Весной 1995 года, еще деля с Гэвином квартиру в Марина-дель-Рей, я увлекся Мишель, уроженкой Пало-Альто, красавицей с зелеными глазами, длинными ногами и, тоже длинными, темными волосами. Встретились мы, разумеется, в баре. И нетрудно догадаться, что я был пьян.

До сих пор не могу вспомнить точных обстоятельств нашей встречи и не представляю, что же такого я мог сказать, чтобы привлечь ее внимание. Но разве это важно? В памяти осталась ее манящая улыбка, а еще то, что я немедленно влюбился.

Мишель была исполнительным директором недавно образованной экспериментальной средней школы San Francisco Fortyniners Academy, расположенной в бедном восточном районе Пало-Альто. По замыслу основателей, здесь должны были обучаться дети из неблагополучных семей, к каждому из которых нужно было найти индивидуальный подход. Стремление Мишель служить обществу – качество, которого всю жизнь недоставало мне, – вызывало у меня уважение. Вскоре я стал проводить все свое время с Мишель на юге полуострова, хотя, чтобы попасть на работу, мне каждый день приходилось ездить на другой конец города. Ее друзья стали моими друзьями. Ее семья – моей семьей. Но что самое главное – я был влюблен. Или по крайней мере так думал.

Тем временем работа все больше вызывала у меня отторжение. Пройдут годы, прежде чем я осознаю, что зияющая пустота в моей душе не имела ничего общего с работой, – проблема коренилась в ином. Но в те дни я был убежден, что стоит только сменить работу, и свершится чудо. И я начал подыскивать другое место. Поскольку я обожал кино, то подумал, что мне понравится юридическая практика в индустрии развлечений. Я воображал, что диплом юриста откроет мне двери в Голливуд.

Посему я начал рассылать резюме всем, кто, по моим сведениям, имел хотя бы отдаленное касательство к Голливуду. К сим счастливчикам относился и мой старый приятель – стэнфордский пловец Джон Моффет, в те дни работавший продюсером дневного развлекательного новостного шоу Hard Copy. Долгое время мои усилия уходили впустую. И вдруг я получил приглашение на собеседование от юридической фирмы Christensen, White, Miller, Fink & Jacobs – одной из ведущих компаний, специализирующихся на судебных разбирательствах в индустрии развлечений. Да, речь шла о судебной практике, а не о юридическом сопровождении сделок, на что рассчитывал я, однако это было лучше, чем ничего. Любопытно, но я не имел ни малейшего представления, как эта фирма узнала обо мне, потому что им я своего резюме не посылал. «Лучше и не спрашивай», – посоветовал внутренний голос.

Через несколько дней я позвонил в Littler, сказавшись больным, выпросил отгул и сел в самолет до Лос-Анджелеса, чтобы пройти собеседование в Christensen. Заняв свое место у прохода, я с изумлением увидел рядом своего друга Джона Моффета – Джона, с которым мы веселились тем самым вечером, когда я сломал себе ребра на cтэнфордском стадионе. «Неужели?» Счастливое совпадение – несомненно. Но ничего более, думал я. Только через годы я пойму, какое значение имело тогда присутствие Джона не только в самолете, но и во всей моей жизни. Ведь тот полет – первая ступень в мою новую жизнь – состоялся для меня исключительно благодаря Джону.

Как я узнал много позже, за несколько месяцев до назначенного собеседования Джон показал мое резюме молодому юристу, с которым я не был знаком. Его звали Крис Грин, и в то время он был штатным консультантом в Hard Copy. Криса впечатлил мой послужной список, и он, не сообщив ни Джону, ни мне, передал резюме в фирму Christensen, которая консультировала Hard Copy. Примечательно, что много лет спустя я имел удовольствие тесно сотрудничать с Крисом и сыграл большую роль в том, чтобы помочь ему избавиться от зависимости.

Несколькими легкими касаниями Джон и Крис полностью изменили траекторию моей жизни. А позднее и я помог Крису изменить его жизнь.

Работу я получил. И через несколько месяцев собрал чемоданы для последнего своего переезда. Пункт назначения – Лос-Анджелес.

