— Так, Поваляева Вера Александровна? — спросил, привставая с места, следователь Николаев.

— Да, я Поваляева Вера Александровна, — подтвердила старушка, входя в кабинет.

— Садитесь, пожалуйста. Я веду уголовное дело об убийстве вашего соседа Фомичева Николая Николаевича. Расскажите, пожалуйста, поподробнее обо всем, что происходило при вас девятого апреля этого года.

Я предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний.

Вера Александровна побледнела и вздрогнула.

— Как это? — тихо спросила она.

— Заведомо ложное показание свидетеля, согласно статье УК РФ, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет, а укрывательство тяжких преступлений наказывается лишением свободы сроком до двух лет.

— Вы меня прямо пугаете, товарищ следователь.

— Меня зовут Павел Николаевич. Избави бог, Вера Александровна, мне вас пугать. Это моя обязанность — вас предупредить. А пугать нам есть кого и без вас. Я слушаю вас. Что происходило в квартире девятого апреля?

— Девятого апреля в начале одиннадцатого моя соседка Люба Фомичева пошла в магазин. Минут через пятнадцать после того раздался звонок в дверь.

Я открыла. Вижу — стоит брат Фомичева Иван. Потом он долго стучал в дверь Николая, тот не открывал, видимо, спал. Он стал стучать ногами, повернулся спиной и долго долбил в дверь. И кричал. Наконец тот открыл.

— Вы видели, что открывал именно Николай Фомичев?

— Нет, лица его я не видела.

— А в то утро вы видели Фомичева?

— Да. Сразу после ухода Любы он выходил в туалет. Я была на кухне видела его.

— Так. Ладно. Что потом происходило?

— Что потом? Потом этот брат вышел из комнаты и, видимо, пошел за водкой. Я опять ему открывала.

А потом они закрылись и пили, наверное. Что они могли еще делать?

— А потом?

— А потом хлопнула дверь. Входная дверь. Примерно через час. И все. Наверное, он ушел.

— А потом?

— А потом я ушла по своим делам. А вернулась уже, когда в доме была милиция.

— А вот капитану Гусеву вы сказали, что никто при вас к Фомичеву не приходил. И что вы ушли сразу же после Любови Фомичевой. Как же так?

— Я сейчас говорю так, как было. Мне очень не хочется разбираться во взаимоотношениях этой семьи.

А потом, этот Иван Фомичев угрожал мне на кухне, вам же говорила Люба. Я пожилой человек, я совершенно беззащитна, эти люди могут сделать со мной все, что угодно. — В голосе Веры Александровны появились агрессивные нотки. — Вот я и сказала, что не видела никого. Но я бы все равно сообщила вам об этом визите. Это мой долг.

— Понятно, Вера Александровна. Итак, вы не слышали за дверью Фомичевых никакого шума, возни, криков?

— Ничего не слышала. Когда выходила на кухню и в ванную, слышался негромкий разговор, звон стаканов. И все. Больше ничего.

— Ладно. С этим понятно. А теперь, что вы вообще можете сообщить о вашем убитом соседе Фомичеве Николае?

— Что я могу сообщить? — передернула головой старушка. — Соседство это было не из приятных.

Раньше у Любы был другой муж, отец Наташи, — так это совсем другой человек, вежливый, веселый. И Люба тогда совсем другая была. Они сначала в одной комнате жили, а потом соседи из маленькой комнаты выехали, так им дали вторую. А потом он погиб, разбился на грузовике. Наташе тогда лет семь-восемь было, она уже в школу ходила. Я помню, отмечали первое сентября вместе. Так было весело. Он такие песни хорошие пел и шутник был. С ними хорошо было жить, Павел Николаевич. У меня с сыном были неважные отношения, вернее, с его женой. Из-за этого и разменяли трехкомнатную квартиру, которую получал еще мой покойный муж, он был врач, фронтовик, в войну командовал санитарным поездом. Не поладили мы с женой сына, она меня возненавидела сразу же, неизвестно за что. Ну, ладно, это вам неинтересно. Так вот тогда я ни с сыном, ни с его женой не общалась, после этого размена. Ко мне уже позже стал внук Виталик приходить. А тогда я совершенно одна была, ну, я работала, понятно, приятельницы были, а родни — никого. И семья Павловых мне родной стала. Все праздники встречали вместе. Саша был замечательный человек, простой шофер, а многим ученым людям фору бы дал… И вот… такое несчастье. А потом этот появился… — В голосе Веры Александровны появились нотки ненависти. — Мясник… Жили они материально хорошо, мебель новую купили, оделись с ног до головы, а уж ели… лучше, чем в любом ресторане. Но мне стало с тех пор не по себе. Это был неприятный человек, угрюмый, злой, нетерпимый. Мы редко с ним разговаривали. Но с тех пор, как Люба вышла за него замуж, и она перестала со мной общаться. А я так нуждалась в общении. При Саше ко мне приятельницы приходили, а потом они перестали ко мне ходить.

