. Но позвольте мне начать с начала. Видите ли, моя сестра Теодора Долорес Васкес…

Вот так история о роковом порошке достигла покоев миссис Бриггз. Неделю спустя госпожа, ко всеобщему удивлению, вышла прогуляться по плантации. Встретив Тома, она подняла свой зонтик в знак приветствия. Том почтительно с ней поздоровался, привстав в седле.

– Да здравствует Гиппократ! – услышал он в ответ.

 

Глава 12. Санди Морнинг

Йооп вернулся из города домой с тремя новыми рабами – все мужчины. Они стояли во дворе в лучах заходящего солнца, все еще с оковами на шее, и испуганно оглядывались.

Из одежды на них были одни лишь набедренные повязки, на лодыжках виднелись свежие следы от кандалов. Один из них сильно щурился, словно солнечный свет жег ему глаза, и Том понял, что они прибыли прямо из гавани после долгих месяцев заточения в трюме.

Мистер Бриггз ходил довольный и, потирая руки, всячески превозносил этот замечательный день. На рабов он не смотрел, но все выглядело так, будто он приветствует их в своих владениях. Затем он принялся обсуждать с Йоопом ван дер Арле подробности сделки.

Том стоял у входа в усадьбу и вместе с Сахарным Джорджем издали наблюдал за происходящим.

Йооп велел рабам открыть рты. Мистер Бриггз самолично осмотрел их зубы и, оставшись весьма доволен, дружелюбно похлопал Йоопа по спине, словно хваля его за столь удачную покупку.

Рабы были худощавыми, даже тощими, на вид – не старше Тома. Он покосился на Джорджа, который явно собирался сказать, что этим трем парням повезло. «Арон Хилл» славился своим обращением с рабами.

Йооп тем временем громко зачитывал правила. Что из этого новички понимали, а что нет, трудно сказать. Возможно, они вообще не понимали по-английски. Но когда Йооп поднял вверх палец и продемонстрировал им свою плеть, они сразу поняли, кто на плантации самый главный.

К тому времени мистер Бриггз уже скрылся в доме.

Появление новых рабов всегда вызывало любопытство не только других негров, но и надсмотрщиков, домашней прислуги, которым очень хотелось поглядеть на новичков. Но сейчас настроение у окружающих было невеселое: совсем недавно плантация потеряла двух рабов-мужчин.

Том понятия не имел о том, что случилось, но Сахарный Джордж рассказал ему, что рабы скончались от болезни, прозванной в народе чахоткой. Сначала они отказались от еды, а потом упали прямо на поле и умерли – в один день, с разницей всего в несколько часов.

– Странно, что это случилось в одно и то же время, – задумчиво произнес Том.

– Они были братьями, – ответил Джордж.

– Это все объясняет?

– Возможно, тебе, Том, это ни о чем не говорит, но для нас, негров, это очень важно. Я лично знал тех двух парней, их привезли сюда три года назад. Они были совершенно поразительными. Мы все знали, что если бы их попытались разлучить, то они тотчас же лишили бы себя жизни. И когда старший внезапно заболел чахоткой, его младший брат отказался есть. Это, конечно, горькая потеря для мистера Бриггза.

Когда рабы умирали, остальные рыли им могилы и хоронили. За бараками, где они жили, было устроено что-то вроде кладбища. Здесь же были участки земли, на которых рабы могли выращивать овощи и зелень, чтобы потом добавлять их в свой ежедневный рацион. Смертельно устав после работы на поле, они все же находили в себе силы на прополку и поливку растений, которые поддерживали в них жизнь.

Некоторые слуги и самые старые из рабов держали также курицу или даже двух, они разгуливали в специально огороженных закутках. Сахарный Джордж и Тото имели несколько кур, петуха и маленького черного поросенка.

Когда надсмотрщики увели троих вновь прибывших невольников, Том оставил свой наблюдательный пункт и вслед за Джорджем побрел к хижинам, где жила домашняя прислуга.

– Каждый раз, когда мы кого-нибудь хороним, мастер Йооп начинает следить за неграми с утроенным вниманием, – говорил Джордж по дороге. – Речь идет о колдовстве, а подобных вещей мы никак не можем допустить в «Арон Хилле».

– Колдовстве? – переспросил Том.

Джордж кивнул и сказал, что уже были случаи, когда находили отрубленные куриные ноги и прочее в том же духе, но он не хочет об этом говорить. Все это очень неприятно и пугает его жену.

На следующий день Том отправился вместе с Йоопом в кабак и вновь услышал об этой истории.

Они сидели в тесном грязном зале с низким потолком, рядом пили, кричали и ругались моряки.

– Как убого, – произнес управляющий, взирая на все это безобразие с лицом сонным и безразличным.

Том еще никогда не видел мастера Йоопа пьяным. Другие бомбы пили в седле. Том не раз замечал, как переглядывались рабы при виде качающегося взад-вперед надсмотрщика. Это выглядело довольно опасно: двадцать негров с длинными мотыгами в руках, охраняемые лишь одним пьяным бомбой. Что ни говори, а соблазн был слишком велик.

Как-то раз Том случайно стал свидетелем того, как надсмотрщик Пьер спьяну свалился с лошади, а здоровенный Кануно поднял его и усадил обратно в седло. Том увидел, как другие рабы тут же принялись о чем-то шушукаться, за что немедленно получили замечание от Кануно. Он управлял своими людьми, и они беспрекословно его слушались. Однако вечером, когда рабы вернулись с поля домой, Пьер свалил все происшедшее на Кануно и наградил его ударом плетью. Том вмешался и сказал мастеру Йоопу, что раб не сделал ничего плохого и лишь посадил Пьера на коня.

Но это замечание чуть не стоило Тому места.

– Не смей спорить с бомбой при неграх, – прошипел Йооп. – Никогда не принимай сторону негра и не иди против белого. Понятно?

– Понятно, мастер Йооп. Но, по правде говоря…

– Правда, – скрипнул зубами Йооп, – я покажу тебе правду. Вон она где, твоя правда!

И с этими словами голландец указал на плеть, лежавшую на столе.

– Остальное не имеет значения. Учти, среди черных что-то назревает, и малейшая искра может стать причиной пожара. И не хотел бы я оказаться на месте того, кто уронит эту искру.

В таверне Йоопа терзали те же мысли. Однако он уже не сердился на Тома, скорее наоборот.

– Нам следует быть осторожнее, – сказал он, пригубливая вино. – Эти смерти неспроста. Среди негров есть много тех, кто умеет колдовать, и Кануно руководит одной из таких групп. Порой они впадают в состояние экстаза и даже могут при этом терять сознание; я видел это собственными глазами и предупреждал мистера Бриггза. Плантацию может поразить чума, лихорадка или дизентерия, и все это, конечно, очень плохо, но когда чернокожие принимаются за свои колдовские штучки, то тут уж белому надо держать ухо востро.

– Колдовство, – спросил Том, – разве это не то же самое, что ересь?

– Зови это как хочешь. У черных нет Бога, по крайней мере в нашем понимании. Тот, кому они поклоняются, сродни скорее дьяволу. Я слышал рассказы о рабах, которые настолько преуспевали в колдовстве, что даже имели влияние на своих хозяев. Они насылали на них боль в спине, кожные нарывы и другие болезни; и кто еще их мог направлять, как не сам дьявол? Когда один из них умирает, другие забирают себе силу его души, и наш друг Кануно переполнен этими душами, того и глядишь лопнет от ненависти к нам. Я вижу прямо-таки, как она исходит от него. Он не произнес ни слова с тех пор, как мы убрали урожай. И другие негры смотрят на него и ловят его малейший жест.

– Отчего же вы не продадите его, мастер Йооп?

Йооп ван дер Арле улыбнулся и принялся ковыряться во рту зубочисткой.

– Должен тебе сказать, – пробормотал он, – что, если мы продадим Кануно, это будет расценено как проявление слабости. В «Арон Хилле» не найдется такого раба, который бы не знал, в каких я с ним отношениях. Еще они знают, что он что-то замышляет. Об этом говорят даже на соседних плантациях, где он почитается кем-то вроде божества. Кануно для них словно вождь. Они мечтают лишь о том дне, когда он сожжет все дотла, освободит черных и забьет до смерти бомб. Меня и тебя, Том-бомба, тебя и меня. Каждого из нас повесят на отдельной веревке и оставят болтаться на ближайшем оливковом дереве. Знаешь, как негры называют таких повешенных? Белыми фруктами.

Йооп вздохнул и довольно потянулся.

– С такими мыслями Кануно засыпает и с ними же просыпается. Мне кажется, что он вообще не представляет нас без пеньковой веревки на шее. Таких людей не продают, Том, продай его – и получишь ночной кошмар. Где бы ни оказался Кануно – на соседней кофейной плантации или у португальцев в Порт-Ройале, он всегда будет мечтать о том, как бы вернуться обратно в «Арон Хилл» и перевешать здесь всех белых. Его надо не продавать, а ломать. Я знаю, Франц Брюгген мечтает о том, чтобы мы раздобыли для Кануно самую прочную веревку, и дело с концом. Его мозги окончательно прогнили от рома. Если я разрешу ему повесить Кануно, нам всем не поздоровится. Они придут ночью с мотыгами и ножами. Да, да, с ножами, маленький бомба, ты их просто не видел, но они у них есть. Они прячут их в земле, где те лежат, дожидаясь своего часа. И тогда лишь богу известно, что будет с плантацией мистера Бриггза. Нас здесь всего восемь человек, четверо из которых напиваются так, что не попадают горлышком бутылки себе в рот. Поэтому мы не будем трогать Кануно без какой-либо на то причины. Все должны видеть, что мы судим по справедливости.

Мистер Йооп замолчал, увлекшись чисткой зубов, но внезапно он схватил Тома за руку и серьезно посмотрел ему в лицо.

– На тебя можно положиться, Коллинз?

– Конечно, вы можете на меня положиться.

– На ирландца-то? – Йооп покачал головой. – Куда только катится мир!

Он откинулся назад и закурил свою трубку.

– Но я все же надеюсь, что можно, и не в последнюю очередь ради твоего же блага.

– Мастер Йооп может положиться на меня, – повторил Том и упрямо стиснул зубы.

Красные глаза сидящего напротив него мужчины приблизились к нему. Йооп неистово запыхтел трубкой, и на мгновение его белое лицо исчезло в клубах дыма.

– Смогу ли я положиться на тебя, когда все начнется? Ты ведь всё шепчешься, всё что-то обсуждаешь с Сахарным Джорджем. И каждый день обедаешь вместе с ним и Тото.

– Но Джордж и Тото – это совсем другое.

– Это то же самое, – Йооп откинулся назад. – Они тоже черные, не правда ли?

Том отвел взгляд и повторил, что мастер Йооп может на него положиться.

– Трудность в том, – пробормотал Йооп, – что я больше не могу полагаться на Джорджа. Когда-то он был предан мне, как Йау-Йау, но теперь Джордж стал другим. Из надежного слуги он превратился в услужливого слугу, а это, черт побери, совсем не то же самое. И когда наступит день и мы сломаем Кануно, вот увидишь, как отреагирует на это Джордж. Многие рабы – из тех, кто постарше, – прислушиваются к нему и возлагают на него надежды, отлично зная, что не найдется человека, знающего о варке сахара больше, чем он. Проблема с Джорджем в том, что он верит, будто сможет стать белым. Я наблюдал такое раньше, это очень странный и необъяснимый феномен. Некоторые домашние рабы воображают, будто их кожа может стать такой, как у их хозяев, но такого еще не случалось. Во всяком случае, я ничего об этом не слыхал. Знаешь ли ты хоть одного негра, который стал белым?

Том уставился на стол и покачал головой. Йооп поднял его лицо за подбородок и заглянул ему прямо в глаза.

– На самом деле я полагаюсь на тебя, Коллинз, – сказал он. – Более того, я полагаюсь на тебя больше, чем на кого-либо другого из надсмотрщиков. Мы с тобой сделаны из одного теста. Именно мы с тобой. Мы оба любим, чтобы все шло гладко, но не терпим, когда нам перечат. И мы не мешкаем, когда доходит до дела. Мистер и миссис Бриггз тоже многого ждут от Тома-бомбы. Хозяин даже рассказывал мне про свои планы в отношении этого способного мальчика. Ты лучше всех нас ездишь верхом, умеешь подковывать лошадей, чинить мельницы и рассказывать истории. Мало того! Ты теперь даже допущен в покои самой госпожи. Ты важная персона, Том.

Йооп откинулся на спинку стула и хитро улыбнулся.

– Итак, в чем же секрет популярности этого парня? Что за чертенок сидит в этом ирландце, который заставляет людей плясать под свою дудку? Даже мистер Бриггз и тот с упоением рассказывает ему о своих моделях и одевает в красный камзол во время званых обедов. Мне сказал Джордж, он, в свою очередь, узнал это от Тото, которой Бесси передала слова своей госпожи: «Мы можем положиться на Тома, потому что он неиспорченный».

Мастер Йооп осушил свой стакан, вытер рот и, похлопав себя по животу, наклонился к Тому.

– Ты неиспорченный? Ты и вправду чище сердцем, чем все остальные?

Том не ответил, но вспомнил о своих беседах с зеленым гекконом.

Йооп сплюнул на пол, зевнул и покачал головой.

– Ты ничем не лучше меня, – вздохнул он, – твои глаза выдают тебя, Том-бомба. От Йоопа невозможно что-либо скрыть, и я знаю, что ты глаз не сводишь с Франца, когда мы на поле. Смотришь на него и точишь свой нож. Оставь эти мысли. Он уже не жилец. Сопьется и сдохнет через год, не больше. Почему ты молчишь, Том?

– У нас с Брюггеном свои счеты, – хмуро ответил Том.

Йооп растянул рот в беззвучной ухмылке.

– Вот тебе и неиспорченный! Смешно. И грустно. Ты умный парень, Том. Оставь Франца в покое. Он долго не протянет. А у тебя большое будущее. Зачем же тратить силы на какого-то пьянчугу?

Йооп вздохнул и, осушив кружку с пивом, снова собрался уходить, но передумал и заговорил:

– Известно ли тебе, как я расправился с одним негром, который собирался поднять восстание? Я расскажу тебе, мой неиспорченный ирландец. Я послал его в город с одним из своих бомб. Пока его не было, мы обнаружили густой столб дыма на дальнем краю поля. Всякому было понятно, что это поджог, но нам удалось справиться с огнем прежде, чем он опустошил плантацию. И когда мой бомба вернулся домой из города, он поведал нам, что тот раб, что был с ним, по дороге сбежал и спрятался в тростнике, как раз на том месте, где появился огонь.

Йооп поскреб щеку.

– Тем же вечером мы нашли его и наказали, как того требуют правила. Вот как делаются дела, Том-бомба. Если у тебя, конечно, есть голова на плечах.

Все последующие дни Том пристально вглядывался в горизонт, выискивая малейшие признаки дыма; он ждал, что Франц Брюгген возьмет с собой в город Кануно, но ничего не происходило. Однако Том ощущал странное беспокойство, какое бывает в море перед бурей.

Ураган, которого он ждал, мог перевернуть вверх дном весь «Арон Хилл».

Мертвые были похоронены, вновь прибывшие заняли их места.

Каждое утро рабы вставали и шли работать, чтобы на заходе солнца снова возвратиться домой. Но их всегдашнее бормотание в шеренгах, не говоря уж о пении на полях, теперь сменилось гнетущей тишиной.

Когда минула неделя, а ситуация не улучшилась, мастер Йооп забрал у надсмотрщиков ром, но это только ухудшило обстановку. Обозленные бомбы теперь избивали рабов за малейший проступок.

Эта зловещая атмосфера чувствовалась даже на кухне. Всегда смешливая Тото замкнулась и все время молчала. Толстуха Бесси нервничала и яростно теребила фартук.

– Кануно, будь он неладен, – ворчала Бесси, – заморочил людям головы.

Из страха сказать больше, чем следует, Том перестал разговаривать с Джорджем. Лишь мисс Мисси и малышка Санди играли как прежде. И как бы безмятежно и буднично это ни выглядело, именно их игра стала той искрой, о которой говорил Йооп.

Том стоит в кабинете мистера Бриггза – красивой комнате с высокими этажерками из светлого дерева и сервантом, чьи полки уставлены бутылками. На письменном столе возвышается модель церкви. Бриггз занят работой. Он потратил месяцы, чтобы выпилить все детали из фанеры и раскрасить бумагу так, чтобы она напоминала черепицу. Он много работал, педантично и терпеливо, и теперь близок к воплощению своей мечты: созданию полной копии собора Святого Павла, что в Лондоне. Модель достигает в высоту половины человеческого роста, и уже осталось совсем немного до ее завершения.

Мистер Бриггз объясняет Тому, что сейчас он перешел к самому ответственному этапу, который называется сборкой.

– Видишь ли, Том, теперь все это нужно склеить. Но это не так-то просто. Самые мелкие элементы нужно склеивать в последнюю очередь, чтобы случайно не ошибиться и не склеить то, что не походит друг к другу. По этой же причине мы должны передвигаться чрезвычайно осторожно и исключительно в чулках, потому что святой Павел не терпит никаких сотрясений.

Маленький человечек трет руки и улыбается Тому, который кивает с понимающим видом.

– Я думаю, – говорит мистер Бриггз и, понизив голос до шепота, встает на колени перед моделью, – я думаю, что если бы Господь Бог захотел жить на земле, он бы обязательно выбрал для этого собор Святого Павла. Где же ему еще жить, как не там?

Сквозь высокое окно модели Том видит половину лица мужчины.

– Я построил мой собор исходя из точных пропорций. В оригинале его высота достигает почти 628 футов, а ширина 304 фута. Диаметр купола 136 футов, а высота от основания до вершины креста 444 фута. Все это затем было поделено на…

Договорить мистер Бриггз не успел, потому что его перебил душераздирающий крик, перешедший в громкий рев, потрясший все здание усадьбы.

Том смотрит на дверь, чувствуя, что звук приближается.

Через секунду дверь распахивается и в кабинет врывается кричащая мисс Мисси. Вся в слезах, она бросается на письменный стол отца, и купол вместе с задней частью собора рассыпаются, как карточный домик.

Далее начинается хаос.

Полчаса спустя мисс Мисси, Тото, Бесси и Сахарный Джордж собрались в кабинете мистера Бриггза. Том встал рядом с дверью. Он был слишком озабочен последствиями катастрофы, постигшей модель, и сначала даже не придал значения тому, что вызвало истерику мисс Мисси. Том переживал за мистера Бриггза, который едва сдерживал слезы.

Все это время его дочь визжала, словно ее жгли каленым железом. Бесси пыталась утешить ее, но все было напрасно. По виду девчонки и по ее одежде нельзя было понять, что приключилось. Но когда Мисси смогла говорить, она, задыхаясь от рыданий и злости, сказала:

– Санди ударила меня ремнем.

На щеке девчонки действительно виднелся едва заметный след, длинная розоватая полоска, тянувшаяся от виска до подбородка.

Услышав это, Тото и Джордж оставили кабинет. Бесси увела воющую Мисси в ее комнату. Остались только Том и мистер Бриггз. Последний сидел на стуле с поникшим видом.

Том медленно приблизился к нему.

– Мистер Бриггз, – осторожно обратился парень к хозяину плантации, – могу ли я для вас что-нибудь сделать?

Плантатор поднял голову и грустно посмотрел на него. В его глазах стояли слезы.

– Будь добр, приведи сюда Йоопа, – прошептал он.

Большая часть событий последующих суток прошла без участия Тома. Он был отправлен в поле, чтобы сменить там Брюггена, и когда вечером подъехал к главному зданию, спокойствие, пусть даже временное, было восстановлено.

Приглашенный доктор осмотрел мисс Мисси и констатировал, что шрам не опасен и исчезнет меньше чем за пару дней. Вся проблема была в сломанном соборе Святого Павла, не говоря уж о том, что черный ударил белого.

История была все та же: мисс Мисси играла с Санди, заставляя ее изображать пса, но игра, должно быть, наскучила малютке Морнинг, во всяком случае, она сняла с себя ошейник, а когда мисс Мисси велела ей надеть его обратно, Санди размахнулась кожаным ремнем и попала им мисс Мисси по лицу.

Санди больше не жила в хижине со своими родителями, ее поселили в одном из глинобитных домиков, где жили бомбы.

Йооп имел с мистером Бриггзом долгий разговор и, едва выйдя от него, тотчас вызвал к себе Тома.

Они сидят в доме Йоопа. Уже поздно, на дворе почти ночь. Йооп, одетый в свою лучшую одежду, осматривает пистолеты и застегивает пояс. Его сапоги сияют, наружу торчит ворот ослепительно белой рубашки.

– Помни, теперь речь идет о том, чтобы держать порох сухим, Том Коллинз.

– Мастер Йооп собирается в город?

– Да, я отправлюсь туда, когда рассветет. Думаю взять тебя с собой. Найди себе что-нибудь поприличней из одежды. До рассвета осталось всего три часа. Мы отправимся на невольничий рынок.

– Мы едем покупать рабов, мастер Йооп?

Голландец закуривает трубку.

– Покупать? Нет, мы будем продавать. Когда кто-то крушит половину собора Святого Павла, он должен заплатить за это.

Том неуверенно улыбается.

– Боюсь, я не совсем вас понимаю, – говорит он.

– Понимать, – фыркает Йооп, – да тут и понимать нечего. Она будет продана завтра утром. Вот и все.

– Кто будет продан? – шепчет Том, чувствуя, что волосы на его руках встают дыбом.

Йооп открывает дверь.

– Санди, – отвечает он.

* * *

Во сне все кажется зеленым. Зеленым, как океан, когда отплывешь достаточно далеко от берега. Свет странным образом кажется здесь ярче, и в то же время все словно укутано пеленой, а звуки сливаются в неразборчивый гул.

Над ним – небо, похожее на зеленого краба. Морское дно кишит людьми, которые что-то кричат и перебивают друг друга. Там и белые, и черные, бомбы и работорговцы, капитаны, штурманы, боцманы, матросы, плантаторы и солдаты в голубых мундирах. Кругом козы, овцы и лошади, какаду, хищные птицы с колпачками на головах и куры в клетках. Но прежде чем сон приводит Тома в портовый квартал Порт-Ройала, он оказывается во дворе плантации. Том рад, что он находится на морском дне и потому не слышит криков Тото, когда они садятся в седла. Вода подергивается зыбью, и лицо Сахарного Джорджа расплывается. Здоровенный негр стоит на коленях, но, к счастью, Том не может видеть его лица. Все остальные бомбы вышли наружу, хотя еще очень рано. Они держат наготове ружья с зажженными фитилями. Остальные рабы заперты в бараке. Бомба Брюгген хватает и держит Тото, когда мастер Йооп и Том выезжают со двора вместе с Санди Морнинг, чьи руки связаны за спиной. Она сидит на низкорослом мерине и испуганно переводит взгляд с мамы на Тома и обратно. Но все это, как было уже сказано, происходит под водой, поэтому он не может слышать ее рыданий, и вскоре ее слезы растворяются в ненасытном океане.

Над Порт-Ройалом восходит солнце, и аукцион начинается.

Том сидит на лошади и следит за происходящим. Вокруг галдят, шумят и жестикулируют. Звенят монеты. Кто-то меняет, кто-то продает, но большинство покупают. Том видит толстого мужчину и его еще более толстого бомбу, которые осматривают руки и ноги Санди. Они заглядывают ей в рот, но, насколько Тому известно, у Санди здоровые зубы.

Йооп ван дер Арле стоит, повернувшись спиной, словно не имеет к происходящему ровно никакого отношения. Но вот он получает мешочек с деньгами и вскакивает на своего коня, который стоит рядом с лошадью Тома.

Теперь вода начинает волноваться всерьез, и образ малышки Санди Морнинг тает и исчезает в океане. Место пустеет, вода закручивается и уносит всех прочь – людей, зверей, рабов, торговцев, повозки, поросят, коров и овец.

Остаются лишь черная гладь воды и синее ночное небо, откуда полная луна посылает вниз свой голубой луч. Косой столб света, что связывает небо и море.

В луче света, упорно загребая воду, плывет мальчишка. Он хочет достать с морского дна драгоценную добычу – утонувшее на закате солнце.

 

Глава 13. Тото

Крыса сидела между желтых стеблей тростника и, умываясь, приводила себя в порядок. Это был крупный экземпляр, немногим меньше кошки, старый, но еще не дряхлый и, судя по толщине, ведущий очень даже неплохую жизнь. Том ненавидел крыс и всюду, где мог, охотился на них. Он знал, что старыми становятся лишь умные крысы, а потому такая крыса опасна. У кошки девять жизней, у крысы же только одна, зато в девять раз длиннее.

Том знал, что этим грызунам нельзя верить, их внешний вид зачастую обманчив. Никто в целом свете не мог лучше крыс прикидываться жалкими и убогими, но если бы они могли говорить, то поведали бы миру множество леденящих кровь и внушающих ужас историй. Убийства с поджогами, кораблекрушения и мятежи – и рядом всегда маленький, покрытый шерстью свидетель с длинным голым хвостом. В его взгляде, который выдает крысу с головой, можно прочесть историю жизни, сравнимой по длине с человеческой.

«Вот такие они, эти крысы, – думал Том, подкрадываясь ближе к намеченной цели. – Вместе мы странствуем – человек и крыса – с общей мыслью истребить друг друга; и исход этого противостояния до сих пор неясен. Когда люди пересекают океан, начиная новую жизнь и осваивая новые земли, в трюме их всегда сопровождают невидимые пассажиры. Укусы их желтых зубов несут чуму».

Том медленно вытаскивает свой кинжал, стараясь не выдать себя движением или звуком. Он уже с полчаса – одновременно с чувством отвращения и восхищения – следит за крысой, и теперь лезвие его ножа, зажатого между большим и указательным пальцами левой руки, готово поразить цель.

Том задерживает дыхание и прикидывает, насколько далеко он сможет завести руку назад и не выдать себя при этом. Луна освещает «Арон Хилл».

Все последние ночи он проводит на охоте, и, хотя удача не всегда сопутствует ему, Том уже прикончил пятерых крыс. Он не может спать. Собачья будка кажется ему тесной, а бушующая в груди ярость – невыносимой.

Днем он разъезжает по плантации сахарного тростника и командует неграми, которые продолжают работать в прежнем ритме. Все бомбы в поле, и даже сам Йооп ван дер Арле весь день в седле и зорко наблюдает за происходящим.

– Послушай меня, Коллинз, – говорит голландец, – иди лучше выспись, ты жутко выглядишь.

Но Том не может спать.

Он больше не бывает на кухне и избегает Джорджа, которому теперь кроме выполнения своих каждодневных обязанностей приходится еще и присматривать за женой, которая после всего случившегося слегла. Том не знает, что с Тото, но думает, что это вряд ли что-нибудь серьезное, потому что врача к ней не вызывали. Иногда Тото ненадолго встает и помогает Бесси, потом возвращается обратно в свою хижину, где ложится лицом к стене.

– Тото скоро станет лучше, – говорит Бесси, но Том ей не верит. Он видел, как Тото бродит по ночам. Как бледный призрак, она блуждает по дороге, пока Джордж не спохватывается и не отводит ее домой.

Во второй половине дня Том сидит у миссис Бриггз, которая потчует его историями о своих бесчисленных болячках, своем справедливом Боге, своей сильной тоске по родителям и своем счастливом детстве. Том может отбарабанить уже довольно много «поэзии», что он охотно и делает, декламируя стихи мертвой крысе, когда плетется домой с полей.

В свободное от уроков время мисс Мисси стала навещать Тома. Она угощала его миндальными пирожными, и Том их ел, потому что был большим сладкоежкой.

Однажды она сказала, что хочет вымыть ему голову. У Тома нет никакого желания мыть голову, но когда мисс Мисси говорит, что она хочет вымыть ему голову, тут уже никуда не денешься.

Он сидит на стуле в кухне. У буфета стоит мисс Мисси, одетая в фартук и с засученными рукавами. Волосы следует промывать несколько раз. Снова и снова, пока они не станут чистыми.

– Зато вшей не будет, – говорит девочка.

В этот момент Том видит Сахарного Джорджа, проходящего мимо окон кухни. Быть может, у Джорджа болит спина или его так подкосила болезнь жены, но теперь он ходит совсем по-другому, его походка изменилась. И когда он видит Тома, сидящего в компании мисс Мисси и с расческой в волосах, он улыбается ему, словно чужой, и кивает, думая о чем-то своем. У Сахарного Джорджа теперь совсем другая улыбка, от нее обнажаются десны и раздуваются ноздри. Все это выглядит очень странно, но спроси его, чему он смеется, ответа не получишь. Бесси говорит, что Том должен оставить Джорджа в покое, и Том соглашается – при сложившихся обстоятельствах это самое разумное, что он может сделать.

Прошло четырнадцать дней. Две недели назад Джордж и Тото в последний раз видели свою дочь Санди, увозимую по дороге в город. Четырнадцать дней, десять миндальных пирожных и пяток убитых крыс.

Мисс Мисси может причесывать Тома часами, но тут вмешивается Бесси и говорит, что, пожалуй, уже хватит. Мисс Мисси перехватывает влажные волосы Тома лентой, он встает и уходит.

– А тебя не учили говорить спасибо? – обиженно кричит ему вдогонку мисс Мисси.

– Этого еще не хватало.

Она тут же бросается за ним в погоню и настигает его уже в саду.

– Что ты сказал?

– Я сказал, спасибо вам за то, что вымыли мне голову, мисс Мисси.

– Вот как? Значит, я неправильно расслышала.

Какое-то время они стоят и буравят друг друга взглядами. Внезапно она кладет свою ладонь ему на щеку. Ее пальцы очерчивают его ухо. Том с прищуром смотрит на нее, но мисс Мисси не убирает руку. Ее взгляд словно говорит: видишь, я могу делать все, что захочу. Ее рука дотрагивается до подбородка Тома, затем снова доходит до щеки, но прикосновения уже не такие нежные. Внезапно она ударяет его по лицу. Сначала мягко, затем сильнее и, когда он не реагирует, проводит ногтем по его коже.

Мисс Мисси улыбается.

– Какой ты у нас гордый. И стойкий. Теперь у тебя останется шрам. Ах, как жаль! Ну давай, прочти мне что-нибудь из твоих стихов.

– Обычно я читаю стихи только крысам, – Том сплевывает. – Но могу сделать исключение. Прочитаю одну строчку.

– Давай хотя бы одну, – говорит Мисси.

Глядя на нее, Том произносит:

– Над шрамом шутит тот, кто не был ранен…

Мисс Мисси разочарованно смотрит на него.

– Какая же это поэзия? Разве это красиво? Повтори!

Том пожимает плечами и повторяет.

– Прочти что-нибудь еще, Том-бомба.

– Больше я не помню.

– Ты лжешь. Ты не уйдешь отсюда, пока не прочтешь еще. И чтобы на этот раз никаких противных ран.

– Тогда мне придется остаться здесь, потому что больше я действительно ничего не помню. Если только мисс Мисси не хочет услышать что-нибудь из Псалтыря.

Лицо мисс Мисси оказывается слишком близко, особенно ее маленький рот. Она смотрит на щеку Тома. Он чувствует, как кончик ее носа касается его кожи, и делает шаг назад.

Она улыбается, но как-то неуверенно.

– Ты что – подумал, что я хочу тебя поцеловать? Бог мой, ты действительно подумал, что я хочу тебя поцеловать?!

Том смотрит, как она бежит прочь, ссутулившись, то ли истерично хохоча, то ли рыдая.

На следующий день, когда он читал Библию в комнате миссис Бриггз, госпожа сказала ему, что ей не нравится, когда Том позволяет себе вольности по отношению к ее дочери.

– Вольности, мэм?

– Ты знаешь, о чем я говорю. Я видела вас вместе. Но ты должен понимать, что это неправильно. Ты должен научиться себя вести.

Том знал, что крысы могут часами приводить себя в порядок. По их виду не скажешь, что они чистоплотные животные, но людям про крыс до сих пор мало что известно. Возможно, например, что вот эта крыса, которая сейчас сидит перед ним, совершила целое путешествие, приплыв из Европы. Такие мысли с трудом укладываются в голове. Но Тому они не кажутся неправдоподобными. Эта крыса вполне может быть родом из Испании. Папаша нескольких сотен юных крысят.

Том, стараясь не шуметь, отвел руку как можно дальше назад и метнул нож.

По ночам он наведывается в барак, где живут рабы. За ним по пятам идут еще трое бомб, впереди со спиртовой лампой шагает рябой Пьер.

Чернокожие спят. А может быть, и нет, быть может, свет разбудил их и они лишь притворяются, что спят. Кто их разберет. Бомбы пересчитывают негров каждые два часа. Рабы должны знать, что они находятся под неусыпным надзором.

Вот они подходят к лежанке Кануно, Пьер останавливается и светит лампой прямо негру в лицо. Кануно не спит и даже не пытается этого скрыть. Он лежит на боку и буравит взглядом стену.

– Он никогда не спит, – шепчет Пьер, – он ждет. Прямо сейчас он представляет себе, будто никого из нас здесь нет, а он в совершенно другом месте.

Пьер по прозвищу Волк садится на корточки перед Кануно и водит лампой туда-сюда, освещая его черное лицо.

– Ты жив, ниггер? – шепчет он.

Кануно смотрит на него, но его взгляд ничего не выражает.

* * *

Том навещает Тото, которая все еще находится в постели. Когда он заходит в хижину, она привстает, но тут же ложится обратно и поворачивается к нему спиной. Том принес для нее миску супа. Но она его не хочет.

Они стоят на кухне, Том и Бесси. На огне закипает котелок с водой. Том нарезает зелень: базилик, кориандр и сухой хвощ. От матери он знает, что эти травы помогают от чахотки и от тоски.

Бесси молча наблюдает, как он готовит, но когда он с миской обжигающего супа в руках направляется к двери, она внезапно загораживает ему дорогу. Глаза негритянки строги и печальны, но голос звучит твердо:

– Исчезни, ирландец, вернись туда, откуда ты родом. Ты чужой здесь, понимаешь? От тебя одни несчастья.

– Что ты сказала?

– Ты и твои штучки… суешь нос куда не надо. Возвращайся туда, откуда пришел. Забирай свой дрянной суп и уходи. Его все равно никто не станет есть.

Том отталкивает служанку, но та вцепляется в него мертвой хваткой.

– Я ненавижу тебя, Том Коллинз, – шипит она, – слышишь, что я говорю? Я тебя ненавижу! Каждую ночь я молюсь, чтобы ты сдох в своей постели.

Том отставляет суп и на мгновение поворачивается к рабыне спиной, но внезапно поворачивается и приставляет нож к ее горлу.

– Не пристало черному так говорить с белым, – зло произносит он. – Если я только захочу, то разделаюсь с тобой, и мне ничего за это не будет. Ни-че-го. А твое толстое тело отволокут за барак рабов и засыплют землей, а на следующий день на кухне появится другая Бесси.

Толстуха затряслась от страха.

– Не смей при мне вякать, – продолжал Том. – Думать можешь все, что хочешь, мне все равно. Но на кухне мистера Бриггза держи свой рот на замке. Здесь ты – черная рабыня, а я – белый надсмотрщик. Понятно тебе, Бесси?

– Понятно, бомба, – испуганно прошептала служанка.

Нож свистнул в воздухе и вонзился в сухую землю всего в паре сантиметров от крысы. Грызун подскочил и метнулся в заросли тростника, исчезнув с тихим сухим шелестом. Но Том почти тут же пустился за ним в погоню. Молниеносным движением он выдернул нож из земли и понесся по следу крысы. Животное стало жертвой собственной жадности. Маленькие ножки справлялись со своей работой безупречно, но вот толстое коричневое тело крысы было слишком тяжелым. Том не отставал от нее ни на шаг. Он был уверен, что у крысы где-то поблизости должно быть гнездо, куда она теперь инстинктивно стремилась. Так оно и оказалось. Животное внезапно скрылось в незаметной ложбинке, на дне которой, прямо на виду, под безжалостным светом желтой луны, лежал глиняный горшок. Крыса, верно, думала, что ее никто не заметит среди сухих листьев, которые она так любовно собрала, чтобы укрыть ими отверстие в горшке. А быть может, она так устала от погони, что уже плохо соображала. Том подождал, пока его дыхание выровняется, и тут до его слуха донесся отчетливый писк маленьких крысят. Он едва поверил своей удаче. Острием ножа Том откинул верхний слой листьев и увидел гнездо, в котором было шесть светло-розовых крысят. Еще совсем слепые и беззащитные, они сидели тесно прижавшись друг к другу. Их мать смотрела на Тома, грозно обнажив свои длинные желтые зубы. Крыса не сводила глаз с его лица, поэтому не заметила и пропустила тот момент, когда Том медленно поднялся и, занеся ногу, наступил сапогом прямо ей на хвост. Животное наконец осознало опасность, но было уже поздно. Умение Тома метать ножи еще никогда его не подводило.

Крысята же были еще так малы, что он, не задумываясь, подавил их всех каблуком сапога.

Том сидит в седле и чувствует, как сон подкрадывается к нему, наливая все тело свинцовой тяжестью. Он пытается сопротивляться, но соблазн слишком велик. На мгновение он закрывает глаза. Монотонный стук мотыг навевает на него дремоту. Он откидывает голову назад и видит крысу с лицом Бесси, но внезапно спину пронзает боль. Том вздрагивает и замечает Йоопа, который подъехал к нему, держа в руках свою трость.

– Ты спишь!

– Я просто закрыл глаза.

– Ты спишь. Будешь спать во время работы, отведаешь моей плети. Возвращайся домой и хорошенько выспись. Убирайся.

Рядом с домом Том медленно слезает с лошади. Обычно по возвращении с поля он чистит животное скребницей, но сегодня у него на это нет сил.

До захода солнца остается всего один час. Том покинул конюшню и уже направился было к своему крошечному домику, когда внезапно увидел ее. Она мчалась по дороге по направлению к большому сараю с воротами и вывеской, на которой стояло «Арон Хилл». На каждом плече она тащила по узлу, но не это взволновало его, а то, как она бежала. Словно за ней кто-то гнался. Хотя, насколько Том мог видеть, Тото никто не преследовал. И на больную она была совсем не похожа, скорее уж наоборот…

Том упал на солому и, закрыв глаза, подумал, что время для побега выбрано удачно.

– Все бомбы в поле, – пробормотал он, – госпожа спит до ужина, мисс Мисси сидит в классной комнате, а мистер Бриггз в городе и вернется домой только к вечеру.

– Тото убегает, – вздохнул Том, проваливаясь в сон. – Она бежит так, словно кто-то гонится за ней с ножом. Наверное, я должен что-то сделать. Но лучше сказать, что я вообще ее не видел, тогда и вопросов меньше будет.

То, что Тото сбежала, стало известно только на следующий день.

Мистер и миссис Бриггз думали, что их служанка больна, потому и не хватились ее сразу. А Бесси была явно поражена таким глупым поступком, равно как и Джордж, который вообще-то должен был первым заметить, что его жена сбежала.

– Я разговаривал с мистером Бриггзом, – сказал Йооп Тому. – Он считает, что нам следует выждать. Большинство беглых рабов раскаиваются и возвращаются обратно. Думаю, Тото поступит так же.

– А что говорит Джордж? – спросил Том.

Голландец подошел к двери и выглянул в сгущающиеся сумерки.

– Он ничего не говорит. Мы должны оставить старину Джорджа в покое. Едва ли он снова станет прежним. Его жене некуда идти, и, когда она это поймет, она сама придет проситься, чтобы ее взяли обратно. Уж поверь мне, я такого навидался. В прежние времена даже присказка была, что беглый раб, вернувшийся обратно домой, становится самым послушным рабом. Негры, побывавшие в бегах, рассказывают потом, как им досталось на свободе, и тем самым удерживают других от подобных глупостей. Я видел их, Том. Видел, как они слонялись по улочкам Порт-Ройала, грязные, изможденные, с диким взглядом и с оскалом как у зверей. Но тебе, ирландец Коллинз, не следует забивать этим голову. Лучше спи по ночам, а за крысами будешь охотиться тогда, когда тебя об этом попросят. Собственно говоря, здесь есть только одна крыса, за которой нужен глаз да глаз. Я чувствую, что время уже близко. Весь песок в наших с Кануно песочных часах вот-вот упадет на дно.

Том поправляет миссис Бриггз подушку, чтобы та лежала как надо – не слишком высоко, чтобы не давила на затылок и не вызывала головную боль, но и не слишком низко, потому что от этого портится осанка.

Том возится с подушкой, смотрит в окно и думает о Тото. Он представляет, как она, высокая и стройная, проходит мимо, придерживая на голове груду выстиранного белья и распространяя вокруг себя аромат чистоты и свежести. Трудно представить Тото на улицах Порт-Ройала. А еще трудней представить ее одичавшей, с безумным блеском в глазах.

– А то, что она ищет, – вздыхает Йооп ван дер Арле, – она все равно никогда не найдет.

Том мысленно видит перед собой дочку Тото, малышку Санди Морнинг, с ее худенькими ручками и упрямым вихром на лбу.

– Сегодня, – говорит миссис Бриггз и закрывает глаза, – я чувствую себя немного лучше, чем вчера. Все зависит от того, сколько я сплю. На самом деле я очень страдаю от местного климата. В Англии всегда прохладно. Ах, благословенный английский дождь! Ты сам видишь, моя кожа не создана для этого солнца. Мой муж обещал мне, что мы сможем на будущий год навестить родину, но я страшусь этого путешествия. Мистер Бриггз уже присмотрел судно, на котором мы сможем отправиться в плавание. Команда – исключительно британцы. Нас будет охранять военный корабль с тремя пушками и с 250 людьми вооруженного экипажа. Это все же утешает. Будь добр, открой окно, Том. Нет, лучше закрой. Слишком сквозит. Ребенком я пела в хоре… Будь любезен, раскрой веер. Мне слишком душно. Быстрее, бомба, быстрее работай веером. Вот так, да, не закрывай его, не то у меня сейчас случится приступ удушья. Порой мне становится ужасно душно и совсем нечем дышать. Не мог бы ты принести мне немного лимонаду?

Том ложится на солому. Закрывает глаза и думает о том псе, в чьей будке он сейчас живет.

– Должно быть, Бриггзы любили эту дворнягу, – бормочет он, – раз построили ей такую славную лачугу.

Затем он шепчет имя своей матери и пытается вспомнить голос сестры, но это плохо у него получается.

Неужели они до сих пор ловят вшей в голове сеньора Лопеса и моют ему ноги? Разливают посетителям пиво, трут полы и скоблят стойку? Интересно, не забывает ли Теодора присматривать за его лодкой? Конечно же, не забывает.

Том бормочет стихи, но не из Псалтыря и не из той поэзии, которой Сара Бриггз наслушалась в своих лондонских театрах.

– Приди, святая любящая ночь! – бормочет он и уносится прочь на спине зеленого пеликана.

 

Глава 14. Кануно

Дымок, похожий на узкий столбик, появился в юго-западной части плантации. Ветер быстро снес его вправо, и он пропал, словно потух. Но вскоре возник снова, только теперь он потемнел и стал толще.

Обнаружила его Бесси. Ее крик разбудил сначала Тома, а следом поднял на ноги всех остальных.

До рассвета оставалось совсем немного, и Бесси, как всегда, вышла из дома, чтобы собрать яйца у кур, когда заметила дым. Но вместо того чтобы разбудить мастера Йоопа, она перебудила криком всю округу.

Том торопится, натягивая на бегу штаны. Первый, кого он видит, не считая кричащей Бесси, – это Йооп ван дер Арле, который стоит перед бараком с двумя пистолетами за поясом.

Из хижин вываливаются остальные надсмотрщики, полуодетые, но вооруженные до зубов. Йооп дует в специальный свисток, что означает пожарную тревогу.

Следом он подзывает к себе Тома и просит его сбегать за Джорджем.

По дороге к хижинам, где живут домашние слуги, Том замечает мистера Бриггза, который выскакивает во двор вместе с мисс Мисси. Девчонка показывает на дым в глубине поля. С того места, где они стоят, он похож на черный непослушный завиток на фоне светлеющего небосклона.

Самовозгорание! Единственное слово, которое пришло на ум Тому, когда он несся к жилью Джорджа. Стебли сахарного тростника были сухими до треска; им не нужно было много, чтобы вспыхнуть в один момент. В то же время внутренний голос твердит ему, что ночные самовозгорания попирают все законы природы, если только не считать людей частью природы. Ну а если это поджог, то ночь – самое подходящее время для таких дел.

Том распахнул дверь в хижину Джорджа, громко зовя его по имени. С дороги доносится стук копыт, громко звонит церковный колокол.

Том часто бывал в хижине Тото и Джорджа. В ней была всего одна большая комната. Три стула – один маленький и два больших, – сделанные умелыми руками Джорджа, стояли вокруг стола, на котором лежал букет свежих цветов. Повсюду царили чистота и порядок, но здесь никого не было.

Том помчался обратно на двор и тотчас же увидел Кануно, закованного в кандалы.

На крыльцо главного здания высыпало все семейство Бриггзов в полном составе, но Йооп очень вежливо и вместе с тем решительно попросил их зайти в дом. Группа рабов, с граблями и лопатами, была уже на пути к широкой тропе, идущей через всю плантацию. Заплакали дети и запричитали женщины, но им было велено заткнуться.

Дым на поле уже принял другую форму и широким одеялом поплыл над сухими зарослями тростника. Вся западная часть плантации горела, огонь распространялся дальше.

– Коллинз, – завопил Йооп, – где тебя черти носят? Где Джордж?

– Джорджа там не было, мастер Йооп.

Йооп приблизился вплотную к Тому и схватил его за руку.

– Значит, он где-то еще, ясно? Найди его!

Том побывал везде, где только можно, но уже начинал догадываться, что он вряд ли найдет Сахарного Джорджа.

В конце концов он примчался на конюшню, оседлал свою лошадь и вывел ее на двор.

Мистер Бриггз бурно обсуждал случившееся с мастером Йоопом, который говорил, что ситуация вышла из-под контроля и что при сложившихся обстоятельствах это единственный выход.

Идея состояла в том, что все семейство Бриггзов должно отправиться на соседнюю плантацию и погостить там какое-то время, пока Йооп со своими людьми все не уладит.

Короткое время спустя лошади были запряжены, и из ворот плантации на дорогу выехала коляска.

Йооп отправил Тома обратно в конюшню, а сам тем временем проверил оковы на лодыжках Кануно.

– Его приятелей мы заперли в бараке. Волк и остальные останутся здесь, я же поеду и посмотрю, что там делается.

Йооп перевел взгляд на столб дыма, поднимавшийся на горизонте, и закурил свою трубку. При этом он не казался особенно взволнованным, удивленным или разгневанным.

Он даже подмигнул Тому.

– Ты ведь понимаешь, что будет дальше, не так ли?

– Да… И нет, – пробормотал Том.

– Все скаковые лошади семейства Бриггз на месте, – сказал Йооп, – значит, тот, кто это сделал, передвигается пешком. И насколько я могу судить по дыму и по тому месту, где начался пожар, этот человек все еще находится в тростнике, потому что на своих двоих далеко не убежишь. Думаю, он захочет посмотреть результат своих трудов в надежде, что дотла сгорит не только урожай, но и весь «Арон Хилл» в придачу.

Йооп подтянул штаны и прищурил глаза.

– Но, думаю, нам придется его разочаровать. Франц уже там, и если кому и под силу выследить поджигателя, так только ему, Францу Брюггену. Он взял с собой ищеек с кофейной плантации. Двенадцать собак натасканы на поиск негров. Если, не дай бог, наткнешься на одну из них, сразу сигай на лошадь. Что касается приятелей Кануно, то они заперты в бараке. Я отдал приказ без предупреждения стрелять в первого, кто высунется наружу. Думаю, это удержит их от соблазна воспользоваться ситуацией.

– Разве мы не должны послать всех людей в поле, мастер Йооп?

– Ты рехнулся, Коллинз?

Красные глаза Йоопа свирепо блеснули.

– Разве ты не видишь, что происходит?

– Объясните мне, что происходит, мастер Йооп.

Губы голландца искривились в усмешке.

– Объяснить? Ну что ж, это… – Йооп вывесил язык наружу и в притворном ужасе округлил глаза, – …это заговор, – прошептал он.

Том отвел взгляд и покачал головой.

– Приведи моего коня, – велел управляющий.

– Мастер Йооп! Это как-то связано с нами и Джорджем. Я не думаю, что Кануно к этому причастен. Хотя и не понимаю, как Сахарный Джордж мог решиться на такое…

– Боже мой, боже мой, Коллинз…

Йооп вскочил на коня и обернулся.

– Сколько же тебе еще нужно узнать, малыш. Но это подождет. Наш общий друг Франц Брюгген уже выехал туда с благословения мистера Бриггза, хозяин дал ему поручение действовать по собственному усмотрению. Мы найдем этого поджигателя, это я тебе обещаю. Веревка для него уже припасена. Еще до конца дня на самом высоком дереве, какое только найдется на плантации, будет висеть большой черный фрукт. И когда Джорджа не станет, придет черед того, кто стоит сейчас во дворе. Мы должны произвести чистку, Том. Понимаешь, что я говорю? Чистку.

Йооп повернул коня.

– Бери с собой остальных бомб и заставь этих черных вкалывать, как они никогда еще раньше не вкалывали. Хватайте всех – женщин, детей. Некоторые из них до смерти боятся огня, но плевать. Вы со своими плетками устроите для них ад почище любого пламени.

– Да, мастер Йооп.

– Езжай. И еще, Том, возьми себя в руки. Сегодня ты можешь себя показать. Я не позволю, чтобы мою репутацию испортил какой-то сахарный негр.

Лошадь неслась через замысловатый лабиринт широких и узких тропинок. Сначала направо, потом налево. Том не следовал какому-либо плану, полагаясь лишь на свое чутье.

Он отъехал от широкой дороги, ведущей через поле, и теперь дым был позади него. Солнце поднялось уже высоко. Душная вонь накрыла собой всю плантацию.

Копыта жеребца тяжело стучали по земле, и их стук смешивался с тявканьем ищеек.

Том оглянулся через плечо, чтобы посмотреть, насколько далеко распространился огонь. Он впервые видел пожар и, в отличие от негров, которые приближались к пламени лишь под угрозой плети, страха перед огнем не испытывал.

– Другого выхода нет, – пробормотал он и пришпорил лошадь.

Едкий запах гари проникал в легкие и в кровь, и Том понемногу начинал осознавать всю мощь огненной стихии.

Он придержал лошадь, соскочил с седла и прислушался. Но слышно было только собачье тявканье, которое то приближалось, то удалялось, пока наконец не переросло в протяжный вой.

Том поднял голову и посмотрел наверх. Над ним плыл гигантский парус из дыма.

Он стремительно поднялся на стременах и увидел, как огромное дымовое облако за несколько секунд накрыло большую часть тростниковой плантации.

Первый раз в жизни Том увидел, как белое, словно мел, море пламени с молниеносной скоростью пожирает сухие стебли. Одна лишь мысль о том, что где-то там сейчас находятся люди, была невыносимой.

Лошадь поднялась на задние ноги и захрапела, но Том только глубже всадил шпоры ей в бока и поскакал на восток. Потом остановился, резко поменял направление и принялся кружить, обдумывая ситуацию. Что делать? Вернуться или поискать остальных? Быть может, все давно спасаются бегством, а может, рабы под руководством бомб уже выкопали противопожарную полосу?

Том не знал, в какую сторону податься, и, надеясь найти мастера Йоопа, решил двигаться в том направлении, откуда доносился собачий лай.

Но далеко уехать ему не удалось.

Лошадь внезапно поднялась на дыбы и чуть было не сбросила его. На земле, скорчившись, лежало человеческое существо. Тому хватило одного взгляда, чтобы узнать Сахарного Джорджа.

Раб смотрел на него с диким испугом на лице. Он не шевелился, и было похоже, что он смирился со своей судьбой. Поза Джорджа свидетельствовала о том, что он провел здесь уже много времени, напуганный, измученный, почти отчаявшийся. Он, конечно, тоже слышал собачий лай и знал, что с ним будет, если его обнаружат.

Том соскочил с лошади, и Джордж попятился назад. Он был весь в грязи, копоти и саже, с израненными руками и ногами. Его сердце колотилось так сильно, что все тело содрогалось, словно в конвульсиях.

– Джордж, – прошептал Том.

Раб качнул головой.

– Черт возьми, Джордж. Что ты тут делаешь?

– Оставь меня.

– Оставить тебя? – Том сжал кулаки. – Тогда выбирай, у тебя два пути: либо броситься в пламя, либо угодить в лапы Францу Брюггену.

– Оставь меня, Том, оставь меня…

Страх, переполнявший Джорджа, перерос в рыдания. Он спрятал лицо в ладонях и принялся бормотать имя жены. Опустившись на все четыре конечности, он скулил, словно побитый плетью пес.

Том стоял над ним, держа в руках поводья.

– Вставай, Джордж.

Сахарный Джордж обернулся и уставился на Тома.

– Тото никогда ее не найдет. Никогда, – зарыдал он.

Тому даже не нужно было спрашивать, о ком говорит Джордж.

Он отвернулся и бросил взгляд на седельную сумку, где лежали хлеб и печенье. Там же была вода, которой хватило бы на несколько дней.

– Зачем это, Джордж? – спросил Том, показывая на черный стелющийся дым.

– Ты спрашиваешь меня, зачем? Зачем?! Я что, действительно должен тебе объяснять??

Том отвернулся.

– Что с твоей женой? – тихо спросил он. – Что с Тото?

– Тото уже далеко.

– Ты знаешь, где она?

– Я знаю, что она меня ждет, но Тото ничего не знает об этом.

И Джордж посмотрел на свои запачканные сажей ладони.

Треск пламени оглушал. Дым черным покрывалом навис над плантацией. Том приблизился к Джорджу, который продолжал взирать на свои ладони.

– Уезжай отсюда, – сказал Том, – скачи на северо-восток, так ты попадешь на сельскую дорогу.

Он протянул Джорджу поводья.

Раб вытер лицо.

– Ты даже не понимаешь, что делаешь, Том-бомба, – прошептал он.

– Убирайся. Ну же!

Том подсадил Джорджа в седло и похлопал его по ноге.

– Но что ты скажешь мастеру Йоопу?

– Я ничего ему не скажу.

Том почувствовал, как мужество начинает покидать его и голос вот-вот сорвется на плач.

– Передавай от меня привет Тото, когда ее найдешь, – прошептал он.

На мгновение между ними воцарилась тишина.

Джордж кивнул и, наклонившись, положил свою ладонь на затылок Тому.

– Если бы ты был черным, – сказал он с улыбкой, – то был бы чертовски красивым парнишкой.

Том пожал плечами.

– Но ты рыжий, – прошептал Джордж.

– Да, я такой. А теперь гони, Джордж. Эй!

Том сильно хлопнул лошадь по крупу и увидел, как Джордж тут же уверенно взял контроль над животным в свои руки. Он в последний раз бросил взгляд на Тома и, подняв руку в коротком прощальном жесте, с рычанием вонзил пятки в бока лошади и был таков.

Меньше чем через час Том был дома. Все бараки и хижины опустели. В наступившей тишине было слышно только, как скрипел на ржавых петлях церковный колокол. К его звуку примешивался душераздирающий крик ослов в стойле.

Вокруг ни одной живой души. Убежали даже те, кто был заперт в доме.

Том бросил взгляд на поле. Дым начал менять форму. Длинные черные пальцы выпростались из огромного облака, которое вот-вот грозил разорвать ветер.

Он побежал в домик, выстроенный для Йау-Йау, пса, который был настолько умен, что вовремя помер, уступив место мальчишке по имени Том-бомба.

Но теперь Том-бомба уходил в прошлое, как и Йау-Йау.

– Том Коллинз, вот как меня зовут.

Он громко произнес свое имя, собирая вещи. Затем достал из-под половицы деньги – все свои сбережения после полугода службы у мистера Бриггза.

– Я пришел пешком и уйду пешком. Хотя можно было бы рискнуть и взять хорошего хозяйского скакуна. Но мне это совсем не нравится.

Руки у Тома вдруг затряслись. Сердце ухнуло в пятки. Дыхание перехватило, и ему пришлось зажать себе рот рукой, чтобы не закричать. Страх охватил его сразу, как огонь – сухой тростник. Все произошло слишком быстро. Он действовал не думая, но теперь наступило осознание. А следом за ним – раскаяние. Оно душило и рвалось криком наружу. Вот только время для этого было неподходящее. Он громко произнес:

– Сейчас не время, Том Коллинз.

И опустился на пол, чувствуя, как силы покидают его.

– Дурак ты, дурак, – пробормотал он, – когда же ты научишься сначала думать, а потом делать? Какого черта ты натворил? Что теперь будет? Они же найдут тебя. Франц Брюгген и те ищейки, они найдут тебя, Том. Когда все здесь сгорит дотла и останутся лишь пеньки, они бросятся искать рыжеволосого бомбу, который отдал свою лошадь поджигателю. Бомбу, который предал своего хозяина. Что скажет миссис Бриггз? Не говоря уж об Иисусе на кресте. Неужели он тоже меня осудит – или, наоборот, одобрит?

Том огляделся, но мысли, как блохи, скакали в голове. Йооп наденет ему на шею веревку и повесит на ближайшем дереве. Что ты наделал, Том? Откуда в твоем сердце эта жалость? Они же все равно найдут и Сахарного Джорджа, и всех остальных. Какой же он дурак – проторчать здесь целый год, чтобы найти одного раба, а вместо этого освободить другого. О чем он только думал?

Том снова огляделся.

– Я теряю время, – пробормотал он.

Закинув мешок с вещами на плечо, он покинул дом.

Том собирался уже пересечь двор, когда заметил здоровяка Кануно, который стоял у столба с кандалами на ногах и со связанными за спиной руками.

Тому не хотелось на него смотреть, но что-то внутри заставило его это сделать.

Судьба Кануно была предрешена: когда Йооп не найдет Джорджа, они повесят Кануно. Это только вопрос времени, часом позже или часом раньше. Это читалось в глазах негра. Он смотрел на Тома со смесью удивления и покорности своей судьбе.

– Ты нашел его, – сказал Кануно.

Том вздрогнул, до сих пор он не слышал от Кануно ни одного слова. Он удивился его спокойному тону и тому неожиданному, но хорошо знакомому акценту, который появляется, когда мешаешь испанский с английским.

Том кивнул.

Кануно посмотрел в сторону. На его губах заиграла легкая улыбка.

– Значит, Джордж теперь далеко, – тихо проговорил он.

Том бросил взгляд на загон с ослами. И вспомнил тот первый раз, когда он оказался во дворе «Арон Хилла». Тишина была такая же.

Он отправился на конюшню и, оседлав лошадей мистера Бриггза и мисс Мисси, вывел их на двор. Разыскал две фляжки, наполнил их водой из колодца, по дороге прихватил молоток и зубило. Примостившись у ног Кануно, Том одним ударом разбил оковы. Кануно в изумлении уставился на него.

– Я работал у кузнеца, – пояснил Том и развязал рабу руки.

– Это видно по твоим ладоням, – ответил Кануно.

Том кивнул и отбросил инструменты в сторону. «Да, – подумал он, – я работал у кузнеца, и я ловил сельдевых акул, натирал столы, охотился на крыс и угрожал людям, я видел изнанку жизни, спал под открытым небом и был так голоден, что ел ворованную еду, а теперь наворотил такого, что должен буду до конца жизни прятаться и скрываться. А виновата во всем эта чертова ирландская кровь, что течет в моих жилах. У нее своя воля, совсем как у линий на моей руке, и этого уже не изменить, ибо я сам выцарапал себе надпись на могиле в тот день, когда отправился в море на поиски обломков кораблекрушения. Что еще уготовила мне судьба?»

– Эй, кому тут еще сбить кандалы? – крикнул Том. – Йооп, ты слышишь меня?! – Том плакал и смеялся одновременно. Потом вытер нос и, схватив молоток, забросил его в кусты.