Я по-прежнему любил Мишель и был полон решимости сохранить наши отношения, несмотря на разделяющее нас расстояние. Несколько месяцев спустя я даже задал ей сакраментальный вопрос – на пляже Санта-Барбара во время заката, на одном из многочисленных романтических свиданий. Она сказала «да». Мы решили пожениться! План был таков: церемония состоится в ее родном Пало-Альто, а потом она переедет на Юг, и мы начнем строить совместную жизнь. Все шло как нельзя лучше.

С первого мгновения работа в Christensen захватила меня целиком и полностью. «Фирма», как я любил ее называть, служила обителью для юридической суперэлиты и эпицентром некоторых голливудских процессов, получивших широкий резонанс. «Фирма» занималась и шумными процессами О. Джей Симпсона и Родни Кинга, и делами городской верхушки, и распрями между крупнейшими киностудиями. Тут и не пахло джентльменскими манерами Littler. Здесь приходилось работать локтями. Нужно было повыше закатывать рукава и быть готовым измазаться в грязи. К примеру, в 2006 году один из партнеров-основателей Терри Кристенсен был обвинен в том, что поручил известному в Голливуде частному детективу Энтони Пелликано незаконно прослушать телефонные разговоры одного из оппонентов по судебному разбирательству. Драма, разыгравшаяся в холлах Christensen, была достойна голливудских декораций, пера Доминика Данна и страниц журнала Vanity Fair. А я оказался в самом центре событий.

В мой первый день меня вызвали в кабинет Скипа Миллера, одного из самых грозных адвокатов Лос-Анджелеса. Когда я сел напротив него, мне на ум пришла мысль: «Забавно. Я снова добровольно вручаю судьбу в руки могущественного сюзерена по имени Скип». Сначала – снайпер-морпех, ставший тренером по плаванию, а теперь – матерый судебный юрист. И я – покорный заложник его нрава.

Моим первым заданием было составить проект записки по ходатайству в апелляционный суд для важного клиента. Младший партнер, а точнее партнерша, которой было поручено это задание, только что ушла в декрет, и вопрос передали мне. Целиком и единолично. Спросите, в чем проблема? Я никогда не составлял апелляционных записок. Это, как правило, задача для небольшой группы юристов, а вовсе не для одинокого малоопытного помощника, который если что-то и умеет в совершенстве, так это надолго исчезать из офиса. Но я не мог разочаровать Скипа. Только не в первый же день. И вот я постарался проглотить комок в горле и принял поручение, а тот отпустил меня, напутствовав на прощание: «Не подведи меня».

И я не подвел. На несколько недель я с головой погрузился в дело, перерывая коробки с документами и вгрызаясь в прецеденты, чтобы составить воистину бронебойную апелляционную записку.

Вот так, с того самого момента, я стал человеком Скипа. Да, он требовал много. Он много от меня ожидал. Но под маской сурового босса скрывался преданный семьянин и наставник, который двигал меня вперед и вверх. И что важнее всего, когда мне пришлось преодолевать трудности в самое тяжелое время жизни, он всегда был готов подставить плечо.

Что касается выпивки за рулем, то Лос-Анджелес не дает вам спуску. С того самого момента, когда я в восемнадцать лет пустился во все тяжкие, меня не меньше девяти раз останавливала полиция по подозрению в вождении в нетрезвом виде. Казалось бы, многовато. Но если вспомнить, сколько вообще раз я садился за руль поддатым, то это еще мелочи. Я мог покалечиться или погибнуть. Мог покалечить или убить кого-то другого. Но каждый раз, когда в зеркале заднего вида маячили красно-синие огоньки, мне как-то удавалось избегать ареста. Иногда я убалтывал служителей правопорядка. Иногда мне просто везло. Мне приятно думать, что кто-то присматривал за мной – Бог, высшие силы, ангелы-хранители, Вселенная, зовите как угодно. Дело не в названии.

Но и моему везению пришел конец.

Однажды очень теплым октябрьским вечером я ощутил то до ужаса знакомое чувство тревоги, которое накатывает волнами, выбивая тебя из еле обретенного равновесия. Будто само зло, знойные ветра Санта-Аны проникли в открытое окно моего обиталища, и я почувствовал, как демон, спящий внутри меня, просыпается. «Нужно идти спать, – подумал я. – Завтра много работы».

