Глава 15. Жозефина Эль Касто

Он сидит на небольшом постоялом дворе в комнатушке под самой крышей, которая протекает, когда дующий с океана пассат приносит дождь. В городе стоит невыносимая жара, но ближе к вечеру воздух свежеет; большие тяжелые капли срываются со стен и потолка и собираются в стоящих на полу щербатых тарелках.

У затаившейся под стрехой сырости хорошо знакомый кислый запах плесени, тепло и влажность, смешиваясь, усиливают приторно-сладкую вонь от гниющих насекомых.

Шуршат тараканы, толстые, как мыши, и наглые, как крысы. Но у того, кто живет в щелях и трещинах старого дома, нет и не было имени – он появляется в сумеречную пору и кормится клещами, которые невидимы для всех, кроме него.

Тома вновь посетил его старый приятель.

Геккон таращится на него с деревянной балки, за которую держится своими маленькими желтыми лапками-присосками.

Том сразу узнает эту всезнающую и чуть настороженную улыбку, хотя геккон давно не удостаивал Тома своим вниманием.

– Хорошо здесь, – говорит геккон, высовывая язычок, – хотя запах мог бы быть и получше.

– От тебя же и пахнет, – вздыхает Том.

– О нет, это всё сырость, не говоря уж о страхе, который стекает по этим стенам. У страха смерти именно такой запах, и исходит он не от дерева, а от нового постояльца.

– Я мог бы запросто разрубить тебя пополам, мерзкая гадина.

– Мог бы, – усмехается геккон, – как нечего делать. Только зачем тебе половинки геккона?

– Заткнулась бы лучше, склизкая тварь, – цедит сквозь зубы Том.

– Извини, я просто подумал, что мое общество как-то тебя взбодрит. Значит, ошибся. Откуда бедной маленькой ящерке знать о людских печалях!

Том встает и почти вплотную приближается к ящерице. Потом переводит взгляд на свои руки.

– Мне уже кажется, что я тоже вот-вот позеленею, – шепчет он.

Геккон спускается вниз по стенке.

– К сожалению, я дальтоник, – говорит он, – но, сдается мне, над тобой нависла угроза, и твоя жизнь снова в опасности.

Том смотрит в окно, разговаривая сам с собой.

– Я достал из потока тьму и подарил этому городу ночь, и из тьмы вот-вот появится пятнистый леопард. Я – пеликан, а Йооп – хищный зверь. Он уже здесь. Тьма выдала меня, и теперь лишь вопрос времени, когда он обнаружит свою добычу.

Том оборачивается к своему гостю.

– Дай мне совет, старина геккон, скажи мне, что я должен сделать, чтобы вновь увидеть мать и сестру.

– Слабой ящерке не подобает давать человеку подобные советы, – язык рептилии трепещет от притворной скромности. – Но если я все же осмелюсь дать совет, который позволит спасти твою драгоценную жизнь, было бы по меньшей мере странно не потребовать за это что-то взамен, не правда ли?

Том прижимается затылком к стене и закрывает глаза.

– Может, мне все-таки остричь голову и подарить волосы тебе? – бормочет он.

– Скромность, конечно, добродетель, но жадность – тяжкий груз.

– Но мне нечего дать тебе взамен, – со стоном отвечает Том.

– Нет, кое-что у тебя есть. Видишь ли, маленькие ящерки вроде меня ничем не лучше остальных животных, которые мечтают лишь о том, чтобы стать похожими на вас, людей. Я удивляюсь, когда вижу, как вы смеетесь, плачете, поете, влюбляетесь. Кровь рептилии всегда прохладна, сердце бьется в одном и том же ритме, и ей не дано познать ни горя, ни радости.

– Чего же ты хочешь, геккон?

– От тебя, чье время истекает, я хочу нечто невидимое – твою душу. Получив ее, я прошепчу тебе на ушко, как выйти из затруднительного положения, которое грозит оборвать столь юную жизнь. Весь город кишит бомбами, и у всех на устах лишь одно имя. Оно звучит повсюду: Коллинз, шепчут улицы. Том, отзываются эхом переулки. Поджигатель, ревет прибой. Друг негров, завывает ветер. Так написано на той петле, что уже свита для твоей шеи.

– Ты хочешь мою душу. Но что я буду делать без души? Кем стану?

– Без души человек не чувствует страха, – геккон выговаривает каждое слово медленно, словно пробуя его на вкус. – Не знает мук совести и тоски по дому. Без души человеку не снятся плохие сны, и он не рыдает над утраченным.

– Тогда моя жизнь, – шепчет Том, – превратится в одну сплошную долгую ночь.

– Научишься жить, как живут ночные звери.

– Я знавал людей, которые совершили подобную сделку, поэтому отказываюсь. Лучше я еще раз увижу, как встает солнце, пусть даже этот раз будет последним. Твоя цена слишком высока, геккон, а твоя жадность будет стоить тебе жизни.

Том выхватывает нож, но, оглядевшись, обнаруживает, что он один.

Прошло три дня с тех пор, как он сбежал из «Арон Хилла».

Он бежал, пересаживаясь со шхуны на шлюп и с рыбацкой лодки на галеон, расплачиваясь не деньгами, а своими талантами и умениями. Ему казалось, что над ним тяготеет проклятие, что пламя, спалившее дотла половину плантации, выжгло у него на лбу: конокрад и поджигатель, который в придачу ко всем своим преступлениям освободил бунтаря Кануно, у которого на уме только одно – как отомстить белым.

Том смотрит на себя в зеркало и пытается вспомнить, когда в последний раз видел свое отражение. Скорее всего, еще дома, в комнате сеньора Лопеса. Потом вспоминает свою недолгую карьеру в качестве виночерпия, одетого в черные бархатные штаны с шелковыми лентами и туфли с квадратными носами. Из зеркала в холле «Арон Хилла» на него смотрел тогда беспечный рыжий паренек с сияющими глазами, смешливый и дерзкий, скорый на язык и уверенный в себе и в успехе своего дела. Имеющий твердую почву под ногами.

Все это теперь осталось в прошлом.

Вместо большого элегантного зеркала, висевшего в хозяйском доме в «Арон Хилле», – заляпанный мутный четырехугольник в бедной рамке. Вместо красивых одежд – чумазые штаны для верховой езды, драная рубашка и грязные сапоги, которые ему велики. Но все же самые большие перемены произошли у него внутри. Прежнего Тома Коллинза с Невиса больше нет. Он вытянулся и возмужал, и уже не улыбается, как прежде. Но больше всего изменился его взгляд.

Том смотрит на свое отражение так, словно оно принадлежит кому-то чужому и этот чужой изучает его теперь с сомнением, недоверием и грустью. Рыжие волосы потемнели и прилипли к голове, словно корка засохшей крови.

– Они ищут меня, – произносит худой рот. – Гонят меня, как зверя. Семеро жаждущих мести бомб с Йоопом ван дер Арле во главе. И они не успокоятся, пока не найдут меня. Не уснут, пока не расправятся со мной. Мое имя уже стоит на том столбе, на котором будет болтаться мое тело. В этом городе не так уж много рыжеволосых юнцов, и, хотя лошадь и прежняя одежда проданы, моя грива и мои зеленые глаза выдают меня с головой. И суток не пройдет, как пробьет мой последний час. Город кишит матросами, боцманами и доступными девками, которые за стакан рома охотно укажут бомбам комнатушку под крышей, где сидит беглец, вооруженный лишь кожаным амулетом и ракушкой с Невиса, которую давным-давно подарила ему девушка по имени Теодора Долорес Васкес. Она была известна своим острым языком и имела плохую привычку забирать подаренные ею вещи обратно. Для этой ракушки она сделала исключение, быть может, потому, что на свете таких ракушек миллионы, а может, наоборот, потому что эта – особенная. С Теодорой никогда ничего не знаешь наверняка.

– В такие времена, как сейчас, – говорит Том сам себе, – надо гнать от себя прочь суеверия, мрачные мысли и тоску по дому.

Но проходят еще одни сутки, а Том все сидит на полу и, бездумно пялясь в пространство, проклинает свою судьбу, свое невезение и свой характер – ведь, по правде говоря, все могло бы быть совсем иначе. Вместо того чтобы делить эту убогую комнатушку с крысами, жуками и тараканами, он мог бы сейчас полеживать себе на соломе в «Арон Хилле», сытый и довольный, и слушать, как его хвалят Йооп и мистер Бриггз. Том представляет, как он, сложив руки за спиной и выпятив грудь, стоит перед письменным столом с руинами собора Святого Павла и плантатор, переполняемый благодарностью к скромному ирландскому парнишке, обращается к нему с пылкой речью:

– От имени моей жены и себя самого – да что там! – от имени всей плантации я хочу сказать тебе спасибо, Том Коллинз. Спасибо тебе за твой неоценимый вклад! Без твоей помощи все бы сгинуло в огне, без тебя Сахарный Джордж и Кануно все еще были бы живы.

Том отвешивает поклон и получает в награду монету. Следом герой оказывается в покоях Сары Бриггз. Та благодарно ему улыбается и просит занять место рядом с ее постелью. Сегодня она будет читать ему, а не наоборот. Том закрывает глаза, и у него появляется такое чувство, словно он знает весь Псалтырь почти наизусть.

Но ничего этого не будет. Его чертов упрямый нрав сорвал все его планы. И теперь он сидит здесь, на полу, почти засунув голову в петлю, зная, что жить ему осталось всего несколько дней. Деньги кончились, их хватило только чтобы заплатить за ночлег, одежду и пару поношенных сапог, потому что в Порт-Ройале не принято ходить босиком.

Он переводит взгляд на дверь, запертую на крюк. Взрослый мужчина легко вышибет ее одним ударом.

Том прижимается ухом к стене.

Вечереет, и народ начинает стягиваться в таверну, где до ночи пьют, горланят песни и ведут бесконечные разговоры. «Розовый поросенок» – излюбленное место для моряков, желающих наняться на корабль.

Том смотрит поверх городских домов на длинную линию горизонта, за которую только что зашло солнце. Надежда найти шхуну, которая сможет забрать его в море, медленно тает с каждой минутой.

Том принимается собирать вещи, понимая, что больше не может оставаться в Порт-Ройале. Вскоре он уже спускается по лестнице и, разыскав трактирщика, рассчитывается с ним. Трактирщик – славный малый, и Том в придачу к ночлегу получает еще и ломоть хлеба на дорожку. Совсем неплохо для того, кто собирается пуститься в путь ночью.

Вскоре он уже сидит в полумраке в самом дальнем углу зала и равнодушно следит за представлением, которое совсем его не забавляет. Какой-то мужик, переодевшийся в женскую одежду и именующий себя Жозефиной Эль Касто, вальсирует по сцене и, кривляясь, поет высоким писклявым голоском. На женщину он совсем не похож. Волосатые ноги, крупное тело и черная повязка на глазу совершенно этому не способствуют. Возможно, именно это и веселит народ, а быть может, все дело в песне, которую поет мужчина. Он просит публику подпеть ему, и та охотно подхватывает куплет.

Том придвигается поближе к сцене. Вряд ли ему скоро представится возможность посмеяться, поэтому, пока есть время, почему бы не расслабиться и не начать подпевать вместе со всеми?

Здоровяк в женской одежде проделывает пару уморительных танцевальных па и, подмигнув своим единственным глазом, принимается напевать куплеты про то, как он бросает семью и уезжает странствовать по свету, публика хором подхватывает припев.

Народ залезает с ногами на скамейки, и Том понимает, что эта Жозефина Эль Касто обладает прирожденным талантом смешить людей. Том ведет себя как все остальные и кидает соленые орешки и зерно на сцену, где Жозефина вдруг падает и принимается смешно ругаться. Все это тоже часть представления. Настроение у Тома отличное.

Он беззаботно смеется. Вот он сгибается в очередном приступе хохота и вдруг цепенеет: в проеме двери стоит Йооп ван дер Арле и смотрит прямо на него.

В этот момент все собравшиеся дружно стукают кружками об стол и вместе с Жозефиной ревут припев.

Йооп не один. С ним Франц Брюгген, и вдвоем они бросаются вперед. Красные глаза голландца горят триумфом и жаждой мести. Он расталкивает людей – кто-то падает, но Йооп ни на секунду не останавливается и не спускает глаз с Тома, который бежит от него в другой конец зала, но спотыкается о стул, падает, поднимается, снова спотыкается и, обогнув стол, прижимается к стене. Брюгген опережает Йоопа и уже тянется к Тому, пытается его схватить, рвет рубашку и, выругавшись, выхватывает нож. Том изворачивается, падает на колени, хватает стоящий на столе кувшин и, не обращая внимания на удивление хозяина кувшина, с размаху бьет Брюггена по лицу. Франц Брюгген опрокидывается навзничь – из его рассеченной брови хлещет кровь.

Тут появляется Йооп. Но у Тома есть преимущество: он знает таверну и куда лучше ориентируется в ее коридорах. За считаные секунды Том взлетает по задней лесенке, слыша, как голландец дышит ему прямо в спину, заворачивает за угол, падает и снова встает. Йооп уже совсем близко и протягивает руку, чтобы схватить Тома, но тот, как кошка, делает кувырок через себя и на мгновение оказывается прямо под голландцем.

В этот момент дверь соседней комнаты резко распахивается и со всего размаху бьет по Йоопу, а в коридоре появляется дама весьма крепкого телосложения. Ее пронзительный крик разносится по всему дому. Привлеченные шумом, в коридор высыпают остальные постояльцы. Растерявшийся Том юркает в комнату, где какой-то мужчина, сидя на постели, снимает с себя парик.

Том видит Йоопа в проеме двери и хватает абордажную саблю, висящую на столбике кровати.

– Коллинз, ты труп!

Йооп захлопывает дверь прямо перед носом вопящей дамы.

– Выбирай, либо ты сдаешься сейчас, добровольно, либо получишь хорошую трепку. Тебе конец. Нас двадцать человек, а ты один. Вдобавок мистер Бриггз пообещал за тебя хорошую награду.

Йооп улыбается.

– Миссис Бриггз, которая возлагала на тебя такие надежды, хватил удар. Что же касается Сахарного Джорджа и твоего приятеля Кануно, то еще до исхода ночи они будут болтаться каждый на своей веревке. Давненько у нас не было столько неприятностей из-за одного человека. Поэтому мне доставит особую радость собственноручно содрать с тебя шкуру, да еще и получить за это награду. Хотя работу, которая приносит мне удовольствие, я готов делать даже бесплатно.

И Йооп перешагивает через кровать, на которой с курчавым париком в руках сидит незнакомый мужчина, переводя изумленный взгляд с одного незваного гостя на другого.

– Рад слышать, что вы до сих пор не поймали Джорджа, – злорадно шепчет Том.

Йооп качает головой.

– Я был слишком низкого мнения об ирландцах, – цедит он сквозь зубы, – но это лишь потому, что раньше мне не доводилось встречать Тома Коллинза, этого рыжеволосого дьявола. Подумать только, и эта змея была допущена в спальню самой госпожи! Своим раздвоенным языком он читал ей Священное Писание, а сам в это время обдумывал заговор с неграми. Под этой бледной кожей, должно быть, скрывается совсем другая расцветка – худшая из всех возможных, которая бывает только у тех, кто предает своих хозяев и настраивает черных против белых. Ты поплатишься за свои дела, Коллинз, и пусть это послужит хорошим уроком для тех, у кого бродят в голове подобные мысли. Тебя ждет страшная смерть.

Том, согнувшись, пятится назад, упирается в стену и видит качающуюся перед лицом плетку-девятихвостку.

Тут дверь распахивается.

На пороге появляется Франц Брюгген. Из его правой брови хлещет кровь, а в глазах горит свирепая злоба.

– Дай мне с ним разделаться, – рычит он.

Йооп ван дер Арле с улыбкой смотрит на Тома.

– Хочешь, отдам тебя Францу?

С торжествующим смехом голландец уступает место Брюггену, попутно скидывая с постели мужика с париком и пинком отправляя его к двери, которая с грохотом за ним захлопывается.

Теперь в дело вступает Франц. Он вытаскивает нож.

Том бросает взгляд на окно – он знает, что там, внизу, крыльцо с нависающим над ним козырьком крыши. Мгновенно оценив ситуацию, Коллинз резко отскакивает вправо. Но он просчитывается. Франц Брюгген неожиданно делает выпад. Нож свистит мимо уха Тома и вонзается в стену. Рука Брюггена тянется к пистолету за поясом. И в этот момент Том делает взмах абордажной саблей, и та легко, как нож в масло, входит в тело бомбы. У Брюггена меняется выражение лица, он судорожно хватается за горло, и его руки окрашиваются кровью.

Стоящий позади него Йооп быстро понимает, что к чему, и, пока Брюгген медленно оседает на пол, голландец оказывается уже около окна. Но Том ждал этого. Перепрыгнув через умирающего Брюггена, он распахивает дверь и выскакивает в коридор.

У Тома десять метров форы, но, как назло, коридор забит людьми, которые кричат, перебивая друг друга. Йооп ревет, перекрывая шум толпы, и вновь бросается в погоню.

Том пулей сбегает вниз по маленькой узкой лесенке, проскакивает лестничный пролет и, помедлив, распахивает дверь в какую-то комнату. Влетев внутрь, он захлопывает ее и оказывается лицом к лицу с Жозефиной Эль Касто. Мужчина, все еще одетый в женское платье и парик, внезапно зажимает своей рукой рот Тому.

Том бьется, пытаясь вырваться, но мужчина держит его крепко.

Снаружи слышится топот сапог. До Тома доносится голос Йоопа, отдающего приказания своим людям. На мгновение становится тихо, и тут дверь начинает сотрясаться под градом ударов.

Том смотрит в глаза фальшивой тетке, которая толкает его за занавеску. Потом она поправляет свое одеяние и стремительным движением распахивает дверь.

– Ох уж эти мужчины! Никак не дают мне покоя, – кокетливо щебечет Жозефина Эль Касто.

– Мы ищем рыжеволосого мальчишку, – доносится голос Йоопа.

– Ой, да что вы говорите, – смеется Жозефина, – уж я-то знаю, кого вы ищете.

– Закрой пасть, девка, и выметайся отсюда побыстрее, нам нужно осмотреть комнату.

– Что ж, милости прошу.

Том слышит, как внутрь врываются люди, и видит свою тень на тонкой ткани занавески. Он стремительно оглядывается и замечает большую тряпичную куклу, с которой совсем недавно вальсировала Жозефина. Та лежит на комоде со своей вечной радостной улыбкой на лице, пялясь глупыми глазами, нарисованными на грубой мешковине. Том молниеносно выхватывает нож и отрезает кукле голову. Вытряхнув из нее солому, он натягивает опустевший кусок мешковины себе на голову и, переодевшись в кукольное платье, усаживается в углу.

Через секунду занавеска отдергивается.

Том узнает запах табака, который курит Йооп, и слышит, как голландец открывает комод.

Том сосредотачивается на дыхании, благодаря Бога за свои хорошие легкие, но пульс может выдать его, и тут лицо Йоопа оказывается совсем близко. Том слышит тяжелое дыхание голландца. Тот смотрит прямо в нарисованные на мешке голубые глаза куклы и достает нож.

В этот момент издалека доносится крик:

– Он здесь! Йооп, он внизу, в зале!

Через секунду мужчина исчезает. Громко хлопает дверь.

Том выдыхает и, стянув с себя мешок из холстины, вытирает лоб. Отдернув занавеску в сторону, Том подскакивает к маленькому окошку и смотрит вниз, на задний двор таверны.

Он прикидывает расстояние до земли, молясь, чтобы ноги его не подвели, и вдруг за спиной раздается голос фальшивой Жозефины:

– Нет, Том, подожди! Не надо!

На короткое мгновение Том чуть не теряет сознание, потом оборачивается и во все глаза смотрит на мужчину, стягивающего с себя женский парик.

– Рамон, – шепчет Том и все-таки теряет сознание.

Очнувшись, он понимает, что лежит на лавке в комнате Рамона. За окном – глубокая ночь. В таверне тихо.

Сам Рамон в своей обычной одежде сидит рядом и, широко улыбаясь, смотрит на Тома.

– Я должен тебе сказать… – стонет Том и пытается встать, но теряет равновесие и валится обратно на лавку. Какое-то время он лежит, закрыв глаза рукой, и что-то бормочет. Рамон наклоняется к нему.

– Дай-ка мне на тебя посмотреть, Том Коллинз, – произносит он мягко.

– Конокрад Том Коллинз, – поправляет его Том со вздохом.

В здоровяке-испанце все клокочет от смеха.

– Да, дров ты, похоже, наломал немало. А в этих краях вешают и за меньшее.

Рамон становится серьезным и пристально смотрит на Тома.

– Да, – бормочет он, – ты изменился. Мальчишка, которого я знал, исчез. Ты теперь совсем другой человек. Твои руки выросли и окрепли, но глаза остались все такими же зелеными, как море у берегов Невиса. И это радует старого Рамона. Значит, в глубине души ты все такой же.

Том сел.

– Боюсь, про тебя не скажешь то же самое, – вздыхает он, – но ты спас мне жизнь.

– Теперь мы квиты, Том. Судьбе было угодно, чтобы наши пути пересеклись. Какая невероятная удача!

Том корчит гримасу.

– Насчет удачи не знаю, – качает он головой. – Меня ищут по всему городу.

Рамон засмеялся.

– Что же мог натворить рыжеволосый мальчишка вроде тебя?

– Так ты ничего не слышал? Я украл двух лошадей. Лучших скакунов мистера Бриггза.

Рамон лишь плечами пожал:

– Пустяки, они их найдут.

– И освободил двух рабов.

– И их найдут. Выше голову, Том.

– Один из них поджег поле сахарного тростника и спалил половину «Арон Хилла».

– Что ж, они вырастят новый тростник.

Том округлил глаза и постучал себя по лбу.

– Ты с ума сошел, Рамон. Ты не знаешь их законов. В «Арон Хилле» можно запросто схлопотать по шее лишь за одно появление в хозяйском саду.

– Главное, что ты никого не убил.

Том поднял голову.

– Час назад, – произнес он, – я перерезал горло бомбе. Вот этой самой абордажной саблей. Вот так! – и Том резким движением показал, как он это сделал.

Рамон задумчиво потянул себя за мочку уха.

– Давай тогда еще раз с начала. Итак, ты украл двух хозяйских лошадей, затем освободил двух рабов, которые подожгли плантацию, после чего сбежал, и закончилось все это тем, что ты перерезал горло белому бомбе. Я все правильно изложил?

