Глава I,

ГДЕ ДЯТЛЫ КРИЧАТ СТРАННЫМИ ГОЛОСАМИ

В окрестностях Фонтенбло, близ ущелья Франшара, лес принимает причудливый и странный вид; тамошняя местность прорезана вулканическими изломами. Франшарское ущелье представляет собой довольно дикое и пустынное место. Тут все изрезано оврагами, скалы здесь теплого, красноватого оттенка, на скудной почве растет лиловатый вереск, перемешанный с темными листьями можжевельника, что придает этому пустынному уголку вид заброшенного кладбища. Вдоль едва заметной дороги взмывают вверх остроконечные вершины.

Такова обстановка первой сцены нашей драмы, происходящей в 1804 году.

Стоял один из тех вечеров в конце лета, когда в преддверии грозы в неподвижном воздухе висит терпкий аромат сосновой хвои, а от жгучего песка удушливо парит. Наступает час, когда хищные лесные звери готовятся к ночной охоте.

Лишь крик орла нарушил угрюмую тишину, приветствуя своим зловещим клекотом приближение сумерек и надвигающуюся грозу. И вот в этом затаившемся безмолвном ущелье на горизонте показались два всадника, ехавшие со стороны Фонтенбло. Их силуэты четко и рельефно вырисовывались на фоне красновато-желтого заходящего солнца. Они ехали молча, копыта лошадей глухо ударяли по плотному песку еле заметной дороги. Путники, очевидно, не торопились, поскольку их лошади шли шагом, сами выбирая себе путь среди многочисленных тропинок, проложенных в вересковых зарослях.

Однако, несмотря на их внешнее равнодушие к окружавшему пейзажу, эти два человека время от времени внимательно оглядывались по сторонам и прислушивались к малейшему шуму. Все это доказывало, что они ехали не без цели и совершали столь странную прогулку не без причины.

— Ну? — вдруг произнес один из всадников, как будто о чем-то спрашивая своего товарища, когда они остановились на дорожной развилке.

— Я ничего не видел и ничего не слышал, — ответил другой, — однако мы, должно быть, идем по верному следу.

— Должно быть?.. То есть ты не совсем уверен?

Первый всадник нахмурил брови.

— Поедем дальше, — сказал второй.

Сунув два пальца в рот, он издал звук, словно закричал испуганный улетающий дятел. Вдали ему вторил такой же крик.

— Уже неплохо, — улыбнулся первый всадник. — Но тогда почему никого нет?

— Скоро узнаешь, — ответил второй, сжав бока лошади своими большими, угловатыми ботфортами.

Бедное животное всхрапнуло от боли, и тотчас послышался крик дрозда. Оба путника стали внимательно оглядываться по сторонам.

— Внимание! — сказал один из них. — Нас предупреждают, что кто-то едет по одной дороге с нами, давай-ка пропустим этого путешественника.

Можно было подумать, что в этот вечер во Франшарском ущелье должно произойти что-то необыкновенное. Не успел по кустам вереска пронестись последний крик дрозда, как слева показался еще один всадник, выехавший из-за деревьев на открытое место. Судя по его внешности, это, очевидно, был богатый мещанин. Скорее всего, он сильно нервничал, поскольку то и дело охаживал хлыстом свою лошадь. Услышав крики дятла и дрозда, добропорядочный мещанин на минуту остановился.

— Дрозд в такой час! — проворчал он сквозь зубы. — Деревьев здесь нет, а дятел кричит… Нет, что-то тут неладно!..

После этих слов он огляделся вокруг и только тогда заметил двух всадников. При виде их он сделал нерешительное движение. Но поскольку позади них виднелся дым очага гостиницы, это придало ему мужества, и он храбро продолжил свой путь. Несмотря на то что хозяин подстегивал ее, его лошадь шла рысью. Как бы медленно он ни ехал, вскоре все же поравнялся с незнакомцами. Добропорядочный гражданин собирался отвесить им любезный поклон, но слова застыли у него на губах, а рука повисла в воздухе. Он невольно задрожал.

Однако в этих всадниках не было ничего такого, что могло бы так напугать мещанина. Одеты они были вполне привычно для Фонтенбло, а именно — в охотничьи костюмы императорской свиты. Вполне естественно, что эти два всадника по собственному желанию или же случайно отделились от общей массы охотников. Но несмотря на все доводы, которыми успокаивал себя добропорядочный гражданин, он продолжал дрожать и не мог отвести глаз от этих двух незнакомцев.

У одного из них был такой длинный нос, что, скорее, походил на клюв хищной птицы, и острый, резко выдававшийся вперед подбородок. Но особенно обращал на себя внимание огромный, почти безгубый, насмешливый и жестокий рот.

Другой незнакомец, мрачный и угрюмый, скрывал свое лицо под широкими полями шляпы. Судя по его изящной фигуре, это был молодой человек. Его самоуверенные движения и властный тон свидетельствовали, что он привык приказывать и ожидал от других беспрекословного повиновения. У каждого на боку висел длинный нож в кожаных ножнах. Это оружие составляло обычную деталь охотничьего костюма, однако оно невольно приковывало взгляд мирного путешественника, поскольку рукоятки ножей были украшены непривычными орнаментами и изображениями, которые придавали им что-то зловещее. Нож того, что помоложе, отличался богатой отделкой и какими-то непонятными буквами, возможно масонскими знаками.

С одной стороны рукояти виднелась золотая фигурка с головой, окруженной венцом, опиравшаяся на крест и держащая папскую тиару и корону с лилиями. На другой стороне был изображен старик в восточном наряде, в тюрбане и с полумесяцем в руке. Своего рода пьедесталом этим двум фигурам служили змеи и таинственные буквы.

Полумесяц и крест в одном узоре! Христианство и ислам подавали друг другу руки! Что бы подобная эмблема могла означать?

Хотя рукоятка ножа другого всадника не отличалась столь богатой отделкой, как у первого, но она была не менее странной. Она представляла собой большой кусок слоновой кости, но так искусно украшенный, что тонкая работа лишь прибавляла ей ценности. На ней был изображен сюжет из соколиной охоты, но особого рода — жестокая хищная птица с распростертыми крыльями вырывала глаза у слона. Очевидно, обе эти странно украшенные рукояти имели особый смысл.

Добропорядочный мещанин, словно одолеваемый недобрыми предчувствиями, вызванными этими незнакомцами и их загадочным оружием, проскакал мимо них так быстро, как только могла вынести его лошадь, и вскоре скрылся из виду, направляясь к гостинице, о которой мы говорили.

 

Глава II

КАК ОПАСНО ПОСЫЛАТЬ СВОЕГО СЛУГУ В СОСЕДНИЙ ТРАКТИР

Подгоняемый безотчетным страхом, путешественник быстро доехал до ворот постоялого двора. Услышав стук копыт на каменистой дороге, из гостиницы вышел человек и помог этому нежданному путнику слезть с лошади. Трактирщик редко видел других посетителей, кроме туристов, которым он подавал молоко, вино и изредка немудреную закуску.

— Как! — воскликнул он. — Это вы, господин Лонге?.. Что привело вас в такое время во Франшар?..

Поскольку ответа он не услышал, — приезжий поспешно вошел в гостиницу, даже не позаботившись о своей лошади, — трактирщик продолжал:

— Что с вами?.. У вас такой странный вид… Разве не надо задать овса вашей лошадке? Вы молчите, быть может, отвести ее в конюшню?..

Видя бесполезность всех своих вопросов, трактирщик настаивал:

— Наверное, вы что-нибудь потеряли, поэтому у вас такое мрачное лицо?

— Нет, — ответил, наконец, путешественник, — но встретить таких странных людей, как довелось мне, — все равно что наткнуться на виселицу.

— Людей с подозрительной внешностью?

— И да и нет…

— Это как?..

— У них на боку висели ножи такой диковинной формы, что я невольно дрожу, когда думаю о них.

— О, как же вы испугались такой ерунды! Разве все эти знатные господа в замке не носят на поясе охотничьи ножи? Ведь император привез нам кучу людей в бесстыдных костюмах, иначе не скажешь.

Путешественник не слушал, он продолжал свою мысль.

— Скажите, дядя Фрион, — спросил он трактирщика, опускаясь на одну из скамеек, стоявших у большого стола, разделявшего кухню на две части, — скажите мне, какая завтра будет погода?

— Какая погода? — повторил трактирщик, удивленный подобным вопросом.

— Ну да, — повторил Лонгэ, — как вы думаете, будет завтра дождь?

— О нет, дождя не будет! Может быть, короткая гроза, а долгого дождя нечего опасаться, тем более что еще не народилась новая луна.

— Однако в ущелье я слышал пронзительный крик дятла, указывающий на дурную погоду.

— Дятел во Франшаре! — воскликнул Фрион с недоверчивым видом. — Этого не может быть!

— Однако я слышал… Но это еще не все: что вы скажете об испуганном дрозде, который вскрикнул так, как будто вылетел из-под ног моей лошади?

— Так поздно? — удивился трактирщик. — Возможно, вас нынче донимает куриная слепота.