Но не прошло и получаса, как я, зажав между колен бутылку водки, прокладывал путь сквозь городские джунгли, направляясь из Вествуда в Голливуд. Включив музыку на полную, я прочно утвердился в том удобном состоянии извращенного восприятия, когда все наконец обретает смысл. «Я снова в седле».

Еще несколько остановок, чтобы заправиться где пивом, где водкой, а где «Егермейстером», и я постепенно погружался в омут блаженного забвения. Тогда-то это и случилось.

Бам! Следующее, что помню, – скрежет металла, треск пластика и звук автомобильного гудка. В общем, я врезался в зад небольшого седана. «Вот дерьмо». Копы приехали через пару минут и без промедлений вытряхнули мою тушку из машины и приковали наручниками к скамейке автобусной остановки. В Эл-Эй копы работают четко. Если полиция вас останавливает, то всегда по умолчанию они действуют из тех соображений, что: машина краденая, вы в бегах, у вас под сиденьем спрятан ствол, а по вашим жилам текут реки наркоты. И пока не доказано обратное, обращаться с вами будут соответственно.

В моем случае жесткое обращение было гарантировано. Мне приказали дунуть в трубочку, и прибор показал 0,29 процента, что более чем в 3,5 раза превышало дозволенный максимум. Большинство простых смертных от такой дозы алкоголя вырубаются начисто. Собственно, уровень чуть выше 0,3 процента считается смертельным. А водить при этом машину? Идея не только плохая, но и почти невыполнимая.

На мне не было ни царапины. Чего, к несчастью, нельзя было сказать о пожилой даме, в машину которой я врезался. Ее отвезли в больницу – хлыстовая травма и пожизненные проблемы с головой и спиной. Казалось бы, в тот момент мое сердце должно было преисполниться стыда, угрызений совести и сострадания. Но главным образом я ощущал страх попасть в тюрьму, а еще – боль от наручников.

Добрую часть ночи я провел в кутузке, прежде чем, совершив положенный мне телефонный звонок, поднял с постели Адама Глика – своего приятеля по Skadden, который теперь работал юристом в сфере развлечений и жил в Лос-Анджелесе. Он был так добр, что согласился помочь: Адам внес залог и отвез меня домой. Ровно на рассвете.

Заря новой жизни? О, не торопитесь! Конечно, я был испуган, но не бросать же теперь пить, в самом деле. «Всех останавливают по пьянке, – говорил себе я. – Тоже мне преступление». Я как-то не особо переживал за отправленную мной на больничную койку женщину, загнав неприятную мысль поглубже в подсознание. «Пусть страховая разбирается». Если бы я дал своим действиям объективную оценку, пришлось бы признать и то, что дальше так нельзя, а к этому я был не готов.

Не прошло и пары месяцев, а я уже снова сидел за рулем, направляясь домой после корпоративной рождественской вечеринки. И меня снова остановила полиция – на этот раз за нарушение правил: въехал под знак «Одностороннее движение» на улочку в Беверли-Хиллз. «Въехал под знак!» В полчетвертого ночи с пятницы на субботу… На этот раз анализатор показал 0,27 процента. Меня отчитали и снова отвезли в участок. Второй штраф за езду в нетрезвом виде с таким кратким перерывом.

Утром в понедельник Скип вызвал меня к себе. Я понял, что дело плохо, когда он запер за мной дверь и посмотрел прямо в глаза.

– Садись. Есть разговор.

«Ой-ой-ой…»

– Вчера мне позвонил приятель из департамента полиции Беверли-Хиллз и сообщил любопытную вещь. Значит, кое-кто въехал под знак? С алкоголем 0,27? И, насколько я понял, не в первый раз?

Скип много работал для полиции Лос-Анджелеса и Беверли-Хиллз. И эти ребята были не просто его клиентами – друзьями. Скип хорошо знал офицера, который меня арестовал. Составляя протокол, офицер достал из моего бумажника визитную карточку, увидел, что я работаю в фирме Скипа, и тут же ему позвонил.