Том кивнул.

– Думаешь, меня теперь повесят? – голос Тома сорвался.

Рамон надул губы.

– Если повезет. Но есть и другие методы, куда менее приятные.

– Спасибо, ты меня успокоил, – Том бросил на испанца сердитый взгляд.

Рамон усмехнулся, резонно заметив, что это же не его собираются вешать. Том подошел к маленькому оконцу.

– Как ты думаешь, они все еще там? – пробормотал он.

– Ты их сильно разозлил. Они ищут тебя повсюду. Порт-Ройал похож сейчас на растревоженный улей.

Мир меняется, – продолжил Рамон, – и нам, испанцам, следует постоянно быть начеку, потому что англичане теперь не те, что прежде. Они рычат и больно кусаются. Проклятые британцы хотят забрать себе всю Ямайку. Строят форты, назначают своего губернатора и после этого считают, что имеют право обращаться с нами как с собаками. Догадываешься, что они сделают с ирландским конокрадом, поджигателем и убийцей?

Том опустил голову.

– М-да, зарезать белого бомбу, – вздохнул Рамон, – хуже не придумаешь! А тут еще плантация сгорела и негры разбежались кто куда без надзора и кандалов. Как такое могло случиться, что маленький славный мальчик Элиноры Коллинз перерезал горло большому белому бомбе?

– Ты не знал Франца Брюггена, – со стоном ответил Том, – если бы ты только видел, как он обращался с чернокожими.

– С чернокожими, Том? Надеюсь, ты не стал сентиментальным слюнтяем?

– Вовсе нет. Но его нужно было проучить. Избить другого человека только потому, что он… Знаешь, иногда, во сне, я вижу ее, малышку Санди Морнинг. Мы продали ее, Рамон, продали! Здесь, в городе, на рынке. Ее мать…

Том спрятал лицо в ладонях.

– Мы разбили ей сердце.

– Мы все еще говорим о рабах, Том?

– Мы говорим о бомбах.

– Это я понял. Но ты, кажется, сказал «другого человека»? Ты имел в виду раба?

Том махнул рукой и сменил тему разговора.

– У нас с тобой еще остались счеты. Это ты наплел с три короба и отправил меня в «Арон Хилл». Бог все видит, Рамон, и он знает, что из-за твоей лжи пролилась кровь.

Рамон прижал руки к груди и закатил глаза.

– Вот это да, – простонал он, – значит, это Рамон виноват в том, что ты прирезал белого бомбу, поджег плантацию и освободил двух рабов. Господи Иисусе, Пресвятая Дева Мария, что еще я услышу из уст этого ребенка? Что ж, я готов взять на себя часть твоей вины, но прежде ты хорошенько выслушаешь то, что я тебе сейчас скажу. Ибо кто еще возьмется спасать жизнь мальчишки, которого приговорили к виселице?

– Половина Бибидо, – процедил Том сквозь зубы, – моя собственность. Давай лучше поговорим о нем.

Рамон обнял Тома и прошептал ему в ухо:

– Из всех моих грехов этот – самый малый. Ты тоже много чего наворотил, но по сравнению со мной ты чист как агнец. Едва ли отыщется такой проступок, которого не совершил бедняга Рамон. Отчего, думаешь, я ряжусь в женские одежды и веду себя как идиот? Но ты, Том, сделан из другого теста. Хотя твои руки в крови и ты все еще кожей чувствуешь тепло украденной лошади, в душе ты неиспорченный мальчик. Я вижу это по твоим зеленым глазам, а они не могут лгать.

– Давай проверим. Они солгут тебе!

Рамон улыбнулся.

– Настоящий лжец никогда так про себя не скажет. Ах, Том Коллинз, ты стал для Рамона маленькой лучистой звездочкой на безотрадном небосклоне жизни. Увидев тебя в первый раз, я подумал: этот парнишка…

– Меня не интересует, что ты там подумал, – резко оборвал его Том. – В том, что сейчас надо мной нависла тень виселицы, виноваты двое людей, которых я, если бы знал, чем все это обернется, ни за что бы не вырвал из пасти смерти. Будь проклят тот день, когда я встретил тебя, Рамон. Ты лгал даже перед лицом смерти!

– Ты несправедлив ко мне, Том.

– Где Бибидо? Отвечай!

Рамон вздохнул.

– Этот парнишка, которого ты зовешь Бибидо, скорее всего, сейчас в Бразилии, если не откинул копыта на какой-нибудь кофейной плантации здесь, на Карибах. Негры такого телосложения, как он, долго не протягивают, ты должен был в этом убедиться. Давай смотреть правде в глаза, Том, этот парнишка больше никогда в своей жизни не увидит острова Зеленого Мыса, а уж мы с тобой и подавно.

– Черт бы тебя побрал, Рамон! Дьявол! Я мог бы стать богатым! Я мог бы выкупить таверну и отдубасить сеньора Лопеса. Может, ты вообще придумал всю эту историю? Ты врешь с такой легкостью, что уже сам едва отличаешь ложь от правды. Посмотри на меня! Скажи, то, что Бибидо – сын богатого человека, – это правда или твоя очередная фантазия? В этот ночной час ты должен сказать мне правду. Что еще ты от меня утаил?

– Ох-хо-хо, – вздохнул Рамон, – моя история – это самая что ни на есть правда. Бибидо действительно сын короля, но, дорогой Том, давай смотреть правде в глаза: насколько хорошо ты знаешь океан?

– Как свои пять пальцев.

– Что ж, у тебя весьма длинные пальцы, потому что острова Зеленого Мыса находятся бесконечно далеко отсюда. Новые морские карты, которые можно достать в Порт-Ройале, достаточно надежны, и если ты так же, как украл лошадей, украдешь корабль с двумя сотнями пушек и тремя сотнями солдат на борту, то окажешься на островах не раньше чем через три месяца…

– Ты украл его, Рамон, ты похитил его у меня, хотя я спас тебе жизнь!

– И теперь мы квиты.

– Я еще не получил той награды, что ты мне обещал.

– Черт, какой же ты все-таки зануда, – Рамон топнул ногой. – Целый город стоит на ушах, все бомбы ищут этого ирландца; еще до рассвета они притащат сюда целую свору своих мерзких псов, и я бы не хотел тогда оказаться на твоем месте. А ты сидишь тут, понимаете ли, и болтаешь всякий вздор о негре, который исчез два года назад. Жозефина поражена, Том. Ты ранишь ее сердце.

– Ох, Рамон, ну и мутный же ты человек – аж голова идет кругом. Ей-богу, в твоем партнере по танцам и то больше порядочности.

Смахнув слезу, Рамон взял Тома за руку.

– Позволь старому грешнику вроде меня совершить в своей жизни последнее доброе дело. Мне уже недолго осталось – совсем скоро я предстану перед Создателем.

– Какие слова! Верно, из какой-нибудь дешевой пьески?

– Да-да, смейся над умирающим.

– Успокойся, Рамон, все мы тут не бессмертные. А что до тебя, то ты еще тысячу лет будешь бродить по свету и смеяться правде в лицо. Ты небось уже давно мать свою заложил за гроши и душу продал за стакан рома. Жди от тебя добрых дел, как же! Да я скорее поверю в сказку про осла из Андалусии, у которого из задницы сыпались серебряные слитки.

В ответ Рамон отбросил крышку сундука и извлек оттуда целую охапку пестрых платьев, составлявших, по всей видимости, гардероб красотки Жозефины.

– Про мать – это было грубо, – произнес он, – но я, так и быть, стерплю. Смотри сюда, в этой одежде ты сможешь незамеченным выбраться из Порт-Ройала.

Том недоверчиво уставился на здоровяка-испанца.

– Ты решил, что я оденусь как девчонка?

Рамон кивнул.

Том погрозил кулаком.

– Только через мой труп.

– Такое тоже возможно.

– Дай мне стакан рома.

Рамон всплеснул руками.

– Да какой тебе ром, малыш? Как ты думаешь, что сказала бы на это твоя мама?

– Ее здесь нет, а мне срочно нужно пропустить стаканчик.

Рамон подтолкнул Тома к окошку.

– Прежде всего ты должен оставаться трезвым. А теперь слушай, что скажет тебе старина Рамон: на рассвете мимо этих берегов проследует испанский галеон. Он называется «Плавучая крепость», но все зовут его Caballito del Diablo. Роскошный корабль. Он везет домой, в мою родную Испанию, ацтекское золото. В этой таверне живут два итальянских матроса, которые собираются наняться на судно, когда оно бросит якорь, чтобы пополнить запасы пресной воды. В гавани есть лодка, которую Рамон держит наготове на тот случай, если возникнет подобная ситуация. Ты ведь знаешь, Том, у нас, у крыс, всегда есть запасной выход. Эта испанская «Стрекоза» – твое спасение. Если ты послушаешься меня и сделаешь все как надо, то еще до захода солнца окажешься далеко от этих берегов и от той веревки, что уже свита для твоей шеи.

– Но я вовсе не собираюсь отправляться в Испанию, – проворчал Том, – я хочу обратно домой, на Невис.

– Прежде всего тебе нужно скрыться. Что ты будешь делать потом в открытом море, мне неинтересно, – остается уповать лишь на Бога и твою дерзость. Скорее натягивай на себя эту одежду. И придется побриться – у тебя пушок на подбородке. Этот желтый парик и немного помады дополнят твой маскарад, и совсем скоро непорочная Жозефина и кривоногая Анастасия покинут этот гостеприимный кров.

 

Глава 16. Viva España

[10]

Тонкий серп луны повис в небе. Под покровом тьмы они двигались по городским улицам. Том пытался идти в ногу с красоткой Жозефиной, которая, виляя бедрами, словно до сих пор была на сцене, быстро семенила вперед мелкими шажками.

В ночное время Порт-Ройал был еще хуже, чем днем. Казалось, тьма обладала особой притягательной силой для человеческих существ, которые в силу своей профессии избегали дневного света. Они перемещались по одному или небольшими группками, высматривая легкую добычу.

Кроме грабителей были здесь также самые обычные пьяницы, которые переползали из одного кабачка в другой, все как один без гроша в кармане, а потому не представляли никакого интереса для ночных воров.

Том с Рамоном избрали маршрут, проходивший через самые опасные кварталы города. В конце концов, если выбирать между грабителями и белыми бомбами, то первые выглядели куда предпочтительнее.

Пока все шло хорошо – настолько хорошо, что Рамон внезапно ощутил острое желание что-нибудь спеть.

Испанец остановился под каменной аркой и запел. Усиленный эхом голос разнесся по длинной узкой безлюдной улице – все двери заперты, все окна на запорах. Свет редких фонарей не разгонял, а, кажется, еще больше сгущал темноту.

Рамон растроганно высморкался.

– Тебе обязательно надо искушать судьбу? – проворчал Том.

– Такова моя судьба, дорогой Том, – прошептал испанец, – чем ближе я к смерти, тем острее чувствую жизнь. Меня не берут ни чума, ни болезни, не-е-ет, Рамона остановит только пуля, и то же самое касается красотки Жозефины. Ведь мы созданы из одного теста.

Помолчав немного, Рамон посмотрел на Тома глубоким задумчивым взглядом.

– Мне не хватает плети, – прошептал он, – ударов плети по спине.

Том покосился на него, припоминая, как испанец еще на Невисе избивал сам себя ремнем сеньора Лопеса.

– Почему ты делаешь это? – спросил он. – Зачем стремишься причинить себе боль?

– Боль, – ответил Рамон, – единственное, что может облегчить мои муки, причиняемые нечистой совестью. Как смешно это звучит – нечистая совесть. Словно мы говорим о нечистой воде, нечистой одежде или нечистой коже.

Помада на губах Рамона размазалась, и от этого лицо казалось несчастным и потерянным.

– Я обманул столько разных людей, – прошептал он, – а они ведь возлагали свои надежды на Рамона, Виктора, Хуана, Гуго и Альберто, не говоря уж о красотке Жозефине и Жаке Эмиле Морте. Я родился не под одной, а под тысячью звезд и оттого жил под тысячью имен. Я не помню свою мать и не знаю, кем был мой отец. Вот так и получилось, что Рамон из Кадиса вырос пройдохой, который меняет свои лица как перчатки. У меня мало талантов и мало возможностей, но я рано понял, что ложь – мое призвание. Я воровал, грабил, обманывал, отрицал содеянное и оплакивал потерянное. А чтобы низость моя стала еще более очевидной, назвался Благочестивым.

Рамон улыбнулся и дотронулся своей рукой до щеки Тома.

– Жизнь – она как гончарный круг: если вначале допустишь хоть небольшой перекос, то и весь кувшин выйдет перекошенным.

В темном переулке было довольно тихо. Рамон стянул с себя парик.

– Я бы очень хотел стать тебе отцом, Том. Я мечтал об этом на Невисе! Но как избавиться от собственной тени? Это можно сделать лишь в темноте. Постарайся, чтобы твоя жизнь, Том, не перекосилась, как моя, чтобы ты не закончил свои дни одноглазым старикашкой с ранами на теле и в душе. Черт возьми, как же я испоганил свою жизнь!

– Никогда не поздно все изменить, – пробормотал Том.

– Видишь ли, мой час пробил, – Рамон водрузил свой парик на место. – Через день станет поздно что-либо менять. Скоро все закончится. И этот перекошенный кувшин расколется. Если бы я не встретил тебя, Том Коллинз, я бы никогда не понял, насколько я испорченный человек. Такие вещи можно увидеть лишь в чистом, незамутненном зеркале.

Рамон одернул платье.

– Значит, таков мой жребий, – вздохнул он, – быть спасенным из воды, чтобы принять из рук судьбы заслуженное наказание.

Том бросил взгляд поверх плеча Рамона. В арку вошел какой-то мужчина.

Он появился из темноты с таким видом, словно поджидал их. Его лицо выражало неколебимую уверенность в собственных силах.

Мужчина с видом мрачной решимости остановился перед Рамоном, который писклявым голоском Жозефины попросил его убираться прочь с дороги. В ответ незнакомец оторвал испанца от земли и поднял его на полметра в воздух.

– Будь ты хоть мужик, хоть баба, хоть сам черт в юбке, – проворчал мужчина, – а давай гони монету за проход по мосту.

– Но я не вижу здесь никакого моста, – прощебетала Жозефина.

– Видишь или не видишь – гони монету, – огрызнулся мужик.

– Сначала поставь меня на землю.

Мужчина отбросил от себя Жозефину и плюнул под ноги Тому.

– Свои денежки я держу в чулке, – проворковал Рамон.

– Давай шевелись, если жизнь дорога, – поторопил мужик.

Рамон грустно улыбнулся.

– К сожалению, нет.

В чулке лежал камень, и он попал точно в цель. Все произошло во мгновение ока. Секунду грабитель стоял, словно размышляя над какой-то важной проблемой, потом рухнул плашмя на землю.

– Будет знать, как приставать к беззащитной женщине, – покачал головой Рамон.

Том поднял голову и посмотрел на светлеющее на востоке небо. По плану он должен был еще до рассвета покинуть город и спрятаться на берегу под лодкой Рамона. Он готов был пролежать под ней целую неделю, если это могло спасти его от бомб.

– Прежде чем расстаться, мы могли бы пропустить по стаканчику, – Рамон покосился на близлежащую таверну, где последние ночные посетители, судорожно хватаясь руками за столы, пытались встать на ноги.

– Сейчас не время, – отрезал Том.

– По глоточку, на прощание. Ради Жозефины.

– Ну а если действительно на прощание, тогда уж не в женской одежде, – и с этими словами Том снял с себя платье и стянул парик.

Они шагнули внутрь.

Внутри было темно и мрачно, как и во всех заведениях подобного рода.

– Эй, уважаемый, подайте-ка нам два стакана рома и кружку пива, чтобы промочить горло, – обратился Рамон к хозяину.

Когда заказ принесли, Том спросил Рамона про лодку.

– Ее легко узнать, – Рамон сделал большой глоток из стакана, – у нее на боку надпись «Альфредо», это имя предыдущего владельца. Да пребудет с тобой Господь, Том, будь здоров и прощай. Дружба с тобой станет самым светлым воспоминанием в моей жизни.

В этот момент из переулка послышался какой-то шум.

– Где вы, люди добрые? Сюда-сюда, люди добрые, – донеслось до них чье-то пьяное бормотание.

Дверь толкнули.

Том быстро опустил голову.

Рамон посмотрел на вошедшего.

– Ты его знаешь? – прошептал он.

Том кивнул.

– У него кличка Волк, но его настоящее имя – Пьер. Он один из бомб в «Арон Хилле».

Вскоре Волк вышел, но его лошадь осталась стоять у входа.

– Думаю, нам пора уходить, – прошептал Том.

– Тогда лучше воспользуемся задней дверью, – и Рамон поднялся из-за стола.

Том тоже встал, но, оглянувшись, прирос к месту. В дверях кабака стоял Йооп ван дер Арле собственной персоной, а за его спиной маячили головы еще трех бомб.

– У терпеливого рыбака всегда клюет, – произнес голландец и победно ухмыльнулся.

Том бросился вдогонку за красоткой Жозефиной, которая нашла дорогу и теперь резво мчалась вверх по узкой лесенке.

Добежав до первой площадки, испанец остановился и сорвал с себя юбку.

– Скорее, Том, – крикнул Рамон, – беги наверх!

– А ты?

– Я останусь здесь и побеседую с твоими приятелями.

– Черт побери, они убьют тебя!

– Убирайся, Том Коллинз, – Рамон повелительно взмахнул рукой, – убирайся скорее, и дай бог прожить тебе до ста лет и нажить дюжину счастливых детишек.

В этот момент к лестнице подскочил Йооп. Он замахнулся абордажной саблей на Рамона, но тот отпрыгнул в сторону и обнажил свой кинжал.

Том услышал за спиной выстрел, метнулся в сторону и, преодолев еще три лестничных пролета, очутился под люком, ведущим на крышу. Деваться было некуда, и Том полез было наверх, но тут его почти настиг Йооп.

– Тебе не удастся от нас сбежать, ирландец, – прорычал Йооп, – мы все равно тебя поймаем. Я носом чую твою поганую кровь.

Но Том уже был наверху и бежал, перескакивая с одной крыши на другую. Вот он споткнулся, встал, перепрыгнул на другую сторону улицы и, съехав по крыше соседнего дома, приземлился во дворе, где стоял ослик, запряженный в маленькую тележку.

На крыше таверны он увидел силуэты Йоопа и еще двух людей. Светало – почти все небо окрасилось в светло-розовые тона.

Шанс выбраться из города под покровом тьмы был упущен.

– Виселица ждет тебя! – что есть мочи заорал Йооп.

Сначала поймай меня, подумал Том и, выскочив за ворота, завернул за угол и остановился. Скорее всего, Йооп догадался, что он собирается покинуть город, и теперь поскачет в том же направлении.

Том припустил бегом. Он знал, что до гавани оставалось всего несколько сотен метров. Он оглянулся, но преследователей не увидел. Город понемногу просыпался.

Том миновал первый пакгауз и остановился, чтобы перевести дыхание.

В этот момент мимо проехала телега. Возница что есть силы нахлестывал плетью свою худую клячу.

– Воистину плеть – изобретение сатаны, – простонал Том и завернул за угол.

Прямо перед ним стоял Йооп. Его брови удивленно поползли вверх. И он громко расхохотался.

Том попятился, стукнулся о стену дома, не глядя повернул и пошел куда-то вбок. Йооп двигался за ним большими размеренными шагами.

– Беги, Коллинз, беги, – ухмылялся он. – Все равно не уйдешь!

Том сделал еще шаг назад и врезался в живот Волка. Пьер хотел его схватить, но Том поднырнул у него под рукой и что было духу помчался по улице. Его ноги стучали по дороге, как барабанные палочки.

Город внезапно закончился. Впереди были только берег и море. Негде спрятаться, некуда бежать. За спиной раздался смех Йоопа.

– Беги, Коллинз, беги, – кричал голландец.

Яростная ругань и конский топот приближались.

– Ты не успеешь досчитать до десяти, Коллинз, – задыхаясь, пробормотал Том, – и они тебя схватят.

Ноги Тома тонули в песке. Внезапно он остановился как вкопанный. В бухте, купаясь в первых лучах солнца, стоял самый большой и самый совершенный корабль, который он когда-либо видел. Великолепный испанский галеон. Трехмачтовый корабль с бом-кливером, кливером, фор-стень-стакселем и фока-стакселем, с совсем новеньким корпусом и оснасткой. Судя по размеру рей, это судно могло развивать скорость до четырнадцати узлов. Мягко покачиваясь на волнах, оно выглядело так, словно все в этом мире – и солнце, и горизонт, и легкий бриз – было создано специально для него. Грот-парус был поднят, но на реях кипела работа. Команда судна готовилась к отплытию. На пути от берега к галеону Том заметил восемь нагруженных большими бочками шлюпок, в каждой из которых сидело по шесть гребцов и по два офицера.

Все это выглядело настолько совершенным, настолько далеким от вонючих переулков Порт-Ройала, что больше походило на сон.

– Это вовсе не сон, – пробормотал Том.

Но совсем скоро галеон уплывет и действительно станет для Тома несбывшейся мечтой. Команда забрала то, за чем ездила на берег, – свежую воду, – и, когда шлюпки достигнут судна, якорь поднимут, и судно отправится в плавание.

Том оглянулся. Йооп и его люди, все верхом на конях, приближались к нему широким веером. Двадцать человек, вооруженных до зубов.

– Ну что, отбегался, Коллинз! – крикнул голландец.

Том взял нож в зубы и, решительно скинув с себя рубашку и сапоги, бросился в море и поплыл, рассекая руками волны. Несколько минут он плыл под водой, а когда вынырнул на поверхность, то увидел, что его преследователи сели в небольшую, но быструю лодку. Йооп подгонял своих людей, приказывая им грести быстрее.

Том оказался посередине между шлюпкой с галеона и преследующей его лодкой. Шансов догнать первую до того, как его схватят, было у него столь же мало, как и шансов догнать шлюпку до того, как она достигнет галеона. И хотя он был умелым пловцом, было ясно, что на этот раз Йооп не упустит свою добычу.

Том нырнул и поменял направление, но вода была такой прозрачной, что Йооп мог видеть все его передвижения.

Том вынырнул на поверхность, чтобы набрать воздуху, и тут почувствовал сильный удар по затылку.