С закрытыми глазами он постоял немного, собираясь с мыслями, снова открыл глаза, посмотрел на небо, затянутое серой, угрожающего вида пеленой, и кивнул Кануно. Раб не двигался.

– Если ты хочешь что-то сказать, Кануно, – простонал Том, – то говори сейчас, пока я в хорошем настроении.

Кануно немного подумал, затем подошел к Тому и серьезно на него посмотрел.

– Когда я увидел тебя в бараке, – сказал он, – я уже знал, что так случится.

Кануно прикоснулся к своему клейму.

– Потому что у тебя самого оно есть, – прошептал он, – клеймо. Оно в твоих глазах.

– Это так заметно? – тоже шепотом спросил Том.

Кануно кивнул и попятился к хижинам рабов. При этом он не спускал глаз с Тома, который в свою очередь тоже безотрывно смотрел на него.

На мгновение негр пропал, исчезнув за дверью барака, который был его домом целых восемь лет. Когда Кануно появился снова, в его руках был узелок, который он быстро привязал к седлу. Он успел натянуть на себя рубашку и сунуть за пояс нож.

– Ну что, бомба, поехали? – спросил он.

– Да, поехали, – ответил Том, – только меня зовут Коллинз. Том Коллинз.

Кануно сказал, что он постарается это запомнить.

Вместе они выехали через ворота, на которых было написано «Арон Хилл». Том придержал лошадь. Кануно бросил на него взгляд.

– Куда теперь, Том Коллинз? – спросил он.

Том обреченно пожал плечами.

– Не знаю, но в любом случае на море.

Кануно окинул его взглядом и пробормотал, что это хорошая идея.

Том посмотрел на него.

– А ты? – спросил он.

– Обо мне не беспокойся.

Том кивнул.

– Удачи, – сказал он и повернул лошадь.

Кануно окликнул его и, сунув руку под рубашку, снял с себя амулет на кожаном шнурке.

Без лишних слов он повесил его на шею Тому.

– Он приносит удачу, – сказал Кануно, – раньше он принадлежал моим отцу и деду и был единственным, что оставалось у меня своего, когда я был продан восемь лет назад в рабство. Но теперь я свободный человек. И все благодаря тебе, Том-бомба.

– Коллинз, – поправил Том, разглядывая амулет. – Мое имя – Том Коллинз.

Кануно улыбнулся и повернул лошадь.

– Будь здоров, Том Коллинз, – крикнул он на прощание, – мои дети будут носить твое имя!

Том улыбнулся ему усталой улыбкой.

Секунду спустя Кануно уже исчез в столбе пыли. Том медлил, все еще слегка ошарашенный случившимся.

Он в последний раз взглянул на «Арон Хилл» и, повернув лошадь в противоположную сторону, издал громкий крик и понесся галопом прочь.

 

Глава 15. Жозефина Эль Касто

Он сидит на небольшом постоялом дворе в комнатушке под самой крышей, которая протекает, когда дующий с океана пассат приносит дождь. В городе стоит невыносимая жара, но ближе к вечеру воздух свежеет; большие тяжелые капли срываются со стен и потолка и собираются в стоящих на полу щербатых тарелках.

У затаившейся под стрехой сырости хорошо знакомый кислый запах плесени, тепло и влажность, смешиваясь, усиливают приторно-сладкую вонь от гниющих насекомых.

Шуршат тараканы, толстые, как мыши, и наглые, как крысы. Но у того, кто живет в щелях и трещинах старого дома, нет и не было имени – он появляется в сумеречную пору и кормится клещами, которые невидимы для всех, кроме него.

Тома вновь посетил его старый приятель.

Геккон таращится на него с деревянной балки, за которую держится своими маленькими желтыми лапками-присосками.

Том сразу узнает эту всезнающую и чуть настороженную улыбку, хотя геккон давно не удостаивал Тома своим вниманием.

– Хорошо здесь, – говорит геккон, высовывая язычок, – хотя запах мог бы быть и получше.

– От тебя же и пахнет, – вздыхает Том.

– О нет, это всё сырость, не говоря уж о страхе, который стекает по этим стенам. У страха смерти именно такой запах, и исходит он не от дерева, а от нового постояльца.

– Я мог бы запросто разрубить тебя пополам, мерзкая гадина.

– Мог бы, – усмехается геккон, – как нечего делать. Только зачем тебе половинки геккона?

– Заткнулась бы лучше, склизкая тварь, – цедит сквозь зубы Том.

– Извини, я просто подумал, что мое общество как-то тебя взбодрит. Значит, ошибся. Откуда бедной маленькой ящерке знать о людских печалях!

Том встает и почти вплотную приближается к ящерице. Потом переводит взгляд на свои руки.

– Мне уже кажется, что я тоже вот-вот позеленею, – шепчет он.

Геккон спускается вниз по стенке.

– К сожалению, я дальтоник, – говорит он, – но, сдается мне, над тобой нависла угроза, и твоя жизнь снова в опасности.

Том смотрит в окно, разговаривая сам с собой.

– Я достал из потока тьму и подарил этому городу ночь, и из тьмы вот-вот появится пятнистый леопард. Я – пеликан, а Йооп – хищный зверь. Он уже здесь. Тьма выдала меня, и теперь лишь вопрос времени, когда он обнаружит свою добычу.

Том оборачивается к своему гостю.

– Дай мне совет, старина геккон, скажи мне, что я должен сделать, чтобы вновь увидеть мать и сестру.

– Слабой ящерке не подобает давать человеку подобные советы, – язык рептилии трепещет от притворной скромности. – Но если я все же осмелюсь дать совет, который позволит спасти твою драгоценную жизнь, было бы по меньшей мере странно не потребовать за это что-то взамен, не правда ли?

Том прижимается затылком к стене и закрывает глаза.

– Может, мне все-таки остричь голову и подарить волосы тебе? – бормочет он.

– Скромность, конечно, добродетель, но жадность – тяжкий груз.

– Но мне нечего дать тебе взамен, – со стоном отвечает Том.

– Нет, кое-что у тебя есть. Видишь ли, маленькие ящерки вроде меня ничем не лучше остальных животных, которые мечтают лишь о том, чтобы стать похожими на вас, людей. Я удивляюсь, когда вижу, как вы смеетесь, плачете, поете, влюбляетесь. Кровь рептилии всегда прохладна, сердце бьется в одном и том же ритме, и ей не дано познать ни горя, ни радости.

– Чего же ты хочешь, геккон?

– От тебя, чье время истекает, я хочу нечто невидимое – твою душу. Получив ее, я прошепчу тебе на ушко, как выйти из затруднительного положения, которое грозит оборвать столь юную жизнь. Весь город кишит бомбами, и у всех на устах лишь одно имя. Оно звучит повсюду: Коллинз, шепчут улицы. Том, отзываются эхом переулки. Поджигатель, ревет прибой. Друг негров, завывает ветер. Так написано на той петле, что уже свита для твоей шеи.

– Ты хочешь мою душу. Но что я буду делать без души? Кем стану?

– Без души человек не чувствует страха, – геккон выговаривает каждое слово медленно, словно пробуя его на вкус. – Не знает мук совести и тоски по дому. Без души человеку не снятся плохие сны, и он не рыдает над утраченным.

– Тогда моя жизнь, – шепчет Том, – превратится в одну сплошную долгую ночь.

– Научишься жить, как живут ночные звери.

– Я знавал людей, которые совершили подобную сделку, поэтому отказываюсь. Лучше я еще раз увижу, как встает солнце, пусть даже этот раз будет последним. Твоя цена слишком высока, геккон, а твоя жадность будет стоить тебе жизни.

Том выхватывает нож, но, оглядевшись, обнаруживает, что он один.

Прошло три дня с тех пор, как он сбежал из «Арон Хилла».

Он бежал, пересаживаясь со шхуны на шлюп и с рыбацкой лодки на галеон, расплачиваясь не деньгами, а своими талантами и умениями. Ему казалось, что над ним тяготеет проклятие, что пламя, спалившее дотла половину плантации, выжгло у него на лбу: конокрад и поджигатель, который в придачу ко всем своим преступлениям освободил бунтаря Кануно, у которого на уме только одно – как отомстить белым.

Том смотрит на себя в зеркало и пытается вспомнить, когда в последний раз видел свое отражение. Скорее всего, еще дома, в комнате сеньора Лопеса. Потом вспоминает свою недолгую карьеру в качестве виночерпия, одетого в черные бархатные штаны с шелковыми лентами и туфли с квадратными носами. Из зеркала в холле «Арон Хилла» на него смотрел тогда беспечный рыжий паренек с сияющими глазами, смешливый и дерзкий, скорый на язык и уверенный в себе и в успехе своего дела. Имеющий твердую почву под ногами.

Все это теперь осталось в прошлом.

Вместо большого элегантного зеркала, висевшего в хозяйском доме в «Арон Хилле», – заляпанный мутный четырехугольник в бедной рамке. Вместо красивых одежд – чумазые штаны для верховой езды, драная рубашка и грязные сапоги, которые ему велики. Но все же самые большие перемены произошли у него внутри. Прежнего Тома Коллинза с Невиса больше нет. Он вытянулся и возмужал, и уже не улыбается, как прежде. Но больше всего изменился его взгляд.

Том смотрит на свое отражение так, словно оно принадлежит кому-то чужому и этот чужой изучает его теперь с сомнением, недоверием и грустью. Рыжие волосы потемнели и прилипли к голове, словно корка засохшей крови.

– Они ищут меня, – произносит худой рот. – Гонят меня, как зверя. Семеро жаждущих мести бомб с Йоопом ван дер Арле во главе. И они не успокоятся, пока не найдут меня. Не уснут, пока не расправятся со мной. Мое имя уже стоит на том столбе, на котором будет болтаться мое тело. В этом городе не так уж много рыжеволосых юнцов, и, хотя лошадь и прежняя одежда проданы, моя грива и мои зеленые глаза выдают меня с головой. И суток не пройдет, как пробьет мой последний час. Город кишит матросами, боцманами и доступными девками, которые за стакан рома охотно укажут бомбам комнатушку под крышей, где сидит беглец, вооруженный лишь кожаным амулетом и ракушкой с Невиса, которую давным-давно подарила ему девушка по имени Теодора Долорес Васкес. Она была известна своим острым языком и имела плохую привычку забирать подаренные ею вещи обратно. Для этой ракушки она сделала исключение, быть может, потому, что на свете таких ракушек миллионы, а может, наоборот, потому что эта – особенная. С Теодорой никогда ничего не знаешь наверняка.

– В такие времена, как сейчас, – говорит Том сам себе, – надо гнать от себя прочь суеверия, мрачные мысли и тоску по дому.

Но проходят еще одни сутки, а Том все сидит на полу и, бездумно пялясь в пространство, проклинает свою судьбу, свое невезение и свой характер – ведь, по правде говоря, все могло бы быть совсем иначе. Вместо того чтобы делить эту убогую комнатушку с крысами, жуками и тараканами, он мог бы сейчас полеживать себе на соломе в «Арон Хилле», сытый и довольный, и слушать, как его хвалят Йооп и мистер Бриггз. Том представляет, как он, сложив руки за спиной и выпятив грудь, стоит перед письменным столом с руинами собора Святого Павла и плантатор, переполняемый благодарностью к скромному ирландскому парнишке, обращается к нему с пылкой речью:

– От имени моей жены и себя самого – да что там! – от имени всей плантации я хочу сказать тебе спасибо, Том Коллинз. Спасибо тебе за твой неоценимый вклад! Без твоей помощи все бы сгинуло в огне, без тебя Сахарный Джордж и Кануно все еще были бы живы.

Том отвешивает поклон и получает в награду монету. Следом герой оказывается в покоях Сары Бриггз. Та благодарно ему улыбается и просит занять место рядом с ее постелью. Сегодня она будет читать ему, а не наоборот. Том закрывает глаза, и у него появляется такое чувство, словно он знает весь Псалтырь почти наизусть.

Но ничего этого не будет. Его чертов упрямый нрав сорвал все его планы. И теперь он сидит здесь, на полу, почти засунув голову в петлю, зная, что жить ему осталось всего несколько дней. Деньги кончились, их хватило только чтобы заплатить за ночлег, одежду и пару поношенных сапог, потому что в Порт-Ройале не принято ходить босиком.

Он переводит взгляд на дверь, запертую на крюк. Взрослый мужчина легко вышибет ее одним ударом.

Том прижимается ухом к стене.

Вечереет, и народ начинает стягиваться в таверну, где до ночи пьют, горланят песни и ведут бесконечные разговоры. «Розовый поросенок» – излюбленное место для моряков, желающих наняться на корабль.

Том смотрит поверх городских домов на длинную линию горизонта, за которую только что зашло солнце. Надежда найти шхуну, которая сможет забрать его в море, медленно тает с каждой минутой.

Том принимается собирать вещи, понимая, что больше не может оставаться в Порт-Ройале. Вскоре он уже спускается по лестнице и, разыскав трактирщика, рассчитывается с ним. Трактирщик – славный малый, и Том в придачу к ночлегу получает еще и ломоть хлеба на дорожку. Совсем неплохо для того, кто собирается пуститься в путь ночью.

Вскоре он уже сидит в полумраке в самом дальнем углу зала и равнодушно следит за представлением, которое совсем его не забавляет. Какой-то мужик, переодевшийся в женскую одежду и именующий себя Жозефиной Эль Касто, вальсирует по сцене и, кривляясь, поет высоким писклявым голоском. На женщину он совсем не похож. Волосатые ноги, крупное тело и черная повязка на глазу совершенно этому не способствуют. Возможно, именно это и веселит народ, а быть может, все дело в песне, которую поет мужчина. Он просит публику подпеть ему, и та охотно подхватывает куплет.

Том придвигается поближе к сцене. Вряд ли ему скоро представится возможность посмеяться, поэтому, пока есть время, почему бы не расслабиться и не начать подпевать вместе со всеми?

Здоровяк в женской одежде проделывает пару уморительных танцевальных па и, подмигнув своим единственным глазом, принимается напевать куплеты про то, как он бросает семью и уезжает странствовать по свету, публика хором подхватывает припев.

Народ залезает с ногами на скамейки, и Том понимает, что эта Жозефина Эль Касто обладает прирожденным талантом смешить людей. Том ведет себя как все остальные и кидает соленые орешки и зерно на сцену, где Жозефина вдруг падает и принимается смешно ругаться. Все это тоже часть представления. Настроение у Тома отличное.

Он беззаботно смеется. Вот он сгибается в очередном приступе хохота и вдруг цепенеет: в проеме двери стоит Йооп ван дер Арле и смотрит прямо на него.

В этот момент все собравшиеся дружно стукают кружками об стол и вместе с Жозефиной ревут припев.

Йооп не один. С ним Франц Брюгген, и вдвоем они бросаются вперед. Красные глаза голландца горят триумфом и жаждой мести. Он расталкивает людей – кто-то падает, но Йооп ни на секунду не останавливается и не спускает глаз с Тома, который бежит от него в другой конец зала, но спотыкается о стул, падает, поднимается, снова спотыкается и, обогнув стол, прижимается к стене. Брюгген опережает Йоопа и уже тянется к Тому, пытается его схватить, рвет рубашку и, выругавшись, выхватывает нож. Том изворачивается, падает на колени, хватает стоящий на столе кувшин и, не обращая внимания на удивление хозяина кувшина, с размаху бьет Брюггена по лицу. Франц Брюгген опрокидывается навзничь – из его рассеченной брови хлещет кровь.

Тут появляется Йооп. Но у Тома есть преимущество: он знает таверну и куда лучше ориентируется в ее коридорах. За считаные секунды Том взлетает по задней лесенке, слыша, как голландец дышит ему прямо в спину, заворачивает за угол, падает и снова встает. Йооп уже совсем близко и протягивает руку, чтобы схватить Тома, но тот, как кошка, делает кувырок через себя и на мгновение оказывается прямо под голландцем.

В этот момент дверь соседней комнаты резко распахивается и со всего размаху бьет по Йоопу, а в коридоре появляется дама весьма крепкого телосложения. Ее пронзительный крик разносится по всему дому. Привлеченные шумом, в коридор высыпают остальные постояльцы. Растерявшийся Том юркает в комнату, где какой-то мужчина, сидя на постели, снимает с себя парик.

Том видит Йоопа в проеме двери и хватает абордажную саблю, висящую на столбике кровати.

– Коллинз, ты труп!

Йооп захлопывает дверь прямо перед носом вопящей дамы.

– Выбирай, либо ты сдаешься сейчас, добровольно, либо получишь хорошую трепку. Тебе конец. Нас двадцать человек, а ты один. Вдобавок мистер Бриггз пообещал за тебя хорошую награду.

Йооп улыбается.

– Миссис Бриггз, которая возлагала на тебя такие надежды, хватил удар. Что же касается Сахарного Джорджа и твоего приятеля Кануно, то еще до исхода ночи они будут болтаться каждый на своей веревке. Давненько у нас не было столько неприятностей из-за одного человека. Поэтому мне доставит особую радость собственноручно содрать с тебя шкуру, да еще и получить за это награду. Хотя работу, которая приносит мне удовольствие, я готов делать даже бесплатно.

И Йооп перешагивает через кровать, на которой с курчавым париком в руках сидит незнакомый мужчина, переводя изумленный взгляд с одного незваного гостя на другого.

– Рад слышать, что вы до сих пор не поймали Джорджа, – злорадно шепчет Том.

Йооп качает головой.

– Я был слишком низкого мнения об ирландцах, – цедит он сквозь зубы, – но это лишь потому, что раньше мне не доводилось встречать Тома Коллинза, этого рыжеволосого дьявола. Подумать только, и эта змея была допущена в спальню самой госпожи! Своим раздвоенным языком он читал ей Священное Писание, а сам в это время обдумывал заговор с неграми. Под этой бледной кожей, должно быть, скрывается совсем другая расцветка – худшая из всех возможных, которая бывает только у тех, кто предает своих хозяев и настраивает черных против белых. Ты поплатишься за свои дела, Коллинз, и пусть это послужит хорошим уроком для тех, у кого бродят в голове подобные мысли. Тебя ждет страшная смерть.

Том, согнувшись, пятится назад, упирается в стену и видит качающуюся перед лицом плетку-девятихвостку.

Тут дверь распахивается.

На пороге появляется Франц Брюгген. Из его правой брови хлещет кровь, а в глазах горит свирепая злоба.

– Дай мне с ним разделаться, – рычит он.

Йооп ван дер Арле с улыбкой смотрит на Тома.

– Хочешь, отдам тебя Францу?

С торжествующим смехом голландец уступает место Брюггену, попутно скидывая с постели мужика с париком и пинком отправляя его к двери, которая с грохотом за ним захлопывается.

Теперь в дело вступает Франц. Он вытаскивает нож.

Том бросает взгляд на окно – он знает, что там, внизу, крыльцо с нависающим над ним козырьком крыши. Мгновенно оценив ситуацию, Коллинз резко отскакивает вправо. Но он просчитывается. Франц Брюгген неожиданно делает выпад. Нож свистит мимо уха Тома и вонзается в стену. Рука Брюггена тянется к пистолету за поясом. И в этот момент Том делает взмах абордажной саблей, и та легко, как нож в масло, входит в тело бомбы. У Брюггена меняется выражение лица, он судорожно хватается за горло, и его руки окрашиваются кровью.

Стоящий позади него Йооп быстро понимает, что к чему, и, пока Брюгген медленно оседает на пол, голландец оказывается уже около окна. Но Том ждал этого. Перепрыгнув через умирающего Брюггена, он распахивает дверь и выскакивает в коридор.

У Тома десять метров форы, но, как назло, коридор забит людьми, которые кричат, перебивая друг друга. Йооп ревет, перекрывая шум толпы, и вновь бросается в погоню.

Том пулей сбегает вниз по маленькой узкой лесенке, проскакивает лестничный пролет и, помедлив, распахивает дверь в какую-то комнату. Влетев внутрь, он захлопывает ее и оказывается лицом к лицу с Жозефиной Эль Касто. Мужчина, все еще одетый в женское платье и парик, внезапно зажимает своей рукой рот Тому.

Том бьется, пытаясь вырваться, но мужчина держит его крепко.

Снаружи слышится топот сапог. До Тома доносится голос Йоопа, отдающего приказания своим людям. На мгновение становится тихо, и тут дверь начинает сотрясаться под градом ударов.

Том смотрит в глаза фальшивой тетке, которая толкает его за занавеску. Потом она поправляет свое одеяние и стремительным движением распахивает дверь.

– Ох уж эти мужчины! Никак не дают мне покоя, – кокетливо щебечет Жозефина Эль Касто.

– Мы ищем рыжеволосого мальчишку, – доносится голос Йоопа.

– Ой, да что вы говорите, – смеется Жозефина, – уж я-то знаю, кого вы ищете.

– Закрой пасть, девка, и выметайся отсюда побыстрее, нам нужно осмотреть комнату.

– Что ж, милости прошу.

Том слышит, как внутрь врываются люди, и видит свою тень на тонкой ткани занавески. Он стремительно оглядывается и замечает большую тряпичную куклу, с которой совсем недавно вальсировала Жозефина. Та лежит на комоде со своей вечной радостной улыбкой на лице, пялясь глупыми глазами, нарисованными на грубой мешковине. Том молниеносно выхватывает нож и отрезает кукле голову. Вытряхнув из нее солому, он натягивает опустевший кусок мешковины себе на голову и, переодевшись в кукольное платье, усаживается в углу.

Через секунду занавеска отдергивается.

Том узнает запах табака, который курит Йооп, и слышит, как голландец открывает комод.

Том сосредотачивается на дыхании, благодаря Бога за свои хорошие легкие, но пульс может выдать его, и тут лицо Йоопа оказывается совсем близко. Том слышит тяжелое дыхание голландца. Тот смотрит прямо в нарисованные на мешке голубые глаза куклы и достает нож.

В этот момент издалека доносится крик:

– Он здесь! Йооп, он внизу, в зале!

Через секунду мужчина исчезает. Громко хлопает дверь.

Том выдыхает и, стянув с себя мешок из холстины, вытирает лоб. Отдернув занавеску в сторону, Том подскакивает к маленькому окошку и смотрит вниз, на задний двор таверны.

Он прикидывает расстояние до земли, молясь, чтобы ноги его не подвели, и вдруг за спиной раздается голос фальшивой Жозефины:

– Нет, Том, подожди! Не надо!

На короткое мгновение Том чуть не теряет сознание, потом оборачивается и во все глаза смотрит на мужчину, стягивающего с себя женский парик.

– Рамон, – шепчет Том и все-таки теряет сознание.

Очнувшись, он понимает, что лежит на лавке в комнате Рамона. За окном – глубокая ночь. В таверне тихо.

Сам Рамон в своей обычной одежде сидит рядом и, широко улыбаясь, смотрит на Тома.

– Я должен тебе сказать… – стонет Том и пытается встать, но теряет равновесие и валится обратно на лавку. Какое-то время он лежит, закрыв глаза рукой, и что-то бормочет. Рамон наклоняется к нему.

– Дай-ка мне на тебя посмотреть, Том Коллинз, – произносит он мягко.

– Конокрад Том Коллинз, – поправляет его Том со вздохом.

В здоровяке-испанце все клокочет от смеха.

– Да, дров ты, похоже, наломал немало. А в этих краях вешают и за меньшее.

Рамон становится серьезным и пристально смотрит на Тома.

– Да, – бормочет он, – ты изменился. Мальчишка, которого я знал, исчез. Ты теперь совсем другой человек. Твои руки выросли и окрепли, но глаза остались все такими же зелеными, как море у берегов Невиса. И это радует старого Рамона. Значит, в глубине души ты все такой же.

Том сел.

– Боюсь, про тебя не скажешь то же самое, – вздыхает он, – но ты спас мне жизнь.

– Теперь мы квиты, Том. Судьбе было угодно, чтобы наши пути пересеклись. Какая невероятная удача!

Том корчит гримасу.

– Насчет удачи не знаю, – качает он головой. – Меня ищут по всему городу.

Рамон засмеялся.

– Что же мог натворить рыжеволосый мальчишка вроде тебя?

– Так ты ничего не слышал? Я украл двух лошадей. Лучших скакунов мистера Бриггза.

Рамон лишь плечами пожал:

– Пустяки, они их найдут.

– И освободил двух рабов.

– И их найдут. Выше голову, Том.

– Один из них поджег поле сахарного тростника и спалил половину «Арон Хилла».

– Что ж, они вырастят новый тростник.

Том округлил глаза и постучал себя по лбу.

– Ты с ума сошел, Рамон. Ты не знаешь их законов. В «Арон Хилле» можно запросто схлопотать по шее лишь за одно появление в хозяйском саду.

– Главное, что ты никого не убил.

Том поднял голову.

– Час назад, – произнес он, – я перерезал горло бомбе. Вот этой самой абордажной саблей. Вот так! – и Том резким движением показал, как он это сделал.

Рамон задумчиво потянул себя за мочку уха.

– Давай тогда еще раз с начала. Итак, ты украл двух хозяйских лошадей, затем освободил двух рабов, которые подожгли плантацию, после чего сбежал, и закончилось все это тем, что ты перерезал горло белому бомбе. Я все правильно изложил?

Том кивнул.

– Думаешь, меня теперь повесят? – голос Тома сорвался.

Рамон надул губы.

– Если повезет. Но есть и другие методы, куда менее приятные.

– Спасибо, ты меня успокоил, – Том бросил на испанца сердитый взгляд.

Рамон усмехнулся, резонно заметив, что это же не его собираются вешать. Том подошел к маленькому оконцу.

– Как ты думаешь, они все еще там? – пробормотал он.

– Ты их сильно разозлил. Они ищут тебя повсюду. Порт-Ройал похож сейчас на растревоженный улей.

Мир меняется, – продолжил Рамон, – и нам, испанцам, следует постоянно быть начеку, потому что англичане теперь не те, что прежде. Они рычат и больно кусаются. Проклятые британцы хотят забрать себе всю Ямайку. Строят форты, назначают своего губернатора и после этого считают, что имеют право обращаться с нами как с собаками. Догадываешься, что они сделают с ирландским конокрадом, поджигателем и убийцей?

Том опустил голову.

– М-да, зарезать белого бомбу, – вздохнул Рамон, – хуже не придумаешь! А тут еще плантация сгорела и негры разбежались кто куда без надзора и кандалов. Как такое могло случиться, что маленький славный мальчик Элиноры Коллинз перерезал горло большому белому бомбе?

– Ты не знал Франца Брюггена, – со стоном ответил Том, – если бы ты только видел, как он обращался с чернокожими.

– С чернокожими, Том? Надеюсь, ты не стал сентиментальным слюнтяем?

– Вовсе нет. Но его нужно было проучить. Избить другого человека только потому, что он… Знаешь, иногда, во сне, я вижу ее, малышку Санди Морнинг. Мы продали ее, Рамон, продали! Здесь, в городе, на рынке. Ее мать…

Том спрятал лицо в ладонях.

– Мы разбили ей сердце.

– Мы все еще говорим о рабах, Том?

– Мы говорим о бомбах.

– Это я понял. Но ты, кажется, сказал «другого человека»? Ты имел в виду раба?

Том махнул рукой и сменил тему разговора.

– У нас с тобой еще остались счеты. Это ты наплел с три короба и отправил меня в «Арон Хилл». Бог все видит, Рамон, и он знает, что из-за твоей лжи пролилась кровь.

Рамон прижал руки к груди и закатил глаза.

– Вот это да, – простонал он, – значит, это Рамон виноват в том, что ты прирезал белого бомбу, поджег плантацию и освободил двух рабов. Господи Иисусе, Пресвятая Дева Мария, что еще я услышу из уст этого ребенка? Что ж, я готов взять на себя часть твоей вины, но прежде ты хорошенько выслушаешь то, что я тебе сейчас скажу. Ибо кто еще возьмется спасать жизнь мальчишки, которого приговорили к виселице?

– Половина Бибидо, – процедил Том сквозь зубы, – моя собственность. Давай лучше поговорим о нем.

Рамон обнял Тома и прошептал ему в ухо:

– Из всех моих грехов этот – самый малый. Ты тоже много чего наворотил, но по сравнению со мной ты чист как агнец. Едва ли отыщется такой проступок, которого не совершил бедняга Рамон. Отчего, думаешь, я ряжусь в женские одежды и веду себя как идиот? Но ты, Том, сделан из другого теста. Хотя твои руки в крови и ты все еще кожей чувствуешь тепло украденной лошади, в душе ты неиспорченный мальчик. Я вижу это по твоим зеленым глазам, а они не могут лгать.

– Давай проверим. Они солгут тебе!

Рамон улыбнулся.

– Настоящий лжец никогда так про себя не скажет. Ах, Том Коллинз, ты стал для Рамона маленькой лучистой звездочкой на безотрадном небосклоне жизни. Увидев тебя в первый раз, я подумал: этот парнишка…

– Меня не интересует, что ты там подумал, – резко оборвал его Том. – В том, что сейчас надо мной нависла тень виселицы, виноваты двое людей, которых я, если бы знал, чем все это обернется, ни за что бы не вырвал из пасти смерти. Будь проклят тот день, когда я встретил тебя, Рамон. Ты лгал даже перед лицом смерти!

– Ты несправедлив ко мне, Том.

– Где Бибидо? Отвечай!

Рамон вздохнул.

– Этот парнишка, которого ты зовешь Бибидо, скорее всего, сейчас в Бразилии, если не откинул копыта на какой-нибудь кофейной плантации здесь, на Карибах. Негры такого телосложения, как он, долго не протягивают, ты должен был в этом убедиться. Давай смотреть правде в глаза, Том, этот парнишка больше никогда в своей жизни не увидит острова Зеленого Мыса, а уж мы с тобой и подавно.

– Черт бы тебя побрал, Рамон! Дьявол! Я мог бы стать богатым! Я мог бы выкупить таверну и отдубасить сеньора Лопеса. Может, ты вообще придумал всю эту историю? Ты врешь с такой легкостью, что уже сам едва отличаешь ложь от правды. Посмотри на меня! Скажи, то, что Бибидо – сын богатого человека, – это правда или твоя очередная фантазия? В этот ночной час ты должен сказать мне правду. Что еще ты от меня утаил?

– Ох-хо-хо, – вздохнул Рамон, – моя история – это самая что ни на есть правда. Бибидо действительно сын короля, но, дорогой Том, давай смотреть правде в глаза: насколько хорошо ты знаешь океан?

– Как свои пять пальцев.

– Что ж, у тебя весьма длинные пальцы, потому что острова Зеленого Мыса находятся бесконечно далеко отсюда. Новые морские карты, которые можно достать в Порт-Ройале, достаточно надежны, и если ты так же, как украл лошадей, украдешь корабль с двумя сотнями пушек и тремя сотнями солдат на борту, то окажешься на островах не раньше чем через три месяца…

– Ты украл его, Рамон, ты похитил его у меня, хотя я спас тебе жизнь!

– И теперь мы квиты.

– Я еще не получил той награды, что ты мне обещал.

– Черт, какой же ты все-таки зануда, – Рамон топнул ногой. – Целый город стоит на ушах, все бомбы ищут этого ирландца; еще до рассвета они притащат сюда целую свору своих мерзких псов, и я бы не хотел тогда оказаться на твоем месте. А ты сидишь тут, понимаете ли, и болтаешь всякий вздор о негре, который исчез два года назад. Жозефина поражена, Том. Ты ранишь ее сердце.

– Ох, Рамон, ну и мутный же ты человек – аж голова идет кругом. Ей-богу, в твоем партнере по танцам и то больше порядочности.

Смахнув слезу, Рамон взял Тома за руку.

– Позволь старому грешнику вроде меня совершить в своей жизни последнее доброе дело. Мне уже недолго осталось – совсем скоро я предстану перед Создателем.

– Какие слова! Верно, из какой-нибудь дешевой пьески?

– Да-да, смейся над умирающим.

– Успокойся, Рамон, все мы тут не бессмертные. А что до тебя, то ты еще тысячу лет будешь бродить по свету и смеяться правде в лицо. Ты небось уже давно мать свою заложил за гроши и душу продал за стакан рома. Жди от тебя добрых дел, как же! Да я скорее поверю в сказку про осла из Андалусии, у которого из задницы сыпались серебряные слитки.

В ответ Рамон отбросил крышку сундука и извлек оттуда целую охапку пестрых платьев, составлявших, по всей видимости, гардероб красотки Жозефины.

– Про мать – это было грубо, – произнес он, – но я, так и быть, стерплю. Смотри сюда, в этой одежде ты сможешь незамеченным выбраться из Порт-Ройала.

Том недоверчиво уставился на здоровяка-испанца.

– Ты решил, что я оденусь как девчонка?

Рамон кивнул.

Том погрозил кулаком.

– Только через мой труп.

– Такое тоже возможно.

– Дай мне стакан рома.

Рамон всплеснул руками.

– Да какой тебе ром, малыш? Как ты думаешь, что сказала бы на это твоя мама?

– Ее здесь нет, а мне срочно нужно пропустить стаканчик.

Рамон подтолкнул Тома к окошку.

– Прежде всего ты должен оставаться трезвым. А теперь слушай, что скажет тебе старина Рамон: на рассвете мимо этих берегов проследует испанский галеон. Он называется «Плавучая крепость», но все зовут его Caballito del Diablo. Роскошный корабль. Он везет домой, в мою родную Испанию, ацтекское золото. В этой таверне живут два итальянских матроса, которые собираются наняться на судно, когда оно бросит якорь, чтобы пополнить запасы пресной воды. В гавани есть лодка, которую Рамон держит наготове на тот случай, если возникнет подобная ситуация. Ты ведь знаешь, Том, у нас, у крыс, всегда есть запасной выход. Эта испанская «Стрекоза» – твое спасение. Если ты послушаешься меня и сделаешь все как надо, то еще до захода солнца окажешься далеко от этих берегов и от той веревки, что уже свита для твоей шеи.

– Но я вовсе не собираюсь отправляться в Испанию, – проворчал Том, – я хочу обратно домой, на Невис.

– Прежде всего тебе нужно скрыться. Что ты будешь делать потом в открытом море, мне неинтересно, – остается уповать лишь на Бога и твою дерзость. Скорее натягивай на себя эту одежду. И придется побриться – у тебя пушок на подбородке. Этот желтый парик и немного помады дополнят твой маскарад, и совсем скоро непорочная Жозефина и кривоногая Анастасия покинут этот гостеприимный кров.

 

Глава 16. Viva España

[10]

Тонкий серп луны повис в небе. Под покровом тьмы они двигались по городским улицам. Том пытался идти в ногу с красоткой Жозефиной, которая, виляя бедрами, словно до сих пор была на сцене, быстро семенила вперед мелкими шажками.

В ночное время Порт-Ройал был еще хуже, чем днем. Казалось, тьма обладала особой притягательной силой для человеческих существ, которые в силу своей профессии избегали дневного света. Они перемещались по одному или небольшими группками, высматривая легкую добычу.

Кроме грабителей были здесь также самые обычные пьяницы, которые переползали из одного кабачка в другой, все как один без гроша в кармане, а потому не представляли никакого интереса для ночных воров.

Том с Рамоном избрали маршрут, проходивший через самые опасные кварталы города. В конце концов, если выбирать между грабителями и белыми бомбами, то первые выглядели куда предпочтительнее.

Пока все шло хорошо – настолько хорошо, что Рамон внезапно ощутил острое желание что-нибудь спеть.

Испанец остановился под каменной аркой и запел. Усиленный эхом голос разнесся по длинной узкой безлюдной улице – все двери заперты, все окна на запорах. Свет редких фонарей не разгонял, а, кажется, еще больше сгущал темноту.

Рамон растроганно высморкался.

– Тебе обязательно надо искушать судьбу? – проворчал Том.

– Такова моя судьба, дорогой Том, – прошептал испанец, – чем ближе я к смерти, тем острее чувствую жизнь. Меня не берут ни чума, ни болезни, не-е-ет, Рамона остановит только пуля, и то же самое касается красотки Жозефины. Ведь мы созданы из одного теста.

Помолчав немного, Рамон посмотрел на Тома глубоким задумчивым взглядом.

– Мне не хватает плети, – прошептал он, – ударов плети по спине.

Том покосился на него, припоминая, как испанец еще на Невисе избивал сам себя ремнем сеньора Лопеса.

– Почему ты делаешь это? – спросил он. – Зачем стремишься причинить себе боль?

– Боль, – ответил Рамон, – единственное, что может облегчить мои муки, причиняемые нечистой совестью. Как смешно это звучит – нечистая совесть. Словно мы говорим о нечистой воде, нечистой одежде или нечистой коже.

Помада на губах Рамона размазалась, и от этого лицо казалось несчастным и потерянным.

– Я обманул столько разных людей, – прошептал он, – а они ведь возлагали свои надежды на Рамона, Виктора, Хуана, Гуго и Альберто, не говоря уж о красотке Жозефине и Жаке Эмиле Морте. Я родился не под одной, а под тысячью звезд и оттого жил под тысячью имен. Я не помню свою мать и не знаю, кем был мой отец. Вот так и получилось, что Рамон из Кадиса вырос пройдохой, который меняет свои лица как перчатки. У меня мало талантов и мало возможностей, но я рано понял, что ложь – мое призвание. Я воровал, грабил, обманывал, отрицал содеянное и оплакивал потерянное. А чтобы низость моя стала еще более очевидной, назвался Благочестивым.

Рамон улыбнулся и дотронулся своей рукой до щеки Тома.

– Жизнь – она как гончарный круг: если вначале допустишь хоть небольшой перекос, то и весь кувшин выйдет перекошенным.

В темном переулке было довольно тихо. Рамон стянул с себя парик.

– Я бы очень хотел стать тебе отцом, Том. Я мечтал об этом на Невисе! Но как избавиться от собственной тени? Это можно сделать лишь в темноте. Постарайся, чтобы твоя жизнь, Том, не перекосилась, как моя, чтобы ты не закончил свои дни одноглазым старикашкой с ранами на теле и в душе. Черт возьми, как же я испоганил свою жизнь!

– Никогда не поздно все изменить, – пробормотал Том.

– Видишь ли, мой час пробил, – Рамон водрузил свой парик на место. – Через день станет поздно что-либо менять. Скоро все закончится. И этот перекошенный кувшин расколется. Если бы я не встретил тебя, Том Коллинз, я бы никогда не понял, насколько я испорченный человек. Такие вещи можно увидеть лишь в чистом, незамутненном зеркале.

Рамон одернул платье.

– Значит, таков мой жребий, – вздохнул он, – быть спасенным из воды, чтобы принять из рук судьбы заслуженное наказание.

Том бросил взгляд поверх плеча Рамона. В арку вошел какой-то мужчина.

Он появился из темноты с таким видом, словно поджидал их. Его лицо выражало неколебимую уверенность в собственных силах.

Мужчина с видом мрачной решимости остановился перед Рамоном, который писклявым голоском Жозефины попросил его убираться прочь с дороги. В ответ незнакомец оторвал испанца от земли и поднял его на полметра в воздух.

– Будь ты хоть мужик, хоть баба, хоть сам черт в юбке, – проворчал мужчина, – а давай гони монету за проход по мосту.

– Но я не вижу здесь никакого моста, – прощебетала Жозефина.

– Видишь или не видишь – гони монету, – огрызнулся мужик.

– Сначала поставь меня на землю.

Мужчина отбросил от себя Жозефину и плюнул под ноги Тому.

– Свои денежки я держу в чулке, – проворковал Рамон.

– Давай шевелись, если жизнь дорога, – поторопил мужик.

Рамон грустно улыбнулся.

– К сожалению, нет.

В чулке лежал камень, и он попал точно в цель. Все произошло во мгновение ока. Секунду грабитель стоял, словно размышляя над какой-то важной проблемой, потом рухнул плашмя на землю.

– Будет знать, как приставать к беззащитной женщине, – покачал головой Рамон.

Том поднял голову и посмотрел на светлеющее на востоке небо. По плану он должен был еще до рассвета покинуть город и спрятаться на берегу под лодкой Рамона. Он готов был пролежать под ней целую неделю, если это могло спасти его от бомб.

– Прежде чем расстаться, мы могли бы пропустить по стаканчику, – Рамон покосился на близлежащую таверну, где последние ночные посетители, судорожно хватаясь руками за столы, пытались встать на ноги.

– Сейчас не время, – отрезал Том.

– По глоточку, на прощание. Ради Жозефины.

– Ну а если действительно на прощание, тогда уж не в женской одежде, – и с этими словами Том снял с себя платье и стянул парик.

Они шагнули внутрь.

Внутри было темно и мрачно, как и во всех заведениях подобного рода.

– Эй, уважаемый, подайте-ка нам два стакана рома и кружку пива, чтобы промочить горло, – обратился Рамон к хозяину.

Когда заказ принесли, Том спросил Рамона про лодку.

– Ее легко узнать, – Рамон сделал большой глоток из стакана, – у нее на боку надпись «Альфредо», это имя предыдущего владельца. Да пребудет с тобой Господь, Том, будь здоров и прощай. Дружба с тобой станет самым светлым воспоминанием в моей жизни.

В этот момент из переулка послышался какой-то шум.

– Где вы, люди добрые? Сюда-сюда, люди добрые, – донеслось до них чье-то пьяное бормотание.

Дверь толкнули.

Том быстро опустил голову.

Рамон посмотрел на вошедшего.

– Ты его знаешь? – прошептал он.

Том кивнул.

– У него кличка Волк, но его настоящее имя – Пьер. Он один из бомб в «Арон Хилле».

Вскоре Волк вышел, но его лошадь осталась стоять у входа.

– Думаю, нам пора уходить, – прошептал Том.

– Тогда лучше воспользуемся задней дверью, – и Рамон поднялся из-за стола.

Том тоже встал, но, оглянувшись, прирос к месту. В дверях кабака стоял Йооп ван дер Арле собственной персоной, а за его спиной маячили головы еще трех бомб.

– У терпеливого рыбака всегда клюет, – произнес голландец и победно ухмыльнулся.

Том бросился вдогонку за красоткой Жозефиной, которая нашла дорогу и теперь резво мчалась вверх по узкой лесенке.

Добежав до первой площадки, испанец остановился и сорвал с себя юбку.

– Скорее, Том, – крикнул Рамон, – беги наверх!

– А ты?

– Я останусь здесь и побеседую с твоими приятелями.

– Черт побери, они убьют тебя!

– Убирайся, Том Коллинз, – Рамон повелительно взмахнул рукой, – убирайся скорее, и дай бог прожить тебе до ста лет и нажить дюжину счастливых детишек.

В этот момент к лестнице подскочил Йооп. Он замахнулся абордажной саблей на Рамона, но тот отпрыгнул в сторону и обнажил свой кинжал.

Том услышал за спиной выстрел, метнулся в сторону и, преодолев еще три лестничных пролета, очутился под люком, ведущим на крышу. Деваться было некуда, и Том полез было наверх, но тут его почти настиг Йооп.

– Тебе не удастся от нас сбежать, ирландец, – прорычал Йооп, – мы все равно тебя поймаем. Я носом чую твою поганую кровь.

Но Том уже был наверху и бежал, перескакивая с одной крыши на другую. Вот он споткнулся, встал, перепрыгнул на другую сторону улицы и, съехав по крыше соседнего дома, приземлился во дворе, где стоял ослик, запряженный в маленькую тележку.

На крыше таверны он увидел силуэты Йоопа и еще двух людей. Светало – почти все небо окрасилось в светло-розовые тона.

Шанс выбраться из города под покровом тьмы был упущен.

– Виселица ждет тебя! – что есть мочи заорал Йооп.

Сначала поймай меня, подумал Том и, выскочив за ворота, завернул за угол и остановился. Скорее всего, Йооп догадался, что он собирается покинуть город, и теперь поскачет в том же направлении.

Том припустил бегом. Он знал, что до гавани оставалось всего несколько сотен метров. Он оглянулся, но преследователей не увидел. Город понемногу просыпался.

Том миновал первый пакгауз и остановился, чтобы перевести дыхание.

В этот момент мимо проехала телега. Возница что есть силы нахлестывал плетью свою худую клячу.

– Воистину плеть – изобретение сатаны, – простонал Том и завернул за угол.

Прямо перед ним стоял Йооп. Его брови удивленно поползли вверх. И он громко расхохотался.

Том попятился, стукнулся о стену дома, не глядя повернул и пошел куда-то вбок. Йооп двигался за ним большими размеренными шагами.

– Беги, Коллинз, беги, – ухмылялся он. – Все равно не уйдешь!

Том сделал еще шаг назад и врезался в живот Волка. Пьер хотел его схватить, но Том поднырнул у него под рукой и что было духу помчался по улице. Его ноги стучали по дороге, как барабанные палочки.

Город внезапно закончился. Впереди были только берег и море. Негде спрятаться, некуда бежать. За спиной раздался смех Йоопа.

– Беги, Коллинз, беги, – кричал голландец.

Яростная ругань и конский топот приближались.

– Ты не успеешь досчитать до десяти, Коллинз, – задыхаясь, пробормотал Том, – и они тебя схватят.

Ноги Тома тонули в песке. Внезапно он остановился как вкопанный. В бухте, купаясь в первых лучах солнца, стоял самый большой и самый совершенный корабль, который он когда-либо видел. Великолепный испанский галеон. Трехмачтовый корабль с бом-кливером, кливером, фор-стень-стакселем и фока-стакселем, с совсем новеньким корпусом и оснасткой. Судя по размеру рей, это судно могло развивать скорость до четырнадцати узлов. Мягко покачиваясь на волнах, оно выглядело так, словно все в этом мире – и солнце, и горизонт, и легкий бриз – было создано специально для него. Грот-парус был поднят, но на реях кипела работа. Команда судна готовилась к отплытию. На пути от берега к галеону Том заметил восемь нагруженных большими бочками шлюпок, в каждой из которых сидело по шесть гребцов и по два офицера.

Все это выглядело настолько совершенным, настолько далеким от вонючих переулков Порт-Ройала, что больше походило на сон.

– Это вовсе не сон, – пробормотал Том.

Но совсем скоро галеон уплывет и действительно станет для Тома несбывшейся мечтой. Команда забрала то, за чем ездила на берег, – свежую воду, – и, когда шлюпки достигнут судна, якорь поднимут, и судно отправится в плавание.

Том оглянулся. Йооп и его люди, все верхом на конях, приближались к нему широким веером. Двадцать человек, вооруженных до зубов.

– Ну что, отбегался, Коллинз! – крикнул голландец.

Том взял нож в зубы и, решительно скинув с себя рубашку и сапоги, бросился в море и поплыл, рассекая руками волны. Несколько минут он плыл под водой, а когда вынырнул на поверхность, то увидел, что его преследователи сели в небольшую, но быструю лодку. Йооп подгонял своих людей, приказывая им грести быстрее.

Том оказался посередине между шлюпкой с галеона и преследующей его лодкой. Шансов догнать первую до того, как его схватят, было у него столь же мало, как и шансов догнать шлюпку до того, как она достигнет галеона. И хотя он был умелым пловцом, было ясно, что на этот раз Йооп не упустит свою добычу.

Том нырнул и поменял направление, но вода была такой прозрачной, что Йооп мог видеть все его передвижения.

Том вынырнул на поверхность, чтобы набрать воздуху, и тут почувствовал сильный удар по затылку.

На короткое мгновение он потерял сознание и ушел под воду, но почти тут же очнулся и, вынырнув, опять увидел над собой занесенное весло.

Бомбы ругались, как собаки. Йооп сидел на носу лодки и набивал свою трубку. От его скучающей улыбки теперь не осталось и следа, лицо голландца было искажено ненавистью.

– Смотрите не утопите его! – проговорил он, закуривая трубку.

– Чтобы ты провалился, Йооп, – крикнул Том, – вместе со своими бомбами.

Голландец кивнул своим людям.

– Я же говорил, что это настоящий звереныш. Хватайте этого выродка!

Том плыл так быстро, как только мог, но силы были уже на исходе. Лодка настигла его, и преследователи свесились через борт, держа наготове багор.

Том выдохнул и бросил взгляд на высокое светло-голубое небо. Сжав в руке нож, он из последних сил оттолкнулся ногами и вынырнул на полметра из воды, видя перед собой только Йоопа, который беспечно раскуривал трубку, уверенный в успехе своей охоты.

Том изо всех сил метнул нож, но промахнулся. Пролетев мимо носа голландца, нож выбил трубку у него изо рта. Йооп в ярости вскочил и бросился на нос лодки.

– Ирландская свинья! – заорал он и поднял багор.

Откуда-то донесся короткий, словно удар хлыста, громкий звук.

Йооп что-то пробормотал, но тут прогремел еще один выстрел. Голландец схватился за грудь – на его рубашке расплывалось красное пятно.

Секунду спустя Йооп ван дер Арле камнем ухнул вниз и исчез в волнах.

Том плыл, отчаянно работая руками, вперед, к галеону. Над его головой щелкали выстрелы, и скоро его преследователи повернули к берегу, пытаясь укрыться от пуль.

Обе ноги Тома свело судорогой, руки не слушались, и он только чудом продолжал держаться на воде. Как сквозь туман он увидел над собой очертания человека в военной форме и коричневом парике. В руке мужчины было нечто похожее на пистолет. Он указывал им прямо на Тома, который судорожно хватал воздух, еле-еле держа голову над водой.

Нахлебавшись соленой влаги, Том стал тонуть, успев, однако, в последний момент неимоверным усилием уцепиться за борт лодки кончиками пальцев.

В ушах шумела вода, но все же он услышал, как офицер что-то крикнул, что-то похожее на «испанец или британец?».

Том закашлялся и сплюнул, нахлебался еще больше воды и выдохнул:

– Испанец… сеньор.

Его ударили по пальцам, принуждая отцепиться от лодки. Он ушел на несколько метров под воду и уже был готов проститься с жизнью, когда что-то ухватило его за пояс и потянуло вверх.

Он лежал на животе, голова его свешивалась вниз через борт лодки, перед глазами все было черно.

– Испанец или британец?

– Испанец… испанец, сеньор. Испанец!

– Имя!

– Хосе Алонсо Эммануэль Родригес Васкес, сеньор.

Тома окунают лицом в воду и тут же вытаскивают снова. Переведя дыхание, он продолжает:

– Родился в Кадисе. Четырнадцать лет, работал у…

– Почему британцы гнались за тобой, Хосе?

– К дьяволу всех британцев, – выдыхает Том, – viva… viva Espana!

Раздается смех.

И тут же прерывается. Все исчезает.

Голова под водой.

Вспышки света – шарики жемчуга на глади океана.

Морская могила зелена и тиха.

Он тонет, отяжелевший от воды, которой он нахлебался, чувствует пузырьки в голове и море в груди.

В ухо к нему заплывает стайка крошечных рыбок.

Приходит ночь.

Принесенная из речного потока.

 

Глава 17. Caballito del Diablo

Слегка накренившись на правый борт, галеон быстро скользил по морю. Крепкий западный ветер надувал паруса так, что любо-дорого было смотреть. Словно пассат хотел сказать: «Ради такого славного корабля и я постараюсь, открою рот пошире».

Том захлопал глазами и ущипнул себя за руку, проверяя, не сон ли это. Прямо над ним полоскался и трепетал в снастях гигантский парус. Волны бились о корпус судна, которое издавало пьянящие ароматы свежего дерева, смолы и соли.

Он перегнулся через фальшборт и почувствовал, как у него защипало в носу и екнуло в груди – ему пришлось сцепить зубы, чтобы не завыть от восторга.

– Я везунчик, я самый настоящий везунчик. Потому что мне дико, просто безумно повезло!

И Том засмеялся в полный голос и босыми ногами станцевал на палубе несколько па. Потом поклонился и молитвенно сложил ладони.

– Ах, Отец Небесный, Морской Бог, благословенные звезды, благодарю вас от всей души. От всей моей грешной души, которая никогда не достанется чертову геккону!

Он задрал голову и посмотрел на верхушку бизань-мачты.

– Какой корабль, – вздохнул он, – и какая удача, что я нахожусь на нем. Должно быть, Бог вопреки всему любит рыжих. Спасибо тебе, большой галеон, и спасибо тебе, о могучий океан! Надеюсь, ты все еще помнишь пояс моего отца.

Судно было сорок метров длиною, с 38 веслами, которые в штиль приводились в движение 76 людьми. Здесь было множество людей, офицеров, боцманов, матросов, плотников и солдат, но никому из них не было дела до полуголого мальчишки, который бегал от бушприта до фонарей на корме и обратно.

– Вам нужно помочь?

Том повторял этот вопрос снова и снова боцманам и офицерам, матросам и плотникам. Но все они были слишком заняты, чтобы ответить.

Подгонять никого было не нужно, каждый четко знал, что ему делать.

Том понял, что на этом галеоне все решает капитан, чей авторитет, судя по всему, был непререкаем. На глаза ему не попалось ни одной бутылки с ромом и ни одного пьяного матроса. Еще на судне было довольно много рабов, часть которых содержалась в трюме, а часть помогала на камбузе корабельному коку.

Туда же направили и Тома, после того как один из офицеров наконец улучил минутку и смог уделить внимание последнему из вновь прибывших.

Том опять назвался вымышленным именем и на ходу придумал историю о вражде с англичанами, очень быстро поняв, что недостаток правды можно успешно заменить закоренелой ненавистью ко всем британцам.

* * *

По носовому трапу офицер с Томом спустились в кладовку, где хранились припасы. Здесь стояли корзины с копченой рыбой и бочонки с фруктами и овощами, лежали пирамиды кокосовых орехов, мешки с мукой, крупами и галетами.

В дальнем конце помещения стояли бочонки с питьевой водой, в которую добавляли немного серы для лучшего хранения.

Кок оказался маленьким, но очень живым человечком, который носился взад-вперед, что-то напевая и покрикивая на своих помощников.

– Феликс, – обратился к нему офицер, – я привел тебе того рыжеволосого мальчишку, что мы выудили у берегов Порт-Ройала. Он, правда, за словом в карман не лезет, но ты жаловался на нехватку людей, так вот тебе еще один голодный рот и две пары рук, на этот раз не черных.

Кок вытер руки о передник и уставился на Тома.

Они были почти одного роста и комплекции.

– Что ты умеешь делать? – кок взял руки Тома и, покрутив их и так и эдак, неопределенно пожал плечами, так что было непонятно, рад он новичку или нет.

– Сеньор, – ответил Том, расправив плечи, – я не боюсь никакой работы.

Это чрезвычайно позабавило офицера, который, усмехнувшись про себя, ушел, оставив Тома с его новым начальником.

– Как твое имя, рыжий? – кок обошел вокруг Тома, оглядывая его с головы до ног.

– Мое имя Хосе Алонсо Эммануэль Родригес Васкес, я родом из Кадиса.

– А что ты делал в Порт-Ройале?

– Эти чертовы англичане, которых изрыгнула сама преисподняя, схватили и пытали меня, потому что я имел несчастье крикнуть на рыночной площади «Viva Espana!».

– Но что ты делал в Порт-Ройале? Умеешь ли ты что-нибудь? Или мне придется тратить время еще на одного дурака?

– Я работал у кузнеца, позволю себе заметить, испанца. Когда мои родители умерли от дизентерии, он взял меня к себе в ученики. Мне было всего пять лет, а тут еще нужно было кормить моих братьев и сестер…

– Ясно. Как-нибудь на досуге расскажешь историю своей жизни кокосовым орехам. Значит, тебя зовут Хосе. Слушай, Хосе! На моем камбузе есть правила. Первое касается чистоты. Хоть раз увижу тебя здесь грязным, и можешь распрощаться с плитой и горшками – тебя посадят в трюм на заднее весло или отправишься ловить крыс между шпангоутов. Грязь – это болезни, а болезни – смерть. Понятно, Хосе?

– Да, сеньор Феликс.

– Можно просто Феликс. Прибереги красивые слова для нашего капитана. Он порадуется тому, что суп ему наливает белый. Прежде это делали негры, которых ко мне приставили, чтобы я их обучил. Мы назвали их Январь, Февраль, Март и Апрель. Я бился с ними несколько месяцев, но Январь – нерадивый, Февраль – ленивый, Март – хилый, а Апрель пытался сбежать с судна. Теперь он сидит в трюме, прикованный к балке. И если не поумнеет, то будет продан в первой же гавани или отправится за борт с ядром на ногах. В общем, мне приходится почти все делать самому. У матросов, слава богу, есть свой собственный камбуз, но путь домой долог, и чем быстрее ты поймешь, что к чему, тем проще будет мне. А когда кок доволен, то и все довольны. Следующее правило касается воровства. Если я поймаю тебя на том, что ты без спросу берешь еду или питьевую воду, то прямым ходом отправишься на килевание.

Кок на мгновение замер, явно придя в восторг от этой мысли.

– Правило номер три! Малейшая царапина, покраснение или, не дай бог, насекомые-паразиты – немедля обращайся к судовому врачу. Лучше лишний раз перестраховаться. Потом будет поздно слезы лить, когда все офицеры окажутся заражены. Будь готов работать от восхода и до заката, едоков много. Кроме капитана здесь есть еще штурман, боцман, главный канонир, хирург, писец, четыре лейтенанта, священник, старшина первого ранга, два парусных мастера, три помощника штурмана, два помощника артиллериста, десять кадетов, два капрала, двадцать артиллеристов и один барабанщик. Корабль у нас хороший, народ понимающий, насчет гигиены все знают, что к чему, но крысы и у нас есть. Большую часть времени ты будешь готовить суп и резать мясо, чистить орехи, делать уборку и ловить крыс. Сейчас эту работу выполняют трое чернокожих, и от того, насколько хорошо они работают, зависят их порции еды. Но негры от природы ленивы. Ты же испанец, и, я надеюсь, к тебе это не относится. Думаю, мы поняли друг друга?

– Да, сеньор Феликс, я все очень хорошо понял, и, если позволите, добавлю, что я вообще очень понятливый и за свою жизнь поймал много крыс. Я работал у кузнеца и был надсмотрщиком на сахарной плантации, умею пользоваться градштоком и прокладывать курс по звездам, а еще моя мать научила меня готовить много разных блюд.

– Хорошо. Иди вымойся и почисти ногти, потом переоденешься в белую куртку, что висит на шкафчике со столовыми приборами. Твои штаны мы сожжем, а пепел выбросим за борт. Боюсь даже подумать, сколько на них грязи. Наденешь мои запасные, думаю, они тебе подойдут. И посмотрим-ка, сможешь ли ты принести кружку нашему капитану, не расплескав при этом по всей палубе.

Кок подошел вплотную к Тому и заглянул ему в глаза.

– В Кадисе сложно встретить человека с таким цветом глаз, как у тебя, Хосе, – задумчиво проговорил он.

– Это все потому, что я в детстве клал слишком много соли в еду, – ответил Том, глядя прямо в глаза коку, который лишь головой покачал в ответ и, почесав в затылке, пробурчал, что таких врунишек ему встречать еще не приходилось.

Полчаса спустя Том в белой поварской куртке спешил к капитанской каюте с большой кружкой.

Он опаздывал и все равно задержался возле рулевого – крупного, сильного мужчины в полосатой рубахе, который, казалось, тоже был рад отвлечься от своей монотонной работы.

Он разрешил Тому осмотреть компас, чья магнитная стрелка плавала в ворвани. На специальной доске было отмечено местоположение судна и время последнего замера его координат.

«Мне неслыханно повезло, – сказал себе Том. – Надо ущипнуть себя и проверить – вдруг это сон?»

– Ты ведь тот самый парнишка, которого подобрали в гавани, – проговорил рулевой и высморкался.

– Да, это я, – ответил Том, – меня зовут Хосе.

– Говорят, за тобой гнались англичане?

– Эти чертовы британцы прикончили бы меня, если бы вы меня не спасли, – Том сокрушенно покачал головой.

– Что с твоими родителями, или их, должно быть, уже нет в живых?

– Оба умерли, сеньор. Повешены за пустяк все теми же британцами. Должен сказать, что их ненависть хорошо понятна. Ямайка скоро станет британской вместе со всеми этими фортами, губернаторами и прочим сбродом. Скоро можно будет вернуться домой в Кадис.

Рулевой оживился:

– Так ты из Кадиса? Я тоже оттуда. Как, говоришь, твоя фамилия?