— Дядя Фрион, — сказал Лонгэ, словно боясь, как бы его не услышал кто-нибудь другой, — это не птицы пели, а говорят, что в здешних местах появилась шайка Кадруса, тогда вы понимаете…

— Шайка Кадруса! — воскликнул трактирщик. — «Кроты»?

— Да, кажется. Недавно один бедный купец, возвращавшийся с Меленской ярмарки, был убит при въезде в лес.

— Но «кроты» ли Кадруса сделали это?

— Ошибиться невозможно: у несчастного на горле была та самая необыкновенная рана, знаете, под подбородком — один удар кинжалом, рассекающий горло вдоль. Рана такая глубокая, что жертва всегда сама захлебывается собственной кровью, она вся остается внутри.

— Какой странный удар! — сказал трактирщик, не на шутку испугавшись.

— Так велит Кадрус, — сказал путешественник, также перепуганный. — А когда главарь приказывает, известно дело, шайка повинуется. Он хочет, чтобы его жертвы были помечены.

— Теперь я понимаю, что встреча с незнакомцами испугала вас, а эти необычные крики дятла и дрозда заставили вас призадуматься, но вот сейчас вернется с бельем моя жена, а оба сына придут с поля ужинать. Тогда, может быть, Кадрус со своей шайкой и побоится резать глотки такому множеству людей. Они, впрочем, знают, — гордо продолжал трактирщик, — что я отставной солдат и что за камином есть ружья, чтобы вооружить всех нас.

Это подробное перечисление сил, которыми трактирщик мог противостоять разбойникам, несколько воодушевило Лонгэ, и он тихо продолжал:

— Я сообщу вам о своем деле, дядя Фрион: сегодня фонтенблоский нотариус отдал мне деньги за мой саблонский дом.

— Уж не поехали ли вы в дорогу с этими деньгами? — с живостью спросил трактирщик.

— К несчастью, да.

— Не знаю, куда подевалось ваше обычное благоразумие, господин Лонгэ… Как! Сто тысяч франков в кармане — ведь вы за эту цену продали ваш дом? — и спокойно кататься в такое время по Франшарскому ущелью!.. Осмелюсь заметить, вы, верно, потеряли голову! А Жан, ваш старый слуга, почему он не с вами?

— Жан, — ответил домовладелец, — приезжал со мной в Фонтенбло. Вечер был такой душный, что я позволил ему сходить освежиться в трактир, который находится как раз напротив конторы моего нотариуса. Покупатель мой потребовал прибавить к контракту несколько новых пунктов, поэтому я пробыл в конторе дольше, нежели рассчитывал. Удивившись, что не вижу своего слугу у дверей конторы, я сам пошел за ним в трактир. Я нашел Жана за столом вместе с какими-то разносчиками… Он обычно пьет совсем не много, а тут находился в самом жалком состоянии. Вино развязало ему язык, и этот дурак рассказывал им о моей продаже, о том, как я увезу с собой сто тысяч франков, поскольку завтра же должен платить за покупку своего нового дома.

— Ах, старая скотина! — вскрикнул трактирщик. — Экий негодный пьяница!

— Так что я был вынужден оставить Жана проспаться в трактире и отправиться в путь без него.

— Вот теперь мне понятен ваш страх. Но зачем же было ехать?

— Возвращаться мне было дальше, чем доехать сюда. Я решил, что заночую у вас, если утром вы поедете провожать меня вместе с вашими сыновьями. Вот как вы мне посоветуете? Так лучше?

Трактирщик подумал.

— Я вам уже говорил, — задумчиво произнес он, — что моя жена и сыновья скоро вернутся; конечно, это помощь… И потом, через день у нас бывают дозорные, и сегодня они здесь появятся.

— Вечерний дозор? — спросил Лонгэ.

— Да. Вы, наверное, знаете, — ответил Фрион, — что через день здесь проезжает бригада лесных жандармов, сегодня они непременно приедут — в лесу большая охота, — поезжайте с ними, а так как бригадир — человек добрый, он с удовольствием проводит вас до дома.

— О! Благодарю вас за эту прекрасную мысль, — сказал Лонгэ, успокоившись. — Решено, я подожду жандармов.

— А я пойду задать овса вашей лошадке, — сказал трактирщик, возвращаясь к своим прямым обязанностям. — А вам, господин Лонгэ, что подать?

— Что у вас есть лучшего. Я только теперь чувствую, что ничего не ел с самого утра.

— Ну и прекрасно! — заключил трактирщик. — Покушайте хорошенько, прежде чем вас съест волк.

Эта поговорка, хоть и очень смешная, заставила владельца ста тысяч франков содрогнуться.

 

Глава III,

ГДЕ ДОКАЗАНО, ЧТО В ПУСТЫНЕ И КАМНИ МОГУТ ГОВОРИТЬ

Пока Лонгэ рассказывал трактирщику Фриону о своих страхах и опасениях, два незнакомца продолжали свою безмолвную прогулку. Подъехав к Плачущей Скале, один из всадников резко воскликнул:

— Пойди посмотри!

Другой немедленно сошел с лошади и, приблизившись к источнику, где вода капля за каплей вытекает из-под камня, роднику, давшему название этой скале, сказал:

— Они все там. Я сосчитал камешки… одного недостает.

— Вот как! — вскрикнул первый всадник. — Недостает одного? Он об этом горько пожалеет! — прибавил он с угрозой в голосе.

— Он, возможно, в этом не виноват, — возразил другой. — В этом случае камешек, который предупреждает меня об этом, был бы повернут острой частью к воде, а он показывает на поле… Вероятно, его где-нибудь задержали.

— Созывай всех, — приказал молодой всадник.

Его товарищ тихо запел, подражая снегирю. Никто не ответил. Во второй раз пение прозвучало громче. Снова никаких признаков того, что зов услышали. Однако — странное дело — вдали кусты вереска зашевелились, словно от легкого ветерка. Но ветра не было. Присмотревшись повнимательнее, можно было заметить, как кусты вереска приподнялись, будто норы, где обитают огромные кроты. В третий раз раздалось пение снегиря. Тогда скалы и кусты в буквальном смысле ожили. Человек двадцать, вооруженных до зубов, словно выросли из-под земли и молча встали на краю тропинки. Двое из них держали под уздцы пару полудиких лошадей, славившихся быстротой своего бега.

— Это что еще такое? — спросил молодой всадник повелительным голосом, приметив лошадей.

— На всякий случай… — смиренно ответил тот, кто казался вожаком этой безмолвной шайки, выскочившей из-под земли.

— Подойди, Альбинос.

Человек, которого назвали Альбиносом, вероятно, в насмешку над его смуглой кожей и черными волосами, подошел и что-то шепнул на ухо всаднику. Тогда тот спешился и, сев на одну из подведенных лошадей, сделал знак своему спутнику последовать его примеру. Между наездниками и их новыми неукротимыми конями произошла минутная борьба, но скоро животные покорились твердой человеческой руке.

— Наши плащи, маски, шляпы, — снова приказал незнакомец.

Один из членов шайки быстро принес требуемые вещи. Скоро оба всадника исчезли под складками своих новых плащей, укрывшись широкополыми шляпами. Во время этого перевоплощения «кроты» — эти люди принадлежали к той знаменитой шайке, которая словно выскакивала из-под земли, — хранили глубокое молчание перед своим вожаком. Незнакомец обратился к своей шайке повелительным и резким голосом:

— Пусть двое из вас засядут у дороги, ведущей в гостиницу, трое спрячутся на пятьсот шагов дальше. Пройдет женщина с бельем — ее надо задержать на полчаса, не причиняя ей вреда. Чуть позже придут два ее сына. Те, что впереди, должны их захватить, а потом отпустить, как и их мать. Один останется наблюдать за окрестностями. Теперь все должны исчезнуть, отправляйтесь к кресту Гарта… Если меня станут преследовать, вы знаете, что делать. Пятьдесят тысяч франков будут разделены между «кротами», если я останусь доволен. Но горе тому, кто струсит или сбежит! И чтобы никто из ложного усердия не являлся ко мне, пока я сам вас не позову! Ступайте!..

Все они исчезли так же внезапно, как и появились. Предводитель «кротов» и его спутник медленно направились к гостинице Фриона. Через минуту над Франшарским ущельем снова воцарилось угрюмое безмолвие.

 

Глава IV

ОХОТА НА ЧЕЛОВЕКА

Никогда не случалось охоты подобной той, которая через час происходила на непроходимых франшарских тропинках. Это была не жестокая свора с кровожадными пастями, гоняющаяся за благородным зверем. Все было гораздо хуже… Человек гнался за человеком. Это было возмездие, пытавшееся схватить преступников.

Случилось вот что. Трактирщик, как и сказал, пошел задать овса лошади своего посетителя. Тот при виде вкусной яичницы тотчас прогнал свои мрачные сомнения. Трактирщик уже думал вернуться в дом, как вдруг его схватили, связали и заткнули рот кляпом, так что он даже не успел позвать на помощь.

Видя, что не может ни пошевелиться, ни закричать, чтобы предупредить Лонгэ, трактирщик решил покориться судьбе. Его положили в углу конюшни и заперли дверь снаружи.