«Все, приплыли…»

– Вы меня уволите?

В те дни мы со Скипом были по уши заняты подготовкой защиты по делу генерального директора Rose Bowl, которого обвиняли в сексуальных домогательствах. Я все свое время посвящал этому вопросу, проводя бессчетные часы с клиентом в Rose Bowl, разговаривая со свидетелями, снимая показания и составляя проекты записок и заявлений для предварительных слушаний. В классической для Скипа манере мы отвергли все попытки заключить мировое соглашение, и был назначен (оставались считаные недели) суд присяжных, где мне отводилась роль второго адвоката. Мой первый в жизни суд!

– Я подумывал об этом. Но нет. Знаешь, мне не слишком приятно копаться в твоей личной жизни. Но у тебя серьезные проблемы. Очень. Я не хочу больше получать подобных звонков. И не хочу больше говорить на эту тему. Просто разберись с этим.

Он протянул мне визитку, на которой значилось: «Чарли Инглиш». Это был известный адвокат по уголовным делам и хороший друг Скипа, и Скип ясно дал мне понять, что договориться с Чарли нужно немедля.

– Нам скоро в бой. За решеткой ты мне ни к чему. Хочу быть уверен, что ты будешь на месте и сделаешь что от тебя требуется.

– Я вас не подведу.

Скип не соврал: больше о случившемся мы не говорили.

Никогда за всю свою жизнь я не дрожал так от страха, как в тот раз в кабинете Скипа. Так что я был твердо намерен сдержать обещание. Назавтра же я нанес Чарли первый визит.

– Вероятно, вас ждет тюремное заключение, – начал он с места в карьер.

Это был невероятно высокого роста, седовласый адвокат старой закваски, который никогда не смягчал удар.

– Мне нельзя в тюрьму, – выпалил я, мгновенно покрывшись испариной. От одной только мысли о подобной перспективе мне стало дурно.

– А почему нет? Вы преступник, – отозвался тот. Он, конечно, сделает что сможет, однако с двумя арестами за нетрезвое вождение спасти меня от заключения – задача не из легких даже для лучшего адвоката. А Чарли был лучшим.

Ознакомив меня с положением дел, он также не преминул заметить, что я – законченный алкоголик.

Но я и так это знал. Где-то в глубине души я всегда это знал. Вот почему я не прикасался к тяжелым наркотикам. Если бы я хоть раз попробовал кокаин или героин, то (я ощущал это инстинктивно) пристрастился бы немедленно. Я был исключительно падок на все, что помогало мне забыться. И все-таки Чарли стал первым, кто прямо на лоб прилепил мне этикетку, где было четкими буквами написано, кто я такой. «Алкоголик…» Правда глаза колет. Но, как ни странно, я почувствовал облегчение. Более никаких недомолвок. Карты на стол.

– Потрудись завтра же приволочь свою задницу на встречу анонимных алкоголиков, – скомандовал Чарли, и я не прекословил.

А судьба преподнесла мне невообразимый подарок: запись о моем первом аресте за нетрезвое вождение каким-то чудом затерялась в архивах суда Западного Лос-Анджелеса. Просто потеряли бумажку! Так что к делу ее подшить не могли.

– Не знаю, кто там присматривает за тобой в небесной канцелярии, – сказал Чарли, покачав головой, – но такого не бывает. Никогда.

В общем, давайте скажем так: суд Беверли-Хиллз не был осведомлен об октябрьском аресте. В заключение слушания я признал себя виновным в декабрьском происшествии, а поскольку этот случай прошел как первая провинность, я избежал тюремного заключения, однако мне дали испытательный срок и вменили в обязанность посетить собрание анонимных алкоголиков. А проблемы с той дамой действительно уладила страховая.

Иными словами, я избежал несмываемого пятна в личном деле. Но главное, я больше не мог оттягивать встречу со своими внутренними демонами.

Об Обществе анонимных алкоголиков я толком не знал ничего. Представление о нем я имел лишь из второсортных телефильмов: без перерыва смолящие старики в тренчах сидят полукругом в сыром подвале и, низко склонив голову, делятся бесконечными душещипательными историями о том, как сломали себе жизнь. «Слабаки», – вот все, что я о них думал. Некая часть меня стремилась разобраться со своими проблемами самостоятельно. Но я пообещал Чарли, что пойду. Да и судебный ордер (вот докука) предписывал то же.