Том откашлялся.

– Э, Васкес, сеньор.

– Ты случайно не приходишься родней гончарам Васкесам? Тем самым, которые делают такие замечательные глиняные кувшины?

– Это семья моего отца, – Том молол чепуху, а сам тем временем бочком-бочком пятился к трапу.

Рулевой посерьезнел лицом.

– Печально то, что произошло со стариком Алонсо, – проговорил он, – ты случайно не слышал, как он сейчас?

– Помаленьку, – ответил Том, – но едва-едва.

– Расскажи мне, что с ним случилось, отчего он потерял зрение?

Том с задумчивым видом потянул себя за мочку уха.

– Я ведь не врач, – выговорил он наконец, – но слышал, что это из-за недостатка овощей.

– Значит, это вовсе не жар от печи испортил ему зрение?

Том растерянно оглянулся и, пробормотав что-то про кружку для капитана, торопливо сбежал вниз по трапу и через минуту уже стучал в дверь его каюты.

Капитан оказался тучным мужчиной с большой лысой головой. На вешалке по соседству с мундиром висел его коричневый завитой парик.

Сам капитан сидел за огромным письменным столом, заваленным картами, чертежами и большим куском пергамента с красными и черными кругами, которые изображали различные фазы луны.

Там же на столе лежали две подзорные трубы, судовой журнал, гусиное перо и стояла латунная чернильница вместе с какой-то глиняной штуковиной, которая, по всей видимости, была восточным кальяном.

– Региомонтан, – произнес капитан.

Решив, что капитан назвал свое имя, Том почтительно поклонился и представился:

– Хосе Васкес.

Однако он ошибался. Капитан взял кружку, опустошил ее в один присест, потом погладил себя по животу и с удивленным видом воззрился на Тома.

– Так о чем это мы? – прогудел он. – Ах да, Региомонтан. Выдающаяся личность. Из Нюрнберга. Я разделяю интерес Региомонтана к фазам луны; как видишь, юный Васкес, эти рисунки представляют собой копии рисунков самого Региомонтана.

Капитан вдруг словно очнулся и с непонимающим видом уставился на Тома.

– А… где раб, который обычно приносил мне все?

Том поклонился.

– Я новенький, сеньор капитан, мое имя Хосе Васкес.

– Вот как? Ты родом с Ямайки?

– О да, хотя моих родителей, к сожалению, уже нет в живых. Чума забрала их.

– Печально, очень печально.

– Они заразились от этих чертовых британцев.

И Том энергично качнулся с ноги на ногу. Капитан внимательно посмотрел на него.

– Говоришь, тебя зовут Васкес? Отлично! Слушай, юноша! На своем судне я не позволяю поминать черта, это понятно? Ни под каким видом. Команда набрана из людей, которые умеют говорить на чистом испанском языке, и я жестоко караю за ругань, в чей бы адрес она ни звучала. Это настоящая зараза, порождение самого Зла. Ты воспитан в истинной вере?

– О да, сеньор капитан, я знаю Псалтырь наизусть.

– Вот как? Что ж, это делает тебе честь. Можешь прочесть мне что-нибудь, Васкес?

– Охотно, сеньор капитан.

Том откашлялся и, выставив одну ногу вперед, прочел, первый раз в жизни переводя английскую поэзию на испанский:

Капитан задумчиво смотрел прямо перед собой. Потом он поднялся и подошел к окну, откуда открывался изумительный вид на изумрудно-зеленый океан.

– Псалтырь, говоришь, – пробормотал он, – странно.

Том потупился, сообразив, что, очевидно, перепутал Библию с одной из театральных пьес, которые он читал Саре Бриггз.

Капитан приблизился к нему.

– У тебя странный цвет глаз, юноша.

– Это у меня от мамы, – ответил Том, – такое бывает, когда ешь много пищи, богатой кальцием.

– Да ну? Как это?

– Да видите ли, сеньор капитан, – Том с важным видом скрестил руки на груди. – Дома у нас жило двенадцать коз, все названные в честь двенадцати месяцев. И вот коза, которую звали Ноябрь, давала очень много молока. Ее можно было доить по два раза в день, и за один удой мы получали по литру молока. На нашем столе не переводились превосходный сыр и отборнейшее масло, и благодаря этому мои семь братьев и я получили в детстве так много кальция, что наши глаза приобрели столь характерный зеленый цвет.

– Однако… чудно это как-то.

– К сожалению, у нас украли Ноябрь. Это сделал человек, у которого мы снимали жилье. Он был англичанином, – Том притопнул ногой и злобно сощурил глаза.

– Вот как?

– Да еще к тому же из Лондона. Он украл Ноябрь и продал ее на рынке. В отместку моя сестра дала ему так называемый афродизиак…

– Да что ты говоришь?

Том кивнул и, взявшись за мочку уха, рассказал капитану историю о слабительном порошке, который засадил козьего вора на шесть недель в уборную.

– Что ж, он получил по заслугам. Отличная история, – капитан одобрительно похлопал Тома по плечу. – Но теперь я должен вернуться к своим занятиям. Ты можешь идти.

Том поклонился, забрал кружку и закрыл за собой дверь в каюту капитана, весьма довольный собой.

Но по дороге на камбуз он вдруг подумал, что может возникнуть по меньшей мере недопонимание, если команда начнет путать объяснения касательно преждевременной смерти его родителей. Меньше чем за час он выдал три совершенно разные истории с тремя совершенно разными причинами, начиная от смертной казни и заканчивая дизентерией и чумой.

Том решил не давать воли своей фантазии и стараться следовать главному правилу любого лгунишки – говорить как можно меньше.

Через неделю он втянулся в рутинную жизнь камбуза, да так, что кок не мог на него нарадоваться. Но едва с работой было покончено, как Том тут же мчался на палубу и, вцепившись в перила, с наслаждением вдыхал ветер полной грудью.

Это удивляло кока.

– Чем, черт возьми, ты там занимаешься? – кричит он ему сквозь шторм.

– Я вдыхаю ветер, сеньор Феликс.

– Ты, должно быть, совсем свихнулся.

– Нет, просто я очень счастлив, – улыбается Том.

Ночью его можно было найти сидящим на бушприте, где он качался в такт с волнами, радуясь жизни и той звезде, под которой он родился.

Через две недели Тому казалось, что он изучил это судно от обшивки корпуса до самых верхушек мачт. Он научился правильно прислуживать за столом, обращаться с компасом и измерять скорость судна с помощью каната, куска бревна и песочных часов. Он взбирался на верхушки самых высоких мачт, откуда сам галеон казался не больше банановой кожуры на бесконечной глади океана. Здесь, наверху, качало гораздо больше, именно здесь можно было ощутить истинную силу природной стихии. Если требовалось залезть на грот-мачту, Том был готов заменить любого матроса: ловкий, как обезьяна, и шустрый, как ящерица, он быстро карабкался по вантам наверх.

– Эй, рыжий постреленок, тебе что, совсем жизнь не дорога? – сердится кок.

Том соскальзывает с мачты и смотрит на него сияющими глазами.

– Чем ближе к смерти, сеньор Феликс, тем острее чувствуешь жизнь.

Иногда он совершенно обескураживал беднягу кока, когда спрыгивал с грот-брам-реи в море, переживая свободное падение с высоты в 150 футов. Он ласточкой парил в воздухе, кувыркался, как цирковой акробат, и исчезал в волнах, оставив после себя лишь слабую рябь на зеленой глади моря.

– Вот это, я понимаю, моряк! – восклицал старший помощник капитана, когда кадеты выуживали счастливого Хосе из воды.

– А по мне, так это чистый сумасшедший, – ворчал кок. – В кои-то веки у меня появился нормальный помощник, да и тот псих.

Но Том наслаждался каждой секундой своего пребывания на корабле. Он все никак не мог надышаться, наглядеться, испытать на себе всю мощь и скорость ветра. Спал он лишь небольшими урывками и всегда охотно приходил на помощь на шканцах, на палубе, на камбузе или в трюме.

«Стрекоза» шла под всеми парусами, рассекая волны, и Том был счастлив, но через три недели хорошего ветра и спокойного плавания паруса зарифили, и судно встало на якорь.

Оказалось, что корабль дошел до заранее условленного места, где ему теперь предстояло дожидаться, пока подойдут два сторожевых судна, которые должны были сопровождать галеон с грузом золота через Атлантику.

Том познакомился с тремя рабами – Январем, Февралем и Мартом, которые действительно оказались такими ленивыми, какими описывал их кок. Они знали очень мало испанских слов и вечно путались в старших и младших чинах при подаче блюд, отчего во время офицерских трапез, где они резали мясо и разливали вино, то и дело вспыхивали скандалы. Поэтому вскоре все эти обязанности перешли к Тому.

– Как я и говорил, – ворчал кок, – эти негры абсолютно ни к чему не пригодны.

– Быть может, это потому, что мы их мало кормим, – предположил Том.

– Всем известно, – заявил кок, – что за каждую пойманную крысу причитается награда. Но как крысоловы они тоже никуда не годятся.

Том предпочел промолчать – он видел, что рабы ловили крыс не меньше него, но за неимением лучшего предпочитали их тут же съедать. Оставаясь при этом все такими же тощими.

Совсем по-другому обстояли дела с Томом, который за эти три недели округлился в щеках, потолстел, а все благодаря щедростям Феликса, который, не скупясь, накладывал ему побольше чечевицы каждый раз, когда Том приносил ему очередную крысу, насаженную на пику.

– Какая удача, что мы подобрали тебя на Ямайке, – приговаривал при этом Феликс. – Иначе бы ты никогда не попал в Европу. Когда ты в последний раз был дома в Кадисе?

– Ох, давненько я там не был, – отвечал Том.

Он все больше задумывался над своим положением, понимая, что галеон скоро повернет на север и с каждым днем будет все дальше уносить Тома от родного Невиса. Теперь, когда они оказались у берегов Гаити и пение ветра в парусах сменилось монотонным поскрипыванием мощной якорной цепи, Том больше уже не наслаждался плаванием. Перспектива оказаться в Испании его совсем не радовала.

По ночам он бродил по палубе, на которой, дежуря у пушек, несли вахту кадеты. На тот случай, если появятся пираты, на верхних реях мачт сидели дозорные матросы. Судно хорошо охранялось, и чтобы с него сбежать, требовалось придумать нечто особенное – просто так спустить шлюпку на воду было совершенно немыслимо. Да и кто в здравом уме отважится пройти в одиночку от Гаити до Невиса? Впрочем, думал Том, он-то как раз и решился бы на подобное путешествие, представься ему такая возможность. Однако в глубине души Том понимал, что, скорее всего, ему придется оставаться на борту до тех пор, пока судно не достигнет Европы. В такие моменты чувство счастья и бесконечного восторга куда-то улетучивалось, уступая место тоске по дому, которая, в свою очередь, сменялась жгучим чувством стыда. Стыда и печали. И, возможно, долей раскаяния. Его не было дома уже больше двух лет. Последний раз он видел мать, когда покидал таверну на старом муле сеньора Лопеса. Он уезжал в спешке, даже не сказав до свидания сестре. Все ждали, что через пару недель он вернется обратно. А вдруг ему не суждено никогда больше увидеть ни мать, ни сестру? Одна лишь мысль об этом ножом резала его сердце. Должно быть, они уже и думать о нем забыли, может, даже поверили, что он умер. А быть может, решили, что он разбогател и совсем забыл таверну на Невисе.

Но Том не умел подолгу грустить. Решительно тряхнув головой, словно отгоняя прочь мрачные мысли, он принимался вспоминать, что нового он усвоил в последнее время из навигации. Порой ему везло, и он получал возможность изучить капитанские карты и кое-что узнать об астрономии и математике. Каждодневные визиты сблизили его с капитаном, который оказался не только богобоязненным католиком и скорым на расправу воякой, но и щедрым человеком, когда дело касалось знаний. Его приводили в восторг рассказы Тома о Копернике, и он в свою очередь охотно делился с ним историями об итальянце по имени Галилей, который, по мнению капитана, был крупнейшим ученым в своей области.

– Суеверие есть порождение Зла, – с серьезным видом говорил капитан Тому.

А тот тут же добавлял:

– Да, и англичане тоже.

Но именно в тот момент, когда все ждали прибытия двух сторожевых кораблей, судьба вновь выпустила свою когтистую лапу и смешала все планы Тома касательно его пребывания на славном судне Caballito del Diablo.

 

Глава 18. Ньо Бото

Для ждущего ветер моряка время тянется невообразимо медленно, и теперь, когда испанский галеон, качаясь и вздрагивая, стоял на якоре, стало трудно держать команду в узде.

Коку Феликсу ожидание давалось особенно трудно. Офицеры, как могли, занимали матросов, чтобы команда не спилась или, не дай бог, не затеяла потасовку. Люди резались в карты, играли в шары и стреляли по мишеням, но для Феликса ожидание было настоящей мукой, которая в конце концов закончилась тем, что он окопался у себя в кладовке и сидел там с остекленевшим взглядом, огрызаясь в ответ на любой вопрос.

Там-то и нашел его Том после полуночи, когда судовой колокол пробил пять склянок.

– Бездействие, – шептал кок, судорожно сжимая кулаки, – проникает мне в кровь, и я чувствую, как она сохнет в моих венах. Мне делается дурно при виде голых мачт, торчащих, как скелет макрели. Корабль рожден, чтобы плавать, а не стоять на месте. Меня бросает то в жар, то в холод, я задыхаюсь. Последний суп я вылил в море, чтобы умилостивить морских богов. Пусть это всего лишь жалкая капля, но вдруг и она сыграет свою роль! Хуже всего по ночам, когда качаешься взад-вперед в гамаке, стонешь, весь липкий от пота, и прислушиваешься к корабельным склянкам, то и дело ожидая, что случится что-нибудь страшное. Видишь ли, Хосе, именно в такие моменты к нам приходят беды.

– Беды, Феликс? – переспросил Том, сосредоточенно очищая от шкурки коричневый банан. В отличие от кока, он куда легче переносил ожидание, потому что получил доступ к капитанской библиотеке, где кроме новейших морских карт хранились книги, собранные со всех концов света. Это была поистине неисчерпаемая сокровищница знаний, которая, казалось, только и ждала своего часа. Не обученный грамоте кок удивлялся своему рыжеволосому помощнику, который на досуге читал ему вслух сказки и истории. Каждый вечер около дюжины матросов подсаживались к ним и охотно слушали чтеца. Эта многочисленная публика весьма вдохновляла Тома, который не имел ничего против того, чтобы порой отложить книгу и начать рассказывать историю о зеленом пеликане, который принес тьму из речного потока. А как-то поздним вечером он принялся за долгую историю, которой предстояло стать Историей о Рамоне Благочестивом.

Матросы сгрудились вокруг рассказчика.

– Волны восемь дней носили их по морю, пока Альберто, сын бедной рыбачки, не подобрал их, получив тем самым добычу в лице этого раба.

Том обнаружил, что у него есть дар приукрашивать истории, особенно когда он дошел до борьбы Альберто против английских надсмотрщиков на сахарной плантации. Рассказ о малышке Санди Морнинг, которая была продана в вечное рабство, а потом выкуплена Альберто, произвел на всех большое впечатление.

– Какой же у этой истории был конец? – наперебой спрашивали матросы.

– Счастливый, – ответил Том и замолчал, сомневаясь в правдивости своих слов.

Когда речь шла о несчастьях и бедах, у многих моряков была очень живая фантазия. Многие из них свято верили в сирен, которые появляются в ночное время и несут с собой смерть и кораблекрушения.

– В штиль, – шептал кок Феликс, – вспыхивают пожары и мятежи. Команда начинает сходить с ума от ожидания, но хуже всего – страх перед пиратами.

И кок схватился за голову.

– Известно ли тебе, Хосе, что сейчас мы находимся в водах, которые просто кишат пиратами? Они нападают внезапно и именно в тот момент, когда меньше всего этого ждешь. Откуда ни возьмись из тумана появляется черный парус, и вот они уже налетают, как демоны ада. И глазом не успеешь моргнуть, как они захватят корабль. Не забывай, что за груз мы везем. Негодяи слетаются на золото, как мухи на мед.

Том придвинулся поближе к коку.

– Доводилось ли когда-нибудь сеньору Феликсу слышать о морском разбойнике по имени Ч. У. Булль?

Кок испуганно оглянулся и прижал палец к губам.

– Не говори о нем, – прошептал он, – случается, одного его имени, сказанного вслух, достаточно, чтобы накликать беду. Проклятие тяготеет над этим мерзавцем.

– Ты встречал его?

Кок перекрестился и постучал три раза по бочке с водой.

– Если бы встречал, то сейчас бы не сидел здесь перед тобой. Но наш боцман мог бы поведать тебе одну историю о Булле и о том, как шесть лет назад он напал на португальский галеас, следовавший в бразильскую колонию. Галеас сдался без боя. Но выяснилось, что на судне почти нечем поживиться, и тогда Булль схватил капитана, разрубил его на куски и сожрал на глазах до смерти перепуганных пассажиров. Потом сжег корабль дотла, а португальцев высадил на крошечный островок, где, быть может, они обретаются и поныне. Нет, я никогда не видел капитана Булля, но я был близок к этому. Однажды, когда мы бросили якорь у берегов Кюрасао, я отправился промочить горло в местную таверну, и там я увидел человека, который сидел один-одинешенек в сумрачном зале. Никто не отваживался приблизиться к нему и уж тем более заговорить, ибо у этого человека, Хосе, было всего девять пальцев на руках. Верный признак того, что он из людей Булля.

Том кивнул.

– А сеньор Феликс знает, почему у людей Булля только по девять пальцев на руках?

– Потому что десятый съел Булль, – не задумываясь ответил кок.

Том покачал головой.

– К сожалению, нет, – вздохнул он, – видите ли, дело в том, что я встречал Булля.

– Врешь, – проворчал кок.

– Нет, не вру, я даже пил с ним. Ровно год назад. Его бриг бросил якорь в миле от Гренады. Меня позвали к нему, чтобы осмотреть две пушки. Я ведь, как вы, должно быть, помните, одно время работал у кузнеца. Мой мастер не отважился отказать самому Буллю, и мне пришлось подняться к нему на борт. Да, вот ведь было времечко… – вздохнул Том.

Кок прищурил глаза.

– Ну-ну, рассказывай дальше, врунишка, – проворчал он.

Том пожал плечами.

– А что тут рассказывать, – пробормотал он, – мы выпили рома. О, это был лучший ром, который я когда-либо пробовал. Капельку его я до сих пор храню в дырке зуба. Он был белым, как зубик у ребенка, и сварен из отборнейшего сиропа.

– Черт возьми, должно быть, сам дьявол подвесил тебе язык, – рассмеялся кок и хотел дать Тому подзатыльник, но тот увернулся и сам засмеялся, однако почти тут же снова стал серьезным, вспомнив, откуда ему известна эта история. Которая вдруг показалась ему довольно печальной.

– Чтобы хорошо лгать, – пробормотал Том себе под нос, – надо иметь хорошую память.

Внезапно ему вспомнилась совершенно другая история, которую много лет назад рассказала ему мама. И правда, чего только не придет в голову моряку, пока судно стоит в полосе штиля и дожидается попутного ветра.

Он лежит на руках у матери, еще совсем маленький. Она что-то напевает ему, чтобы он уснул, но Тому больше хочется услышать о том, как он родился. Как же здорово иметь маму, которая может так хорошо и понятно рассказать о том, откуда берутся дети. И вот она доходит до той ночи, когда Том Коллинз появился на свет.

– Я уже три недели как должна была тебя родить, – рассказывает мама, – но в ту ночь старая Самора сама пришла ко мне. Она сказала, что на мостках у берега лежат семь упитанных крокодилов, все с разинутыми пастями, и что это верный знак того, что родится мальчик. Помню, я выскочила из таверны, чтобы посмотреть на этих здоровенных животных. Самора кидала им рыбу. «Если они съедят ее, – говорила она, – то ребеночек будет расти спокойным и здоровым, но, если оставят пищу нетронутой, сынок родится слабым». Самора утверждала, что она многое повидала на своем веку, но никогда не видела такого. Крокодилы накинулись на рыбу и передрались, да так, что мостки сломались. Суматоха продолжилась в воде, где эти животные своими хвостами вспенили всю бухту. А прямо перед рассветом родился ты, малыш Том.

Роды были легкие и безболезненные, но старая гадалка сказала матери, что боль ждет ее впереди.

Почему эта история вспомнилась именно сейчас, когда он сидел под ночным усыпанным сияющими звездами небом, Том не знал, но только ему вдруг показалось, будто его сердце сжала чья-то холодная рука.

Он посмотрел на кока, который снова перевел разговор на пиратов.

– У великих морских разбойников, – говорил кок, – настоящий нюх на золото – они носом чуют, что лежит у судна в трюме. Им известно, что мы держим путь из земли ацтеков, и они знают, что у нас на борту. Надеюсь, Господь будет милостив к жалкой душе ничтожного кока. Но рано или поздно пробьет наш последний час – мы все умрем, и морское дно станет нам могилой.

Кок перекрестился.

– Кстати, Хосе, – проговорил он. – Я совсем забыл о том черномазом, который сидит в трюме, прикованный к балке. Тот самый, которого зовут Апрель. Глянь-ка, не надо ли ему снести воды. Можешь взять ту, в которой мы промывали крупу, и налить ее в бутылку. Возьми с собой фонарь – там внизу темно, хоть глаз выколи. И чтобы больше не упоминал при мне имени этого Булля.

Короткое время спустя Том был уже на полпути к трюму. На верхней палубе несли вахту кадеты. Каждые полчаса с марса между гротом и грот-марселем доносился крик дозорного: «Все спокойно!»

В остальном же ночь выдалась тихой, безлунной и безветренной.

Том спустился ниже и, проходя через верхнюю орудийную палубу, поприветствовал ночных дозорных, которые сидели небольшой группкой, освещаемые одним-единственным фонарем.

Вскоре Том уже спустился в трюм, где находились помпы и лежали бочки с водой. Матросы говаривали, что именно здесь чаще всего можно встретить привидения, но для Тома трюм был излюбленным местом ловли крыс.

В большом помещении было темно, словно в бочке с дегтем, кислый запах дерева щекотал ноздри. Шум от волн, бьющих в киль судна, звучал глухо и как-то безрадостно.

Том поднял перед собой фонарь и осторожно шагнул вперед, даже толком не зная, где именно находится раб. Обычно еду ему приносил кто-нибудь из негров, помогавших на кухне. Том точно не знал, сколько времени провел здесь этот парень, но, судя по запаху, никак не меньше нескольких дней.

Вскоре он различил во мраке очертания человеческого тела. Раб был приблизительно того же роста, что и Том, но более худощавым. Его голова была обрита наголо, чтобы не завелись вши, на талии болталась набедренная повязка.

– Это я, Хосе, – пробубнил Том, – я принес тебе воду. Ты понимаешь по-испански?

Тишина.

Том сунул горлышко бутылки прямо в рот парнишке, и тот принялся жадно пить. Толстые губы потрескались, зрачки расширились – видно, раб уже давно не видел дневного света. Негр осушил бутылку до последней капли и, привалившись к мачте, громко застонал.

– Лучше бы ты приберег немного, – сказал ему Том, – еще неизвестно, получишь ли ты воду завтра.

Он развернулся и направился обратно к двери, держа фонарь над головой, когда позади него раздался шепот. Том остановился.

Он не был уверен, но ему показалось, что раб назвал его имя. Не Хосе – Том.

Фонарь в руке Тома дрогнул, горевшее в нем пламя затрепетало.

Медленным шагом он приблизился к чернокожему парнишке и посветил ему в лицо. Внезапно, словно обжегшись, он отдернул фонарь обратно. Обритая голова, потухший взгляд и ввалившиеся щеки поначалу ввели его в заблуждение. Шутка ли – прошло почти два года! Он сам видел в зеркале, насколько сильно изменилось его лицо за это время, но здесь перемены были еще более разительными. Тощий парнишка, которого он когда-то знал, превратился в почти взрослого мужчину.

– Бибидо, – прошептал Том, – ты ли это?

Взгляд парнишки немного поблуждал по сторонам, потом остановился на Томе. Его губы разлепились, словно он хотел улыбнуться, когда же это не получилось, он произнес:

– Ты дал мне поплавать. Впервые за долгое время.

Том отвернулся, пытаясь унять сердцебиение. Сейчас ему надо было обдумать массу вещей, но, как назло, все мысли разом покинули его, и голова была пустой, как колокол.

– Подожди здесь, – торопливо проговорил он, – подожди здесь, Бибидо.

Через несколько минут Том уже вихрем несся в камбуз, где кок с товарищами травили друг другу байки о русалках, дьявольских псах, сиренах и кровожадных пиратах, которые захватывали испанские галеоны, пока те пережидали штиль.

Том знал, что в этих рассказах была большая доля правды. Даже самый отважный моряк может в панике прыгнуть за борт из страха перед пиратами: есть опасности и пострашнее смерти в воде. Но мысли Тома сейчас были заняты другим. Он с лихорадочной поспешностью наполнил фляжку водой и набил карманы галетами.

Затем выскочил обратно на палубу и, насвистывая, двинулся вдоль борта, стараясь ничем не выдать своей спешки.

– Куда ты так торопишься, Хосе? – спросил лейтенант, несший вахту на орудийной палубе.

Том развел руками и ответил, что только что видел в трюме трех здоровенных крыс.

– Они хороши только в мертвом виде, сеньор лейтенант. Уж я-то разбираюсь в таких вещах.

– А что это ты несешь с собой?

– Я сделаю приманку, так что крысы сами придут ко мне, – и с этими словами Том попятился к трапу.

Лейтенант, совсем еще молодой человек с пушком на подбородке, догнал Тома.

– Я бы очень хотел посмотреть, как ты их поймаешь, – сказал он.

– С большим удовольствием, – ответил Том, – но сеньору стоит быть осторожнее – эти коричневые бестии кусаются дай боже. К тому же никогда не знаешь, какую заразу они разносят. Одного укуса их желтых зубов бывает достаточно, чтобы на борту вспыхнула чума. Нам сюда, господин лейтенант.

– Иди один. Я несу вахту, – ответил лейтенант и, повернувшись на каблуках, быстро вернулся обратно.

Том едва заметно улыбнулся. Страх перед чумой был велик настолько, что люди не ограничивались тем, что просто скидывали умерших за борт, а засовывали их тела в мешки и, отойдя на лодке далеко от судна, топили в море.

Через минуту он распахнул дверь в трюм, где размещались помпы, и бросился к Бибидо, чтобы дать тому еще воды. Потом Том сунул Бибидо галету, которую тот проглотил почти не жуя, подавился и закашлялся.

– Ладно-ладно, ничего страшного, – успокаивающе похлопал его по спине Том и покосился на пеньковую веревку, обмотанную вокруг запястий Бибидо. Следы засохшей крови говорили о той основательности, с которой связывали паренька.

Том посидел какое-то время, собираясь с мыслями, а потом спросил:

– Как… как ты здесь оказался?

Бибидо непонимающе захлопал глазами.

– Разве ты не… я хочу сказать, разве ты не умер? – прошептал Том.

– Жив, как видишь, – тоже шепотом ответил Бибидо, – только ног не чувствую.

Том почесал в затылке.

– Подумать только, найти половину своей собственности в трюме испанского галеона… Что, говоришь, с твоими ногами? Ты совсем их не чувствуешь? Сколько ты здесь уже сидишь?

– Кажется… с полнолуния.

Том подсчитал – выходило, что Бибидо просидел в трюме двенадцать дней. Ноги раба были холодны как лед.

Том выхватил нож и перерезал путы. Когда веревки упали, Бибидо повалился лицом вниз и какое-то время лежал словно мертвый.

Том дал ему еще немного воды, а затем принялся растирать худые ноги паренька, пока тот не почувствовал боль. Бибидо задергался всем своим тощим телом, потом со стоном перевернулся на спину.

– Они возвращаются ко мне, – прошептал он.

– Кто возвращается?

– Мои ноги.

Бибидо посмотрел на свои тощие ляжки.

– Мне приснился сон, – сказал он, – мне снилось, что мои ноги разбил прибой.

Том посадил его вертикально.

– Наше судно стоит на якоре, – сказал он, – мы ждем два сторожевых корабля, которые будут сопровождать нас до самой Испании. Слышишь, Бибидо?

Чернокожий парнишка холодно взглянул на Тома. В его взгляде промелькнула крохотная частичка прежнего величия.

– Меня зовут не Бибидо.

Он старался, чтобы его голос звучал торжественно и гордо, но на деле вышел лишь полушепот-полухрип.

– Мое имя Файсал, но все звали меня Ньо Бото.

Том удивленно уставился на него.

– Ладно, я понял, – наконец проворчал он, – но для меня ты все равно останешься Бибидо, поэтому про остальное можешь забыть. Половина тебя по-прежнему принадлежит Тому Коллинзу, надеюсь, ты это помнишь.

– Как насчет второй половины, – поинтересовался парнишка, – она принадлежит мне? Или судну?

Том откашлялся.

– Ты ведь помнишь Рамона? – спросил он.

Бибидо не отреагировал.

– Ну, того, кто спас тебе жизнь после кораблекрушения у берегов Сент-Кристофера. Я подобрал вас, неужели ты все забыл?

Чернокожий парнишка раздраженно наморщил лоб.

– Как я мог это забыть? – тихо вымолвил он.

Том сообщил Бибидо, что Рамон, скорее всего, погиб, и удивился, почувствовав, как смягчилось его сердце при воспоминании об этом пропащем человеке.

– Вот и получается, – заключил он, – что теперь ты целиком и полностью мой. Таков был наш уговор с Рамоном. И чтобы найти тебя, я обогнул полмира. Так что оставь свои сказочки про Ньо Бото. Твое имя – Бибидо, и баста.

И Том, забывшись, выпил последнюю воду, которая еще плескалась в бутылке.

– Я больше не могу здесь оставаться, – пробормотал он. – Мне придется снова тебя связать. Если нас обнаружат, меня будут килевать четыре раза. Дьявол всех побери! – и Том со злостью стукнул кулаком в переборку.

– На этом судне нельзя ругаться, – наставительно произнес Бибидо.

Том ошеломленно посмотрел на своего раба, а потом ткнул указательным пальцем ему в грудь.

– А это не тебе решать. Ты вообще не должен ничего решать, ясно? И кстати, называй меня мистером Коллинзом. Хотя зовут меня вовсе не Коллинз, а Хосе, прошу это запомнить.

– Значит, я должен говорить «мистер Хосе»?

– Еще чего. На людях ты вообще не должен ничего говорить.

Том подошел к двери и постоял немного, пытаясь собраться с мыслями.

– Вопрос в том, – медленно произнес он, – вопрос в том, действительно ли ты представляешь настолько большую ценность, как мне рассказывали. Ньо Бото, говоришь ты. Что это значит? Ты все еще сын вождя, сын короля, принц или как там? И где твое кольцо? Они сняли его с тебя или ты сам его потерял? Не то чтобы меня это волновало, но Рамон говорил, что это кольцо служит доказательством твоего высокого происхождения. Это правда или еще одна шуточка Рамона? Отвечай!

– Да, я принц, – ответил Бибидо, – и если ты доставишь меня обратно на острова Зеленого Мыса, мой отец сделает тебя очень богатым человеком.

Том кивнул и саркастически улыбнулся.

– Обратно на острова Зеленого Мыса, говоришь? Что ж, звучит неплохо. Вот только я не знаю, как это сделать. Или ты вообразил, что будешь сидеть у меня на спине, пока я буду плыть, как какой-нибудь чертов дельфин? Ты это представлял себе, принц Бото? Ты, занюханный голодранец, которого рвет с одной несчастной галеты, ты что себе вообразил? Думаю, мне стоит раскрыть тебе глаза. Мы находимся в трех месяцах плавания от островов Зеленого Мыса, и ты до сих пор не рассказал мне, куда делось кольцо. Черт возьми, как я устал от всего этого! В кои-то веки я поверил, что стану… только появились какие-то планы… и вот тебе на… Черт возьми, до чего же я все-таки невезучий человек.

Внезапно Бибидо открыл рот и запрокинул назад голову.

– Ты чего? – с подозрением спросил Том.

Бибидо взял фонарь и поднес его ко рту. Том наклонился поближе.

Глубоко во рту, пришитое крепкой тонкой ниткой, сидело крошечное серое колечко.

– Я прикрываю его языком, – объяснил он, – тогда его не видно.

– Прикрываешь? – переспросил Том.

– Когда нам смотрят зубы, – пояснил Бибидо, – на аукционах.

Том с ошеломленным видом покачал головой.

– Боюсь даже спрашивать, но все же спрошу. Кто это сделал?

– Я сам, – ответил Бибидо. – После того как Рамон продал меня какому-то торгашу, я оказался на борту шхуны, которая доставила меня и еще десятерых чернокожих на Ямайку, где мы были проданы на рынке. В трюме я случайно нашел иглу, которой рыбаки чинят сети. Нитку пришлось несколько раз поменять, но иглу я храню до сих пор.

Бибидо повозился и извлек из набедренной повязки гнутую иголку, которую он ловко прятал в складках материи. Том вздохнул и развел руками.

– Ну ты даешь, – потрясенно протянул он, – видел чудеса на свете, но чтобы такое… Но теперь мне придется кое-что тебе прояснить. Я почти смирился с тем, что окажусь в Испании. Почему? Да потому что мне здесь нравится и здесь у меня появилось много новых друзей. Вот почему! Так что сиди в трюме с кольцом в глотке и забудь про острова Зеленого Мыса.

Том прислонился затылком к деревянной обшивке.

– Честно говоря, кок совсем неглупый человек, – задумчиво произнес он, – а капитан вообще настоящий ученый. Мы с ним говорим обо всем на свете. О Галилео Галилее и Копернике, о солнечных затмениях и фазах луны. Ты вот здесь сидишь в трюме, таращишься в темноту и, поди, до сих пор веришь в то, что Солнце движется вокруг Земли, да? А это не так. Оно вообще не сдвигается с места. Черт возьми, зачем я трачу на тебя время! Все, хватит! Как я уже сказал, я собираюсь оставаться на борту этого корабля, пока мы не достигнем испанской гавани. Я так решил.

– Решил?

– Да, решил, разве я не об этом тебе сейчас толкую? Через пару дней, а быть может, уже завтра сюда прибудут два сторожевых судна, и мы снова поднимем паруса. Дальше наш курс пойдет севернее тропика, и на всем протяжении пути мы больше не встретим никакой суши до самой Мадейры. Я видел карту и знаю весь маршрут как свои пять пальцев. Сначала Азорские острова, потом Мадейра.

– Но где мы сейчас, Хосе?

– Сейчас мы находимся южнее берегов Гаити, и, кстати, когда мы одни, ты не должен называть меня Хосе.

– Я должен говорить «Том»?

– Ты вообще не должен ничего говорить, но если придется, то обращайся ко мне «мистер Коллинз».

– Далеко ли до Невиса, мистер Коллинз?

– Чертовски далеко, – угрюмо отозвался Том.

– Даже на лодке?

Том хлопнул себя по лбу.

– Да где ты достанешь здесь лодку, дурья твоя башка?

– На этом судне много шлюпок.

– О Господи, вразуми этого несчастного! Ты же ровным счетом ничего не знаешь. На этом судне столько золота, что на него можно скупить пол-Испании и Мадейру в придачу. Люди круглые сутки дежурят у пушек, а все реи и канаты просто кишмя кишат матросами. Тут даже стакан воды нельзя выпить без того, чтобы у тебя тут же не поинтересовались, а получил ли ты на это разрешение от кока. Ты думаешь, мы вот так запросто сможем спустить на воду двенадцативесельную шлюпку, и нас никто не заметит?

Бибидо указал на дверь, ведущую к трапу.

– Там, – сказал он, – находится пороховой погреб. Бочонки сложены штабелями, и я думаю, одного будет достаточно.

Том расширил глаза.

– Вот как, ты думаешь, что одного будет достаточно? Интересно. Значит, по-твоему, мы должны поджечь бочку с порохом? Это ты предлагаешь?

Бибидо посмотрел на Тома из-под полуприкрытых век и устало кивнул. Том с шумом выдохнул.

– Вот что я тебе скажу, ваше сиятельное ничтожество. Ты совсем сдурел, раз такое предлагаешь. Если ты подорвешь одну бочку, задымится полкорабля. Образуется дыра размером с ют, внутрь хлынет вода, и если двум помощникам кока – рыжему Хосе и черномазому Апрелю – не оторвет задницы, пока они будут подносить фитиль к бочонку, то болтаться им на рее, это как пить дать.

– Я вовсе не хочу поднимать тут все на воздух, – сказал Бибидо.

– Ага, теперь уже, значит, не хочешь!

– Нет, я просто хочу взять щепотку пороха и подложить его рядом с помпами в том отсеке, где хранится такелаж. Все вспыхнет почти мгновенно. Думаю, дым проникнет наверх, на весельную палубу, а потом…

Том внезапно поднял руку, призывая к тишине. Он увидел крысу, которая крадучись пробежала по полу и исчезла за шпангоутом.

– Само собой, – пробормотал он, – само собой…

Том уставился в пространство невидящим взглядом и заговорил ровным монотонным голосом.

– Порой, – забормотал он, – помощь приходит оттуда, откуда не ждешь, а долгая жизнь научила меня, что крысы умнейшие из животных. Должно быть, сам дьявол покровительствует этим хвостатым. Вот что, Бибидо, мы не будем ничего поджигать.

– Не будем?

– Должно быть, ты, вопреки всему, родился под счастливой звездой, – продолжал бормотать Том. – Но твоя удача может закончиться, когда последняя песчинка упадет на дно песочных часов. Теперь все будет зависеть от того, насколько ты умеешь слушать и вникать в то, что говорит твой хозяин и повелитель. Справишься, Бибидо?

– Да, – ответил Бибидо.

– Прости, я не расслышал. Что ты сказал?

– Я сказал, да, мистер Коллинз.

Том задумчиво поскреб подбородок.

– И ты во всем будешь полагаться на своего хозяина и выполнять все в точности так, как он скажет?

– Да, мистер Коллинз.

– Быть верным, как пес, не знавший других хозяев?

– Быть верным, как пес, не знавший других хозяев.

– А эта глупая, дурацкая ухмылка, которую я вижу на твоем лице, вызвана, надеюсь, не моими словами?

– Нет, мистер Коллинз.

– Как твое имя?

– Мое имя Бибидо, мистер Коллинз.

– Ты понятливее, чем я предполагал.

– Спасибо, хозяин.

– Не за что.

– Скажите же, что мне делать, хозяин?

– Приготовиться к смерти, – ответил Том и покинул трюм.

Он стоит перед вахтенным офицером. За его спиной, заламывая руки, маячит кок. Ситуация неприятная – нужно найти виноватого и взвалить на него всю тяжесть ответственности. Кок заявляет, что он вообще ни при чем. И добавляет, что рабы согласно регламенту принадлежат капитану, а за их здоровье и самочувствие отвечают судовой врач и хирург.

Голос кока звенит от возмущения, но видно, что он храбрится изо всех сил, пытаясь скрыть свой страх. Его пугает не выговор, а перспектива жуткой и преждевременной смерти.

Вахтенный, нервно покусывая пальцы, постукивает сапогом по палубе.

– Дьявол, надо же было такому случиться, – стонет офицер.

Только что он сменил на этом посту молодого лейтенанта и теперь проклинает свое невезение. От неожиданного удара он словно бы съеживается, потом принимается ходить взад-вперед по палубе. Но ноги не слушаются его, и он вынужден опереться на кока.

– Черт побери, как же я ненавижу этих дикарей! – рычит офицер. – Почти так же, как саму чуму. Все мужчины в нашей семье отправились в море, только чтобы избежать этой заразы. Но, видно, перед лицом смерти все равны.

– Да, – вздыхает Том, – что у богатого, что у бедного в носу по две дырочки.

Офицер с неожиданной яростью обрушивается на него:

– Ты, что, совсем рехнулся? Избавь меня от своих шуточек!

Том извиняется и получает подзатыльник от кока.

– Ну надо же было такому случиться, и именно в мою смену, – продолжает сокрушаться вахтенный.

– Возможно, нам следует разбудить капитана, – предлагает кок.

Офицер задумывается. Пока все ждут его решения, Том берет слово:

– Прошу прощения, сеньор, но мне кажется, что совсем не обязательно тревожить капитана ради какого-то чернокожего покойника.

– Не обязательно?! Да ты хоть понимаешь, о чем мы тут толкуем?

Офицер все больше накручивает сам себя и продолжает уже хриплым шепотом:

– Разве ты не понимаешь, что произойдет, если правда всплывет наружу? Люди и так на взводе из-за длительного бездействия. Это все равно что поднести горящий фитиль к бочке с порохом. Черт бы вас всех побрал. И именно в мою смену! К дьяволу всех негров… Ты уверен в том, что говоришь?

– Абсолютно уверен, сеньор, – отвечает Том.

– Черт! Но я должен взглянуть на него. Капитан же не будет этим заниматься. Cattus amat pisces, sed non vult crura madere… Но хватит болтать. Показывай дорогу, Хосе!

– С удовольствием, сеньор.

Офицер делает шаг, но внезапно останавливается и с недоумением смотрит на кока, который поспешно стал спускаться.

– Куда это направился наш многоуважаемый Феликс?

– Я к себе, пойду немного посплю… – растерянно шепчет кок.

– Вот еще! Не думай убежать. Пойдешь со мной.

– Да зачем мне туда идти?!

– Затем, что именно ты запер этого негра в трюме, вот зачем! Пошел!

Том идет впереди офицера, который, в свою очередь, толкает перед собой упирающегося кока. Они доходят до лестницы, ведущей в кладовку, и зажигают пару фонарей.

– Думаю, это случилось вчера или позавчера, – говорит между тем Том, – судя по тому, как его обгрызли крысы, должно быть, прошло несколько дней.

Офицер резко останавливается.

– Черт бы его побрал, – шепотом ругается он. – Значит, зрелище не из приятных?

Том разводит руками.

– Да как вам сказать. Все не так уж и плохо, сеньор. Большая часть лица все же уцелела. Главное, привыкнуть к запаху…

– Замолчи!

Вахтенный хватается за живот, и его выворачивает наизнанку.

– Это задача не для офицера, – наконец выговаривает он, с трудом выпрямившись. – Я только что это понял. Мы должны сходить за судовым врачом.

Том стукает каблуками и по-военному вытягивается в струнку.

– Я немедленно отправлюсь за ним, сеньор!

– Превосходно. Поторопись, Хосе! Мы подождем здесь. Но помни – никому ни слова!

Том отвешивает поклон и, зажав себе рот, чтобы не расхохотаться в голос, через две минуты оказывается у каюты врача. Он прислоняется к двери и скороговоркой бормочет:

Он два раза повторяет стихи и затем на всех парах мчится обратно к офицеру и коку, которые все еще стоят на лестнице.

– Что скажешь, Хосе? – спрашивает кок.

– У меня для вас две новости, сеньоры: одна хорошая и одна плохая. – Том делает глубокий вдох и продолжает: – По словам доктора, мертвец, очевидно, заражен чумой.

– К дьяволу всех чернокожих, – стонет офицер и всплескивает руками. – И к дьяволу эту крысиную заразу!

Он прижимает ко лбу стиснутые кулаки и в ужасе вращает глазами.

– А какая же хорошая новость, Хосе?

– Так это она и есть, – вздыхает Том, – плохая же новость состоит в том, что если вы оставите его на судне, ничего не предприняв, то он заразит всю команду меньше чем за сутки. Чем быстрее мы избавимся от тела, тем лучше. Так говорит доктор.

– Мы должны позвать капитана, – снова предлагает офицер.

Том позволяет себе вольность и берет вахтенного за рукав мундира.

– Есть такая немецкая пословица, сеньор. Она звучит приблизительно так: тот, кто делает все вовремя, достоин славы. Если вы, конечно, понимаете, что я хочу этим сказать.

Офицер вздергивает подбородок и окидывает взглядом океан, пытаясь осмыслить немецкую пословицу. Затем он бросает на Тома скептический взгляд.

– Но кого мы пошлем, чтобы… – он понижает голос. – Кому, черт возьми, я смогу поручить эту грязную работу? Никто из белых не захочет трогать черного, к тому же скончавшегося такой ужасной смертью. А если поползут слухи о том, что у нас в трюме лежит зараженный чумой, то глазом не успеешь моргнуть, как на мили вокруг не останется ни одного матроса – все разбегутся. Команда взбунтуется. И я ее понимаю. Черт побери, я ее отлично понимаю. Мы можем сколько угодно грозить плеткой и килеванием, но против чумы мы бессильны.

Кок молитвенно складывает ладони на груди и заискивающе улыбается.

– Я знаю, что нам следует делать, сеньор, – говорит он, – все очень просто. Мы пошлем туда Января и Февраля.

– Кто такие эти Январь и Февраль, черт бы их побрал? – ворчит офицер.

– Это два чернокожих раба, – улыбается кок.

Вахтенный хрустит пальцами.

– Отличная мысль, кок. Давай, тащи их сюда.

Кок уже устремляется вверх по лесенке, когда Том зовет его обратно.

– Я не должен вмешиваться в решения старших, – серьезно произносит он, – но если мы пошлем черных вытащить из трюма труп их мертвого товарища, то не столкнемся ли мы с двойной проблемой? Как мы можем быть уверены в том, что они не заразятся от него? К тому же нельзя забывать, что негры суеверны не меньше, а может, и больше, чем белые. Я работал на одной плантации, так там чернокожие украшали себя перьями павлинов и клювами попугаев, а потом пели какую-то тарабарщину над своими новорожденными, разбрызгивая над личиком ребенка свежую кровь, взятую из одиннадцати куриных лапок. И все это лишь затем, чтобы избежать чумы.

– Черт возьми, Хосе прав, – бормочет офицер, – мы не можем использовать этих негров. Лучше уж их сразу потом пристрелить.

– Значит, пристрелим, – говорит кок.

– Но разве это не привлечет излишнего внимания, если мы вот так просто избавимся от двух рабов? – с сомнением спрашивает Том.

– Думаю, нет, – отвечает кок.

– И к тому же у нас нет другого выхода, – хмуро добавляет офицер.

– Сеньор! – Том вытягивает руки по швам и отдает честь. – Хосе Алонсо Эммануэль Родригес Васкес возьмет на себя эту обязанность.

Офицер заходится в приступе кашля, а потом, прищурив один глаз, спрашивает:

– Обязанность? Что ты хочешь этим сказать?

– Я берусь за это дело добровольно, сеньор.

– Ты с ума сошел? Это же чума!

– Я знаю, сеньор. Но думаю, что работа на плантации сделала меня невосприимчивым к чуме.

Офицер оглядывается по сторонам.

– А ты что, проверял? – шепчет он.

– Целых три раза, – тоже шепотом отвечает Том и, взявшись за отворот офицерского мундира, притягивает командира к себе. – Если только кто-нибудь поможет мне спустить лодку на воду, то все остальное я готов взять на себя, и господин офицер больше ни слова от меня не услышит. Ну а что касается этого чернокожего с обглоданным лицом, то обещаю еще до рассвета выбросить его тело в море за много миль отсюда.

Офицер некоторое время стоит в раздумье, потом упирает руку в бедро и, поглаживая бороду, произносит:

– Хосе, – говорит он, – ты парень хоть куда. Я лично позабочусь о том, чтобы лодку сию же минуту спустили на воду. Кок, дай мешок этому отважному мальчишке, который готов рискнуть своей жизнью ради спасения всей команды. Я уверен, что наш капитан, когда узнает завтра о твоем подвиге, отблагодарит тебя. Эй, Феликс, закрой пасть и тащи сюда мешок.

Том отвешивает поклон, глядя, как кок бежит на камбуз, чтобы найти там крепкий мешок для трупа. Сказано – сделано. Офицер отправляется будить двух кадетов, а Том тем временем спускается вниз и находит кока стоящим посреди камбуза с пустым мешком от проса в руках.

– Я зашел только чтобы попрощаться, – говорит Том.

– Попрощаться? – кок смотрит на него с непонимающим видом.

Том кивает.

– Я не вернусь назад, сеньор Феликс. Я не хотел ничего говорить тому молодому офицеру, поэтому пусть все останется между нами. Я вам солгал.

– Ты солгал, Хосе?

Том кивает.

– У меня нет никакого иммунитета, – признается он, – наоборот, боюсь, эта зараза уже проникла в меня.

Кок делает шаг назад.

– Успокойтесь, сеньор, – говорит Том, – я ни до чего не дотрагивался после того, как осмотрел покойника. Но я понимаю, что после всего случившегося я не могу позволить себе остаться на борту с подозрением на чуму. Поэтому я тут подумал, – Том понижает голос до шепота, – я подумал, нельзя ли мне получить с собой немного провианта – хотя бы пару глотков воды и пригоршню галет?

– Черт возьми, Хосе, – стонет кок, – я даже не знаю, что сказать. Мне больно такое слышать. Я ведь почти полюбил тебя. Но, конечно же, ты получишь все, что нужно. Мы будем скучать по тебе, Хосе. И по твоим историям.

Том скромно пожимает плечами.

Кок опустошает еще один мешок и наполняет его провизией. Следом кладет туда две фляжки с водой.

– Будьте осторожны, – просит Том, – чума заразна.

Кок бросает на него страдальческий взгляд и крестится.

– Хосе, – просит он, – пока ты не покинул нас, расскажи, чем кончилась та история о бедном мальчишке-рыбаке Альберто? Нашел ли он своего раба, который был рожден принцем? Я не смогу спокойно спать, если не узнаю конец.

Том поднимает голову.

– А, да, он нашел его – на судне, где сам Альберто работал на камбузе.

– Да что ты говоришь? – умиляется кок, его глаза сияют.

– К несчастью, – продолжает Том, кладя в мешок с провиантом кокосовый орех, – к несчастью, раба укусила крыса, и он заразился чумой.

У кока отваливается челюсть. Он судорожно хватается за сердце. И вдруг расплывается в лукавой улыбке.

– Ты самый большой лгунишка на свете, – говорит он.

Том разводит руками и подмигивает коку.

– На самом деле меня зовут Коллинз и я родом из Ирландии.

Кок смеется, но смех почти тут же обрывается. Лицо кока становится серьезным.

– Прощай, Хосе, – шепчет он.

– Прощайте, сеньор Феликс, – отвечает Том, – и будьте здоровы. Вы лучший кок на свете.

Кок высмаркивается в свой фартук.

– Твой подвиг будут помнить.

– Я буду жить надеждой, – вздыхает Том и, подхватив мешок, возвращается на палубу, где его встречают два юных кадета, которые говорят ему, что лодка уже спущена по правому борту, как им и было приказано.

После этого Том спускается в трюм, где сидит Бибидо.

Не говоря ни слова, тот забирается в мешок, который Том так же молча завязывает и взваливает раба себе на спину.

На все про все уходит меньше пяти минут, и вот Том уже снова на палубе, где он замечает вахтенного офицера, который стоит в сторонке вместе с кадетами и коком Феликсом. Они во все глаза смотрят на смелого парнишку, который по трапу тащит свою тяжелую ношу вниз, к шлюпке, куда, прежде чем уложить покойника на дно лодки, скидывает мешок с провиантом. Затем он опускает весла в воду и, отойдя на двести футов в сторону, встает и отдает честь.

С галеона доносится громкое рыдание кока, но офицер серьезно смотрит на Тома и тоже отдает ему честь. Его жест тут же повторяют оба кадета, которые блестящими от слез глазами смотрят на Хосе из Кадиса, у которого глаза стали зелеными из-за того, что он съел слишком много козьего сыра, и у которого родители странным образом были повешены до того, как померли от дизентерии и скончались от чумы.

Кадетам вряд ли доводилось видеть, чтобы кто-то греб так быстро, как этот парнишка, который ради спасения корабля отважился выйти в море со столь опасным грузом.

И когда наступил рассвет и уже можно было ставить паруса, потому что на горизонте появились сторожевые корабли, капитан, которому доложили о случившемся, распорядился отслужить короткий молебен в честь Хосе Алонсо Эммануэля Родригеса Васкеса, который почти мертвым был подобран у берегов Ямайки и почти таким же мертвым покинул этот гордый галеон к югу от Гаити.

Священник произнес пару приличествующих случаю фраз о самоотверженности, после чего команда почтила память рыжеволосого мальчишки двумя минутами молчания.

 

Глава 19. Остров

Он лежит в шлюпке, закинув руки за голову, и изучает звезды. Ими усыпано все небо. В такие ночи границы исчезают, и небесный свод тает, перетекая в океан. Макрель, кит и зеленокожая русалка свободно плавают между морем и небом и превращаются в янтарно-желтые созвездия на сияющей вуали ночного неба.

Том, пребывая между сном и явью, сонно указывает на Водолея, Кита и Деву.

– Они смотрят на нас, – бормочет он, – шепчутся между собой и удивляются, потому что звезды – они как матери, которые беспокоятся за своих детей. Ты знал об этом, Бибидо? Нет, ни черта ты не знаешь. Ты вообще не должен со мной разговаривать. Какое чудесное чувство свободы! Ты слышал, что я сказал, коротышка? Я сказал, какое чудесное чувство свободы!

Том понижает голос и бормочет себе под нос:

– Да что с ним такое? Почему он ничего не говорит?

Том садится и смотрит на Бибидо. И вдруг с острой жалостью понимает, что у этого чернокожего паренька тоже есть мать, которая, как звезды, беспокоится за своих детей. Особенно за того, кто пропал. Должно быть, частичка ее до сих пор живет в Бибидо, и оттого он так молчалив.

Он уже шестой день не выпускает весел из рук. По правде сказать, гребец из него никудышный, но недостаток сил Бибидо восполняет своим упорством. Он день и ночь гребет без перерыва.

Том охотно разузнал бы у него что-нибудь про его маму, но не знает, с чего начать. И потом, кто знает, быть может, Бибидо уже позабыл своих родителей? Ведь его так давно увезли из дома. Скоро будет уже три года. Но много ли это – три года? Можно ли за такой срок забыть своих родителей? Свой дом, свой язык, своих братьев и сестер?

– Хотя мне-то какая разница? Нашел о чем думать!

Том злится на самого себя за то, что в его голову совсем не ко времени лезут мысли про этого недомерка. «Кроме того, – думает он, – между мной и ним большая разница. Я, например, никогда в жизни не додумался бы вшить себе кольцо в глотку. Это, конечно, ничего не доказывает, кроме того, что мы с ним разные. Например, тапир ведь не тоскует, когда его детенышей сжирает леопард? Конечно же, нет. Так уж устроена природа; иначе жизнь тапира стала бы просто невыносимой. Ладно, пусть Бибидо не тапир, но между ним и его мамой, должно быть, были те же отношения, что и между тапиром и его детенышами. Скорее всего, черные в принципе не могут чувствовать то же, что и белые. Иначе бы их жизнь стала просто невыносимой».

Губы Тома кривятся в горькой усмешке.

– Если бы я был черным, – говорит он, – если бы я был тобой, Бибидо, я был бы сейчас безмерно счастлив.

Бибидо смотрит на него с непонимающим видом.

– Правда ведь, здесь куда лучше, чем на дне трюма?

Бибидо морщится. Том придвигается к нему ближе.

– Ты мог бы хотя бы сказать, что счастлив избавиться от оков. Но ты, верно, не знаешь, что такое чувства и как их выражают. Ладно уж, не говори ничего.

Том вздыхает и закатывает глаза.

– Что творится в этой маленькой черной головке? Мы уже шесть дней в море, о чем ты все это время думал?

– Сейчас я думаю о том, – проговорил Бибидо, – что у нас скоро закончится вода. Ты знаешь, где мы сейчас находимся, Том?

Том поднимает руку к уху.

– Ты сказал «Том»? А куда делся мистер Коллинз? Или ты думаешь, что стал свободным и теперь можешь позволить себе говорить «Том»? Нетушки, Бибидо. Ты – мой. Ты принадлежишь своему хозяину. Между прочим, чернокожие на сахарной плантации относились ко мне с большим почтением. Они называли меня Томом-бомбой.

– Завидное имя, – замечает Бибидо.

– Я ненавижу это имя, – огрызается Том, – так что впредь зови меня мистер Коллинз.

Бибидо кивает.

– Я лишь спросил, известно ли мистеру Коллинзу, где мы сейчас находимся.

Том отвечает как можно более небрежным тоном:

– Мы находимся к югу от Пуэрто-Рико и, должно быть, в миле от Невиса. Все зависит от того, насколько далеко отогнал нас на юг ветер. По правде говоря, на горизонте уже давно пора бы появиться острову Санта-Крус, но что-то я пока его не вижу.

Том оборачивается.

– Может, лучше поговорим о том, что нас ждет впереди? Ты готов к этому, Бибидо? Тебе ведь известно это так же хорошо, как и мне. Зачем же грести? Я предлагаю вырезать где-нибудь на скамье наши имена, чтобы те, кто нас найдет, знали, кто мы такие. Дай-ка мне фляжку.

Но Бибидо обхватывает двумя руками фляжку и прижимает ее к себе.

– Ах, так? На драку, значит, нарываешься?

Бибидо качает головой. Том прищуривает глаза и окидывает парнишку изучающим взглядом. Честно говоря, выглядит он ужасно: губы потрескались, превратившись в две корки засохшей крови, взгляд потух…

– Хорошо, что ты так переживаешь за воду, – вздыхает Том. – Но если мне приспичит пить, я буду пить, а ты как знаешь.

Через два часа рассвело.

Бибидо по-прежнему сидел на носу лодки и вяло греб вперед.

Том с ожесточением принялся вырезать на скамейке их имена. На дно лодки летела стружка. Том словно наказывал шлюпку за свое невезение. Он слышал, что на свете бывают несчастливые лодки, и полагал, что их угораздило сесть именно в такую. Зная от моряков, что лодке больно, когда ее режут ножом, он продолжал царапать деревяшку, провожая смехом каждую стружку, падающую на дно.

Том видел во сне… нет, не во сне, он взаправду видел это. Однажды ночью, пару дней назад, когда небо было черным, как сажа в печной трубе, потому что даже звезды их покинули. Бибидо танцевал. Он часами все кружился и кружился на носу лодки, приговаривая при этом что-то непонятное. После он утверждал, что хотел своим танцем умилостивить звезды. Это позабавило Тома, особенно потому, что эти самые звезды появились лишь двенадцать часов спустя.

Том придвинулся к своему рабу и взял его за лодыжку.

– А я ведь мог бы тебя съесть, – заметил он.

Бибидо не отреагировал.

– Я мог бы начать с ноги. Отрезать вот здесь, у колена, и дать ей хорошенько просолиться в морской воде, а потом слопать, кусок за куском. Но с другой стороны – что тут есть? Мяса с гулькин нос. Даже на самый простой ужин не хватит. Слышишь, что я говорю, Бибидо? Ты что – оглох? Черт возьми, ты приносишь мне одни несчастья. Я мог бы посиживать сейчас в капитанской каюте и изучать карты, поедая один кусок свинины за другим, набить себе брюхо, а потом, отдуваясь, притащиться к коку, который угостит своего помощника кувшином воды. Ледяной, свежей водицы, которая так славно щекочет горло, словно тысячи крошечных рыбок, а пахнет как южный ветер у берегов Невиса. Я слышу крики обезьян в лесу. Они тоже любят южный ветер. Они лопают фрукты, а потом погружают свои голубые языки в воду и лакают ее без удержу. Я и сам часто пил ту же воду. Она пахнет железом, землей и лимонами. Источник берет свое начало на возвышающемся посреди острова большом вулкане с белой оборкой вокруг жерла… Да что же это, неужто Всемогущий оставил нас?

– Кто?

– Господь Всемогущий, невежа ты этакий. Неужели он забыл про нас? Наверное, он не хочет знаться с нами, потому что рядом со мной ты.

– Этот Всемогущий не любит меня?

Том рассмеялся.

– Конечно, он не любит тебя, Бибидо. Сам подумай! Ведь должна же быть причина, почему ты родился черным, а я – белым.

– Мои родители чернокожие, – заметил Бибидо.