Через полчаса, когда несчастный задумался о том, долго ли ему еще оставаться в таком ужасном положении, он вдруг услышал странный шум. Со всех сторон раздавались голоса, звавшие Фриона. Это кричали его жена и сыновья, охваченные беспокойством и испугом. Бедняга трактирщик прилагал неимоверные усилия, чтобы освободиться от своих пут, но все напрасно. Оставалось только ждать. Наконец, кто-то догадался поискать в конюшне. Дверь открыли, Фриона освободили, после чего начались объятия и ругательства. Радовалось семейство Фриона, ругались жандармы, потому что прибыла лесная бригада. Ее присутствие напомнило трактирщику о его прямых обязанностях.

— А как же господин Лонгэ?! — вскрикнул он.

Он ринулся к двери дома и открыл ее. За ним бросились все остальные. Их глазам предстало ужасное зрелище. Лонгэ лежал на полу мертвый, весь в крови. Он еще сжимал в руке ложку, которой приготовился есть яичницу. На шее у него зияла рана, рана необычная — печать, налагаемая на жертвы руками «кротов».

Фрион замер, оцепенев на несколько мгновений. Потом в нем проснулся старый солдат, и он крикнул:

— Они были верхом! Ни одному жандарму нельзя выезжать отсюда на лошади, иначе он затопчет следы!

Пробежав по дороге, он внимательно осмотрел следы, оставленные убийцами, и с негодованием честного человека закричал:

— За мной! В погоню! В погоню! Вот следы. Убийцы не могли уйти далеко. Выпустите всех собак!.. В погоню… в погоню… смерть убийцам!

Люди кричали, собаки выли, и все стрелой помчались по вереску. Старый и хитрый сыщик, Фрион, бывший когда-то лесничим и привыкший ловить браконьеров, не ошибся.

Так как приказания вожака нельзя было выполнить из-за непредвиденного появления жандармов, «кроты» смогли лишь предупредить убийц, которые теперь спасались бегством, скача во весь опор мимо скал.

За ними гнались, покрытые пеной и пылью, всхрапывающие лошади жандармов. Следом бежали запыхавшиеся пешие, выбравшие кратчайший путь, но страшно уставшие. Раз за разом на вершине какого-нибудь холмика появлялись убийцы, словно смеясь и издеваясь над своими преследователями, после чего погоня возобновлялась с еще большей яростью.

Однако человеческим силам есть предел. Трактирщик и его сыновья в изнеможении остановились. Даже жандармы, возможно, прекратили бы погоню, до сих пор казавшуюся им бесполезной, если бы им не почудилось, что лошади разбойников начали уставать. В эту минуту преступники скакали по дороге, спускавшейся к кресту Гарта, который был ясно виден с того места, где находились жандармы. Жандармы почти настигли обоих незнакомцев и уже подумывали о том, какие почести их ждут в случае поимки столь важных птиц, как вдруг вместе с лошадьми беспорядочно повалились к подножию креста. Перед ними, словно по волшебству, появилась натянутая веревка, которую они заметили слишком поздно. Адский хохот раздался в тот момент, когда жандармы попадали из седел. После этого из-за деревьев, стоявших около перекрестка, где высился крест, вышли вооруженные люди. Они по тропинке спустились к ручью и, подняв вверх шапки, прокричали:

— Жандармы первой лесной бригады! Нам досталась первая победа, скоро последует вторая! Вы видите, что если бы «кроты» захотели вас убить, то наверняка убили бы!

После этих слов они исчезли в лесной чаще.

— Вот первая победа, — пробормотал Фрион, подоспевший к перекрестку почти одновременно с жандармами, потому что он бежал через лес. — Вам первая и, может быть, вторая победа, но окончательная будет за мной!

Это был крик души охотника, от которого ускользнула добыча.

 

Глава V

КАК ДЕВУШКИ ВДРУГ ДЕЛАЮТСЯ УМНЫМИ, И КАК ДОКАЗАНО, ЧТО ЭТОМУ ПРИЧИНОЙ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО

Двор собирался покинуть замок. Большая охота закончилась, и в лесу только-только смолкли последние отголоски охотничьего рога.

Мы уже знаем, что стоял один из тех вечеров, когда ни один лист не шелохнется. Солнце уже не освещает вершины деревьев, но его последние лучи все еще бросают последние яркие отблески.

Нечего было и думать, что в такое время кто-нибудь решился бы явиться в замок. Его красный силуэт окутывали сумерки, и он утопал в желтоватых отблесках осенних листьев. Несмотря на мало-помалу опускавшуюся на окрестности тишину, две девушки, две родственницы — судя по внешнему сходству и нежной дружбе, — стояли у окна Магдаленского замка, прислушиваясь к глухому шуму леса.

К чему они прислушиваются? Кого ждут? Никого… Они пребывают под волшебным обаянием вечера, находясь в том возрасте, когда после малейшего соприкосновения взглядов в их глазах блеснет молния. Они на грани того неизбежного мгновения, когда невинность краснеет в первый раз. Наступает тот роковой и опасный час, когда девушка жаждет любви, когда она видит мужчину сквозь завесу пылкого воображения. Это объясняет странную тягу молодых особ к недостойным любовникам, часто негодяям, иногда — преступникам. Опасность подобного выбора тем сильнее, чем уединеннее живет девушка. Последующее здравое сравнение нисколько не уменьшает притягательности первого взгляда.

Именно так чувствовали себя две хорошенькие девушки, смотревшие из окна Магдаленского замка. Обе они были сиротами и находились под ревнивой опекой дяди. До недавних пор они жили вдали от всего. Совсем не зная света, они смотрели на него сквозь призму молодости и иллюзий, которые могла им внушить библиотека, неосторожно предоставленная в их распоряжение…

Эти очаровательные девушки были до такой степени неподвижны и погружены в созерцание чего-то неопределенного, что за обрамлявшей окно зеленью их можно было принять за статуи. В их чертах присутствовало гармоничное сходство, и в то же время на фоне друг друга они представляли весьма интересный контраст.

Одна была блондинка, но не из тех пошлых белокурых созданий, похожих на восковые куклы. Она обладала дивными формами и напоминала Велледу, как ее изображают художники, Велледу с большими, глубокими, задумчивыми глазами, с изящными ноздрями, с могучей жизненной силой, скрытой под внешней томностью и восхитительной резвостью.

С блондинкой Жанной ее черноволосая подруга составляла очаровательную противоположность. С матовой молочной кожей Мари сочетала самые роскошные волосы, какие только можно вообразить. Когда она улыбалась, ее чувственные губы, красные, цвета самого чудного коралла, обнажали зубы — белые, как слоновая кость, маленькие, острые, похожие на кошачьи. В порывах ненависти и любви эти зубы должны любить кусать. Блестящие глаза бросали искрящиеся лучи из-под длинных, бархатисто-шелковистых ресниц. Вздернутый, с широкими ноздрями, насмешливый нос словно вдыхал удовольствие. Все в этой девушке демонстрировало пылкий темперамент южных женщин, которые ко всему относятся страстно.

Глядя на обеих кузин, можно было угадать их будущее. Жанна призвана любить глубоко, нежно, преданно. Мари обещала страсть со всеми ее порывами и наслаждениями. Первая должна отдать всю свою душу безвозвратно. У второй любовь станет минутным забвением, безумной прихотью. Обманчивая женщина, которая будет смеяться над отчаянием любовника!

Итак, молодые девушки ждали чего-то неизвестного, ожидали неожиданного.

— Боже мой! — прошептала Мари, потягиваясь, как кошечка. — Быть молодыми, богатыми, хорошенькими, и не видеть никого, вечно скучать! Наверное, любовники встречаются только в романах! Неужели никто так сюда не приедет, чтобы влюбиться в нас?

Жанна не ответила, но ее меланхоличный взгляд задумчиво обозревал пейзаж, показывая скрытую печаль. Эти юные сердца, никогда не бившиеся ни от чьего взгляда, трепетали от какого-то странного предчувствия.

Гроза надвигалась. Вдруг молния прорезала тучу, и грозные раскаты грома пронеслись по окрестностям. Жанна боязливо прижалась к своей подруге. Мари, напротив, бодро подняла голову, оживилась и с улыбкой взглянула на испуганную кузину.

— Глупенькая, — улыбнулась она, — чего ты боишься? Гроза — это так красиво. Я люблю смотреть, как сверкает молния и огненная стрела ударяет в лесную чащу.

Жанна взглянула на нее, удивленная ее храбростью.

— Какая ты смелая! — сказала она. — Иногда я просто тебя боюсь.

Мари бросила на кузину пламенный взгляд.

— Что с тобой? — спросила Жанна.

Мари обняла Жанну, улыбавшуюся ее восторгу, и прошептала:

— Господи! Как твой муж будет в тебя влюблен! Ты прелестна, дай мне на тебя полюбоваться! Я хотела бы… кажется, я хотела бы укусить тебя! — вдруг вскрикнула пламенная Мари, как бы увлеченная внезапным порывом страсти, но тотчас опомнилась и покраснела.

Жанна в испуге отстранилась от нее.

— Ты боишься меня? — спросила Мари. — Ты меня больше не любишь?

— Люблю, но ты наводишь на меня страх, — наивно призналась она.

Мари захохотала. Она собиралась еще подразнить кузину, когда на дороге раздался цокот копыт. Обе девушки замолкли и с замиранием сердца прислушались.