Первая встреча, на которую я явился, состоялась в полдень. Место действия – освещенный лампами дневного света и чистый до белизны конференц-зал без окон в одном из офисов Сенчури-Сити. Я разработал план: приехать с опозданием и, не встречаясь ни с кем взглядом, тихонько занять место в темном углу и сидеть тише воды, ниже травы. Посижу вот так часок, дам на подпись бумажку о посещении для суда и отвалю.

И вот я неловко прокрался в дверь уже после назначенного времени. Пункт номер один – сделано. Но первый же взгляд на собравшихся серьезно пошатнул мои предубеждения. Никакого табачного смрада и брюзгливых стариканов. В светлом помещении обменивались улыбками и общались люди, судя по виду, вполне успешные: мужчины всех возрастов в костюмах с иголочки и приветливые, симпатичные женщины, перекусывающие овощными салатиками и кофе латте из Starbucks. Обстановка с порога говорила тебе: «Добро пожаловать. Присаживайся. Мы здесь, чтобы тебе помочь».

Мысль, сама собой пришедшая в голову: «Почему они тут все такие счастливые?» Отчего-то я сильно занервничал.

Сторонясь всех, я наивно надеялся, что никто не распознает во мне новичка. Только позже я понял, что моя жалкая конспирация была смехотворна до неприличия. Безошибочно узнав во мне «новобранца», Эрик – молодой человек в очках с внешностью юриста – протянул мне потрепанную синюю книжицу и попросил зачитать вслух параграф, озаглавленный «Обещания».

Не так я себе все представлял. «Попал…»

Пытаясь унять дрожь в руках, я внезапно охрипшим голосом начал: «Если мы приложим все старания, чтобы пройти данный этап в своем развитии, то будем поражены своими успехами, не миновав еще и половины пути…» Но прежде чем я уловил значение первого предложения, меня прервали.

– Кто вы? – нестройным хором спросили меня сразу несколько человек. Из-за того, что меня перебили, я растерялся еще больше.

– Э-э… меня зовут Рич, – пробормотал я.

– Но кто вы такой? – спросил Эрик.

«Кто я такой? Что за вопрос?» В голове вспыхнул образ, почерпнутый все из тех же телефильмов, и я попытался извлечь из памяти «правильный» ответ.

– Меня зовут Рич. И я, э-э… алкоголик?

Вот так впервые я произнес это вслух. Если бы кто-то мне сказал, что я сделаю подобное заявление перед лицом абсолютно незнакомых мне людей, я бы ответил, что скорее сменю пол. Но этот поступок произвел на меня неожиданно сильное действие. Еще удивительнее оказалась реакция группы:

– Добро пожаловать, Рич! Ты не одинок.

Я почувствовал себя так, как если бы с моих плеч внезапно свалился тяжкий груз, а вместо него легло теплое покрывало, которое, укрыв меня от чувства стыда, окружило чувством взаимопонимания и защищенности. «Может, они и вправду понимают, – подумал я. – Возможно такое?»

Оставшееся время я внимательно слушал чужие истории: как это было, что произошло дальше и как обстоят дела теперь. Некоторые истории были точь-в-точь как про меня, а другие не имели со мной ничего общего. И тем не менее я глубоко сопереживал каждой исповеди. Потому что суть была не в конкретных фактических деталях, а в чувствах. В ощущении одиночества. Обособленности от других.

Нет, я вовсе не обратился в трезвенника с первой минуты. Но да, я начал регулярно посещать встречи АА. Правда, меня что-то удерживало от того, чтобы совершить последний решительный – как в холодную воду – шаг. Вместо этого я прибегнул к своему излюбленному modus operandi: присутствуй, но старайся прилагать как можно меньше усилий. Для таких, как я, придумана хлесткая кличка – «турист».