– Да, верно, и Господь Всемогущий их подавно не любит.

– На свете много черных, – сказал Бибидо, – очень много.

Том кивнул, ответив, что он того же мнения.

– Ты знаешь, почему Всемогущий не любит черных? – спросил Бибидо.

– Потому что сам он – белый. Вот почему, – ответил Том.

Бибидо посмотрел на свои руки.

– Значит, где-то есть Всемогущий, который черный, – задумчиво произнес он.

– Вовсе нет, – возразил Том. – Белый Бог никогда этого не допустит.

Бибидо ответил, что, по его мнению, это нехорошо, что Всемогущий любит не всех людей.

Том улегся на дно лодки и закрыл глаза, он слушал водопад на Невисе и крики обезьян в лесу. Почему-то от этих воспоминаний ему хотелось смеяться.

Он улыбался во сне, а когда проснулся, была уже середина дня. Прямо над ним с фляжкой в руках сидел Бибидо, и Том поначалу решил, что это он его разбудил.

На самом деле это были волны, которые внезапно поднялись, пока он спал. Шлюпка качалась как сумасшедшая и уже успела набрать воды. Им пришлось вцепиться в скамьи, чтобы их не смыло в море.

Том сел. Голова казалась свинцовой. Он ничего не понимал – его собственное тело почти перестало ему повиноваться. Перед глазами все кружилось и плыло.

Бибидо поднес фляжку с водой к его губам.

Том открыл рот, ощутил на языке капли влаги и громко рассмеялся. Немного воды при этом протекло мимо, но Бибидо согнутым указательным пальцем тут же отправил ее Тому обратно в рот.

– Еще, – с трудом выговорил Том, – еще, Бибидо.

– Больше нет, – Бибидо отшвырнул от себя пустую фляжку.

Том вытер рот, который вода только еле-еле смочила, и уставился на еще совсем недавно такую ровную гладь океана. Теперь там бушевали волны. Они перекатывались, бились и, сталкиваясь друг с другом, обрушивались мощными каскадами обратно в море.

Том посмотрел на солнце. Оно тусклым пятном висело в небе, спрятавшись за желто-серым маревом.

– Мы движемся, – пробормотал он, – почти в правильном направлении, если только нас не смоет за борт. Останемся ли мы в лодке или этот проклятый океан в конце концов поглотит нас своей огромной пастью?

– Мы здесь не умрем, – отозвался раб.

– О! Что ж, это хорошая новость. Мы здесь не умрем. Слышишь, ты, Всемогущий Бог? Забудь о том, что собирался сожрать двух парней вместе с их испанской лодкой. Бибидо, сын великого вождя, говорит, что мы здесь не умрем!

В этот момент мощная волна, подкатившись под шлюпку, подняла ее на пятьдесят футов в воздух и так же быстро отпустила. На долю секунды они оказались в свободном полете, а лодка, накренившись набок, упала в пенящееся море. После чего она снова выправилась, но теперь уже была наполовину заполнена водой.

Том и Бибидо, как сумасшедшие, кинулись вычерпывать воду, пока их снова не приподняло и не кинуло вниз. Так продолжалось около часа. За это время их несколько раз накрывало волной, и они смертельно вымотались.

Том сделал из штанов и рубашки страховочный трос, которым связал вместе себя и Бибидо, но где-то ближе к вечеру волны начали понемногу успокаиваться. И очень скоро лодка попала в сильное течение – оно крепко вцепилось в свою добычу и уже не желало отпускать.

Том не мог определить курс, которым они двигались, опасался, что их сносит в юго-западном направлении, – и мало что могло быть хуже этого.

Наступила ночь, Том и Бибидо лежали, прижавшись друг к другу, на дне лодки. Том снова попытался определить их местоположение по звездам.

– Теперь мы движемся на восток, – бормотал он, – прямо на восток, насколько я вижу. Это не так уж и плохо. Если повезет, мы уже к утру будем у островов Сен-Мартена. Быть может, мы достигнем их уже ночью. Должно быть, твой танец для звезд все-таки помог.

Том закашлялся и осторожно потрогал запекшиеся губы.

– Может, натанцуешь еще и попутное течение, которое послужит нам лучше любого паруса?

Он повернулся и посмотрел на раба, который лежал на спине с широко распахнутыми глазами. Рот Бибидо был наполовину открыт. Он походил на павиана – щеки его ввалились и словно прилипли к деснам.

Том потряс Бибидо, но никакой реакции не последовало.

– Эй ты, слышишь меня, Бибидо? Мистер Коллинз с тобой говорит!

Том разозлился и повысил голос. Наклонившись над безжизненным телом, он заглянул в глаза чернокожего паренька.

– Черт возьми, на что ты там уставился? Ты меня видишь?

Он помахал рукой перед лицом Бибидо, но в выражении его остекленевших глаз ничего не поменялось.

Том стремительно схватил фляжку, но тут же вспомнил, что сам совсем недавно выпил из нее последние капли воды. Тогда он приложил ухо ко рту Бибидо и яростно принялся трясти его, голова чернокожего мальчишки моталась из стороны в сторону. Том зачерпнул рукой морской воды и плеснул ею в безжизненное лицо. Он плескал ее снова и снова, пока сам не заорал от ужаса.

Схватив Бибидо, Том прижал его безвольное тело к себе.

– Не умирай, пожалуйста, не умирай, – шептал он, – не сейчас, только не сейчас.

Том стиснул зубы, но не смог сдержать слез. Он качал безжизненное тело раба, рыдая и бранясь, прося и умоляя.

– Не бросай меня, Бибидо, – шептал он, – не оставляй меня, Ньо Бото. Ты слышишь? Останься со мной. Я понимаю, ты хочешь быть свободным, но, пожалуйста, только не так. Только не так, я прошу тебя! Скажи что-нибудь, скажи! Ну хотя бы мое имя! И я сразу отпущу тебя на волю. Больше никаких кандалов, никаких веревок на шее. Том обещает тебе, обещает!

Он положил безвольное тело на дно лодки и открыл рот Бото. Достал нож и перерезал нитку, которая держала черно-серое кольцо. Повертел его между пальцев и надел на большой палец Бото.

– Вот так, – прошептал Том, – теперь оно здесь, кольцо вернулось на свое место. Ты чувствуешь это, Ньо Бото, ты чувствуешь кольцо у себя на пальце?

Том приподнял парнишку и принялся качать его, баюкая, как ребенка.

– Скажи мое имя, хотя бы тихонечко! Скажи!

Голубая сияющая луна осветила море. Том сощурил глаза и вдруг резко подался вперед. Не было никаких сомнений. Прямо на востоке появился риф. Нет, не риф, а берег, затянутый дымкой берег, мираж, который с каждой минутой становился все более отчетливым.

Том почувствовал, как отчаяние и боль рвут его изнутри и выплескиваются наружу в истеричном крике. Он смеялся и плакал как безумный. Потом схватил Бото за голову и повернул ее в сторону спасительного берега.

– Мы не умрем здесь, – горячо говорил Том, – мы не умрем здесь, Ньо Бото. Слышишь, ты! Черт возьми, ответь же мне. Видишь, там берег, мы спасены! Мы будем там меньше чем через час. Течение несет нас туда. Оно не подведет, оно нас не подведет, Бото! Надо за это заплатить? Надо что-то отдать? Что я могу отдать? А, вспомнил. Что ж, никто не скажет про Тома Коллинза, что он скуп. Никто! Так возьми же мое сердце, склизкий геккон. Забери мою душу, зеленая ящерица, только пусть… только пусть он проснется. Но жизнь оставила его… – Голос Том упал до шепота. – Он такой холодный. Как выброшенная на берег макрель, чья чешуя утратила свой блеск, чьи глаза ничего не видят. Но, может, еще можно вдохнуть жизнь в его легкие? Наполнить их воздухом, что находится во мне? Ты слышишь, что я говорю тебе, Ньо Бото? Том сейчас откроет твой рот, и ты глотнешь воздух, который я тебе дам.

Том прижал свои губы к сухим губам Ньо Бото и принялся что есть мочи вдыхать в него воздух.

– Ну, давай же, глотай! – свирепо приказал он и, положив голову Бибидо себе на колени, вдыхал и вдыхал в него воздух, но все безрезультатно.

– Быть может, – осенило вдруг Тома, – быть может, лучше через нос? Что скажешь, Бото? Попробуем? – Голос Тома сорвался. – Давай подую тебе в нос, ладно? – всхлипнул он. Приблизил свой рот к носу Бото и изо всех сил принялся дуть. Снова и снова. Потом без сил опустился на дно лодки. Голова кружилась, в ушах шумело.

– Мне больше нечего тебе дать, Ньо Бото.

Том улегся животом на борт шлюпки и сделал то, чего делать было никак нельзя, – зачерпнул и выпил пригоршню морской воды. На долю секунды он ощутил во рту освежающий вкус прохладной влаги, который тут же сменился солью в глотке.

– Будь ты проклят, Всемогущий Бог! Ты предаешь и белых, и черных!

Он упал на бок.

– Или ты так шутишь? Но мне не смешно. Совсем не смешно.

Том горько заплакал, потом высморкался и, пошатываясь, встал на ноги. Сжав кулаки, он погрозил ими небу.

– Вот, значит, как. Сперва ты даешь, а потом отбираешь. Тогда ты ничем не лучше моей упрямой сестрицы, которая все подарки делала с веревочкой, чтобы потом было за что дергать обратно.

Том безумным взглядом уставился вниз, на воду.

– Но ты его не получишь. Я заберу его с собой на сушу и там похороню. Он не закончит свои дни в море. Слышишь, ты, Морской Бог? Ты и так богат. И ты его не получишь!

Том понизил голос.

– Потому что он мой, – прошептал он.

– Фу-фу…

– Вот тебе и фу-фу, – пробормотал Том и сплюнул.

Но тут же вздрогнул и, выпрямившись, уставился на Бото, который все еще лежал, распластавшись на спине, как тряпичная кукла.

– Фу-фу, – прошептал Том, – ты сказал «фу-фу».

Глаза чернокожего парнишки мигнули пару раз и уставились на Тома.

– Это такая жидкая каша, – ответил Ньо Бото слабым голосом, – из вареного ямса…

Том закрыл глаза и затрясся от рыданий, которые, казалось, никогда не закончатся. Наконец он зарычал, как лев, и, улыбнувшись сквозь слезы, осторожно приподнял Ньо Бото и прижал его к себе.

– Фу-фу! Какое, к черту, фу-фу? Недомерок ты несчастный, я думал, ты уже умер. Но ты жив, ты живучий, мой маленький раб! Ах ты, фу-фу несчастный!..

Том рассмеялся и, прижавшись своим носом к носу Бото, увидел проблеск улыбки у того в глазах.

– Смотри, – радостно закричал Том, – смотри, там на востоке земля! Там остров, мы спасены!

Ньо Бото кивнул и снова лег.

– Можно еще смешать ямс с вареными бананами, – еле слышно проговорил он.

Еще до того, как ступить ногой на твердую землю, Том понял, что ошибся. Он знал большинство островов в округе, но ни один из них не походил на тот, куда вынес их шторм. Во всяком случае, это точно был не остров Сен-Мартен.

С моря остров выглядел заросшим джунглями, но когда они подплыли ближе, то заметили ряд бревен, которые когда-то использовали для спуска большого судна на воду.

Но что поразило Тома больше всего, так это многочисленные стаи обезьян, которыми кишел весь берег. Они играли, приглядывали за своим потомством или просто сидели и сосредоточенно очищали фрукты от кожуры. Если бы на острове жили люди, то обезьяны прятались бы в лесу.

Когда шлюпка оказалась на мелководье, Том спрыгнул в воду и принялся тянуть лодку за собой, пока она не стукнулась о берег. Ньо Бото он велел ждать его в шлюпке, негр ответил ему долгим, но все еще мутным взглядом.

Том углубился во влажные жаркие джунгли, где вода каплями лежала на листьях. Над головой кричали попугаи, но их крики лишь усиливали впечатление заброшенности этого места. Том нашел парочку незрелых кокосовых орехов, в которых сделал дырку своим ножом. Тут важно было рассчитать силу удара и не ударить слишком сильно, но с этим проблем не возникло – все силы Тома ушли на то, чтобы удержать тяжелый орех. Когда же скорлупа была пробита и из образовавшегося отверстия потек сок, Том упал на колени и возблагодарил небеса за столь щедрый подарок.

Утолив жажду, он прихватил с собой еще три ореха и отправился обратно к лодке, где Ньо Бото лежал на спине, уставившись в безоблачное небо.

Том разбил орехи и вылил сок в скорлупу. Ньо Бото пил маленькими размеренными глоточками.

– Так лучше? – спросил Том.

Чернокожий парнишка кивнул и, снова упав на дно лодки, закрыл глаза и провалился в сон.

* * *

Следующие несколько часов Том провел, расхаживая туда-сюда по берегу, захваченному обезьянами. Еще с детских лет он знал, что этих животных следует сразу же ставить на место, пока они не обнаглели. Вооружившись крепкой дубинкой, Том отогнал большого серебристо-серого самца, которому вздумалось было помериться с человеком силами.

Проблуждав некоторое время по берегу, Том наткнулся на следы от костра. В золе он нашел обгоревшие ветки, рыбий скелет и кости. К тому времени он оказался уже на северной оконечности острова и смог получить приблизительное представление о его размерах. Остров был куда меньше Невиса и вовсе не походил на то место, где можно встретить людей. На необитаемые острова пираты частенько высаживали провинившихся членов команды, и у бедняги было две возможности – либо сдаться и погибнуть, либо попытаться выжить в надежде, что в один прекрасный день мимо пройдет корабль.

Том оставил позади кострище и углубился в лес, где вскоре наткнулся на расчищенное место с колодцем и целой кучей пищевых отбросов.

Полный нехороших предчувствий, он уставился на четыре площадки, где когда-то стояли дома. Теперь там были только зола и пепел. Значит, здесь жили люди, но по какой-то причине они покинули остров.

Том быстро подобрал собранные по дороге фрукты и понес их Ньо Бото, который, однако, есть совсем не хотел. Том постарался говорить как можно более грозно.

– Здесь я решаю, – сказал он, – поэтому не спорь со мной и ешь.

– Это не Невис, – заметил Ньо Бото.

Том рассказал ему о сожженном поселении.

– Наверно, племена воюют между собой, – предположил Ньо Бото.

– Может быть, – не стал спорить Том и улегся на дно лодки.

Он проснулся, когда солнце уже стояло высоко в небе. Он бы с радостью поспал еще, но его разбудила жуткая резь в животе.

У Тома начался сильный понос, который продолжался несколько часов. Под вечер совершено обессиленный Том распластался на берегу, возле костра, который разжег Ньо Бото. Негр даже успел где-то разыскать треножник с котелком, ржавый нож и рубашку, от которой на десять шагов несло плесенью.

– Сожги ее, – простонал Том, зажимая нос.

– Это красивая рубашка, – не согласился с ним Бото, – из красной материи.

– Она воняет, сожги ее.

Но Бото не стал сжигать рубашку. Он сварил пригоршню каких-то трав, процедил и дал Тому выпить.

Затем наступил черед рубашки, больше напоминавшей лохмотья, чем одежду. Но Бото не сдавался. Взяв свою иголку, он с помощью нитки, выдернутой из набедренной повязки, принялся латать рубаху.

А Тому он сказал:

– Это моя первая в жизни рубашка, да еще и красная.

На третий день силы вернулись к Тому. Вместе с Бото он исследовал сожженное поселение, где они нашли еще несколько брошенных вещей, когда Том внезапно потянул Бото прочь.

– Черт, какой же я глупый! – крикнул он. – Где только были мои мозги? Остров заражен чумой! Вот почему тут все сожгли. Мы не можем пользоваться колодцем.

– Разве дома могут болеть чумой?

Бото стоял чуть в стороне, явно намереваясь покопаться в груде золы и пепла.

Том улыбнулся и подошел к нему.

– Ничего-то ты не знаешь, – вздохнул он. – Конечно же, дома могут болеть чумой. Ладно, пусть они не болеют, но, недомерок ты этакий, их все равно сжигают на всякий случай.

Бото копался в куче золы.

– Она все еще здесь, – сказал он.

– Кто? – Том чуть было не бросился наутек, чтобы спрятаться на берегу.

– Душа дома, – ответил Ньо Бото.

Том увидел, как Бото снимает с себя мешок с фруктами и кладет его на кучу старой золы.

– Что ты делаешь?

– Мы должны преподнести душе дар, – пояснил Ньо Бото.

– Мы шесть часов собирали эти фрукты. И я что-то не вижу здесь никакой души.

– Зато она видит тебя, Том.

– А, так у невидимой души есть глаза.

– Леопард не умеет видеть в ночи, но все же он превосходный охотник, – пробормотал Бото, поджигая сухие листья. Том еще никогда не видел, чтобы кто-то так быстро добывал огонь буквально из ничего. Это было что-то невероятное. Вскоре языки пламени принялись лизать фрукты, которые сморщились и начали обугливаться.

– Ну и что мы будем теперь есть? – поинтересовался Том.

– Этой ночью мы не будем ничего есть. Мы будем голодными сидеть у костра в знак нашего уважения к душе этого дома.

Том недоверчиво улыбнулся.

– Бото, ты… я даже не знаю, кто ты после этого.

Чернокожий паренек поднял голову и посмотрел на него.

– Я свободный человек в красной рубашке, – серьезно произнес он.

Они сидели вокруг костра до самой полуночи. Том развлекал себя тем, что болтал о диких зверях, которые как пить дать сидели сейчас, затаившись в темноте, и терпеливо ждали того момента, когда люди отойдут от костра и можно будет вонзить в них свои острые клыки.

Бото ничего не говорил. Он сидел ссутулившись и закрыв глаза. На лбу у него сажей была нарисована черная полоска, и, когда взошла луна и осветила своими голубыми лучами землю, он поднялся с земли и сказал, что теперь они могут отправляться в путь.

– С чего ты взял? – спросил Том.

– Мне сказала об этом душа, – просто ответил Бото.

Том улыбнулся.

– А еще она тебе что-нибудь сказала? – спросил он.

– Да, – кивнул Бото и потушил огонь, – она сказала, что мы должны идти на восточный берег острова. Там нас будет ждать брошенное судно, еще крепкое, с рулем и парусом. Если повезет.

Том открыл рот, но решил ничего не говорить.

Через час они достигли восточной оконечности острова, купавшегося в первых лучах солнца. Их взгляду предстал ничем не примечательный каменистый пляж, только тут не было обезьян. Вместо них они увидели стаю журавлей, которые, стоя в мелкой воде, чистили свои перья.

Том подошел к Бото, который, сидя на корточках, ковырялся в песке какой-то палочкой.

– Судя по всему, нам не повезло, – вынес вердикт Том.

Бото не ответил. Вместо этого он выудил из песка несколько пескожилов, которых сполоснул в воде и тут же съел.

– Полезно для желудка, – пояснил он, – понос как рукой снимет.

Том лишь головой покачал и опустился на еще холодный песок. Он проснулся оттого, что его тряс за плечо Ньо Бото.

– Оставь меня в покое, – застонал Том, – я устал.

– Вставай, Том!

– Нет, не буду я вставать. Моя душа говорит мне, чтобы я лежал, и я буду лежать. Я тут вот что подумал. Хочешь ты того или нет, но нам, скорее всего, придется остаться здесь до конца жизни.

– Нет, – решительно ответил Бото, – мы не будем оставаться здесь до конца жизни, мы отправимся на Невис. Вставай, Том!

– Отстань.

– Нам повезло, Том.

Том прикрыл глаза рукой от солнца.

– Повезло?

– Идем.

Шлюп стоял прямо за мысом, слегка покачиваясь на подернутых рябью волнах.

Парус, висевший безвольной тряпкой на одинокой мачте, был порван в двух местах, якорная цепь казалась старой и насквозь ржавой. Но все же судно было в хорошем состоянии. Мачта и руль, киль и снасти – все было в порядке.

На борту они не нашли ничего, кроме кувшина для воды и старого черпака.

Час спустя полотнище паруса было починено. Бото и Том подняли якорь, и, когда первый бриз достиг восточного берега, парус надулся и шлюп вышел в море.

Том сидел у руля и во все глаза смотрел на Ньо Бото, который стоял на носу в своей красной рубашке, судя по всему, совершенно уверенный в том, что скоро они окажутся дома. И когда они отошли достаточно далеко от берега и ветер усилился, Том закрепил румпель и, подойдя к Бото, протянул ему руку.

Они обнялись. А потом… Потом Том закричал от счастья и принялся приплясывать и вообще вести себя как безумный.

Бото наблюдал за ним, удивленно подняв брови. Но очень скоро огонек недоумения в его карих глазах сменился широкой доброй улыбкой.

Том управлял шлюпом уже два дня, полагаясь на солнце, звезды и собственное чутье.

На третий день плавания им встретилась рыбацкая лодка. Рыбак в ней оказался старым и не слишком-то разговорчивым человеком. Он сказал, что это его владения, а они пусть отправляются ловить рыбу в другое место, на что Том ответил, что рыба их не интересует, и спросил, где находится Невис. Но рыбак неожиданно рассердился и, выхватив кремневый пистолет, заявил, что слыхом не слыхивал ни о каком Невисе.

Тем же вечером ветер поменял свое направление, и теперь их несло прямо на юг.

Ньо Бото сидел, освещаемый закатными лучами солнца, и ждал, когда появятся первые звезды. Том дремал, потому что ему предстояло провести всю ночь на ногах.

Внезапно Ньо Бото вскочил и принялся тормошить Тома.

– Я же говорил, что нам повезло, – сказал он.

– Корабль, – пробормотал Том, вставая на ноги.

– Я думаю, это земля, – и Бибидо показал рукой.

На горизонте появилось большое серо-черное пятно. На мгновение путешественники испугались, что с наступлением темноты остров пропадет, а потом и вовсе окажется обманом зрения. Такое случается с некоторыми островами. Но этот оставался на месте, и, когда туман рассеялся, Том почувствовал, как по его спине побежали мурашки.

При виде вулкана с белой оборкой вокруг жерла его подбородок предательски задрожал, он почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза, и какое-то время сидел опустив голову.

– Это Невис, – прошептал Том, – тут живут мои мама и сестра. И старый добрый сеньор Лопес с его толстой задницей. Это Невис, ты слышишь, Ньо Бото? Это Невис!

– Да, я слышу, – ответил тот. – Нам очень повезло.

Они привалились спиной к правому борту и поделили последние куски рыбы, посыпанные солью, которая осталась после того, как они прокипятили в котелке морскую воду.

– Я снова увижу маму, – прошептал Том. – Я даже боюсь подумать – как они там? Ведь уже больше двух лет прошло. А моя сестра Теодора Долорес Васкес… Ты помнишь ее, Бото?

Тот утвердительно покачал головой.

– У нее очень острый язычок, – улыбнулся Том.

Бото серьезно кивнул.

– Что есть, то есть, – сказал он.

Том поднял голову и посмотрел на ночное небо, на котором должны были вот-вот появиться первые звезды.

– Я самый счастливый в мире человек, – заявил он, – я должен петь и танцевать.

– Надо было тебе тоже съесть пескожила, – добавил Бото.

 

Глава 20. Грания Ималли

Еще до первых криков петухов Том причалил к родному берегу.

Уже с воды он увидел, что ничего не изменилось. Таверна стояла все там же, где и всегда, сонно глядя на гавань своими забранными ставнями окнами.

Том улыбнулся Бото, который сидел на носу суденышка, устремив взгляд куда-то вдаль. Они решили, что будет лучше, если он до поры до времени останется в шлюпе. Тому нужно было время, чтобы подготовиться к встрече с семьей.

Он шел через отмель к берегу, чувствуя, как сильно колотится сердце, на душе было неспокойно. Он не знал, откуда взялась эта тревога, и приписал ее нечистой совести. За все время Том ни разу не удосужился послать о себе весточку. Вдруг они решили, что он умер? Хотя, с другой стороны, его мать и сестра – люди закаленные, много повидавшие на своем веку… нет, скорее всего, причина его тревоги крылась в чем-то другом.

Он увидел свою старую лодку на том же самом месте, где он ее оставил два года назад. Внутри лежали весла – значит, лодкой пользовались.

Том провел пальцами по вырезанным ножом буквам. Давным-давно, думая, что пробил его последний час, Том написал на скамье свое имя.

– Какой же я был тогда ребенок, – пробормотал он.

И решил немного посидеть в лодке, подумать и найти слова, которые он скажет матери при встрече. Пусть она увидит, какой он стал взрослый. И поймет, что он вернулся домой, потому что соскучился по ней. Она простит, что он не стал богатым человеком, она все поймет и простит. Ей будет достаточно просто увидеть его живым. Том еще не решил, как он будет теперь заботиться о маме, но ведь сеньор Лопес уже не мальчик и так зарос салом, что вряд ли сможет вести дела, как прежде. Ему придется передать таверну более бойкому человеку, на которого он сможет положиться. Том постарается наладить отношения с Лопесом. Такое намерение уже само по себе говорит о том, что он повзрослел. И когда однажды сеньор Лопес отойдет в мир иной, Том будет готов стать полноправным хозяином таверны. И это все произойдет на глазах его мамы.

Приняв такое решение, Том встал и двинулся к входной двери. Та, конечно же, была заперта, но Том знал, что засов можно поднять, если между дверью и косяком просунуть ветку.

Вот и сумрачный зал таверны. Хорошо знакомые запахи вымытых полов, старого пива и свежей копченой свинины проникли в нос и стали комком в горле. Слава богу, в зале было пусто, и Том постоял, собираясь с духом, – он не хотел, чтобы мама увидела его плачущим. Из покоев сеньора Лопеса, как и прежде, доносился его яростный храп. Дверь в комнату испанца была приоткрыта, и Том увидел, что толстяк хозяин спит, зажав в зубах краешек рубашки.

Том прошел в кладовку и налил себе кувшин воды. Подумал, не сходить ли к Бото, который, несомненно, проголодался. Но вместо этого разыскал зеркальце и, поставив его перед собой на полку, принялся приводить в порядок свои волосы и счищать грязь со лба и щек.

Он смотрелся в зеркало уже второй раз за месяц.

И хотя то, что он увидел, вполне соответствовало его представлениям о мужественности, сердце Тома тоскливо сжалось.

– Мой рот, – прошептал он и уставился на свои утратившие пухлость губы. – Мой нос, который Тео когда-то называла картофелиной. Он так усох, что от него остался лишь хрящик.

На кухне все было как прежде, хотя травы и специи куда-то исчезли. Не было полосатых баночек, подписанных маминым изящным почерком: тут хвощ для окраски материи, здесь – фенхель от колик, а там – лимонная мята от насекомых. Но в лоханке с водой по-прежнему плавал лимон, а горшки, котелки и сковороды были вычищены и висели там же, где и всегда, – на перекладине под потолком.

Том посмотрел на свои ногти – как всегда, они были угольно-черными от скопившейся под ними грязи. Потом, помедлив, поднялся по лестнице и зашагал по коридору. Оказавшись рядом с комнатой, он глубоко вздохнул и открыл дверь.

Теодора лежала на широкой лавке, укрытая одеялом. Волосы разметались по подушке, и даже в темноте они отливали вороньим пером. Гамак Тома был убран под лавку, но этого стоило ожидать. Сестра совсем не изменилась, а вот матери почему-то в комнате не было.

Том присел на краешек постели Теодоры, чувствуя, как сильно бьется его сердце, словно что-то хочет ему сказать. На одно жуткое мгновение его охватило сомнение. Еще не поздно исчезнуть снова. Тихонько затворить за собой дверь и поднять парус. Уйти отсюда навсегда. Что, если с его возвращением домой все станет только хуже? Том сидел, раздумывая, где сейчас могла бы быть его мать, когда вдруг обнаружил, что Теодора не спит. Она смотрит прямо на него. Взглядом внимательным, но ничего не выражающим.

– Тео, – прошептал он, – это я, Том.

Она не ответила, только молча, не отрываясь, смотрела на него.

– Я вернулся, – произнес Том, понимая всю бессмысленность своих слов. Но он все равно продолжал говорить и рассказал, что оставил свой шлюп в бухте, что отыскал Бибидо, который на самом деле вовсе не Бибидо, а Бото. Что объехал полмира и повидал массу интересного.

Тео села на постели и накинула на плечи шаль. Она сидела рядом с ним так, словно его здесь и не было.

Он хотел прикоснуться к ней, чтобы проверить, она это или нет. А еще чтобы ощутить тепло и близость родного человека, которого он не видел целых два года.

Том осторожно взял руку сестры. Поднял ее, словно птицу, выпавшую из гнезда. Провел ею по лицу Теодоры и увидел, что в ее глазах блестят слезы. Она притянула его к себе и крепко обняла. Он не помнил, чтобы они когда-то вот так просто сидели рядышком, и все никак не мог понять, чего больше в этих объятиях: любви или ненависти. Тело сестры показалось ему совсем худым, высохшим и каким-то неживым.

Наконец Тео глубоко вздохнула и улыбнулась. Взяла руки Тома в свои и крепко сжала.

– Добро пожаловать домой, – прошептала она, – добро пожаловать домой, Том Коллинз.

– Ты, наверное, уже не верила, что я вернусь? – пробормотал он.

– Наверное… – задумчиво ответила она. – Честно говоря, я думала, что больше вообще тебя не увижу.

Том хотел высвободить свои руки, но Тео держала их крепко. Теперь он вдруг понял, что выражал ее взгляд. В нем застыла не печаль, не тепло и не холод, а глухая чернота одиночества.

– Я скучал по тебе, – вымолвил он. – А ты?

Она кивнула.

– Ты сердишься, Теодора? Я знаю, ты сердишься. Меня так долго не было, но…

– Ты изменился.

Ее шепот теперь набрал силу – и почти испугал его. Ничуть не изменившись внешне, его сестра говорила теперь голосом взрослой женщины.

– Я столько всего видел, – пробормотал он.

– И стал умнее?

Он помедлил с ответом, потом кивнул и тут же пожал плечами.

– Сильнее?

– Да, – сказал он уверенно, – сильнее я точно стал.

– Это хорошо. Это тебе пригодится… – задумчиво произнесла Тео.

– Ты по-прежнему выглядишь так, словно сердишься на меня.

Она отпустила его руки и, вздохнув, улыбнулась самой себе. И тут же снова стала серьезной.

– Нет, я не сержусь на тебя. Я завидую тебе. Не более того.

– Завидуешь?

– Я всегда завидовала тебе. Не потому, что ты умел плавать, грести, рыбачить и ходить под парусом. Я завидовала тому, что ты мужчина. Что однажды, когда тебе приспичит, ты можешь оседлать мула и уехать. Просто так. На поиски счастья.

– Я нашел его, Тео. Нашел. Пусть не само счастье, а Бибидо, но я нашел его. Мне нужно столько всего тебе рассказать!

– Мне тоже. Но я не знаю, подходящее ли сейчас для этого время.

Она положила свою ладонь ему на щеку. Осторожно, любя. Прижалась своим лбом к его лбу.

– Я помню, – прошептал он, – когда мы были маленькими, ты спрашивала меня, чувствую ли я, как бьется твое сердце? Теперь я чувствую.

– Твоя и моя жизнь, Том, – прошептала она, – слышишь, как они бьются…

– Да, именно эти слова ты тогда произнесла.

– А ты кричал: «Возьми меня с собой, Тео, на край света!»

Том высвободился и восторженно посмотрел на сестру.

– Я побывал там, – воскликнул он, – я побывал на самом краю света.

– Нет, Том, ты сейчас на краю.

Между ними повисла тишина.

– Мама умерла, – сказала Тео.

Он стоит за спиной у сестры, рядом со стеной таверны. Под оливковым деревом – крест и маленький холмик, заросший травой и цветами…

Том стоит, безвольно свесив руки, и слушает сестру, а та рассказывает о том, как умирала от кровотечения мать. Теодора, конечно, вызывала лекаря. Тот осмотрел больную и сказал, что против этой хвори нет лекарств. Меньше чем за неделю красный поток унес с собой жизнь Элиноры, и наступила темнота…

Тео плотнее закутывается в шаль и, наклонившись, принимается выпалывать сорняки.

– Могилка, как видишь, совсем простая, но я ведь все одна делала, никто не помогал…

Она выпрямляется и скрывается за углом дома.

Том смотрит на небо. Небо такое же, как всегда, ничуть не поменялось. Том падает на колени, успев удивиться тому, что нет слез… Он скребет пальцами землю, а перед его внутренним взором встает образ матери. Вот она что-то готовит, стирает белье, ставит цветы в вазу, причесывает сеньора Лопеса. Том никак не может вспомнить ее голос, но он никогда не забудет аромат лимона, которым пахла ее кожа.

Он пытается ухватиться за землю, но падает набок. И лежит скрючившись, ожидая, когда же появятся слезы.

Затем, спотыкаясь о камни, идет на берег. Падает, снова встает, бредет через отмель, поднимается на борт лодки и подходит к Ньо Бото, который сидит и чинит рубашку своей гнутой иголкой.

Том садится рядом и, не мигая, пристально смотрит на Бото.

– Кто-то умер? – спрашивает Бото.

– Моя мама, – отвечает Том.

И тут они приходят к нему. Слезы. Он не пытается их сдерживать, просто сидит и плачет.

Бото не произносит ни звука и продолжает шить.

Том вытирает глаза и шмыгает носом.

– Ее больше нет, – шепчет он, – у меня даже в голове не укладывается.

– Это видно по дому, – Бото кивает в сторону таверны.

Том непонимающе смотрит на него.

– Я думал об этом, еще когда ты спускал якорь. Том войдет сейчас туда и узнает плохую весть, вот что я тогда подумал.

– Это все, что ты можешь мне сказать, Ньо Бото?

Вместо ответа Бото откладывает иголку в сторону и надевает рубашку. Он поворачивается и так и сяк, проверяя свою работу. Затем спрыгивает в воду и направляется к берегу.

Том следует за ним. Вместе они приходят к могиле под оливковым деревом, где Бото садится на корточки и трогает рукой сухую землю.

Том садится рядом с ним.

– Ее душа все еще здесь, правда ведь, Бото?

– Нет, ее здесь нет, – отвечает тот.

– Да как же нет, болван ты этакий!

– Нет, она далеко отсюда. Мне кажется, она ищет тебя, Том. И она еще вернется обратно, если повезет.

Следующую ночь Том провел в своем старом гамаке. Что же до Бото, то он захотел остаться в лодке.

Трактирщик не обременил себя изъявлениями радости по поводу встречи с Томом. Скрепя сердце он разрешил ему остаться, однако не преминул добавить, что его мать умерла от тоски по своему негодному сыну и что он, сеньор Лопес, всегда считал ирландцев бессердечными скотами.

Том в ответ не вымолвил ни слова. Он взялся за свои прежние обязанности и вскоре понял, что его сестра последние полгода работала за двоих.

Дни к тому же выдались хлопотными – посетители приходили, уходили, ругались, привередничали, а когда наставало время платить – очень неохотно открывали свои кошельки.

Том ни на кого не обращал внимания.

Ночью, лежа в своем гамаке, он чувствовал себя странно опустошенным, но мозг его работал на удивление ясно и четко. Он решил ничего не говорить Лопесу о Ньо Бото. Тео тоже знала о негре только то, что Том сообщил ей при первой встрече. Он подумал, что лучше не торопить события.

Как-то вечером после закрытия таверны Том пришел к могиле с букетиком полевых цветов, вскоре появилась Тео и села рядом.

– Перед смертью, – проговорила она, – мама рассказала мне странную историю. О тебе, Том Коллинз.

Движением головы она позвала его за собой.

Том последовал за сестрой на берег, где волны спокойно и ритмично накатывались на песок. Наполовину скрывшись за голубой дымкой, в небе светил молодой месяц. Том заметил, что настроение Теодоры изменилось. Но она по-прежнему была погружена в себя, а ее язвительность и задиристость куда-то исчезли.

– Это касается твоей бабушки, матери твоего отца.

Том удивленно посмотрел на Тео. Она кивнула, и в ее глазах зажегся озорной огонек. Том невольно подошел ближе.

– Не знаю, правда ли это, – проговорила сестра, – но у нашей мамы ведь не было привычки болтать попусту…

Тео смерила Тома взглядом и улыбнулась.

– Как бы там ни было, мы с мамой решили, что многое в этой истории похоже на правду.

– И что там с моей бабушкой?

– Она была ирландкой до мозга костей, хоть для ее потомков в этом мало чести. И она была знатного рода. Да уж, по тебе этого не скажешь, Том… По словам мамы, у тебя в жилах течет голубая кровь. Да, твоя бабушка была дворянкой, но для аристократки она вела себя довольно странно.

Тео прищурила один глаз и улыбнулась.

– Совсем не так, как полагается вести себя богатым и знатным. В далеком Ирландском море она добывала себе средства к существованию тем, что нападала, грабила и жгла, как простой пират. Ее боялись все моряки. Представляешь? Я записала ее имя на старой рубашке, в которой мама… – Теодора осеклась и потупила глаза. – В которой она спала все эти годы после твоего отъезда… Ты не думай, Том, я ни в чем тебя не обвиняю. И мы с мамой всегда желали тебе удачи и счастья. Твою бабушку звали Грания Ималли, и, будь я на твоем месте, я бы гордилась ею. По словам твоего отца, она была помилована английской королевой, но это все уже давно быльем поросло. А вот что действительно запомнилось маме и что обязательно заинтересует тебя, так это то, что старая Грания скончалась в 1591 году. 13 ноября, если быть точным. Насколько я помню, это день твоего рождения, Том.

Теодора отвернулась и посмотрела на небо.

– В общем, – заключила она, – теперь ты знаешь…

Том посмотрел в сторону, пытаясь переварить услышанное, но странное дело – он словно уже слышал все это раньше. Словно наяву до него донесся хриплый скрипучий голос, который спросил его: «Что получится, если смешать глоток благородного вина, крепкого рома и чистейшей ключевой воды?» – «Нечто совершенно непригодное для питья», – ответил он тогда. На что Самора ответила: «Ты только что описал самого себя, Том Коллинз».

Они сидели на берегу и смотрели на бледное отражение месяца в морской воде.

– Теперь я буду заботиться о тебе, – тихо сказал Том. – Что бы ни случилось, я буду всегда теперь заботиться о тебе. Я обещаю, Теодора Долорес Васкес. Однажды я унаследую таверну, и тогда все станет иначе. Совершенно иначе. Будем только ты и я. И тебе больше не придется вычесывать вшей из чужих голов.

Тео вздохнула.

– Ты всегда был высокого мнения о себе, Том Коллинз. Все ирландцы любят важничать не хуже петухов. А что касается вшей, то тут ты ошибаешься.

Том широко улыбнулся.

– Полукровка, – еле слышно прошептал он.

– Твоя помощь мне не нужна. Не ты один решил отправиться на поиски счастья…

– Что это значит?

– Кстати, для этого совсем не обязательно воровать мула и мчаться на нем невесть куда в надежде разыскать…

Теодора вытянула перед собой правую руку. На ее указательном пальце было надето серебряное кольцо. Том отшатнулся.

– Откуда оно у тебя?

– Я получила его от моего будущего супруга, – Теодора изучала кольцо. – Оно мне не очень нравится, но что поделаешь.

Том вскочил на ноги.

– О чем, черт тебя дери, ты тут болтаешь?

– Можешь выбирать выражения повежливее, Том Коллинз?

– Да плевать я хотел на вежливость. Так ты обручена?

Теодора серьезно взглянула на брата.

– Да, – ответила она, – я обручена и еще до конца этого месяца выйду замуж. Не хочешь меня поздравить?

Том спустился к воде и, подобрав камешек, зашвырнул его в волны. Потом стремительно повернулся к своей сестре, которая сняла кольцо с пальца и сидела, задумчиво разглядывая его.

– По-моему, слишком много новостей зараз, – угрюмо проворчал Том, – но как бы то ни было, ни у кого язык не повернется сказать, что Том Коллинз плохо воспитан. Так что поздравляю тебя от всей души, Теодора Долорес Васкес!

Он тяжело дышал, грудь его прерывисто вздымалась.

– У меня уже и возраст подошел, – задумчиво произнесла Тео.

– Да, отлично, – кивнул Том, – просто замечательно. Ты, как я посмотрю, без дела тут не сидела. И теперь, значит, хочешь увидеть мир. Что ж, чудесно, там есть на что поглядеть.

Теодора вздохнула и мечтательно посмотрела на черное ночное небо.

– Испания, – проговорила она, – при звуке этого слова мое сердце начинает тосковать.

– Глазом не успеешь моргнуть, как она тебе надоест.

– Почему это?

– Да потому что в ней полно испанцев, – проворчал Том.

– Но так и должно быть.

Том снова сел, теперь уже встревоженный всерьез.

– Ты действительно намереваешься отправиться в Испанию?

Тео открыла глаза и кивнула.

– Черт побери, но что ты там собираешься делать?

– Жить. Вместе с моим мужем. Во всяком случае, какое-то время. Потом, когда все устроится, мы отправимся в Африку.

– В Африку? Ты что, совсем сдурела? Чтобы тебя там сожрали дикие звери? Или каннибалы, которые только и думают о том, как бы съесть побольше белых. Ты говоришь с человеком, который путешествовал целых два года и познакомился с людьми, которые многое повидали и знают, о чем говорят. Если бы ты только знала, сколько я всего узнал о солнечных затмениях, о Земле, о мире… Черт побери, Тео, ты же нигде не бывала, кроме этого острова. Как ты вообще можешь мечтать о месте, о котором ты ничего не знаешь?

– Потому и мечтаю.

– И что вы собираетесь делать в Африке? Торговать рабами?

– Боже упаси, конечно, нет. Мы будем миссионерами. Видишь ли, Том, мы не будем жить в глуши. У нас будут свои слуги и свой собственный экипаж, и, когда мы прибудем на место, миссию уже построят. Мы отправимся туда с письмом от папы римского.

– Если ты смеешься надо мной, то…

– Я вовсе не смеюсь. Я еще никогда не говорила более серьезно, чем сейчас.

Том вздохнул.

– Так как, говоришь, звали мою бабушку?

– Грания Ималли, – ответила Тео и надела кольцо на палец.

Они отправились обратно в пустую таверну и прикрыли дверь, ведущую в покои сеньора Лопеса, который давным-давно спал.

Том нацедил себе стаканчик из Бочонка Остатков, но тут Тео достала непочатую бутылку и с самоуверенным видом водрузила ее на стол между ними.

– Из Мадейры, – пояснила она.

– Это же лучшее вино у нас в таверне! – воскликнул Том.

Тео кивнула и наполнила вином два стакана.

– Разве у нас нет повода для праздника, Том Коллинз? Ты узнал, что являешься потомком знатного рода, хоть и с запятнанной репутацией. Я совсем скоро выйду замуж и отправлюсь в плавание на настоящем испанском фрегате. Я буду стоять на носу, когда мы будем пересекать Атлантический океан, и наслаждаться каждой секундой.

– На это плаванье уйдет три месяца, моя маленькая сеньорита.

– Значит, я буду наслаждаться каждой секундой все три месяца. Буду вдыхать чужеземные бризы, наполняя ими свою душу, сердце и голову. Кто знает, быть может, мы сможем писать друг другу письма.

Том хрипло рассмеялся.

– Крысы, – проговорил он, – чумные крысы, цинга, дизентерия, гнилая вода, ураганы, тайфуны, морская болезнь, понос, желтый горох на завтрак, обед и ужин. И это еще в лучшем случае. Черт возьми, Тео, ты понятия не имеешь, о чем говоришь. На море тебя будут ждать одни лишь утопленники, мятежи, пираты, буканьеры и насильники. Я плавал на одном испанском судне, так мы там каждую неделю выкидывали за борт по трупу, чтобы обезопасить себя от заразы.

– Как только окажусь в Европе, разыщу самую большую библиотеку и засяду там на долгие месяцы. Только вообрази себе, все эти знания… вся эта поэзия…

– Замечательно, я веду разговор с глухим. Что ж, ты хочешь увидеть мир, да на здоровье! Но стоит ли ради этого выходить замуж?

– А как еще девушка сможет увидеть мир, Том? Ответь мне! У нее есть только одна возможность это сделать. И я с большим удовольствием готова ухватиться за нее.

– Вот оно как. Что же, ничего не скажешь! Миссионеры, говоришь ты. И с каких это пор мы стали такими благочестивыми, что собираемся учить других?

– Если я чего-то и не знаю, то я могу себе это представить. Да, возможно, звучит легкомысленно, но это не пугает моего будущего супруга. Он принимает меня такой, какая я есть.

– Сплошное лицемерие, – отрезал Том, – что же это за брак у вас такой?

– Самый обычный, хотелось бы верить. Построенный на единственном чувстве, которое прочно, – на разуме.

– Моя мама, – Том сощурил глаза, – говорила, что вступать в брак следует только по любви.

Теодора всплеснула руками в притворном изумлении.

– Какие мудрые речи! Мой сводный братишка учит меня любви! Ну надо же. Может, хочешь что-нибудь еще добавить?

– Больше ничего, раз ты так на это реагируешь.

Том внезапно вспомнил девушку с Ямайки и почувствовал укол в сердце. Как странно, он позабыл ее имя, но до сих пор помнил, что ее дочь звали Анабель. Порой он думал о молодой матери и надеялся, что она тоже вспоминает о нем.

– Влюбленность, – продолжила Теодора и смахнула несколько пушинок с юбки, – проходит так же быстро, как обычный насморк, и я не позволю каким-то чувствам стать на пути к моему счастью.

– Ты действительно сошла с ума, если даже не любишь своего будущего супруга.

Вместо ответа Теодора уставилась на брата твердым и самоуверенным взглядом. Том отвернулся.

– Я не буду тебя осуждать, – произнес он.

– Конечно, не будешь. Наоборот, ты нальешь мне еще вина. Ночь только начинается, а мне еще нужно многое тебе поведать, от чего у тебя волосы на затылке встанут дыбом.

Том схватил бутылку и лил, пока вино не полилось через край. Следом осушил свой стакан и с громким стуком поставил его обратно на стол.

– Разбудишь сеньора Лопеса, – заметила Тео, впрочем, без особого волнения.

– Да пошел он к черту, жирный боров, – выругался Том, – пусть и дальше копается в своей грязи. Когда ты уедешь, Том Коллинз тоже уедет. У меня есть цель и есть средства, чтобы ее добиться.

– А, ты говоришь о том крошечном суденышке, что стоит в бухте? И о чернокожем недомерке, который в этом шлюпе живет? Ну и тощий же он, однако…

Том вскочил и сердито хлопнул ладонью по столу.

– Не смей говорить о нем в таком тоне, – огрызнулся он.

– Надо же, братец! Какой у нас с тобой получается занимательный разговор!

– Не хочу ничего слышать. Быть может, он невелик ростом, но он…

– Да, Том, так что же он?

Том упал обратно на лавку.

– Его настоящее имя – Ньо Бото, и в одном его мизинце воли к жизни больше, чем во всем моем теле. Хочешь послушать, что расскажет тебе братец Том? Если не хочешь, то я лучше помолчу.

– У нас вся ночь, – улыбнулась Тео. – И как сказала баба, колотя своего мужа скалкой, лучшее ждет тебя впереди.

Том покосился на сестру и откашлялся.

– Когда я встретил его в первый раз, у него на пальце было кольцо. Ты ведь помнишь Рамона из Кадиса? Он рассказал мне об этом парнишке и его кольце. Я знаю, ты не поверишь, Тео, но он сын короля. Доказательство этому я получил, когда мы оставили замечательный корабль Caballito del Diablo и ушли на двенадцативесельной шлюпке. Одни в океане, из провизии – только мешок пшена, два кокосовых ореха и фляга воды. Почему я это сделал? Да потому что должен был так сделать. Перед этим он показал мне то, что вшил себе в глотку, – сам, своими руками. Ньо Бото – мой лучший и единственный друг. И он теперь не больше раб, чем ты или я.

– А, так наш Том даровал ему свободу?

– Именно. А ты имеешь что-то против?

Теодора надула губки и кокетливо покрутила головкой.

– Я просто слушаю, – она провела указательным пальчиком по краю стакана. – Порой мне становится сложно тебя презирать, Том Коллинз. Но расскажи мне, что же за штуку он вшил себе в горло?

– Кольцо, Тео, кольцо. Он спрятал его там, чтобы сберечь… У меня нет слов, чтобы описать, насколько храбр этот парень.

Теодора откинула голову назад и рассмеялась.

– Вот те на! Ну надо же! Так ты, значит, оставил свои надежды на большое будущее?

Том неопределенно пожал плечами.

– Возможно, – ответил он. – Известно ли тебе, что жадность человека живет в его безымянном пальце?

– Это Большой Мир поведал тебе об этом?

– Нет, я узнал об этом здесь, на Невисе. Поздним вечером, два года тому назад. Черт, это вино ударяет прямо в голову. Думаю, мне лучше пойти лечь.

– Не теперь, дорогой братец. Подожди с этим. Разве ты больше ничего не хочешь узнать по поводу моего замужества?

Том развел руками. Тео улыбнулась.

– Ты даже не спросишь имени моего мужа?

– Я знаю этого человека?

Тео кивнула.

– Еще как знаешь. Ты будешь гордиться своей сестрой, Том.

– Ну так говори скорее, как его зовут, пока хмель не отбил у меня охоту слушать.

Теодора перегнулась через стол и заглянула Тому прямо в глаза.

– Его имя, – прошептала она, – Саласар, Феликс Саласар.

Том пожал плечами.

– Мне это должно о чем-то говорить?

– О да. Хотя, быть может, прежде ты знал его под другим именем. По-моему, во всей округе только я и называю его сеньором Саласаром.

Том закатил глаза.

– Ну так говори, не томи, – простонал он.

Теодора наполнила свой стакан до краев, но внезапно подняла голову и, уставившись на Тома немигающим взглядом, хрипло рассмеялась.

– Отец Инноченте – его бывшее имя. Если это тебе о чем-то говорит, Том Коллинз.

Озаренный светом молодого месяца Ньо Бото рассказывает легенду: один старик пробил своей палкой небо, сквозь дырки на землю хлынул Божий свет, и появились звезды.

Он рассказывает, а сам в это время спокойными размеренными движениями пришивает новые пуговицы к своей красной рубашке. Пуговицы ему дала Теодора. Не бог весть что, если честно, но он принял их с таким видом, словно они были сделаны из чистого золота. И та история, которую он решил поведать, как нельзя лучше подходила к его занятию.

– Вот так и были созданы звезды, – заканчивает он и откусывает нитку.

– Это ж сколько дырок надо было проделать, – сонно бормочет Том.

– Да, – кивает Бото, – и еще нужна была очень длинная палка.

Лежащий на дне шлюпа Том перекатывается на живот.

– Посмотри на меня, маленький африканский человечек.

– Я смотрю на тебя, большой рыжеволосый ирландец.

– Ты смеешься?

– Нет, я проделываю дырки для пуговиц.

– Что ты видишь, когда смотришь на меня, Ньо Бото?

– Я вижу друга. Своего единственного друга.

– Ты видишь перед собой еще совсем молодого человека, который меньше чем за неделю потерял и мать, и сестру. Тоска по матери гложет меня, словно языки костра, но потеря сестры делает меня холодным, как пепел.

Том рассказывает Бото об отце Инноченте и инквизиции.

– Я узнал эту радостную весть три дня назад, и с тех пор я болен.

Но Бото то ли не понимает его, то ли думает о чем-то своем.

– Я видел их вместе, – продолжает Том, – она прислуживала ему за столом. Он ведь обжора, каких мало. Но он тоже изменился. Оставил свою должность инквизитора и теперь собирается в Испанию вместе с молодой супругой. Благочестивый отец говорит со мной ласково, но свысока. Гладит по голове! А уж знал бы ты, как от него разит. Мертвечиной! И его суженая, моя сводная сестра – кружится вокруг него как заводная и ловит каждый его взгляд. Нельзя за путешествие в какую-то вшивую Испанию платить столь высокую цену! «Подойди ко мне, юный Коллинз, – говорит Саласар, – сядь рядом со мной и дай-ка послушать о твоих приключениях в Большом Мире». Я ничего ему не рассказываю, потому что я его презираю. Мне противны его прикосновения. У меня душа холодеет и уходит в пятки, как представлю, сколько на его руках крови и людских страданий. Знаешь, о чем я мечтаю, Бото?

– О чем же ты мечтаешь, Том?

– Каждую ночь я мечтаю убить его. Перерезать его костлявую глотку и с наслаждением слушать, как он хрипит, пока жизнь оставляет его. Как тебе эта идея, Бото?

– Я думаю, это хорошая идея, Том.

Том отводит взгляд и улыбается.

– Но я не смею, – вздыхает он, – моя сестра никогда мне этого не простит. Она теперь не говорит ни о чем другом, кроме как о фрегате, который скоро бросит якорь в нашей гавани. Ее сундук уже собран и стоит наготове, а этот лицемерный Саласар даже сделал толстому сеньору Лопесу небольшой подарок, что-то вроде выкупа за невесту. Вот почему его преосвященство обосновался в таверне. Фрегат может появиться на горизонте в любую минуту. Если я хочу прирезать эту свинью, то надо сделать это сейчас. Но Тео никогда не простит меня.

– Быть может, она никогда не простит тебе, если ты оставишь все как есть?

Том подходит к Бото, который занят тем, что полирует свои любимые пуговицы.

– Почему от тебя никогда нельзя получить вразумительного ответа? Вечно у тебя ни рыба ни мясо.

– А что бы ты предпочел, Том? Рыбу? Или, может быть, мясо?

– Это что, загадка?

– Твой нож – не рыба и не мясо, Том. Твоя ненависть руководит тобой и делает тебя злым и несчастным.

– Есть другой вариант, – внезапно говорит Том, – я только что об этом подумал.

– Какой же, Том?

– Забудь все, что я тут только что наплел. Слушай меня. Мы вдвоем, Бото, мы вдвоем украдем Тео, свяжем ее по рукам и ногам и увезем далеко-далеко. Что ты на это скажешь?

– Тем самым ты перенесешь свою ненависть на нее, – отвечает Бото.

– Кто это сказал?

– Тот, кто пережил подобное.

Том поворачивается к Бото спиной.

– Займись лучше своей рубашкой. От нее, кстати, до сих пор несет плесенью.

Том приближается к мачте и в отчаянии бьется о нее лбом. Бото подходит к нему.

– Я думаю, – говорит он, – что с этой рубашкой точно так же, как с Саласаром, – их обоих покрыла плесень. Я тоже чувствую, как она пахнет, но подобные запахи исчезают сами. Главное – время и хороший ветер, и придет день, когда пассат поцелует мою красную рубашку и сделает ее мягкой, как мед, и свежей, как ключевая вода.

– Ты хочешь снова отправиться в море, чтобы проветрить свою рубаху? Ты это хочешь сказать?

– Вместе с ним.

– Вместе с кем?

– Вместе с его преосвященством. Они могут отправиться в дорогу вместе, он и рубашка. Кто знает, Том, – в больших карих глазах Бото появилось мечтательное выражение, – быть может, его корабль доставит нас на острова Зеленого Мыса.

Том улыбается.

– И ты в это веришь?

– Да, – отвечает Ньо Бото. И добавляет: – Если повезет.

Трехмачтовая шхуна качается на волнах в бухте Невиса.

От судна отделяется шлюпка. Сидящие в ней десять мужчин гребут изо всех сил, потому что до берега далеко, а море неспокойно.

На берегу стоит Теодора Долорес Васкес, придерживая рукой свою новую шляпу. В другой руке она держит корзинку. На девушке темно-красное, словно испанский флаг, платье, слишком тонкое для столь ветреной погоды. Но оно так долго ждало в сундуке этого дня! Поверх красивого платья Теодора надела шерстяную кофту – выбирать особо не приходится. Когда-то кофта принадлежала ее брату, теперь она стала ему мала. Под мышкой у Тео зонтик от солнца и две маленькие книжицы, одна из которых перевязана черным бантом. В ней – ее личные заметки. На первой странице написано: «Теодора Долорес Васкес». Кроме дневниковых записей в книге полно рецептов всяких снадобий, о которых она узнала от матери. Все названия трав расположены в алфавитном порядке, и под буквой «А» можно найти рецепт так называемого афродизиака, который умеет возвращать старикам вечную молодость. Прямо под латинскими буквами, которые обозначают собой этот таинственный эликсир, можно прочесть следующее: «Запивать водой или нет, неизвестно».

Вместе с катехизисом, который Тео получила в подарок от своего суженого, этот дневник составляет всю ее библиотеку.

Таверна отдраена до блеска, убрано все – до последней ракушки, до последнего камешка и до последнего крабьего панциря. Пол вымыт, белье аккуратно сложено на полку – Тео уезжает с чистой совестью.

На могиле матери лежит букетик высохших цветов и ракушка с Ямайки с надписью «Маме от Тома».

Теодоре больше нечего делать на острове. Она пообещала самой себе больше никогда сюда не возвращаться.

Из таверны выходит высокий худощавый мужчина, одетый в темно-красный костюм и плоскую шляпу. Рядом с ним семенит маленький толстенький человечек, который в прошлой жизни служил у отца Инноченте в качестве писца.

Сегодня он тащит два дорожных сундука сеньора Саласара. Мужчины ставят свое добро на сундук Теодоры и с молчаливым одобрением наблюдают за тем, как моряки борются со стихией, постепенно приближаясь к берегу.

Теодора улыбается, жених кладет ей сзади руку на плечо и что-то говорит, но ветер заглушает его слова.

В таверне, которая сегодня закрыта для посетителей, опустив ноги в таз, сидит сеньор Лопес. Он отправил своих новых помощников на поиски пилки для ногтей, гребня и щетки. Лопесу надо расчесать волосы и выбрать из них вшей. Он сердито бормочет что-то себе под нос и пытается открыть тростью дверь, но не достает и снова принимается звать слуг.

К этому времени шлюпка подходит к берегу. Матросы выпрыгивают из лодки и, ухватив багаж, тащат его на борт.

Сеньор Саласар протягивает руку будущей супруге, однако она без чьей бы то ни было помощи сама легко запрыгивает в лодку и садится спиной к берегу. Поэтому она не видит, как боцман обсуждает что-то с двумя босоногими парнишками. Один из них держит в руках пилку для ногтей и гребень, другой, стоящий чуть поодаль, одет в красную рубашку.

– Что умеете делать? – спрашивает боцман-испанец, пытаясь перекричать рев ветра.

– Что угодно, сеньор, – отвечает парнишка с пилкой для ногтей. – Камбуз, палуба, каюты – все, что угодно.

– У нас народу и без вас хватает, – ворчит боцман.

Том подходит к нему ближе.

– Возьмите нас с собой, сеньор, возьмите. Вы не пожалеете. Мы будем трудиться за четверых, нам любая работа по плечу.

– У нас крысы в трюме. Что скажете?

Боцман ухмыляется, словно сказал что-то смешное.

– Вы не найдете лучших охотников на крыс, чем мы, сеньор. Мы будем спать на палубе, а питаться тем, что останется от матросов.

Боцман шмыгает носом, сплевывает и смотрит назад, на пассажиров, которые уже заняли свои места в шлюпке.

– Где ваши вещи?

– Мы путешествуем налегке, – и Том берет Ньо Бото за руку.

Боцман пристально смотрит на него.

– Что, с одной только гребенкой и пилкой для ногтей?

– К вашим услугам, сеньор.

Том вытягивается и отдает честь гребнем.

Вскоре они забираются в шлюпку, и та отчаливает. Боцман отдает приказы своим людям.

Теодора Долорес Васкес косится на брата, который сидит вместе с Бото.

Вскоре весла погружаются в воду, и становится слышно, как боцман стучит по борту, задавая темп для гребцов. Морской туман окутывает пассажиров и матросов, но никто не обращает на это внимания. Шлюпка стремительно удаляется от острова, и Теодора первый раз в жизни покидает Невис. На короткий миг что-то похожее на сомнение мелькает в ее черных глазах, губы сжимаются, девушка бросает последний взгляд на родной берег – но тут же распрямляет плечи, гордо вздергивает подбородок и решительно обращает взгляд на качающуюся впереди трехмачтовую шхуну.