— Не они ли? — шепнула Мари на ухо подруге.

— Кто они? — спросила Жанна.

— Да неизвестные, которых мы так давно ожидаем.

Из-за поворота показались два всадника.

 

Глава VI,

ГДЕ ОДИН ЧЕЛОВЕК ВО ГЛАВЕ ПЯТИДЕСЯТИ ДРУГИХ ДОСТАВИЛ ИМПЕРАТОРУ НАПОЛЕОНУ МАССУ ХЛОПОТ

Всадники, приближение которых услышали девушки, огибали поворот дороги. Хотя они ехали шагом, пот лил с них градом. Их лошади, наоборот, выглядели свежими, словно их только-только вывели из конюшни. В этом не было ничего удивительного, и вот почему. Эти два всадника являлись вожаками «кротов», разбойников из Франшарского ущелья. Чтобы сбить погоню со следа, они переоделись и только что сменили лошадей. Оба ехали с непокрытыми головами. Кузины едва успели заметить на повороте их темные силуэты, четко читавшиеся на лазурном небосклоне, как они снова скрылись в изгибах дороги. Деревья скрывали их от любопытных глаз молодых девушек.

Один из всадников, молодой человек, владелец ножа с серебряной рукояткой, имел гордый вид, черные волосы, высокий и открытый, слегка округленный лоб и тонкие черные брови, образовывавшие одну резкую прямую черту на матовой белизне кожи, — черту странную, придавшую что-то роковое этому мужественному лицу. Глаза его словно светились золотистыми отблесками — настоящие глаза сокола с неподвижным, сверкающим, манящим взглядом. Красивый орлиный нос придавал лицу отпечаток суровости, свойственный охотникам и воинам. Однако рот с изящно очерченными губами и грустной улыбкой указывал на затаенную нежность. Округленный подбородок с прелестной ямочкой сглаживал резкость других черт лица. Их общая совокупность дышала силой и твердостью характера. Если, с одной стороны, на этом лице присутствовал отпечаток кровавых битв, то, с другой, в ней отражались нежное сердце, добродушие и возвышенный ум. В этой противоречивой натуре, несомненно, вечно боролись два начала: ненависть и любовь, милосердие и жестокость, месть и великодушие. Наружность этого молодого человека свидетельствовала о возвышенном характере, чуждом всему пошлому. Судя по благородной осанке, изяществу и ловкости, с которыми он управлял своей горячей лошадью, любой с полным правом счел бы его дворянином. Все в нем пленяло и очаровывало, черты лица поражали и поневоле приковывали взгляд, широкие плечи как бы сглаживались пропорциональным телосложением, стан отличался стройностью и гибкостью, руки — изяществом и длинными аристократическими пальцами.

И этот человек, столь щедро одаренный природой, только что своими руками убил несчастного мещанина! Это был разбойник Кадрус собственной персоной — главарь страшных «кротов», шайки убийц, которая наводила ужас на всю Францию.

Почему же на нем был охотничий костюм, словно он принадлежал к числу приглашенных в Фонтенбло поохотиться на косуль? Это сильно удивило бы тех, кто мог видеть, какого рода зверь пал под его ударами всего час назад.

Его спутник и помощник являл собой полную противоположность Кадрусу. Представьте себе Дон Кихота в образе остроумного гасконца, враля и хвастуна, высокого и сухощавого, но вместе с тем мускулистого и сильного. Ноги, как у цапли, узловатые и некрасивые, обладали редким проворством и такой недюжинной силой, что могли, стиснув шею лошади, задушить ее. Руки казались донельзя тощими, кожа на них выглядела, словно перчатка из пергамента, надетая на кости. Одежда болталась на туловище, как на вешалке, и оставалось лишь гадать, есть ли под ней плоть и кровь. То и дело мелькала мысль, что там просто палка, заменяющая огородному пугалу хребет. И наконец, верх совершенства этой угловатой натуры — голова, узкая и длинная, как лезвие ножа. Черты его лица словно сталкивались в бешеной скачке, и с какой стороны на него ни посмотреть — все время представлялось, что видишь их в профиль. С таким лицом, лукавым, насмешливым и неординарным, можно было позволить себе любую эксцентричность и сумасбродство.

Согласно украденным документам, де Фоконьяк — имя, принятое этим странным субъектом, — носил титул маркиза. Невзирая на свое сходство с героем Сервантеса или, возможно, именно благодаря ему, он имел вид настоящего вельможи. Он принадлежал к числу людей, которые могут носить старомодную одежду, высказывать самые парадоксальные суждения, позволять себе самое отчаянное сумасбродство и при этом не казаться смешными. Можно было смеяться над его сумасшедшими выходками, но никак не над ним. Склад его ума и обращение носили отпечаток времен регентства. И этим сглаживались все остальные острые углы.

Де Фоконьяк был одет так, как за десять лет до него одевались щеголи эпохи Директории. Костюм его отличался пышностью, цветом и покроем он представлял собой воплощение устаревших безумных мод, но тем не менее производил потрясающий эффект и очень ему шел. Панталоны светло-желтого цвета украшались бесчисленными брелоками. Фрак яблочного цвета с тальей между лопаток заканчивался длиннющими узкими фалдами, похожими на хвосты ящериц. Под него надевался лиловый жилет с чудовищного размера отворотами, каждая пуговица которого представляла собой женский портрет под стеклом с позолоченным ободком. В минуты откровенности де Фоконьяк скромно признавался, что эти миниатюры — память о его победах на любовном фронте.

Таковы были два главаря шайки «кротов», историю которой мы изложим в двух словах. Эта банда разбойников, бесспорно, доставила наибольшее количество неприятностей полиции Фуше во время Директории, консульства и империи. Вожак ее стал бы знаменит наряду с самыми отпетыми преступниками, если бы газетам не запретили о нем писать. Шайка «кротов» прославилась не только во Франции, поскольку иностранные газеты долгое время заполняли свои полосы описаниями ее бесчисленных «подвигов». В самой же Франции о ней намеренно умалчивали; говорили о «кротах» только в высших сферах и в тех краях, где они бесчинствовали.

В эпоху, к которой относится начало этого рассказа, банда обошла юг, восток и запад страны, сделавшись кошмаром богачей и жандармов. Поймать ее не представлялось возможным, она была неуловима. Крестьяне прозвали ее шайкой «кротов» потому, что разбойники мгновенно скрывались, словно исчезая под землей.

Они с неслыханной дерзостью опустошили окрестности Тулона, Марселя и Ниццы, где ограбили даже дом морского префекта. В Тулоне они похитили любовницу старшего комиссара, сожгли шесть домов и целую ночь держали город в страхе. В Марселе и Ницце повторилось то же самое. Словом, шайка «кротов» повсюду сеяла ужас на своем пути и угрожала устоям государства, несмотря на жесткую военно-полицейскую власть.

Эта банда все больше привлекала внимание самого Наполеона. Однажды он прочел рапорт о настоящем сражении между разбойниками и отрядом солдат и жандармов в сто восемьдесят человек, который был окружен и принужден к сдаче.

Наполеона это буквально взбесило, поскольку он принял все близко к сердцу. Великодушие, проявленное главарем разбойником, привело императора в ярость, поскольку оно снискало Кадрусу симпатию в глазах простого народа. Вожак шайки потребовал, чтобы отряд сдался безоговорочно. Можно было подумать, что иначе он переколет всех до единого. Ничуть не бывало! Он только отобрал патроны и штыки, оставил солдатам ружья и выпустил их из ущелья, где они были окружены, снабдив мулами для перевозки раненых.

Слава Кадруса приобрела громадные размеры, и он стал греметь на всю Европу. Английские журналисты не преминули воспользоваться этим обстоятельством, чтобы утверждать, что Наполеон не в силах удержать власть в самой Франции. Появились карикатуры, на которых Кадрус представлял законы на подпись консулу. Донельзя раздраженный, Наполеон приказал Савари во что бы то ни стало поймать Кадруса, и тот «прокатил» министра по всей Франции, водя его за нос и каждый раз ускользая, как угорь.

Однажды ночью Савари похитили. Главарь «кротов», спрятав лицо под маской, принял его в замке, который захватил чуть ли не штурмом, и славно развлек своего пленника: обед, бал, театральное представление и фейерверк. Это была неслыханная дерзость. Замок, занятый в девять вечера, охранялся разбойниками всю ночь. Тридцать пленников и двадцать пленниц, захваченных именно для этого случая, должны были придать затее Кадруса светскую живость и лоск. Сам он поклялся честью, что никому не причинит ни малейшего вреда. Все знали, что Кадрус никогда не изменяет своему слову, и веселились от души, за исключением, разумеется, «виновника торжества» Савари.

К концу бала замок окружили три бригады жандармов, но были мгновенно отброшены. Им пришлось отступить. Незадолго до рассвета Кадрус преподнес по подарку каждой паре танцующих, простился с Савари и уехал.

Эта смелая выходка наделала много шума. Савари слег с нервной горячкой и чуть не умер. Можно представить себе бешенство императора. Он, сумевший разгромить коалицию европейских монархов, не только не смог совладать с главарем разбойников, но еще и потерпел от него поражение!