Только вот внук стал захаживать, так это когда я на пенсию вышла. А два года назад мой сын умер. От инфаркта. Две подруги умерли, одна за другой. С сыном мы года за полтора до его смерти помирились, он ко мне стал приходить. И, слава богу, внук ходит. А так бы выла от тоски. У них только Наташа хорошая девушка, Сашина дочь. Добрая, приветливая, вся в отца.

А Люба очень переменилась. Этот… Фомичев имел на нее большое влияние. От него, знаете, какая-то аура исходила, где он, там было плохо, отвратительно. Он как будто бы все живое вокруг себя уничтожал.

— Понятно. Значит, отношения у вас с Фомичевым были плохие?

— Неважные. Да, скорее, никакие. Он меня в упор не видел, мышь бы пробежала, он бы большее внимание обратил. А я старалась его не замечать, хотя трудно не заметить эту тушу… Извините меня за грубость.

— Так. Понятно. А кто бывал в доме Фомичевых?

— В последнее время заходили два алкаша, один длинный, другой маленький, круглый. Фомичев много стал пить. А до того заезжали его мать и два брата, ночевали. Вообще-то, у Фомичева было мало друзей, он был очень замкнут, угрюм. Но по дому умел все делать. Руки золотые.

— А какие отношения были в семье Фомичевых?

Вера Александровна помолчала. Что-то блеснуло в ее глазах, а потом она словно замкнулась в себе.

— Обычные отношения. Холодный, злой человек.

И очень грубый. Такие люди никого любить не могут.

— Как вы полагаете, Иван Фомичев мог убить Николая?

— Мог ли? — вдруг еле заметно усмехнулась Вера Александровна. — Кто его знает? Наверное, мог. — Потом подумала еще, внимательно поглядела в глаза Николаеву и произнесла:

— Только он не убивал.

— Почему вы так думаете?

— Вы меня спрашиваете, я отвечаю. Это мое мнение, Павел Николаевич.

— Но вы заявляете так категорично.

— Извините. Я не так выразилась. Только я полагаю, он не убивал. Я была дома, никакого шума, возни, неужели во сне зарезал? Нет, не думаю.

Николаеву казалось, что Вера Александровна как-то переменилась за время разговора с ним. Вошла в кабинет она запуганной, готовой рассказать абсолютно все, что знает и видела. А теперь она воспрянула духом и решила не рассказывать что-то очень важное.

Он был человек опытный, ему было нетрудно следить за переменами в поведении свидетельницы. Что же она могла такое скрывать?

— Ладно, Вера Александровна. Давайте ваш пропуск, я отмечу. Если надумаете, вот вам мой телефон, рабочий и домашний. Звоните в любое время.

— Всего доброго, Павел Николаевич. — Вера Александровна встала со стула и пошла к выходу, расправив узенькие плечи, гордой, уверенной походкой. Николаев внимательно глядел ей вслед.

Он поднял трубку, набрал местный номер.

— Давайте сюда Фомичева Ивана.

Через некоторое время в кабинет Николаева ввели опухшего и похмельного Ивана Фомичева Маленький кабинет сразу наполнился могучим ароматом перегара, исходившим из его рта. Заплывшие глазки мрачно смотрели на Николаева.