На короткое мгновение он потерял сознание и ушел под воду, но почти тут же очнулся и, вынырнув, опять увидел над собой занесенное весло.

Бомбы ругались, как собаки. Йооп сидел на носу лодки и набивал свою трубку. От его скучающей улыбки теперь не осталось и следа, лицо голландца было искажено ненавистью.

– Смотрите не утопите его! – проговорил он, закуривая трубку.

– Чтобы ты провалился, Йооп, – крикнул Том, – вместе со своими бомбами.

Голландец кивнул своим людям.

– Я же говорил, что это настоящий звереныш. Хватайте этого выродка!

Том плыл так быстро, как только мог, но силы были уже на исходе. Лодка настигла его, и преследователи свесились через борт, держа наготове багор.

Том выдохнул и бросил взгляд на высокое светло-голубое небо. Сжав в руке нож, он из последних сил оттолкнулся ногами и вынырнул на полметра из воды, видя перед собой только Йоопа, который беспечно раскуривал трубку, уверенный в успехе своей охоты.

Том изо всех сил метнул нож, но промахнулся. Пролетев мимо носа голландца, нож выбил трубку у него изо рта. Йооп в ярости вскочил и бросился на нос лодки.

– Ирландская свинья! – заорал он и поднял багор.

Откуда-то донесся короткий, словно удар хлыста, громкий звук.

Йооп что-то пробормотал, но тут прогремел еще один выстрел. Голландец схватился за грудь – на его рубашке расплывалось красное пятно.

Секунду спустя Йооп ван дер Арле камнем ухнул вниз и исчез в волнах.

Том плыл, отчаянно работая руками, вперед, к галеону. Над его головой щелкали выстрелы, и скоро его преследователи повернули к берегу, пытаясь укрыться от пуль.

Обе ноги Тома свело судорогой, руки не слушались, и он только чудом продолжал держаться на воде. Как сквозь туман он увидел над собой очертания человека в военной форме и коричневом парике. В руке мужчины было нечто похожее на пистолет. Он указывал им прямо на Тома, который судорожно хватал воздух, еле-еле держа голову над водой.

Нахлебавшись соленой влаги, Том стал тонуть, успев, однако, в последний момент неимоверным усилием уцепиться за борт лодки кончиками пальцев.

В ушах шумела вода, но все же он услышал, как офицер что-то крикнул, что-то похожее на «испанец или британец?».

Том закашлялся и сплюнул, нахлебался еще больше воды и выдохнул:

– Испанец… сеньор.

Его ударили по пальцам, принуждая отцепиться от лодки. Он ушел на несколько метров под воду и уже был готов проститься с жизнью, когда что-то ухватило его за пояс и потянуло вверх.

Он лежал на животе, голова его свешивалась вниз через борт лодки, перед глазами все было черно.

– Испанец или британец?

– Испанец… испанец, сеньор. Испанец!

– Имя!

– Хосе Алонсо Эммануэль Родригес Васкес, сеньор.

Тома окунают лицом в воду и тут же вытаскивают снова. Переведя дыхание, он продолжает:

– Родился в Кадисе. Четырнадцать лет, работал у…

– Почему британцы гнались за тобой, Хосе?

– К дьяволу всех британцев, – выдыхает Том, – viva… viva Espana!

Раздается смех.

И тут же прерывается. Все исчезает.

Голова под водой.

Вспышки света – шарики жемчуга на глади океана.

Морская могила зелена и тиха.

Он тонет, отяжелевший от воды, которой он нахлебался, чувствует пузырьки в голове и море в груди.

В ухо к нему заплывает стайка крошечных рыбок.

Приходит ночь.

Принесенная из речного потока.

 

Глава 17. Caballito del Diablo

Слегка накренившись на правый борт, галеон быстро скользил по морю. Крепкий западный ветер надувал паруса так, что любо-дорого было смотреть. Словно пассат хотел сказать: «Ради такого славного корабля и я постараюсь, открою рот пошире».

Том захлопал глазами и ущипнул себя за руку, проверяя, не сон ли это. Прямо над ним полоскался и трепетал в снастях гигантский парус. Волны бились о корпус судна, которое издавало пьянящие ароматы свежего дерева, смолы и соли.

Он перегнулся через фальшборт и почувствовал, как у него защипало в носу и екнуло в груди – ему пришлось сцепить зубы, чтобы не завыть от восторга.

– Я везунчик, я самый настоящий везунчик. Потому что мне дико, просто безумно повезло!

И Том засмеялся в полный голос и босыми ногами станцевал на палубе несколько па. Потом поклонился и молитвенно сложил ладони.

– Ах, Отец Небесный, Морской Бог, благословенные звезды, благодарю вас от всей души. От всей моей грешной души, которая никогда не достанется чертову геккону!

Он задрал голову и посмотрел на верхушку бизань-мачты.

– Какой корабль, – вздохнул он, – и какая удача, что я нахожусь на нем. Должно быть, Бог вопреки всему любит рыжих. Спасибо тебе, большой галеон, и спасибо тебе, о могучий океан! Надеюсь, ты все еще помнишь пояс моего отца.

Судно было сорок метров длиною, с 38 веслами, которые в штиль приводились в движение 76 людьми. Здесь было множество людей, офицеров, боцманов, матросов, плотников и солдат, но никому из них не было дела до полуголого мальчишки, который бегал от бушприта до фонарей на корме и обратно.

– Вам нужно помочь?

Том повторял этот вопрос снова и снова боцманам и офицерам, матросам и плотникам. Но все они были слишком заняты, чтобы ответить.

Подгонять никого было не нужно, каждый четко знал, что ему делать.

Том понял, что на этом галеоне все решает капитан, чей авторитет, судя по всему, был непререкаем. На глаза ему не попалось ни одной бутылки с ромом и ни одного пьяного матроса. Еще на судне было довольно много рабов, часть которых содержалась в трюме, а часть помогала на камбузе корабельному коку.

Туда же направили и Тома, после того как один из офицеров наконец улучил минутку и смог уделить внимание последнему из вновь прибывших.

Том опять назвался вымышленным именем и на ходу придумал историю о вражде с англичанами, очень быстро поняв, что недостаток правды можно успешно заменить закоренелой ненавистью ко всем британцам.

* * *

По носовому трапу офицер с Томом спустились в кладовку, где хранились припасы. Здесь стояли корзины с копченой рыбой и бочонки с фруктами и овощами, лежали пирамиды кокосовых орехов, мешки с мукой, крупами и галетами.

В дальнем конце помещения стояли бочонки с питьевой водой, в которую добавляли немного серы для лучшего хранения.

Кок оказался маленьким, но очень живым человечком, который носился взад-вперед, что-то напевая и покрикивая на своих помощников.

– Феликс, – обратился к нему офицер, – я привел тебе того рыжеволосого мальчишку, что мы выудили у берегов Порт-Ройала. Он, правда, за словом в карман не лезет, но ты жаловался на нехватку людей, так вот тебе еще один голодный рот и две пары рук, на этот раз не черных.

Кок вытер руки о передник и уставился на Тома.

Они были почти одного роста и комплекции.

– Что ты умеешь делать? – кок взял руки Тома и, покрутив их и так и эдак, неопределенно пожал плечами, так что было непонятно, рад он новичку или нет.

– Сеньор, – ответил Том, расправив плечи, – я не боюсь никакой работы.

Это чрезвычайно позабавило офицера, который, усмехнувшись про себя, ушел, оставив Тома с его новым начальником.

– Как твое имя, рыжий? – кок обошел вокруг Тома, оглядывая его с головы до ног.

– Мое имя Хосе Алонсо Эммануэль Родригес Васкес, я родом из Кадиса.

– А что ты делал в Порт-Ройале?

– Эти чертовы англичане, которых изрыгнула сама преисподняя, схватили и пытали меня, потому что я имел несчастье крикнуть на рыночной площади «Viva Espana!».

– Но что ты делал в Порт-Ройале? Умеешь ли ты что-нибудь? Или мне придется тратить время еще на одного дурака?

– Я работал у кузнеца, позволю себе заметить, испанца. Когда мои родители умерли от дизентерии, он взял меня к себе в ученики. Мне было всего пять лет, а тут еще нужно было кормить моих братьев и сестер…

– Ясно. Как-нибудь на досуге расскажешь историю своей жизни кокосовым орехам. Значит, тебя зовут Хосе. Слушай, Хосе! На моем камбузе есть правила. Первое касается чистоты. Хоть раз увижу тебя здесь грязным, и можешь распрощаться с плитой и горшками – тебя посадят в трюм на заднее весло или отправишься ловить крыс между шпангоутов. Грязь – это болезни, а болезни – смерть. Понятно, Хосе?

– Да, сеньор Феликс.

– Можно просто Феликс. Прибереги красивые слова для нашего капитана. Он порадуется тому, что суп ему наливает белый. Прежде это делали негры, которых ко мне приставили, чтобы я их обучил. Мы назвали их Январь, Февраль, Март и Апрель. Я бился с ними несколько месяцев, но Январь – нерадивый, Февраль – ленивый, Март – хилый, а Апрель пытался сбежать с судна. Теперь он сидит в трюме, прикованный к балке. И если не поумнеет, то будет продан в первой же гавани или отправится за борт с ядром на ногах. В общем, мне приходится почти все делать самому. У матросов, слава богу, есть свой собственный камбуз, но путь домой долог, и чем быстрее ты поймешь, что к чему, тем проще будет мне. А когда кок доволен, то и все довольны. Следующее правило касается воровства. Если я поймаю тебя на том, что ты без спросу берешь еду или питьевую воду, то прямым ходом отправишься на килевание.

Кок на мгновение замер, явно придя в восторг от этой мысли.

– Правило номер три! Малейшая царапина, покраснение или, не дай бог, насекомые-паразиты – немедля обращайся к судовому врачу. Лучше лишний раз перестраховаться. Потом будет поздно слезы лить, когда все офицеры окажутся заражены. Будь готов работать от восхода и до заката, едоков много. Кроме капитана здесь есть еще штурман, боцман, главный канонир, хирург, писец, четыре лейтенанта, священник, старшина первого ранга, два парусных мастера, три помощника штурмана, два помощника артиллериста, десять кадетов, два капрала, двадцать артиллеристов и один барабанщик. Корабль у нас хороший, народ понимающий, насчет гигиены все знают, что к чему, но крысы и у нас есть. Большую часть времени ты будешь готовить суп и резать мясо, чистить орехи, делать уборку и ловить крыс. Сейчас эту работу выполняют трое чернокожих, и от того, насколько хорошо они работают, зависят их порции еды. Но негры от природы ленивы. Ты же испанец, и, я надеюсь, к тебе это не относится. Думаю, мы поняли друг друга?

– Да, сеньор Феликс, я все очень хорошо понял, и, если позволите, добавлю, что я вообще очень понятливый и за свою жизнь поймал много крыс. Я работал у кузнеца и был надсмотрщиком на сахарной плантации, умею пользоваться градштоком и прокладывать курс по звездам, а еще моя мать научила меня готовить много разных блюд.

– Хорошо. Иди вымойся и почисти ногти, потом переоденешься в белую куртку, что висит на шкафчике со столовыми приборами. Твои штаны мы сожжем, а пепел выбросим за борт. Боюсь даже подумать, сколько на них грязи. Наденешь мои запасные, думаю, они тебе подойдут. И посмотрим-ка, сможешь ли ты принести кружку нашему капитану, не расплескав при этом по всей палубе.

Кок подошел вплотную к Тому и заглянул ему в глаза.

– В Кадисе сложно встретить человека с таким цветом глаз, как у тебя, Хосе, – задумчиво проговорил он.

– Это все потому, что я в детстве клал слишком много соли в еду, – ответил Том, глядя прямо в глаза коку, который лишь головой покачал в ответ и, почесав в затылке, пробурчал, что таких врунишек ему встречать еще не приходилось.

Полчаса спустя Том в белой поварской куртке спешил к капитанской каюте с большой кружкой.

Он опаздывал и все равно задержался возле рулевого – крупного, сильного мужчины в полосатой рубахе, который, казалось, тоже был рад отвлечься от своей монотонной работы.

Он разрешил Тому осмотреть компас, чья магнитная стрелка плавала в ворвани. На специальной доске было отмечено местоположение судна и время последнего замера его координат.

«Мне неслыханно повезло, – сказал себе Том. – Надо ущипнуть себя и проверить – вдруг это сон?»

– Ты ведь тот самый парнишка, которого подобрали в гавани, – проговорил рулевой и высморкался.

– Да, это я, – ответил Том, – меня зовут Хосе.

– Говорят, за тобой гнались англичане?

– Эти чертовы британцы прикончили бы меня, если бы вы меня не спасли, – Том сокрушенно покачал головой.

– Что с твоими родителями, или их, должно быть, уже нет в живых?

– Оба умерли, сеньор. Повешены за пустяк все теми же британцами. Должен сказать, что их ненависть хорошо понятна. Ямайка скоро станет британской вместе со всеми этими фортами, губернаторами и прочим сбродом. Скоро можно будет вернуться домой в Кадис.

Рулевой оживился:

– Так ты из Кадиса? Я тоже оттуда. Как, говоришь, твоя фамилия?

Том откашлялся.

– Э, Васкес, сеньор.

– Ты случайно не приходишься родней гончарам Васкесам? Тем самым, которые делают такие замечательные глиняные кувшины?

– Это семья моего отца, – Том молол чепуху, а сам тем временем бочком-бочком пятился к трапу.

Рулевой посерьезнел лицом.

– Печально то, что произошло со стариком Алонсо, – проговорил он, – ты случайно не слышал, как он сейчас?

– Помаленьку, – ответил Том, – но едва-едва.

– Расскажи мне, что с ним случилось, отчего он потерял зрение?

Том с задумчивым видом потянул себя за мочку уха.

– Я ведь не врач, – выговорил он наконец, – но слышал, что это из-за недостатка овощей.

– Значит, это вовсе не жар от печи испортил ему зрение?

Том растерянно оглянулся и, пробормотав что-то про кружку для капитана, торопливо сбежал вниз по трапу и через минуту уже стучал в дверь его каюты.

Капитан оказался тучным мужчиной с большой лысой головой. На вешалке по соседству с мундиром висел его коричневый завитой парик.

Сам капитан сидел за огромным письменным столом, заваленным картами, чертежами и большим куском пергамента с красными и черными кругами, которые изображали различные фазы луны.

Там же на столе лежали две подзорные трубы, судовой журнал, гусиное перо и стояла латунная чернильница вместе с какой-то глиняной штуковиной, которая, по всей видимости, была восточным кальяном.

– Региомонтан, – произнес капитан.

Решив, что капитан назвал свое имя, Том почтительно поклонился и представился:

– Хосе Васкес.

Однако он ошибался. Капитан взял кружку, опустошил ее в один присест, потом погладил себя по животу и с удивленным видом воззрился на Тома.

– Так о чем это мы? – прогудел он. – Ах да, Региомонтан. Выдающаяся личность. Из Нюрнберга. Я разделяю интерес Региомонтана к фазам луны; как видишь, юный Васкес, эти рисунки представляют собой копии рисунков самого Региомонтана.

Капитан вдруг словно очнулся и с непонимающим видом уставился на Тома.

– А… где раб, который обычно приносил мне все?

Том поклонился.

– Я новенький, сеньор капитан, мое имя Хосе Васкес.

– Вот как? Ты родом с Ямайки?

– О да, хотя моих родителей, к сожалению, уже нет в живых. Чума забрала их.

– Печально, очень печально.

– Они заразились от этих чертовых британцев.

И Том энергично качнулся с ноги на ногу. Капитан внимательно посмотрел на него.

– Говоришь, тебя зовут Васкес? Отлично! Слушай, юноша! На своем судне я не позволяю поминать черта, это понятно? Ни под каким видом. Команда набрана из людей, которые умеют говорить на чистом испанском языке, и я жестоко караю за ругань, в чей бы адрес она ни звучала. Это настоящая зараза, порождение самого Зла. Ты воспитан в истинной вере?

– О да, сеньор капитан, я знаю Псалтырь наизусть.

– Вот как? Что ж, это делает тебе честь. Можешь прочесть мне что-нибудь, Васкес?

– Охотно, сеньор капитан.

Том откашлялся и, выставив одну ногу вперед, прочел, первый раз в жизни переводя английскую поэзию на испанский:

Капитан задумчиво смотрел прямо перед собой. Потом он поднялся и подошел к окну, откуда открывался изумительный вид на изумрудно-зеленый океан.

– Псалтырь, говоришь, – пробормотал он, – странно.

Том потупился, сообразив, что, очевидно, перепутал Библию с одной из театральных пьес, которые он читал Саре Бриггз.

Капитан приблизился к нему.

– У тебя странный цвет глаз, юноша.

– Это у меня от мамы, – ответил Том, – такое бывает, когда ешь много пищи, богатой кальцием.

– Да ну? Как это?

– Да видите ли, сеньор капитан, – Том с важным видом скрестил руки на груди. – Дома у нас жило двенадцать коз, все названные в честь двенадцати месяцев. И вот коза, которую звали Ноябрь, давала очень много молока. Ее можно было доить по два раза в день, и за один удой мы получали по литру молока. На нашем столе не переводились превосходный сыр и отборнейшее масло, и благодаря этому мои семь братьев и я получили в детстве так много кальция, что наши глаза приобрели столь характерный зеленый цвет.

– Однако… чудно это как-то.

– К сожалению, у нас украли Ноябрь. Это сделал человек, у которого мы снимали жилье. Он был англичанином, – Том притопнул ногой и злобно сощурил глаза.

– Вот как?

– Да еще к тому же из Лондона. Он украл Ноябрь и продал ее на рынке. В отместку моя сестра дала ему так называемый афродизиак…

– Да что ты говоришь?

Том кивнул и, взявшись за мочку уха, рассказал капитану историю о слабительном порошке, который засадил козьего вора на шесть недель в уборную.

– Что ж, он получил по заслугам. Отличная история, – капитан одобрительно похлопал Тома по плечу. – Но теперь я должен вернуться к своим занятиям. Ты можешь идти.

Том поклонился, забрал кружку и закрыл за собой дверь в каюту капитана, весьма довольный собой.

Но по дороге на камбуз он вдруг подумал, что может возникнуть по меньшей мере недопонимание, если команда начнет путать объяснения касательно преждевременной смерти его родителей. Меньше чем за час он выдал три совершенно разные истории с тремя совершенно разными причинами, начиная от смертной казни и заканчивая дизентерией и чумой.

Том решил не давать воли своей фантазии и стараться следовать главному правилу любого лгунишки – говорить как можно меньше.

Через неделю он втянулся в рутинную жизнь камбуза, да так, что кок не мог на него нарадоваться. Но едва с работой было покончено, как Том тут же мчался на палубу и, вцепившись в перила, с наслаждением вдыхал ветер полной грудью.

Это удивляло кока.

– Чем, черт возьми, ты там занимаешься? – кричит он ему сквозь шторм.

– Я вдыхаю ветер, сеньор Феликс.

– Ты, должно быть, совсем свихнулся.

– Нет, просто я очень счастлив, – улыбается Том.

Ночью его можно было найти сидящим на бушприте, где он качался в такт с волнами, радуясь жизни и той звезде, под которой он родился.

Через две недели Тому казалось, что он изучил это судно от обшивки корпуса до самых верхушек мачт. Он научился правильно прислуживать за столом, обращаться с компасом и измерять скорость судна с помощью каната, куска бревна и песочных часов. Он взбирался на верхушки самых высоких мачт, откуда сам галеон казался не больше банановой кожуры на бесконечной глади океана. Здесь, наверху, качало гораздо больше, именно здесь можно было ощутить истинную силу природной стихии. Если требовалось залезть на грот-мачту, Том был готов заменить любого матроса: ловкий, как обезьяна, и шустрый, как ящерица, он быстро карабкался по вантам наверх.

– Эй, рыжий постреленок, тебе что, совсем жизнь не дорога? – сердится кок.

Том соскальзывает с мачты и смотрит на него сияющими глазами.

– Чем ближе к смерти, сеньор Феликс, тем острее чувствуешь жизнь.

Иногда он совершенно обескураживал беднягу кока, когда спрыгивал с грот-брам-реи в море, переживая свободное падение с высоты в 150 футов. Он ласточкой парил в воздухе, кувыркался, как цирковой акробат, и исчезал в волнах, оставив после себя лишь слабую рябь на зеленой глади моря.

– Вот это, я понимаю, моряк! – восклицал старший помощник капитана, когда кадеты выуживали счастливого Хосе из воды.

– А по мне, так это чистый сумасшедший, – ворчал кок. – В кои-то веки у меня появился нормальный помощник, да и тот псих.

Но Том наслаждался каждой секундой своего пребывания на корабле. Он все никак не мог надышаться, наглядеться, испытать на себе всю мощь и скорость ветра. Спал он лишь небольшими урывками и всегда охотно приходил на помощь на шканцах, на палубе, на камбузе или в трюме.

«Стрекоза» шла под всеми парусами, рассекая волны, и Том был счастлив, но через три недели хорошего ветра и спокойного плавания паруса зарифили, и судно встало на якорь.

Оказалось, что корабль дошел до заранее условленного места, где ему теперь предстояло дожидаться, пока подойдут два сторожевых судна, которые должны были сопровождать галеон с грузом золота через Атлантику.

Том познакомился с тремя рабами – Январем, Февралем и Мартом, которые действительно оказались такими ленивыми, какими описывал их кок. Они знали очень мало испанских слов и вечно путались в старших и младших чинах при подаче блюд, отчего во время офицерских трапез, где они резали мясо и разливали вино, то и дело вспыхивали скандалы. Поэтому вскоре все эти обязанности перешли к Тому.

– Как я и говорил, – ворчал кок, – эти негры абсолютно ни к чему не пригодны.

– Быть может, это потому, что мы их мало кормим, – предположил Том.

– Всем известно, – заявил кок, – что за каждую пойманную крысу причитается награда. Но как крысоловы они тоже никуда не годятся.

Том предпочел промолчать – он видел, что рабы ловили крыс не меньше него, но за неимением лучшего предпочитали их тут же съедать. Оставаясь при этом все такими же тощими.

Совсем по-другому обстояли дела с Томом, который за эти три недели округлился в щеках, потолстел, а все благодаря щедростям Феликса, который, не скупясь, накладывал ему побольше чечевицы каждый раз, когда Том приносил ему очередную крысу, насаженную на пику.