После этого «подвига» Кадрус исчез со своей шайкой на целый год. Он объявил, что отправляется в Италию и дает своим людям отпуск, но с 1 мая 1804 года снова приступит к тому, что называл войной против общества. Действительно, 1 мая он возобновил ее дерзкой вылазкой прямо посреди равнины Боса, не оставив после себя никаких следов.

В поведении Кадруса самой оригинальной чертой являлось его стремление прослыть честным. Он издавал многочисленные прокламации, в которых утверждал, что считает себя вправе брать все, что пожелает, себя же считал свободным от всяких обязательств. Он объявил войну обществу и называл себя таким же повелителем своей полусотни разбойником, каким Наполеон был для миллионной армии. Эти софизмы от души веселили всех и вся.

Женщины восторгались его великодушием. Это был поистине романтический разбойник. И наконец, бедняки очень любили его за то, что он нападал только на богатых. Одним словом, он пользовался всеобщими симпатиями. Кадрус взял себе за правило убивать только тогда, когда не оставалось ничего другого. Он по мере возможности щадил своих жертв, жалел солдат, льстил жандармам и печатал едкие, саркастические реляции, в которых присутствовали фразы вроде «Храбрые жандармы в…», «Бригада… с мужеством, достойным лучшего применения…», «Кадрус, с искреннему своему сожалению, был вынужден открыть огонь по таким достойным противникам, но прекратил его при первой возможности…»

Жандармы и войска уважали его за великодушие в бою. Однако повсюду ходили рассказы о его зверствах. Очень часто находили человека, зарезанного странным образом. Рана всегда располагалась на одном месте и имела одну и ту же форму, как у барана, забитого мясником. Ходили слухи, что в его банде есть разбойник, в прошлом мясник, который и совершает подобные убийства. Поговаривали, что это сам Кадрус. Чтобы как-то увязать эти зверства с его великодушием, утверждали, что эти убийства он совершает из мести, ведя своего рода вендетту. В конце концов, его стали называть «человеком с ножом», и вскоре это прозвище окончательно за ним закрепилось.

Когда после долгого отсутствия шайка «кротов» вновь заявила о себе, причем с большей дерзостью, чем раньше, Наполеон вызвал Фуше и приказал ему разделаться с бандой Кадруса. Фуше ответил прямо:

— Ваше Величество, Кадрус человек гениальный. Я изучаю его тактику целых шесть лет.

— И вы сомневаетесь в успехе?

— Он человек удивительный, никогда не повторяется и всегда ускользает от преследования. Его действия невозможно предугадать.

Император был поражен словами своего министра. Он снова поручил это дело Савари, хотя тот уже потерпел неудачу и навлек на себя монарший гнев. Тот использовал все имевшиеся у него силы. Иногда в операциях по поимке Кадруса участвовало до пяти тысяч человек. И вдруг в самый разгар поисков он появляется в лесу Фонтенбло, близ резиденции Бонапарта. Мы уже видели его первое в этих краях убийство. Легко представить себе гнев Наполеона, когда он узнал об этом.

Тут надо добавить, что Кадрус под именем кавалера де Каза-Веккиа сумел войти в число тех, кто составляет двор императора. То же относилось к его помощнику, известному как маркиз де Фоконьяк. Оба они добились приглашения на охоту. Стараясь проникнуть ко двору, Кадрус все тщательно обдумал. Он очень заботился о своей репутации и буквально упивался славой. Он поклялся, что превзойдет Картуша и Мандрена, знаменитых разбойников и авантюристов прошлого. У него на руках имелись все документы, подтверждающие его титул. Его друг, которого по-настоящему звали Бланше, мог также неопровержимо доказать, что является маркизом де Фоконьяком.

В Неаполе настоящий кавалер де Каза-Веккиа и маркиз де Фоконьяк поссорились в присутствии Кадруса и его помощника, прибывших для изучения того, как действуют тамошние бандиты. Все преступное братство Неаполитанского королевства оказало Кадрусу самый теплый прием. Он уже собирался ехать в Рим, где заранее испросил аудиенции у папы, как тут в его присутствии завязалась эта ссора. Де Фоконьяк постоянно унижал кавалера язвительными насмешками. Дуэли в Неаполе были строжайше запрещены, поэтому найти секундантов оказалось нелегко. Де Фоконьяк, точнее Бланше, стал секундантом того, чье имя он впоследствии присвоил. Жорж Кадрус выступал секундантом кавалера. Противники дрались на пистолетах, стреляя одновременно с десяти шагов. У одного разнесло череп, другому пуля пронзила грудь. Оба были убиты наповал.

Жорж и его приятель спрятали тела и возвратились в гостиницу. Завладев документами убитых, они отправились в Рим, чтобы узнать об их положении в свете, знакомствах и денежном состоянии. Выдать себя за них оказалось очень легко. Кавалер де Каза-Веккиа, незаконный сын без состояния, жил очень скромно. Ежегодно он получал через банкира полторы тысячи франков. Кадрус известил банкира, что получил большое наследство и просил его накапливать причитавшееся ему содержание. Он подделал почерк и подпись кавалера, приняв все меры, чтобы мнимое наследство выглядело вполне законным.

С де Фоконьяком дело обстояло еще проще. У того не оказалось никаких родственников, кроме дряхлого старика дяди. Бланше, надо сказать, внешне очень походил на того, чье имя присвоил. Примерно через год он искусно загримировался и приехал обнять престарелого дядю. Тот без конца удивлялся, что племянник так сильно похудел, но этими замечаниями и ограничился.

Дело было сделано. Теперь уже никто не мог оспаривать у разбойников принятые ими титулы и положение в свете. С помощью подлинных документов Жорж Кадрус доказал, что он — кавалер де Каза-Веккиа, незаконнорожденный сын князя де ла Веккиа. Де Фоконьяк с короной маркиза на гербе попросил доступа ко двору императора, был с радостью принят и жил на широкую ногу.

Наполеон имел слабость окружать себя дворянами, и два разбойника в обличии аристократов встретили отличный прием в императорском дворце. Вот что представляла из себя шайка «кротов» с ее двумя главарями.

 

Глава VII,

ГДЕ КАДРУС, ЩЕДРЫЙ НА УДАРЫ НОЖА, ВЗДУМАЛ ПРЕПОДНЕСТИ РОЗУ МОЛОДОЙ ДЕВУШКЕ

Всадники разговаривали, но не о преступлении. Говорили они о любви. Атмосферное электричество сильно действовало на Фоконьяка, вообще по своей натуре очень влюбчивого.

— Слушай-ка, Жорж! — вскрикнул он вдруг с сильным гасконским акцентом.

Кадрус, ехавший в задумчивости, поднял голову.

— Что тебе? — спросил он.

— Я думаю, что чертовски жарко, я сам не свой.

— Это гроза, — спокойно ответил Жорж.

— Пусть будет гроза, а все же я весь горю, я пламенею…

— Еще бы! — вскрикнул Жорж, смеясь.

— И так вечно. Но сегодня я тебе предложу нечто великолепное. Знаешь ту красотку, которая…

Жорж презрительно пожал плечами.

— А ведь миленькая!

— Я не спорю.

— У нее прелестная подруга.

— Ну, пожалуй, — согласился Жорж.

— Любезный друг, ты говоришь о любви, как о приеме лекарства! — воскликнул де Фоконьяк, почти оскорбленный.

— Я тебе сто раз повторял, что смотрю на такую любовь, как на удовлетворение потребности.

— Оно тебе, по-видимому, очень неприятно.

— Потому что я мечтаю о лучшем.

— О чем же?

— Я хочу, чтобы любили меня самого! — ответил молодой человек.

— Какой вздор!

— Разве не горько сознавать, — продолжал Жорж, понизив голос, — что женщина без ума от кавалера де Каза-Веккиа, а когда узнаёт, кто носит это имя, то с отвращением его отталкивает?

— Что тебя заставляет раскрывать свою тайну?

— Все и ничто.

Де Фоконьяк, по-видимому, искренно любил друга, поскольку погрустнел и замолчал. Вдруг гасконец увидел двух девушек.

— Гм, гм! — откашлялся он. — Жорж, посмотри какие красавицы! Постарайся, чтобы они полюбили тебя самого, и ты познаешь истинное наслаждение!

Жорж не ответил. Он поигрывал розой, которую держал в руке. Поглощенный собственными мыслями, он ничего не видел и не слышал.

— Взгляни же на красавиц, говорю тебе, — повторил де Фоконьяк. — Выпрямись, подбери поводья и покажи этим прелестным созданиям все свое искусство. Вот, следуй моему примеру.

Он гордо выпрямился и расплылся в широкой улыбке.

Только тогда Кадрус бросил рассеянный взгляд на балкон. В эту минуту Жанна и Мари, сгоравшие от любопытства, высунули в окно свои прелестные головки. Взгляды двух девушек встретились с его взором. Глаза молодого человека сверкнули, и лица кузин озарились пламенем, вспыхнувшим в серых глазах Кадруса.

Между двумя прелестными девушками и красивым молодым человеком словно молния промелькнула. Жанна едва устояла на ногах, она побледнела и приложила руку к сердцу, чтобы сдержать его биение. Яркий румянец разлился по смуглым щекам Мари.