— Садитесь, Фомичев, — тихо сказал Николаев, Тот тяжело опустился на стул.

— Так, Фомичев. Расскажите мне все, что происходило девятого апреля в квартире вашего брата Николая Фомичева. Только желательно поподробнее.

— А чего мне рассказывать?! — фыркнул Фомичев. — Не было меня там, и все. Я дома был, в Сызрани, вы представляете, где это?! Я что, каждый день туда-сюда мотаюсь, по-вашему?

— А кто может это подтвердить?

— Да кто угодно! Мать, брат, жена, дети, на работе, соседи, кто угодно! Вы послушали эту сучку Любку и сунули меня сюда! Никаких доказательств у вас нет!

— Мы вызовем вашу мать, брата, пошлем запрос в Сызрань, не беспокойтесь. Только долго все это и нудно, Иван Николаевич. Только что здесь была соседка Фомичевых Вера Александровна Поваляева, она вас видела в квартире девятого апреля. Вам что, очную ставку устроить?

— Давайте, устраивайте! Один свидетель — не свидетель! Я ей сто раз в лицо скажу, что врет И все! И не докажете никак!

— Любовь Фомичева утверждает, что у вас в кармане ручка Николая.

— Я эти ручки купил на барахолке. Три штуки — каждому по ручке. Что она несет?! Слушайте ее больше! Чтобы я родного брата из-за каких-то паршивых шести тысяч?

— Это кому как! — усмехнулся Николаев. — Для меня, например, это большие деньги.

— А для меня нет! Я на стройке раньше не такие деньги зарабатывал. Сейчас только застой — заказов нет, зарплаты нет. И все равно — на преступление ради денег не пошел бы. И кого, Коляку! Это брат мой единоутробный, поймите! Зверь я, что ли, лютый?

— Вы судимость имеете?

— Ну, имею, и что с того? Не за то же ведь.

— А за что?

— Ну… — замялся Иван. — По сто семнадцатой.

— А ваш покойный брат Николай?

— Да что вы спрашиваете?! — обозлился Иван. — Сами знаете, что мы за одно дело с ним сидели.

— Конечно, знаю. Вы с вашим братом Николаем в 1974 году изнасиловали несовершеннолетнюю девочку и были осуждены по сто семнадцатой статье. Он получил шесть лет, вы — пять. Вам тогда только исполнилось восемнадцать.

— Да, не повезло, — вздохнул Иван.

— Так что, Иван Николаевич, человек вы опытный в наших делах. Неужели вы думаете, будто мы не сможем доказать, что вы были в тот день в квартире вашего брата?

— Может быть, и докажете с вашими приемчиками, как тогда, в семьдесят четвертом, нас Колякой подставили под изнасилование, хоть все было по доброму согласию, шлюха была, проб негде ставить, хоть и шестнадцать ей было. Только не был я в их квартире.

Дома я был, в Сызрани, понятно?

— Понятно, понятно, — усмехнулся Николаев.

Раздался телефонный звонок. Николаев поднял трубку и долго разговаривал. Вернее, говорили на том конце провода, а Николаев только повторял: «Так, так, понятно, понятно, очень хорошо», при этом хитро поглядывал на Ивана Фомичева.

Наконец он положил трубку и, помолчав немного, произнес:

— Так, Иван Николаевич. На купюрах, которые изъяты из вашего пиджака, и шариковой авторучке обнаружены отпечатки пальцев вашего покойного брата Николая. Такие вот дела. — С этими словами он сунул себе в рот сигарету, щелкнул зажигалкой и с наслаждением закурил.

Иван, набычившись, мрачно глядел на курившего Николаева.

— Дайте мне тоже закурить, — попросил он.

— Берите.

Иван трясущимися пальцами взял сигарету, закурил. Руки ходили у него ходуном.

— Н-не убивал я, понимаете, не убивал! — бормотал он, затягиваясь сигаретой. — Я был там, был, мне Коляка дал эти деньги, взаймы дал. Мы выпили с ним, и я ушел. И все. Я больше ничего не знаю. И понятия не имею, кто его убил!