– Какая удача, что мы подобрали тебя на Ямайке, – приговаривал при этом Феликс. – Иначе бы ты никогда не попал в Европу. Когда ты в последний раз был дома в Кадисе?

– Ох, давненько я там не был, – отвечал Том.

Он все больше задумывался над своим положением, понимая, что галеон скоро повернет на север и с каждым днем будет все дальше уносить Тома от родного Невиса. Теперь, когда они оказались у берегов Гаити и пение ветра в парусах сменилось монотонным поскрипыванием мощной якорной цепи, Том больше уже не наслаждался плаванием. Перспектива оказаться в Испании его совсем не радовала.

По ночам он бродил по палубе, на которой, дежуря у пушек, несли вахту кадеты. На тот случай, если появятся пираты, на верхних реях мачт сидели дозорные матросы. Судно хорошо охранялось, и чтобы с него сбежать, требовалось придумать нечто особенное – просто так спустить шлюпку на воду было совершенно немыслимо. Да и кто в здравом уме отважится пройти в одиночку от Гаити до Невиса? Впрочем, думал Том, он-то как раз и решился бы на подобное путешествие, представься ему такая возможность. Однако в глубине души Том понимал, что, скорее всего, ему придется оставаться на борту до тех пор, пока судно не достигнет Европы. В такие моменты чувство счастья и бесконечного восторга куда-то улетучивалось, уступая место тоске по дому, которая, в свою очередь, сменялась жгучим чувством стыда. Стыда и печали. И, возможно, долей раскаяния. Его не было дома уже больше двух лет. Последний раз он видел мать, когда покидал таверну на старом муле сеньора Лопеса. Он уезжал в спешке, даже не сказав до свидания сестре. Все ждали, что через пару недель он вернется обратно. А вдруг ему не суждено никогда больше увидеть ни мать, ни сестру? Одна лишь мысль об этом ножом резала его сердце. Должно быть, они уже и думать о нем забыли, может, даже поверили, что он умер. А быть может, решили, что он разбогател и совсем забыл таверну на Невисе.

Но Том не умел подолгу грустить. Решительно тряхнув головой, словно отгоняя прочь мрачные мысли, он принимался вспоминать, что нового он усвоил в последнее время из навигации. Порой ему везло, и он получал возможность изучить капитанские карты и кое-что узнать об астрономии и математике. Каждодневные визиты сблизили его с капитаном, который оказался не только богобоязненным католиком и скорым на расправу воякой, но и щедрым человеком, когда дело касалось знаний. Его приводили в восторг рассказы Тома о Копернике, и он в свою очередь охотно делился с ним историями об итальянце по имени Галилей, который, по мнению капитана, был крупнейшим ученым в своей области.

– Суеверие есть порождение Зла, – с серьезным видом говорил капитан Тому.

А тот тут же добавлял:

– Да, и англичане тоже.

Но именно в тот момент, когда все ждали прибытия двух сторожевых кораблей, судьба вновь выпустила свою когтистую лапу и смешала все планы Тома касательно его пребывания на славном судне Caballito del Diablo.

 

Глава 18. Ньо Бото

Для ждущего ветер моряка время тянется невообразимо медленно, и теперь, когда испанский галеон, качаясь и вздрагивая, стоял на якоре, стало трудно держать команду в узде.

Коку Феликсу ожидание давалось особенно трудно. Офицеры, как могли, занимали матросов, чтобы команда не спилась или, не дай бог, не затеяла потасовку. Люди резались в карты, играли в шары и стреляли по мишеням, но для Феликса ожидание было настоящей мукой, которая в конце концов закончилась тем, что он окопался у себя в кладовке и сидел там с остекленевшим взглядом, огрызаясь в ответ на любой вопрос.

Там-то и нашел его Том после полуночи, когда судовой колокол пробил пять склянок.

– Бездействие, – шептал кок, судорожно сжимая кулаки, – проникает мне в кровь, и я чувствую, как она сохнет в моих венах. Мне делается дурно при виде голых мачт, торчащих, как скелет макрели. Корабль рожден, чтобы плавать, а не стоять на месте. Меня бросает то в жар, то в холод, я задыхаюсь. Последний суп я вылил в море, чтобы умилостивить морских богов. Пусть это всего лишь жалкая капля, но вдруг и она сыграет свою роль! Хуже всего по ночам, когда качаешься взад-вперед в гамаке, стонешь, весь липкий от пота, и прислушиваешься к корабельным склянкам, то и дело ожидая, что случится что-нибудь страшное. Видишь ли, Хосе, именно в такие моменты к нам приходят беды.

– Беды, Феликс? – переспросил Том, сосредоточенно очищая от шкурки коричневый банан. В отличие от кока, он куда легче переносил ожидание, потому что получил доступ к капитанской библиотеке, где кроме новейших морских карт хранились книги, собранные со всех концов света. Это была поистине неисчерпаемая сокровищница знаний, которая, казалось, только и ждала своего часа. Не обученный грамоте кок удивлялся своему рыжеволосому помощнику, который на досуге читал ему вслух сказки и истории. Каждый вечер около дюжины матросов подсаживались к ним и охотно слушали чтеца. Эта многочисленная публика весьма вдохновляла Тома, который не имел ничего против того, чтобы порой отложить книгу и начать рассказывать историю о зеленом пеликане, который принес тьму из речного потока. А как-то поздним вечером он принялся за долгую историю, которой предстояло стать Историей о Рамоне Благочестивом.

Матросы сгрудились вокруг рассказчика.

– Волны восемь дней носили их по морю, пока Альберто, сын бедной рыбачки, не подобрал их, получив тем самым добычу в лице этого раба.

Том обнаружил, что у него есть дар приукрашивать истории, особенно когда он дошел до борьбы Альберто против английских надсмотрщиков на сахарной плантации. Рассказ о малышке Санди Морнинг, которая была продана в вечное рабство, а потом выкуплена Альберто, произвел на всех большое впечатление.

– Какой же у этой истории был конец? – наперебой спрашивали матросы.

– Счастливый, – ответил Том и замолчал, сомневаясь в правдивости своих слов.

Когда речь шла о несчастьях и бедах, у многих моряков была очень живая фантазия. Многие из них свято верили в сирен, которые появляются в ночное время и несут с собой смерть и кораблекрушения.

– В штиль, – шептал кок Феликс, – вспыхивают пожары и мятежи. Команда начинает сходить с ума от ожидания, но хуже всего – страх перед пиратами.

И кок схватился за голову.

– Известно ли тебе, Хосе, что сейчас мы находимся в водах, которые просто кишат пиратами? Они нападают внезапно и именно в тот момент, когда меньше всего этого ждешь. Откуда ни возьмись из тумана появляется черный парус, и вот они уже налетают, как демоны ада. И глазом не успеешь моргнуть, как они захватят корабль. Не забывай, что за груз мы везем. Негодяи слетаются на золото, как мухи на мед.

Том придвинулся поближе к коку.

– Доводилось ли когда-нибудь сеньору Феликсу слышать о морском разбойнике по имени Ч. У. Булль?

Кок испуганно оглянулся и прижал палец к губам.

– Не говори о нем, – прошептал он, – случается, одного его имени, сказанного вслух, достаточно, чтобы накликать беду. Проклятие тяготеет над этим мерзавцем.

– Ты встречал его?

Кок перекрестился и постучал три раза по бочке с водой.

– Если бы встречал, то сейчас бы не сидел здесь перед тобой. Но наш боцман мог бы поведать тебе одну историю о Булле и о том, как шесть лет назад он напал на португальский галеас, следовавший в бразильскую колонию. Галеас сдался без боя. Но выяснилось, что на судне почти нечем поживиться, и тогда Булль схватил капитана, разрубил его на куски и сожрал на глазах до смерти перепуганных пассажиров. Потом сжег корабль дотла, а португальцев высадил на крошечный островок, где, быть может, они обретаются и поныне. Нет, я никогда не видел капитана Булля, но я был близок к этому. Однажды, когда мы бросили якорь у берегов Кюрасао, я отправился промочить горло в местную таверну, и там я увидел человека, который сидел один-одинешенек в сумрачном зале. Никто не отваживался приблизиться к нему и уж тем более заговорить, ибо у этого человека, Хосе, было всего девять пальцев на руках. Верный признак того, что он из людей Булля.

Том кивнул.

– А сеньор Феликс знает, почему у людей Булля только по девять пальцев на руках?

– Потому что десятый съел Булль, – не задумываясь ответил кок.

Том покачал головой.

– К сожалению, нет, – вздохнул он, – видите ли, дело в том, что я встречал Булля.

– Врешь, – проворчал кок.

– Нет, не вру, я даже пил с ним. Ровно год назад. Его бриг бросил якорь в миле от Гренады. Меня позвали к нему, чтобы осмотреть две пушки. Я ведь, как вы, должно быть, помните, одно время работал у кузнеца. Мой мастер не отважился отказать самому Буллю, и мне пришлось подняться к нему на борт. Да, вот ведь было времечко… – вздохнул Том.

Кок прищурил глаза.

– Ну-ну, рассказывай дальше, врунишка, – проворчал он.

Том пожал плечами.

– А что тут рассказывать, – пробормотал он, – мы выпили рома. О, это был лучший ром, который я когда-либо пробовал. Капельку его я до сих пор храню в дырке зуба. Он был белым, как зубик у ребенка, и сварен из отборнейшего сиропа.

– Черт возьми, должно быть, сам дьявол подвесил тебе язык, – рассмеялся кок и хотел дать Тому подзатыльник, но тот увернулся и сам засмеялся, однако почти тут же снова стал серьезным, вспомнив, откуда ему известна эта история. Которая вдруг показалась ему довольно печальной.

– Чтобы хорошо лгать, – пробормотал Том себе под нос, – надо иметь хорошую память.

Внезапно ему вспомнилась совершенно другая история, которую много лет назад рассказала ему мама. И правда, чего только не придет в голову моряку, пока судно стоит в полосе штиля и дожидается попутного ветра.

Он лежит на руках у матери, еще совсем маленький. Она что-то напевает ему, чтобы он уснул, но Тому больше хочется услышать о том, как он родился. Как же здорово иметь маму, которая может так хорошо и понятно рассказать о том, откуда берутся дети. И вот она доходит до той ночи, когда Том Коллинз появился на свет.

– Я уже три недели как должна была тебя родить, – рассказывает мама, – но в ту ночь старая Самора сама пришла ко мне. Она сказала, что на мостках у берега лежат семь упитанных крокодилов, все с разинутыми пастями, и что это верный знак того, что родится мальчик. Помню, я выскочила из таверны, чтобы посмотреть на этих здоровенных животных. Самора кидала им рыбу. «Если они съедят ее, – говорила она, – то ребеночек будет расти спокойным и здоровым, но, если оставят пищу нетронутой, сынок родится слабым». Самора утверждала, что она многое повидала на своем веку, но никогда не видела такого. Крокодилы накинулись на рыбу и передрались, да так, что мостки сломались. Суматоха продолжилась в воде, где эти животные своими хвостами вспенили всю бухту. А прямо перед рассветом родился ты, малыш Том.

Роды были легкие и безболезненные, но старая гадалка сказала матери, что боль ждет ее впереди.

Почему эта история вспомнилась именно сейчас, когда он сидел под ночным усыпанным сияющими звездами небом, Том не знал, но только ему вдруг показалось, будто его сердце сжала чья-то холодная рука.

Он посмотрел на кока, который снова перевел разговор на пиратов.

– У великих морских разбойников, – говорил кок, – настоящий нюх на золото – они носом чуют, что лежит у судна в трюме. Им известно, что мы держим путь из земли ацтеков, и они знают, что у нас на борту. Надеюсь, Господь будет милостив к жалкой душе ничтожного кока. Но рано или поздно пробьет наш последний час – мы все умрем, и морское дно станет нам могилой.

Кок перекрестился.

– Кстати, Хосе, – проговорил он. – Я совсем забыл о том черномазом, который сидит в трюме, прикованный к балке. Тот самый, которого зовут Апрель. Глянь-ка, не надо ли ему снести воды. Можешь взять ту, в которой мы промывали крупу, и налить ее в бутылку. Возьми с собой фонарь – там внизу темно, хоть глаз выколи. И чтобы больше не упоминал при мне имени этого Булля.

Короткое время спустя Том был уже на полпути к трюму. На верхней палубе несли вахту кадеты. Каждые полчаса с марса между гротом и грот-марселем доносился крик дозорного: «Все спокойно!»

В остальном же ночь выдалась тихой, безлунной и безветренной.

Том спустился ниже и, проходя через верхнюю орудийную палубу, поприветствовал ночных дозорных, которые сидели небольшой группкой, освещаемые одним-единственным фонарем.

Вскоре Том уже спустился в трюм, где находились помпы и лежали бочки с водой. Матросы говаривали, что именно здесь чаще всего можно встретить привидения, но для Тома трюм был излюбленным местом ловли крыс.

В большом помещении было темно, словно в бочке с дегтем, кислый запах дерева щекотал ноздри. Шум от волн, бьющих в киль судна, звучал глухо и как-то безрадостно.

Том поднял перед собой фонарь и осторожно шагнул вперед, даже толком не зная, где именно находится раб. Обычно еду ему приносил кто-нибудь из негров, помогавших на кухне. Том точно не знал, сколько времени провел здесь этот парень, но, судя по запаху, никак не меньше нескольких дней.

Вскоре он различил во мраке очертания человеческого тела. Раб был приблизительно того же роста, что и Том, но более худощавым. Его голова была обрита наголо, чтобы не завелись вши, на талии болталась набедренная повязка.

– Это я, Хосе, – пробубнил Том, – я принес тебе воду. Ты понимаешь по-испански?

Тишина.

Том сунул горлышко бутылки прямо в рот парнишке, и тот принялся жадно пить. Толстые губы потрескались, зрачки расширились – видно, раб уже давно не видел дневного света. Негр осушил бутылку до последней капли и, привалившись к мачте, громко застонал.

– Лучше бы ты приберег немного, – сказал ему Том, – еще неизвестно, получишь ли ты воду завтра.

Он развернулся и направился обратно к двери, держа фонарь над головой, когда позади него раздался шепот. Том остановился.

Он не был уверен, но ему показалось, что раб назвал его имя. Не Хосе – Том.

Фонарь в руке Тома дрогнул, горевшее в нем пламя затрепетало.

Медленным шагом он приблизился к чернокожему парнишке и посветил ему в лицо. Внезапно, словно обжегшись, он отдернул фонарь обратно. Обритая голова, потухший взгляд и ввалившиеся щеки поначалу ввели его в заблуждение. Шутка ли – прошло почти два года! Он сам видел в зеркале, насколько сильно изменилось его лицо за это время, но здесь перемены были еще более разительными. Тощий парнишка, которого он когда-то знал, превратился в почти взрослого мужчину.

– Бибидо, – прошептал Том, – ты ли это?

Взгляд парнишки немного поблуждал по сторонам, потом остановился на Томе. Его губы разлепились, словно он хотел улыбнуться, когда же это не получилось, он произнес:

– Ты дал мне поплавать. Впервые за долгое время.

Том отвернулся, пытаясь унять сердцебиение. Сейчас ему надо было обдумать массу вещей, но, как назло, все мысли разом покинули его, и голова была пустой, как колокол.

– Подожди здесь, – торопливо проговорил он, – подожди здесь, Бибидо.

Через несколько минут Том уже вихрем несся в камбуз, где кок с товарищами травили друг другу байки о русалках, дьявольских псах, сиренах и кровожадных пиратах, которые захватывали испанские галеоны, пока те пережидали штиль.

Том знал, что в этих рассказах была большая доля правды. Даже самый отважный моряк может в панике прыгнуть за борт из страха перед пиратами: есть опасности и пострашнее смерти в воде. Но мысли Тома сейчас были заняты другим. Он с лихорадочной поспешностью наполнил фляжку водой и набил карманы галетами.

Затем выскочил обратно на палубу и, насвистывая, двинулся вдоль борта, стараясь ничем не выдать своей спешки.

– Куда ты так торопишься, Хосе? – спросил лейтенант, несший вахту на орудийной палубе.

Том развел руками и ответил, что только что видел в трюме трех здоровенных крыс.

– Они хороши только в мертвом виде, сеньор лейтенант. Уж я-то разбираюсь в таких вещах.

– А что это ты несешь с собой?

– Я сделаю приманку, так что крысы сами придут ко мне, – и с этими словами Том попятился к трапу.

Лейтенант, совсем еще молодой человек с пушком на подбородке, догнал Тома.

– Я бы очень хотел посмотреть, как ты их поймаешь, – сказал он.

– С большим удовольствием, – ответил Том, – но сеньору стоит быть осторожнее – эти коричневые бестии кусаются дай боже. К тому же никогда не знаешь, какую заразу они разносят. Одного укуса их желтых зубов бывает достаточно, чтобы на борту вспыхнула чума. Нам сюда, господин лейтенант.

– Иди один. Я несу вахту, – ответил лейтенант и, повернувшись на каблуках, быстро вернулся обратно.

Том едва заметно улыбнулся. Страх перед чумой был велик настолько, что люди не ограничивались тем, что просто скидывали умерших за борт, а засовывали их тела в мешки и, отойдя на лодке далеко от судна, топили в море.

Через минуту он распахнул дверь в трюм, где размещались помпы, и бросился к Бибидо, чтобы дать тому еще воды. Потом Том сунул Бибидо галету, которую тот проглотил почти не жуя, подавился и закашлялся.

– Ладно-ладно, ничего страшного, – успокаивающе похлопал его по спине Том и покосился на пеньковую веревку, обмотанную вокруг запястий Бибидо. Следы засохшей крови говорили о той основательности, с которой связывали паренька.

Том посидел какое-то время, собираясь с мыслями, а потом спросил:

– Как… как ты здесь оказался?

Бибидо непонимающе захлопал глазами.

– Разве ты не… я хочу сказать, разве ты не умер? – прошептал Том.

– Жив, как видишь, – тоже шепотом ответил Бибидо, – только ног не чувствую.

Том почесал в затылке.

– Подумать только, найти половину своей собственности в трюме испанского галеона… Что, говоришь, с твоими ногами? Ты совсем их не чувствуешь? Сколько ты здесь уже сидишь?

– Кажется… с полнолуния.

Том подсчитал – выходило, что Бибидо просидел в трюме двенадцать дней. Ноги раба были холодны как лед.

Том выхватил нож и перерезал путы. Когда веревки упали, Бибидо повалился лицом вниз и какое-то время лежал словно мертвый.

Том дал ему еще немного воды, а затем принялся растирать худые ноги паренька, пока тот не почувствовал боль. Бибидо задергался всем своим тощим телом, потом со стоном перевернулся на спину.

– Они возвращаются ко мне, – прошептал он.

– Кто возвращается?

– Мои ноги.

Бибидо посмотрел на свои тощие ляжки.

– Мне приснился сон, – сказал он, – мне снилось, что мои ноги разбил прибой.

Том посадил его вертикально.

– Наше судно стоит на якоре, – сказал он, – мы ждем два сторожевых корабля, которые будут сопровождать нас до самой Испании. Слышишь, Бибидо?

Чернокожий парнишка холодно взглянул на Тома. В его взгляде промелькнула крохотная частичка прежнего величия.

– Меня зовут не Бибидо.

Он старался, чтобы его голос звучал торжественно и гордо, но на деле вышел лишь полушепот-полухрип.

– Мое имя Файсал, но все звали меня Ньо Бото.

Том удивленно уставился на него.

– Ладно, я понял, – наконец проворчал он, – но для меня ты все равно останешься Бибидо, поэтому про остальное можешь забыть. Половина тебя по-прежнему принадлежит Тому Коллинзу, надеюсь, ты это помнишь.

– Как насчет второй половины, – поинтересовался парнишка, – она принадлежит мне? Или судну?

Том откашлялся.

– Ты ведь помнишь Рамона? – спросил он.

Бибидо не отреагировал.

– Ну, того, кто спас тебе жизнь после кораблекрушения у берегов Сент-Кристофера. Я подобрал вас, неужели ты все забыл?

Чернокожий парнишка раздраженно наморщил лоб.

– Как я мог это забыть? – тихо вымолвил он.

Том сообщил Бибидо, что Рамон, скорее всего, погиб, и удивился, почувствовав, как смягчилось его сердце при воспоминании об этом пропащем человеке.

– Вот и получается, – заключил он, – что теперь ты целиком и полностью мой. Таков был наш уговор с Рамоном. И чтобы найти тебя, я обогнул полмира. Так что оставь свои сказочки про Ньо Бото. Твое имя – Бибидо, и баста.

И Том, забывшись, выпил последнюю воду, которая еще плескалась в бутылке.

– Я больше не могу здесь оставаться, – пробормотал он. – Мне придется снова тебя связать. Если нас обнаружат, меня будут килевать четыре раза. Дьявол всех побери! – и Том со злостью стукнул кулаком в переборку.

– На этом судне нельзя ругаться, – наставительно произнес Бибидо.

Том ошеломленно посмотрел на своего раба, а потом ткнул указательным пальцем ему в грудь.

– А это не тебе решать. Ты вообще не должен ничего решать, ясно? И кстати, называй меня мистером Коллинзом. Хотя зовут меня вовсе не Коллинз, а Хосе, прошу это запомнить.

– Значит, я должен говорить «мистер Хосе»?

– Еще чего. На людях ты вообще не должен ничего говорить.

Том подошел к двери и постоял немного, пытаясь собраться с мыслями.

– Вопрос в том, – медленно произнес он, – вопрос в том, действительно ли ты представляешь настолько большую ценность, как мне рассказывали. Ньо Бото, говоришь ты. Что это значит? Ты все еще сын вождя, сын короля, принц или как там? И где твое кольцо? Они сняли его с тебя или ты сам его потерял? Не то чтобы меня это волновало, но Рамон говорил, что это кольцо служит доказательством твоего высокого происхождения. Это правда или еще одна шуточка Рамона? Отвечай!

– Да, я принц, – ответил Бибидо, – и если ты доставишь меня обратно на острова Зеленого Мыса, мой отец сделает тебя очень богатым человеком.

Том кивнул и саркастически улыбнулся.

– Обратно на острова Зеленого Мыса, говоришь? Что ж, звучит неплохо. Вот только я не знаю, как это сделать. Или ты вообразил, что будешь сидеть у меня на спине, пока я буду плыть, как какой-нибудь чертов дельфин? Ты это представлял себе, принц Бото? Ты, занюханный голодранец, которого рвет с одной несчастной галеты, ты что себе вообразил? Думаю, мне стоит раскрыть тебе глаза. Мы находимся в трех месяцах плавания от островов Зеленого Мыса, и ты до сих пор не рассказал мне, куда делось кольцо. Черт возьми, как я устал от всего этого! В кои-то веки я поверил, что стану… только появились какие-то планы… и вот тебе на… Черт возьми, до чего же я все-таки невезучий человек.