Окно располагалось невысоко, так что Жорж вполне мог достать до него рукой. Он одним рывком осадил лошадь, хотя она еще продолжала фыркать. Удивленный де Фоконьяк молча наблюдал за этой сценой.

Жорж медленно повернул голову к двум девушкам, они инстинктивно прижались друг к другу. Окинув их пламенным взором, он быстро подъехал к стене и протянул Жанне розу, которую держал в руке. Она приняла ее, сама не понимая, что делает, а молодой человек тотчас ускакал.

Жанна вспыхнула от восторга. Мари побледнела от досады. Мог ли де Фоконьяк упустить такой случай, чтобы показать себя изысканным кавалером? Он проворно сорвал цветок с куста шиповника, росшего у дома, и последовал примеру друга, но, преподнеся свой дар, послал ему вслед самый нежный воздушный поцелуй.

Очень довольный собой, он грациозно округлил руку, закрутил свои длинные усы и поскакал вслед за Жоржем, облизываясь, как кот, только что отведавший сливок.

Девушки не отрывали глаз от всадников, пока те не скрылись из виду.

 

Глава VIII

КАДРУС ЗАСТАВЛЯЕТ ОФИЦЕРОВ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЗАПЛАТИТЬ ЗА СВЕДЕНИЯ, КОТОРЫЕ ЕМУ ДОСТАВИЛ ОДИН ИЗ ЕГО «КРОТОВ»

Гасконец догнал Жоржа, и разбойники мало-помалу поехали медленнее, шагом после рыси.

— Ну, мой добрый друг! — сказал Фоконьяк своему спутнику, как только они отъехали от балкона.

— Ну что?

— Ну, дорогой мой, мне кажется, что ты попался. Никогда не надо бросать ни одного взгляда на прекрасный пол, на этих вероломных существ, которые не хотят любить Кадруса, которые обожают только кавалера Каза-Веккиа. И вот при первом же случае… розы летают по воздуху, завтра, вероятно, начнется переписка…

— Оставь меня в покое, — сказал Жорж, очевидно, раздосадованный замечаниями своего друга. — Что с того, что я подарил этот почти увядший цветок двум девушкам?

— Но мне кажется, что тут все ясно.

— Ясно? Как… той розе, которую я держал в руке, обрадовалась белокурая девушка на балконе…

— Ты видишь, я тебя поймал, — с живостью сказал Фоконьяк. — Ты сказал «белокурая», не правда ли?

— Конечно!

— А между тем ты все время уверяешь, что ненавидишь всех красавиц, которые не хотят любить Кадруса и смотрят только на кавалера Каза-Веккиа.

— И что из этого?

— А то, что ты назвал ее белокурой девушкой, и это замечание, мой милый, опровергает твое пренебрежение к прекрасному полу.

— Ты мне надоел, — нетерпеливо оборвал его Жорж.

— Видишь ли, — продолжал Фоконьяк, — я очень силен в логике, а логика мне подсказывает…

— Что? — спросил Жорж и пристально посмотрел на Фоконьяка.

— Признаюсь тебе, мне очень понравилась брюнетка, и я намереваюсь в самом скором времени объясниться ей в любви. У нее такие густые брови… что, наверное, очень много огня в сердце…

В конце дороги показалась блестящая толпа придворных, присутствовавших на императорской охоте. Де Фоконьяк снова принял самодовольный вид, но Жорж взглядом осадил его, и тот снова начал играть роль маркиза. Сзади них послышался голос. Жорж и Фоконьяк обернулись. Подъехал ординарец гофмаршала. Остановившись, он любезно поклонился им.

— Вы заблудились на охоте, господа? — спросил ординарец.

— Бог мой, да! — ответил Фоконьяк.

— Часть охотников возвращается, — сказал порученец. — Как только я вас заметил, то поскакал вперед, чтобы сообщить вам новость.

— Какую?

— Обер-егермейстер так плохо все устроил, что охота не удалась.

— Бедный обер-егермейстер!

— Император взбешен.

В эту минуту за поворотом дороги они заметили нищего. Жорж и Фоконьяк недоверчиво на него посмотрели и даже прислушались к его гнусавому бормотанию.

— Подайте Христа ради, добрые господа, я вас не забуду в молитвах своих и буду просить Бога, чтобы Он дал вам место в раю.

Де Фоконьяк засунул руку в огромный карман, украшавший его роскошный жилет. Он вытащил оттуда кошелек, достал монету в один су и положил ее в руку нищего с таким видом, словно оказывал ему неслыханное благодеяние. Нищий взглянул на монету и так же гнусаво произнес:

— Ах! Мои добрые господа, и бедный человек может остаться честным, никто не должен говорить, что я, бедняк, воспользовался ошибкой…

Он поднял монету вверх.

— Неужели я ошибся? — удивился Фоконьяк. — Уж не наполеондор ли это?

— Нет, — ответил нищий, — вот почему я говорю, что ваша кроткая душа не могла вознамериться подать мне простой су.

— Это правда, приятель, чистая правда. Человек, принадлежащий к фамилии Фоконьяк, мог лишь по ошибке дать тебе столь ничтожное приношение.

Снова засунув свои длинные костлявые пальцы в неизмеримую глубину своего огромного кошелька, он с большим трудом выбрал монету в десять су и подал ее нищему. Тот снова повертел монету в руках и продолжал своим гнусавым голосом:

— Господь воздаст ее вам сторицей, добрый господин, если захотите, я смогу оказать вам добрую услугу.

Эти слова вызвали у Жоржа интерес. До этого он не обращал внимания на бормотание нищего.

— Подойди-ка сюда, приятель, — сказал он, вложив наполеондор в руку старика-нищего. — Какие услуги ты можешь нам оказать? Мне это очень любопытно.

— Ах! — плаксиво ответил нищий. — Ах, мой добрый господин, бедный Жак не очень силен и не очень ловок. Он может дать хороший совет и сказать вам, например, что на дороге нет рытвин и что можно ехать спокойно.

— Жак! — в один голос воскликнули Жорж и Фоконьяк. — Тебя зовут Жаком?

— Да, мои добрые господа, — продолжал гнусавить тот. — Вы меня, возможно, знаете? Я не всегда был нищим. Посмотрите на меня хорошенько. Мои советы могут вам пригодиться.

Когда кавалькада приблизилась, нищий опять заплакал:

— Теперь дороги хорошие, такие господа, как вы, могут ездить, не боясь ничего, когда несчастные молят Бога сохранить мир таким милосердным душам, как ваша.

По настойчивости, с какой нищий говорил о безопасности дорог, и по некоторым двусмысленным фразам оба главаря узнали в нем переодетого «крота», пришедшего сообщить им, что жандармы сбились со следа.

— Хорошо! — сказал Жорж. — Мне не нужны твои советы. Убирайся к черту, попрошайка. Ты получил милостыню и не надоедай нам больше.

Кавалькада догнала Жоржа и Фоконьяка и присутствовала при этой сцене. Придворные были свидетелями их щедрости — нищий держал монету в руке.

— Черт побери! — воскликнул один из подъехавших. — Какая щедрость! Вы балуете этих негодяев, маркиз! — обратился он к Фоконьяку.

— Что делать, полковник, — скромно ответил уроженец Лангедока. — Благотворительность — моя слабая сторона, я не могу без слез видеть страдания этих несчастных. Я даже сам собираю пожертвования для бедных и в доказательство этого прошу вас поучаствовать в нашем добром деле. Пусть этот нищий навсегда запомнит свою счастливую встречу с нами.

Не дожидаясь ответа, де Фоконьяк сказал нищему:

— Подойди сюда, приятель. Подойди сюда, не бойся. Эти господа желают тебе добра, протяни твою суму… У тебя ее нет? Протяни шляпу — словом, протяни что хочешь. Эти господа посочувствуют, когда узнают, что ты сражался при Фонтеноа.

«Приятно разыграть этих франтиков!» — подумал он.

Жорж на лету подхватил мяч, брошенный товарищем.

— Господа, — сказал он, — моя щедрость объясняется участием к этому человеку. Он был ранен, сражаясь при Фонтеноа за монархию. Правда, тогда царствовал Бурбон, но что с того? Служа королю Людовику XV, этот человек служил Франции так же, как, служа империи, ей нынче служите вы.

Обернувшись к нищему, он спросил:

— Ты при Фонтеноа потерял левую руку?

— Да, добрые господа, при Фонтеноа, — ответил калека, протягивая шляпу.

А сам между тем думал: «Да хоть бы и при Фонтеноа, а все-таки тяжело, когда левая рука так крепко привязана, что совсем закоченела… Как же находчив наш вожак!»

Всем известно, какими глазами дворянство, обретшее свои титулы благодаря шпаге Наполеона, смотрело на прежних родовых дворян, собравшихся вокруг престола. Поэтому, не желая отставать от благородных фамилий Каза-Веккиа и де Фоконьяка, полковники и генералы империи поспешили присоединить свои приношения к милостыни Жоржа и Фоконьяка. Затем они продолжили свой путь.