В АА любят повторять, что «полумеры не приведут никуда». Но я думал, что смогу всех обдурить, если буду временами подолгу воздерживаться от выпивки. Тридцать дней тут, десять дней там. Однажды продержался полгода. Но эти периоды «засухи» были… сухими, да, но далеко не трезвыми. И я еще не осознавал разницы. Я считал, что это нормально – страдать, скрипеть зубами, сопротивляясь какое-то время мощному искушению, и при этом выбирать день, когда смогу нализаться опять. И такой день наступал каждый раз. Я срывался снова и снова, не без эксцессов, и зачастую раньше, чем в предыдущий раз.

Говорят, лучший способ покончить с пьянством – это иметь мудрого наставника из числа АА. Могу подтвердить, что это так.

Выпивка сама по себе уже не забавляла. Точнее, даже наоборот. Но спиртное оставалось моей потребностью. Приходило осознание, как же беспомощен я перед лицом сего демона.

За несколько месяцев до свадьбы я признался Мишель в своих тайных проступках. Ну, может, не во всех, но общую картину обрисовал. Я рассказал, что был арестован за вождение в пьяном виде. (Чистая правда.) Второй случай я оставил за скобками, решив поберечь ее нервы. Как и то, что скрывал свое пьянство. Прогуливал работу. И, бывало, по пьяной лавочке мутил с незнакомками. А потом выложил главное.

– Этот арест наконец заставил меня признать, что я алкоголик. Но это хорошо, Мишель. Я стал ходить на встречи анонимных алкоголиков и не пью уже шестьдесят дней.

И снова правда. В ту секунду я был трезв и исполнен благих намерений продолжать двигаться в том же направлении. Правда, своей собственной окольной дорогой.

– Э, тут надо о многом подумать, Рич.

Она восприняла все как настоящий боец. Улыбнулась, попыталась изобразить энтузиазм, но глаза не лгут. Глаза – зеркало души, знаете ли.

Мишель, без сомнений, и раньше подозревала о моих проблемах со спиртным. Как-никак, когда мы познакомились, я был изрядно навеселе, да и потом, если мы куда-нибудь выбирались вместе, выпивал почти каждый раз. Но кому приятно вдруг узнать, что ему предстоит связать жизнь с алкоголиком? Так что ее колебания были вполне объяснимы.

Однако я любил Мишель. И хотел доказать ей, что способен хранить трезвость и вернуть ее доверие, которое таяло на глазах. Исцелиться от алкоголизма стало для меня первейшей целью. Я решил отбросить все сомнения относительно АА и заняться делом по-честному. Наконец-то нашелся внешний стимул. Мнение другого человека – того, кого я любил, – сильно подняло ставки.

Приготовления к свадьбе шли своим чередом. Церемония должна была состояться через месяц, и мое волнение нарастало. Но за пару недель до великой даты произошло нечто странное.

Однажды в пятницу в Сан-Франциско, снимая показания по делу, над которым работал вместе с Бобом Шапиро (известный адвокат, защитник О. Джей Симпсона), я забронировал уютный номер и решил провести там и выходные. Задумка была такая: Мишель садится в машину и едет на север от Пало-Альто; сорок пять минут – и мы вместе проводим романтический вечер.

Но когда я позвонил ей в конце рабочего дня, чтобы узнать, во сколько ее ждать, то чуть не умер от сердечного приступа, услышав, каким тоном она отвечает.

– Я сегодня не приеду.

– Что? Почему нет? Я заказал обед и все такое…

– Просто устала. Все эти приготовления к свадьбе меня вымотали.

– Понимаю. Знаю, тебе пришлось нелегко. Что я могу сделать, чтобы помочь тебе расслабиться?

– Ничего. Я в порядке.

Но я был готов держать пари, что она сказала далеко не все.

– Почему бы мне тогда не приехать к тебе? Просто сходим куда-нибудь?

– Нет. Мне нужно выспаться. Сходи сам. Развлекись. Поговорим позже.

Такого ответа я не ожидал.

Здесь явно было что-то нечисто. Но даже в тот момент я отказывался верить, что дело серьезное, хотя интуиция говорила об обратном. Поэтому я списал все на обычное нервное расстройство перед свадьбой. Однако предчувствие беды засело в мозгу занозой. И эту занозу никак нельзя было вытащить.