Внезапно Бибидо открыл рот и запрокинул назад голову.

– Ты чего? – с подозрением спросил Том.

Бибидо взял фонарь и поднес его ко рту. Том наклонился поближе.

Глубоко во рту, пришитое крепкой тонкой ниткой, сидело крошечное серое колечко.

– Я прикрываю его языком, – объяснил он, – тогда его не видно.

– Прикрываешь? – переспросил Том.

– Когда нам смотрят зубы, – пояснил Бибидо, – на аукционах.

Том с ошеломленным видом покачал головой.

– Боюсь даже спрашивать, но все же спрошу. Кто это сделал?

– Я сам, – ответил Бибидо. – После того как Рамон продал меня какому-то торгашу, я оказался на борту шхуны, которая доставила меня и еще десятерых чернокожих на Ямайку, где мы были проданы на рынке. В трюме я случайно нашел иглу, которой рыбаки чинят сети. Нитку пришлось несколько раз поменять, но иглу я храню до сих пор.

Бибидо повозился и извлек из набедренной повязки гнутую иголку, которую он ловко прятал в складках материи. Том вздохнул и развел руками.

– Ну ты даешь, – потрясенно протянул он, – видел чудеса на свете, но чтобы такое… Но теперь мне придется кое-что тебе прояснить. Я почти смирился с тем, что окажусь в Испании. Почему? Да потому что мне здесь нравится и здесь у меня появилось много новых друзей. Вот почему! Так что сиди в трюме с кольцом в глотке и забудь про острова Зеленого Мыса.

Том прислонился затылком к деревянной обшивке.

– Честно говоря, кок совсем неглупый человек, – задумчиво произнес он, – а капитан вообще настоящий ученый. Мы с ним говорим обо всем на свете. О Галилео Галилее и Копернике, о солнечных затмениях и фазах луны. Ты вот здесь сидишь в трюме, таращишься в темноту и, поди, до сих пор веришь в то, что Солнце движется вокруг Земли, да? А это не так. Оно вообще не сдвигается с места. Черт возьми, зачем я трачу на тебя время! Все, хватит! Как я уже сказал, я собираюсь оставаться на борту этого корабля, пока мы не достигнем испанской гавани. Я так решил.

– Решил?

– Да, решил, разве я не об этом тебе сейчас толкую? Через пару дней, а быть может, уже завтра сюда прибудут два сторожевых судна, и мы снова поднимем паруса. Дальше наш курс пойдет севернее тропика, и на всем протяжении пути мы больше не встретим никакой суши до самой Мадейры. Я видел карту и знаю весь маршрут как свои пять пальцев. Сначала Азорские острова, потом Мадейра.

– Но где мы сейчас, Хосе?

– Сейчас мы находимся южнее берегов Гаити, и, кстати, когда мы одни, ты не должен называть меня Хосе.

– Я должен говорить «Том»?

– Ты вообще не должен ничего говорить, но если придется, то обращайся ко мне «мистер Коллинз».

– Далеко ли до Невиса, мистер Коллинз?

– Чертовски далеко, – угрюмо отозвался Том.

– Даже на лодке?

Том хлопнул себя по лбу.

– Да где ты достанешь здесь лодку, дурья твоя башка?

– На этом судне много шлюпок.

– О Господи, вразуми этого несчастного! Ты же ровным счетом ничего не знаешь. На этом судне столько золота, что на него можно скупить пол-Испании и Мадейру в придачу. Люди круглые сутки дежурят у пушек, а все реи и канаты просто кишмя кишат матросами. Тут даже стакан воды нельзя выпить без того, чтобы у тебя тут же не поинтересовались, а получил ли ты на это разрешение от кока. Ты думаешь, мы вот так запросто сможем спустить на воду двенадцативесельную шлюпку, и нас никто не заметит?

Бибидо указал на дверь, ведущую к трапу.

– Там, – сказал он, – находится пороховой погреб. Бочонки сложены штабелями, и я думаю, одного будет достаточно.

Том расширил глаза.

– Вот как, ты думаешь, что одного будет достаточно? Интересно. Значит, по-твоему, мы должны поджечь бочку с порохом? Это ты предлагаешь?

Бибидо посмотрел на Тома из-под полуприкрытых век и устало кивнул. Том с шумом выдохнул.

– Вот что я тебе скажу, ваше сиятельное ничтожество. Ты совсем сдурел, раз такое предлагаешь. Если ты подорвешь одну бочку, задымится полкорабля. Образуется дыра размером с ют, внутрь хлынет вода, и если двум помощникам кока – рыжему Хосе и черномазому Апрелю – не оторвет задницы, пока они будут подносить фитиль к бочонку, то болтаться им на рее, это как пить дать.

– Я вовсе не хочу поднимать тут все на воздух, – сказал Бибидо.

– Ага, теперь уже, значит, не хочешь!

– Нет, я просто хочу взять щепотку пороха и подложить его рядом с помпами в том отсеке, где хранится такелаж. Все вспыхнет почти мгновенно. Думаю, дым проникнет наверх, на весельную палубу, а потом…

Том внезапно поднял руку, призывая к тишине. Он увидел крысу, которая крадучись пробежала по полу и исчезла за шпангоутом.

– Само собой, – пробормотал он, – само собой…

Том уставился в пространство невидящим взглядом и заговорил ровным монотонным голосом.

– Порой, – забормотал он, – помощь приходит оттуда, откуда не ждешь, а долгая жизнь научила меня, что крысы умнейшие из животных. Должно быть, сам дьявол покровительствует этим хвостатым. Вот что, Бибидо, мы не будем ничего поджигать.

– Не будем?

– Должно быть, ты, вопреки всему, родился под счастливой звездой, – продолжал бормотать Том. – Но твоя удача может закончиться, когда последняя песчинка упадет на дно песочных часов. Теперь все будет зависеть от того, насколько ты умеешь слушать и вникать в то, что говорит твой хозяин и повелитель. Справишься, Бибидо?

– Да, – ответил Бибидо.

– Прости, я не расслышал. Что ты сказал?

– Я сказал, да, мистер Коллинз.

Том задумчиво поскреб подбородок.

– И ты во всем будешь полагаться на своего хозяина и выполнять все в точности так, как он скажет?

– Да, мистер Коллинз.

– Быть верным, как пес, не знавший других хозяев?

– Быть верным, как пес, не знавший других хозяев.

– А эта глупая, дурацкая ухмылка, которую я вижу на твоем лице, вызвана, надеюсь, не моими словами?

– Нет, мистер Коллинз.

– Как твое имя?

– Мое имя Бибидо, мистер Коллинз.

– Ты понятливее, чем я предполагал.

– Спасибо, хозяин.

– Не за что.

– Скажите же, что мне делать, хозяин?

– Приготовиться к смерти, – ответил Том и покинул трюм.

Он стоит перед вахтенным офицером. За его спиной, заламывая руки, маячит кок. Ситуация неприятная – нужно найти виноватого и взвалить на него всю тяжесть ответственности. Кок заявляет, что он вообще ни при чем. И добавляет, что рабы согласно регламенту принадлежат капитану, а за их здоровье и самочувствие отвечают судовой врач и хирург.

Голос кока звенит от возмущения, но видно, что он храбрится изо всех сил, пытаясь скрыть свой страх. Его пугает не выговор, а перспектива жуткой и преждевременной смерти.

Вахтенный, нервно покусывая пальцы, постукивает сапогом по палубе.

– Дьявол, надо же было такому случиться, – стонет офицер.

Только что он сменил на этом посту молодого лейтенанта и теперь проклинает свое невезение. От неожиданного удара он словно бы съеживается, потом принимается ходить взад-вперед по палубе. Но ноги не слушаются его, и он вынужден опереться на кока.

– Черт побери, как же я ненавижу этих дикарей! – рычит офицер. – Почти так же, как саму чуму. Все мужчины в нашей семье отправились в море, только чтобы избежать этой заразы. Но, видно, перед лицом смерти все равны.

– Да, – вздыхает Том, – что у богатого, что у бедного в носу по две дырочки.

Офицер с неожиданной яростью обрушивается на него:

– Ты, что, совсем рехнулся? Избавь меня от своих шуточек!

Том извиняется и получает подзатыльник от кока.

– Ну надо же было такому случиться, и именно в мою смену, – продолжает сокрушаться вахтенный.

– Возможно, нам следует разбудить капитана, – предлагает кок.

Офицер задумывается. Пока все ждут его решения, Том берет слово:

– Прошу прощения, сеньор, но мне кажется, что совсем не обязательно тревожить капитана ради какого-то чернокожего покойника.

– Не обязательно?! Да ты хоть понимаешь, о чем мы тут толкуем?

Офицер все больше накручивает сам себя и продолжает уже хриплым шепотом:

– Разве ты не понимаешь, что произойдет, если правда всплывет наружу? Люди и так на взводе из-за длительного бездействия. Это все равно что поднести горящий фитиль к бочке с порохом. Черт бы вас всех побрал. И именно в мою смену! К дьяволу всех негров… Ты уверен в том, что говоришь?

– Абсолютно уверен, сеньор, – отвечает Том.

– Черт! Но я должен взглянуть на него. Капитан же не будет этим заниматься. Cattus amat pisces, sed non vult crura madere… Но хватит болтать. Показывай дорогу, Хосе!

– С удовольствием, сеньор.

Офицер делает шаг, но внезапно останавливается и с недоумением смотрит на кока, который поспешно стал спускаться.

– Куда это направился наш многоуважаемый Феликс?

– Я к себе, пойду немного посплю… – растерянно шепчет кок.

– Вот еще! Не думай убежать. Пойдешь со мной.

– Да зачем мне туда идти?!

– Затем, что именно ты запер этого негра в трюме, вот зачем! Пошел!

Том идет впереди офицера, который, в свою очередь, толкает перед собой упирающегося кока. Они доходят до лестницы, ведущей в кладовку, и зажигают пару фонарей.

– Думаю, это случилось вчера или позавчера, – говорит между тем Том, – судя по тому, как его обгрызли крысы, должно быть, прошло несколько дней.

Офицер резко останавливается.

– Черт бы его побрал, – шепотом ругается он. – Значит, зрелище не из приятных?

Том разводит руками.

– Да как вам сказать. Все не так уж и плохо, сеньор. Большая часть лица все же уцелела. Главное, привыкнуть к запаху…

– Замолчи!

Вахтенный хватается за живот, и его выворачивает наизнанку.

– Это задача не для офицера, – наконец выговаривает он, с трудом выпрямившись. – Я только что это понял. Мы должны сходить за судовым врачом.

Том стукает каблуками и по-военному вытягивается в струнку.

– Я немедленно отправлюсь за ним, сеньор!

– Превосходно. Поторопись, Хосе! Мы подождем здесь. Но помни – никому ни слова!

Том отвешивает поклон и, зажав себе рот, чтобы не расхохотаться в голос, через две минуты оказывается у каюты врача. Он прислоняется к двери и скороговоркой бормочет:

Он два раза повторяет стихи и затем на всех парах мчится обратно к офицеру и коку, которые все еще стоят на лестнице.

– Что скажешь, Хосе? – спрашивает кок.

– У меня для вас две новости, сеньоры: одна хорошая и одна плохая. – Том делает глубокий вдох и продолжает: – По словам доктора, мертвец, очевидно, заражен чумой.

– К дьяволу всех чернокожих, – стонет офицер и всплескивает руками. – И к дьяволу эту крысиную заразу!

Он прижимает ко лбу стиснутые кулаки и в ужасе вращает глазами.

– А какая же хорошая новость, Хосе?

– Так это она и есть, – вздыхает Том, – плохая же новость состоит в том, что если вы оставите его на судне, ничего не предприняв, то он заразит всю команду меньше чем за сутки. Чем быстрее мы избавимся от тела, тем лучше. Так говорит доктор.

– Мы должны позвать капитана, – снова предлагает офицер.

Том позволяет себе вольность и берет вахтенного за рукав мундира.

– Есть такая немецкая пословица, сеньор. Она звучит приблизительно так: тот, кто делает все вовремя, достоин славы. Если вы, конечно, понимаете, что я хочу этим сказать.

Офицер вздергивает подбородок и окидывает взглядом океан, пытаясь осмыслить немецкую пословицу. Затем он бросает на Тома скептический взгляд.

– Но кого мы пошлем, чтобы… – он понижает голос. – Кому, черт возьми, я смогу поручить эту грязную работу? Никто из белых не захочет трогать черного, к тому же скончавшегося такой ужасной смертью. А если поползут слухи о том, что у нас в трюме лежит зараженный чумой, то глазом не успеешь моргнуть, как на мили вокруг не останется ни одного матроса – все разбегутся. Команда взбунтуется. И я ее понимаю. Черт побери, я ее отлично понимаю. Мы можем сколько угодно грозить плеткой и килеванием, но против чумы мы бессильны.

Кок молитвенно складывает ладони на груди и заискивающе улыбается.

– Я знаю, что нам следует делать, сеньор, – говорит он, – все очень просто. Мы пошлем туда Января и Февраля.

– Кто такие эти Январь и Февраль, черт бы их побрал? – ворчит офицер.

– Это два чернокожих раба, – улыбается кок.

Вахтенный хрустит пальцами.

– Отличная мысль, кок. Давай, тащи их сюда.

Кок уже устремляется вверх по лесенке, когда Том зовет его обратно.

– Я не должен вмешиваться в решения старших, – серьезно произносит он, – но если мы пошлем черных вытащить из трюма труп их мертвого товарища, то не столкнемся ли мы с двойной проблемой? Как мы можем быть уверены в том, что они не заразятся от него? К тому же нельзя забывать, что негры суеверны не меньше, а может, и больше, чем белые. Я работал на одной плантации, так там чернокожие украшали себя перьями павлинов и клювами попугаев, а потом пели какую-то тарабарщину над своими новорожденными, разбрызгивая над личиком ребенка свежую кровь, взятую из одиннадцати куриных лапок. И все это лишь затем, чтобы избежать чумы.

– Черт возьми, Хосе прав, – бормочет офицер, – мы не можем использовать этих негров. Лучше уж их сразу потом пристрелить.

– Значит, пристрелим, – говорит кок.

– Но разве это не привлечет излишнего внимания, если мы вот так просто избавимся от двух рабов? – с сомнением спрашивает Том.

– Думаю, нет, – отвечает кок.

– И к тому же у нас нет другого выхода, – хмуро добавляет офицер.

– Сеньор! – Том вытягивает руки по швам и отдает честь. – Хосе Алонсо Эммануэль Родригес Васкес возьмет на себя эту обязанность.

Офицер заходится в приступе кашля, а потом, прищурив один глаз, спрашивает:

– Обязанность? Что ты хочешь этим сказать?

– Я берусь за это дело добровольно, сеньор.

– Ты с ума сошел? Это же чума!

– Я знаю, сеньор. Но думаю, что работа на плантации сделала меня невосприимчивым к чуме.

Офицер оглядывается по сторонам.

– А ты что, проверял? – шепчет он.

– Целых три раза, – тоже шепотом отвечает Том и, взявшись за отворот офицерского мундира, притягивает командира к себе. – Если только кто-нибудь поможет мне спустить лодку на воду, то все остальное я готов взять на себя, и господин офицер больше ни слова от меня не услышит. Ну а что касается этого чернокожего с обглоданным лицом, то обещаю еще до рассвета выбросить его тело в море за много миль отсюда.

Офицер некоторое время стоит в раздумье, потом упирает руку в бедро и, поглаживая бороду, произносит:

– Хосе, – говорит он, – ты парень хоть куда. Я лично позабочусь о том, чтобы лодку сию же минуту спустили на воду. Кок, дай мешок этому отважному мальчишке, который готов рискнуть своей жизнью ради спасения всей команды. Я уверен, что наш капитан, когда узнает завтра о твоем подвиге, отблагодарит тебя. Эй, Феликс, закрой пасть и тащи сюда мешок.

Том отвешивает поклон, глядя, как кок бежит на камбуз, чтобы найти там крепкий мешок для трупа. Сказано – сделано. Офицер отправляется будить двух кадетов, а Том тем временем спускается вниз и находит кока стоящим посреди камбуза с пустым мешком от проса в руках.

– Я зашел только чтобы попрощаться, – говорит Том.

– Попрощаться? – кок смотрит на него с непонимающим видом.

Том кивает.

– Я не вернусь назад, сеньор Феликс. Я не хотел ничего говорить тому молодому офицеру, поэтому пусть все останется между нами. Я вам солгал.

– Ты солгал, Хосе?

Том кивает.

– У меня нет никакого иммунитета, – признается он, – наоборот, боюсь, эта зараза уже проникла в меня.

Кок делает шаг назад.

– Успокойтесь, сеньор, – говорит Том, – я ни до чего не дотрагивался после того, как осмотрел покойника. Но я понимаю, что после всего случившегося я не могу позволить себе остаться на борту с подозрением на чуму. Поэтому я тут подумал, – Том понижает голос до шепота, – я подумал, нельзя ли мне получить с собой немного провианта – хотя бы пару глотков воды и пригоршню галет?

– Черт возьми, Хосе, – стонет кок, – я даже не знаю, что сказать. Мне больно такое слышать. Я ведь почти полюбил тебя. Но, конечно же, ты получишь все, что нужно. Мы будем скучать по тебе, Хосе. И по твоим историям.

Том скромно пожимает плечами.

Кок опустошает еще один мешок и наполняет его провизией. Следом кладет туда две фляжки с водой.

– Будьте осторожны, – просит Том, – чума заразна.

Кок бросает на него страдальческий взгляд и крестится.

– Хосе, – просит он, – пока ты не покинул нас, расскажи, чем кончилась та история о бедном мальчишке-рыбаке Альберто? Нашел ли он своего раба, который был рожден принцем? Я не смогу спокойно спать, если не узнаю конец.

Том поднимает голову.

– А, да, он нашел его – на судне, где сам Альберто работал на камбузе.

– Да что ты говоришь? – умиляется кок, его глаза сияют.

– К несчастью, – продолжает Том, кладя в мешок с провиантом кокосовый орех, – к несчастью, раба укусила крыса, и он заразился чумой.

У кока отваливается челюсть. Он судорожно хватается за сердце. И вдруг расплывается в лукавой улыбке.

– Ты самый большой лгунишка на свете, – говорит он.

Том разводит руками и подмигивает коку.

– На самом деле меня зовут Коллинз и я родом из Ирландии.

Кок смеется, но смех почти тут же обрывается. Лицо кока становится серьезным.

– Прощай, Хосе, – шепчет он.

– Прощайте, сеньор Феликс, – отвечает Том, – и будьте здоровы. Вы лучший кок на свете.

Кок высмаркивается в свой фартук.

– Твой подвиг будут помнить.

– Я буду жить надеждой, – вздыхает Том и, подхватив мешок, возвращается на палубу, где его встречают два юных кадета, которые говорят ему, что лодка уже спущена по правому борту, как им и было приказано.

После этого Том спускается в трюм, где сидит Бибидо.

Не говоря ни слова, тот забирается в мешок, который Том так же молча завязывает и взваливает раба себе на спину.

На все про все уходит меньше пяти минут, и вот Том уже снова на палубе, где он замечает вахтенного офицера, который стоит в сторонке вместе с кадетами и коком Феликсом. Они во все глаза смотрят на смелого парнишку, который по трапу тащит свою тяжелую ношу вниз, к шлюпке, куда, прежде чем уложить покойника на дно лодки, скидывает мешок с провиантом. Затем он опускает весла в воду и, отойдя на двести футов в сторону, встает и отдает честь.

С галеона доносится громкое рыдание кока, но офицер серьезно смотрит на Тома и тоже отдает ему честь. Его жест тут же повторяют оба кадета, которые блестящими от слез глазами смотрят на Хосе из Кадиса, у которого глаза стали зелеными из-за того, что он съел слишком много козьего сыра, и у которого родители странным образом были повешены до того, как померли от дизентерии и скончались от чумы.

Кадетам вряд ли доводилось видеть, чтобы кто-то греб так быстро, как этот парнишка, который ради спасения корабля отважился выйти в море со столь опасным грузом.

И когда наступил рассвет и уже можно было ставить паруса, потому что на горизонте появились сторожевые корабли, капитан, которому доложили о случившемся, распорядился отслужить короткий молебен в честь Хосе Алонсо Эммануэля Родригеса Васкеса, который почти мертвым был подобран у берегов Ямайки и почти таким же мертвым покинул этот гордый галеон к югу от Гаити.

Священник произнес пару приличествующих случаю фраз о самоотверженности, после чего команда почтила память рыжеволосого мальчишки двумя минутами молчания.

 

Глава 19. Остров

Он лежит в шлюпке, закинув руки за голову, и изучает звезды. Ими усыпано все небо. В такие ночи границы исчезают, и небесный свод тает, перетекая в океан. Макрель, кит и зеленокожая русалка свободно плавают между морем и небом и превращаются в янтарно-желтые созвездия на сияющей вуали ночного неба.

Том, пребывая между сном и явью, сонно указывает на Водолея, Кита и Деву.

– Они смотрят на нас, – бормочет он, – шепчутся между собой и удивляются, потому что звезды – они как матери, которые беспокоятся за своих детей. Ты знал об этом, Бибидо? Нет, ни черта ты не знаешь. Ты вообще не должен со мной разговаривать. Какое чудесное чувство свободы! Ты слышал, что я сказал, коротышка? Я сказал, какое чудесное чувство свободы!

Том понижает голос и бормочет себе под нос:

– Да что с ним такое? Почему он ничего не говорит?

Том садится и смотрит на Бибидо. И вдруг с острой жалостью понимает, что у этого чернокожего паренька тоже есть мать, которая, как звезды, беспокоится за своих детей. Особенно за того, кто пропал. Должно быть, частичка ее до сих пор живет в Бибидо, и оттого он так молчалив.

Он уже шестой день не выпускает весел из рук. По правде сказать, гребец из него никудышный, но недостаток сил Бибидо восполняет своим упорством. Он день и ночь гребет без перерыва.