Скоро ветер унесет их корабль в открытое море и Невис превратится в крошечную песчинку, затерянную на необъятных просторах океана.

Том Коллинз, напротив, смотрит только назад.

Уже второй раз за свою короткую жизнь он покидает родной берег. Вдруг в его глазах мелькает лукавый огонек, Том улыбается и подмигивает Ньо Бото. Даже отсюда ему кажется, будто он слышит, как сеньор Лопес кричит, разыскивая пилку для ногтей, щетку и гребень.

 

Глава 21. Макушка Дьявола

Шхуна «Океания» была более старым, неудобным и куда менее годным к плаванию судном, чем то, которое совсем недавно оставили Том с Бото. Она была построена в Барселоне, имела реи на всех мачтах, но орудия на ней были расположены только по левому борту.

В отсеке с ядрами по соседству с бочками с водой, на самом дне судна, лежало шесть тонн балласта. Вес, конечно, предназначался для придания судну большей остойчивости, но при этом делал его менее маневренным. Вдобавок полотнища парусов были сильно обтрепаны, снасти почти сгнили, и лишь только самое необходимое было кое-как починено и подлатано.

Уже через неделю плавания Том сообщил Бото, что навигация на этом судне тоже велась на устаревший манер. Морские карты, если и были когда-то верными, теперь сильно устарели и, по мнению Тома, были не слишком надежными. Штурман, следивший за правильностью курса, постоянно находился в подпитии и то и дело терял свой квадрант, обходясь старым градштоком.

Судя по тому, как шхуна двигалась, создавалось впечатление, что ее не килевали уже много лет.

В придачу боцман не преувеличивал, когда говорил о крысах. Если кто и чувствовал себя на борту отлично, так это они. Том то и дело находил все новые и новые гнезда, причем многие из них оказывались в опасной близости от кладовок и погребов с припасами. Коку, похоже, было все равно, а капитан Эдуардо Муньеко больше всего был занят своими ежедневными променадами по палубе, куда в хорошую погоду выходила прогуляться львиная часть тех двухсот пассажиров, которые путешествовали на борту.

«Океания» походила на плавучую гостиницу, переправлявшую на запад людей, мечтавших обрести счастье в Новом Свете, и на восток тех, кто уже удовлетворил эту потребность. Оттого весь корабль был пропитан тоской по дому, ожиданием, надеждой и нетерпением. Скучное однообразие дней нарушалось лишь демонстрациями модных костюмов капитана Муньеко. Это был небольшого росточка заплывший жиром мужчина в большом черном, белом или ярко-рыжем парике. Его излюбленным нарядом были шелковые штаны и куртка, чулки в крапинку и до блеска начищенные туфли с четырехугольными носами и высокими каблуками, вся одежда была выдержана исключительно в пастельных тонах. Занятый своим внешним видом, Муньеко вспоминал про капитанские обязанности, лишь когда обстоятельства принуждали его к этому. В остальное время он общался с небольшой по числу, но избранной публикой, состоявшей из пассажиров, имевших деньги или титулы. Эти люди жили на средней палубе, где из-за нехватки кают их спальные места отделялись друг от друга загородками из одеял. Большая же часть пассажиров теснилась на нижней палубе.

Кроме обязательной морской болезни на судне то и дело вспыхивали ссоры по поводу затерявшихся вещей, выплескивалось раздражение на владельцев домашних животных и слышались жалобы на медлительность и нерасторопность команды.

Доказав свои способности по части ловли крыс, Том был назначен юнгой и тем самым получил доступ в те же места, где бывала Тео.

В отличие от других пассажиров, нывших по каждому поводу, она ни разу не выразила своего неудовольствия. Обычно она стояла на палубе, подставив лицо встречному ветру, махала дельфинам, ахала, когда матросы карабкались на мачты, и радовалась, когда они благополучно слезали обратно. Она ела что давали, не страдала морской болезнью и ни разу не болела уже ставшими привычными для других желудочными расстройствами.

Том не часто видел ее жениха, сеньора Саласара, который близко сошелся с капитаном и проводил много времени в его каюте, появляясь из нее лишь тогда, когда капитан выходил на прогулку или когда боцман устраивал среди матросов очередное соревнование, чтобы хоть как-то убить время.

Бото стал кем-то вроде парусного мастера. Вооружившись трехгранной парусной иглой и специальной кожаной перчаткой-гардаманом, он чинил прорехи в старых парусах. Это была тяжелая работа, потому что полотнище было толстым, но в перчатку была вшита пластинка из свинца, которая помогала продавливать иглу сквозь материю. Днем и ночью он сидел, устроившись на рее, и шил.

Когда Том не мог нигде найти Ньо Бото, ему достаточно было просто взглянуть наверх, и он тут же видел маленькое красное пятнышко на фоне лазурного неба. Том свел знакомство со вторым помощником капитана, еще довольно молодым человеком, который рад был облегчить свою тоску по дому и с удовольствием слушал занимательные рассказы Тома. Именно он поведал ему, что их штурман был не ахти какой специалист в навигации, и на девятый день их плавания, когда ветер дул прямо на юг, Том утвердился в своих подозрениях на этот счет. Следование неправильным курсом означало несколько лишних недель пути, а это, в свою очередь, могло грозить серьезными неприятностями.

Ночью Том сидел с Бото на палубе и изучал звезды, держа в руках самодельную карту Атлантического океана.

– Если мы в самом скором времени не изменим курс и не пойдем на северо-запад, то мы никогда не достигнем Азорских островов, – сказал Том. – Сейчас мы движемся почти прямым курсом на восток, а это совершенно неправильно.

– Ты знаешь это, Том?

– Ну конечно! Стал бы я просто так болтать.

На следующий день Том разыскал второго помощника капитана, и тот провел юнгу к капитану, который в это время дня занимался тем, что полировал свои ногти.

– Покажитесь-ка, молодой человек.

На Муньеко были надеты длинный красный плащ и прикрывавшая его лысую голову шапочка с длинной кистью. На специальной подставке висело три парика – один больше другого.

Саласар Феликс тоже был там. Он по-хозяйски расположился за письменным столом капитана, где были разбросаны циркули с линейками и лежали подзорные трубы и морские карты. Кроме них был там и квадрант самой последней модели, и Том спросил себя, что он делает здесь, когда ему самое место на шканцах. Сам Саласар сидел с маленьким черным томиком катехизиса и делал вид, что читает, пока Том излагал свои соображения по поводу неправильного курса.

Услыхав такое, Муньеко пронзительно вскрикнул, запричитал, как баба, потом протянул руку, нахлобучил на голову коричневый парик и, поглядевшись на себя в зеркало, воскликнул:

– Да что этот щенок себе позволяет?!

Затем капитан обернулся к Саласару.

– Это один из ваших знакомых, сеньор?

– Том Коллинз, – начал Саласар, захлопывая книгу, – известен своим беспокойным нравом, но у него есть голова на плечах, господин капитан. Я не буду рассказывать вам обо всех его деяниях, но, по словам его сестры, он много времени провел на море. Поэтому, если он говорит, что мы идем неправильным курсом, я бы на вашем месте обратил внимание на эти слова.

Том улыбнулся Саласару, радуясь неожиданной поддержке. Хотя на борту и так все знали, что штурман был ленив, часто напивался и редко выбирался на шканцы.

Капитан шагнул к Тому и смерил его недовольным взглядом. Он был на полголовы меньше Тома и компенсировал разницу тем, что носил каблуки.

– Что ж, посмотрим, как ты умеешь обращаться с квадрантом.

Том поклонился и, подойдя к письменному столу, взял одну карту. Потом схватил вторую, быстро просмотрел и снова отложил, проглядел еще парочку, пока наконец со вздохом не сообщил, что все карты устарели и полагаться на них нельзя.

У капитана это вызвало новый приступ ярости, который смог смягчить лишь спокойный голос сеньора Саласара.

– Все же я считаю, что стоит прислушаться к словам этого юноши, – мягко произнес он.

– Чтобы меня учил какой-то рыжий сопляк?

Капитан запыхтел и поменял парик.

– Представим, что он читает нам лекцию, – предложил Саласар и с ободряющим видом кивнул Тому.

– Если мы, – начал Том, – в течение следующих десяти недель не достигнем Азорских островов, то наши вода и провизия закончатся. Продолжая идти тем курсом, которым мы следуем сейчас, мы удлиним наше плавание как минимум на две недели. Поэтому мы уже сейчас должны начать экономить воду.

– Да ну? Известно ли тебе, – ехидно проговорил Муньеко, – сколько лет я хожу по морям? Неизвестно! А я, если брать то время, которое я проработал в должности старшего помощника в Английском канале, уже тридцать лет хожу под парусом. И ты еще будешь учить меня? Да меня сейчас удар хватит от такой наглости. Ладно, раз ты такой умный, то определи широту.

Том взял квадрант и забормотал вслух:

– Это модель старого образца. Его шкала равняется четвертой части круга. Судя по песочным часам, до полудня осталось совсем немного. С помощью квадранта, каким бы старым он ни был, можно определить угол между солнцем и горизонтом и вычислить широту того места, где мы находимся. Если капитан позволит, я выйду на палубу?

Вскоре Том вернулся обратно.

Теперь капитан был полностью одет и с величественным видом сидел за письменным столом, вооружившись на всякий случай циркулем и подзорной трубой.

– Ну и что нам скажет этот ирландский выскочка?

Том откашлялся.

– Скажу, что мы находимся на два-три градуса севернее тропика Рака, синьор. Это составит 25 градусов северной широты. И если капитан позволит, говоря начистоту, это неверный курс.

Муньеко бросил взгляд на своего второго помощника, который тут же опустил голову и уставился в пол. С большой неохотой капитан признал правоту Тома.

После этой маленькой интермедии курс корабля был выправлен. Штурман получил выговор, а Том был отправлен обратно в трюм ловить крыс.

Одна неделя сменялась другой, в однообразии повседневной жизни уже просматривался некий внутренний ритм. Пассажиры привыкли к еде, судовым правилам и, не в последнюю очередь, к безделью.

Однажды ночью, когда шхуна шла по морю, делая свои десять узлов, Том повстречал на палубе сестру, которая привыкла гулять здесь в одиночестве. Большинство пассажиров спали, матросы, что несли вахту, сидели небольшими группами возле судового фонаря – играли в карты или слушали кока, который напевал какую-то мелодичную песенку.

Шла четвертая неделя их плавания, и кожа Тео – прежде всегда такая белая, без единого пятнышка – загорела и обветрилась.

Том, конечно, не удержался и поддразнил сестру, а потом носился, уворачиваясь от нее, вокруг мачт, держа на весу две ловушки для крыс, которые они сделали вместе с Бото.

– Вот и сиди со своими крысами! – кричала запыхавшаяся Теодора. – Только на это и годишься!

– А еще на то, чтобы повернуть судно в нужном направлении, – и Том самодовольно взглянул на свою сестру. – Вот тебе и крысы…

Под ними катил свои волны Атлантический океан, и шхуна качалась из стороны в сторону. Из трюма доносились блеяние овец и хрюканье свиней.

– Вот это жизнь! – воскликнула Теодора, глядя на Тома сияющими глазами. Он кивнул.

– Чем труднее, тем лучше – это ты хочешь сказать?

Теодора подошла к борту, подняла руки и закричала ветру:

– Я хочу, чтобы был шторм и ураган, тайфун, дождь и ливень, и раскаты грома! Попадал ли ты когда-нибудь в настоящий ураган, Том?

Том подумал и с сожалением признал, что нет, не приходилось.

– Но есть кое-что другое, – и он лукаво улыбнулся. – Весь вопрос в том, хватит ли у тебя на это смелости.

Теодора приблизилась к нему вплотную. Вид у нее был очень решительный.

– Говори же, – прошептала она.

– Тебе придется переодеться, – Том поглядел на платье сестры. – Там, куда мы полезем, лучше иметь одежду поудобнее.

– И куда же мы полезем? – Тео скептически прищурила один глаз.

Том испытующе поглядел на нее и указал вверх.

– У нас это зовется Макушка Дьявола, – сказал он, – грот-брам-рея.

Тео запрокинула голову и посмотрела вверх.

Грот-мачта возвышалась над ней всеми своими ста тридцатью футами. С этого расстояния верхняя рея казалась не больше штопальной иглы. Громадные паруса ревели на ветру, снасти стучали и бились при каждом новом порыве. Этой ночью природные стихии вытворяли что хотели. Шторм примчался на свидание с морем, и теперь, с небесами в качестве единственного свидетеля, любовники бушевали вовсю. Их страсть рвала в клочья тучи и посылала проблески зарождающегося нового дня сквозь ночь – ввысь, в небесный свод. Неудивительно, что луна отвернулась прочь и напустила на себя холодный вид, ибо ничем нельзя удивить эту бледную планету, чья улыбка обращена внутрь себя и чей взгляд пугает совсем юных.

Буйство стихий отражалось в глазах Тео, которая с недоверием взирала на брата.

– Ты безумец, – крикнула она.

Том склонил голову набок.

– Что ты хочешь этим сказать?

Тео показала наверх; ее непослушные волосы обрамляли голову черным ореолом.

– Никто в здравом уме не полезет туда.

– Да неужели, – воскликнул Том, перекрикивая рев бури, – а как же, ты думаешь, мы меняем тогда снасти, которые держат грот-брамсель, если не взбираемся при этом на верхнюю рею?

Теодора понизила голос и, приблизившись к нему вплотную, спросила:

– А ты, значит, бывал там?

– Много раз, – ответил Том. – Только на Макушке Дьявола начинаешь чувствовать, что такое парус, как движется корабль, ощущаешь силу ветра и понимаешь, насколько велик мир. И насколько мал ты сам.

– Так я для этого должна лезть наверх, Том? – прокричала Теодора ему прямо в ухо. – Чтобы узнать, насколько я маленькая?

– Я хочу устроить тебе свадебный подарок. Когда ты будешь потом сидеть за обеденным столом в Андалусии и умирать от жары и скуки рядом со своим прожорливым супругом, вспомни ветер на верхушке грот-мачты, и ты заново прочувствуешь силу стихий, ощутишь сосание под ложечкой и испытаешь страх и восторг от сознания того, что живешь.

Она бросила на него свирепый взгляд.

– Да как ты смеешь говорить со мной в таком тоне! – крикнула она.

Том не ответил.

Они смотрели друг другу в глаза.

– Скидывай штаны и куртку, – наконец решительно велела она.

– Тео, я пошутил.

– Скидывай штаны, я сказала. Учти, я в последний раз иду у тебя на поводу, братец. Я принимаю вызов. Через три дня меня будут уже звать не Васкес, как моего отца, а Саласар – как моего мужа. Капитан Муньеко обвенчает нас, нам предоставят отдельную каюту, дабы наше плавание стало более приятным. Так что вид с Макушки Дьявола очень скоро пригодится мне как нельзя лучше, поэтому давай сюда свою одежду.

Отдав сестре свои старые поношенные штаны и куртку, которую он надевал, когда охотился на крыс, Том отправился проведать Бото.

Еще в самом начале плавания они нашли неподалеку от руля каморку с провизией, где могли побыть одни, без пьяных моряков и недовольных пассажиров.

– Когда-нибудь я сошью тебе пару красных штанов, – сонно произнес Бото.

– Обязательно. Спи давай, – пробормотал Том.

– У них будут карманы, спереди и сзади, потому что тебе всегда есть что туда положить. И они будут такими же красными, как моя рубашка.

– Спокойной ночи, Ньо Бото.

– Куда ты собрался?

Том вздохнул.

– Я иду с сестрой, – ответил он.

– На танцы?

Том улыбнулся, но тут же снова стал серьезным.

– Быть может, я сделал кое-что, о чем потом пожалею, – пробормотал он. – Тео, которая ничего не видела в своей жизни, собирается выходить замуж за отца Инноченте.

– Тогда ее жизнь станет похожа на блуждание во мраке бесконечно долгой ночи, – заметил Бото и повернулся на бок.

Том присел рядом.

– Я хочу взять ее с собой на Макушку Дьявола.

– Ты серьезно?

– Конечно, а ты что думал? По мне, пусть лучше она упадет с верхней реи, чем явится на это венчание. Звучит странно, да, Бото?

– Нет, не странно, – отозвался Бото, по-прежнему лежа спиной к Тому.

Том скомкал одежду в узел.

– Ну а если не странно, то что об этом скажет тот, кто даже во сне может давать мудрые советы?

– Возьми туда еще сеньора Саласара, – пробормотал Бото.

Том усмехнулся и укрыл Бото одеялом.

– Увидимся, – шепнул он.

Тео стоит перед ним в шерстяных штанах и старой куртке, которая ей велика. Волосы собраны в пучок на затылке. В таком виде она похожа на мальчика. Невероятно красивого мальчика.

– Мы начнем с грот-марса, – кричит Том, – площадки над нижним парусом. Может, с тебя и этого хватит, потому что оттуда вид тоже ничего.

– Сначала ты, Том Коллинз.

– Скажи, если передумаешь.

Теодора смотрит мимо него, шепча что-то себе под нос; потом поднимает голову, и ее взгляд упирается в Тома.

– Поздно отступать, – отвечает она.

Том медлит, но в конце концов ставит ногу на снасть и лезет вверх, все выше и выше.

Он не смотрит вниз, его движения спокойны и уверенны, и через несколько минут Том оказывается на четырехугольной площадке между гротом и грот-марселем, где стоит неописуемый шум.

Ветер усиливается, и волны перехлестывают через палубу, растекаются большими лужами, перекатываются от носа до кормы, чтобы потом начать все сначала.

Том смотрит вниз, на свою сестру, которая, сцепив зубы, упорно лезет вверх. По характеру она, конечно, боец, но сейчас явно не рассчитала свои силы. В полном изнеможении Тео ложится животом на площадку и с трудом выбирается на нее, отказавшись, однако, от помощи Тома. Потом она встает на ноги, но тут же, испуганно ойкнув, прижимается к мачте.

– Здорово, правда? – кричит Том.

– Чудесно, – отвечает она, бросая на него хмурый взгляд.

– Ветер так шумит и грохочет, что просто одно удовольствие!

Том подпрыгивает и, ухватившись за трос, качается на нем, как обезьяна на лиане, смеясь и крича в лицо ветру. Теодора смотрит на него во все глаза, но не произносит ни звука. Она стоит, обняв мачту и плотно сжав губы.

– Бото предложил взять сюда твоего суженого.

Том подмигивает.

Тео поднимает одну бровь и цедит сквозь зубы:

– Я думала, мы полезем до самого конца, но ты, кажется, испугался, полукровка?

Том оказывается рядом с ней и обнимает ее за талию.

– Как говорила одна баба, поколачивая скалкой мужа, лучшее ждет тебя впереди. Вперед же, Теодора!

Том карабкается по вантам вверх, работая как заведенный. Все выше и выше, быстрее и быстрее, не обращая внимания ни на что вокруг, он крепко хватается руками и ногами – его мускулы напряжены, чувства обострены до предела.

Вскоре он видит прямо над собой грот-марса-рею и тут наконец замечает, насколько сильно качает судно.

Том нечасто забирался сюда и, хотя и полагал, что испытал в этой жизни все, сейчас не мог справиться с бешеным сердцебиением.

Он смотрит вниз, и его губы сами собой раздвигаются в улыбке. Тео лезет вверх, лихорадочно работая руками и ногами, борясь не только со снастями и усталостью, но и с самой собой. Ее глаза мечут молнии, волосы растрепались, она похожа на какого-то страшного демона. И Том внезапно понимает, что, если когда-нибудь ему придется сражаться за свою жизнь, он бы хотел иметь рядом с собой Теодору Долорес Васкес.

– Еще три фута, и ты на месте, Тео, – кричит он и протягивает ей руку.

– Да пошел ты, ирландец, – хрипит она и из последних сил взбирается наверх.

Том подвигается, уступая ей место, и сестра хватается за рею, словно потерпевший кораблекрушение за бревно, – тяжело дыша и с дико горящим взглядом.

Отсюда расстояние до палубы кажется огромным.

– Море-то как разыгралось, – улыбается Том. – Отсюда и небо кажется близко, и Господь Бог с его лоциями. Бото знает историю о том, как появились звезды. Хочешь послушать, Теодора?

Она поворачивает к нему свое лицо и прижимается губами к его уху.

– Вот где край света, – шепчет она.

– Может, пора спускаться, а, Тео?

Она мотает головой и презрительно улыбается. Том узнает это выражение ее лица, но не знает, нравится оно ему или нет.

– Не надо было брать тебя сюда, Тео.

Она смотрит на него.

– Еще как надо было. Я никогда этого не забуду и навсегда запомню, как сильно я люблю жизнь.

Она кладет свою ладонь ему на щеку.

– Спускаемся, Тео.

Она мотает головой.

– Не сейчас, Том. Не сейчас.

– Я не могу смотреть на твое лицо.

Тео не отвечает.

– Если ты любишь жизнь, – кричит Том, – как ты можешь выходить замуж за отца Инноченте?

– Завтра я разорву помолвку, – шепчет Тео.

Том хватает ее за руку.

– Это замечательно, Тео, это же просто замечательно!

– Я не хочу никого обманывать, – продолжает Тео, – а Саласара и подавно. Но за эти четыре недели в море я увидела небо – то черное, то серое, но прежде всего – огромное, голубое небо, и в первый раз по-настоящему поняла, что такое свобода. Поняла, что я могу потерять.

Она устремляет взгляд вверх.

– Можешь мне объяснить, что такое свобода, Том?

– Самая верхняя рея, – смеется Том.

Тео смотрит прямо перед собой.

– Полная противоположность сеньору Саласару, – говорит она.

Том притягивает ее к себе.

– Ты даже не представляешь, как у меня полегчало на сердце, – шепчет он. – Свобода – это полная противоположность сеньору Саласару. Так оно и есть, Тео, так оно и есть.

Она высвобождается из объятий брата.

– Нет, – говорит она, – ничего не получится. Мой жених не позволит мне сорвать церемонию. Он обратится к верховной власти в лице капитана Муньеко, и тот решит, что мы должны обвенчаться, как и было условлено.

Теодора понижает голос:

– Решено, что мы соединим себя священными узами брака послезавтра на рассвете, в день рождения Саласара. Я стану его женой в ту секунду, когда первый луч солнца разорвет тьму.

Том смотрит на Тео во все глаза.

– Ты что, не можешь отказаться? – шепчет он.

Тео не отвечает. Том хватает ее за руки и начинает трясти.

– Должен же быть выход! – кричит он.

Она смотрит на него.

– Должен. Он есть. Ты прав, вот она – свобода, и я никому не позволю отнять ее у меня.

Том берет обеими руками Тео за голову и прижимается лбом к ее лбу.

– Тео, – шепчет он, – посмотри на меня. Послушай меня. Я не знаю, что ты задумала, но… но я только хочу сказать, что выход есть всегда. Чего только со мной не происходило, в каких только переделках я не оказывался. За мной гнались с ножом и абордажной саблей, грозили дубинкой и виселицей. Но, Тео, человек обязан жить… он обязан…

– Что он обязан?

– Крепко держаться за свою жизнь, Тео, крепко.

– Думаешь, хуже смерти ничего нет, Том?

Тео устало улыбается.

– В таком случае ты ошибаешься. Одиночество куда страшнее. Тебе никогда этого не понять, Том. Не потому, что ты ирландец, а потому, что ты мужчина.

– Спустимся вниз, Тео.

Но вместо того чтобы покрепче ухватиться за ванты, Тео отпускает руки и, обняв Тома, целует его.

– Я всегда любила тебя, Том Коллинз, всегда. И ненавидела тебя, как чуму. Но в глубине души я тебя любила. Взгляни наверх, малыш! Посмотри на Макушку Дьявола!

– Лучше я посмотрю на тебя.

Она улыбается ему и вытягивает руки в стороны. Ветер треплет ее волосы. Глаза горят. Первый раз в жизни Том видит в глазах сестры слезы.

И тут она прыгает.

На долю секунды Тео зависает в воздухе – голова откинута назад, глаза широко распахнуты.

На головокружительную долю секунды время останавливается.

И вот она уже падает вниз. Цепляется за трос, переворачивается и снова летит вниз.

Рука. Пальцы. Захват.

Разум, мысли, чувства. Все прочь.

Только тело на ветру.

Он скользит по канату вниз и, уцепившись ногами за снасть, бросается вперед – тело вытянуто, голова опущена.

Рука, пальцы. Ее запястье.

Звуки снова возвращаются – в уши врывается рев моря и завывание парусов на ветру.

Она висит под ним. Глаза широко распахнуты и черны как уголь.

– Отпусти… меня… Том!

– Никогда!

Она мотает головой и извивается всем телом. Ему кажется, будто у него вот-вот оторвется рука. Но он лишь стискивает зубы и держит еще крепче.

– Черт бы тебя побрал, ирландский полукровка, – вопит она, – отпусти меня!

– Никогда, Тео, никогда!

И шепотом добавляет:

– Если ты хочешь стать свободной, то не так.

И в этот момент ее пальцы начинают выскальзывать из его руки. Он слышит ее крик и чувствует, что силы покидают его.

– Так ты заберешь меня с собой в могилу, – рычит он, – если не ухватишься за снасть, Тео, ты заберешь меня с собой!

– Отпусти меня, Том!

Он смотрит наверх.

– Мы идем к тебе, Отец Небесный, – кричит он, – мы идем к тебе! Раб Божий Коллинз, со мной моя сестра.

Тео хватается рукой и повисает на снасти рядом с ним. Оба со стоном громко выдыхают.

У них нет сил говорить. Том продолжает держать Тео за запястье. Он не отпустит ее, пока они не коснутся ногами палубы.

Судовой колокол пробил три склянки, нарушая тишину, воцарившуюся на «Океании».

Том принес с камбуза кувшин воды для себя и для Тео. Сестра за все время не произнесла ни слова.

Они обтерли свои лица и руки, липкие от пота и соленой влаги.

Том осушил кувшин и почувствовал на себе взгляд сестры.

– Я осталась совсем одна, – наконец заговорила она. – Мамы не стало. Ты уехал. Остались только мы с Лопесом. Я начала ненавидеть таверну, ненавидеть свою работу; в конце концов я возненавидела весь Невис. Мечтала только о том, чтобы уехать оттуда. Если бы это можно было сделать на твоей старой лодке! Каждый вечер я внимательно разглядывала посетителей в надежде, что один из них возьмет меня с собой. Но те, кто предлагал мне это, были либо еще более безнадежны, чем я, либо преследовали совсем иные цели. Прошел еще один год. Я начала терять надежду. И вот однажды вечером появился он, сеньор Саласар. Уже не как инквизитор, а как обычный человек. Думаю, глядя на меня, он сразу догадался, насколько мне было тоскливо. И воспринял это как согласие на брак. Мне же было все равно. В тот вечер я собрала свои вещи. Хотя до отплытия оставался еще месяц.

Том задумался и сидел так какое-то время, погруженный в свои мысли. Потом взял Тео за руку.

– Я беру тебя с собой, Тео, – сказал он.

– Меня? Куда?

Том улыбнулся.

– На край света.

Тео покачала головой.

– Несносный ты ирландец, что мы там будем делать?

– Избавимся от него.

– О, так ты хочешь убить сеньора Саласара?

Том кивнул.

Тео закрыла глаза и вздохнула.

– Сразу видно внука Грании. Спасибо судьбе. Ты спасаешь жизнь мне и хочешь отнять ее у другого, да?

– Бог дал, Бог и взял.

Теодора встала на ноги.

– Но ты не Бог, Том Коллинз. Ты нищий полукровка, и, быть может, в следующий раз это мне придется брать тебя с собой.

Том улыбнулся. Наконец-то он узнает прежнюю Тео.

Теодора быстрым шагом прошлась по палубе, но внезапно развернулась и, глядя на Тома прищуренными глазами, сказала:

– Клянусь Богом, у тебя достанет решимости выполнить то, что ты задумал. Хладнокровно убить сеньора Саласара. Клянусь Богом, ты можешь это сделать. Но этого никогда не будет.

– Не будет?

Тео вдруг улыбнулась и поцеловала брата в щеку.

– Это работа для испанца.

Глядя на свою сестру, Том подумал, что, похоже, ошибался насчет испанцев. В них, возможно, все-таки было что-то хорошее.

Короткое время спустя он уже лежал рядом с Ньо Бото.

– Разве жизнь не прекрасна? – прошептал Том и закрыл глаза.

И сам себе ответил:

– Хотя твоя рубашка все еще воняет плесенью, жизнь прекрасна.

– Когда запах выветрится, – ответил Бото, – я хочу ее подарить.

– А я думал, ты ее любишь.

– Люблю.

Том вздохнул.

– Когда я все-таки научусь тебя понимать? – пробормотал он.

* * *

На следующий день Тома позвали к капитану.

Это был обычный спокойный день, почти безветренный, но, хотя шхуна почти не двигалась, все воспринимали это спокойно, потому что корабль все равно шел с опережением графика. Было решено воспользоваться штилем и починить снасти, исправить небольшие повреждения корпуса и очистить штурвал. Для этой работы позвали Тома, который все дни напролет хвастался своими незаурядными способностями ныряльщика.

В капитанской каюте кроме самого капитана Муньеко были также штурман и сеньор Саласар.

– Штурман считает, что руль плохо двигается.

Капитан широко улыбнулся.

– Поэтому мы решили, что кому-нибудь надо нырнуть и заняться его очисткой. Я позвал плотника, так что ирландцу Коллинзу с его незаурядными способностями ныряльщика будет с кем посоперничать.

Капитан бросил взгляд на штурмана, который все это время с мрачным видом смотрел на Тома. После истории с неправильным курсом их отношения нельзя было назвать дружескими.

– Ведь ты действительно такой хороший пловец, как говоришь? – проворчал Муньеко.

Том не успел ответить, потому что в дверь постучали.

– Ага, вот и наш плотник, – произнес капитан и сам открыл дверь.

В каюту шагнул мужчина.

В эту секунду Том почувствовал, что время остановилось. Он словно очутился на дне оврага, длинного-предлинного, но все же не настолько, чтобы нельзя было различить лицо и фигуру человека, стоящего на его другом конце. Внезапно до Тома донеслись шелест ветра в сахарном тростнике, скрип мельничных крыльев и исходящий от земли жар. Его сознание словно раскололось надвое, а внутри все похолодело.

Но он находился сейчас не в овраге и уж тем более не на поле среди сахарного тростника, а в капитанской каюте лицом к лицу с приглашенным плотником, который, вцепившись рукой себе в подбородок, смотрел на Тома во все глаза, не скрывая изумления и радости.

– Том Коллинз, – произнес он и шагнул вперед. – Вот мы и встретились снова.

Муньеко удивленно взглянул на него.

– Вы знакомы?

Корабельный плотник кивнул, по-прежнему не спуская с Тома глаз.

– Еще как, – ответил он. – Не правда ли, Том-бомба?

Том не ответил, но покосился вправо-влево, словно мышь, выискивающая лазейку. Саласар Феликс, видимо, почуял что-то неладное и ухватил Тома за плечо.

– Объясни же нам, юноша, – сказал он, – откуда ты знаешь этого плотника?

Не сводя глаз с Саласара, Том обратился к бывшему инквизитору, понимая, что сейчас спасти его сможет только он.

– С тех самых пор, как я работал на плантации, – негромко ответил Том. – Этот плотник – француз, и имя его – Пьер, но раньше все называли его Волк.

– А этого ирландского сопляка, – высоким дрожащим голосом выкрикнул Пьер, – ищут по всей Ямайке, да и по всему Карибскому морю тоже!

Тишина, нависшая над морем, в мгновение ока заполнила собой всю каюту и расползлась по лицу штурмана недоброй ухмылкой.

– Очень надеюсь, – продолжил Пьер, – что, как только господин капитан узнает, что натворил этот Том Коллинз, он ни секунды не позволит ему оставаться на свободе и тотчас закует его в кандалы.

Теперь все внимание было приковано к Тому, который решительно поднял голову и сказал, что все, что он натворил, было сделано исключительно для самозащиты.

Спустя полчаса Том все еще сидел в капитанской каюте, но теперь его руки были стянуты ремнем за спиной, а сам он привязан к стулу прочной пеньковой веревкой.

Слева от Тома сидели Саласар Феликс, штурман, боцман и судовой врач вместе с одним из пассажиров в чине полковника. Справа разместился Волк.

В центре за письменным столом восседал главный судья, капитан Муньеко, который по такому случаю переоделся и сменил парик. Он звякнул колокольчиком и начал допрос с того, что предоставил слово корабельному плотнику Пьеру Августину. Тот поднялся и почтительно поклонился капитану.

– Господин капитан, – начал он, – мое имя Пьер Эмиль Августин. Мне сорок шесть лет, я родился в Марселе и был принят на борт в качестве корабельного плотника. Последние пять лет, вплоть до того дня, как я оказался на этом славном судне, я работал на ямайской сахарной плантации, которая называлась «Арон Хилл», – место с очень хорошей репутацией, известное образцовым ведением хозяйства и мягким отношением к неграм. На плантации я был бомбой, надзирал за работниками, то есть за рабами. Моим ближайшим начальством был голландец по имени Йооп ван дер Арле, упокой Господь его душу. Всего нас было восемь бомб, и мы трудились не щадя себя с утра до вечера, потому что проведали, что несколько рабов задумали устроить мятеж. Самого опасного из них звали Кануно. Жестокий и неуправляемый дикарь, он ждал лишь того дня, когда сможет всадить свою мотыгу в спину белому и спалить все дотла.

Волк оглядел всех собравшихся.

– Но Кануно, этот чернокожий дьявол, понимал, что одному ему не справиться, потому что «Арон Хилл» была, как я уже упоминал, образцовой плантацией и мы, бомбы, не спускали с него глаз.

– Будьте добры, покороче, – проворчал капитан.

Пьер кивнул.

– В один прекрасный день мы обнаружили дым в юго-западной части поля. И хотя мы делали все, что могли, огонь быстро охватил всю плантацию. Оказалось, что это был поджог, который совершил один из приятелей Кануно, некий Джордж. Мы тут же схватили самого Кануно и, приковав его к столбу, бросились в погоню за поджигателем. С нами был Том-бомба, вот этот рыжеволосый ирландец, которого вы видите перед собой. Но, оказалось, он был другом этого Джорджа! Другом этих грязных негров и большим мастером вешать лапшу на уши. На это я очень прошу господина капитана обратить внимание, когда он даст слово этому парню. Том-бомба нашел поджигателя, но, вместо того чтобы схватить его и предать заслуженному наказанию, предатель отдал ему свою лошадь, а затем, пока все сражались с огнем, освободил Кануно.

Пьер еще раз оглядел собравшихся.

– Меньше чем за сутки больше половины «Арон Хилла» сгорело дотла. Тридцать рабов сбежало. Некоторые из них успели ограбить хозяйскую усадьбу. Мы бросились в погоню за Томом Коллинзом, и мой друг и коллега Франц Брюгген нашел его в Порт-Ройале.

Пьер склонил голову и продолжил сдавленным от слез голосом:

– На одном из вонючих постоялых дворов Коллинз перерезал горло старине Францу, который меньше чем за час истек кровью и умер. Мастер Йооп и остальные бомбы погнались за убийцей через весь город и наконец настигли его на берегу моря. Йооп велел Коллинзу сдаться, чтобы потом его могли судить по закону, как и положено, но Коллинз выстрелил, мастер Йооп мертвый упал в воду, и она стала красной от его крови, а Коллинз прыгнул в волны и скрылся. Он думал, что сможет спрятаться, – оставил Карибы и перебрался подальше, в Испанию. Но справедливость все-таки есть, и мое старое сердце радуется, видя, что теперь этот убийца, поджигатель и мятежник получит по заслугам. Больше мне нечего сказать, господин капитан. Да будет Господь мне свидетелем.

Волк сел и с отвращением отвернулся от Тома. Вокруг тотчас же послышался свирепый ропот.

Наконец Муньеко дал слово Тому.

После короткой паузы Том рассказал о своей жизни на плантации. О дружбе с Сахарным Джорджем и его женой Тото. О продаже их маленькой дочери и о том, как Франц Брюгген и Йооп ван дер Арле обращались с неграми. Он рассказал также о своей дружбе с Сарой Бриггз, но на этом месте был перебит капитаном, который хотел точно знать, участвовал ли Том в поджоге плантации. Да или нет!

– Нет, сеньор, – ответил Том.

– Ложь! – выкрикнул Волк.

Капитан попросил его помолчать.

– Ты действительно перерезал горло белому бомбе?

– В целях самозащиты, сеньор. Либо я, либо он.

– И ты стрелял и прикончил этого фламандца, Йоопа ван дер Арле?

– Нет, сеньор, он был застрелен испанским офицером. У меня никогда не было огнестрельного оружия.

– Ложь на лжи! – крикнул Волк. – Вы видите перед собой убийцу двух человек и…

Капитан Муньеко встал.

– Это очень серьезное обвинение, – произнес он. – Я должен попросить четырех из моих матросов отвести обвиняемого в трюм. Там он будет сидеть до тех пор, пока я не закончу совещаться с этими господами. Если нам потребуются какие-либо дополнительные разъяснения, мы позовем сюда и свидетеля, и обвиняемого. В противном случае решение будет принято без их участия. Плотник может идти.

Карцер, в который поместили Тома, был размером с собачью будку, где он жил в «Арон Хилле». Здесь стояли стол, койка, а в стене было небольшое смотровое отверстие, в которое было видно лишь немного моря.

Том не знал, сколько часов провел в заключении, но на улице уже стемнело, когда штурман наконец отпер дверь.

Снаружи стояли капитан, сеньор Саласар и пьяный полковник. Штурман громко зачитал приговор. Он был написан красными чернилами на плотном листе бумаги, внизу красовалась подпись капитана.

– Матрос Том Коллинз, – зачитывал штурман, – обвиняется в двойном убийстве, поджоге и подлом поведении по отношению к своему хозяину. Посовещавшись, беспристрастное жюри, состоящее из почтенных и законопослушных людей, во главе с капитаном судна сеньором Муньеко, признало Коллинза виновным по всем пунктам обвинения. Приговор подписан в присутствии свидетелей и при их единодушном одобрении. Том Коллинз приговаривается к смерти через повешение, и на рассвете приговор будет приведен в исполнение.

После оглашения приговора дверь закрыли и заперли на замок.

С приходом ночи на море опустился густой туман.

Том сидел у щели и смотрел на черно-синий океан, где еще недавно бушевавшие волны сменились бесконечной гладью цвета блестящей стали.

Через час дверь снова открылась, чтобы впустить последнего посетителя. Теодоре милостиво разрешили повидать брата, но только в присутствии охранника.

Они разговаривали через решетку. У Теодоры было строгое лицо и напряженный взгляд. Они просунули руки сквозь прутья решетки и теперь крепко держали друг друга, переплетя пальцы.

Тому больше всего хотелось поговорить о маме, но Тео все время его перебивала. Рассказывала ему, каким замечательным братом он для нее был. И каким отважным мужчиной стал.

– Лучше думай об этом, Том, и не надо думать о другом. Слава о тебе разойдется, как круги по воде.

Том сказал, что беспокоится за Ньо Бото и его участь.

– Не думай о Бото, – сказала Тео, – о нем уже позаботились.

Оказалось, что капитан и его мудрые соратники после еще одного совещания постановили, что верного оруженосца Тома Коллинза, чернокожего парнишку, которого все на судне звали Малец, ожидает та же участь, что и его господина. Когда Теодора поняла, что ее старания по спасению брата ни к чему не ведут, а лишь вызывают недовольство сеньора Саласара, она бросила все свои силы на спасение Ньо Бото, который страдал совсем уж безвинно.

В конце концов Саласар равнодушно бросил:

– Возможно, я могу спасти жизнь этому чернокожему, но я не буду чинить препятствий, когда его соберутся продать на ближайшем невольничьем рынке. За это ты, Теодора, будешь мне послушной женой.

И теперь Тео могла сообщить Тому хорошую новость: Ньо Бото не будет повешен.

– Он сидит в трюме, – сказала она, – и шьет.

– Он знает, что меня ждет? – спросил Том.

Тео кивнула.

– Я рассказала ему. Он все правильно понял и сказал, что назовет в честь тебя одного из своих сыновей.

Том лишь головой покачал и достал амулет.

– Я хочу отдать это тебе, – сказал он. – Я получил его от одного раба по имени Кануно. Он сказал, что этот амулет приносит удачу.

Том улыбнулся.

– А может, он просто хотел избавиться от него.

– Оставь его себе, Том, – прошептала Тео, – он – твой, свидетель твоего мужества.

– Я тут подумал кое о чем… – пробормотал Том и покосился на охранника. – После того как… как я умру… В общем, я буду рад, если ты сможешь позаботиться о том, чтобы у меня были похороны, как у настоящего моряка. Священнику не обязательно ничего говорить, но я хотел бы быть похороненным в море. Возьми это на себя, Тео, ладно?

Ничего не ответив, Тео как подкошенная упала на пол, потом все-таки заставила себя встать и, схватив руку Тома, прижалась к ней губами. Но тут охранник вытолкал девушку вон.

– Прощай, Теодора, – сказал ей на прощание Том, – будь здорова.

Он слышал ее крики и проклятия всю дорогу, до самой верхней палубы, где, судя по звукам, между ней и охранником разгорелась нешуточная драка.

Поздней ночью Том провалился в сон, но вскоре его разбудили стук и удары молотка, доносившиеся с верхней палубы. Нетрудно было догадаться, чем занимается корабельный плотник. И с каким пылом и рвением он трудится.

«Должно быть, до рассвета уже недалеко», – подумал Том.

– Скоро, – громко произнес он, – совсем скоро. Моя сестра выйдет замуж за отца Инноченте, а меня повесят. Ты слышишь меня, мама? Наверное, не слышишь. Вряд ли можно представить худшую судьбу для своего ребенка. Но знай, ты ни в чем не виновата.

И тут он заметил крошечного травянисто-зеленого геккона, сидевшего на одной из потолочных балок.

– Кого я вижу, – протянул Том. – Чем могу быть полезен?

– Однако, – притворно удивился геккон, – ты прямо-таки читаешь мои мысли!

Раздвоенный язычок то высовывался наружу, то снова исчезал. Геккон подобрался поближе.

– Во время нашей последней беседы, – произнес он, – ты выглядел куда более самоуверенным.

Том кивнул.

– Ты права, склизкая ящерица, теперь ты можешь взять все и почти задаром. Что я получу взамен своего сердца?

– О, твое сердце уже отдано одной девушке, чье имя ты забыл.

– А ты не дурак, – заметил Том, – но зачем ты явился сюда, если не хочешь заключать сделку?

– Любопытство, – улыбнулся геккон, – смерть все время идет за тобой по пятам, Том Коллинз.

– Приблизься ко мне, геккон, – прошептал Том, – хочу прошептать тебе на ушко один секрет.

– Неужели этот осужденный на смерть человек может поведать мне что-то, чего я не знаю?

– На пороге смерти люди прозревают, старина геккон, и узнают то, что неведомо другим.

– Вот как? – пробормотала ящерица и спустилась к Тому.

– Так слушай же меня!

Том внезапно выпростал руку и, схватив ящерицу, сжал ее посередине. Животное билось и выворачивалось, боролось и кричало, сверкало глазами, плевалось и свирепствовало, но все безуспешно.

– Чувствуешь теперь, – мстительно прошептал Том, – хватку смерти, холодную как лед, неумолимую и полную боли? Что скажешь теперь, полудохлая рептилия?

– Отпусти меня, – простонал геккон, – что тебе даст смерть такого крошечного существа, как я?

Том хрипло рассмеялся.

– Не так уж и мало, мой скользкий друг, не так уж и мало. Ты всегда появлялся, когда мне было хуже всего, когда я был одинок и несчастен. Но получил ли я хоть раз от тебя руку помощи?

– Ты сам пожадничал, когда я предлагал тебе выгодную сделку.

– Возможно, ты прав. Быть может, я был слишком суров к тебе. Сдается мне, что ты все дни напролет мечтаешь стать кем угодно, только не ящерицей. Не правда ли?

– Это имеет какое-то значение? – пропыхтела рептилия.

– О да, – сказал Том. – Потому что я хочу подарить тебе незабываемый опыт. Сперва в качестве птицы, а потом в качестве рыбы.

– Как это может быть?

– Да очень просто, – Том просунул ящерку сквозь отверстие в борту судна, в котором было видно черно-синее море, и почувствовал, как геккон забился в его руке. – Adios, дорогой приятель, – сказал он, – полетай, как птица, а если не справишься, поплавай, как рыбка. Гекконом тебе все равно уже не быть.

Том вытащил руку наружу и почувствовал капли тумана на своей коже.

– Еще одно злодеяние на твоей совести, – задыхаясь, проверещал зверек.

Том втянул руку обратно в каюту и разжал пальцы.

– Спасибо, сударь, – простонал геккон и быстро взбежал по стене под самый потолок. – Ты никогда об этом не пожалеешь, даже если это будет последний поступок в твоей жизни.

Но Том уже не слушал его. Он всматривался в серую пелену ночного тумана, в котором появились и тут же снова пропали очертания какого-то судна. Стояла тишина, лишь монотонно постукивали снасти о мачты и реи, и волны тихо бились о борт.

Силуэт корабля снова появился из пелены тумана, на этот раз он был более четким.

Видение было серым и зловещим. Словно к испанской шхуне приближался парус смерти.

– И как раз с правого борта, – пробормотал Том, прищурив один глаз, – где у нас нет пушек.

Это был бриг, немногим меньше «Океании», он шел очень тихо под покровом тумана. На его борту не было видно ни одного человека, все паруса были убраны. Не слышалось ни звука, даже весла погружались в воду бесшумно, словно ложка в суп.

Том посмотрел на потолок, ища геккона, но того уже и след простыл. Он снова перевел взгляд на море и увидел, что чужое судно было уже совсем близко. Еще минута, и бриг, развернувшись, лег борт о борт с испанским судном.

И тут Том увидел нечто, от чего у него кровь застыла в жилах, а сердце заколотилось как бешеное.

Потому что на задней мачте чужого судна взметнулся черный как смоль флаг с черепом и перекрещенными костями.

 

Глава 22. Ч. У. Булль

«Океания», выражаясь буквально, была захвачена тепленькой. Почти вся команда дрыхла в гамаках, когда первый пушечный залп пробил насквозь правый борт и в трюмы хлынула вода.

Следующее ядро угодило в грот-мачту, а третье пробило марс бизань-мачты.

Из своей клетушки Том слышал, как первоначальная суматоха сменилась паникой. Через узкую щель в стене у него был хотя и ограниченный, но превосходный обзор. Первые пушечные залпы посеяли дикий ужас среди пассажиров и команды, которая при виде черного пиратского флага совершенно забыла о том, что надо защищаться.

Вместо этого рулевой попытался развернуть «Океанию», ему это не удалось.

Два судна стояли теперь так близко друг к другу, что пираты прямиком сигали с брига на шхуну. Вопли, крики, стрельба – все смешалось в этом дымном чадящем аду.

Дым с верхней палубы во все стороны тянул свои длинные щупальца, опутывая корабль, и наконец проник в клетушку, где с бешено колотящимся сердцем сидел, привалившись к стене, Том.

Крики пассажиров быстро стихли, но пришедшая им на смену тишина была еще страшнее.

Том понял, что «Океания» сдалась без боя.

В бессильной ярости он принялся колотить кулаками по двери, проклиная капитана Муньеко и его никудышную команду. Он боялся за свою сестру и парнишку в красной рубахе.

В этот момент послышалось звяканье ключей. Дверь распахнулась.

Том стиснул зубы, приготовившись в случае чего дать отпор, и тут до него донесся хорошо знакомый голос, который воскликнул:

– Корабль захвачен пиратами, Том!

На пороге стоял Ньо Бото и с извиняющимся видом разводил руками:

– Как говорила мышь, когда ее сарай горел…

Том выбрался из своего заточения и, оглядевшись, спросил, что случилось с пассажирами.

– Пираты арестовали Муньеко, а штурмана повесили на приготовленной для тебя виселице. Эти ключи я вытащил у покойника из кармана.

– Что с Теодорой?

– Еще не замужем, – ответил Бото, – но все висело на волоске. Она до сих пор стоит с букетом невесты. Но идем же, здесь нельзя оставаться – судно уже так сильно накренилось, что, я боюсь, вот-вот ляжет набок.

Том не ответил – на трапе возник здоровенный детина, одетый в полосатые штаны и голубую рубашку. В одной руке он сжимал абордажную саблю, в другой – кинжал. Его кожа была темной, но африканцем, а тем более белым он не был. Зато о роде его занятий догадаться было нетрудно.

Завидев Тома с Бото, он спустился на три ступеньки вниз и взмахнул своей саблей прямо у них перед носом.

– Вы двое, да, ты, рыжий, и этот негр в красной рубашке, живее, поднимайтесь наверх.

Хозяйничавшие на верхней палубе пираты отделили команду от пассажиров и разместили их в разных концах палубы. Сеньор Саласар стоял рядом с Теодорой. Оба были бледны, но старались не терять самообладания. Раненых и убитых на судне не было, если не считать штурмана, которому больше не придется прокладывать курс корабля.

Женщины рыдали, дети хныкали, но мужская половина хранила молчание, во все глаза глядя на три десятка пиратов, которые с такой легкостью захватили судно.

Несколько разбойников находилось на шканцах, другие были заняты тем, что рылись в вещах пассажиров, но большинство торчало на палубе и глаз не спускало с команды.

Том изучал этих людей, прищурив глаза. Слухи о морских разбойниках оказались правдивы. Пираты походили на грубых хвастливых павлинов, многие из них носили золотые кольца, браслеты и пестрые украшения на шее. Их одежда отличалась своеобразием, а в их излюбленных шароварах поблескивали золотые и серебряные нити, говорившие об успешных и многочисленных грабежах. Пиратские мечи и абордажные сабли сияли так, словно только что вышли из кузни; никаких пьяных рож, никаких деревянных ног и, конечно, никакой небрежности – захват судна был произведен с военной точностью и без кровопролития.

Все происходило по заранее условленному плану – каждый точно знал, что ему следует делать. Том сразу же обратил внимание на одного из пиратов, который притягивал взгляды всех присутствующих. Не человек, а целая гора; бритый, но с небольшим пуком черных волос на макушке и длинной взлохмаченной бородой. У него была желтая кожа и узкие раскосые глаза, казалось, он один может легко выпить целую бочку. Присутствия этого монгола на палубе было достаточно, чтобы держать всю команду захваченного судна в повиновении.

Связанный по рукам и ногам капитан Муньеко был усажен на стул. Его губы дрожали, а рыжий парик съехал набок.

– Берите что хотите, – в отчаянии крикнул он, – но сохраните нам жизнь!

– Да, – поддержали его матросы, – сохраните нам жизнь!

– Тихо!! – рявкнул высокий худой мужчина.

Он был во всем красном, в новых блестящих сапогах и носил роскошную пурпурную шляпу с пером. Внимательно следя за происходящим, он отдавал приказы своим людям. Том решил, что это был капитан разбойничьего судна. У пирата был цепкий пронзительный взгляд, крючковатый нос и шрам, который шел от уха до подбородка, уродуя его и без того перекошенную морду. Пираты расстелили на палубе пестрое покрывало и принялись стаскивать на него вещи пассажиров. Добыча была невелика. Разочарованные пираты пинали ногами подсвечники, кубки, старые шкатулки и сундуки с бельем.

– Берите что хотите, – повторил Муньеко, но тут же подавился словами, когда пират со шрамом одним взмахом сабли смахнул с него парик.

Паруса горели – с мачты вниз падали горящие клочья парусины, а сама шхуна продолжала крениться под весом воды, набравшейся в пробоину.

«Мы тонем, – подумал Том. – Меньше чем через час „Океания“ пойдет ко дну».

Он попытался поймать взгляд Теодоры, но та стояла неподвижно, словно соляной столп, излучая спокойствие, уверенность в себе и готовность бороться до конца. На ее щеках алел яркий румянец, глаза метали искры. На девушке было надето простое, но очень красивое черное платье и белая шаль, волосы украшал небольшой венок.

Том был так занят своей участью и виселицей, которой он временно избежал, что совсем позабыл о свадьбе сестры. Но сейчас ему хватило одного взгляда на Теодору, чтобы убедиться, что она не походила на тех невест, которые покорно шли к алтарю, как овцы на заклание. Скорее это была девушка, обдумывающая свою судьбу и готовая взять ее в свои руки, как только представится шанс.

Сеньор Саласар хотел обнять Теодору за талию, но был решительно отвергнут.

«Никому из мужчин, – подумал Том, – сестра не позволит себя обнимать».

Разбойники в это время расхаживали среди пассажиров, срывая сережки и браслеты с женщин и обыскивая мужчин, – они шарили у них под одеждой и даже заглядывали им в рот.

– Чертова посудина, – ругались пираты, отвешивая оплеухи матросам.

Монгол рылся в ворохе ценных вещей, но вдруг сплюнул и, обернувшись, уставился на Тома, отделившегося от группы моряков и сделавшего шаг вперед.

– Прощу прощения, – произнес Том, – но у нас в трюме вода.

На мгновение воцарилась тишина. Пассажиры, команда, пираты и дети – все с ужасом уставились на Тома.

Тут пират со шрамом выступил вперед.

– Что ты сказал? – проворчал он.

– Я лишь сказал, что у нас в трюмах полно воды, – повторил Том. – Быть может, корабль еще можно спасти, если немедленно что-нибудь предпринять.

Подошли еще два пирата. Они переглянулись и недоверчиво улыбнулись. Но мужчина со шрамом не смеялся. Он взял Тома за ворот и грубо швырнул на палубу.

– Вот и еще один на очереди, – объявил он. – Следующего, кто захочет что-то проблеять, постигнет та же участь, что и этого невоспитанного сопляка.

Один из двух пиратов протянул мужчине пистолет.

– Терпеть не могу рыжих, – пробормотал мужчина со шрамом и прицелился в Тома, лежавшего на спине меньше чем в двух метрах от него.

– Только трус будет стрелять в безоружного мальчишку, – раздалось вдруг в тишине.

Том быстро взглянул на Теодору и перевел взгляд на пирата, чей змееобразный шрам побагровел от злости.

– Сдается мне, – прошипел он, – что мне потребуется не один, а целых два пистолета.

Мужчина приблизился к Теодоре, которая гордо задрала подбородок и посмотрела пирату прямо в глаза.

– Трус, значит, – пробормотал мужчина и, качая головой, задумчиво провел дулом пистолета по щеке Тео. – Нужно быть либо невероятным глупцом, либо слишком сильно устать от жизни, чтобы называть Индиго Муна трусом.

– Ни то и ни другое, – звонко ответила Тео, – напротив, я боюсь за жизнь моего брата, чья единственная вина лишь в том, что он сказал…

Человек по имени Мун перебил Тео, приставив дуло пистолета к ее виску.

Пассажиры стояли словно окаменев, матери даже позабыли про своих плачущих детей.

– Выбирай, – крикнул Мун, – кто из вас умрет: ты или твой брат?

– Только законченный негодяй будет предлагать девушке подобный выбор.

Теодора перевела взгляд с Муна на Тома, который все еще лежал на палубе.

– Что ж, это твой выбор, – рявкнул Мун и приставил пистолет ко лбу Тео.

– Капитан! – послышалось внезапно.

С одного судна на другое перекинули трап.

Пираты быстро выстроились впереди команды с саблями и мечами наизготовку.

Мужчина со шрамом развернулся спиной к Тео и, широко расставив ноги, крикнул:

– Команда приветствует вас на борту этого судна, капитан!

Том отполз немного назад и уставился на человека, выступившего из пелены тумана. Мужчина, два метра ростом, в черной как уголь одежде и новых, начищенных до блеска сапогах. На голове его была треуголка с серебряной эмблемой, изображающей череп, но больше всего в облике капитана пиратов притягивала внимание огромная заплетенная в косички борода, обрамлявшая ярко-красные губы. Глаза пирата были большими и черными, брови срослись.

Пират жевал замусоленный окурок сигары. Сплюнув на палубу, он откашлялся, оскалив зубы, и вздрогнул, словно от сильного озноба. Потом, не говоря ни слова, протянул руку назад к маленькому толстенькому человечку в полосатой рубахе, который стоял за его спиной, держа наготове круглую вещицу с белым шнуром, сильно смахивающую на гранату с фитилем.

– Огня мне, – прогудел капитан морских разбойников и игриво подмигнул одной пассажирке. Мун поспешно чиркнул кремнем и поджег фитиль.

Капитан пиратов обвел взглядом пассажиров и команду. Затем прошествовал по палубе с безумным блеском в своих больших черных глазах.

Он остановился перед Муньеко, все еще сидевшим связанным на стуле. Стало так тихо, что можно было услышать, как перо падает на землю.

Все внимание было теперь приковано к пирату и капитану Муньеко.

Извивающийся фитиль бомбы был не больше пробки от бутылки с вином, и все же пират решил потянуть время – из его рта вырвался клокочущий смех. Он оглянулся с плутоватой улыбкой на присутствующих и, поцеловав капитана Муньеко в лоб, осторожно положил тому за пазуху гранату и сказал «adios».

Следом раздался оглушительный взрыв.

Большую часть палубы заволокло дымом. Все уставились на то, что осталось от стула, в середине которого образовалось большое круглое пятно.

От самого Эдуардо Родриго Муньеко остались только туфли.

Женщины ахнули, кто-то потерял сознание, мужчины дружно перекрестились.

– Такова традиция, – вздохнул капитан пиратов и пожал плечами.

Тут он наконец заметил Тома, все еще сидевшего на палубе.

– А другая традиция, – проворчал капитан, – состоит в том, что все должны вставать в присутствии Ч. У. Булля.

Очнувшись, Том увидел, что лежит на средней палубе вместе с такими же, как он, подростками. Он не помнил, как потерял сознание: капитан пиратов обратился к нему, и потом померк свет.

Том посмотрел на Бото, который сидел спиной к бочке и чинил порванную тряпичную куклу.

– Что случилось? – прошептал он.

– А, да просто дырка, – отозвался Бото и улыбнулся кукле.

– В судне или у нас в башке? – проворчал Том.

– Некоторые спустили шлюпки на воду, – сказал Бото, – и покинули корабль. Думаю, почти вся команда.

– Что с Теодорой?

– Не могу сказать, быть может, она тоже в лодке. Наверное, пираты подожгут корабль.

Том вскочил на ноги и констатировал, что ветер переменился и усилился. Брамселя как не бывало, но грот и бом-брамсель уцелели, равно как и фок, и топсель.

– Если бы нам только удалось поднять якорь, – задумчиво пробормотал Бото.

– Для поднятия якоря требуется пять человек, – заметил Том.

– Можно разрубить якорный канат, – предложил Бото.

– Зачем нам разрубать его, Ньо Бото?

– Чтобы повернуть судно, – ответил Бото. – Если у нас получится, мы сможем запалить пушки и дать залп в борт пиратского судна. Если повезет.

Том вздохнул.

– Ты хоть соображаешь, что говоришь, Ньо Бото? Тебе известно, кто захватил наше судно?

– Не думаю, что запомнил его имя, – ответил Ньо Бото.

– Его имя Ч. У. Булль, – ответил Том, – и он самый ужасный, самый жестокий, самый страшный пират из всех, кто когда-либо бороздил просторы семи морей. Его команда состоит из каннибалов, убийц и беглых заключенных. Он продал свою душу самому дьяволу. Булль – худший из твоих кошмаров, малыш.

Ньо Бото кивнул.

– Но, что ни говори, он спас тебе жизнь, – вздохнул он. – Пойду к шпилю.

На «Океании» в эти минуты царила такая суматоха, что Том с Бото, никем не замеченные, спустились вниз на вторую палубу, где находился шпиль – лебедка якорной цепи. Бото схватил молоток с зубилом и сунул их Тому.

– Ты же работал у кузнеца.

Том только головой покачал, но все же тремя ударами перебил якорную цепь. Та просвистела вокруг шпиля и ужом скользнула в спокойное море.

