Вернулся Степонас очень довольный. Хвалил Юргиса — и вежливый он, и предупредительный. (Гражина про себя подумала — наверно, был доволен, что не она пришла, — ведь увидев ее с ребенком, испугался.) Попросил подождать, куда-то сходил и принес разрешение: ей, Гражине Жемгулите, позволено занять квартиру номер такой-то, по улице такой-то. Сам вспомнил, что обещал и прислать няню из гетто, но только через несколько дней, когда оформит разрешение этой еврейке в одиночку ходить на работу и входить в арийский дом. Потому что это евреям запрещено. Они должны отправляться к месту работы и возвращаться в гетто только все вместе, колонной и строго по счету. Исключение, и то временное, сделано только для работающих в одиночку, например трубочистам и вот как в этом, очень редком, случае.

Подождав несколько дней, когда придет обещанная няня, они пошли к Ципориному дому. Степонас предъявил дворнику разрешение Гражине вселиться в квартиру, сорвал печать, и они вошли.

Переступив порог столовой, Гражина в первое мгновенье ее не узнала — дверцы буфета раскрыты настежь, ящики выдвинуты, все содержимое — скатерти, салфетки, ножи с вилками, ложки — валяется на полу. И было очень холодно, ведь всю зиму квартира стояла нетопленой. Ципорина комната тоже не походила на прежнюю — шкаф раскрыт, в нем сиротливо свисают с вешалок Ципорины платья, словно жалуясь на свое одиночество. Диван не застелен, видно, их выгнали рано утром, Ципора не успела застелить. А может, не до того было… В спальню родителей Гражина даже не зашла. Укутав малыша в Ципорино одеяло, уложила его поперек дивана и стала помогать Текле в столовой — надо было все собрать с пола и водворить на место. Степонас пытался вставить в дверцы буфета вырванные замочки.

— Похозяйничали, сволочи, — вздохнул Степонас. — Видно, золото искали.

— Не было у них золота… — Гражина вспомнила, что дома Ципора ходила в стареньком, с заштопанными локтями платьице.

Только когда на полу ничего не осталось и комната показалась пустой, Гражине бросились в глаза стоявшие, как в тот ее приход, вдоль стены четыре стула, на которых тогда сидели со своими узлами наготове Ципорины родители и маленький Гершеле. Теперь, оттого что никто на них не сидел, эти стулья казались голыми.

Не сможет она в этой квартире жить…

Собравшимся уходить Текле со Степонасом она это сказала. Степонас утешил:

— Привыкнешь. У ребенка должен быть свой дом.

Она это понимала. Да и не хотела быть им в тягость.

Оставшись одна, вышла на кухню согреть принесенное молоко. С трудом заставила себя снять с полки чужую кастрюлю. Несмело отодвигала ящики в поисках спичек. И чужой примус казался больше ее собственного. А оттого что руки не слушались, долго не могла его разжечь.

Накормив малыша, накрывшись своим пальто, прилегла рядом, на краю дивана.

Сон не шел. Она думала о том, что должна жить в чужом доме. Что утром, наверно, придет чужая женщина. А если не придет? Ведь завтра ей надо идти на работу. Не оставлять же малыша на целый день одного. Значит, придется вернуться к Текле. Только бы Юргис не вздумал сам привести эту женщину… Нет. Не приведет, он же теперь большой начальник.

Так мысли то ли в полудреме, то ли наяву странно чередовались, пока их не прервал звонок в дверь. Неужели уже утро?

В переднюю несмело вошла немолодая женщина с желтой звездой на пальто.

— Здравствуйте, госпожа. — Гражина смутилась, что эта женщина, наверно, ровесница ее покойной мамы, назвала ее госпожой. — И спасибо, что взяли меня на работу. Нам нельзя без работы.

— Понимаю. — Хотя ничего не поняла.

— Меня зовут Рива, и я умею ухаживать за детьми. У меня были… — ее голос дрогнул, — и дети, и внуки…

— Спасибо, — растерявшись от этого «были» зачем-то поблагодарила ее Гражина.

— А сколько вашему? Дай ему Бог жить сто двадцать лет.

— Ему еще… Он еще маленький, — и поспешила объяснить, что на кухне оставлено для него молоко, извинилась, что ничего нет для нее самой, но после работы принесет — чуть не сказала «из дома» — картошки.