Том охотно разузнал бы у него что-нибудь про его маму, но не знает, с чего начать. И потом, кто знает, быть может, Бибидо уже позабыл своих родителей? Ведь его так давно увезли из дома. Скоро будет уже три года. Но много ли это – три года? Можно ли за такой срок забыть своих родителей? Свой дом, свой язык, своих братьев и сестер?

– Хотя мне-то какая разница? Нашел о чем думать!

Том злится на самого себя за то, что в его голову совсем не ко времени лезут мысли про этого недомерка. «Кроме того, – думает он, – между мной и ним большая разница. Я, например, никогда в жизни не додумался бы вшить себе кольцо в глотку. Это, конечно, ничего не доказывает, кроме того, что мы с ним разные. Например, тапир ведь не тоскует, когда его детенышей сжирает леопард? Конечно же, нет. Так уж устроена природа; иначе жизнь тапира стала бы просто невыносимой. Ладно, пусть Бибидо не тапир, но между ним и его мамой, должно быть, были те же отношения, что и между тапиром и его детенышами. Скорее всего, черные в принципе не могут чувствовать то же, что и белые. Иначе бы их жизнь стала просто невыносимой».

Губы Тома кривятся в горькой усмешке.

– Если бы я был черным, – говорит он, – если бы я был тобой, Бибидо, я был бы сейчас безмерно счастлив.

Бибидо смотрит на него с непонимающим видом.

– Правда ведь, здесь куда лучше, чем на дне трюма?

Бибидо морщится. Том придвигается к нему ближе.

– Ты мог бы хотя бы сказать, что счастлив избавиться от оков. Но ты, верно, не знаешь, что такое чувства и как их выражают. Ладно уж, не говори ничего.

Том вздыхает и закатывает глаза.

– Что творится в этой маленькой черной головке? Мы уже шесть дней в море, о чем ты все это время думал?

– Сейчас я думаю о том, – проговорил Бибидо, – что у нас скоро закончится вода. Ты знаешь, где мы сейчас находимся, Том?

Том поднимает руку к уху.

– Ты сказал «Том»? А куда делся мистер Коллинз? Или ты думаешь, что стал свободным и теперь можешь позволить себе говорить «Том»? Нетушки, Бибидо. Ты – мой. Ты принадлежишь своему хозяину. Между прочим, чернокожие на сахарной плантации относились ко мне с большим почтением. Они называли меня Томом-бомбой.

– Завидное имя, – замечает Бибидо.

– Я ненавижу это имя, – огрызается Том, – так что впредь зови меня мистер Коллинз.

Бибидо кивает.

– Я лишь спросил, известно ли мистеру Коллинзу, где мы сейчас находимся.

Том отвечает как можно более небрежным тоном:

– Мы находимся к югу от Пуэрто-Рико и, должно быть, в миле от Невиса. Все зависит от того, насколько далеко отогнал нас на юг ветер. По правде говоря, на горизонте уже давно пора бы появиться острову Санта-Крус, но что-то я пока его не вижу.

Том оборачивается.

– Может, лучше поговорим о том, что нас ждет впереди? Ты готов к этому, Бибидо? Тебе ведь известно это так же хорошо, как и мне. Зачем же грести? Я предлагаю вырезать где-нибудь на скамье наши имена, чтобы те, кто нас найдет, знали, кто мы такие. Дай-ка мне фляжку.

Но Бибидо обхватывает двумя руками фляжку и прижимает ее к себе.

– Ах, так? На драку, значит, нарываешься?

Бибидо качает головой. Том прищуривает глаза и окидывает парнишку изучающим взглядом. Честно говоря, выглядит он ужасно: губы потрескались, превратившись в две корки засохшей крови, взгляд потух…

– Хорошо, что ты так переживаешь за воду, – вздыхает Том. – Но если мне приспичит пить, я буду пить, а ты как знаешь.

Через два часа рассвело.

Бибидо по-прежнему сидел на носу лодки и вяло греб вперед.

Том с ожесточением принялся вырезать на скамейке их имена. На дно лодки летела стружка. Том словно наказывал шлюпку за свое невезение. Он слышал, что на свете бывают несчастливые лодки, и полагал, что их угораздило сесть именно в такую. Зная от моряков, что лодке больно, когда ее режут ножом, он продолжал царапать деревяшку, провожая смехом каждую стружку, падающую на дно.

Том видел во сне… нет, не во сне, он взаправду видел это. Однажды ночью, пару дней назад, когда небо было черным, как сажа в печной трубе, потому что даже звезды их покинули. Бибидо танцевал. Он часами все кружился и кружился на носу лодки, приговаривая при этом что-то непонятное. После он утверждал, что хотел своим танцем умилостивить звезды. Это позабавило Тома, особенно потому, что эти самые звезды появились лишь двенадцать часов спустя.

Том придвинулся к своему рабу и взял его за лодыжку.

– А я ведь мог бы тебя съесть, – заметил он.

Бибидо не отреагировал.

– Я мог бы начать с ноги. Отрезать вот здесь, у колена, и дать ей хорошенько просолиться в морской воде, а потом слопать, кусок за куском. Но с другой стороны – что тут есть? Мяса с гулькин нос. Даже на самый простой ужин не хватит. Слышишь, что я говорю, Бибидо? Ты что – оглох? Черт возьми, ты приносишь мне одни несчастья. Я мог бы посиживать сейчас в капитанской каюте и изучать карты, поедая один кусок свинины за другим, набить себе брюхо, а потом, отдуваясь, притащиться к коку, который угостит своего помощника кувшином воды. Ледяной, свежей водицы, которая так славно щекочет горло, словно тысячи крошечных рыбок, а пахнет как южный ветер у берегов Невиса. Я слышу крики обезьян в лесу. Они тоже любят южный ветер. Они лопают фрукты, а потом погружают свои голубые языки в воду и лакают ее без удержу. Я и сам часто пил ту же воду. Она пахнет железом, землей и лимонами. Источник берет свое начало на возвышающемся посреди острова большом вулкане с белой оборкой вокруг жерла… Да что же это, неужто Всемогущий оставил нас?

– Кто?

– Господь Всемогущий, невежа ты этакий. Неужели он забыл про нас? Наверное, он не хочет знаться с нами, потому что рядом со мной ты.

– Этот Всемогущий не любит меня?

Том рассмеялся.

– Конечно, он не любит тебя, Бибидо. Сам подумай! Ведь должна же быть причина, почему ты родился черным, а я – белым.

– Мои родители чернокожие, – заметил Бибидо.

– Да, верно, и Господь Всемогущий их подавно не любит.

– На свете много черных, – сказал Бибидо, – очень много.

Том кивнул, ответив, что он того же мнения.

– Ты знаешь, почему Всемогущий не любит черных? – спросил Бибидо.

– Потому что сам он – белый. Вот почему, – ответил Том.

Бибидо посмотрел на свои руки.

– Значит, где-то есть Всемогущий, который черный, – задумчиво произнес он.

– Вовсе нет, – возразил Том. – Белый Бог никогда этого не допустит.

Бибидо ответил, что, по его мнению, это нехорошо, что Всемогущий любит не всех людей.

Том улегся на дно лодки и закрыл глаза, он слушал водопад на Невисе и крики обезьян в лесу. Почему-то от этих воспоминаний ему хотелось смеяться.

Он улыбался во сне, а когда проснулся, была уже середина дня. Прямо над ним с фляжкой в руках сидел Бибидо, и Том поначалу решил, что это он его разбудил.

На самом деле это были волны, которые внезапно поднялись, пока он спал. Шлюпка качалась как сумасшедшая и уже успела набрать воды. Им пришлось вцепиться в скамьи, чтобы их не смыло в море.

Том сел. Голова казалась свинцовой. Он ничего не понимал – его собственное тело почти перестало ему повиноваться. Перед глазами все кружилось и плыло.

Бибидо поднес фляжку с водой к его губам.

Том открыл рот, ощутил на языке капли влаги и громко рассмеялся. Немного воды при этом протекло мимо, но Бибидо согнутым указательным пальцем тут же отправил ее Тому обратно в рот.

– Еще, – с трудом выговорил Том, – еще, Бибидо.

– Больше нет, – Бибидо отшвырнул от себя пустую фляжку.

Том вытер рот, который вода только еле-еле смочила, и уставился на еще совсем недавно такую ровную гладь океана. Теперь там бушевали волны. Они перекатывались, бились и, сталкиваясь друг с другом, обрушивались мощными каскадами обратно в море.

Том посмотрел на солнце. Оно тусклым пятном висело в небе, спрятавшись за желто-серым маревом.

– Мы движемся, – пробормотал он, – почти в правильном направлении, если только нас не смоет за борт. Останемся ли мы в лодке или этот проклятый океан в конце концов поглотит нас своей огромной пастью?

– Мы здесь не умрем, – отозвался раб.

– О! Что ж, это хорошая новость. Мы здесь не умрем. Слышишь, ты, Всемогущий Бог? Забудь о том, что собирался сожрать двух парней вместе с их испанской лодкой. Бибидо, сын великого вождя, говорит, что мы здесь не умрем!

В этот момент мощная волна, подкатившись под шлюпку, подняла ее на пятьдесят футов в воздух и так же быстро отпустила. На долю секунды они оказались в свободном полете, а лодка, накренившись набок, упала в пенящееся море. После чего она снова выправилась, но теперь уже была наполовину заполнена водой.

Том и Бибидо, как сумасшедшие, кинулись вычерпывать воду, пока их снова не приподняло и не кинуло вниз. Так продолжалось около часа. За это время их несколько раз накрывало волной, и они смертельно вымотались.

Том сделал из штанов и рубашки страховочный трос, которым связал вместе себя и Бибидо, но где-то ближе к вечеру волны начали понемногу успокаиваться. И очень скоро лодка попала в сильное течение – оно крепко вцепилось в свою добычу и уже не желало отпускать.

Том не мог определить курс, которым они двигались, опасался, что их сносит в юго-западном направлении, – и мало что могло быть хуже этого.

Наступила ночь, Том и Бибидо лежали, прижавшись друг к другу, на дне лодки. Том снова попытался определить их местоположение по звездам.

– Теперь мы движемся на восток, – бормотал он, – прямо на восток, насколько я вижу. Это не так уж и плохо. Если повезет, мы уже к утру будем у островов Сен-Мартена. Быть может, мы достигнем их уже ночью. Должно быть, твой танец для звезд все-таки помог.

Том закашлялся и осторожно потрогал запекшиеся губы.

– Может, натанцуешь еще и попутное течение, которое послужит нам лучше любого паруса?

Он повернулся и посмотрел на раба, который лежал на спине с широко распахнутыми глазами. Рот Бибидо был наполовину открыт. Он походил на павиана – щеки его ввалились и словно прилипли к деснам.

Том потряс Бибидо, но никакой реакции не последовало.

– Эй ты, слышишь меня, Бибидо? Мистер Коллинз с тобой говорит!

Том разозлился и повысил голос. Наклонившись над безжизненным телом, он заглянул в глаза чернокожего паренька.

– Черт возьми, на что ты там уставился? Ты меня видишь?

Он помахал рукой перед лицом Бибидо, но в выражении его остекленевших глаз ничего не поменялось.

Том стремительно схватил фляжку, но тут же вспомнил, что сам совсем недавно выпил из нее последние капли воды. Тогда он приложил ухо ко рту Бибидо и яростно принялся трясти его, голова чернокожего мальчишки моталась из стороны в сторону. Том зачерпнул рукой морской воды и плеснул ею в безжизненное лицо. Он плескал ее снова и снова, пока сам не заорал от ужаса.

Схватив Бибидо, Том прижал его безвольное тело к себе.

– Не умирай, пожалуйста, не умирай, – шептал он, – не сейчас, только не сейчас.

Том стиснул зубы, но не смог сдержать слез. Он качал безжизненное тело раба, рыдая и бранясь, прося и умоляя.

– Не бросай меня, Бибидо, – шептал он, – не оставляй меня, Ньо Бото. Ты слышишь? Останься со мной. Я понимаю, ты хочешь быть свободным, но, пожалуйста, только не так. Только не так, я прошу тебя! Скажи что-нибудь, скажи! Ну хотя бы мое имя! И я сразу отпущу тебя на волю. Больше никаких кандалов, никаких веревок на шее. Том обещает тебе, обещает!

Он положил безвольное тело на дно лодки и открыл рот Бото. Достал нож и перерезал нитку, которая держала черно-серое кольцо. Повертел его между пальцев и надел на большой палец Бото.

– Вот так, – прошептал Том, – теперь оно здесь, кольцо вернулось на свое место. Ты чувствуешь это, Ньо Бото, ты чувствуешь кольцо у себя на пальце?

Том приподнял парнишку и принялся качать его, баюкая, как ребенка.

– Скажи мое имя, хотя бы тихонечко! Скажи!

Голубая сияющая луна осветила море. Том сощурил глаза и вдруг резко подался вперед. Не было никаких сомнений. Прямо на востоке появился риф. Нет, не риф, а берег, затянутый дымкой берег, мираж, который с каждой минутой становился все более отчетливым.

Том почувствовал, как отчаяние и боль рвут его изнутри и выплескиваются наружу в истеричном крике. Он смеялся и плакал как безумный. Потом схватил Бото за голову и повернул ее в сторону спасительного берега.

– Мы не умрем здесь, – горячо говорил Том, – мы не умрем здесь, Ньо Бото. Слышишь, ты! Черт возьми, ответь же мне. Видишь, там берег, мы спасены! Мы будем там меньше чем через час. Течение несет нас туда. Оно не подведет, оно нас не подведет, Бото! Надо за это заплатить? Надо что-то отдать? Что я могу отдать? А, вспомнил. Что ж, никто не скажет про Тома Коллинза, что он скуп. Никто! Так возьми же мое сердце, склизкий геккон. Забери мою душу, зеленая ящерица, только пусть… только пусть он проснется. Но жизнь оставила его… – Голос Том упал до шепота. – Он такой холодный. Как выброшенная на берег макрель, чья чешуя утратила свой блеск, чьи глаза ничего не видят. Но, может, еще можно вдохнуть жизнь в его легкие? Наполнить их воздухом, что находится во мне? Ты слышишь, что я говорю тебе, Ньо Бото? Том сейчас откроет твой рот, и ты глотнешь воздух, который я тебе дам.

Том прижал свои губы к сухим губам Ньо Бото и принялся что есть мочи вдыхать в него воздух.

– Ну, давай же, глотай! – свирепо приказал он и, положив голову Бибидо себе на колени, вдыхал и вдыхал в него воздух, но все безрезультатно.

– Быть может, – осенило вдруг Тома, – быть может, лучше через нос? Что скажешь, Бото? Попробуем? – Голос Тома сорвался. – Давай подую тебе в нос, ладно? – всхлипнул он. Приблизил свой рот к носу Бото и изо всех сил принялся дуть. Снова и снова. Потом без сил опустился на дно лодки. Голова кружилась, в ушах шумело.

– Мне больше нечего тебе дать, Ньо Бото.

Том улегся животом на борт шлюпки и сделал то, чего делать было никак нельзя, – зачерпнул и выпил пригоршню морской воды. На долю секунды он ощутил во рту освежающий вкус прохладной влаги, который тут же сменился солью в глотке.

– Будь ты проклят, Всемогущий Бог! Ты предаешь и белых, и черных!

Он упал на бок.

– Или ты так шутишь? Но мне не смешно. Совсем не смешно.

Том горько заплакал, потом высморкался и, пошатываясь, встал на ноги. Сжав кулаки, он погрозил ими небу.

– Вот, значит, как. Сперва ты даешь, а потом отбираешь. Тогда ты ничем не лучше моей упрямой сестрицы, которая все подарки делала с веревочкой, чтобы потом было за что дергать обратно.

Том безумным взглядом уставился вниз, на воду.

– Но ты его не получишь. Я заберу его с собой на сушу и там похороню. Он не закончит свои дни в море. Слышишь, ты, Морской Бог? Ты и так богат. И ты его не получишь!

Том понизил голос.

– Потому что он мой, – прошептал он.

– Фу-фу…

– Вот тебе и фу-фу, – пробормотал Том и сплюнул.

Но тут же вздрогнул и, выпрямившись, уставился на Бото, который все еще лежал, распластавшись на спине, как тряпичная кукла.

– Фу-фу, – прошептал Том, – ты сказал «фу-фу».

Глаза чернокожего парнишки мигнули пару раз и уставились на Тома.

– Это такая жидкая каша, – ответил Ньо Бото слабым голосом, – из вареного ямса…

Том закрыл глаза и затрясся от рыданий, которые, казалось, никогда не закончатся. Наконец он зарычал, как лев, и, улыбнувшись сквозь слезы, осторожно приподнял Ньо Бото и прижал его к себе.

– Фу-фу! Какое, к черту, фу-фу? Недомерок ты несчастный, я думал, ты уже умер. Но ты жив, ты живучий, мой маленький раб! Ах ты, фу-фу несчастный!..

Том рассмеялся и, прижавшись своим носом к носу Бото, увидел проблеск улыбки у того в глазах.

– Смотри, – радостно закричал Том, – смотри, там на востоке земля! Там остров, мы спасены!

Ньо Бото кивнул и снова лег.

– Можно еще смешать ямс с вареными бананами, – еле слышно проговорил он.

Еще до того, как ступить ногой на твердую землю, Том понял, что ошибся. Он знал большинство островов в округе, но ни один из них не походил на тот, куда вынес их шторм. Во всяком случае, это точно был не остров Сен-Мартен.

С моря остров выглядел заросшим джунглями, но когда они подплыли ближе, то заметили ряд бревен, которые когда-то использовали для спуска большого судна на воду.

Но что поразило Тома больше всего, так это многочисленные стаи обезьян, которыми кишел весь берег. Они играли, приглядывали за своим потомством или просто сидели и сосредоточенно очищали фрукты от кожуры. Если бы на острове жили люди, то обезьяны прятались бы в лесу.

Когда шлюпка оказалась на мелководье, Том спрыгнул в воду и принялся тянуть лодку за собой, пока она не стукнулась о берег. Ньо Бото он велел ждать его в шлюпке, негр ответил ему долгим, но все еще мутным взглядом.

Том углубился во влажные жаркие джунгли, где вода каплями лежала на листьях. Над головой кричали попугаи, но их крики лишь усиливали впечатление заброшенности этого места. Том нашел парочку незрелых кокосовых орехов, в которых сделал дырку своим ножом. Тут важно было рассчитать силу удара и не ударить слишком сильно, но с этим проблем не возникло – все силы Тома ушли на то, чтобы удержать тяжелый орех. Когда же скорлупа была пробита и из образовавшегося отверстия потек сок, Том упал на колени и возблагодарил небеса за столь щедрый подарок.

Утолив жажду, он прихватил с собой еще три ореха и отправился обратно к лодке, где Ньо Бото лежал на спине, уставившись в безоблачное небо.

Том разбил орехи и вылил сок в скорлупу. Ньо Бото пил маленькими размеренными глоточками.

– Так лучше? – спросил Том.

Чернокожий парнишка кивнул и, снова упав на дно лодки, закрыл глаза и провалился в сон.

* * *

Следующие несколько часов Том провел, расхаживая туда-сюда по берегу, захваченному обезьянами. Еще с детских лет он знал, что этих животных следует сразу же ставить на место, пока они не обнаглели. Вооружившись крепкой дубинкой, Том отогнал большого серебристо-серого самца, которому вздумалось было помериться с человеком силами.

Проблуждав некоторое время по берегу, Том наткнулся на следы от костра. В золе он нашел обгоревшие ветки, рыбий скелет и кости. К тому времени он оказался уже на северной оконечности острова и смог получить приблизительное представление о его размерах. Остров был куда меньше Невиса и вовсе не походил на то место, где можно встретить людей. На необитаемые острова пираты частенько высаживали провинившихся членов команды, и у бедняги было две возможности – либо сдаться и погибнуть, либо попытаться выжить в надежде, что в один прекрасный день мимо пройдет корабль.

Том оставил позади кострище и углубился в лес, где вскоре наткнулся на расчищенное место с колодцем и целой кучей пищевых отбросов.

Полный нехороших предчувствий, он уставился на четыре площадки, где когда-то стояли дома. Теперь там были только зола и пепел. Значит, здесь жили люди, но по какой-то причине они покинули остров.

Том быстро подобрал собранные по дороге фрукты и понес их Ньо Бото, который, однако, есть совсем не хотел. Том постарался говорить как можно более грозно.

– Здесь я решаю, – сказал он, – поэтому не спорь со мной и ешь.

– Это не Невис, – заметил Ньо Бото.

Том рассказал ему о сожженном поселении.

– Наверно, племена воюют между собой, – предположил Ньо Бото.

– Может быть, – не стал спорить Том и улегся на дно лодки.

Он проснулся, когда солнце уже стояло высоко в небе. Он бы с радостью поспал еще, но его разбудила жуткая резь в животе.

У Тома начался сильный понос, который продолжался несколько часов. Под вечер совершено обессиленный Том распластался на берегу, возле костра, который разжег Ньо Бото. Негр даже успел где-то разыскать треножник с котелком, ржавый нож и рубашку, от которой на десять шагов несло плесенью.

– Сожги ее, – простонал Том, зажимая нос.

– Это красивая рубашка, – не согласился с ним Бото, – из красной материи.

– Она воняет, сожги ее.

Но Бото не стал сжигать рубашку. Он сварил пригоршню каких-то трав, процедил и дал Тому выпить.

Затем наступил черед рубашки, больше напоминавшей лохмотья, чем одежду. Но Бото не сдавался. Взяв свою иголку, он с помощью нитки, выдернутой из набедренной повязки, принялся латать рубаху.

А Тому он сказал:

– Это моя первая в жизни рубашка, да еще и красная.

На третий день силы вернулись к Тому. Вместе с Бото он исследовал сожженное поселение, где они нашли еще несколько брошенных вещей, когда Том внезапно потянул Бото прочь.

– Черт, какой же я глупый! – крикнул он. – Где только были мои мозги? Остров заражен чумой! Вот почему тут все сожгли. Мы не можем пользоваться колодцем.

– Разве дома могут болеть чумой?

Бото стоял чуть в стороне, явно намереваясь покопаться в груде золы и пепла.

Том улыбнулся и подошел к нему.

– Ничего-то ты не знаешь, – вздохнул он. – Конечно же, дома могут болеть чумой. Ладно, пусть они не болеют, но, недомерок ты этакий, их все равно сжигают на всякий случай.

Бото копался в куче золы.

– Она все еще здесь, – сказал он.

– Кто? – Том чуть было не бросился наутек, чтобы спрятаться на берегу.