– Теперь судно свободно, – сказал Бото и поспешил обратно к трапу, когда мимо прошли двое пиратов, таща с собой корабельного плотника, которого они вышвырнули за борт.

Француз Пьер не сопротивлялся, казалось, его вполне устраивает происходящее.

Том уставился вниз на воду, где бывший бомба только что исчез в пене, но тут его схватил за одежду Бото и потащил на шканцы.

Том еле успевал за ним.

– Ничего не выйдет, – сказал он.

Бото взялся за руль.

– Мы быстро, – успокоил он, – развернем судно, затем спустимся на орудийную палубу и дадим залп им в борт.

– Это крайне неразумно, Ньо Бото.

Том покачал головой, но все же взялся за руль.

И услышал у себя над ухом голос:

– Какого черта ты тут делаешь, парень?

Том вздрогнул, завидев Индиго Муна, выходящего из каюты Муньеко.

– Быть может, ты собирался удрать? Отвечай, когда с тобой разговаривают!

Том отметил про себя, что по-английски на судне Булля говорили только этот человек и сам капитан, остальные же общались исключительно на испанском и португальском.

– Мы собирались, – начал Том и бросил на Бото предостерегающий взгляд, – развернуть судно, запалить пушки и дать залп по кораблю Булля.

У Муна на мгновение отвисла челюсть, казалось, он ищет, на что опереться, чтобы не упасть.

Потом он хлопнул себя по лбу.

– Твоя смерть будет быстрой, парень. По счастью, на палубе уже приготовлена виселица.

– На самом деле она ему и предназначалась, – угодливо подсказал Бото.

Мужчина недоверчиво переводил взгляд с Бото на Тома.

– Вот как? И что ж такого натворил этот рыжий, позволь узнать?

– Я был осужден за сущие пустяки, мистер Мун, – ответил Том.

– Да, бывает, конечно, что страдают невинные, – проворчал пират, – но все-таки давай рассказывай, за что тебя приговорили. Быть может, это заставит меня повесить тебя еще быстрее?

Том откашлялся и покосился на Бото, который положил ладони ему на плечи.

– Он поджег сахарную плантацию, убил двух бомб, украл трех лошадей, освободил тридцать рабов и застрелил фламандца по имени Йооп ван дер Арле. И он мой лучший друг. Его имя Том Коллинз. Он работал у кузнеца и умеет обращаться с квадрантом…

Ньо Бото не успел закончить, как мужчина выхватил свою абордажную саблю.

– Прощайся с жизнью, Коллинз, – рявкнул он. – Такое могло случиться только с легендарным Буллем, когда он был молодым.

– Позвольте мне, – быстро сказал Том, – снять с себя этот амулет. Я хочу подарить его вашему капитану. На рынке он будет стоить много денег.

Том стянул амулет Кануно через голову и протянул его Муну, который взглянул на вещицу с большим подозрением.

– Сам передай его Буллю, – после недолгих раздумий ответил Мун и ухмыльнулся. – А то вдруг капитану не понравится и он выместит свой гнев на мне…

Мун снял шляпу и, покосившись на Тома, открыл дверь в каюту Муньеко.

Там за письменным столом сидел Булль и угощался лучшим вином из личных запасов капитана.

Кроме Булля здесь были также три пирата, второй помощник капитана, полковник, Феликс Саласар и его маленький писец.

– У нас тут один приговоренный к смерти хочет сделать капитану подарок, – доложил Мун.

– Давай его сюда! – ворчливо приказал Булль.

Тома толкнули вперед, прямо к Буллю, который сидел закинув ноги на стол. Его большие глаза полыхали злобой, а угольно-черные брови двигались вверх-вниз, пока он жевал свою замусоленную сигару.

На мгновение Том пришел в замешательство. Руки и ноги его обмякли, а все внутренности в животе завязались в тугой узел.

– Он что, глухой, что ли, – проворчал Булль.

Том отрицательно помотал головой.

– У него кое-что есть для вас, господин капитан, – сказал Мун.

Булль окинул Тома изучающим взглядом. В его глазах читались подозрительность, раздражение и еще пара чувств, которым Том попытался дать названия. Одним из них была боль. Второе чем-то отдаленно напоминало иронию.

– Амулет моей бабушки, – с поклоном произнес Том.

Булль выдернул амулет у него из рук и с отвращением уставился на круглый камешек, обвитый кожаным шнуром.

Индиго Мун принялся докладывать капитану о действиях Тома у руля, но Булль никак на это не отреагировал.

– А затем, – продолжил Мун, – этот ирландец собирался запалить пушки и ударить в наше судно. Все это я узнал от него самого.

Услыхав это, капитан поднял голову и уставился на Тома – его сигара выпала из приоткрывшегося от изумления рта.

В каюте стало очень тихо. Несколько человек обеспокоенно переступили с ноги на ногу. Феликс Саласар с обреченным видом покачал головой.

Тут капитан разразился громогласным хохотом и, отбросив амулет в сторону, достал свой пистолет и выстрелом сбил шляпу с писца. Затем закурил новую сигару и согнутым указательным пальцем поманил к себе Тома.

Том неохотно обогнул стол и приблизился к здоровенному мужчине, от которого несло табаком и еще целым букетом запахов, говоривших о его небрежном отношении к гигиене.

– Гм, – проворчал капитан, – постреленок из Ирландии, родины дураков и пьяниц. А тебе известно, что самая частая причина смерти в Дублине – шальная пуля во рту? Беда приходит, когда ирландцы чистят зубы своими заряженными ружьями!

Том проглотил комок и увидел, что массивная голова Булля придвинулась к нему еще ближе.

– В твоих водянисто-зеленых глазах я вижу своего соперника, – тихо проворчал капитан. – К дьяволу амулет твоей бабки, чтобы ей в аду гнить!

– Это уже происходит, капитан, – ответил Том и храбро уставился на Булля.

– Что ты там бормочешь?

– Что бабка уже варится в дьявольском котле.

И Том гордо выпрямился.

– А старуха, должно быть, была дерзкой на язык, как и ее внучек, – проскрипел Булль.

– Еще более дерзкой, – ответил Том, – ибо она была не кто иная, как Грания Ималли.

Услышав эти слова, Булль принялся судорожно хватать ртом воздух, словно ему стало нечем дышать, а потом зашелся в приступе жесточайшего кашля. При этом его настроение, и без того раздраженное, сделалось еще хуже. Поэтому, когда полковник из желания услужить похлопал капитана по спине, Булль мгновенно выхватил из-за пояса пару пистолетов и проделал две дырки в толстяке, который сполз на пол с застывшим на лице виноватым выражением.

Булль не обратил на него ни малейшего внимания, тут же схватил бутылку с вином, выпил, вытер рот и во всеуслышание объявил, что у него дьявольски болит коренной зуб. Но тут он вперил взгляд в Тома и стремительным движением притянул его к себе.

Тому представилась хорошая возможность лицезреть гнилые зубы капитана. Булль, ухмыляясь, откровенно дышал ему прямо в лицо.

– Отвратительно, не правда ли? – произнес он.

– Больной зуб можно вытащить, – выдохнул Том.

Булль отбросил его от себя.

– Грания Ималли, – взревел он, – худший пират на свете! Самая отвратительная, самая циничная женщина-капер, которая когда-либо бороздила океан! И теперь передо мной стоит ее внук, какая-то рыжая дрянь, и имеет наглость плохо отзываться о миссис Браун. Да что ты о себе вообразил, щенок?

Булль схватил Тома за волосы и приподнял его.

– Я незнаком с этой дамой, – простонал Том, пытаясь кончиками пальцев дотянуться до пола.

– Эта дама, – проворчал Булль, – сидит прямо у меня во рту. И она мучит и пытает своего хозяина уже три года и девятнадцать дней, отказывая ему в еде и простых радостях, вроде пытки испанского офицера. Миссис Браун не дает спать Ч. У. Буллю ни днем, ни ночью. Что скажешь в свое оправдание, парень?

Том почувствовал, что хватка на его горле ослабела, и полузадушенным голосом просипел, что он не хотел сказать ничего плохого про больной зуб капитана, после чего был отброшен на пол, где и приземлился прямо перед сеньором Саласаром.

В попытке сделать Буллю приятное Саласар пнул Тома, добавив, что он полностью согласен с капитаном: подобных этому ирландцу нахалов еще надо поискать, но, к сожалению, это правда, и Том – прямой потомок безжалостной Грании Ималли.

Булль, который в это время был занят тем, что собирал со стола морские карты «Океании», замер и повернулся к Тому, который все еще лежал на полу.

– Сеньор, – обратился он к Саласару льстивым голосом. – Так вы знаете этого юношу?

– И, к несчастью, слишком хорошо, – выпрямившись, ответствовал Саласар. – Достаточно упомянуть, что за этим человеком числится длинный список прегрешений, недаром его бабушкой была та самая дерзкая Грания Ималли. Что касается меня, то я полностью в вашем распоряжении и готов оказать вам помощь в розыске драгоценностей и украшений, которые пассажиры и команда, несомненно, скрыли от вас и ваших людей.

– Вы на редкость учтивый человек, мистер Саласар, – проворчал Булль, – скажу прямо, вы – настоящий джентльмен.

– Thank you, mister Bull, – и Саласар почтительно склонил голову.

Булль пыхтел сигарой, сверкал и вращал глазами, кашлял и харкал, плевался и бранился, не сводя с Тома мрачного взгляда.

– Что скажешь об этом хорошем человеке, ты, внучек чертовой бабушки?

– Сеньор Саласар, – ответил Том, – вряд ли хороший человек. Раньше он работал на инквизицию и больше был известен как отец Инноченте.

Булль резко повернулся на каблуках. Его закопченная рожа расплылась в широкой ухмылке.

– Инквизиция, значит, – протянул капитан, приближаясь к Саласару. Тот закрыл глаза и улыбнулся обезоруживающей улыбкой.

– Примите мое восхищение, сеньор, – продолжил Булль, – я всегда восхищался инквизицией и ее методами, которые в своей основательности и утонченности далеко превзошли все, что может измыслить капер вроде меня.

– Капитан скромничает, – ухмыльнулся в ответ Саласар.

Булль перебил его, схватив за воротник, но тут же отпустил и заговорил снова:

– Скромность, сеньор, добродетель, которой у меня отродясь не было. Но у людей вроде нас с вами, которые посвящают свои жизни Создателю всего сущего, доброму Господу, и его верному спутнику, черному дьяволу, должно же быть что-то общее, вроде радости служить нашим господам. Возможность одновременно задобрить церковь и пощекотать под подбородком дьявола выпадает не каждый день. Окажете ли вы честь мне и моему кораблю отужинать сегодня вечером с нами?

Саласар ошеломленно уставился на Булля. Затем вскочил и почтительно поклонился.

– Для меня это ни с чем не сравнимое удовольствие, господин капитан, – сказал он.

– Хорошо сказано, – заметил Булль и, повернувшись к Тому, спровадил его в объятия мистера Муна.

– Парню этому, – капитан даже плюнул от отвращения, – никакой еды не давать. Вместо этого он будет прислуживать мне и святому отцу за столом.

– А что с его приятелем? – спросил Мун. – У этого рыжего есть еще с собой раб.

– Выдай им по лакейской ливрее, красные с золотыми пуговицами. Пусть полируют наше столовое серебро и подают лучшее вино нашему гостю. Мы будем ужинать в моей каюте.

Булль повернулся к Саласару.

– С вашего позволения, я вернусь к себе, чтобы переодеться. Никогда не ем в рабочей одежде. Мои люди позаботятся о вас, святой отец. Bon appetit.

С этими словами Булль и его команда оставили «Океанию».

Все это время вокруг судна качались на волнах шлюпки, набитые перепуганными людьми.

Но как только пираты покинули шхуну, Том с Бото, второй помощник капитана, кок и еще три пассажира отправились заделывать пробоину в правом борту.

Час спустя все, кто был на судне, дружно налегли на помпы, и вскоре «Океания» снова приняла устойчивое положение. К концу дня судно было починено, и шлюпки с пассажирами вернулись обратно, надеясь, что теперь, когда на шхуне больше не было ценностей, Булль позволит ей идти своей дорогой.

Так оно и случилось.

Незадолго до того, как «Океания» подняла паруса, чтобы как можно быстрее покинуть это место, Том и Ньо Бото, сеньор Саласар с писцом и Теодора покинули старое судно и перешли на пиратский корабль, где их встретили три члена экипажа.

Сразу после этого пиратское судно подняло якорь и расправило паруса.

Пиратами командовал Мун; все его приказания выполнялись четко и беспрекословно, и вскоре «Океания» превратилась в крошечную точку на безбрежной глади моря.

Теодора подошла к Тому, который стоял у левого борта.

– Из огня да в полымя, – сказал он.

– Ну, раз уж твой смертный приговор подписан, – ответила Тео, – давай наслаждаться каждой минутой жизни.

На бриге Булля зажглись огни. На палубе горят шесть канделябров по семь свечей в каждом, образовывая нечто вроде коридора, ведущего в капитанскую каюту.

Том с Бото перешли в распоряжение пиратского кока, маленького пузатого мужчины в шароварах. Он выдал им ливреи и объяснил, что надо делать. Сам кок был веселым и приятным человеком и всегда напевал во время работы. В камбузе великолепно пахло, и Том бросил тоскливый взгляд на большой ворчащий котел, содержимое которого кок щедро приправил тимьяном.

– Вуаля, – кок взмахивает рукой, – ужин готов. И если вы не будете дурить и раздражать нашего капитана, то у вас еще, быть может, есть надежда.

– Сделаем все в лучшем виде, сеньор кок, – обещает Том. – Мы работали виночерпиями на одной сахарной плантации, поэтому знаем, как правильно прислуживать за столом.

– Можете снять котел с огня, – бормочет кок.

Том подталкивает Бото локтем, и они дружно подхватывают котел с огня.

– Правду люди говорят, – шепчет Том, – у них и впрямь только по девять пальцев на руках.

Когда Том и Бото вступили в каюту капитана, сеньор Саласар уже сидел за столом и подвязывал на грудь салфетку.

Из каюты Булля открывался чудесный вид на заходящее солнце. Объятый закатным пламенем западный край неба бросал розовый отсвет на искусно убранный стол, делая его по-настоящему сказочным. Свежие фрукты в высоких вазах соседствовали с небесно-голубыми и нефритово-зелеными графинами с вином, сверкало вычищенное столовое серебро, отбрасывали блики лезвия ножей из резной дамасской стали.

Капитан Булль еще не появлялся, поэтому у Тома было время, чтобы осмотреть личные покои пирата, которые состояли из двух обставленных с большим вкусом комнат. В одной из них бок о бок с сервированным столом находилась койка. Рядом на полке лежали щетка, гребень, зеркальце, а еще судовой журнал вместе с перьями и чернильницами. На письменном столе капитана царил образцовый порядок. Подзорные трубы были разложены по размеру, такой же аккуратной выглядела коллекция многочисленных пистолетов, ножей, кинжалов и абордажных сабель. Все так сияло, словно их полировали каждый час.

На полу вдоль стен, обитых панелями, стояли картины в рамах. На них были изображены экзотические страны, танцующие женщины, пастухи с овцами и ангелы с арфами. Все предметы мебели были искусно подобраны, а ковры искрились, словно были сотканы с вкраплением нитей из чистого золота.

Такой красивой мебели Том не видел с тех пор, как покинул усадьбу мистера Бриггза.

Он привычным жестом зажег один за другим канделябры, пока Ньо Бото ловко расправлялся с тяжелыми гардинами. Им было смешно смотреть друг на друга, одетых в красные ливреи, но тут Том вспомнил про Теодору, которая сидела запертая в отдельной каюте.

– Мы сбежим, как только представится возможность, – шепнул Бото Тому.

– Без Тео я никуда не побегу. Но ты прав, чем скорее, тем лучше.

В этот момент в каюту вошел Булль. Он был одет в темно-красный камзол с черными обшлагами, белоснежно-белую рубашку с оборкой и пару черных узких панталон, перехваченных под коленями шелковыми лентами. Чулки цвета слоновой кости выглядели такими же новыми, как и лаковые туфли. Волосы пирата были убраны назад и прихвачены заколкой в форме черепа. Борода расчесана и смочена водой.

Капитан уселся в большое кресло с резными подлокотниками и предложил гостю отведать винограда, который, как пират сказал, полезен для пищеварения. Двое мужчин чокнулись, и Саласар поздравил капитана с прекрасным выбором вина.

– Из Андалусии, – пояснил Булль. – Я решил, что оно будет приятно сердцу испанца. Но ешьте, сеньор, ешьте! Я знаю, кок постарался на славу и приготовил сегодня нечто совершенно бесподобное.

И капитан хлопнул в ладоши.

– Эй вы, лакеи! Пошевеливайтесь!

Том подал на стол блюдо с кусками мяса и оливками, и Саласар не заставил себя дважды упрашивать. Он быстро наполнил свою тарелку и еще раз поблагодарил Булля за столь любезное приглашение.

Со времен Невиса Тому было известно, как много может сожрать Саласар за один присест, особенно учитывая его ненасытную страсть к мясу.

Сам же капитан был умерен в еде, за что извинился перед гостем, сославшись на то, что больной зуб пребывал сегодня в дурном настроении.

– Расскажите же мне об инквизиции, – Булль в предвкушении потер руки. – У вас в запасе, должно быть, имеется немало забавных, бодрящих историй.

– Да как сказать, – засмеялся Саласар и, отложив нож с вилкой в сторону, вцепился зубами в мясо. – Состоять на службе у Господа нашего не всегда бывает забавно.

Саласар налил себе вина.

– Как говорится, дьявол никогда не дремлет.

– Но вы ведь не отказались от привычки сжигать людей? – и Булль подмигнул бывшему инквизитору.

– Зло можно изгнать только злом, – ответил сеньор Саласар, беря себе еще кусок мяса. – Вы верующий человек, мистер Булль?

Том покосился на Булля, который с задумчивым выражением изучал свой бокал.

– Сеньор, – вдруг прошептал он и наклонился над столом. – Вы видите перед собой человека, который продал свою душу Тому, кто никогда не дремлет.

Саласар на мгновение перестал жевать.

– Вы, верно, шутите, господин капитан?

Булль покачал головой.

– Но мне было хорошо уплачено, – добавил он.

Том посмотрел на Бото, который в это время изучал гардины и то, как они были сшиты.

Булль принялся ощипывать большую гроздь черного винограда, и в беседе на какое-то время повисла пауза, во время которой можно было услышать, как ненасытный испанец снова заговорил, извиняясь за тот скудный прием, который был оказан капитану на «Океании».

– Ведь мужчине больше всего хочется мяса, – сказал Саласар и потянулся к блюду за новой порцией. – Но расскажите же мне, капитан Булль, каково это – продать свою душу Тому, кто никогда не дремлет? Мне это очень интересно, чисто теоретически, разумеется.

Булль глянул на Саласара рассеянно, потом улыбнулся ему демонической улыбкой.

– Каково это? А это все равно, что быть священником, который посвятил свою жизнь Господу, – ответил он.

– Значит ли это, – уточнил Салазар, – что вы, капитан, никогда не прислушиваетесь к Богу?

– Какому Богу? – прогудел Булль.

– Единственному истинному Богу, – сказал Саласар и склонил голову.

– Вы имеете в виду того, кто сжигает людей?

Саласар зашелся кашлем и быстро протянул свой бокал Тому, который трясущимися руками налил ему из тяжеленного графина.

Булль схватился за щеку и обругал миссис Браун.

– Зубная боль, – заметил Саласар, – может быть источником заразы.

Капитан покосился на Тома, который стоял сбоку от стола с графином наготове.

– Боль, – сказал он, – не дает мне расслабляться. При моей профессии нельзя расслабляться.

– Понимаю, – ответил Саласар.

Капитан перевел свой взгляд на Тома.

– Так ты внук Грании.

– Так точно, сеньор, – ответил Том.

– Мистер Булль, – поправил капитан, – я британец.

Том с поклоном извинился.

– И как британец я знаю, что стало с этой старой ведьмой, – продолжил Булль, глядя на Тома изучающим взглядом.

– Так ее в конце концов повесили? – Саласар с шумом высосал мозг из еще одной кости.

Булль поднялся и прошел за спину Тома.

– После грабежей и разбоев, учиняемых ею на западном ирландском побережье в течение долгих двадцати лет, она получила в 1593 году амнистию и пенсию от самой королевы Елизаветы I. Разве женщины не странные существа, господин инквизитор?

Саласар вытер блестящий от жира рот.

– Должно быть, у английской королевы были на то свои причины, – ухмыльнулся он.

– Должно быть, – согласился Булль. – Кто знает, быть может, Ч. У. Булль тоже однажды получит пенсию? Что ты об этом думаешь, ирландский сопляк?

Булль крутанул Тому ухо.

– Я бы на это не стал расчитывать, – со стоном ответил Том.

– Веди себя как следует, – прикрикнул на него Саласар и добавил, что поскольку он помолвлен с сестрой Тома, то чувствует себя кем-то вроде опекуна для этого мальчишки, у которого нет ни отца, ни матери.

Булль перевел взгляд с Тома на инквизитора. Его глаза заблестели.

– В таком случае вы возложили на себя большую ответственность, сеньор. Мальчишки в этом возрасте, – ухо Тома вывернули еще сильнее, – бывают просто несносны. Но надеюсь, что после долгих лет на службе у инквизиции у вас есть опыт в воспитании подобных субъектов.

Саласар схватил вилку и забрал с блюда последний кусок мяса.

– Как говорится, если осел не желает слышать, то пусть почувствует на своей шкуре, – и Булль принялся за второе ухо Тома.

– Мне представляется, – проворчал он, – что одной плетью тут не обойтись. Ответь-ка мне, рыжая бестия, откуда у мальчишки твоих лет могут быть средства на покупку раба?

– Ой, ну что вы, он вовсе его не покупал, – Саласар зашелся громким смехом. – Этого негра он подобрал в море. Как полумертвую селедку. Кстати, это довольно забавная история, и я думаю, она придется вам по вкусу, господин капитан. Ведь этот рыжий безумец отправился путешествовать по свету, чтобы разыскать своего чернокожего недомерка, и потратил на это два года своей жизни, чтобы в конце концов найти его на дне испанского галеона.

От смеха мясо попало Саласару не в то горло, и он закашлялся.

Булль пристально взглянул на него и бросил ковыряться в зубах.

– Забавная история, – проворчал он и ущипнул Тома за щеку. – Но расскажи-ка мне, зеленоглазое чудовище, как тебе удалось вырваться из-под опеки испанцев?

Том откашлялся.

– Я убедил их в том, что раб заражен чумой, господин капитан. После этого им ничего не оставалось, как отправить нас восвояси на двенадцативесельной шлюпке, снабдив водой и провиантом на несколько недель.

– Ну и лживый же у тебя язык, приятель, – сказал Булль, усердно трудясь над ухом Тома. – Но к чему все эти усилия ради какого-то раба?

– Во-первых, – сказал Том, терпя боль, – Ньо Бото больше не раб.

– Вот как? – прогудел Булль.

– Да, я дал ему свободу.

– Доводилось ли капитану слышать нечто подобное? – рассмеялся Саласар. – Сперва скитаться два года, потом все-таки найти свою вонючую собственность, чтобы в конце концов кинуть все коту под хвост.

– Ньо Бото, – ответил Том, – родом с островов Зеленого Мыса. Быть может, капитан бывал в тех краях?

Булль вместо ответа взял бутылку рома, зубами вытащил пробку и выпил.

– Продолжай, – велел он.

– На островах Зеленого Мыса, – сказал Том и посмотрел на Бото, – мой друг был захвачен португальцами как обычный раб, они не знали того, что он сын короля. Когда я услышал о его происхождении, то загорелся мыслью доставить его обратно домой в надежде получить щедрую награду из рук его отца.

Том обвел неуверенным взглядом собравшихся.

– Но моя жажда золота, – добавил он, – уже не так сильна, как прежде.

– Нет, ну вы слышали, – засмеялся Саласар и подавил зевок. – После таких речей самому дьяволу остается лишь постричься в монахи, да простит меня капитан за такие слова.

Булль обогнул обеденный стол и встал между Саласаром и Томом.

– Расскажи-ка мне, – произнес он, – внук Грании, расскажи-ка мне о жажде золота.

– Она живет в безымянном пальце, – шепотом ответил Том.

После этих слов с капитаном что-то случилось. Он с отсутствующим видом подошел к большому окну и стал смотреть на дорожку лунного света, лежавшую, словно желтая кегля, на глади моря.

Долгое время было слышно только чавканье Саласара и урчание, доносившееся из его желудка, который усердно трудился, переваривая огромную порцию мяса.

– Завтра, – произнес Булль, все еще стоя спиной к остальным, – этого парня подвергнут килеванию. Это единственная вещь, которую уважают типы вроде него.

Сеньор Саласар наполовину прикрыл глаза и благодарно улыбнулся капитану.

Булль обернулся.

– Когда человек вроде меня продает свою душу дьяволу, он непременно узнает себе подобного, когда столкнется с ним.

– Я не продавал своей души, – ответил Том.

– Проще услышать, как блоха чешет брюхо, чем поверить в подобное, – перебил Тома Саласар и попытался встать на ноги.

– После килевания такие парни становятся куда сговорчивее, – заметил Булль. – Но теперь я должен вас оставить. День выдался длинным, а у меня до сих пор не было времени заняться судовым журналом. Buenas noches, сеньор.

– Buenas noches, господин капитан, – поклонился Саласар. – Я, пожалуй, вернусь к моему писцу.

Булль, который уже переступал порог своей спальни, вдруг остановился и обернулся.

– Вашему писцу, сеньор? – переспросил он. – Вряд ли вы снова его увидите.

– Как же так, ведь он же поднимался на борт вместе со мной, – Саласар растерянно огляделся по сторонам. – Где же он?

Ч. У. Булль приблизился к бывшему инквизитору и, глядя ему прямо в глаза, произнес:

– Сеньор, – сказал он. – Вы только что его съели!

 

Глава 23. Индиго Мун

Капитан Булль сдержал свое слово.

Вскоре после восхода солнца Тома растолкали.

Он провел ночь на средней палубе, закутавшись в старый португальский флаг. Ночь выдалась теплой, с востока дул слабый бриз, и бриг раскачивался из стороны в сторону, словно гигантская качалка.

Прежде чем провалиться в сон, Том поздравил Ньо Бото с их невероятным везением.

– Ты думаешь, нам повезло, Том? – Бото понюхал полотнище флага.

– А как же иначе: мы лежим тут в тепле и уюте – что еще надо для счастья? Да, я считаю, что мы с тобой – две страшно везучие канальи.

Бото ответил, что, исходя из его знаний про везение и невезение, ему трудно, более того, невозможно заметить здесь хоть какое-то везение.

Том повернулся к нему.

– Мне представляется, – проворчал он, – что ты слишком быстро привык к своему положению свободного человека.

Бото ответил, что он всегда умел хорошо приспосабливаться.

– Но то, что ты свободен, вовсе ведь не значит, что ты все время будешь со мной спорить? – Том снова отвернулся. – В конце концов, это меня будут завтра протаскивать под килем, а не тебя. И если тот, кого будут килевать, чувствует себя везучим и ему легко на сердце, то его лучший друг не должен ему возражать. Тебе еще многое нужно узнать о дружбе, Бибидо.

– Меня зовут Ньо Бото, Том.

– Я говорю, как мне нравится, – огрызнулся Том, – и теперь мне нравится быть веселым оптимистом, которому легко на сердце. Посмотри вокруг: разве не прекрасна эта лунная ночь?

– Да, но от португальского флага пахнет плесенью.

– От тебя тоже. Лучше подумай о чем-нибудь хорошем. Например, о том, что нас еще не прикончили.

– Да, ты прав, Том. Нас все еще не прикончили.

– Пытаешься шутить?

– Нет, я пытаюсь уснуть.

– И мы по-прежнему свободны, – Том ободряюще улыбнулся. – На самом деле мы можем в любой момент, если нам приспичит, прыгнуть в море и уплыть.

– Полагаешь, это хорошая идея?

– Я говорю, если нам приспичит. Мы не заперты, так ведь?

– Разве?

– Слушай, какой же ты все-таки зануда. Ты что, забыл, как еще совсем недавно сидел, привязанный к балке, в окружении крыс, скорпионов и ящериц, без еды и воды? И что я, Том Коллинз, еще совсем недавно был меньше чем в паре шагов от виселицы? А теперь мы лежим под открытым небом, свободные, как птицы, и когда придет новый день…

– Нас, скорее всего, съедят, – закончил Бото, добавив, что он хотел бы, чтобы его приготовили с ямсом.

Том сел.

– Бото, – сказал он, – мы с тобой ни за что на свете не закончим свои дни в котле. Давай удерем с этого судна. Мы уже проделали это однажды. Кто возьмется утверждать, что нам не удастся сделать это снова?

– Я должен притвориться, что у меня чума?

– Нет, тебе не придется притворяться, что у тебя чума. Мы… у нас еще будет время подумать об этом, и… не смотри ты на меня так мрачно. Сейчас же нам хорошо? Вот и радуйся!

– Да, должно быть, ты прав, – пробормотал Бото, – я слишком часто думаю об этом маленьком писце, которого сожрал Саласар. Похоже, его приправили тимьяном.

Том уставился на спину Бото.

– Я однажды ел броненосца, которого приготовили с ямсом.

– Угу, – сонно пробормотал Том.

– Хочешь, расскажу тебе о вареном ямсе, который мы зовем фу-фу?

Шесть часов спустя над ними, держа в руках португальский флаг, навис здоровенный монгол. Он помахал им рукой.

Том объяснил Бото, что, наверно, им пора вставать.

– Ты говоришь по-английски? – спросил Том монгола.

Никакой реакции.

– Испанский?

Тем более.

– Может, ты вообще не говоришь?

Монгол сгреб Тома за шкирку и хорошенько встряхнул. Его толстое брюхо внушительно качнулось.

В этот момент появился мистер Мун и, не тратя времени на разговоры, отправил Тома и Бото прямиком на верхнюю палубу, где уже находилась большая часть команды, включая Тео, которую усадили на стул.

Денек выдался тихим и погожим. Теодоре не пришлось повышать голоса, когда она поинтересовалась, а что, собственно говоря, происходит.

– Такое чувство, что меня сейчас будут учить уму-разуму, – ответил ей Том и огляделся в поисках сеньора Саласара, которого почему-то нигде не было видно.

Но тут появился Булль. Судя по выражению его лица, спал он плохо. Пираты сразу почувствовали дурное настроение капитана – даже самые свирепые боялись встретиться с ним взглядом.

Кок, который, очевидно, по совместительству являлся личным камердинером капитана, прошмыгнул следом за ним с щеткой, которой он упрямо пытался вычистить камзол Булля. Но сегодня явно был один из тех дней, когда капитан не хотел, чтобы его трогали.

Раз – и щетка полетела за борт.

– Это была последняя, – заикнулся было кок и тут же зажал себе рот рукой.

– Исчезни, – рявкнул капитан, – или отправишься вслед за щеткой.

– Но вы ведь сами сказали… – начал было бедняга кок.

– Что я сказал?

Кок оглянулся, ища поддержки у своих товарищей, но те почему-то все как один смотрели в сторону.

– Сказали, что если хоть одна пылинка сядет на… – прошептал кок.

У Булля переменилось лицо, и он взглянул на своего слугу с улыбкой, не сулящей ничего хорошего.

– Пылинка, значит, – повторил он, – да, верно, недаром говорят, что у каждого человека свое предназначение в жизни. И кроме обязанности варить кашу, от которой не бывает ни поносов, ни запоров, у тебя была почетная обязанность смахивать пылинки с вышестоящего начальства. Но ты забыл об этом. И теперь уволен с должности смахивателя пылинок.

Капитан вперил взгляд в свою команду.

– Есть кто-нибудь, кто хочет взять на себя эту обязанность?

Пираты нервно переглянулись. Они стояли опустив головы, пока Булль дефилировал мимо, заложив руки за спину и окидывая каждого изучающим взглядом.

Теперь стала понятна причина, почему манжеты, штаны, камзолы и туфли у всех членов команды были всегда в таком прекрасном состоянии.

Но тут Булль вдруг заметил у одного пирата на рубашке крошечное пятнышко зеленой плесени. Вытащив провинившегося вперед, он одним взмахом сабли пропорол ему рубаху от воротника до талии.

– Как я вижу, вам каждый божий день приходится напоминать о правилах, принятых на этом корабле! – громыхнул капитан и следующим взмахом перерезал на пирате ремень.

– Откуда взяться хорошему настроению, если вы не соблюдаете даже элементарных правил гигиены? Умершая своей смертью крыса и то больше понимает толк в чистоте, чем этот негодяй и подлец, который вдобавок имеет наглость демонстрировать свой голый зад капитану!

– Но вы же сами срезали на мне ремень, господин капитан, – забормотал мужчина.

Булль недоверчиво уставился на него.

– Он что, хочет сказать, что это Ч. У. Булль должен быть в ответе за его свинячье рыло и вшивую рубашонку?

Пират быстро замотал головой.

Булль приблизился к своему штурману. Сейчас он уже не просто был в дурном расположении духа, он был в ярости.

– Объясните команде, мистер Мун, кто единственный на борту этого судна имеет привилегию быть насквозь прогнившим!

И перепуганный Индиго Мун крикнул пронзительным голосом:

– Миссис Браун, господин капитан! Миссис Браун – единственная, кто имеет эту привилегию!

Булль мрачно оглядел команду и снова вернулся к тому пирату, что все еще стоял без штанов и рубашки.

– Слышал, что сказал первый помощник капитана этого судна?

Пират кивнул.

Булль схватился за щеку.

– Благодари своего Создателя, что госпожа Браун сейчас спит сладким сном.

Капитан подошел к Тому.

– Жизнь пирата не богата развлечениями. Приходится хвататься за любую представившуюся возможность. И теперь мы будем иметь удовольствие лицезреть, чему этот зеленоглазый монстр научился у своей чертовой бабушки. Кто знает, быть может, он мало что унаследовал от Грании, которая в своем уродстве могла посоперничать с самим Люцифером.

Булль крепко ухватил Тома за ухо.

– Ибо если говорить о гниении, то в этом ей не было равных; в этом она могла сравниться только с той достойной особой, которая терзает мою челюсть и изводит меня так, что от беспечного нрава, с которым мне посчастливилось родиться, скоро останутся одни воспоминания.

Булль наклонился и посмотрел Тому прямо в глаза.

– До чего ж у тебя упрямый взгляд. Эй, ты встречался когда-нибудь со своей мерзкой бабулей?

Том откашлялся.

– Только во сне, господин капитан, – ответил он.

– Во сне, говоришь. Тогда поведай-ка нашей любознательной команде, как выглядит Грания во сне.

– Как гнилой коренной зуб, господин капитан, – ответил Том.

На мгновение показалось, что Булль сейчас взорвется. Он схватил Тома за ухо и, понизив голос до хриплого шепота, произнес лишь одно слово: килевание!

Том бросил взгляд на Бото, который беспечно сидел на перилах правого борта и в который раз рассматривал свои любимые пуговицы. Он понятия не имел, что такое килевание. В отличие от Тома, который во все глаза уставился на приближавшихся к нему двух пиратов, тащивших за собой две длинные пеньковые веревки, толстую и тонкую. Тонкой Тома связали по рукам и ногам так, что он не мог пошевелиться.

– Сколько времени? – спросил один из пиратов.

Мистер Мун ответил:

– Я скажу, когда хватит.

Он кивнул полураздетому мужчине, который стоял на палубе с толстой веревкой наготове. Взобравшись на перила по левому борту, он выкрикнул женское имя, которое сейчас же было повторено остальной частью команды, и мужчина прыгнул в воду. Теодора поднялась со своего стула и подошла к Буллю, который стоял в сторонке, занятый своим больным зубом.

– Позвольте узнать, для чего все это нужно? – спросила она.

Вместо ответа Булль развернулся к ней спиной.

Тео подошла к Муну. Но прежде, чем она успела открыть рот, тот громогласно объявил собравшимся, что этот рыжий ирландец избежал виселицы, которая была его наказанием за то, что он натворил на суше. Теперь же ему предстоит пройти килевание – наказание, которое он получает за то, что совершил на море.

– Что это значит? – спросила Теодора слабым голосом.

Мун улыбнулся, глядя на своих людей.

– А значит это то, что мы подарим юному Коллинзу редкую возможность хорошенько ознакомиться с тем, как выглядит киль этого гордого корабля. И как того требует традиция, вся команда примет в этом участие. Каждый будет тянуть веревку, так что очередь может оказаться довольно большой.

Тео кивнула.

– Вы хотите, чтобы он захлебнулся. Да?

– Никогда нельзя заранее сказать, что будет с человеком после килевания, – улыбнулся Мун и подошел к перилам.

Прошла еще одна долгая минута, прежде чем посланный с веревкой человек вынырнул на поверхность с другой стороны судна. Мун отдал приказ поднять пирата на борт.

Тео смотрела в это время на Тома. Никто из них не сказал друг другу ни слова. Потому что и сказать-то было нечего.

И вот Тома подтащили к правому борту. Толстую веревку крепко привязали к его лодыжкам и пропустили под мышками.

На противоположной стороне судна стояли Мун и еще двое пиратов, один из них, монгол, держал в руках веревку, которая должна была протащить Тома под килем.

Индиго Мун поднял руку.

– По нашим законам, – крикнул он, – перед началом килевания нужно принести жертву Морскому Богу.

Пираты заухмылялись и принялись пихать друг друга локтями.

Тут вперед выступил кок, неся перед собой здоровенную окровавленную свиную голову. Это вызвало бурю аплодисментов.

Мун вытащил свой кинжал и несколько раз проткнул мясо, прежде чем кок получил разрешение швырнуть свиную голову за борт.

Том покосился на Бото, который смотрел теперь прямо на него. Положив правую руку на грудь, негр кивнул Тому.

– Конечно, может случиться, что наша жертва очутится совсем в другой глотке, – крикнул Мун. – Акулы не признают никаких законов, кроме своих собственных.

Замечание вызвало у окружающих приступ смеха и серию одобрительных возгласов, которые тут же оборвались, когда Булль внезапно пошевелился.

Капитан смотрел прямо на Тома.

– Привет семье, – проворчал он. – Привет Грании, и не забудь рассказать ей, с чьего судна ты прибыл.

– Мы еще увидимся, – прошептал Том, – не сейчас, так в аду.

– Сам дьявол сидит в твоей пасти, – прогремел капитан. – Швыряйте!

Команда взревела, когда связанное тело Тома коснулось воды.

И сразу все стихло.

Под водой темно, но через короткое время глаза привыкают к царящему здесь сумраку. Том чувствует лодыжками рывок веревки и отчаянно крутит руками и ногами, но вскоре понимает, что ему не высвободиться. Тело ударяется о корпус судна. Он болтается в воде, словно кукла, и тут веревка приходит в движение. Том во все глаза смотрит на медленно приближающийся к нему киль. Несмотря на то, что ситуация совсем для этого не подходящая, он не может удержаться от того, чтобы не восхититься брюхом этого большого судна, которое молчаливо и таинственно покоится под водой, обросшее полипами и водорослями, подхваченными течением. Том констатирует, что судно так глубоко осело в воду, что вот-вот сядет на мель. Возможно, приливная волна ввела штурмана в заблуждение, и он ошибся. А возможно, наоборот – знал, что в этом месте киль не достает всего два фута до дна, и сделал килевание смертельно опасным.

Тело Тома разворачивается вслед за веревкой, и он чувствует, как скребут о кожу раковины моллюсков, облепивших корпус судна. Крошечные облачка крови поднимаются вверх и уносятся прочь, как самостоятельные существа. Если поблизости есть акулы, они тут же приплывут на приманку.

На долгое мгновение Том зависает в неподвижности. Давление в легких понемногу начинает расти. Там, наверху, видно, совсем не торопятся. Должно быть, ему суждено умереть здесь, внизу. С самого рождения он всегда был готов к смерти в воде. Он знал, что незадолго перед тем, как захлебнуться, за считаные секунды до того, как океан примет его тело, человек видит все то, что при жизни ему было недоступно. Том готов к этому, но не слишком этого жаждет. Он во все глаза смотрит на змееподобное существо, которое направляется к нему. Полуметровый желтый червь с зигзагообразным узором на спине. У него нет глаз, он движется, полагаясь на собственное чутье. Том чувствует рот червя на своем ухе; у него на голове пара вилкообразных осязательных рожек. Червь исследует ими среднее ухо Тома и затем устремляется внутрь. Том пытается повернуться вокруг собственной оси и чувствует, как существо скользит внутри его головы. Еще немного, думает он, и этот червяк окажется позади моих глаз, а потом за неимением лучшего вернется обратно в ухо, где сможет найти столь редкое для него тепло. Достаточное для того, чтобы появилось желание метать икру.

Веревка дергается, и Тома стремительно тащит вниз.

Он ударяется о киль и на мгновение забывает о своем постояльце, поворачивается вокруг своей оси, из его рта вырывается пузырек воздуха, и он крепко сжимает губы.

Тома накрепко вжимает в днище.

Сверху снова начинают тянуть, но от этого боль становится еще сильнее.

Том бьется и крутится, но деваться некуда, и скоро он оказывается вдавлен в песок, как переносица на обезображенном страшной болезнью лице.

Он мучается от желания открыть рот и вдохнуть. Грудь распирает. Вот-вот начнется давление на уши, из носа хлынет кровь, заломит в висках. Черно-белый взрыв вспарывает картинку перед глазами. Большие и маленькие обломки, как перья, кружатся вокруг его головы. Невис рушится вместе со своим вулканом и тропическим лесом, обезьянами, джунглями и таверной. В треугольном осколке, взявшемся откуда-то из неведомого мира, отражается Йооп ван дер Арле вместе с Францем Брюггеном и сеньором Лопесом. Из тумана проступают еще какие-то люди, одним из них оказывается Рамон Благочестивый, но тут веревку дергают снова.

Том открывает глаза, видит поток пузырьков, поднимающихся со дна моря, и выпускает последний воздух из своего замученного тела. Он почти не чувствует, как веревка рвет его за ноги, протаскивая тело под килем.

Широко разевая рот, Том зовет мать и только собирается произнести «Ньо Бото», как небеса закрываются; его легкие взрываются, спина ударяется о корпус судна. Боль в лодыжках. Вода водопадом льется из его глаз, ушей, носа и рта.

На него обрушивается поток звуков. Крики орущих друг на друга пиратов. Голос Теодоры. На мгновение он видит перед собой Бото и слышит, как Мун свирепо рявкает на своих людей.

Том лежит на палубе.

Сквозь красную пелену, застилающую глаза, он видит множество лиц. Во рту вкус крови и тягучая боль от затылка до поясницы.

Веревки спадают. Океан продолжает вытекать из него. Но последним Тома покидает не вода, а длинный желтый червь, выскользнувший из уха.

Том поднимается на ноги, и они тут же подкашиваются. Он пытается удержать равновесие и падает набок. Видит лицо Тео, которую оттаскивает в сторону Индиго Мун. Губы пирата приходят в движение, и внезапно Том слышит его голос.

– Ему еще один заход не повредит, – говорит Мун.

Том пристально глядит на штурмана, но тут появляется Булль. Черные глаза пирата изучающе смотрят на Тома.

– Должно быть, у него легкие как у дельфина, – бормочет капитан.

– Я и говорю, пусть еще разок искупается, тогда и увидим, – кричит Мун, и его предложение вызывает гул одобрения среди команды.

Лицо Булля нависает над Томом.

– Еще один разок, – бормочет капитан. – Что ты на это скажешь, Коллинз?

Том ловит губами воздух, но не может произнести ни звука.

За него говорит Теодора. Булль упорно делает вид, что не замечает ее, и она, чтобы привлечь внимание капитана, хватает его за камзол.

– Если вы во что бы то ни стало решили прикончить беззащитного мальчишку и у вас нет ни мужества, ни решимости драться с ним на дуэли, тогда да, конечно, надо килевать его еще раз, капитан Булль. Вы же у нас такой герой!

Капитан обреченно вздыхает.

– Не хотел бы я быть матерью этих детей, – стонет он. – И, кстати, я никогда не бил женщин. Но все когда-то бывает в первый раз.

Подогреваемые Муном пираты начинают хором скандировать:

– Килевание, килевание, килевание.

Внезапно Булль приподнимает Тома и устремляет на него свой взгляд.

Том висит в метре над досками и пытается что-то сказать.

Буллю приходится повысить голос, чтобы заглушить команду:

– Ты хочешь мне что-то сказать, рыжее чудовище?

Том кивает. Капитан прикладывает свое ухо к его губам.

– Возьми мой безымянный палец, – шепчет Том, – забери его, Булль. Сделай меня пиратом, но только сейчас, пока меня снова не связали.

Булль оглядывается. На палубе становится тихо.

– Ты хоть знаешь, о чем просишь? – ворчит капитан, бросая взгляд на руку Тома.

– Да, – шепчет Том, – я знаю, о чем прошу. Забери мой палец. Еще одно ныряние под киль прикончит меня.

– И что я потеряю с твоей смертью?

– Свою гордость, капитан, – шепчет Том.

Булль стоит, расставив ноги, и задумчиво качает головой.

– В этом сопляке куда больше от Грании, чем я предполагал, – произносит он тихо.

К нему подходит Индиго Мун. Спрашивает, что случилось. Булль отталкивает его.

– Пришло время, – кричит капитан, – для Лаема Синга!

И тут же команда взрывается таким ревом, что Тома моментально охватывает предчувствие чего-то очень недоброго. Но тут он замечает недовольство на лице Муна и понимает, что его приговор изменен и, возможно, даже смягчен.

Лаемом Сингом, как оказалось, звали того здоровенного монгола.

В число его многочисленных обязанностей входило также исполнение ритуала, которым судно встречало нового члена своей команды. Все происходило по заранее спланированному сценарию и всегда на заходе солнца.

Таким образом, Том получил в свое распоряжение целый день, чтобы как следует все обдумать.

Якорь был поднят, и все паруса поставлены. Насколько Том мог видеть, они шли прямо на запад. Все обязанности были четко распределены и кристально понятны. Мистер Мун был штурманом и первым помощником капитана. Кроме него на судне были также боцман, кок и его помощники, второй штурман, матросы при кабестане и на помпах, гребцы. Правила были просты, и каждый знал, что ему надлежит делать.

Бриг был невелик, но быстроходен и послушен в управлении. Матросы под руководством Муна управляли парусами. Одно удовольствие было смотреть, как они поворачивают судно при любом ветре.

Ничто на этом бриге не делалось случайно, все было распланировано до мельчайших деталей. Камбуз сиял невиданной чистотой. А крысы если и были на судне, то превосходно умели прятаться.

Теодора получила в свое распоряжение небольшую отдельную каюту. Том рассказал ей о том, что случилось с писцом, поэтому она не удивилась, когда Саласар после долгого отсутствия наконец появился на палубе, бледный как полотно. Он дрожал всем телом и поведал своей суженой, как он страдал всю ночь напролет и очень надеется, что это была последняя шутка, которую приготовил для них Булль.

– Есть еще одна, – отозвался Бото. – По имени Лаем Синг.

Саласар злобно выпучился на него.

– Лаем Синг? Это что еще такое? Еще один вид жестоких развлечений?

Том покачал головой.

– Это как посмотреть. В капитанской каюте висит маленький шкафчик с замочком и ключиком к нему. За дверцей висит тридцать девять крюков, по одному на каждого пирата. А на крюках насажено по пальцу, один синее другого.

– Что за бред, – простонал Саласар, нервно переводя взгляд с Тома на Тео.

– Бред, – пробормотал Том, – возможно. Но еще до конца дня я буду освобожден от прежнего груза, ибо недаром говорят, что в среднем суставе безымянного пальца моряка живет его страсть к золоту. Избавившись от нее, капитан получает мир и спокойствие на своем корабле.

– Мерзкое суеверие, – отрезал Саласар.

Том пожал плечами.

– Скоро вы сами все увидите, господин инквизитор.

Три часа спустя на горизонте появился галеон.

Булль собственной персоной вышел на шканцы и принялся изучать чужое судно в подзорную трубу.

– Испанцы, – ликовал Мун, – две пушки сзади и шесть по бокам. Невольничье судно из Африки.

– Пускай себе идет, – проворчал Булль, – слишком много пушек.

– Это разочарует людей, – заметил Мун.

– Ты слышал, что я сказал.

– Мы могли бы проголосовать, – Мун оскалился в премерзкой ухмылке.

Булль внимательно посмотрел на него.

– Думаю, – произнес он сдержанно, – что со временем я расстанусь с миссис Браун. А испанец пускай идет дальше.

– Как бы капитан не пожалел об этом, – процедил Мун сквозь зубы.

По взгляду, которым капитан обменялся со своим штурманом, было ясно, что их отношения балансируют на лезвии ножа.

– Если у вас проблемы со слухом, мистер Мун, – зловеще произнес Булль, – то я могу оказать вам помощь. Как штурману, должно быть, известно, я являюсь не только капитаном, но еще и корабельным хирургом, и оказывать помощь в столь запущенных случаях – моя прямая обязанность. А когда речь заходит о слухе, то здесь врач Булль – настоящий мастер своего дела. Еще одно слово, Мун, и я гарантирую вам незамедлительное усыпление, а уж все остальное – сущие пустяки.

Мун стиснул зубы и нехотя пробормотал, что ему это хорошо известно.

В это время Том с Бото сидели на камбузе. Они сдружились с коком, славным малым, который очень сильно тосковал по дому. Том рассказал ему, что эту хворь можно вылечить с помощью палочки корицы и щепотки мускатного ореха. К сожалению, у кока не нашлось ни того, ни другого.

Тогда Том уселся на бочку с водой и завел рассказ о Рамоне Благочестивом, который родился в Кадисе и был самым большим лгуном на свете.

Кок затаив дыхание слушал историю, и прежде, чем Том успел закончить первую главу, вокруг стола кока сидели уже восемь мужчин и с большим вниманием следили за перипетиями необыкновенной судьбы двуличного боцмана.

Позже, когда Том остался с коком наедине, тот рассказал ему о скрытой войне между мистером Муном и капитаном Буллем и о том, как эта вражда расколола пополам команду корабля.

– Каждую ночь, – говорил кок, – мы ждем, что один из них скончается в своей койке, и при нынешнем положении дел это может быть как один, так и другой. Половина команды поддерживает Булля, но еще столько же стоит за Муном. Дело в том, что миссис Браун все больше захватывает власть над нашим капитаном, который целыми днями лежит в своей каюте и мучается от боли. Его настроение меняется, как ветерок: то он добрый и великодушный, то тут же становится злым и раздражительным, но каждый раз это она решает, каким ему быть и что делать. И все это может закончиться очень плохо.

– На чьей стороне ты, кок? – спросил Том.

– Я привык поддерживать капитана, – вздохнул кок. – Но Мун уже два раза угрожал мне, так что теперь я уже и не знаю. Думаю, совсем скоро он попытается захватить судно. Да смилостивятся Небеса над нами!

Над верхней палубой висит сильный запах дегтя. Перед трапом, ведущим на шканцы, установлены стол и стул.

Бриг бросил якорь и теперь качается на волнах пламенеющего закатом моря.

Том стоит вместе с Ньо Бото и Тео.

Индиго Мун смотрит на Тома с непонятным выражением лица. Словно жалеет и в то же время хочет предостеречь от чего-то.

Тут появляется капитан. На нем его лучшая одежда. В руке он держит лист бумаги с подписью. Он просит тишины и затем протягивает бумагу Муну, который единственный из всей команды Булля умеет читать.

Правила просты. Новичок обещает хранить верность бортовому братству и приносит священную клятву. После чего кладет свою правую руку на стол, и ему отрубают палец.

Том выступает вперед. Он с тревогой смотрит на приготовленные нож и дубинку.

Мун хватает его руку и кивает монголу, который устанавливает лезвие ножа у самого основания безымянного пальца Тома.

– Клянешься ли ты в вечной верности команде и ее капитану? – зачитывает штурман.

– Да, я клянусь в вечной верности, – Том склоняет голову.

Теперь слышно только, как волны бьются об обшивку судна.

Мистер Мун снова кивает монголу. Тот поднимает дубинку над головой и со всего размаху опускает ее на лезвие ножа, которое за один удар отсекает палец от руки.

Том во все глаза смотрит на отрезанный палец. Странно, но боли он почему-то не чувствует. Он вообще ничего не чувствует.

Пираты начинают переговариваться, кто-то хлопает в ладоши.

В это время Лаем Синг макает свою кисточку в котел с горячим дегтем. Мун сует Тому в зубы ложку.

– Вот теперь-то все и начинается, – говорит он.

Том смотрит на монгола, который стоит перед ним с кисточкой, измазанной в дегте. И на свою открытую рану, которая начинает кровоточить.

Лаем Синг произносит что-то непонятное и прижимает деготь к ране.

Ослепительно-белая молния пронзает мозг Тома. Боль из пальца отзывается в коленных чашечках, на мгновение он близок к тому, чтобы потерять сознание, и тут он широко распахивает глаза и взмахивает левой рукой. Кулак попадает прямо в челюсть монгола.

На долю секунды кажется, что гигант даже не чувствует удара – так величественно он отступает на два шага в сторону, но Том бросается за ним в погоню. Ослепленный болью, он хватает дубинку и заносит ее для удара. Однако опустить ее не удается, потому что на него наваливаются Мун и еще двое пиратов – они укладывают его на палубу и крепко держат, пока кок вливает в него ром.

Том таращится в небо, лимонно-зеленое с апельсиновыми облаками. Чья-то уродливая морда смотрит на него сверху вниз. Том видит молочно-белую радужку глаза.

– Самора, – шепчет он, – уйди. Оставь меня в покое.

Он моргает, чувствуя, как его одновременно колотит озноб и пробивает пот. Глаза Саморы становятся черными, и по всему ее лицу вырастает борода.

Булль наклоняется над Томом.

– Добро пожаловать в нашу команду, – бурчит он.

Много часов спустя Том лежит, укрытый португальским флагом, и прислушивается к свисту ветра в снастях и гоготу птиц, доносящемуся с далекого берега.

Теодора сидит, держа на своих коленях голову Тома, кожа которого имеет пепельно-серый оттенок.

– О чем ты думаешь? – спрашивает она.

Какое-то время он лежит молча, но потом произносит:

– Я обдумываю один план. Он пришел ко мне под водой, когда я увидел голубые раковины моллюсков, которые прилепляются к днищу корабля и странствуют с ним по свету совершенно бесплатно. Даже моллюск умеет планировать свою жизнь.

Тео качает головой и улыбается.

– А о чем задумался ты, Ньо Бото? – спрашивает она.

– Я мечтаю поймать броненосца и сварить его в ямсе, – отвечает Бото. – Портной, что живет в нашей деревне, – очень хороший кок. Когда у меня будет свой дом, я тоже стану портным.

Том смотрит на Тео, и они улыбаются друг другу.

– А кем ты хочешь быть, Тео, когда у тебя появится собственный дом? – спрашивает Бото, снимая с себя рубашку и складывая ее так аккуратно, словно она совсем новая и дорого стоит.

Она мечтательно смотрит на него.

– Когда у меня будет свой дом, я заведу стадо овец и буду его пасти, – говорит она. – Но прямо сейчас я устала, как собака.

– Я тоже, – вздыхает Бото и смотрит на своего протащенного под килем друга, чьи щеки постепенно начинают розоветь.

Том тоже вздыхает и смотрит вверх на небо.

– Теперь я пират, – шепчет он, – как мне и было предсказано.

 

Глава 24. Пояс Ориона

Он стоит в каюте капитана. На судне – тишина.

Они ждут ветра уже шесть дней. Люди устали от ожидания, но на этом бриге усталость переросла в войну. Оружие еще не пущено в ход, но все висит на волоске. Нехватка воды и сытной пищи, а прежде всего недельное воздержание от битв и отсутствие добычи изнурили большую часть команды.

Они находятся к югу от тропика Рака – двадцать градусов широты и пятьдесят градусов долготы. А если говорить обычным языком, то в самом центре Атлантики. Вокруг – только вода, океан воды.

Пока ждешь, заняться больше нечем, кроме как приводить в порядок свое оружие. Ножи точатся так, что икры летят, и каждая абордажная сабля сияет, отражая блики солнца, словно зеркало. Все пистолеты вычищены, и порох держат сухим.

Люди Муна засели в трюме со штурманом во главе. Никто не знает, о чем они там говорят, но, судя по взглядам людей капитана Булля, они не сомневаются в намерениях своих врагов.

Как сказал кок Тому, шторм и мятеж не приходят вместе – люди принимаются точить ножи, когда стихает ветер.

Том проводил время, обучая Булля премудростям алфавита.

За те три недели, что он находился на корабле, капитан уже добился заметных успехов. Том знал, что умение читать было частью войны между Буллем и Муном. Капитан не хотел мириться с тем, что Мун умеет делать что-то, чего не умеет делать он.

Сначала Булль утверждал, что он вообще-то читать умеет, просто подзабыл пару букв.

– Вы имеете в виду те, что стоят между А и Я? – спросил его учитель.

– Не умничай мне тут! – рявкнул капризный ученик.

– Ладно, тогда что здесь написано, господин капитан?

И Том ткнул пальцем в предложение, которое написал сам: «Я срываю гранат». Булль пыхтел и сопел, кряхтел и ковырялся в зубах, но дальше «Я» не продвинулся.

Том заключил, что путь им предстоит долгий, но, несмотря на свою сварливость, капитан оказался прилежным учеником.

Он объяснил Тому:

– Я хочу быть лучше Муна, который вечно хвастается своими буквами. А еще он делает записи в моем личном судовом журнале, которые потом никто не может прочесть, кроме него.

Том заметил, что уметь читать – это на самом деле очень важно.

– Перо, – простонал капитан, – оружие будущего.

Что же касается Саласара, то он настолько пришел в себя, что даже выбрал себе сторону в противостоянии, которое раскололо судно на два лагеря. Теперь он принадлежал к людям мистера Муна и повсюду ходил с ножом наготове. С Томом он не разговаривал – тот так много времени проводил в каюте Булля, что его начали принимать за сторонника капитана.

То же самое касалось Теодоры Долорес Васкес, которая умела за себя постоять и держала пиратов на расстоянии. Однако ее способность избегать проблем не была безграничной. Как-то ночью на палубе, омываемой лунным светом, Индиго Мун попытался ее приобнять, но тут же почувствовал лезвие кинжала под своей левой ключицей.

– Известно ли вам, мистер Мун, – прошипела Тео, – что под ключицей скрывается кровеносный сосуд, столь крупный, что одним простым надрезом можно выпустить из человека всю кровь? Не найдется ни одного лекаря, средства или снадобья, способного закрыть открытую рану в ключице.

Мун отпрянул назад, но пригрозил, что время Тео еще придет.

– Когда бриг избавится от власти капитана и его миссис Браун, тебе придется худо. Посмотрим, что наша непорочная дева запоет тогда. Примите это как обещание, синьорина.

В ту же ночь Тео сказала Тому:

– Теперь лишь вопрос времени, когда судно превратится в ад. Возможно, для всех будет лучше, если Булль сдастся без боя.

– Этого никогда не будет, – ответил Том.

– Да, они будут драться до последнего человека. И что в таком случае делать нам?

– У меня есть план, – важно произнес Том, – но мне нужно еще немного времени.

– Времени? Для чего? – спросила Тео.

– Для уверенности, что все пойдет по плану, – ответил Том.

* * *

Утром ничего не изменилось. В океане все так же царил штиль. Зато штурман сделал следующий ход. А именно – припрятал последние бочонки с питьевой водой. Его план был прост. Если Буллю захочется пить, ему волей-неволей придется спуститься вниз. Но выйти из трюма ему уже не удастся.

Том понял, что время пришло. Если он хотел предотвратить мятеж, то следовало немедленно переходить к исполнению плана.

Но тут оказалось, что Булль был единственным, кто не принимал всерьез угрозы Муна. Судя по всему, радость от умения читать затмила его разум.

С горящими триумфом глазами он кричал:

– Я… сры-ваю… гра-нат!