— А ручку шариковую он вам тоже дал взаймы? — поинтересовался Николаев. — И вообще, насколько я знаю, Николай Фомичев никогда никому взаймы не давал ни копейки, а уж тем более такую сумму. На что они вам понадобились?

— Я… — замялся Иван. — Я машину хотел купить, мне предложили по дешевке. Работы нет, вот и решил подрабатывать на машине, ну, бомбить, понимаете?

— Понимаю. Дело хлопотное. Вряд ли Николай вам на такое мероприятие отдал бы последние деньги, тем более сам остался фактически без работы. Так что придумайте что-нибудь поинтереснее, Фомичев.

— Мне больше нечего вам сказать, — при этих словах Иван стал яростно тушить сигарету пальцем в пепельнице. — Я был там, взял у него шесть тысяч рублей взаймы, выпил с ним и ушел. И в тот же день уехал. А приехал домой, сразу же понадобилось на похороны лететь. — Он чуть-чуть подумал и сказал:

— Я проценты ему обещал. Большие! Иначе он точно не дал бы! — Его очень воодушевила эта версия, но Николаев только улыбался ему в ответ.

— Вы, Фомичев, видимо, не понимаете тяжести вашего положения. Вы были там практически во время убийства, у вас его деньги и ручка. Вам светит сто пятая статья. Умышленное убийство. А вы тут мне лапшу на уши вешаете. Да все против вас, Фомичев.

Это вы мне должны доказать, что не убивали его, а то, что вы убили, я в пять минут докажу, и вас в суде признают виновным. Получите вы десять лет, не меньше.

Понятно вам? Десять лет строгача! Вы попали в хреновую ситуацию. Я все это говорю, разумеется, на тот случай, если вы действительно его не убивали, в чем я, Честно говоря, здорово сомневаюсь, Иван Николаевич Фомичев, 1956 года рождения, ранее судимый по 117-й статье, проживающий в г. Сызрани, по улице Горького, 7, квартира 8. Поймите это, в хреновую!

Детей-то сколько у вас?

— Двое, — буркнул Иван. — Сын школу кончает, дочери — тринадцать.

— Вот именно. Тринадцать. Школу кончает. Подумайте о них, о матери своей.

— А чего думать? Не убивал я, и все! Чего мне еще думать?

— Ладно. — Николаев нажал кнопку. — Уведите его!

Только увели Фомичева, в комнату вошел Константин Гусев.

— Привет, Павел, — улыбнулся он. — Ну, что этот Фомичев?

— Признал, что был в квартире, убийство отрицает. Говорит, взял у брата деньги взаймы.

— Так. Вот результат экспертизы. На бутылке отпечатки пальцев Ивана Фомичева, на дверной ручке тоже, ну, это понятно. Но вот что интересно. Около двери след от кроссовки тридцать седьмого размера.

Женской кроссовки. Кровавый след.

— Значит, эта женщина прошла туда уже после убийства?

— Конечно. Она одной ногой наступила в лужу крови и оставила след. Больше того, она это заметила и чем-то, видимо, носовым платком, вытерла подошву и попыталась стереть и след, но это ей не удалось.

А дальше этим заниматься не было времени.

— А больше ничего?

— Абсолютно. Никаких посторонних отпечатков пальцев, кроме отпечатков Ивана Фомичева. Только отпечатки домашних.

— Интересно, Костя, интересно, — загадочно улыбнулся Николаев.

— Экспертами установлено, что удар ножом был произведен человеком намного ниже Николая Фомичева. Рост Фомичева сто восемьдесят три сантиметра, а его брата Ивана — сто восемьдесят пять. Такие дела…

— Значит, убила женщина?

— Очень похоже.

— Ладно. Спасибо, Костя, за интересное сообщение. У меня здесь завтра будут Люба Фомичева и ее дочь Наташа Павлова. Любопытно будет с ними побеседовать.

— Подозреваешь их?

— А почему бы и нет? — устало улыбнулся Николаев. — Личностью покойник был довольно гнусной, это очевидно. А уж кому он там особенно насолил, разберемся по ходу.