– Душа дома, – ответил Ньо Бото.

Том увидел, как Бото снимает с себя мешок с фруктами и кладет его на кучу старой золы.

– Что ты делаешь?

– Мы должны преподнести душе дар, – пояснил Ньо Бото.

– Мы шесть часов собирали эти фрукты. И я что-то не вижу здесь никакой души.

– Зато она видит тебя, Том.

– А, так у невидимой души есть глаза.

– Леопард не умеет видеть в ночи, но все же он превосходный охотник, – пробормотал Бото, поджигая сухие листья. Том еще никогда не видел, чтобы кто-то так быстро добывал огонь буквально из ничего. Это было что-то невероятное. Вскоре языки пламени принялись лизать фрукты, которые сморщились и начали обугливаться.

– Ну и что мы будем теперь есть? – поинтересовался Том.

– Этой ночью мы не будем ничего есть. Мы будем голодными сидеть у костра в знак нашего уважения к душе этого дома.

Том недоверчиво улыбнулся.

– Бото, ты… я даже не знаю, кто ты после этого.

Чернокожий паренек поднял голову и посмотрел на него.

– Я свободный человек в красной рубашке, – серьезно произнес он.

Они сидели вокруг костра до самой полуночи. Том развлекал себя тем, что болтал о диких зверях, которые как пить дать сидели сейчас, затаившись в темноте, и терпеливо ждали того момента, когда люди отойдут от костра и можно будет вонзить в них свои острые клыки.

Бото ничего не говорил. Он сидел ссутулившись и закрыв глаза. На лбу у него сажей была нарисована черная полоска, и, когда взошла луна и осветила своими голубыми лучами землю, он поднялся с земли и сказал, что теперь они могут отправляться в путь.

– С чего ты взял? – спросил Том.

– Мне сказала об этом душа, – просто ответил Бото.

Том улыбнулся.

– А еще она тебе что-нибудь сказала? – спросил он.

– Да, – кивнул Бото и потушил огонь, – она сказала, что мы должны идти на восточный берег острова. Там нас будет ждать брошенное судно, еще крепкое, с рулем и парусом. Если повезет.

Том открыл рот, но решил ничего не говорить.

Через час они достигли восточной оконечности острова, купавшегося в первых лучах солнца. Их взгляду предстал ничем не примечательный каменистый пляж, только тут не было обезьян. Вместо них они увидели стаю журавлей, которые, стоя в мелкой воде, чистили свои перья.

Том подошел к Бото, который, сидя на корточках, ковырялся в песке какой-то палочкой.

– Судя по всему, нам не повезло, – вынес вердикт Том.

Бото не ответил. Вместо этого он выудил из песка несколько пескожилов, которых сполоснул в воде и тут же съел.

– Полезно для желудка, – пояснил он, – понос как рукой снимет.

Том лишь головой покачал и опустился на еще холодный песок. Он проснулся оттого, что его тряс за плечо Ньо Бото.

– Оставь меня в покое, – застонал Том, – я устал.

– Вставай, Том!

– Нет, не буду я вставать. Моя душа говорит мне, чтобы я лежал, и я буду лежать. Я тут вот что подумал. Хочешь ты того или нет, но нам, скорее всего, придется остаться здесь до конца жизни.

– Нет, – решительно ответил Бото, – мы не будем оставаться здесь до конца жизни, мы отправимся на Невис. Вставай, Том!

– Отстань.

– Нам повезло, Том.

Том прикрыл глаза рукой от солнца.

– Повезло?

– Идем.

Шлюп стоял прямо за мысом, слегка покачиваясь на подернутых рябью волнах.

Парус, висевший безвольной тряпкой на одинокой мачте, был порван в двух местах, якорная цепь казалась старой и насквозь ржавой. Но все же судно было в хорошем состоянии. Мачта и руль, киль и снасти – все было в порядке.

На борту они не нашли ничего, кроме кувшина для воды и старого черпака.

Час спустя полотнище паруса было починено. Бото и Том подняли якорь, и, когда первый бриз достиг восточного берега, парус надулся и шлюп вышел в море.

Том сидел у руля и во все глаза смотрел на Ньо Бото, который стоял на носу в своей красной рубашке, судя по всему, совершенно уверенный в том, что скоро они окажутся дома. И когда они отошли достаточно далеко от берега и ветер усилился, Том закрепил румпель и, подойдя к Бото, протянул ему руку.

Они обнялись. А потом… Потом Том закричал от счастья и принялся приплясывать и вообще вести себя как безумный.

Бото наблюдал за ним, удивленно подняв брови. Но очень скоро огонек недоумения в его карих глазах сменился широкой доброй улыбкой.

Том управлял шлюпом уже два дня, полагаясь на солнце, звезды и собственное чутье.

На третий день плавания им встретилась рыбацкая лодка. Рыбак в ней оказался старым и не слишком-то разговорчивым человеком. Он сказал, что это его владения, а они пусть отправляются ловить рыбу в другое место, на что Том ответил, что рыба их не интересует, и спросил, где находится Невис. Но рыбак неожиданно рассердился и, выхватив кремневый пистолет, заявил, что слыхом не слыхивал ни о каком Невисе.

Тем же вечером ветер поменял свое направление, и теперь их несло прямо на юг.

Ньо Бото сидел, освещаемый закатными лучами солнца, и ждал, когда появятся первые звезды. Том дремал, потому что ему предстояло провести всю ночь на ногах.

Внезапно Ньо Бото вскочил и принялся тормошить Тома.

– Я же говорил, что нам повезло, – сказал он.

– Корабль, – пробормотал Том, вставая на ноги.

– Я думаю, это земля, – и Бибидо показал рукой.

На горизонте появилось большое серо-черное пятно. На мгновение путешественники испугались, что с наступлением темноты остров пропадет, а потом и вовсе окажется обманом зрения. Такое случается с некоторыми островами. Но этот оставался на месте, и, когда туман рассеялся, Том почувствовал, как по его спине побежали мурашки.

При виде вулкана с белой оборкой вокруг жерла его подбородок предательски задрожал, он почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза, и какое-то время сидел опустив голову.

– Это Невис, – прошептал Том, – тут живут мои мама и сестра. И старый добрый сеньор Лопес с его толстой задницей. Это Невис, ты слышишь, Ньо Бото? Это Невис!

– Да, я слышу, – ответил тот. – Нам очень повезло.

Они привалились спиной к правому борту и поделили последние куски рыбы, посыпанные солью, которая осталась после того, как они прокипятили в котелке морскую воду.

– Я снова увижу маму, – прошептал Том. – Я даже боюсь подумать – как они там? Ведь уже больше двух лет прошло. А моя сестра Теодора Долорес Васкес… Ты помнишь ее, Бото?

Тот утвердительно покачал головой.

– У нее очень острый язычок, – улыбнулся Том.

Бото серьезно кивнул.

– Что есть, то есть, – сказал он.

Том поднял голову и посмотрел на ночное небо, на котором должны были вот-вот появиться первые звезды.

– Я самый счастливый в мире человек, – заявил он, – я должен петь и танцевать.

– Надо было тебе тоже съесть пескожила, – добавил Бото.

 

Глава 20. Грания Ималли

Еще до первых криков петухов Том причалил к родному берегу.

Уже с воды он увидел, что ничего не изменилось. Таверна стояла все там же, где и всегда, сонно глядя на гавань своими забранными ставнями окнами.

Том улыбнулся Бото, который сидел на носу суденышка, устремив взгляд куда-то вдаль. Они решили, что будет лучше, если он до поры до времени останется в шлюпе. Тому нужно было время, чтобы подготовиться к встрече с семьей.

Он шел через отмель к берегу, чувствуя, как сильно колотится сердце, на душе было неспокойно. Он не знал, откуда взялась эта тревога, и приписал ее нечистой совести. За все время Том ни разу не удосужился послать о себе весточку. Вдруг они решили, что он умер? Хотя, с другой стороны, его мать и сестра – люди закаленные, много повидавшие на своем веку… нет, скорее всего, причина его тревоги крылась в чем-то другом.

Он увидел свою старую лодку на том же самом месте, где он ее оставил два года назад. Внутри лежали весла – значит, лодкой пользовались.

Том провел пальцами по вырезанным ножом буквам. Давным-давно, думая, что пробил его последний час, Том написал на скамье свое имя.

– Какой же я был тогда ребенок, – пробормотал он.

И решил немного посидеть в лодке, подумать и найти слова, которые он скажет матери при встрече. Пусть она увидит, какой он стал взрослый. И поймет, что он вернулся домой, потому что соскучился по ней. Она простит, что он не стал богатым человеком, она все поймет и простит. Ей будет достаточно просто увидеть его живым. Том еще не решил, как он будет теперь заботиться о маме, но ведь сеньор Лопес уже не мальчик и так зарос салом, что вряд ли сможет вести дела, как прежде. Ему придется передать таверну более бойкому человеку, на которого он сможет положиться. Том постарается наладить отношения с Лопесом. Такое намерение уже само по себе говорит о том, что он повзрослел. И когда однажды сеньор Лопес отойдет в мир иной, Том будет готов стать полноправным хозяином таверны. И это все произойдет на глазах его мамы.

Приняв такое решение, Том встал и двинулся к входной двери. Та, конечно же, была заперта, но Том знал, что засов можно поднять, если между дверью и косяком просунуть ветку.

Вот и сумрачный зал таверны. Хорошо знакомые запахи вымытых полов, старого пива и свежей копченой свинины проникли в нос и стали комком в горле. Слава богу, в зале было пусто, и Том постоял, собираясь с духом, – он не хотел, чтобы мама увидела его плачущим. Из покоев сеньора Лопеса, как и прежде, доносился его яростный храп. Дверь в комнату испанца была приоткрыта, и Том увидел, что толстяк хозяин спит, зажав в зубах краешек рубашки.

Том прошел в кладовку и налил себе кувшин воды. Подумал, не сходить ли к Бото, который, несомненно, проголодался. Но вместо этого разыскал зеркальце и, поставив его перед собой на полку, принялся приводить в порядок свои волосы и счищать грязь со лба и щек.

Он смотрелся в зеркало уже второй раз за месяц.

И хотя то, что он увидел, вполне соответствовало его представлениям о мужественности, сердце Тома тоскливо сжалось.

– Мой рот, – прошептал он и уставился на свои утратившие пухлость губы. – Мой нос, который Тео когда-то называла картофелиной. Он так усох, что от него остался лишь хрящик.

На кухне все было как прежде, хотя травы и специи куда-то исчезли. Не было полосатых баночек, подписанных маминым изящным почерком: тут хвощ для окраски материи, здесь – фенхель от колик, а там – лимонная мята от насекомых. Но в лоханке с водой по-прежнему плавал лимон, а горшки, котелки и сковороды были вычищены и висели там же, где и всегда, – на перекладине под потолком.

Том посмотрел на свои ногти – как всегда, они были угольно-черными от скопившейся под ними грязи. Потом, помедлив, поднялся по лестнице и зашагал по коридору. Оказавшись рядом с комнатой, он глубоко вздохнул и открыл дверь.

Теодора лежала на широкой лавке, укрытая одеялом. Волосы разметались по подушке, и даже в темноте они отливали вороньим пером. Гамак Тома был убран под лавку, но этого стоило ожидать. Сестра совсем не изменилась, а вот матери почему-то в комнате не было.

Том присел на краешек постели Теодоры, чувствуя, как сильно бьется его сердце, словно что-то хочет ему сказать. На одно жуткое мгновение его охватило сомнение. Еще не поздно исчезнуть снова. Тихонько затворить за собой дверь и поднять парус. Уйти отсюда навсегда. Что, если с его возвращением домой все станет только хуже? Том сидел, раздумывая, где сейчас могла бы быть его мать, когда вдруг обнаружил, что Теодора не спит. Она смотрит прямо на него. Взглядом внимательным, но ничего не выражающим.

– Тео, – прошептал он, – это я, Том.

Она не ответила, только молча, не отрываясь, смотрела на него.

– Я вернулся, – произнес Том, понимая всю бессмысленность своих слов. Но он все равно продолжал говорить и рассказал, что оставил свой шлюп в бухте, что отыскал Бибидо, который на самом деле вовсе не Бибидо, а Бото. Что объехал полмира и повидал массу интересного.

Тео села на постели и накинула на плечи шаль. Она сидела рядом с ним так, словно его здесь и не было.

Он хотел прикоснуться к ней, чтобы проверить, она это или нет. А еще чтобы ощутить тепло и близость родного человека, которого он не видел целых два года.

Том осторожно взял руку сестры. Поднял ее, словно птицу, выпавшую из гнезда. Провел ею по лицу Теодоры и увидел, что в ее глазах блестят слезы. Она притянула его к себе и крепко обняла. Он не помнил, чтобы они когда-то вот так просто сидели рядышком, и все никак не мог понять, чего больше в этих объятиях: любви или ненависти. Тело сестры показалось ему совсем худым, высохшим и каким-то неживым.

Наконец Тео глубоко вздохнула и улыбнулась. Взяла руки Тома в свои и крепко сжала.

– Добро пожаловать домой, – прошептала она, – добро пожаловать домой, Том Коллинз.

– Ты, наверное, уже не верила, что я вернусь? – пробормотал он.

– Наверное… – задумчиво ответила она. – Честно говоря, я думала, что больше вообще тебя не увижу.

Том хотел высвободить свои руки, но Тео держала их крепко. Теперь он вдруг понял, что выражал ее взгляд. В нем застыла не печаль, не тепло и не холод, а глухая чернота одиночества.

– Я скучал по тебе, – вымолвил он. – А ты?

Она кивнула.

– Ты сердишься, Теодора? Я знаю, ты сердишься. Меня так долго не было, но…

– Ты изменился.

Ее шепот теперь набрал силу – и почти испугал его. Ничуть не изменившись внешне, его сестра говорила теперь голосом взрослой женщины.

– Я столько всего видел, – пробормотал он.

– И стал умнее?

Он помедлил с ответом, потом кивнул и тут же пожал плечами.

– Сильнее?

– Да, – сказал он уверенно, – сильнее я точно стал.

– Это хорошо. Это тебе пригодится… – задумчиво произнесла Тео.

– Ты по-прежнему выглядишь так, словно сердишься на меня.

Она отпустила его руки и, вздохнув, улыбнулась самой себе. И тут же снова стала серьезной.

– Нет, я не сержусь на тебя. Я завидую тебе. Не более того.

– Завидуешь?

– Я всегда завидовала тебе. Не потому, что ты умел плавать, грести, рыбачить и ходить под парусом. Я завидовала тому, что ты мужчина. Что однажды, когда тебе приспичит, ты можешь оседлать мула и уехать. Просто так. На поиски счастья.

– Я нашел его, Тео. Нашел. Пусть не само счастье, а Бибидо, но я нашел его. Мне нужно столько всего тебе рассказать!

– Мне тоже. Но я не знаю, подходящее ли сейчас для этого время.

Она положила свою ладонь ему на щеку. Осторожно, любя. Прижалась своим лбом к его лбу.

– Я помню, – прошептал он, – когда мы были маленькими, ты спрашивала меня, чувствую ли я, как бьется твое сердце? Теперь я чувствую.

– Твоя и моя жизнь, Том, – прошептала она, – слышишь, как они бьются…

– Да, именно эти слова ты тогда произнесла.

– А ты кричал: «Возьми меня с собой, Тео, на край света!»

Том высвободился и восторженно посмотрел на сестру.

– Я побывал там, – воскликнул он, – я побывал на самом краю света.

– Нет, Том, ты сейчас на краю.

Между ними повисла тишина.

– Мама умерла, – сказала Тео.

Он стоит за спиной у сестры, рядом со стеной таверны. Под оливковым деревом – крест и маленький холмик, заросший травой и цветами…

Том стоит, безвольно свесив руки, и слушает сестру, а та рассказывает о том, как умирала от кровотечения мать. Теодора, конечно, вызывала лекаря. Тот осмотрел больную и сказал, что против этой хвори нет лекарств. Меньше чем за неделю красный поток унес с собой жизнь Элиноры, и наступила темнота…

Тео плотнее закутывается в шаль и, наклонившись, принимается выпалывать сорняки.

– Могилка, как видишь, совсем простая, но я ведь все одна делала, никто не помогал…

Она выпрямляется и скрывается за углом дома.

Том смотрит на небо. Небо такое же, как всегда, ничуть не поменялось. Том падает на колени, успев удивиться тому, что нет слез… Он скребет пальцами землю, а перед его внутренним взором встает образ матери. Вот она что-то готовит, стирает белье, ставит цветы в вазу, причесывает сеньора Лопеса. Том никак не может вспомнить ее голос, но он никогда не забудет аромат лимона, которым пахла ее кожа.

Он пытается ухватиться за землю, но падает набок. И лежит скрючившись, ожидая, когда же появятся слезы.

Затем, спотыкаясь о камни, идет на берег. Падает, снова встает, бредет через отмель, поднимается на борт лодки и подходит к Ньо Бото, который сидит и чинит рубашку своей гнутой иголкой.

Том садится рядом и, не мигая, пристально смотрит на Бото.

– Кто-то умер? – спрашивает Бото.

– Моя мама, – отвечает Том.

И тут они приходят к нему. Слезы. Он не пытается их сдерживать, просто сидит и плачет.

Бото не произносит ни звука и продолжает шить.

Том вытирает глаза и шмыгает носом.

– Ее больше нет, – шепчет он, – у меня даже в голове не укладывается.

– Это видно по дому, – Бото кивает в сторону таверны.

Том непонимающе смотрит на него.

– Я думал об этом, еще когда ты спускал якорь. Том войдет сейчас туда и узнает плохую весть, вот что я тогда подумал.

– Это все, что ты можешь мне сказать, Ньо Бото?

Вместо ответа Бото откладывает иголку в сторону и надевает рубашку. Он поворачивается и так и сяк, проверяя свою работу. Затем спрыгивает в воду и направляется к берегу.

Том следует за ним. Вместе они приходят к могиле под оливковым деревом, где Бото садится на корточки и трогает рукой сухую землю.

Том садится рядом с ним.

– Ее душа все еще здесь, правда ведь, Бото?

– Нет, ее здесь нет, – отвечает тот.

– Да как же нет, болван ты этакий!

– Нет, она далеко отсюда. Мне кажется, она ищет тебя, Том. И она еще вернется обратно, если повезет.

Следующую ночь Том провел в своем старом гамаке. Что же до Бото, то он захотел остаться в лодке.

Трактирщик не обременил себя изъявлениями радости по поводу встречи с Томом. Скрепя сердце он разрешил ему остаться, однако не преминул добавить, что его мать умерла от тоски по своему негодному сыну и что он, сеньор Лопес, всегда считал ирландцев бессердечными скотами.

Том в ответ не вымолвил ни слова. Он взялся за свои прежние обязанности и вскоре понял, что его сестра последние полгода работала за двоих.

Дни к тому же выдались хлопотными – посетители приходили, уходили, ругались, привередничали, а когда наставало время платить – очень неохотно открывали свои кошельки.

Том ни на кого не обращал внимания.

Ночью, лежа в своем гамаке, он чувствовал себя странно опустошенным, но мозг его работал на удивление ясно и четко. Он решил ничего не говорить Лопесу о Ньо Бото. Тео тоже знала о негре только то, что Том сообщил ей при первой встрече. Он подумал, что лучше не торопить события.

Как-то вечером после закрытия таверны Том пришел к могиле с букетиком полевых цветов, вскоре появилась Тео и села рядом.

– Перед смертью, – проговорила она, – мама рассказала мне странную историю. О тебе, Том Коллинз.

Движением головы она позвала его за собой.

Том последовал за сестрой на берег, где волны спокойно и ритмично накатывались на песок. Наполовину скрывшись за голубой дымкой, в небе светил молодой месяц. Том заметил, что настроение Теодоры изменилось. Но она по-прежнему была погружена в себя, а ее язвительность и задиристость куда-то исчезли.

– Это касается твоей бабушки, матери твоего отца.

Том удивленно посмотрел на Тео. Она кивнула, и в ее глазах зажегся озорной огонек. Том невольно подошел ближе.

– Не знаю, правда ли это, – проговорила сестра, – но у нашей мамы ведь не было привычки болтать попусту…

Тео смерила Тома взглядом и улыбнулась.

– Как бы там ни было, мы с мамой решили, что многое в этой истории похоже на правду.

– И что там с моей бабушкой?

– Она была ирландкой до мозга костей, хоть для ее потомков в этом мало чести. И она была знатного рода. Да уж, по тебе этого не скажешь, Том… По словам мамы, у тебя в жилах течет голубая кровь. Да, твоя бабушка была дворянкой, но для аристократки она вела себя довольно странно.

Тео прищурила один глаз и улыбнулась.

– Совсем не так, как полагается вести себя богатым и знатным. В далеком Ирландском море она добывала себе средства к существованию тем, что нападала, грабила и жгла, как простой пират. Ее боялись все моряки. Представляешь? Я записала ее имя на старой рубашке, в которой мама… – Теодора осеклась и потупила глаза. – В которой она спала все эти годы после твоего отъезда… Ты не думай, Том, я ни в чем тебя не обвиняю. И мы с мамой всегда желали тебе удачи и счастья. Твою бабушку звали Грания Ималли, и, будь я на твоем месте, я бы гордилась ею. По словам твоего отца, она была помилована английской королевой, но это все уже давно быльем поросло. А вот что действительно запомнилось маме и что обязательно заинтересует тебя, так это то, что старая Грания скончалась в 1591 году. 13 ноября, если быть точным. Насколько я помню, это день твоего рождения, Том.

Теодора отвернулась и посмотрела на небо.

– В общем, – заключила она, – теперь ты знаешь…

Том посмотрел в сторону, пытаясь переварить услышанное, но странное дело – он словно уже слышал все это раньше. Словно наяву до него донесся хриплый скрипучий голос, который спросил его: «Что получится, если смешать глоток благородного вина, крепкого рома и чистейшей ключевой воды?» – «Нечто совершенно непригодное для питья», – ответил он тогда. На что Самора ответила: «Ты только что описал самого себя, Том Коллинз».

Они сидели на берегу и смотрели на бледное отражение месяца в морской воде.

– Теперь я буду заботиться о тебе, – тихо сказал Том. – Что бы ни случилось, я буду всегда теперь заботиться о тебе. Я обещаю, Теодора Долорес Васкес. Однажды я унаследую таверну, и тогда все станет иначе. Совершенно иначе. Будем только ты и я. И тебе больше не придется вычесывать вшей из чужих голов.