– Превосходно, капитан, – отозвался Том, – просто превосходно.

– Еще бы, – Булль довольно упер руки в бока, – теперь я умею читать. И читаю лучше, чем любой другой на этом судне. Не найдется ни одного человека к югу от тропика Рака, который умел бы читать лучше, чем я! Но сейчас я пойду прилягу, потому что мой зуб снова в плохом настроении.

– А вы сможете прочесть слово «корабль»? – спросил Том.

– Еще бы! Я даже могу написать «корабль»! К-а-р-а-б-ль!

Тео подошла к капитану.

– Корабль, – сказала она, – пишется через «о». А слово «закат» вы тоже знаете, как написать? Потому что всем известно, что еще до заката на этом бриге появится новый капитан.

– Что за чепуху она тут мелет?

Булль выхватил свои пистолеты, но сейчас же схватился за щеку. Со сдавленным рычанием он попятился к трапу и исчез.

Том воспринял это как сигнал к началу.

– Ты готов, Бото? – спросил он.

Ньо Бото, занимавшийся в это время починкой португальского флага, отложил в сторону иголку с ниткой и кивнул:

– Да, я готов.

Вдвоем они спустились к капитану, который, как друзья и думали, пытался заглушить свою боль ромом.

Том распахнул дверь в каюту.

– Добрый вечер, господин капитан.

– Время занятий закончилось, – проворчал Булль, – разве вы не видите, что у меня встреча с миссис Браун?

Том кивнул Бото, и тот закрыл за ними дверь.

– Господин капитан, – сказал Том, – я прошел хорошую выучку у кузнеца.

– Меня это не интересует. Подай-ка лучше мне вон тот белый ром. От него больше пользы, чем от коричневого.

– И в кузнице, – продолжил Том, – я научился массе самых разных вещей.

– Ты сам свалишь отсюда или мне продырявить твою башку?

Том выудил из кармана клещи, которые он заранее прокипятил на камбузе, так что они были чистыми. При виде клещей у Булля остекленел взгляд.

– Поэтому, господин капитан…

– Ты что, оглох? Исчезни, я сказал!

– Это займет меньше минуты.

– Я сейчас позову Лаема Синга, он повыдергивает вам руки.

Том положил клещи на стол и отодвинул бутылку рома подальше от Булля.

– Штурман Мун, – начал Том, – сидит, как известно, в трюме. Но прежде чем подует ветер или даже до того, как кок сварит последнюю порцию гороха на ужин, это судно будет ходить под другим флагом. И его капитана будут звать Муном. Почему? Да потому что бывший капитан тратил все свое время на встречи с миссис Браун. Следовательно, гнилой зуб нужно удалить, и мы займемся этим прямо сейчас!

Булль не ответил, лишь пристально поглядел на Тома. Но вдруг выражение его лица изменилось, и он лукаво улыбнулся.

– Ты что же, действительно думаешь, что я не подготовился? Думаешь, Булль такой дурак, что не принял мер предосторожности? В той бочке, с которой сейчас так нянчится Мун, всего лишь морская вода. Кок и Лаем Синг опустошили ее прошлой ночью. Вся питьевая вода находится теперь в камбузе. Вот только мистер Мун об этом не знает. А у трапа, ведущего в трюм, стоит теща моей миссис Браун – большая пушка, и в ее жерле – шесть кило ядер. Поэтому, когда Мун и его люди обнаружат, что лакают атлантическую воду, и помчатся на поиски питьевой, их встретит злая теща миссис Браун.

– И как, вы думаете, на это отреагирует штурман, господин капитан?

Том перевел взгляд на темно-синее небо, где низко идущие облака, напоминавшие по своей форме коралловые рифы, начали сгущаться на западном горизонте.

– Он наделает себе в штаны, – в восторге взревел Булль, – потому что Муну лучше, чем кому-либо, известно, что ядро такого размера может отправить его в полет до самой Мадейры!

И капитан с оживленным видом потер руки.

– Он также знает, – пробормотал Том, подходя к окну вплотную, – что вы никогда не решитесь стрелять из пушки в пределах судна.

– Почему это?

Том покачал головой.

– Разумеется, вам хотелось бы иметь удовольствие лицезреть мистера Муна летящим на Мадейру, но вот дыра, которую он собой пробьет, будет ничуть не меньше самой Испании.

Том наклонился над письменным столом Булля.

– В этом случае судно пойдет ко дну раньше, чем вы успеете сказать «гранат». Нет, подобный план не мог прийти в голову нашему разумному капитану.

– А в чью же голову он тогда пришел? – грозно поинтересовался Булль, взводя курки на пистолетах.

– Миссис Браун. Эта прогнившая карга пролезла из корня зуба в полость рта, из полости рта – в лобную кость, а оттуда – в мозги. И если вы не изгоните эту заразу сейчас, то еще до полуночи попадете на ужин к крокодилам.

Глаза Булля метали молнии, и он ворчал, как медведь.

– Еще немного, и я за себя не ручаюсь, – проревел он.

– Еще немного, и наступит ночь, – прошептал Том, – и придет Индиго Мун.

Рот капитана в отчаянии задвигался, но не исторг ни звука. Он растерянно озирался по сторонам, пока наконец его взгляд не остановился на клещах.

– И как ирландский дьявол себе это представляет?

Том присел на край письменного стола и положил ногу на ногу.

– У кузнеца на Ямайке мы применяли весьма простой, но эффективный метод. Чтобы пациент не поранил себя, мы привязывали его руками и ногами к стулу.

– Да никогда в жизни! – взревел Булль.

Том задумчиво уставился в потолок.

– Помню одного араба, который хотел удалить себе клык, криво торчавший из его нижней челюсти.

– Черт бы побрал Аравию, – прохныкал Булль.

– Так вот, наш кузнец забыл привязать пациента. И когда зуб выдернули, араб схватился за свой меч и сначала отрубил голову слуге, а потом руку моему мастеру. Так кузнец той рукой, которая у него еще оставалась, схватил молоток и выбил из пациента мозги. Вот сколько неприятностей из-за такой ерунды. Забывчивость, – назидательно произнес Том, накидывая двойную петлю на запястье Булля, – честно говоря, отвратительная штука.

– Ненавижу арабов, – пробормотал Булль и вытаращился на Бото, который шустро привязал его за лодыжки к письменному столу.

– Удобно ли вам сидеть? – почтительно поинтересовался Том.

– В аду и то удобнее. Все, развязывай. Я передумал.

– Нет, вы не передумали. Теперь следующий пункт нашей программы. Мой помощник Ньо Бото столь дальновиден, что выстругал из дерева эту замечательную чурочку.

– Она-то мне зачем?

– Она позаботится о вашем ротике, господин капитан. Видите ли, мы поместим ее между вашими зубками, чтобы вы, не дай бог, не откусили себе язык или еще хуже – не вцепились в мои пальцы.

– Не позволю, чтоб мне в рот совали какую-то гадость!

– Но сперва глоточек рома, капитан.

Том налил жидкости в зеленый кувшин. Булль с вожделением уставился на бутылку.

– Никто не делает операций без глоточка рома, – и Том осушил кувшин.

Булль пораженно уставился на него.

– Какого дьявола ты тут творишь, ты, Люциферово отродье?! Стоит тут, понимаете ли, и хлещет мой ром без моего разрешения!

– Важно, чтобы пациент оставался трезвым. Откройте рот! – и Том ловко впихнул деревянную чурку между зубов Булля.

Теперь пасть пирата была широко распахнута.

– Пока все идет отлично, господин капитан.

Изо рта Булля полились нечленораздельные звуки, которые Том предпочел проигнорировать.

Вместо этого он вытащил из-за ремня Булля его пистолет и сунул дулом прямо в распахнутый рот.

– Аоо яаа эо аит?! – взревел Булль.

Том посмотрел на Бото.

– Ты понимаешь, что говорит капитан? – спросил он.

Ньо Бото кивнул.

– Я думаю, он говорит: какого дьявола это значит?

Том перевел взгляд на Булля.

– Вы это хотели сказать, господин капитан?

Булль свирепо кивнул.

– Превосходно, тогда слушайте. Мы, ирландские зубодеры, привыкли удалять гнилые зубы, стреляя по ним. Эффект просто потрясающий.

Капитан свирепо завращал глазами.

– Я уввую, о во-во ассвиеею!

– Да, но прежде, чем вы рассвирепеете, – сказал Том, – нам нужно обсудить пару моментов. Сейчас вы сидите с пистолетом во рту. Ваши руки и ноги связаны, и за вашей спиной стоит мой друг и держит наготове абордажную саблю, которая одним ударом может отделить вашу голову от туловища.

Булль не ответил, но свирепо вытаращился на Тома, который продолжил:

– Позвольте, я буду говорить откровенно. Ваша жизнь в моих руках. Я знаю, вы продали свою душу Тому, кто никогда не дремлет. Теперь вопрос: что у вас осталось? И есть ли у вас вообще хоть что-то, что смогло бы прельстить внука Грании Ималли, который сейчас держит палец на курке и с нетерпением ждет вашего ответа?

Булль отчаянно закивал головой.

– Думаю, капитан хочет что-то сказать, – заметил Бото.

Том кивнул и, вытащив пистолет изо рта Булля, убрал деревянную чурочку.

– Вы хотели что-то сказать, господин капитан?

– Вас четвертуют! Порубят на куски! Изжарят! Изжарят и съедят, как праздничного поросенка, еще до конца ночи. Я просто вне себя от ярости, я вас… я вас…

– А вы вообще не будете участвовать в трапезе, – холодно сказал Том, – потому что к тому времени вы будете перевариваться в брюхе у акулы.

Булль оскалил зубы и округлил глаза.

– Вопрос лишь в том, сможем ли мы договориться, – сказал Том.

– Чего тебе от меня надо, зеленоглазый выродок пучеглазой ведьмы?

– Курс, – ответил Том.

– Какой курс?

– Перемените курс судна, Булль. Доставьте нас на острова Зеленого Мыса.

Капитан ошеломленно переводил взгляд с Тома на Бото и обратно.

– Вы с ума сошли! – простонал он.

– Вы так думаете, господин капитан?

– Да ты хоть знаешь, где эти острова?

– Не знаю, сколько это в морских милях, но при хорошей погоде мы доберемся до места за четыре недели плавания.

И Том самоуверенно посмотрел на Бото, который кивнул и в свою очередь добавил:

– Если повезет.

– Ты что, действительно думаешь, – проворчал Булль, – что вся команда, включая Индиго Муна, захочет отправиться в четырехнедельное плавание? Вы что, не понимаете, что все эти люди пошлют к черту вас и ваши острова? Да они с вас живьем кожу снимут и ноги отрубят!

– Убедите их, – сказал Том, – пообещайте им горы золота и свежую прохладу лесов.

Булль отвернулся и покачал головой.

– Подумайте, капитан Булль, – с нажимом произнес Том, – хорошенько подумайте.

У капитана поменялось выражение лица, и он взглянул на Тома с хитрой улыбкой.

– А не боишься, что я отрежу тебе уши, как только представится такая возможность?

– Слово есть слово, – просто ответил Том, – а мужчина должен оставаться мужчиной и держать свое слово.

– Да тебя, я вижу, жизнь совершенно ничему не научила, – взревел Булль.

– Еще как научила, – ответил Том, – вопрос лишь в том, сможем ли мы заключить с вами договор.

– Я не заключаю договоров под дулом пистолета, – прорычал капитан.

– Да когда же еще их заключать? – удивился Том. – Разве не при виде холодных глаз акулы люди вспоминают про Бога и молитвенно складывают руки? И разве не на краю пропасти человек продает свою душу Тому, кто никогда не дремлет?

– Твой язык выковали в горниле самой преисподней, – проворчал Булль. – Но хорошо! Да! Я согласен. И освободи меня от этих веревок.

– Значит, мы договорились, капитан Булль?

– До тех пор, пока мне будет это выгодно.

Том взвел курок.

– Ваша смелость вызывает уважение, – сказал он, – но время на исходе. Я понимаю, что на вас нельзя положиться. Но все же хочу дать вам последний шанс. Так заключаем мы с вами договор или нет? Вам нужно только кивнуть. В противном случае ваши глаза окажутся у вас на затылке.

– Ты говоришь точь-в-точь как твоя бабка, – проскрипел Булль.

– Вот тут вы почти правы, господин капитан. Представьте, что бы сделала Грания в такой ситуации.

В глазах Булла промелькнула безнадежность.

– Должно быть, ее труп гниет сейчас в преисподней, – простонал он. – Но хорошо, дьявольское отродье. Развяжи меня. Ты получишь, что хочешь.

Том улыбнулся.

– Сделка не будет сделкой, если не будет выгодна обеим сторонам. Я исхожу из того, что в нашем договоре есть пункт, согласно которому еще до захода солнца мы пропустим под килем Индиго Муна и пообещаем его приятелям ту же процедуру, если они не будут послушно исполнять клятву отрубленного пальца, верно?

Булль просиял.

– С огромным удовольствием, – довольно проворчал он.

– Да будет так, – сказал Том и кивнул Бото, который сноровисто сунул деревянную чурочку обратно в пасть капитану, после чего Том схватил клещи, ухватился ими за зуб и, упершись сапогом в ножку стула, потянул.

Минуту спустя Булль лежал в одном конце каюты, а Том – в другом.

Ньо Бото переводил взгляд с окровавленного рта капитана на Тома, который все еще сжимал в руке клещи. В них был крепко зажат коричневый клык с длинным конусообразным корнем.

– Привет, миссис Браун, – сказал он.

Темной ночью на бриге царит тишина. Паруса спущены, но якорь поднят. Большая часть команды собралась на шканцах. Все взгляды устремлены на запад, где сгущается серое покрывало туч. Самые старшие и опытные говорят о низком давлении, другие вспоминают про тропический циклон, но большинство хранит молчание.

Прежняя вражда забыта. Более того, Индиго Мун самолично отправился к капитану – узнать, как следует готовиться к шторму. На что Булль ответил, что он сначала посоветуется с пулей, с давних пор сидящей у него в ноге: она всегда точно знает, насколько сильной будет непогода.

Булль стремительным шагом выходит к собравшейся на палубе команде.

– Ваш капитан, – гремит он, – даже мысли не допускает о том, чтобы его хорошее настроение испортил какой-то ветерок!

Пираты искоса поглядывают друг на друга и выслушивают рассказ Булля о его счастливом расставании с миссис Браун. Капитан даже обходит всех, показывая каждому дырку, в которой жила эта особа.

– Теперь эта дама лежит в стакане с морской водой, – объясняет Булль, – которая на веки вечные забальзамирует эту гниль. Особо избранные могут удостоиться чести получить аудиенцию у скончавшейся, стоит им только попросить.

И капитан вперивает внимательный взгляд в своих людей.

Вперед выступает Мун. Серьезность ситуации пересиливает его страх перед Буллем. С мрачной миной он тычет пальцем в море.

– У нас есть куда более важные вещи, капитан, – произносит он.

– Да что может быть важнее? – Булль поворачивается к Муну спиной.

– Наши жизни, – угрюмо отзывается Мун.

Том поворачивается туда, где небо и море сливаются на горизонте в одну сплошную черную массу, и по его телу пробегает холодная дрожь. На этот раз он согласен со штурманом.

– Капитан, – говорит Том, указывая на темное ночное небо, – известно ли вам вон то созвездие рядом с небесным экватором?

Чтобы ответить, Буллю даже подзорная труба не нужна.

– Три звезды, – говорит он, – что ж, я не ошибусь, если скажу, что это, как говорят испанцы, El Cinturon de Orion, или Пояс Ориона.

Том кивает и вперивает свой взгляд в горизонт, где черные тучи приняли форму гигантского черно-серого кокона.

К нему подходит Ньо Бото. Они серьезно смотрят друг на друга и замечают первый знак приближающейся бури – спокойное прежде море покрывается рябью. Следом дают знать о себе ванты. Они противно скрипят по дереву, потом из-под воды раздается глухое ворчание руля, на который давит морское течение.

– Ты такое когда-нибудь видел? – спрашивает Бото.

Том качает головой.

– Никогда, но меня предупреждали насчет Пояса Ориона, – бормочет он.

К ним подходит Теодора.

– Ночью разразится шторм? – тихо спрашивает она. – Это ведь признаки надвигающегося шторма, да?

– Там, вдали, – гудит капитан, потирая давнюю рану на бедре, – не шторм, а ураган диаметром в сотню английских миль. Пока он еще далеко от нас, но никто не знает, куда он двинется.

Индиго Мун спускается со шканцев.

– Так до капитана наконец-то дошло? – ехидно интересуется он.

Булль искоса смотрит на него и переводит взгляд на своих людей.

– Пираты, – кричит он, – пуля в моей ноге поведала мне, что нас ожидает ураган!

– И что он обрушится на нас еще до полуночи, – добавляет Мун.

– Я знаю, – сердито ворчит Булль, бросая на штурмана свирепый взгляд. – И я также знаю, чем это грозит судну и жизням на нем.

Пираты, такие свирепые в остальное время, испуганно глядят друг на друга, а кок не выдерживает и всхлипывает. Булль пристально смотрит на своего штурмана. На его губах играет зловещая ухмылка.

– Так что же нам в этой ситуации предложит мистер Мун? Какой совет он даст своему капитану? Опустим весла в воду и примемся грести? Или в порыве благочестия сложим ладошки и будем просить Бога сжалиться над нами?

Капитан оглядывается, команда окружает его и Муна плотным кольцом.

– Все мы видим, – говорит Булль, – и все мы знаем, что это такое. Мы знаем курс урагана и уже чувствуем на себе его силу. Мы можем забиваться в щели и привязывать себя к мачтам, крепить и конопатить, молиться хоть Господу, хоть дьяволу, хоть Аллаху с Мухаммедом. Каждый может делать, что он хочет. Когда речь заходит об ураганах, то тут уже ничего не попишешь. Но также нам никто не мешает осушить последнюю бутылку рома и, повернув наши лица на запад, надеяться, что это все быстро закончится.

На мгновение воцарилась тишина.

И тут заговорила Теодора:

– Это все, что вы можете сказать команде, капитан Булль?

– Капитан, – взревел Булль и повернулся лицом к ветру, – я больше не капитан на этом бриге! Вон он где, ваш капитан и жестокий хозяин. Я видывал на своем веку ураганы размером с континенты, и они оставляли после себя только щепки.

– Это кара Божья! – испуганно вскричал Саласар, в ужасе вскидывая руки над головой.

Мун вскочил на ящик.

– Слушайте меня, люди. У нас еще есть время, если будем действовать правильно. Потому что на борту у нас завелись демоны. Предвестники несчастий. Ураган не уйдет сам по себе, но, если мы избавимся от этих демонов, шторм поменяет курс и пощадит это судно. Ваш капитан предлагает вам напиться до бесчувствия. Что ж, разум явно покинул его вместе с вырванным зубом. Но я говорю вам – вышвырните демонов за борт, вышвырните их всех, одного за другим, и мы будем спасены!

Пираты непроизвольно перевели взгляд на Тома, Ньо Бото и Теодору.

В эту секунду Том понял, что предсказание насчет Пояса Ориона не врало. Но он помнил также слова Саморы о том, что тот, кто выберет правильный курс, тот станет сам себе капитаном и не даст увлечь себя течением.

Кое-кто из людей Муна уже выхватил ножи, обстановка начала накаляться.

Мун смотрел на команду, но указывал на Тома.

– Говорю вам. Давайте принесем шторму жертву.

Пираты дружно кивнули.

– Пусть ураган получит три жертвы, по числу звезд, что горят в Поясе Ориона.

Том посмотрел вверх, на три звезды, которые составляли затянутое дымкой созвездие. Неужто ему на роду написано умереть так глупо? Неужели Пояс Ориона станет символом его смерти? Или это было всего лишь предупреждением?

– И первой пусть будет эта девка с острым язычком!

Индиго Мун потащил Тео к краю борта, ему на подмогу кинулись еще трое пиратов.

– Следом за девкой, – крикнул Мун, – отправим ее брата, который дышит жабрами и у которого все в роду появлялись на белый свет с рогами на лбу. Как только океан получит его, его сестру и этого маленького чернокожего дьявола, нашему бригу больше нечего будет бояться. Это так же верно, как и то, что мое имя Индиго Мун!

Том взглянул на Бото, который смотрел на него выжидающе.

– О великий океан, – закричал штурман, – прими нашу жертву, услышь молитвы этих людей о милостивом ветре!

Мун заломил Тео руку за спину и подтолкнул ее к борту.

Том двумя стремительными шагами приблизился к Буллю, который смотрел на него, прищурив глаза.

– Вы тоже верите в демонов, которые приносят несчастья, господин капитан? Считаете, что рыжеволосый парнишка с Невиса, его достойная сестра и чернокожий недомерок из Африки могут накликать непогоду вроде той, что приближается к нам?

– Я считаю, что, когда под ногами горит земля, каждый должен спасать свою шкуру.

И Булль подмигнул Тому, который, стиснув зубы, выхватил из-за пояса капитана пистолет и сунул его себе за пазуху, потом шагнул в центр круга.

– Да здравствует Гиппократ, – произнес он тихо и взвел курок. – Ибо лучший друг всякой заразы – наши собственные суеверия. Воля Божья не имеет ничего общего с лихорадкой, а чума происходит от крыс. Ураган приносит море, а не люди.

И Том, не договорив, внезапно повернулся и, приставив пистолет ко лбу штурмана, надавил на курок.

Когда выстрел отгремел, мертвый Мун лежал у ног Тома.

Тишина стояла такая, что можно было услышать, как перо падает на землю.

– То, что вы только что видели, – прошептал Том, – была не Божья воля и уж тем более не воля дьявола или океана, а моя собственная.

Он повысил голос.

– Я, Том Коллинз, – крикнул он, – внук Грании Ималли. Меня разыскивают за то, что я убил человека, поджег плантацию, освободил рабов и украл коней. Меня пытались утопить, пристрелить, зарезать и повесить. Я был выпорот, ограблен, брошен на произвол судьбы и протащен под килем. У меня забрали мои последние деньги, мой лучший нож и мой палец, но Том Коллинз все еще жив и находится с вами. И если кто-либо еще желает последовать примеру мистера Муна, то пусть он сделает шаг вперед. Если же таких нет, то я предлагаю вам встать плечом к плечу и удерживать судно на плаву до тех пор, пока это возможно.

Том стиснул зубы и сжал кулаки.

– Пусть крысы первыми покидают корабль, но капитан остается до конца, как ему и положено.

Пираты переглянулись. Долгое время было тихо, но тут один кивнул другому, кто-то решительно стиснул кулаки и принялся подталкивать соседа. Негромкое бормотание перешло в крик, и вскоре люди пожимали друг другу руки, – старая вражда была забыта.

Булль снова был в своей стихии и отдавал указания о том, что нужно делать перед лицом смертельной опасности.

Волны высоко вздымались, раскачивая корабль.

– Вот как выглядит конец света, рыжий Коллинз, – проревел капитан.

– Да, – ответил Том, – но пока человек не умер, он жив.

На шканцах, где они стояли, ветер был так силен, что грозил вышвырнуть обоих за борт.

Стучали о реи ванты, скрипели мачты, предметы, которые не были крепко прикручены или приколочены, ездили туда-сюда от носа до кормы.

Булль схватил Тома за воротник.

– Сатана присматривает за своими подопечными, – проворчал он с едва заметной улыбкой.

– Это точно, – ответил Том.

– В другой жизни, – продолжил капитан, – я мог бы научить тебя жизни на море.

– Да, – ответил Том, – и кто знает, быть может, вы наконец научились бы правильно писать слово «гранат».

– Дерзишь до последнего. Должно быть, тебе на роду написано стать шутом при дворе сатаны.

Булль приподнял Тома над палубой.

– У меня был гнилой зуб, – пробормотал капитан. – Больше у меня его нет. У меня был бриг. Но скоро и его не будет. Золото, слоновая кость, драгоценности и канделябры. Все то, что должно было обеспечить Чарльзу Уинстону Буллю безбедную старость, – все это я верну теперь обратно морю. Потому что Тот, кто никогда не дремлет, собирается взыскать свой долг. Я чувствую это костями и той пулей, что засела в моей ноге. Но не зря ведь говорят, что осужденный на смерть имеет право на последнее желание.

Булль поставил Тома обратно на палубу.

– Последнее желание, прежде чем наступит тьма. Разве судьба не исполнит последнее желание старого морского разбойника перед тем, как его корабль разлетится в щепки?

– Чего же вы хотите, Булль? – тихо спросил Том.

Булль положил свои руки Тому на затылок и понизил голос до шепота. Вид у него был серьезный, но глаза улыбались.

– Я хочу, – прошептал он, – чтобы этот зеленоглазый матрос пережил шторм и продолжил мучить белый свет, пока не умрет от старости.

Том бросил взгляд на черное пятно там, где раньше был его правый безымянный палец.

– Спасибо, капитан, – сказал он, – спасибо вам за это желание.

– Но одних желаний мало, – Булль посмотрел на море. – Моя старая рана в бедре говорит, что сюда идет смерть в образе ветра. Спускайся вниз к своей сестре, мальчик. Думаю, у вас найдется что сказать друг другу.

Теодора нашла укрытие на средней палубе, где она сидела между здоровяком Лаемом Сингом и Ньо Бото.

Она собрала свои вещи в маленький мешок с лямкой. Вид у нее был решительный. Том кивнул сестре, уверенный в том, что она знает, что их ждет.

– Здесь вы и будете сидеть? – спросил он.

– Да, – ответила Тео, – здесь и будем.

– Ты боишься?

Она кивнула.

Том взял ее за руку.

– Все быстро закончится, – прошептал он, – так быстро, что ты едва успеешь что-то заметить.

– Я жалею лишь о том, что так и не увидела мир, – сказала Тео.

– Быть может, – сказал он, – быть может, после этой жизни есть другая, следующая.

– Ты веришь в это, Том Коллинз?

Он заглянул в ее полные надежды глаза и улыбнулся своей самой солнечной улыбкой.

– Да, – сказал он, – я верю в это, Тео.

Ураган настиг судно Булля незадолго до полуночи.

Но еще до того, как серый кокон приблизился к кораблю, поднялась волна, которая раз в десять превосходила высоту мачт брига. Под небесами, содрогающимися от молний и грома, океан разинул свою гигантскую пасть, в которой даже самый большой корабль кажется не больше игрушечной лодки.

Том смотрел на Тео, сжимая руку Бото. Зажмурив глаза и стиснув зубы, они почувствовали себя на мгновение невесомыми и свободными от страха.

На долгое выматывающее мгновение все живое затаило дыхание.

Тут штормовая волна всей своей силой обрушилась на бриг и разбила вдребезги верхнюю палубу, где заклепки, гвозди, доски и обшивка взрывались в завывающем, грохочущем аду. Полотнища парусов, снасти, реи и шпангоуты треснули, как спички, нескольких матросов унесло за борт.

Том увидел, как здоровенный Лаем Синг горизонтально завис, подхваченный водной массой, которая попыталась вышвырнуть его в море.

Ньо Бото нигде не было видно. Но Теодора все еще висела, запутавшись, как муха, в паутине снастей, которая спасала ее от утопления.

Тома кинуло по трапу вниз, и он врезался спиной в дверь камбуза. Он попробовал докричаться до Тео, когда следующая волна настигла судно и оно резко опрокинулось вперед, да так, что бушприт разнесло в щепки.

Том вцепился в дверь камбуза, но ее вырвало вместе с петлями.

Троих людей закрутило и унесло прочь потоком, который опустошил большую часть судна. Одним из них был не подававший признаков жизни Саласар, чье мертвенно-бледное лицо исчезло в серо-зеленой водной массе, которая обрушилась на бриг со всех сторон.

Грот-мачта еще какое-то время держалась, а потом сломалась, как спичка, когда ураган еще раз прошел по судну от носа до кормы. Матросов, которые хотели было укрыться в капитанской каюте, подбросило на три сотни футов вверх, прежде чем они тряпичными куклами попадали вниз и исчезли в черной пенящейся воронке, которая всасывала все и вся, чтобы потом так же стремительно извергнуть проглоченное наружу.

Лаема Синга унесло. Ньо Бото унесло. И когда вода схлынула, Том увидел, что сеть, которая удерживала Тео на судне, тоже исчезла. От брига остались только нижняя палуба и основания мачт, несколько бочонков да пара весел.

В пенящемся море вперемешку носились доски, шпангоуты, обрывки парусов и тела утонувших матросов. Ураган с хриплым воющим ревом медленно удалялся, на прощание оторвав от судна киль, который на мгновение вздыбился из воды серо-зеленой глыбой, и тут же следующая волна настигла его и поглотила с оглушительным грохотом.

* * *

Тишина.

Том висит на шпангоуте, похожем на ребро корабля. Бледная луна осеняет своим мертвенным светом море, которое понемногу начинает успокаиваться. Пиратский корабль и его команду разбросало по волнам.

Том уже несколько часов пребывает в уверенности, что в живых никого не осталось и надеяться не на что – море забрало всех, и нет сил смотреть на лица проплывающих мимо.

Он глядит на холодный овал луны и спрашивает ее, что произойдет дальше: он, обессилев, отпустит руки или Рамон Благочестивый его спасет, явившись на этот раз в образе морского конька?

Но луна молчит, а руки Тома онемели так, что уже не слушаются.

Однако сведенные судорогой пальцы продолжают цепляться за шпангоут, и Тому каким-то чудом удается продержаться до рассвета. Шторм стихает. Водную гладь затягивает густой туман. Том чувствует резкую боль в животе, как будто он проглотил здоровенный камень. Словно со стороны он смотрит, как его пальцы соскальзывают со шпангоута, в отчаянии зовет мать, хватает воздух, глотает морскую воду, отплевывается и моргает, обнаружив, что его ноги касаются дна.

Какое-то время он дает течению нести себя, потом начинает сильно работать руками и скоро чувствует под ногами песчаное в рубчик дно.

Он смотрит вверх, на кисею тумана, за которой лучи солнца вот-вот засияют в полную силу, разворачивается на мелководье, и его взору открывается заросший пальмами берег, лагуна, кокосовые пальмы. Он слышит крики попугаев, гогот птиц, тихое журчание ручья. На камне сидит одинокий пеликан и чистит перья.

Том на четвереньках выбирается на сушу, бросается на песок и смотрит вверх, в светло-голубое небо. Тихо так, что слышно, как падают на землю оранжевые кокосы. Том улыбается хорошо знакомым звукам и засыпает. И просыпается лишь тогда, когда полуденный зной грозит изжарить его спину.

 

Глава 25. Джанлукка из Портофино

Он пил, как дикий зверь, наполняя живот у журчащего ручейка и выплескивая все обратно, потом, пошатываясь, пошел наугад, остановился и, отшвырнув от себя рубашку, двинулся дальше, пытаясь составить себе мнение о том месте, в котором оказался.

К тому времени, когда солнце опустилось за край тропического леса, он не нашел ничего, кроме кокосовых орехов и пустых птичьих гнезд.

Под покровом тьмы он углубился в джунгли и вскоре увидел пещеру, где завалился спать, сжимая в руке старый амулет, который он в прошлой жизни получил от раба, чье имя он никак не мог вспомнить.

На следующее утро Том проснулся совершенно опустошенным. Сидя на берегу, он взирал на океан, уверенный, что весь остальной мир исчез. Остались лишь небо, море и этот крошечный островок.

– После гибели мира, – прошептал он, – останется лишь один остров, и на этом острове будет жить всего один человек, как свидетельство тех времен, когда люди еще населяли Землю и та была обильной и процветающей.

Во сне он видел себя вулканом, чей конический силуэт был окутан мраком, а из жерла лилась лава насыщенно-красного цвета, нескончаемый липкий поток из рвоты, желчи, крови и внутренностей, пока наконец все не закончилось и он не остался стоять холодным, как лед, мертвым конусом. На раскаленной земле корчились лица Тео, Бото, Булля и Индиго Муна.

Проснувшись посреди ночи, Том долго смотрел на сине-стальное море, которое забрало себе их души. Кормило своих рыб их мясом. Он погрузил пальцы в песок, зачерпнул горсть и смотрел, как песчинки просачиваются и вытекают между пальцами. Он не умел плакать – наверно, слезы жили в нем где-то очень-очень глубоко. Но сейчас они текли по щекам и падали на линии, начерченные на его ладонях. Линии, составлявшие тот таинственный узор, который предопределил его жизнь. На одной руке у него был шрам. Ярко-красный шрам, пересекающий линию судьбы и идущий ей наперекор…

Том прошептал имя своей сестры и снова провалился в сон, думая о ней и о Ньо Бото.

Проснувшись от тяжелого сна, он чувствовал себя разбитым и опустошенным, но все же собрался с силами и отправился исследовать остров дальше, без всякой надежды на успех. Вскоре поняв, что он уже в который раз пересекает собственный след, Том упал на песок и зарылся в него руками. Его пальцы сразу почернели от золы.

Зола!

Он повторил это слово, словно пробуя его на вкус, и опять погрузил руки в сухую серебристую пыль. Его лицо расплылось в улыбке, и он почувствовал, как внутри нарастает и рвется наружу клокочущий смех. Зола была еще теплой.

Он вскочил на ноги и побежал к опушке леса, крича во всю мощь своих легких:

– Я здесь! Я здесь!

А про себя добавил:

– Кто бы ты ни был.

Он пробыл у кострища, пока не начался дождь. Тогда он укрылся под широкими листьями пальмы и стал дожидаться конца непогоды.

Между двумя здоровенными листьями растений, составлявших подлесок, виднелось чье-то лицо. Том долго сидел и таращился на него, уверенный, что воображение решило сыграть с ним злую шутку и что на самом деле это всего-навсего обманчивая игра света и тени. Но чем дольше он вглядывался, тем больше утверждался в том, что это не мираж. Потому что среди всей этой зелени ясно проглядывали нос, рот и глаза. Кожа существа была цвета водорослей, а волосы, висевшие длинными тонкими прядями по обеим сторонам лица, были серыми, как та зола, в которой он испачкался.

«Мы смотрим друг на друга, – вдруг подумал Том. – Быть может, он напуган не меньше меня, но я должен показать ему, что ничего не боюсь. Я уже так много раз умирал, что теперь меня ничем не напугаешь».

– Ты слышал, что я кричал? – крикнул Том.

Бледные глаза распахнулись, а красный беззубый рот расплылся в безумной улыбке, перешедшей в кудахтающий смех.

Том отвел в сторону тяжелый лист и увидел всего мужчину целиком.

Он был маленького роста, почти на целую голову меньше Тома. Если не считать замусоленной набедренной повязки, он был совсем голым. Было в нем что-то детское, наивно-доверчивое. И когда Том назвал свое имя, карлик схватил его за руку и принялся ее раскачивать, словно танцуя.

«Идиот, – подумал Том, – меня забросило на остров с идиотом».

– Ты говоришь по-испански? – спросил он. – Английский? Португальский?

Мужчина, не отвечая, потянул Тома за собой на берег, где принялся тыкать пальцем в море, джунгли и песок, словно хотел показать все вокруг. Молод он был или стар, понять было невозможно – долгие годы одиночества уничтожили все возрастные признаки.

– Том, – сказал Том, кладя руку себе на грудь, – меня зовут Том Коллинз.

Мужчина кивнул, словно нетерпеливый ребенок.

– Io póvero me, – сказал он и понурился.

– Я не понимаю, – пробормотал Том, – ты из Франции? Польши?

– Io póvero me, – вздохнул мужчина.

Том кивнул и, ободряюще похлопав его по спине, показал на кострище.

– Это твое? – спросил он.

– А! – произнес карлик. – Si, si.

Том узнал слово «si» и повторил его. Это развеселило мужчину, и он сказал:

– Portofino.

– Тебя зовут Портофино? – спросил Том.

Мужчина взял руку Тома и положил ее на свою голову.

– Gianlucca, – произнес он печально.

– Джанлукка? Тебя зовут Джанлукка? – спросил Том.

– Si, Gianlucca.

Мужчина кивнул и потянул Тома за руку. Он всю дорогу смеялся, пока они бежали.

«Должно быть, это такая игра, – подумал Том, – быть может, прожив немного на этом острове, я совсем скоро тоже стану таким же законченным идиотом».

Они бежали минут десять, пока Том не понял, что еще чуть-чуть – и он просто упадет. Но маленький мужчина тянул его дальше. Тогда Том сказал себе, что сейчас повернуться спиной к новому другу – это все равно что повернуться спиной к половине мира.

Наконец Джанлукка остановился. Стоя на берегу, он указывал вперед, где у самой кромки воды лежало нечто наполовину скрытое песком.

Человек лежал на спине, согнув одну ногу в колене и раскинув руки.

Том почувствовал, как волосы на его голове становятся дыбом, и, склонившись над Теодорой, осторожно убрал песок с ее лица. Губы девушки были цвета черного винограда, а кожа походила на рыбье мясо.

Том прижал сестру к себе, но ему помешал Джанлукка, который вытащил Тео на берег и, схватив ее за лодыжки, резко поднял ее ноги вверх.

Изо рта Тео хлынула черная густая вода. Это развеселило Джанлукку, который принялся откачивать девушку с еще большим энтузиазмом.

Том во все глаза смотрел на сестру, уже ни во что не веря и ни на что не надеясь. Однако вскоре Тео издала слабый стон, Джанлукка захлопал в ладоши и с восхищением уставился на Тома, а тот заскрежетал зубами, набрал в легкие воздуха, чувствуя, как в нем трепещет каждая клеточка его тела, и издал оглушительно громкий крик благодарности.

Должно быть, именно это и заставило Тео открыть глаза.

Они сидят рядышком, тесно прижавшись друг к другу, словно у них одно тело на двоих, и качаются взад-вперед, даже не осознавая, что на самом деле их трое, потому что маленький коротышка из леса тоже затесался между ними. Тео медленно отогревается, кровь постепенно начинает пульсировать в ее жилах, дыхание выравнивается.

– Только ты и я? – шепчет она.

– И Джанлукка, – отвечает Том, даже не зная, смеяться ему или плакать.

Тео смотрит на море и монотонным голосом заводит рассказ. О кораблекрушении, урагане и смерти, подстерегавшей ее в воде.

– Саласар, – произносит она имя бывшего инквизитора, – на долю секунды я увидела его, и его сразу унесло в море. Он смотрел прямо на меня и пытался что-то сказать. Почему-то в тот момент он показался мне моложе, чем был на самом деле.

Том прижимает сестру к себе, но Тео хочет рассказывать дальше.

– Я должна была утонуть, – говорит она и пристально смотрит на Тома.

– Я тоже, – бормочет он.

– Нет, я не об этом. Я лежала на крышке от бочки, когда она обо что-то ударилась. Я не удержалась и начала тонуть. Последнее, что я видела, были пузырьки воздуха в воде.

– Но тебя ведь вынесло на берег, – говорит Том. – Не все ли равно теперь?

– Нет, я была очень далеко отсюда, – Тео высвобождается из его объятий. – Тут что-то не сходится.

– Что, Тео? Что не сходится?

Она пристально смотрит на него.

– Я думаю, кто-то вытащил меня на этот берег, – говорит она.

Они сидят вокруг костра.

Джанлукка зажарил на костре несколько небольших рыбешек, насаженных на ветку, и теперь они с удовольствием их поедают. По вкусу рыба напоминает макрель, и Том ободряюще улыбается сестре, которая оправилась от потрясения и вновь стала прежней Тео.

Коротышка с длинными волосами прыгает вокруг них и издает какие-то звуки, похожие на песню.

– Бред, – говорит Том.

– Нет, – отвечает Тео, – одиночество.

Потом они лежат, плотно прижавшись друг к другу, словно три чайные ложки в ящике стола, с Джанлуккой посередине, потому что он сам так захотел. Том высматривает в ночном небе Пояс Ориона и, не найдя его, воспринимает это как добрый знак.

– Кроме того, – внезапно произносит Тео, – кроме того, я находилась очень далеко от берега.

Том смотрит на нее.

– Я думал, ты уже спишь.

Она садится.

– Кто-то вытащил меня на берег, – говорит она. – Иначе и быть не может.

– Забудь это, – бормочет Том и закрывает глаза. Он с благодарностью думает о той рыбе, что они ели, и видит во сне серебро ее чешуи и ощущает вкус ее мяса. Просыпается он уже около полуночи оттого, что кто-то начинает его трясти.

Ночь была темной и безлунной. От моря исходил слабый свет, который никогда не увидишь при свете дня.

Тео сидела на песке, словно маленькая испуганная обезьянка, и всматривалась в темноту. В руке она держала палку.

– Тео, – прошептал Том.

Сестра шикнула на него.

– Там кто-то есть, – сказала она.

Том огляделся, но ничего не заметил.

– В лесу, – Тео мотнула головой, – я только что их слышала.

– Их там несколько?

– Не знаю. Но не думаю, что они нас успели заметить. Иначе бы вышли к нам.

Том перевернулся на живот. Попутно подумав, что они лежат в довольно хорошем укрытии на тот случай, если кто-то появится из леса. Долгое время он слышал только, как волны накатываются на берег и что-то шуршит в лесу.

Внезапно они пригнулись, заметив нечто странное – полузверя, получеловека, который, шатаясь, бродил между стволами деревьев. В темноте было трудно разглядеть его очертания, но они успели заметить, что у существа было две ноги, четыре руки и распухшая искалеченная верхняя часть туловища. Существо громко простонало, потом внезапно остановилось, словно пытаясь понять, куда оно забрело, наклонилось и сняло с себя свою ношу. Одно большое тело превратилось в два. Значит, это был не зверь.

Том посмотрел на Тео – она решительно поднялась и ударила палкой по кустарнику. Звук достиг ушей существа, которое замерло, не окончив движения. С трудом подняв свою ношу, оно вышло из тьмы леса.

Черное чудище превратилось в измученного израненного мужчину с длинной черной бородой, в штанах, висевших лоскутами, и рубашке без рукавов.

– Булль, – прошептал Том и во все глаза уставился на тело, которое капитан положил на землю.

– У него сломаны обе ноги, – прогудел Булль и опустился на песок рядом с Ньо Бото, который с едва заметной измученной улыбкой глядел на Тома и Тео.

Каноэ было длинным, узким и ладно построенным. Насколько они поняли, оно не было делом рук Джанлукки. Он вообще не проявлял к каноэ особого интереса и, как мог, объяснял, что оно оказалось здесь само.

Они пробыли на острове три недели. Ни в чем не нуждаясь, потому что Джанлукка оказался на редкость радушным хозяином и с удовольствием заботился о своих гостях.

О кораблекрушении они больше не говорили. Разговоры о нем расстраивали капитана. Тео вспомнила, что это Булль подобрал ее и положил на днище от бочки, которое болталось по бушующему морю, как скорлупка ореха. Туда же он устроил Бото – ему переломало обе ноги, когда на судно налетел ураган. Возле берега ветер и волны разлучили их с Тео, но перед этим Булль исхитрился крепко-накрепко привязать Бото к своей спине. Теперь же, словно оправдываясь за свой поступок, он говорил, что сделал так, потому что парнишка, судя по рассказам лгунишки Коллинза, стоил немало денег. Почему он сделал так на самом деле, оставалось только догадываться.

Теодора осмотрела ноги Бото, которые лежали на песке, словно две безжизненные палочки. Боли он не чувствовал, и после основательного осмотра все сошлись на том, что, если наложить шины, может быть, кости срастутся сами.

Бото пребывал в прекрасном расположении духа и, когда они обнаружили каноэ, тотчас же заявил, что у него есть неплохой опыт управления таким судном.

После двух недель пребывания на острове они начали поговаривать о том, чтобы снова отправиться в море.

Том с Буллем выстругали нечто похожее на двухлопастное весло и заделали в лодке все щели. По звездам они имели приблизительное представление о том, где находится остров.

– Где-то на десяти градусах широты к северу от экватора, – предположил Булль.

– И сорока градусах долготы, – выразил догадку Том.

– Далеко отсюда до Невиса? – спросил Бото.

Том попросил его забыть о Невисе.

Булль все дни напролет проводил на берегу, где пристально всматривался в горизонт.

Время шло, и он все больше замыкался в себе. Когда его о чем-нибудь спрашивали, он отделывался односложными ответами, и было видно, что больше всего ему хочется побыть одному.

Но однажды он отвел Тома в сторонку и сказал, что время пришло.

– Что вы задумали? – спросил Том, хотя он прекрасно знал, что задумал капитан.

Булль бросил взгляд на каноэ.

– Это вполне возможно, – сказал он, – я думал об этом, и мне кажется это вполне возможным.

– В такой маленькой лодке? – засомневался Том.

– Если мы действительно находимся там, где я предполагаю, – сказал Булль, – то мы не так далеко от оживленных торговых путей. В этих местах море бороздит много португальских судов, возвращающихся домой из колоний. Если повезет, мы наткнемся на одно из них.

– Да, – кивнул Том, – если повезет. Вы говорите прямо как Бото.

– Еще одна неделя на этом острове, – проворчал капитан, – и я заговорю как Джанлукка из Портофино.

Каноэ качается на волнах, нагруженное водой, которую набрали в бочку, уцелевшую от брига Булля. Там же лежит связка вяленой рыбы и несколько спелых плодов, которые Тео заботливо завернула в пальмовые листья.

Поздняя ночь, и желтый серп месяца висит на черном как смоль небосводе.

На берегу сидит Джанлукка. Остров он покидать не собирается. Ни за что. Он смеется, машет руками и без перерыва тараторит на языке, которого они не понимают.

– Идиот, – ворчит Булль.

– Нет, – отвечает Том, – просто одинокий.

Ньо Бото лежит на дне лодки и смотрит, как Тео решительно берется за весло. Булль сидит позади всех, потому что он будет править лодкой.

Они решили идти прямым курсом на север. По их расчетам, воды должно хватить на пять дней. О том, что будет потом, они стараются не думать. Но когда Том заглядывает в глаза своей сестры и видит, как сосредоточенно работает Булль, он понимает, что обратной дороги нет. Решение принято, и все слова излишни.

Они машут на прощание Джанлукке, который бегает по берегу, как ребенок. Бото опять надел на себя красную рубашку. Запах плесени из нее выветрился, зато теперь у нее нет рукавов.

Они гребут размеренно и упорно и благодаря слаженной работе быстро скользят по глади вод. Ночная прохлада бодрит их. Все сошлись на том, что будут грести, пока хватит сил, спать по очереди и отдыхать в полуденный зной.

Том смотрит на исчезающий вдали берег и думает о той силе, которая до сей поры оберегала и направляла его. Интересно, она все еще с ним? Есть ли высший смысл в человеческой жизни, или человек предоставлен самому себе и капризам луны? Том вспоминает Сахарного Джорджа и Тото и их малышку Санди. Рамона, Альберто и Бруно, сеньора Лопеса и миссис Бриггз. Они проходят в его сознании, словно процессия из туманных образов по дороге, ведущей на оконечность мыса, где искры от костра танцуют в ночи. Миг – и пепел разлетается во все стороны. «Но то, что живет во мне, – думает Том, – всегда останется со мной».

Он поворачивает руки ладонями вверх и смотрит на замысловатый рисунок, морскую карту, которая определяет его судьбу с младенчества и до сих пор.

Каждое мое слово, сказанное этой ночью, накрепко засядет в твоей голове. Ни одно не будет забыто.

Такими были ее слова. Той ночью, в сентябре. И он до сих пор помнит каждое слово.

Он смотрит вверх, на подернутое дымкой звездное небо. Чувствует на себе взгляд Тео. Поднимает голову и видит ее улыбку. Ньо Бото тоже смотрит на него. И тоже улыбается.

Чему они улыбаются?

Может быть, просто так – улыбаются, и все?

«Я люблю их, – думает Том. – И я больше никогда с ними не расстанусь».

Он кивает им. Молча берет их за руки. Все понятно без слов.

На второй день плавания Том заводит историю о Рамоне из Кадиса.

– А это хорошая история? – тут же интересуется Булль, который гребет, словно раб на галерах.

– Вот вы сами и решите, капитан, хорошая она или нет.

– А что нужно для хорошей истории? – спрашивает Тео капитана.

– Я люблю истории о золоте, драгоценностях и шелковых чулках, – ворчливо отзывается Булль.

Том повышает голос:

– Капитан получит все, что захочет. Потому что в истории про Рамона и его приятеля Бибидо речь пойдет именно о золоте и драгоценных камнях. Вот насчет шелковых чулок я, честно говоря, не уверен. Так вот, жил да был однажды один мальчик-рыбак, и он был сыном отважного ирландца, который, к сожалению, скончался от лихорадки. Каждую ночь этот парнишка выходил в море искать сокровища затонувших кораблей, чтобы прокормить свою мать и свою сводную сестру-испанку. Еще этот парнишка хорошо знал море и умел ориентироваться по звездам и солнцу. Умен он был, как сто чертей, дружил с океаном, разбирался в современной астрономии и изучал Коперника. А потому знал, что в центре Вселенной находится Солнце и что судно, проходив достаточно долго, в один прекрасный день вернется обратно на то же место. И однажды в одну памятную для него ночь этот ирландский непоседа стал обладателем половинки раба, которого он вытащил из моря после жестокого кораблекрушения. Но слушайте, что было дальше. Оказалось, что этот раб был вовсе не обычным рабом, а напротив, сыном короля, принцем с островов Зеленого Мыса. Его звали Бибидо, и стоил он столько же золота, сколько весил сам. Ну как, неплохо звучит?

– Да, – кивнула Тео.

– Сколько именно он весил? – уточнил Булль.

Том улыбнулся и продолжил свой рассказ, пока наконец не дошел до плантации на Ямайке, но дальше не успел. Около полуночи Тео заметила неясное, но устойчивое видение, которое с приближением рассвета становилось все более отчетливым, пока наконец не превратилось в трехмачтовый галеон.

* * *

Булль стоит в полный рост в каноэ, которое грозит перевернуться.

– Португальцы, – хрипло ворчит он, – как я и говорил.

– Мы спасены, Бото, – говорит Том и протягивает руку к парнишке, лежащему на дне лодки.

Они гребут как одержимые, но чем быстрее они приближаются, тем больше их охватывает сомнение в том, что им повезло.

– Паруса висят как-то странно.

Булль прикрывает глаза рукой от солнца и щурится.

– Что вы об этом скажете? – спрашивает Тео.

Булль сплевывает за борт.

– Либо штурман пьян в стельку, – говорит он, – либо это мертвый корабль.

 

Глава 26. Сан-Мигель

Якорь был поднят, и судно двигалось, подгоняемое ветром и течением, само по себе. Паруса выглядели целыми, равно как и снасти с корпусом, по виду которых никак нельзя было предположить, что корабль побывал в сражении.

Лодка обогнула судно, и, когда они оказались от него с противоположной стороны, Булль выразил вслух общее подозрение. Возможно, на борту вспыхнула эпидемия чумы, и пассажиры с командой покинули корабль, который теперь превратился в плавучее кладбище.

Том уже хотел сказать, что он готов взобраться на борт, чтобы разведать все на месте, но тут Тео заметила ребенка, который смотрел на них с правого борта. Им было видно лишь вихор его волос, два испуганных глаза и часть носа.

Они подплыли ближе.

Том окликнул малыша, но мальчик не отозвался, а когда Булль, рассердившись, громко рявкнул на него по-английски, то он совсем пропал из виду.

Тео велела Буллю не вмешиваться, чем вызвала его крайнее неудовольствие, но тут на палубе появилась молодая женщина. Она держала мальчика за руку, а он, в свою очередь, показывал вниз, на каноэ.

Позади них стояла девочка лет десяти.

– Эй, наверху, – крикнула Теодора. – Вы говорите по-испански?

Женщина, помедлив, кивнула.

Тео представилась и объяснила, что они потерпели кораблекрушение и хотели бы подняться на борт. Женщина оглянулась по сторонам, но не ответила.

– Ты что, глухая? – рявкнул Булль.

Женщина исчезла.

Тео осуждающе уставилась на Булля.

– Вы когда-нибудь были ребенком, капитан Булль? – спросила Тео.

– Нет, я родился прямо таким. С бородой.

Тео закричала ему прямо в ухо:

– Неужели вы никогда не испытывали страха, капитан? Никогда не были одни, никогда не были настолько одиноки, что… что…

У Тео на глаза навернулись слезы.

– Я вот была, – еле слышно добавила она.

Том попросил их отложить спор до другого раза. В этот момент на палубе снова появилась женщина.

Том крикнул, что они прибыли с добрыми намерениями.

– Ни дать ни взять четыре апостола, – ухмыльнулся Булль и покосился на Тео.

Она кивнула.

– В один прекрасный день, – сказала она, – я одним выстрелом собью с вас шляпу, Булль. Быть может, я промахнусь, а может, прицелюсь слишком низко. Увидим.

Булль спросил у Тома, все ли женщины в их роду настолько плохо воспитаны.

В этот момент на палубе появился пожилой мужчина. Простирая руки к небесам, он произнес на португальском целую речь, в которой изливал свое горе.

– Обычное дело, – заметил Булль, – португальцы вечно жалуются.

– Насколько я понимаю, у них на борту вспыхнул мятеж, – сказала Теодора. – Испанская команда восстала против португальского капитана.

– Из всех людей испанцев я презираю больше всего, – и Булль ослепительно улыбнулся Тео.

– А есть ли что-нибудь, чего вы не презираете, капитан?

Том вклинился между ними, не сомневаясь, что спор по поводу испанцев очень скоро может перерасти в нечто большее.

– Сколько времени вы уже находитесь в таком положении? – спросил он.

Старик сокрушенно покачал головой и продолжил сетовать на свою судьбу. Тео, как могла, переводила.

– Они плыли в Баию с грузом рабов для кофейной плантации. Дальше я не поняла.

Тут мать девочки вмешалась в разговор, и звук ее голоса привлек других женщин. Наконец у борта собралось с полсотни пассажиров – женщины, дети и старики, – и все дружно спорили о том, кто должен взять слово. Так и не придя ни к какому соглашению, они заговорили все разом. К счастью, нашелся человек, который немного говорил по-испански.

Выяснилось, что судно отправилось в плавание шесть месяцев тому назад, взяв курс на Берег Слоновой Кости, где было закуплено три сотни рабов для продажи в Баии. Но на пути через Атлантику на борту вспыхнула эпидемия, и чернокожие начали умирать как мухи. По этой причине решено было изменить курс и идти на Эспаньолу, где можно купить новых рабов. Корабль приближался к Тринидаду, когда на борту разгорелся спор по поводу денег. Маршрут судна был изменен, и время пребывания в пути увеличилось на несколько недель, поэтому команда требовала повышения жалования. Дело закончилось мятежом. Вдобавок ко всему между членами команды возникли внутренние разногласия, и мало-помалу на корабле разгорелась открытая война между португальцами, испанцами, офицерами и пассажирами. Десять дней назад на галеоне от ран скончался последний мужчина, способный носить оружие. Остались только женщины, дети да горстка стариков – никто из них не умеет управлять судном.

– У вас есть вода? – спросил Том.

Сверху в ответ донеслось, что воды много.

Булль довольно поскреб бороду.

– Значит, берем вас на абордаж, – промурлыкал он.

– Господин капитан, – обратилась к нему Тео ангельским голоском, – вам придется на время несколько сменить свой тон.

– Какой еще тон?

– Ваш, господин капитан. Эти люди до смерти напуганы, им многое пришлось пережить.

– Вот именно, их можно брать тепленькими.

Теодора натянуто улыбнулась.

– Осмелюсь попросить вас пока не называться своим настоящим именем. Принимая во внимание вашу славу… Мы не можем отрицать, что вы довольно знамениты.

– Это точно, – довольно хрюкнул Булль, – хотя большинство свидетелей померли.

Том вклинился между ними.

– Я предлагаю, – сказал он, – положиться на Булля. Он самый старший из нас и наиболее опытный. Я надеюсь, он придумает, как успокоить пассажиров.

Капитан фыркнул и повернулся боком к Тео, которая сказала, что она тоже на это надеется.

– Нам чертовски повезло, – продолжил Том, – мы заполучили большой прекрасный корабль. Осталось только влезть на борт, так зачем же нам ссориться из-за пустяков?

– Там наверху стоит с полсотни перепуганных людей, – прошептала Тео, – и если этот, – кивок в сторону Булля, – будет вести себя как обычно, мы рискуем быть отправлены обратно в каноэ с пулей во лбу.

Булль уставился на нее.

– Не зли меня! – взревел он. – Перед тобой человек, который не умеет ничего другого, кроме как захватывать и грабить суда.

Тео ласково улыбнулась.

– Это я и хочу сказать. Мы не будем никого захватывать, Булль. Мы войдем как гости и будем себя вести как гости.

В ответ Булль вытащил из-за пояса пистолеты.

– Да здравствуют первые гости, – изрек он и помахал пистолетами.

Том схватил его за руку.

– Господин капитан, – проговорил он быстро. – Давайте делать все по порядку. Сперва судно, потом знакомство. Согласны со мной? Отлично.

Том повернулся к группе людей, которые с большим интересом следили за их перепалкой.

– Эй, наверху, – крикнул он, – разрешите поздравить вас. Вам невероятно повезло.

Пассажиры недоуменно переглянулись.

– Вы повстречали одного из величайших капитанов семи морей.

– Самого великого, – проворчал Булль.

– Наивеличайшего капитана семи морей, – поправился Том и показал на Булля, – сам я обученный штурман и предлагаю доставить вас туда, куда вы захотите.

Пассажиры сгрудились и принялись яростно о чем-то спорить. Но спор тут же оборвался, и они снова повернулись к Тому, чтобы обсудить его предложение.

Мгновение спустя вперед выступил высокий старик.

– Мы благодарим вас, – важно произнес он, – но не могли бы вы сообщить нам, как далеко до суши?

– Десять дней пути, – не раздумывая ответил Том.

Булль удивленно посмотрел на него, а Тео прошептала:

– Какой же ты все-таки врунишка.

Старик посовещался с остальными пассажирами.

– В таком случае, – сказал он, – мы просим вас пожаловать на борт.

Через минуту им была сброшена веревочная лестница.

Том первым взобрался на борт.

Следом за ним последовали Булль с Бото на спине, и, наконец, с видом королевы на палубу ступила Теодора.

– Позвольте мне, – произнесла она с улыбкой, – позвольте мне представиться, – она расправила свою смятую юбку и поправила волосы. – Мое имя Теодора Долорес Васкес, я чистокровная испанка, но выросла на Невисе. Это мой сводный брат Том Коллинз, а этот чернокожий парнишка – выкупленный из неволи раб по имени Ньо Бото. Он родом с островов Зеленого Мыса. Этот господин с черной бородой – капитан Чарльз Уинстон Буллерик из Англии. Мы благодарим вас за ваше гостеприимство и обещаем сделать все возможное, чтобы оправдать ваши надежды. Коллинз и Буллерик – опытные моряки. Том, несмотря на свой юный возраст, служил вторым штурманом на испанском торговом судне, а господин Буллерик был капитаном на шхуне, перевозившей специи из Вест-Индии.

Теодора остановилась, чтобы перевести дыхание, и была встречена долгими радостными рукоплесканиями. Том улыбнулся и покосился на Булля, который во все глаза смотрел на Тео, покусывая себе кончики пальцев.

– Мы благодарим вас, – ответил старик. – Хорошо, что у нас на борту наконец-то появились опытные моряки. Мы надеемся, что тоже сможем быть вам полезны, дабы капитан Буллерик смог как можно скорее направить судно нужным курсом.

– Для начала, – взял слово Том, – было бы неплохо, если бы мы сразу осмотрели запасы провианта. Затем мы поделим вас на несколько групп. Все, кто выжил, сейчас находятся здесь?

– Мы расстались с теми, кто умер, – прокряхтела одна старушонка.

– Разумно, – заметил Том.

– Но в трюме наверняка есть несколько негров, которые умерли с тех пор, как мы в последний раз спускались туда. Мы стараемся не ходить туда.

Булль подмигнул Тому. Почти не разжимая губ, он произнес, что если распорядиться выпавшей им картой правильно, то рабы в качестве груза могут оказаться очень даже кстати.