Неделю спустя я вывел свой зеленый Ford Explorer из Лос-Анджелеса и направился в Пало-Альто, чтобы успеть завершить кое-какие дела до свадьбы. Друзья и родственники уже начали съезжаться с разных концов страны. Вечером накануне девичника и мальчишника я повез Мишель в Сан-Франциско, чтобы спокойно там пообедать. Я выбрал романтичный ресторан возле холма Телеграф-Хилл с шикарным видом на гавань.

Мишель беспокойно ерзала на стуле. Наконец она решилась. Она сказала, что хочет подождать, пока мы вернемся из медового месяца, и только потом подписать свидетельство о браке. Ей нужно время, сказала она. Время, чтобы прийти в себя.

Я счел ее просьбу бредом, это если выражаться мягко. Сложно было поверить, что мы сейчас сидим и ведем столь безумный разговор. Но я отчаянно хотел уничтожить стремительно расширяющуюся пропасть между нами. Хотел, чтобы она была счастлива и насладилась всеми радостями невесты. И я уступил. С учетом всего, что я на нее обрушил, – необходимость переезда, мои неприятности с полицией, моя борьба с алкоголизмом, – это, как я рассудил, было меньшим, что я мог для нее сделать. Теперь, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что мне не следовало соглашаться. А при здравом размышлении вообще непонятно, как только я мог согласиться.

Но даже эта нелепая договоренность не сблизила нас. Напротив, разделила еще сильнее. На обеде после репетиции свадебной церемонии в живописном местечке на холмах Пало-Альто Мишель избегала меня словно чужого. Она даже отказывалась держаться со мной за руку. Ситуация идиотская, как ни посмотри. И я… я пребывал в своем личном аду. Боже, как же мне в тот вечер хотелось напиться! «Всего один добрый глоток, чтобы заглушить горе». Но я знал, что никогда больше не возьму в рот ни капли.

На следующий день, когда я в компании своих дружек одевался в комнате возле церемониального зала, кроме костюма мне также пришлось надеть улыбку. Я старательно заставлял себя наслаждаться моментом, верить, что все к лучшему в этом лучшем из миров, и не признавать, что стою на пороге величайшей из ошибок в своей жизни. Я не видел Мишель с прошлого вечера, когда она отправилась на предсвадебную вечеринку со своими друзьями, предоставив мне возвращаться в гостиницу в обществе родителей, – так что я мог лишь гадать, в каком настроении она пребывает. Может, она вообще не покажется?

Но она пришла, и не успел я опомниться, как было произнесено священное «да» и нас объявили мужем и женой. Когда пришло время подписывать свидетельство о браке, Мишель начала изворачиваться, измыслив историю о том, что чиновник, зарегистрировавший наш брак, почему-то решил (полная ахинея!), что нам не надо подписывать свидетельство. Обескураженным, но трезвым я провел остальную часть свадебного приема, во время которого Мишель была холодна, как ледяная глыба.

Брачная ночь прошла еще хуже. Едва ступив на порог нашего номера в пентхаусе, я потребовал у нее объяснений. Но, не проронив ни слова, Мишель удалилась в другую комнату.

Что касается медового месяца, то в моей жизни не было более ужасного времени, чем то, которое я провел в райском уголке на Ямайке. Я уж размышлял, не уехать ли мне раньше срока, дав Мишель место и время, чтобы разобраться в себе.

Пять дней мы обитали в одном помещении, едва обмениваясь парой слов за сутки. Какие там любовные утехи – мы с трудом могли взглянуть друг на друга.

Утром пятого дня я отправился поплавать в океане. Со стэнфордских дней я не бывал в воде – ну, если не считать душ. Но только я отплыл от берега, наслаждаясь теплым Гвианским течением, память тела тут же начала пробуждаться. Внезапно я заново ощутил сильную любовь к воде и досаду, что так долго не плавал. И вот, не задумываясь, что делаю, я прибавил темп, пока не поплыл со спринтерской скоростью. На краткий миг я ощутил полное согласие с миром. Потому что вдруг все обрело смысл. Я понял, кто я есть.