Тео вздохнула.

– Ты всегда был высокого мнения о себе, Том Коллинз. Все ирландцы любят важничать не хуже петухов. А что касается вшей, то тут ты ошибаешься.

Том широко улыбнулся.

– Полукровка, – еле слышно прошептал он.

– Твоя помощь мне не нужна. Не ты один решил отправиться на поиски счастья…

– Что это значит?

– Кстати, для этого совсем не обязательно воровать мула и мчаться на нем невесть куда в надежде разыскать…

Теодора вытянула перед собой правую руку. На ее указательном пальце было надето серебряное кольцо. Том отшатнулся.

– Откуда оно у тебя?

– Я получила его от моего будущего супруга, – Теодора изучала кольцо. – Оно мне не очень нравится, но что поделаешь.

Том вскочил на ноги.

– О чем, черт тебя дери, ты тут болтаешь?

– Можешь выбирать выражения повежливее, Том Коллинз?

– Да плевать я хотел на вежливость. Так ты обручена?

Теодора серьезно взглянула на брата.

– Да, – ответила она, – я обручена и еще до конца этого месяца выйду замуж. Не хочешь меня поздравить?

Том спустился к воде и, подобрав камешек, зашвырнул его в волны. Потом стремительно повернулся к своей сестре, которая сняла кольцо с пальца и сидела, задумчиво разглядывая его.

– По-моему, слишком много новостей зараз, – угрюмо проворчал Том, – но как бы то ни было, ни у кого язык не повернется сказать, что Том Коллинз плохо воспитан. Так что поздравляю тебя от всей души, Теодора Долорес Васкес!

Он тяжело дышал, грудь его прерывисто вздымалась.

– У меня уже и возраст подошел, – задумчиво произнесла Тео.

– Да, отлично, – кивнул Том, – просто замечательно. Ты, как я посмотрю, без дела тут не сидела. И теперь, значит, хочешь увидеть мир. Что ж, чудесно, там есть на что поглядеть.

Теодора вздохнула и мечтательно посмотрела на черное ночное небо.

– Испания, – проговорила она, – при звуке этого слова мое сердце начинает тосковать.

– Глазом не успеешь моргнуть, как она тебе надоест.

– Почему это?

– Да потому что в ней полно испанцев, – проворчал Том.

– Но так и должно быть.

Том снова сел, теперь уже встревоженный всерьез.

– Ты действительно намереваешься отправиться в Испанию?

Тео открыла глаза и кивнула.

– Черт побери, но что ты там собираешься делать?

– Жить. Вместе с моим мужем. Во всяком случае, какое-то время. Потом, когда все устроится, мы отправимся в Африку.

– В Африку? Ты что, совсем сдурела? Чтобы тебя там сожрали дикие звери? Или каннибалы, которые только и думают о том, как бы съесть побольше белых. Ты говоришь с человеком, который путешествовал целых два года и познакомился с людьми, которые многое повидали и знают, о чем говорят. Если бы ты только знала, сколько я всего узнал о солнечных затмениях, о Земле, о мире… Черт побери, Тео, ты же нигде не бывала, кроме этого острова. Как ты вообще можешь мечтать о месте, о котором ты ничего не знаешь?

– Потому и мечтаю.

– И что вы собираетесь делать в Африке? Торговать рабами?

– Боже упаси, конечно, нет. Мы будем миссионерами. Видишь ли, Том, мы не будем жить в глуши. У нас будут свои слуги и свой собственный экипаж, и, когда мы прибудем на место, миссию уже построят. Мы отправимся туда с письмом от папы римского.

– Если ты смеешься надо мной, то…

– Я вовсе не смеюсь. Я еще никогда не говорила более серьезно, чем сейчас.

Том вздохнул.

– Так как, говоришь, звали мою бабушку?

– Грания Ималли, – ответила Тео и надела кольцо на палец.

Они отправились обратно в пустую таверну и прикрыли дверь, ведущую в покои сеньора Лопеса, который давным-давно спал.

Том нацедил себе стаканчик из Бочонка Остатков, но тут Тео достала непочатую бутылку и с самоуверенным видом водрузила ее на стол между ними.

– Из Мадейры, – пояснила она.

– Это же лучшее вино у нас в таверне! – воскликнул Том.

Тео кивнула и наполнила вином два стакана.

– Разве у нас нет повода для праздника, Том Коллинз? Ты узнал, что являешься потомком знатного рода, хоть и с запятнанной репутацией. Я совсем скоро выйду замуж и отправлюсь в плавание на настоящем испанском фрегате. Я буду стоять на носу, когда мы будем пересекать Атлантический океан, и наслаждаться каждой секундой.

– На это плаванье уйдет три месяца, моя маленькая сеньорита.

– Значит, я буду наслаждаться каждой секундой все три месяца. Буду вдыхать чужеземные бризы, наполняя ими свою душу, сердце и голову. Кто знает, быть может, мы сможем писать друг другу письма.

Том хрипло рассмеялся.

– Крысы, – проговорил он, – чумные крысы, цинга, дизентерия, гнилая вода, ураганы, тайфуны, морская болезнь, понос, желтый горох на завтрак, обед и ужин. И это еще в лучшем случае. Черт возьми, Тео, ты понятия не имеешь, о чем говоришь. На море тебя будут ждать одни лишь утопленники, мятежи, пираты, буканьеры и насильники. Я плавал на одном испанском судне, так мы там каждую неделю выкидывали за борт по трупу, чтобы обезопасить себя от заразы.

– Как только окажусь в Европе, разыщу самую большую библиотеку и засяду там на долгие месяцы. Только вообрази себе, все эти знания… вся эта поэзия…

– Замечательно, я веду разговор с глухим. Что ж, ты хочешь увидеть мир, да на здоровье! Но стоит ли ради этого выходить замуж?

– А как еще девушка сможет увидеть мир, Том? Ответь мне! У нее есть только одна возможность это сделать. И я с большим удовольствием готова ухватиться за нее.

– Вот оно как. Что же, ничего не скажешь! Миссионеры, говоришь ты. И с каких это пор мы стали такими благочестивыми, что собираемся учить других?

– Если я чего-то и не знаю, то я могу себе это представить. Да, возможно, звучит легкомысленно, но это не пугает моего будущего супруга. Он принимает меня такой, какая я есть.

– Сплошное лицемерие, – отрезал Том, – что же это за брак у вас такой?

– Самый обычный, хотелось бы верить. Построенный на единственном чувстве, которое прочно, – на разуме.

– Моя мама, – Том сощурил глаза, – говорила, что вступать в брак следует только по любви.

Теодора всплеснула руками в притворном изумлении.

– Какие мудрые речи! Мой сводный братишка учит меня любви! Ну надо же. Может, хочешь что-нибудь еще добавить?

– Больше ничего, раз ты так на это реагируешь.

Том внезапно вспомнил девушку с Ямайки и почувствовал укол в сердце. Как странно, он позабыл ее имя, но до сих пор помнил, что ее дочь звали Анабель. Порой он думал о молодой матери и надеялся, что она тоже вспоминает о нем.

– Влюбленность, – продолжила Теодора и смахнула несколько пушинок с юбки, – проходит так же быстро, как обычный насморк, и я не позволю каким-то чувствам стать на пути к моему счастью.

– Ты действительно сошла с ума, если даже не любишь своего будущего супруга.

Вместо ответа Теодора уставилась на брата твердым и самоуверенным взглядом. Том отвернулся.

– Я не буду тебя осуждать, – произнес он.

– Конечно, не будешь. Наоборот, ты нальешь мне еще вина. Ночь только начинается, а мне еще нужно многое тебе поведать, от чего у тебя волосы на затылке встанут дыбом.

Том схватил бутылку и лил, пока вино не полилось через край. Следом осушил свой стакан и с громким стуком поставил его обратно на стол.

– Разбудишь сеньора Лопеса, – заметила Тео, впрочем, без особого волнения.

– Да пошел он к черту, жирный боров, – выругался Том, – пусть и дальше копается в своей грязи. Когда ты уедешь, Том Коллинз тоже уедет. У меня есть цель и есть средства, чтобы ее добиться.

– А, ты говоришь о том крошечном суденышке, что стоит в бухте? И о чернокожем недомерке, который в этом шлюпе живет? Ну и тощий же он, однако…

Том вскочил и сердито хлопнул ладонью по столу.

– Не смей говорить о нем в таком тоне, – огрызнулся он.

– Надо же, братец! Какой у нас с тобой получается занимательный разговор!

– Не хочу ничего слышать. Быть может, он невелик ростом, но он…

– Да, Том, так что же он?

Том упал обратно на лавку.

– Его настоящее имя – Ньо Бото, и в одном его мизинце воли к жизни больше, чем во всем моем теле. Хочешь послушать, что расскажет тебе братец Том? Если не хочешь, то я лучше помолчу.

– У нас вся ночь, – улыбнулась Тео. – И как сказала баба, колотя своего мужа скалкой, лучшее ждет тебя впереди.

Том покосился на сестру и откашлялся.

– Когда я встретил его в первый раз, у него на пальце было кольцо. Ты ведь помнишь Рамона из Кадиса? Он рассказал мне об этом парнишке и его кольце. Я знаю, ты не поверишь, Тео, но он сын короля. Доказательство этому я получил, когда мы оставили замечательный корабль Caballito del Diablo и ушли на двенадцативесельной шлюпке. Одни в океане, из провизии – только мешок пшена, два кокосовых ореха и фляга воды. Почему я это сделал? Да потому что должен был так сделать. Перед этим он показал мне то, что вшил себе в глотку, – сам, своими руками. Ньо Бото – мой лучший и единственный друг. И он теперь не больше раб, чем ты или я.

– А, так наш Том даровал ему свободу?

– Именно. А ты имеешь что-то против?

Теодора надула губки и кокетливо покрутила головкой.

– Я просто слушаю, – она провела указательным пальчиком по краю стакана. – Порой мне становится сложно тебя презирать, Том Коллинз. Но расскажи мне, что же за штуку он вшил себе в горло?

– Кольцо, Тео, кольцо. Он спрятал его там, чтобы сберечь… У меня нет слов, чтобы описать, насколько храбр этот парень.

Теодора откинула голову назад и рассмеялась.

– Вот те на! Ну надо же! Так ты, значит, оставил свои надежды на большое будущее?

Том неопределенно пожал плечами.

– Возможно, – ответил он. – Известно ли тебе, что жадность человека живет в его безымянном пальце?

– Это Большой Мир поведал тебе об этом?

– Нет, я узнал об этом здесь, на Невисе. Поздним вечером, два года тому назад. Черт, это вино ударяет прямо в голову. Думаю, мне лучше пойти лечь.

– Не теперь, дорогой братец. Подожди с этим. Разве ты больше ничего не хочешь узнать по поводу моего замужества?

Том развел руками. Тео улыбнулась.

– Ты даже не спросишь имени моего мужа?

– Я знаю этого человека?

Тео кивнула.

– Еще как знаешь. Ты будешь гордиться своей сестрой, Том.

– Ну так говори скорее, как его зовут, пока хмель не отбил у меня охоту слушать.

Теодора перегнулась через стол и заглянула Тому прямо в глаза.

– Его имя, – прошептала она, – Саласар, Феликс Саласар.

Том пожал плечами.

– Мне это должно о чем-то говорить?

– О да. Хотя, быть может, прежде ты знал его под другим именем. По-моему, во всей округе только я и называю его сеньором Саласаром.

Том закатил глаза.

– Ну так говори, не томи, – простонал он.

Теодора наполнила свой стакан до краев, но внезапно подняла голову и, уставившись на Тома немигающим взглядом, хрипло рассмеялась.

– Отец Инноченте – его бывшее имя. Если это тебе о чем-то говорит, Том Коллинз.

Озаренный светом молодого месяца Ньо Бото рассказывает легенду: один старик пробил своей палкой небо, сквозь дырки на землю хлынул Божий свет, и появились звезды.

Он рассказывает, а сам в это время спокойными размеренными движениями пришивает новые пуговицы к своей красной рубашке. Пуговицы ему дала Теодора. Не бог весть что, если честно, но он принял их с таким видом, словно они были сделаны из чистого золота. И та история, которую он решил поведать, как нельзя лучше подходила к его занятию.

– Вот так и были созданы звезды, – заканчивает он и откусывает нитку.

– Это ж сколько дырок надо было проделать, – сонно бормочет Том.

– Да, – кивает Бото, – и еще нужна была очень длинная палка.

Лежащий на дне шлюпа Том перекатывается на живот.

– Посмотри на меня, маленький африканский человечек.

– Я смотрю на тебя, большой рыжеволосый ирландец.

– Ты смеешься?

– Нет, я проделываю дырки для пуговиц.

– Что ты видишь, когда смотришь на меня, Ньо Бото?

– Я вижу друга. Своего единственного друга.

– Ты видишь перед собой еще совсем молодого человека, который меньше чем за неделю потерял и мать, и сестру. Тоска по матери гложет меня, словно языки костра, но потеря сестры делает меня холодным, как пепел.

Том рассказывает Бото об отце Инноченте и инквизиции.

– Я узнал эту радостную весть три дня назад, и с тех пор я болен.

Но Бото то ли не понимает его, то ли думает о чем-то своем.

– Я видел их вместе, – продолжает Том, – она прислуживала ему за столом. Он ведь обжора, каких мало. Но он тоже изменился. Оставил свою должность инквизитора и теперь собирается в Испанию вместе с молодой супругой. Благочестивый отец говорит со мной ласково, но свысока. Гладит по голове! А уж знал бы ты, как от него разит. Мертвечиной! И его суженая, моя сводная сестра – кружится вокруг него как заводная и ловит каждый его взгляд. Нельзя за путешествие в какую-то вшивую Испанию платить столь высокую цену! «Подойди ко мне, юный Коллинз, – говорит Саласар, – сядь рядом со мной и дай-ка послушать о твоих приключениях в Большом Мире». Я ничего ему не рассказываю, потому что я его презираю. Мне противны его прикосновения. У меня душа холодеет и уходит в пятки, как представлю, сколько на его руках крови и людских страданий. Знаешь, о чем я мечтаю, Бото?

– О чем же ты мечтаешь, Том?

– Каждую ночь я мечтаю убить его. Перерезать его костлявую глотку и с наслаждением слушать, как он хрипит, пока жизнь оставляет его. Как тебе эта идея, Бото?

– Я думаю, это хорошая идея, Том.

Том отводит взгляд и улыбается.

– Но я не смею, – вздыхает он, – моя сестра никогда мне этого не простит. Она теперь не говорит ни о чем другом, кроме как о фрегате, который скоро бросит якорь в нашей гавани. Ее сундук уже собран и стоит наготове, а этот лицемерный Саласар даже сделал толстому сеньору Лопесу небольшой подарок, что-то вроде выкупа за невесту. Вот почему его преосвященство обосновался в таверне. Фрегат может появиться на горизонте в любую минуту. Если я хочу прирезать эту свинью, то надо сделать это сейчас. Но Тео никогда не простит меня.

– Быть может, она никогда не простит тебе, если ты оставишь все как есть?

Том подходит к Бото, который занят тем, что полирует свои любимые пуговицы.

– Почему от тебя никогда нельзя получить вразумительного ответа? Вечно у тебя ни рыба ни мясо.

– А что бы ты предпочел, Том? Рыбу? Или, может быть, мясо?

– Это что, загадка?

– Твой нож – не рыба и не мясо, Том. Твоя ненависть руководит тобой и делает тебя злым и несчастным.

– Есть другой вариант, – внезапно говорит Том, – я только что об этом подумал.

– Какой же, Том?

– Забудь все, что я тут только что наплел. Слушай меня. Мы вдвоем, Бото, мы вдвоем украдем Тео, свяжем ее по рукам и ногам и увезем далеко-далеко. Что ты на это скажешь?

– Тем самым ты перенесешь свою ненависть на нее, – отвечает Бото.

– Кто это сказал?

– Тот, кто пережил подобное.

Том поворачивается к Бото спиной.

– Займись лучше своей рубашкой. От нее, кстати, до сих пор несет плесенью.

Том приближается к мачте и в отчаянии бьется о нее лбом. Бото подходит к нему.

– Я думаю, – говорит он, – что с этой рубашкой точно так же, как с Саласаром, – их обоих покрыла плесень. Я тоже чувствую, как она пахнет, но подобные запахи исчезают сами. Главное – время и хороший ветер, и придет день, когда пассат поцелует мою красную рубашку и сделает ее мягкой, как мед, и свежей, как ключевая вода.

– Ты хочешь снова отправиться в море, чтобы проветрить свою рубаху? Ты это хочешь сказать?

– Вместе с ним.

– Вместе с кем?

– Вместе с его преосвященством. Они могут отправиться в дорогу вместе, он и рубашка. Кто знает, Том, – в больших карих глазах Бото появилось мечтательное выражение, – быть может, его корабль доставит нас на острова Зеленого Мыса.

Том улыбается.

– И ты в это веришь?

– Да, – отвечает Ньо Бото. И добавляет: – Если повезет.

Трехмачтовая шхуна качается на волнах в бухте Невиса.

От судна отделяется шлюпка. Сидящие в ней десять мужчин гребут изо всех сил, потому что до берега далеко, а море неспокойно.

На берегу стоит Теодора Долорес Васкес, придерживая рукой свою новую шляпу. В другой руке она держит корзинку. На девушке темно-красное, словно испанский флаг, платье, слишком тонкое для столь ветреной погоды. Но оно так долго ждало в сундуке этого дня! Поверх красивого платья Теодора надела шерстяную кофту – выбирать особо не приходится. Когда-то кофта принадлежала ее брату, теперь она стала ему мала. Под мышкой у Тео зонтик от солнца и две маленькие книжицы, одна из которых перевязана черным бантом. В ней – ее личные заметки. На первой странице написано: «Теодора Долорес Васкес». Кроме дневниковых записей в книге полно рецептов всяких снадобий, о которых она узнала от матери. Все названия трав расположены в алфавитном порядке, и под буквой «А» можно найти рецепт так называемого афродизиака, который умеет возвращать старикам вечную молодость. Прямо под латинскими буквами, которые обозначают собой этот таинственный эликсир, можно прочесть следующее: «Запивать водой или нет, неизвестно».

Вместе с катехизисом, который Тео получила в подарок от своего суженого, этот дневник составляет всю ее библиотеку.

Таверна отдраена до блеска, убрано все – до последней ракушки, до последнего камешка и до последнего крабьего панциря. Пол вымыт, белье аккуратно сложено на полку – Тео уезжает с чистой совестью.

На могиле матери лежит букетик высохших цветов и ракушка с Ямайки с надписью «Маме от Тома».

Теодоре больше нечего делать на острове. Она пообещала самой себе больше никогда сюда не возвращаться.

Из таверны выходит высокий худощавый мужчина, одетый в темно-красный костюм и плоскую шляпу. Рядом с ним семенит маленький толстенький человечек, который в прошлой жизни служил у отца Инноченте в качестве писца.

Сегодня он тащит два дорожных сундука сеньора Саласара. Мужчины ставят свое добро на сундук Теодоры и с молчаливым одобрением наблюдают за тем, как моряки борются со стихией, постепенно приближаясь к берегу.

Теодора улыбается, жених кладет ей сзади руку на плечо и что-то говорит, но ветер заглушает его слова.

В таверне, которая сегодня закрыта для посетителей, опустив ноги в таз, сидит сеньор Лопес. Он отправил своих новых помощников на поиски пилки для ногтей, гребня и щетки. Лопесу надо расчесать волосы и выбрать из них вшей. Он сердито бормочет что-то себе под нос и пытается открыть тростью дверь, но не достает и снова принимается звать слуг.

К этому времени шлюпка подходит к берегу. Матросы выпрыгивают из лодки и, ухватив багаж, тащат его на борт.

Сеньор Саласар протягивает руку будущей супруге, однако она без чьей бы то ни было помощи сама легко запрыгивает в лодку и садится спиной к берегу. Поэтому она не видит, как боцман обсуждает что-то с двумя босоногими парнишками. Один из них держит в руках пилку для ногтей и гребень, другой, стоящий чуть поодаль, одет в красную рубашку.

– Что умеете делать? – спрашивает боцман-испанец, пытаясь перекричать рев ветра.

– Что угодно, сеньор, – отвечает парнишка с пилкой для ногтей. – Камбуз, палуба, каюты – все, что угодно.

– У нас народу и без вас хватает, – ворчит боцман.

Том подходит к нему ближе.

– Возьмите нас с собой, сеньор, возьмите. Вы не пожалеете. Мы будем трудиться за четверых, нам любая работа по плечу.

– У нас крысы в трюме. Что скажете?

Боцман ухмыляется, словно сказал что-то смешное.

– Вы не найдете лучших охотников на крыс, чем мы, сеньор. Мы будем спать на палубе, а питаться тем, что останется от матросов.

Боцман шмыгает носом, сплевывает и смотрит назад, на пассажиров, которые уже заняли свои места в шлюпке.

– Где ваши вещи?

– Мы путешествуем налегке, – и Том берет Ньо Бото за руку.

Боцман пристально смотрит на него.

– Что, с одной только гребенкой и пилкой для ногтей?

– К вашим услугам, сеньор.

Том вытягивается и отдает честь гребнем.

Вскоре они забираются в шлюпку, и та отчаливает. Боцман отдает приказы своим людям.

Теодора Долорес Васкес косится на брата, который сидит вместе с Бото.

Вскоре весла погружаются в воду, и становится слышно, как боцман стучит по борту, задавая темп для гребцов. Морской туман окутывает пассажиров и матросов, но никто не обращает на это внимания. Шлюпка стремительно удаляется от острова, и Теодора первый раз в жизни покидает Невис. На короткий миг что-то похожее на сомнение мелькает в ее черных глазах, губы сжимаются, девушка бросает последний взгляд на родной берег – но тут же распрямляет плечи, гордо вздергивает подбородок и решительно обращает взгляд на качающуюся впереди трехмачтовую шхуну.

Скоро ветер унесет их корабль в открытое море и Невис превратится в крошечную песчинку, затерянную на необъятных просторах океана.

Том Коллинз, напротив, смотрит только назад.

Уже второй раз за свою короткую жизнь он покидает родной берег. Вдруг в его глазах мелькает лукавый огонек, Том улыбается и подмигивает Ньо Бото. Даже отсюда ему кажется, будто он слышит, как сеньор Лопес кричит, разыскивая пилку для ногтей, щетку и гребень.