Они были уже далеко, а нищий все бормотал:

— Будьте благословенны, добрые господа. Господь вам воздаст… мои добрые господа… Господь…

Видя, что на дороге никого нет, он прибавил:

— Дураки… наш предводитель всех вас перережет!

Потом, словно по волшебству, вернув себе руку, негодяй захохотал, убегая вглубь деревьев. Он получил более десяти наполеондоров.

 

Глава IX

ЖАННА ДОКАЗЫВАЕТ, ЧТО, ЖЕЛАЯ ВЫЙТИ ЗАМУЖ,

ОНА ХОЧЕТ САМА ВЫБРАТЬ СЕБЕ МУЖА

Как только всадники скрылись из виду, между девушками произошла сцена, на первый взгляд, пустяковая, но положившая начало непримиримой вражде.

Мари посмотрела на цветок Жанны, потом на свой и ощутила сильную досаду. Она выбросила свой цветок в окно с презрительной гримасой на лице.

— Что с тобой? — удивленно спросила Жанна, но в глубине души она обо всем догадалась.

Мари не ответила. Жанна тихо подошла к ней.

— Что с тобой? — повторила она.

Мари бросила на нее грозный взгляд.

— Ты лицемерка! — вскрикнула она.

— Что я сделала? — удивилась Жанна.

— Ты отняла его у меня.

— Кого?

— Его. Не притворяйся, будто не знаешь.

— Ты говоришь об этом молодом человеке?

— О ком же еще мне говорить?

— Я не отнимала его у тебя, он сам обратил на меня внимание… случайно…

— Ты лжешь! Он долго на нас смотрел. Я тебя ненавижу!

Жанна заплакала. Мари вдруг подошла к ней и поцеловала.

— Я была не права, — сказала она. — Но я взбесилась. Проезжают два всадника. Один такой красавец, что можно сойти с ума, глядя на него. Он объясняется тебе в любви, даря розу и бросая на тебя страстный взгляд. Другой безобразен и дарит цветок мне. Разве это не ужасно?

— Откуда тебе знать, любит ли он меня?

— О! — сказала Мари. — Я не ошиблась. Тсс! Вытри глаза! Я слышу шаги дяди.

И действительно, в дверь постучал их дядя. Гильбоа был маленький, кругленький человечек — этакий шарик. Какие-либо углы и шероховатости в нем отсутствовали. Голова у него была большая, ноги короткие, но толстые. Лицо походило на полную луну. Гильбоа славился своей сговорчивостью, спокойствием и сладкими речами. Его добродушие вошло в пословицу. Он обладал пронзительным, но вместе с тем ласковым голосом, огромным, но всегда улыбающимся ртом и казался олицетворением чистосердечия, щедрости, бескорыстия, о нем говорили: «Это самый услужливый человек на свете».

Гильбоа успел составить себе большое состояние, наделать множество гнусностей, сохранив при этом всеобщее уважение и даже приобретя хорошую репутацию. О нем ходили самые разные слухи, но о ком не говорят? Большинство считало их клеветой. Однако вот что сделал этот Гильбоа: у него был зять — очень богатый, благородный, честный и добрый человек. Он оказался между двух огней: сделаться республиканцем и остаться во Франции или остаться дворянином, но эмигрировать. Он выбрал революцию, и вскоре шурин показал себя во всей красе. Несмотря на то, что граф де Леллиоль, женившись на сестре Гильбоа, обеспечил своему шурину безбедную жизнь, тот, не колеблясь, донес на него в революционный трибунал, написав анонимное письмо, в котором утверждалось, что граф — шпион Бурбонов. В бумагах графа нашли компрометировавшие его письма. Де Леллиоль клялся, что никогда не получал этих писем и понятия не имеет, как они к нему попали. Тем не менее его гильотинировали. Слуга графа уверял, что эти письма сочинил Гильбоа, но позже признался в лжесвидетельстве. Правда, этот слуга в один прекрасный день разбогател и купил себе ферму, так что отказ от показаний принес ему неплохой барыш.

Состояние графа было огромным. Гильбоа назначили опекуном своей племянницы Жанны де Леллиоль. Мать ее, посаженная в тюрьму революционным трибуналом, умерла от горя и тоски. Гильбоа пришлось управлять земельным состоянием в пять миллионов. Он так хорошо все наладил, что, не касаясь наследства своей племянницы, составил себе большой капитал. Сделавшись поставщиком армии, он приобрел триста тысяч ливров во время республики, где его как патриота очень ценили в Комитете общественного спасения. Когда республика сменилась Директорией, он сделался восторженным бонапартистом. Потом пришла империя, не было более горячего приверженца императора, чем он. Гильбоа получал заказ за заказом, он стал таким же богатым, как и его племянница, и купил титул барона. Он страдал необузданным честолюбием, но тщательно скрывал свои планы. Гильбоа хотелось гораздо большего, чем быть просто капиталистом или недавно пожалованным бароном. Он говорил себе, что если к своему состоянию он смог бы прибавить деньги своей племянницы, то стал бы одним из крупнейших землевладельцев Франции, при этом обладая огромными капиталами. Он думал, что может получить от императора право носить титул графа, если женится на своей племяннице и будет владеть ее землями, станет дипломатом и сделает карьеру рядом с Талейраном. Вот каков был этот человек, вынашивавший тайные и тщательно обдуманные планы. Он не мелочился, когда речь шла о его репутации или о каком-то выгодном деле. Поэтому он взял к себе другую свою племянницу, сироту и бесприданницу Мари. Более того, он объявил, что даст за ней пятьдесят тысяч франков и богатое приданое. Потому многие пожимали плечами, когда при них говорили об истории с письмами.

Гильбоа держал свою племянницу Жанну в полном одиночестве, почти в изоляции. Он не хотел, чтобы она, богатая наследница, находила поклонников и обожателей. Он не хотел говорить с ней о браке, прежде чем это отвращение исчезнет. Но однажды вечером император, женивший своих генералов на богатых наследницах, император, имевший страсть — так говорит история — устраивать браки, вдруг спросил Гильбоа:

— Барон, почему я не вижу двух ваших племянниц на балах императрицы?

Гильбоа испугался. Он знал, что Жанна его ненавидит. Тогда он решился на последнюю попытку.

Он вошел к ним спокойный и улыбающийся, поцеловал своих племянниц, а потом сказал Мари:

— Малютка, пойди посмотри в своей комнате, какой милый подарок я положил тебе на комод.

Мари все поняла, улыбнулась и убежала, радуясь борьбе, которую предстоит выдержать Жанне. Она надеялась, что Гильбоа победит.

Он сел. Гильбоа хотел посадить Жанну к себе на колени. Она сделала движение рукой, которое его остановило. Он нисколько не смутился и спросил:

— Милочка, обдумала ли ты то, что я тебе сказал? Я дал тебе две недели.

Жанна обладала нежной душой и твердой волей, поэтому она могла найти в себе силы сказать «нет».

— Дядюшка, — ответила она, — я вам говорила и повторяю, что я вас не люблю и не хочу за вас выходить. Всякие ваши попытки будут бесполезны, так что откажитесь от своих намерений.

Де Гильбоа несколько побледнел. Он пробовал подойти к ней мягко, осыпал Жанну знаками внимания, но этот способ не принес результатов. Другой бы на его месте попытался напугать ее. Однако Гильбоа был слишком хитер, чтобы совершать подобную ошибку. Он изучил Жанну и знал, какая сила воли скрыта в этой хрупкой на вид девушке. Он убедился, что она не отступит от своего решения, печально улыбнулся и со вздохом произнес:

— Милая моя, вы правы: когда не любишь, не надо выходить замуж. Если я вам надоедал, то лишь потому, что желание умирающих священно. Ваши родители взяли с меня обещание жениться на вас. Я настойчиво просил вашей руки для того, чтобы исполнить клятву.

Жанна уже не раз слышала об этом обещании своего дяди, но не верила его словам.

— Дядюшка, — ответила она, — мои родители наверняка желали мне счастья, а оно заключается не в этом.

— Я не настаиваю, моя милочка.

Он прибавил, любезно поцеловав ей кончики пальцев:

— Теперь, милая Жанна, об этом не будет больше никаких разговоров. Я подумаю о том, как вывести вас в свет и найти вам достойную партию. До свидания.

Он поднялся и с достоинством вышел из комнаты. Жанна с удивлением смотрела ему вслед. Оставшись одна, она прошептала:

— Это невероятно! Он уступил…

Она принялась мечтать. Мысли ее тотчас улетели в ту сторону, куда ускакал Жорж. Пока она предавалась радужным мечтаниям, Гильбоа встретил в коридоре своего управляющего. Тот, по-видимому, его ждал.

— Ну, барон, — спросил он шепотом, — решились ли вы на последнее средство?

— Да! — ответил Гильбоа.

— Пойдемте!

Они заперлись в кабинете Гильбоа. Бедная Жанна! Ее дядя вышел из кабинета, сияя от радости. Прохаживаясь по саду, он шептал:

— Надо ее скомпрометировать и раздуть скандал! Если она и тогда станет упорствовать, это будет невероятно!