Я плыл и плыл. Занеся руку для следующего гребка, я внезапно ощутил, как с пальца соскочило обручальное кольцо. За считаные секунды оно оказалось на дне, под десятиметровой толщей воды. Я немедленно нырнул, чтобы поймать его, но было слишком глубоко. Да и доберись я до дна, все равно не разглядел бы кольца в тамошней темноте. Все, кольцо не вернуть.

«Зашибись, – подумал я. – Все как в глупом кино».

Я доплыл до берега, выбрался на пляж и предстал перед безмятежно загорающей Мишель.

– Я потерял кольцо, – как бы между прочим сообщил я.

– Вот как. Что ж, может, оно и к лучшему, – отозвалась она невозмутимо.

Но я не смог выдерживать ее безразличие более ни одной минуты. Я набрал побольше воздуху, чтобы выдать все, что накопилось.

– Так больше нельзя, Мишель. Мы не можем и дальше делать вид, что ничего не происходит.

Я поднял с песка большой гладкий камень и положил перед нею.

– Видишь этот камень? Это ты. Остров. Я думал, что, если дам тебе время успокоиться, как ты просила, ты в конце концов откроешься передо мной. Но все стало только хуже. Ты отмалчиваешься. Даже прикасаться к себе не позволяешь. Я больше не знаю, кто ты. Ты обязана сказать мне, что происходит. Потому что я больше не вынесу твоего молчания ни минуты.

– Мне нечего сказать.

Казалось, ее пульс ничуть не участился.

«Да как такое вообще возможно?» – не мог я взять в толк. Но было ясно, что так мы никуда не придем. Попытки безуспешны. Все кончено. Наш брак распался, не начавшись. Мое отчаяние переросло в гнев. Что ж, мой ход.

– Тебе пора домой. Пакуй чемоданы. Я хочу, чтобы к вечеру тебя не было.

– Отлично.

Не выказав ни единой эмоции, кроме, возможно, облегчения, она поднялась, спокойно собрала вещи и удалилась в номер, оставив меня на пляже в одиночестве без единой подсказки, почему то, что когда-то так хорошо начиналось, так плохо закончилось.

Мишель уехала, и с тех пор я видел ее только раз, во время недолгого и весьма неприятного визита по возвращении с Ямайки: я зашел, чтобы забрать свадебные подарки от моих родных и друзей, которые теперь следовало вернуть дарителям.

Не успела уйти Мишель, как в тот же вечер ко мне вернулся старый знакомец. Мой демон. Сняв телефонную трубку, я набрал номер.

– Обслуживание номеров? Принесите, пожалуйста, упаковку пива Red Stripe, двенадцать банок.

Полгода трезвости насмарку.

Через несколько хмельных дней мне каким-то образом удалось оторваться от бутылки и прилететь в Лос-Анджелес. И я незамедлительно принялся разыскивать друзей Мишель, чтобы вытянуть из них, что же, дьявол побери, все-таки произошло с моей почти что женой. Боюсь, я действовал чрезмерно напористо, обрушиваясь на них, будто Перри Мейсон на свидетелей обвинения. Наконец одна из приятельниц Мишель, разрыдавшись, призналась.

– У нее роман. Мне так жаль.

Оказалось, что во время помолвки, пока я работал в Лос-Анджелесе, Мишель закрутила романчик с соседом по дому. Она хотела отменить свадьбу, но никак не могла набраться храбрости. Поэтому прибегла к другому, почти столь же действенному способу – отстранилась, ожидая, что у меня достанет самоуважения и решимости, чтобы сделать то, что не смогла она. Но я свадьбу не отменил, и ее план сработал с задержкой. Мне стоило сразу догадаться. Это было единственным разумным объяснением столь ненормального поведения. Я же был слеп как крот.

Тем же вечером я сел за руль и до рассвета гнал машину на север. Прибыв в Пало-Альто, я зашел к Мишель за свадебными подарками. Что она мне сказала?

– Это была просто вечеринка. Не вижу, из-за чего поднимать шум.

«Неужели она это всерьез?» Выводя машину из переулка, я ощущал только ярость. Вернулось все то, что я, казалось, оставил позади, – гнев, смятение, ощущение, что тебя предали.

«Нужно выпить».