– Люди, – произнес Том громким и ясным голосом, – попросим же капитана принять управление судном, дабы мы могли вновь вдохнуть жизнь в этот корабль!

Предложение было встречено продолжительными аплодисментами.

Затем Том и Тео пошли по кругу, пожимая всем руки, а Булля тут же окружили мальчишки постарше, которые во что бы то ни стало желали узнать, сталкивался ли капитан во время своих плаваний с пиратами.

– Пару раз, – уклончиво ответил тот.

– Что же вы с ними сделали, капитан Буллерик?

Булль оскалил зубы и грозно завращал глазами.

– Я их всех зарубил, – ответил он.

Ответ вызвал громкий смех, а один из мальчишек сказал, что сеньор Буллерик, по его мнению, сам смахивает на настоящего морского разбойника.

Эти слова несколько смягчили Булля, который без всяких объяснений прямым курсом проследовал на камбуз, где нашел две бутылки рома и распихал их по карманам.

Оказалось, что тем самым он нарушил корабельный регламент.

Какая-то пожилая женщина в весьма колких выражениях объяснила Буллю, что все пассажиры без исключения трезвенники и поэтому не притрагиваются к спиртному.

– Тем лучше, – пробормотал Булль, – мне больше достанется.

– Поэтому мы все будем вам очень признательны, если вы тоже продемонстрируете воздержание, сеньор. Ибо ром – творение дьявола.

– В этом я с вами не соглашусь, сударыня, – Булль сделал порядочный глоток прямо из горлышка.

– Мы достаточно насмотрелись на пьяных матросов, к тому же пьяный капитан не сможет управлять судном, – продолжила старуха.

– Поспорим?

Булль вытер рот и потянул, пробуя, за шкоты.

Вокруг женщины собралась компания трех ее единомышленниц.

– Мы требуем, чтобы вы воздержались от спиртного, – решительно сказала одна.

Булль достал из кармана гребень.

– Позвольте, милые дамы, – начал он, – продемонстрировать вам эту довольно грязную вещицу для ухода за волосами. Как вы думаете, из чего она сделана?

Том кинул на капитана предостерегающий взгляд, но тот повернулся к нему спиной. Одна из дам почти сразу догадалась, что гребень был сделан из кости.

– Правильно, – кивнул Булль, – я собственными руками вырезал его, когда выдалась свободная минутка.

Женщины внимательно изучили гребень и похвалили капитана за его умение.

– Из тазобедренной кости графини Ольги, – гордо поведал Булль и улыбнулся дамам.

На этом дискуссия по поводу спиртного закончилась.

Начались будни, заполненные тяжелой работой. Руки требовались везде: на кабестане, парусах и на камбузе. Вскоре очередность несения вахты была установлена, и надо было только решить, кто позаботится о неграх.

Все слушались, радуясь, что оказались при деле.

Большую капитанскую каюту, в которой раньше жили дети, теперь занимал только один жилец, но на судне было много других превосходных кают, и Тео поселили с тремя другими девушками.

Том и Ньо Бото тоже жили вместе.

Теодора придумала, как занять пассажиров, – они вышивали, играли всей компанией в разные игры. Главное было сделать так, чтобы они поменьше встречались с Буллем, который находился либо на шканцах, либо в своей каюте.

На нижнюю палубу первым спустился Том.

Сюда почти не проникал свет, и стояла невыносимая вонь. Закованные в кандалы рабы лежали, словно сельди в бочке. Здесь были мужчины, женщины и дети – около сотни живых рабов. Некоторые из них были перепуганы и плакали, другие лежали, впав в забытье, но многие были мертвы.

В первую же ночь Том с Буллем выбросили за борт тридцать один труп. Том считал их, сам того не желая.

– Зачем считать? – ворчал капитан. – И так понятно, что дело плохо.

– Так я по крайней мере буду знать, что они здесь были, – пробормотал Том. – Этот номер – все, что я могу им дать.

Булль не ответил, но, когда последний раб был сброшен в море, он обхватил Тома сзади за шею и пробормотал что-то насчет того, что мальчишке его возраста еще рано думать о подобных вещах.

– Я научился отвечать за тех, кого мне доверили, – ответил Том.

– Вот именно это я и имею в виду, – буркнул капитан и пошел прочь с мрачным видом.

На четвертый день они поймали бейдевинд.

Именно в тот день Тео предложила разрешить детям рабов выйти на палубу.

Том смотрел, как худые ребятишки, несчастные и испуганные, стояли, глядя на гигантские паруса. Дети щурились на солнце и семенили за Тео, спотыкаясь о свои кандалы. Большинство из них так давно обходились без воды, что теперь едва могли удержать в руках кружку.

Остальные пассажиры предпочитали держаться на расстоянии или проходили мимо с презрительным видом. Все полагали, что рабы должны находиться в трюме.

– Эти негры – собственность судоходной компании, – строгим тоном произнес один старик. – Надеюсь, вы понимаете это, юная дама.

– Тогда тем более за ними нужен хороший уход, – ответила Тео.

– Но они не должны находиться на палубе среди белых, – возмутилась какая-то женщина.

Теодора стояла между группой недовольных пассажиров с одной стороны и кучкой чернокожих детишек с другой.

– Мы проголосовали, – продолжил старик, – и теперь вам следует подчиниться нашему решению, мисс.

Помощь подоспела к Тео с неожиданной стороны. На шканцах вдруг появился Булль. Он был босиком, в штанах и рубашке, волосы торчали во все стороны, и, судя по выражению его черных глаз, он только что проснулся.

– Какого дьявола вы тут расшумелись, – рявкнул он, – глаз не дают сомкнуть человеку.

Старик вынул из-за пазухи лист бумаги с написанным на нем вручную судовым регламентом и зачитал его.

– Здесь есть правила касательно рабов, – заметил старик, – и они подписаны владельцем судовой компании. Как вы с этим поступите, господин капитан?

– Да очень просто, – ответил Булль и поджег бумагу.

Но это не решило проблемы. Скорее наоборот. На следующий день было объявлено, что пассажиры не желают делиться своей водой с рабами.

– Мы терпим их присутствие на палубе, но мы не хотим делиться с ними нашей водой, – сказал старик, который знал испанский.

Тео объяснила ему, что, если дети не будут пить, они умрут.

– Это рабы, – ответил старик.

Тео приблизилась к нему.

– Сеньор, – вежливо сказала она, – я буду отдавать этим детям свою порцию. Вы довольны?

После этих слов страсти немного поутихли, но только потому, что Том с Бото тоже решили делиться своими порциями.

Но одной питьевой воды было мало, и на десятый день плавания пришлось распрощаться с еще двумя подростками, которые не пережили ночь.

Том видел, что работа выматывала Тео. День за днем она становилась все более бледной и измученной. Каждую ночь ей приходилось делиться водой и кашей с рабами, каждый день – выслушивать все новые и новые жалобы от пассажиров.

Они сидели в каюте Тома.

Он только что определил их положение и теперь радовался, что они следуют заданным курсом.

Стояла ясная звездная ночь, и все было спокойно.

– Тебе следовало бы побольше спать, – посоветовал он сестре.

– А тебе следовало бы поменьше пить вина, – отрезала она.

– Штурман имеет право на особый рацион, – ответил он, сославшись на Булля, у которого весь день сильно кружилась голова.

– Почему здесь так жарко? – спросила Тео.

– Потому что мы находимся в самом центре мира, – ответил Том, – и плывем точнехонько по экватору.

Тео обтерла лицо маленькой белой тряпочкой.

– По правде говоря, скоро даже нам самим не будет хватать воды, – заметил Том. – Ты только впустую тратишь ее.

– Когда ты в последний раз спускался в трюм? Ты хоть представляешь, насколько там невыносимо?

– Ты измотана, Тео. Возьми себе в помощницы еще двух девушек.

– Они не желают иметь никаких дел с рабами. Они отказываются. Но, Том, послушай, что я скажу. Там есть одна девочка, которая говорит по-английски. Я хочу спросить, нельзя ли ей разрешить помогать мне. Бог мой, да что в этом может быть страшного?

– Ты хочешь снять с нее кандалы, да?

Теодора серьезно посмотрела на него.

– Да, – ответила она, – я хочу снять с нее кандалы.

Том развернул карту и ткнул в шесть больших пятен, расположенных в океане.

– Это острова, – пояснил он. – Называются Сан-Мигель. Мы должны достичь их через пару дней. Судя по старому судовому журналу, это португальская колония. Мы можем пополнить там запасы воды и фруктов уже через несколько дней. Было бы хорошо, правда?

– Ты ведь говорил, что работал у кузнеца, – сказала она.

– И?

– Не мог бы ты сбить оковы с этой девочки?

– У нас появится еще больше проблем, – вздохнул Том.

– Предоставь это мне.

– Черт возьми, Тео, мы всего в паре дней пути от островов. Ты не можешь подождать?

– Через пару дней их станет меньше в два раза! Том, посмотри на меня. Мне нужна твоя помощь.

– Больших упрямцев, чем ты, я еще не встречал.

Том сбросил ноги с койки и отправился за молотком и зубилом.

Тео и та самая чернокожая девочка ждали его в коридорчике перед камбузом.

На рабыне было платье, слишком большое для ее тщедушного тельца.

Том наклонился и одним ударом сбил оковы с худых лодыжек.

Девочка, ни на кого не глядя, стояла, свесив голову, и выглядела такой же обессиленной и истощенной, как и все остальные дети.

– Где она выучилась говорить по-английски? – спросил Том.

Тео покрутила девочку туда-сюда.

– Она не слишком-то разговорчива, но взгляни-ка сюда.

Тео поднесла лампу к левому плечу девочки, где было выжжено клеймо.

Том почувствовал, что задыхается, и невольно сделал шаг назад.

– Печать мистера Бриггза, – прошептал он.

Девочка подняла голову и посмотрела на Тома. Он осторожно положил свою ладонь на ее щеку. Ту самую щеку, которая когда-то была такой округлой и мягкой.

– Этого не может быть, – прошептал он.

Он повернулся спиной к сестре, которая с удивлением смотрела на него, и прижался лицом к стене.

– Что случилось, Том? – спросила Тео.

Том вытер глаза и снова посмотрел на девочку, которая все так же стояла перед ним, полузакрыв глаза.

– Я знаю ее, – ответил он, – и она знает меня. Не правда ли?

Девочка разлепила губы.

– Том-бомба, – прошептала она.

При звуке этого имени Том скрючился, как от боли. Он бросил взгляд на тощие лодыжки со следами тяжелых оков.

Тео попросила объяснить, что здесь, во имя всего святого, происходит.

Том глубоко вздохнул.

– Ее зовут Санди Морнинг, – ответил он, – она дочь Джорджа и Тото.

Он стоит в темноте и смотрит на спящего Бото.

Час назад Теодора уложила Санди Морнинг в свой гамак.

Они все обсудили при трепещущем пламени сальной свечи, и теперь, стоя рядом со спящим Ньо Бото, он понимает, что решение неизбежно.

– Сделай это, Том, – сказала Тео, – но сделай быстро.

– Даже если это будет стоить мне жизни, – шепчет Том.

Два дня спустя появился Сан-Мигель.

Острова возникли на горизонте, словно воздушные образы фата-морганы.

– Мы будем на месте в первой половине дня, – сказал Булль, перекатывая во рту потухший окурок сигары.

Том закрыл за собой дверь в его каюту. Время пришло.

– Булль, – начал он, – буду с вами откровенен.

– Это меня радует, – пробурчал капитан.

Том кивнул.

– Во-первых, – начал он, – какого черта вы забыли в этой Баии?

– Я собираюсь высадить там пассажиров и продать негров, – прогудел Булль.

– Рабы вам не принадлежат, – заметил Том, – равно как и корабль. Мы вообще здесь на птичьих правах. Но поскольку я вижу, что подобного рода вещи вас не волнуют, то позвольте мне указать на другую проблему, с которой мы обязательно столкнемся по прибытии в Баию. В гавани, само собой, будут люди из судовой компании. И как это всегда бывает, когда большое судно бросает якорь в порту, понабежит целая толпа народу. Будет по меньшей мере странно, я бы даже сказал, немыслимо, если среди них не найдется хотя бы одного, кто знал бы в лицо прославленного капитана Ч. У. Булля. И что мы в таком случае будем делать, господин капитан? Позвольте говорить начистоту, но я уже прямо-таки вижу приготовленную для нас виселицу.

– А это я с тобой обсуждать не собираюсь, – прорычал Булль.

– Ладно, но все же, что мы будем делать? Когда нам на шею накинут петлю, будет уже поздно.

– Должен напомнить, что я уже привык к подобного рода шумихе, но всегда находился человек, готовый меня оправдать. И я никогда не находился на птичьих правах, как ты выразился. Твоя сестра не думает ни о чем другом, ей лишь бы только накормить этих чернокожих, но я не имею ничего против этого, потому что за кожу да кости много не выручишь.

Том с решительным видом положил ладони на стол.

– Подумайте, капитан, – прошептал он, – хорошенько подумайте.

– А я по-другому и не умею.

– Рад слышать. Бог дает большому человеку такие большие руки не для того, чтобы он лущил ими орехи.

– Ага, ты уже льстишь! Знаем-знаем, проходили.

Булль пожевал свою сигару, глядя на Тома ничего не выражающим взглядом, но Том чувствовал, что его слова подействовали на капитана.

– Я спросил себя, – мягко начал парень, – зачем нам упускать столь прекрасный корабль? Я видел вас на шканцах, капитан. На просторах семи морей не найдется лучшего шкипера, чем вы. Вы и корабль подходите друг к другу так же, как государь и его замок.

– Пой, птичка, пой. Пусть понос течет рекой, как говаривал осел, пируя на гороховом поле.

Том улыбнулся и, понизив голос, сказал:

– Зачем довольствоваться серебром, когда можно получить золото?

Булль свел брови к переносице.

– Это действительно на меня непохоже.

– Нет, совершенно непохоже.

– Но где все то золото, о котором поет этот ирландский щенок?

– У нас под носом, Булль, прямо у нас под носом.

– Дьявол, как же он все-таки похож на свою уродливую бабку. Когда она сошла в преисподнюю, небось сам дьявол позеленел от зависти.

– Капитан, я говорю о принце с островов Зеленого Мыса.

– Я хочу еще раз услышать эту историю.

– О золоте я не устаю рассказывать никогда.

– Но слова не сделают бедного богатым, это каждый вор знает.

– Я говорил вам – он стоит столько золота, сколько весит сам.

– Этого недостаточно, салага.

– Его отец – король островов Зеленого Мыса.

Булль фыркнул.

– Этот портной сам тебе об этом сказал?

Том покачал головой.

– Я узнал это от человека по имени Рамон.

– Ну да, конечно, – Булль постучал себя по лбу, – воришка из Кадиса, совсем про него забыл. Твой учитель по части лжи и коварства.

– Величайший лгун, которого взрастила Испания, – признался Том. – Но кто лучше лгуна знает правду?

Булль с угрожающим видом наклонился вперед.

– Господин капитан, – Том уселся на краешек письменного стола. – Я глубоко убежден в том, что такой большой шанс выпадает человеку лишь раз в жизни. Пройдешь мимо него – потеряешь самого себя. Рамон из Кадиса был именно таким человеком. Он действительно был потерянным, сломленным, по уши погрязшим в долгах. Но я не такой. Одна знатная дама, которой я читал Псалтырь, дала мне занятную характеристику.

– О боже, – простонал Булль, – теперь наш дьявол решил отправиться в монастырь.

– Она сказала, что Том Коллинз – неиспорченный. Посмотрите на меня, Булль. Потому что я такой и есть. Неиспорченный! И когда три недели назад мы стояли на палубе и бросали в море один труп за другим, я понял, что мы с вами слеплены из одного теста.

– Ты слишком высокого о себе мнения. И не смей равнять меня с каким-то тестом!

– В вас есть подлинное величие, Булль.

Капитан хлопнул рукой по столу.

– Ну хватит! Теперь он вздумал смеяться надо мной! – крикнул он. – Да знаешь ли ты, с кем ты разговариваешь, мальчишка?! В моем кильватере лежит целая армада потопленных кораблей, и мое имя знают в семи государствах. Найдется немало губернаторов, которые охотно отдадут свою правую руку на отсечение, лишь бы войти в историю тем, что они повесили самого Чарльза Уинстона Булля. Так что заканчивай свою болтовню и лучше расскажи что-нибудь поинтереснее.

– Другими словами, вы прогнили насквозь? Вы это хотите сказать, капитан?

– Не зли меня!

Том упрямо стиснул зубы.

– Позвольте рассказать вам об одном кольце, мистер Булль. Не о золотом и не украшенном драгоценными каменьями, а о сером и невзрачном колечке. Том самом, что сейчас надето на руке у Бото, но которое еще не так давно сидело у него в глотке, крепко вшитое туда кривой рыбацкой иглой. Для меня в качестве доказательства достаточно этого кольца. Оно свидетельствует о его королевском происхождении.

Булль фыркнул Тому прямо в лицо.

– Ты еще скажи, что он папа римский.

Том улыбнулся.

Стишок развеселил Булля, и он милостиво позволил Тому продолжать.

– Я хочу отдать вам выкуп за этого мальчишку, – сказал Том. – Половину его, если быть точным.

– В обмен на что?

– На этот корабль.

Том хлопнул в ладоши и с воодушевлением взглянул на капитана.

– Заберите его, Булль! Высадите пассажиров на Сан-Мигеле, мы достаточно на них насмотрелись. А начнут возмущаться, дадим им бортовой залп! Покажем им, кто вы на самом деле! Великий, гордый, непобедимый капитан Ч. У. Булль! Герой всех мальчишек и кошмар всех матерей. Заберите это судно, поставьте паруса и поверните штурвал. И мы идем прямым курсом на острова Зеленого Мыса, где наше золото ждет нас, чтобы мы его забрали. Я гарантирую, нет, я клянусь вам могилой своей матери. Вы никогда об этом не пожалеете.

В каюте стало тихо.

Булль достал еще одну сигару и принялся ее жевать.

Том выдержал паузу.

– О чем вы мечтали, будучи ребенком, капитан Булль?

Глаза Булля просияли.

– О том, чтобы стать пиратом, – сказал он.

– Вы мечтали о золоте, капитан. Океане золота.

– Как он может знать, о чем мечтал маленький мерзавец Чарли из Бристоля? Я хотел захватывать суда и драться до последнего человека. Стать капитаном своего собственного брига, хозяином своей жизни. Булль был рожден не для того, чтобы работать как каторжный.

– Вот именно, Булль, вот именно. Вы прошли весь путь и добились почти всего. Осталась лишь самая малость.

– Думаешь, я идиот? Думаешь, я не слышу, как ложь срывается с твоего хитрого языка?

– Заберите судно, Булль. Заберите его и ту награду, что ожидает вас на островах Зеленого Мыса.

– Мы отправимся в Баию, и точка.

– Тогда я сделаю это сам, – прошептал Том.

– Только через мой труп, – прорычал Булль.

Том развернул карту.

– Этого нельзя исключить, – пробормотал Том.

– Не так быстро, мой рыжий друг.

Булль стоял перед ним с пистолетом в руке. Его сигара ходуном ходила туда-сюда между черных зубов.

Том поднял голову.

– Ну вы даете, мистер Булль. Неужто вы застрелите безоружного мальчика?

– Я видел, что этот мальчик сделал с Индиго Муном. На первый взгляд он горяч и вспыльчив, но в глубине души холодный, как сельдевая акула. Возможно, пришло время подыскать неиспорченному Тому Коллинзу местечко получше. За дверями и замками.

– Моя сестра живьем сдерет с вас шкуру, Булль.

– Из нее получится прекрасное украшение на нос корабля, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– А я-то думал, что мы с вами друзья. Думал, будем вместе и в горе, и в радости. Как-никак, это я разлучил вас с миссис Браун.

– Всё! – взревел капитан.

– Что – всё, Булль?

– Я хочу получить всё, а не половину. Почести, так и быть, пусть возносят рыжему, но все золото достанется Буллю. Иначе этот малыш Бото никогда не увидит островов Зеленого Мыса, или я больше не Чарльз Уинстон Булль.

Том выпрямился.

– Капитан Булль, – сказал он. – Вы знаете, я человек слова. Весь выкуп будет ваш.

– Ты человек слова?

– Черт возьми, тогда считайте, что это слово конокрада, если вам это больше по душе.

Булль наклонился вперед и понизил голос:

– А можно получить гарантии в письменном виде, ты, апостол Люцифера?

– Разумеется, я совсем забыл, что вы теперь умеете читать.

Минуту спустя документ был готов. Булль капнул на него горячего сургуча, на котором оттиснул свою большую печать с инициалами ЧУБ.

Том протянул руку. Капитан пожал ее.

– На острова Зеленого Мыса, – сказал Том.

– На острова Зеленого Мыса, – пробурчал Булль.

 

Глава 27. Кольцо принца Файсала

Серп месяца низко висит над островом Сан-Мигель.

Ветер в пальмах напевает мелодию о каком-то далеком море. На песке лежат спелые кокосы, пушистые, как кожа новорожденного младенца.

На фоне месяца – силуэт птицы, похожей на росчерк пера, из джунглей доносится чей-то пронзительный трубный вопль. И снова все тихо, безмолвие укутывает домики с плоскими крышами, стоящие вдоль сонного берега.

На берегу виднеются семь шлюпок, которые доставили сюда пассажиров с галеона, дав им тем самым возможность вновь почувствовать под ногами твердую землю. Теперь португальцы спокойно спят на большом постоялом дворе.

Люди легли почивать с мыслью о том, что уже завтра судно возьмет курс на материк. Как и было запланировано.

И как капитан Булль договорился со своими пассажирами.

Но в эти поздние ночные часы пять пар черных и одна пара белых рук трудятся у кабестана, медленно, но уверенно вытягивая из воды якорь.

Затем Том делит свежую воду между членами своей новой команды.

Рабы в молчании пьют. Никто не разговаривает, но все смотрят на ноги со свежими следами от кандалов и на руки, которые их сбили.

Негры стоят на верхней палубе, и настроение у всех подавленное.

Рабы с ужасом взирают на внушающего им ужас капитана, который велит вести себя тихо, как мыши. Они только что выбрались из трюма и еще не привыкли к своему новому положению.

Один из юношей хотел даже выпрыгнуть за борт, но Тео удалось его остановить. Теперь парнишка трясется всем телом и вот-вот заразит своим страхом остальных.

Том смотрит на берег и кивает Буллю, который на смеси испанского, английского и португальского объясняет, что они собираются поднять паруса. Но его слова не оказывают ровно никакого воздействия. Чернокожие молча смотрят на него.

Санди Морнинг кивает на одну женщину, которая не теряла в трудные времена присутствия духа и поддерживала остальных. Высокая и стройная, она еще довольно молода, однако держится с достоинством взрослой женщины. На руках у нее ребенок, родившийся на галеоне. Тео помогала при родах. Три часа назад она принесла новорожденного на шканцы и заставила Тома взять дитя на руки.

– Это маленькая девочка.

Том улыбается Буллю, стоящему за штурвальным колесом.

– Вижу, – ворчит капитан.

Тео подходит к нему.

– Вопрос теперь в том, будет ли эта малышка носить оковы, как ее мать. Что скажете, Булль?

– Она что, не видит, что я занят?

– Вы когда-нибудь пробовали держать на руках такого малыша, капитан Булль?

– Пусть женщины этим занимаются.

– Но как насчет кандалов, Булль? Девочка явно родилась без них.

В этот момент на палубе появляется Бото. С распашонкой для новорожденной, которую он сшил из португальского флага.

– Ты еще чепчик ей подари, – фыркает Булль и сплевывает на палубу.

– Думаю, на чепчик материи должно хватить, – озабоченно бормочет Бото.

Булль смотрит прямо перед собой.

– Тогда можно сшить и шапочку для нашего штурмана, – ворчит он, – которая прикроет его рыжую голову.

Том улыбается.

– В любом случае, кандалы нам больше не нужны.

Теодора берет малышку на руки и спускается к матери.

Той же ночью все кандалы были выброшены в море.

Новоиспеченная мать спрашивает Теодору, выкупил ли Том Коллинз их из рабства.

Тео подходит к ней.

– Нам предстоит долгая дорога домой, – говорит она, – и если мы не будем дружно работать и делать то, что скажет капитан, мы никогда не доберемся до гавани.

– Значит, он теперь наш новый хозяин? – женщина показывает на Булля.

– Просто скажи ей «да», – бормочет капитан и добавляет, что частичная правда еще никому не вредила.

Ньо Бото, спотыкаясь и прихрамывая, выбирается на палубу. Он переводит взгляд с Булля на группу негров и заговаривает с ними в своей всегдашней тихой и спокойной манере. Кажется, будто он рассказывает им какую-то длинную увлекательную историю. Булль, прищурив глаза, тут же принимается выяснять, о чем идет речь.

– Бото, – объясняет Том, – рассказывает им историю о кольце принца Файсала. О том, как он сам был рабом. И как стал свободным. Еще он рассказывает им о том, как он хорошо научился шить, и о том, что Том Коллинз – его лучший друг.

– А кто спас ему жизнь, когда он чуть без ног не остался, говорить, конечно, необязательно, – обиженно вздыхает Булль.

В перерыве Теодора наливает кувшин и протягивает его Буллю.

– История, которую рассказывает Бото, такая же длинная, как плавание до Африки. И если даже она затянется до рассвета, мы будем ждать рассвета. Потому что без помощи рабов нам не сдвинуться с места. Тем более что теперь они уже не рабы.

– Малек будет учить рыбу? – Булль затягивает ремень.

– Я просто лишний раз напомнила.

Капитан кривится.

– Когда вы выкинули кандалы, судно лишилось ценного груза, – проворчал он. – Мы вообще-то не договаривались, что чернокожие станут свободными. Я на такое не подписывался, Коллинз. Ты много наобещал мне, но тут Булль с тобой не согласен. Договор был только насчет островов Зеленого Мыса, и точка. По прибытии эти негры будут проданы в ближайшем порту.

Тео скрещивает руки на груди.

– Мне есть о чем вам рассказать, капитан Булль.

Том вздыхает и закрывает глаза.

Тео тем временем говорит, что Булль, вероятно, забыл, что он больше не капитан пиратского судна и что на этом корабле больше нет рабов.

– А это ты видела? – и Булль наставляет на Тео свой пистолет.

Том спокойно интересуется, можно ли ему вмешаться в беседу.

Но Булль его игнорирует.

– Еще одно слово этой испанской малявки, и я продырявлю ее и сделаю из нее подзорную трубу. Если я говорю, что негры будут проданы, то, черт побери, они будут проданы. Ясно вам, мисс Васкес?

– Скажи да, Тео, – шепчет Том, – ради всего святого, скажи, иначе мы никогда не сдвинемся с места.

Тео смотрит на капитана, и ее улыбка не сулит ничего доброго.

– Да никогда в жизни! Мы не можем просить этих людей работать день и ночь, чтобы доставить нас на острова Зеленого Мыса, где вы, Булль, заберете свой выкуп, чтобы затем продать их в ближайшем порту. Когда я была маленькой, у меня была привычка дарить вещи, а потом требовать их обратно. Это было гадко. Теперь я это понимаю. Не для того мы сбивали с людей оковы, чтобы потом надеть их снова.

Булль взводит курок пистолета.

– Я никогда не стрелял в женщин и детей, – говорит он, – ты будешь первая.

В этот момент появляется Бото. В руке он держит заколку для волос. Не бог весть что, да и зубчики у нее какие-то кривоватые.

– Это что еще такое?! – Булль сердито взмахивает пистолетом.

– Это подарок, – объясняет Бото, – от тех, кто там.

И он указывает кивком головы на группу негров, которые стоят на палубе и смотрят на Булля большими глазами.

– Они благодарят капитана за то, что он дал им свободу.

– Сомневаюсь, что капитан возьмет их подарок, – замечает Тео. – Во-первых, заколка старая и поношенная, а во-вторых, у Булля совсем другие планы насчет этих людей: оставшуюся часть плавания он будет использовать их, а потом продаст на ближайшем рынке.

Ньо Бото кивает в своей обычной спокойной манере и, прихрамывая, возвращается обратно к группе рабов.

– Куда направился этот чернокожий недомерок? – рычит капитан.

Бото оборачивается и отвечает, что он только хотел отдать заколку обратно.

– Ничего подобного. Наоборот… я собираюсь… в общем, отдай мне эту заколку, дурачина ты этакий.

Капитан берет заколку из рук Бото.

Это вызывает волнение среди рабов.

– Я думаю, они хотят, чтобы вы закололи ею волосы, – объясняет Ньо Бото.

– Не собираюсь я ничего закалывать.

К Буллю подходит женщина с маленьким ребенком. Она выглядит немного испуганной, но берет подарок в руки и, аккуратно подобрав волосы Булля, закалывает их заколкой.

Тихо так, что можно услышать, как перо падает на землю.

Капитан стоит неподвижно и ошеломленно смотрит на женщину, которая теперь поудобнее устраивает ребенка на руках.

Легкий бриз колышет грот-парус и мягко щекочет снасти. Море совершенно спокойно.

Булль искоса поглядывает на улыбающегося Тома.

– А он, значит, стоит тут и веселится за мой счет?

– Ни в коем случае, господин капитан.

Булль переводит взгляд с Тома на Тео и с Тео на Бото. Его глаза вытаращены, он топчется на месте и прерывисто дышит.

– Да выйдет когда-нибудь это корыто в море или нет? – ревет он наконец.

Рабы дружно вздрагивают.

Том берет бутылку.

– Да, но сперва, – говорит он, – мы должны выпить за наше судно и его команду, состоящую из свободных мужчин и женщин. И, конечно, за нашего капитана. Думаю, прежде ему пришлось здорово натерпеться от своей строптивой команды?

Булль смотрит на него округлившимися глазами.

– Это точно, – ворчит он. – Поскорее бы забыть тех негодяев, что я набрал в Порт-Ройале прошлой зимой. Сплошные воры и убийцы.

Тео берет капитана под руку.

– Расскажите нам об этом, Булль, – говорит она мягко. – Приятно для разнообразия послушать хоть одну историю из реальной жизни.

Булль упирает руки в бока.

– Начнем с того, – довольно гудит капитан, – что подобного сброда свет еще не видывал. Они понимали только одно – вкус плетки. Но как думаешь – удалось мне их сломать?

– Попробую угадать, – Тео выдерживает небольшую театральную паузу. – Да, думаю, вы это сделали, капитан. Я даже думаю, что вам удалось превратить этих головорезов в первоклассных морских разбойников. Какой подвиг! Просто поразительно!

– Да, я такой, – гордо улыбается Булль и продолжает рассказывать о том, как он в порыве вдохновения придумал отрубать пальцы своим людям.

Час спустя корабль отчаливает, подняв все паруса.

Ветер дует прямо на юг, курс проложен четко.

Галеон скользит по волнам.

Вдоль бортов стоят чернокожие дети и вопят от восторга, когда соленые брызги долетают до палубы.

Женщины вместе с Тео и Бото трудятся на камбузе, чтобы на рассвете подняться на шканцы с первым завтраком для капитана свободного галеона.

Булль с подозрением смотрит на миску с едой.

– И что это, спрашивается, такое?

– Это фу-фу, – отвечает Бото.

Один день сменяется другим.

Капитан усердно муштрует свою новую команду, которая радует его своим прилежанием и сообразительностью. Том объясняет мужчинам, как взбираться на верхние реи, ставить паруса и управлять ими, измерять скорость и использовать ветер.

Недели складываются в месяцы, и вот однажды утром Том расталкивает Ньо Бото, который лежит в собственноручно сшитом гамаке.

Когда бы Том ни пришел его будить, он уже не спит. Том по-прежнему не понимает, как ему это удается, но в это утро его занимают совсем другие мысли.

Он помогает Бото подняться на шканцы и протягивает ему подзорную трубу.

– Ты должен хорошенько присмотреться, – шепчет Том, – потому что они еще очень маленькие. Но они там. Капитан показал мне их, прежде чем отправиться спать.

Но Ньо Бото откладывает трубу в сторону и смотрит в морскую даль невооруженным глазом.

– Я вижу их, – говорит он, – я видел их, даже когда спал. Это острова Зеленого Мыса.

Том облокачивается о штурвальное колесо. Наблюдает за Бото, который, прихрамывая, спускается по трапу на палубу и усаживается на фальшборт.

Том идет следом за ним.

– С таким ветром, – говорит он, – ты будешь дома еще до захода солнца.

– Я знаю, – отвечает Бото.

Впервые за все время знакомства с Томом Бото находится в состоянии нерешительности.

– Я понимаю, – шепчет Том, – я очень хорошо тебя понимаю, Бото. Я чувствовал то же самое, когда мы добрались до Невиса.

Ньо Бото прислоняется затылком к мачте.

– Чем ближе мы подплываем, – говорит он, – тем больше становится расстояние между нами, Том. Я чувствую это нутром. Каждую ночь я лежу и прислушиваюсь к поскрипыванию снастей и плеску воды под форштевнем, которые говорят мне, что скоро все закончится. Я спросил Санди, хочет ли она остаться со мной на островах Зеленого Мыса, и она ответила, что хочет. Но я не спрашиваю тебя, Том, потому что твое сердце родом из других мест.

– Вот только не знаю, из каких, – бормочет Том.

– Есть сердца, у которых дом не один, – говорит Бото.

Том смотрит на море и кивает.

– Расскажи мне об островах Зеленого Мыса, – шепчет он.

Бото откидывает голову назад.

– Это форт, – рассказывает он, – с пушками. Ни одно невольничье судно не сможет войти в бухту и забрать наших людей. Но за фортом лежат деревни и поля, загоны с животными и большой дом, где живет король со своей семьей. Это он и его люди построили форт для нашей защиты. Король никогда не забудет ту ночь, когда португальское судно «Святая Елена» отправило своих матросов и солдат на наш остров. Они притворились нашими друзьями. И мы поплыли за ними, а они схватили нас и заковали в кандалы.

– Они забрали его сына, – шепчет Том.

Бото кивает.

– Да, они забрали принца Файсала.

– Но теперь ты вернулся домой, – говорит Том. – И однажды тоже станешь королем, как и твой отец.

Ньо Бото смотрит на маленькое серое колечко, надетое на палец.

– Я помню, как мы лежали в трюме. Они разделили нас по возрасту; я лежал рядом с ним. Я думал, что, пока он с нами, ничего плохого не случится. Но он таял, день за днем жизнь понемногу уходила из его тела, и однажды ночью его не стало. Осталось только его мертвое тело. И это маленькое колечко. Я снял кольцо с его пальца и поклялся, что верну его обратно на острова Зеленого Мыса. Рано утром пришли матросы и забрали мертвых. Они выволокли его за ноги из трюма…

– О ком ты говоришь? – спросил Том.

– Я говорю о принце Файсале.

Бото посмотрел на Тома.

– Мой отец – рыбак, – сказал он тихо. – Но очень искусный рыбак. У него есть своя лодка, и каждое утро он отправляется ловить рыбу вместе с моими братьями.

Ньо Бото взял руку Тома и пожал плечами.

– Я не принц Файсал, Том, я просто Ньо Бото.

Том постоял, погруженный в свои мысли, потом кивнул, словно знал все это с самого начала. Он поцеловал Бото в лоб и улыбнулся, но тут его глазам вдруг почему-то сделалось горячо. Том плакал и смеялся, и на коричневом лице Ньо Бото, на его задумчивом, серьезном лице тоже появилась крохотная, осторожная улыбка.

– Ей-богу, ты – самый большой врунишка на свете, – сквозь смех произнес Том.

– Нет, – ответил Бото, – самый большой – это ты, Том.

Они гребут на каноэ Джанлукки. Булль, Теодора, Санди, Том и Ньо Бото.

Вечер. Тени, словно зубы акулы, вырастают над широкой бухтой, из которой выплывают пять больших лодок.

В каждой лодке сидит по четверо мужчин, и все вооружены.

На берегу виднеется большая группа людей, тоже мужчины. Бото говорит, что таков местный обычай.

– Увидим, – ворчит Булль, погружая весло в воду.

Когда лодки приближаются к ним, их окликают на незнакомом Тому наречии. Бото с трудом поднимается на ноги и отвечает мужчинам на их языке.

Вскоре лодки оказываются бок о бок с каноэ Джанлукки, которое по сравнению с длинными каноэ туземцев кажется совсем маленьким.

Мужчины показывают пистолетами на Булля.

Бото наклоняется вперед и протягивает одному из них маленькое серое колечко.

Это вызывает среди туземцев яростную перепалку, кто-то стреляет в воздух. Том не понимает, что они говорят, но слышит, как снова и снова повторяется имя Файсала.

Булль подмигивает ему и выразительно шевелит бровями.

Они достигают берега, где новость тут же распространяется со скоростью порохового огня. Женщины и дети, молодые и старые шумной толпой несутся к кромке воды, и наконец появляется он. Король островов Зеленого Мыса. Небольшого роста широкоплечий мужчина в белом наряде. На шее у него – золотая цепь, на голове – желтая соломенная шляпа. С его появлением воцаряется тишина.

Том помогает Бото выбраться из лодки и смотрит, как тот, хромая, подходит к старику, кланяется и протягивает ему кольцо.

Король о чем-то говорит с группой престарелых мужчин, которые внимательно изучают кольцо Бото. Потом король берет серое кольцо и поднимает его над головой. Все присутствующие встречают его жест воплем ликования.

Том смотрит на Тео, стоящую рядом с Санди.

Вдалеке начинают бить барабаны, их глухой звук разносится над бухтой.

– Надеюсь, они не канибаллы, – ворчит Булль.

Тео оборачивается к нему.

– В любом случае, – говорит она, – вы можете рассчитывать на должность кока, капитан Булль.

Король и его приближенные направляются к укреплениям. За ними небольшими группами, пританцовывая, следует их свита.

– Они что, забыли про нас? – тихо спрашивает Тео.

– Нет, – отвечает Том и показывает на двух мужчин, которые направляются прямо к ним.

Один из них произносит по-испански:

– Добро пожаловать на острова Зеленого Мыса!

Их разместили в трех небольших хижинах. Каждому дали по чаше с водой, чтобы можно было умыться и привести себя в порядок. Затем их проводили на широкую поляну в лесу, где стоял большой четырехугольный стол, накрытый человек на пятьдесят.

Ужин длился три часа, и кроме многочисленных блюд здесь были танцы, песни, прыжки в воду и речи, смысла которых ни Том, ни Тео, ни тем более Булль не понимали.

Гостей усадили недалеко от короля, и после приветствия он обратился к ним со словами горячей благодарности.

Булль прошептал Тому на ухо, что идея доставить королевского сына на острова Зеленого Мыса оказалась недурна. Король, судя по всему, был очень состоятельным человеком.

Капитан пребывал в превосходном настроении, ел и пил за четверых. Том же все больше наблюдал за Ньо Бото, сидевшим между мужчиной и женщиной, которые, в отличие от остальных, не носили украшений и яркой одежды. Они держались скованно, мало ели и почти ничего не пили.

Тео наклонилась к Тому.

– Странно, что Бото не сидит рядом с отцом, – промолвила она.

– Да, – вздохнул Том, – но теперь я знаю этому объяснение. Я тебе потом все объясню.

Король первым покинул застолье, и, когда он ушел, остальные тоже начали подниматься со своих мест.

Том смотрел на Булля, который, слегка покачиваясь из стороны в сторону, позволил проводить себя до хижины. На прощание он крикнул Тому, что готов получить свое золото утром следующего дня.

Короткое время спустя Том лежал на лавке в хижине и смотрел на потолок из соломы.

Теперь в деревушке было довольно тихо. И только собаки выли на луну да ветер шуршал соломой на крыше.

– О чем ты думаешь? – спросила Тео.

– Ни о чем, – ответил Том.

– Врешь.

– Да, вру. Я ведь самый большой врун на свете.

Тео посмотрела на него.

– А как становятся самыми большими врунами на свете?

– Для этого нужно лишь немного воображения, – ответил Том, – и… еще одна вещь.

– Какая? Расскажи, ирландский полукровка! – улыбнулась Тео.

– Нужно самому знать правду, – пробормотал Том.

Тео села.

– Ну, раз ты такой умный, то, должно быть, знаешь, почему Ньо Бото не сидел на празднике рядом с отцом?

Том долго разглядывал свои ногти.

– Ну почему… Бото сидел рядом с отцом, – пробормотал он.

Тео вскочила и какое-то время стояла спиной к Тому.

Потом улеглась обратно на лавку.

– Что ты сказал?!

– Я сказал, что принц Файсал мертв и что Ньо Бото – сын одного из рыбаков.

Стало тихо. Тео смотрела на Тома с недоверчивой улыбкой.

– Хочешь сказать, ты обогнул полсвета только затем, чтобы вернуть сына рыбака обратно его семье?

– Что-то в этом роде, – пробормотал Том.

Тео хлопнула себя по лбу.

– Да, Том Коллинз, это великий подвиг! Ирландцев не поймешь… Значит, теперь ты лежишь здесь, на островах Зеленого Мыса, без гроша в кармане, такой же нищий, как и тогда, когда ты отскребал столы в таверне на Невисе… Ах ты жалкий полукровка!

Том улыбнулся сам себе.

– Испанцам этого не понять, – пробормотал он и провалился в сон.

На следующий день он пришел в деревню и увидел Ньо Бото, пришивавшего пуговицы к своей новой рубашке. Он сидел рядом с пожилым мужчиной, который явно был опытным портным. Они были так глубоко погружены в свою работу, что совершенно не замечали окружающих.

Должно быть, именно это зрелище убедило Тома в том, что время пришло.

У него оставалось несколько дел, которые следовало уладить, – в частности, он должен был объяснить Буллю, что ему не следует раскатывать губу и ждать много золота в награду.

Большинство рабов с галеона предпочли остаться на островах Зеленого Мыса, но двое-трое из них все же решили вернуться на корабль.

Том отправился проверить старое каноэ Джанлукки, когда неожиданно столкнулся с Санди Морнинг. Возможно, она встретилась ему не случайно, быть может, она следила за ним, потому что внезапно она возникла перед ним и, встав на тропинке, застенчиво улыбнулась.

Том отвел взгляд в сторону и заметил Булля, который, несмотря на ранний час, уже расхаживал вокруг каноэ, приводя его в порядок.

– Рад слышать, что ты остаешься на островах Зеленого Мыса с семьей Ньо Бото, – произнес Том.

Девочка снова улыбнулась и смущенно кивнула, но тут же снова стала серьезной и спросила, вернется ли Том когда-нибудь на Ямайку.

– Разумеется, я вернусь обратно на Ямайку, – ответил Том.

– Быть может, – робко сказала Санди, – быть может, ты однажды встретишь там моих папу и маму?

Том взял ее за руку.

– Конечно же встречу. Обещаю, – прошептал он.

Санди отступила назад, помахала рукой и послала ему воздушный поцелуй. Потом быстро развернулась и убежала прочь, легкая, словно летняя птичка.

Том посмотрел назад и увидел Булля, который стоял прямо за его спиной.

– Что хотела эта малышка? – спросил капитан.

– Попрощаться, – пробормотал Том и внезапно вспомнил то время в «Арон Хилле», когда он, будучи виночерпием, рассказывал кухонной прислуге о том, как охотился на акул. Некоторые из этих историй были правдивы, другие – выдумка от первого до последнего слова. Но малышка Санди Морнинг в своей безграничной доверчивости к жизни принимала их все за чистую монету.

Том внезапно положил руки на плечи капитана и крепко сжал.

– Какого черта, – проворчал Булль, – что это значит?

– Ничего, не беспокойтесь, – прошептал Том и уткнулся лицом в грудь Булля. – Просто иногда надо вот так постоять… обняв кого-то.

– Надо?

– Да, – сказал Том, – надо.

И, глубоко вздохнув, он похлопал Булля по грудной клетке.

– Вот так, теперь мне полегчало.

Они посмотрели друг на друга долгим изучающим взглядом.

– Теперь они все ушли, – вздохнул Том, – и остались жить лишь в моих воспоминаниях. Санди Морнинг, Сахарный Джордж, Тото, Йооп, бедная миссис Бриггз и толстушка Бесси. Не говоря уж о Рамоне Благочестивом. Плоть и кровь стали пеплом, а истории, связанные с этими героями, кажутся уже небылицами. Некоторые из них уже стерлись, как стираются песчаные рубчики на дне моря.

– Но только не я, – проворчал Булль и потрепал Тома по щеке.

– Да, не вы, Булль. И я этому рад. Есть ли у вас дети, господин капитан?

– Этого нельзя исключить.

– Вы когда-нибудь думаете о них?

– Никогда! Я ненавижу детей.

– Вот как? Почему?

Булль приблизил свою здоровенную смуглую рожу прямо к лицу Тома.

– Потому что дети имеют неистребимую привычку становиться взрослыми, – проворчал он.

Том улыбнулся.

– Но только не вы, Булль, – прошептал он. – Вы, конечно, бываете очень жестоки, но при этом сохраняете детское простодушие.

– Ты так считаешь?

– Да, я так считаю.

Булль улыбнулся.

– Значит, я не прогнил насквозь?

Том потянул себя за мочку уха.

– Это мы еще увидим, – сказал он.

– Да-да, потому что у нас есть еще одно небольшое дельце, которое мы должны обстряпать, – сказал капитан. – Предлагаю обсудить его за стаканчиком в моей хижине. Принц ведь сообщил тебе о том, как с нами рассчитается его милость?

– Чья милость?

– Король, Том, король, – Булль мечтательно улыбнулся. – Я говорю о монетах, ты же знаешь.

Том откашлялся.

– А, ну да, монеты, – сказал он. – Совсем о них забыл.

Вскоре они сидели в хижине Булля.

– Вот как пьет пират, – довольно ворчал Булль, вливая в себя стакан за стаканом, – я дрожу от предвкушения и даже почти не чувствую пули в бедре. Давай, Том, расскажи своему старому другу о золоте, я всю ночь не мог заснуть. Глаз не сомкнул.

Том откашлялся и потянул себя за мочку уха.

– Давайте я начну с того, что расскажу вам историю о Рамоне, странным образом прозванном Благочестивым. К жажде наживы он относился с той же беспечностью, что и к правде. Зато у него было золотое сердце. У вас, капитан, тоже золотое сердце, это так же верно, как и то, что мое имя Коллинз. Свет вряд ли видывал человека богаче, чем вы.

Капитан громко расхохотался и поднес свои кулаки к лицу Тома.

– Ах ты разбойник, ирландец ты этакий, не знай я всей правды, я бы решил, что ты собираешься мне сказать, будто нам не светит ни одного чертова гроша. По правде говоря, слушая подобную белиберду, мне хочется палить из всех ружей и звонить в погребальные колокола.

Том улыбнулся капитану едва заметной усталой улыбкой.

– Быть может, нам следует пропустить еще по стаканчику, господин капитан.

– Да, потому что я чувствую, как все мое тело дрожит от предвкушения, – глаза Булля засверкали.

– Предвкушения, Булль?

– Я говорю о доме, который построю на это кругленькое вознаграждение. С пятнадцатью золотыми залами, сверкающим зеркальным кабинетом, четырнадцатью комнатами и кухней, вроде моего прежнего камбуза, где так чудесно пахло свежим тимьяном. У меня будет четыре балкона, по одному на каждую сторону света, все с видом на океан, ибо дворец Булля будет возведен на острове, который я уже выбрал – за его прибой, за его острые скалы и щедрый прилив, который каждый день в одно и то же время оставляет на берегу частицу моря. Ведь то, что малость для океана, – богатство для человека, и мой дом будет ломиться от всевозможных вещей и предметов с затонувших кораблей, и он будет красивее и роскошнее, чем дворец султана. Вот увидишь, люди скажут: «Здесь живет самый богатый человек – Ч. У. Булль. Какое величие, какой размах!» А еще они скажут: «У капитана Булля есть сундук с тремя сотнями пистолетов, по одному на каждого застреленного им мерзавца, а в его покоях висит шкафчик с четырьмя десятками черно-синих пальцев в память о его верных соратниках, которые ходили под его флагом на его гордом бриге». В моем саду будут расти лимонные и оливковые деревья, а на южной стороне я посажу дерево с наисладчайшими гранатами. Как представлю себе все это, так хочется плакать. Наверное, я становлюсь сентиментальным.

– Какая мечта, господин капитан! – с восхищением прошептал Том и прижал руку к груди. – Какой бесподобный полет фантазии! Вы прямо-таки поэт.

Булль откинулся на спинку стула и ответил, что крепкий хмель вообще располагает к поэзии.

Том вздохнул и посмотрел в потолок.

– В этом вы, пожалуй, правы, господин капитан, но скажите, слышали ли вы когда-нибудь историю о зеленом пеликане?

Булль прищурил глаза.

– К дьяволу эту облезлую птицу, – проворчал он, – давай-ка лучше поговорим о золоте.

И капитан в предвкушении потер ладони.

– Поверьте мне, мистер Булль, – сказал Том, – в жизни есть куда более важные вещи, чем этот металл. Как говорится, сколько бы золота ни прятал папа римский в подвалах Ватикана, его церковь будет постоянно желать все больше и больше, ибо пропасть алчности, как известно, бездонна.

Том потянулся за бутылкой, но Булль отпихнул ее в сторону, схватился за свою саблю и взмахнул ею под самым подбородком Тома.

Но вместо того чтобы уклониться, Том подвинулся еще ближе к капитану и заглянул ему в глаза.

– Капитан Булль, – прошептал он, – вы избороздили просторы семи морей, перебили кадетов больше, чем водится крыс во всей Испанской армаде… Правда ли, что вы продали свою душу дьяволу?

– За полгоршка воды и дохлую курицу. Душа, сердце и совесть – все это исчезло у меня в октябрьскую ночь 1627 года, когда я оказался на краю пропасти. В такой ситуации люди не скупятся.

Том взмахнул руками.

– Капитан Булль, – торжественно произнес он, – в эту минуту я предлагаю вам обратно то, что вы потеряли. Вашу чистую душу. Вашу спокойную совесть, вашу гордость. Ребенок, что живет в вас, снова проснется.

– Пой, лгунишка, пой. И как же произойдет это чудо?

Том опустил голову.

– Довольно просто, капитан. Протяните мне вашу руку, и я освобожу вас.

– Освободишь меня? От чего?

– От вашей алчности. Ибо каждый дурак знает, что алчность делает людей слепыми. Это всего лишь один палец, у вас останется еще девять, а это не так мало. Кажется, того парня звали Лаем Синг? Да, именно так. А ваш отрезанный палец мы скормим сельдевой акуле, с которой вы чем-то очень похожи.

– Да что, дьявол тебя побери, может быть общего у меня с этой камбалой?

– Взамен, – продолжил Том, словно не слыша, – вы станете целым человеком с сердцем, гордостью и совестью, такой же чистой, как первый зубик у ребенка. Ибо когда истина выйдет наружу…

Том выдержал небольшую театральную паузу, прежде чем продолжить:

– Ибо когда истина выйдет наружу, вы узнаете, что Ньо Бото не больше принц, чем вы или я, и что он сын самого обычного рыбака.

Булль словно окаменел. Какое-то время он таращился невидящим взглядом в пространство, но вдруг вскочил и взмахнул саблей.

– Мало того, – взревел он, – что золота нет! И я не получу ни гроша за свои труды! Так ты еще хочешь превратить меня в инвалида! Плакали мой дворец и сад с гранатами, мне останутся только четыре десятка черно-синих сосисок и полплошки рома. Нет! Врешь, ирландский негодяй!

Капитан упал обратно на скамью и за шиворот притянул к себе Тома.

– Ты заплатишь за это, Коллинз, ты заплатишь за свой пакостный язык. Никому из живущих под солнцем не позволено насмехаться над. Ч. У. Буллем. Последнего, кто пытался это сделать, я отправил в бесплатный акулий пансион на глубине три морских мили к югу от тропика. Если ты понимаешь, что я хочу этим сказать…

Том уставился Буллю прямо в глаза.

– Я не устаю восхищаться вашим красноречием, господин капитан. Сам же я буду краток. Либо палец номер сорок один, либо дырка между ног.

У Булля мгновенно изменилось выражение лица.

– Что за отвратительные шутки? – прорычал он.

– Ничуть, господин капитан. Как раз сейчас я держу под столом свой кинжал, и он нацелен прямиком вам под живот. Я всегда держу свой нож острым и одним легким движением могу лишить капитана удовольствия спокойно мочиться.

– Да как ты осмеливаешься, сопляк?! Дьявол явно не дремал, когда ты вылезал из чрева своей матери.

– Про дьявола не знаю, но вот на причале лежало семь крокодилов, если это вам о чем-нибудь говорит… Думаю, это было предзнаменованием того, что родится дитя весьма горячего нрава с легкомысленным отношением к чужим жизням и здоровью. Поэтому отпустите мой ворот, отбросьте в сторону саблю и скажите что-нибудь хорошее, что могло бы меня успокоить.

– Ах ты рыжий ублюдок, мерзкая зеленоглазая тварь, да чтобы у тебя руки отсохли и задница отвалилась!

Том прижал острие ножа к гульфику капитана.

– Да, не так я себе все это представлял, – вздохнул он.

– Считай, что ты труп, Коллинз, – лицо Булля исказила гримаса.

– То же самое мне уже говорили бомба из «Арон Хилла» и штурман по имени Мун. – Том прищурил один глаз. – Если вы понимаете, что я хочу этим сказать.

Прошло несколько секунд, и вот – абордажная сабля упала на пол.

Булль отпустил воротник Тома.

– Теперь нам остается сказать друг другу пару добрых слов, – вздохнул Том.

Капитан покрутил головой и заскрежетал зубами.

– К сожалению, я не привык говорить ласковых слов, – прорычал он. – Как ты помнишь, на моем веселом бриге был принят другой стиль общения.

Том пожал плечами.

– Как сказал лысый, когда нашел расческу: «Это мне не подходит». К тому же, надеюсь, вы не забыли, кому обязаны знанием алфавита и радостью чтения?

– Какая радость от того, что я умею читать про гранаты, если моя плоть будет валяться на полу? Ах ты дьявольское ирландское отродье, в твоей пасти живет кобра.

– Ваша лесть никуда не годится, Булль, а мое терпение тает, исчезая, как последние песчинки в песочных часах.

Булль свирепым взглядом обвел хижину, словно выискивая, чем бы ударить этого мерзавца Коллинза, но потом вспомнил про нож под столом и передумал. Против воли его губы раздвинулись в улыбке.

– Если хорошенько подумать, – проворчал он, – то мы провели вместе немало минут, которые даже можно назвать приятными. Вся моя команда (а пираты – парни честные) может подтвердить, что я еще никогда в жизни не смеялся так много, как с тобой, хоть мне часто хотелось вырвать и выкинуть твой язык. Да еще сестрица твоя, которую ты мне навязал! Когда эта девка появилась на свет, дьявол замесил лень с наглостью и щедрой рукой отвалил ей порцию. Но старина Булль не позволял ей портить себе настроение, нет! Он поворачивался к ней своим глухим ухом, а ведь мог наделать из ее кожи ремней, да… Опять же не хочу хвастаться, но все же добавлю, что спас жизнь тощему негру, хотя команда, особенно в штиль, когда время тянется так медленно, охотно позабавилась бы с ним.

– Вы почти спасли свою плоть, – сказал Том, – но хотелось бы, чтобы вы еще немного постарались.

– Не зли меня, – взревел Булль и одним ударом ноги перевернул стол.

В мгновение ока капитан схватил абордажную саблю, но, подняв ее над головой, вдруг замер. Он недоверчиво взирал на предмет в руках Тома, которым тот только что угрожал. Испачканное в красных чернилах перо было сломано в двух местах.

– Что это, дьявол меня побери, значит? Ты угрожал мне пером?

Том развел руками.

– Перо – оружие будущего, – сказал он, – теперь я в ваших руках. Можете делать со мной что хотите – я беден, словно церковная мышь, защитить меня некому – родители умерли, представители закона охотятся за мной, так что терять мне нечего.

– Ты закончишь свои дни в аду!

– Что ж, значит, там и увидимся, – сказал Том, опустив голову.

Но тут вдруг прогремел выстрел, и треуголка капитана слетела с его головы и приземлилась в углу хижины с круглой дыркой посередине.

В проеме двери стояла Теодора с пистолетами в обеих руках.

– В следующий раз, – сказала она, – я прицелюсь получше. Имейте это в виду.

Она отложила пистолеты и взяла все еще ошеломленного Булля за руку.

– Но сейчас не будем ругаться по пустякам, – сказала она. – Мы приглашены на обед к семье Бото. Давайте, капитан, по такому случаю я причешу вам волосы и выберу вшей из бороды!

Они обедают за длинным столом, во главе которого сидит рыбак Бото. Его девятеро детей рассажены по старшинству. Все смеются и поют, и слова Булля про то, что еда могла бы быть повкуснее, а питье покрепче, никому не портят настроения, за столом царят радость и веселье. Праздник заканчивается, когда желтая теплая луна поднимается над силуэтом испанского галеона, стоящего на якоре в бухте.

* * *

Том, Булль и Теодора стоят с Ньо Бото на берегу. Каноэ готово к отплытию.

Тихий, почти безветренный вечер. Волны накатываются на песок с тихим шелестом, похожим на дыхание спящего.

Бото надевает капитану на шею украшение, которое состоит из раковин моллюсков, подобранных по цвету и нанизанных на рыбацкую нить.

– Я что, должен носить эту побрякушку? – возмущается Булль.

– Она принесет вам удачу, – говорит Бото и добавляет: – Если повезет.

Тео получает ремень из крокодиловой кожи и черепаховый гребень для волос.

Она улыбается, прижимает к себе Бото и шепчет что-то ему на ухо, потом поворачивается и идет за капитаном, который в это время тащит каноэ к воде.

На берегу остается только Том. Он стискивает зубы. Его с Ньо Бото разделяет всего четыре фута, достаточно просто протянуть руку. Но он этого не делает.

Взгляд Бото, как всегда, твердый и изучающий, спокойный и немного печальный.

Том знал, что это мгновение когда-то придет, и приготовился к нему. И все же он не может произнести слов прощания, словно кто-то приковал их кандалами к глотке.

Он делает глубокий вдох и беспомощно разводит руками. В этот миг из темноты до него доносится песня. Она звучит отовсюду, и тут же на горных тропинках, словно тысячи светлячков, загораются факелы. Все жители острова – мужчины и женщины, молодые и старые – несут факелы, свет которых, сливаясь, превращается в один длинный огненный поток, текущий в сторону моря.

Вот они достигают берега, и в их песне уже можно различить слова. По коже Тома бегут мурашки.

Факелоносцы выстраиваются за спиной Ньо Бото, и становится видно, как много их собралось. Песня замолкает, и в наступившей тишине Бото делает два шага вперед и берет Тома за руку.

Том пытается улыбнуться, но у него ничего не выходит, и он смотрит на две руки, черную и белую, которые слились в крепком рукопожатии.

– Прощай, Ньо Бото, – шепчет Том, – прощай, мой лучший друг.

Ньо Бото отдает Тому свою красную рубашку и маленькое серое колечко, которое он надевает Тому на палец.

В ту же секунду все факелы гаснут.

Остаются лишь шум прибоя и свет луны.

– Для меня, – шепчет Бото Тому, – для меня ты всегда будешь принцем Файсалом.

Узкое каноэ скользит к большому кораблю.

На носу сидит капитан Булль, в середине – Теодора Долорес Васкес. Том гребет, и все слышат его голос, когда он говорит:

– Давайте я расскажу вам о Жозефине Эль Касто.

Булль оборачивается.

– Пой, лгунишка, пой, – ворчит он, – но я бы лучше послушал о мошеннике из Кадиса, том самом, по прозванию Благочестивый.

– Что ж, господин капитан, – отвечает Том, – как ни странно, это один и тот же человек, но если уж браться за эту историю, то лучше всего начинать с самого начала. Слушайте же. Эта история началась в 1639 году от Рождества Христова, в одну из темных ночей, когда на море вовсю бушевал шторм…

Слова Тома пропадают в шуме волн, потом, подхваченные ветром, ненадолго возвращаются и растворяются в воздухе уже навсегда…