 

Глава X

КАК ФУШЕ И САВАРИ СОПЕРНИЧАЛИ ИЗ-ЗА «КРОТОВ»

Оба главаря «кротов», простившись со своими товарищами, вернулись в гостиницу и, оставшись одни, держали совет. Положение их казалось весьма ненадежным. Жорж, воспользовавшись своим мнимым титулом, явился ко двору. Разумеется, их имена, подлинность которых никто не осмелился бы спаривать, давали им доступ в замок. В какой-то мере это было даже им на руку. Кто осмелился бы искать Кадруса под маской кавалера Каза-Веккиа? С другой стороны, поскольку Фуше, министр полиции, и Савари, заклятый враг Кадруса, находились в Фонтенбло, появление перед ними в подобном обличии таило в себе опасность, потому как оба они обладали всеми полномочиями, чтобы собрать о любом человеке любые сведения. Положение усугублялось еще и тем, что между Фуше и Савари возникло соперничество относительно поимки «кротов». Первый хотел победить там, где его соперник потерпел поражение. Второй жаждал реванша.

Так как началась борьба между Кадрусом и двумя сановниками, мы бегло нарисуем портреты двух могущественных вельмож.

Фуше, герцог Отрантский, министр полиции, бесспорно, является одной из ярчайших фигур эпохи Французской революции и Наполеоновских войн. Во времена республики он отличался крайней жестокостью, беспрекословно выполняя все приказы Комитета общественного спасения. Этот кровавый палач не был ни тигром, ни уж тем более львом. Он походил на волка по свирепости, а на лису по хитрости. Несмотря на то, что он скомпрометировал себя во время террора, ему удалось избежать эшафота после термидорской реакции. Он сумел угодить оказавшейся у власти партии и сохранил свою голову, состояние и влияние с непостижимой ловкостью и искусством.

Настала эпоха Директории. Фуше назначили начальником полиции. Он воспользовался этим, чтобы узнать тайны сильных мира сего и сделать их своим оружием в конфликтах с власть имущими. Бонапарт счел его нужной фигурой и приблизил к себе. Наполеон нуждался в нем, хотя ненавидел, презирал и опасался его. Фуше поставил себя так, что сделался незаменимым.

Но у него был грозный соперник, Савари. Наполеон всегда хотел иметь противовес Фуше и в Савари он нашел человека смелого, хитрого, более деятельного, чем его конкурент, но и более ограниченного. Савари исполнял тайные и наиболее деликатные поручения императора. Фуше видел в Савари врага, который никогда не поднимется так высоко, как он. Он сразу понял этого человека.

— Это, — говорил он, — умная рука, а я голова.

Вместо того чтобы раздавить соперника, он позволил ему возвыситься, делая вид, что опасается его и за это обижен на императора. Искусная политика. Время от времени он подавлял противника силой своего ума, давая ему увязнуть, после чего блистательно исправлял ошибки доверенного человека Наполеона.

В подобных случаях ожидали немилости Савари, но Бонапарт с удивительным терпением и упорством защищал свою правую руку и награждал советника. Таким образом, полицию возглавляли сразу два министра. Один был министром явным, другой — тайным, и оба между собой враждовали.

В тот момент их борьба состояла в следующем. Императору стало известно, что роялисты составили заговор. Раскрыть его он поручил Савари. Тот не справился. Фуше это предвидел и начал действовать сам, чтобы доказать свое превосходство. Кроме того, император распорядился раз и навсегда окончить с неуловимой шайкой «кротов». После неудачи, постигшей Савари, Фуше решил справиться с этой задачей. Он понимал, что это будет непросто. Однако он и представить себе не мог, до какой степени может дойти дерзость Кадруса. Фуше начал действовать на следующий же день после того, как было доказано, что «кроты» появились в окрестностях Фонтенбло.

 

Глава XI

КАК КАДРУС И ФОКОНЬЯК ОТКАЗАЛИСЬ ОТ ДОЛЖНОСТЕЙ В АРМИИ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА

Не успели Жорж и Фоконьяк вернуться домой, как слуга принес им визитную карточку.

— Маркиз, — сказал Жорж, прочтя, — с нами хочет поговорить адъютант генерала Савари.

Он передал карточку Фоконьяку. Тот взглянул на нее, потом сказал слуге:

— Скажи этому капитану, что маркиз Алкивиад де Фоконьяк от себя и от имени кавалера де Каза-Веккиа приносит извинения, что не может принять его немедленно и просит подождать несколько минут, пока они переоденутся. Ступай.

Слуга ушел, де Фоконьяк посмотрел на Жоржа.

— Уж не напал ли Савари на наш след? — спросил он на жаргоне, придуманном их шайкой.

— Не думаю, — ответил Жорж с равнодушным видом. — Жак уверил нас, что в настоящую минуту опасаться нечего.

— Чего же хочет этот Савари?

— Дать ответ на наши просьбы.

— Это правда. Не принес ли этот капитан патенты?

— Вполне вероятно.

— Что нам делать?

— Отказаться.

— Предоставь мне вести разговор.

— Охотно.

Жорж позвонил. Явился слуга.

— Проси! — сказал Жорж. — Не забудь, что ты должен сыграть роль оригинала, — шепнул он на ухо Фоконьяку.

— А как же! — самоуверенно хмыкнул гасконец. — Оригинальность благородных маркизов де Фоконьяков известна…

Закончить он не успел. Вошел адъютант Савари. Он сообщил, что прибыл по поручению генерала Савари, дабы известить маркиза Алкивиада де Фоконьяка и его благородного друга Жоржа де Каза-Веккиа, что его величество, милостиво рассмотрев достоинства этих господ, августейше согласился принять их в свою победоносную армию лейтенантами.

После подобного вступления все трое поклонились друг другу, потом де Фоконьяк величественно произнес:

— Капитан, доложите его величеству, что маркиз де Фоконьяк…

— Мой благородный друг, — сказал Жорж, — смею тебе заметить, что твой ответ императору доставит не этот господин.

— Верно! Скажите генералу Савари, капитан, что мы отказываемся от патентов, и прибавьте, что мы весьма обижены, поскольку нас ценят не очень высоко.

— Друг мой, — сказал Жорж с притворным спокойствием, — ты мог бы не упоминать о нашей щепетильности, для которой имеются все основания. Хотя мы бы весьма охотно служили государю, которому служите вы, капитан, но знатный дворянин не может принимать некоторые звания, не роняя себя. А мой благородный друг маркиз де Фоконьяк принадлежит, как и я, к такой фамилии, где чин лейтенанта считается слишком ничтожным. Для нас было бы величайшей честью служить своими шпагами такому гению, какой управляет Францией в настоящее время. Будьте столь любезны, сообщите генералу причину отказа, вызванного тем, что кто-то сочтет предрассудком, а мы считаем священной памятью. Предки моего благородного друга командовали полками при Конде и Лианкуре, также как и мои предки в Италии. Император наверняка поймет, что благородная кровь не может изменить традициям прошлого, и пожалует нам должности, которые по праву принадлежат представителям наших домов, — должности полковников.

— Да, полковников! — с твердостью подтвердил Фоконьяк.

Дипломат-адъютант был поражен подобными притязаниями. Отказать в чем-нибудь Савари казалось ему до того непостижимым, что он оглянулся по сторонам, словно человек, пытающийся понять, где он находится, и совершенно растерялся. Алкивиад поспешил ему на помощь.

— Господин адъютант, — скромно сказал он, — мы с кавалером могли бы предложить свои услуги Англии. Правда, полк стоит там довольно дорого, но подобная безделица не могла бы остановить Фоконьяка или Каза-Веккиа. Мы могли бы также обратить свой взор на германскую конфедерацию, там за ничтожную цену можно купить три полка и, следовательно, стать трижды полковником. Мы приехали во Францию для того, чтобы иметь честь служить гениальному человеку.

Уроженец Лангедока в доказательство своей аристократической галантности изящным движением руки подал смущенному адъютанту знак, что он может идти. Тот ушел, пораженный дерзостью Фоконьяка и надменностью Жоржа.

— Вот увидишь, — заявил Алкивиад, как только удостоверился, что офицер их не слышит, — что он произведет нас в полковники.

— Я начинаю думать, что у них на это хватит ума, — сказал Жорж, пожимая плечами. — Все-таки нам не следует на это рассчитывать. Савари, этот полицейский генерал, — злая, коварная обезьяна, хотя мы его и побили. Надо остерегаться его ловушек. Однако ты был великолепен в своей роли оригинала. Но смотри, не переигрывай!

— Не бойся! — ответил уроженец Лангедока своим настоящим голосом и на своем родном языке.

— Фуше — вот кто меня тревожит, — задумчиво произнес Жорж.

— Полно тебе! — воскликнул Фоконьяк. — Он ничего против нас не замышляет. Я подкупил одного из секретарей начальника Департамента полиции, за такие огромные деньги он станет сообщать мне все, что происходит в министерстве.

— Есть еще Жак, который пробрался в окружение Фуше, он также наблюдает за ним.

— Я не думаю, что Фуше что-то об этом подозревает, — улыбнулся Фоконьяк.

— Он мне ничего не сообщал, — сказал Жорж.

— Стало быть, Фуше не станет ничего предпринимать.

В дверь снова постучали. Явился слуга.

— Господа, — произнес он, — вас спрашивают.

— Кто?

— Некто Жак по поручению Сернефа. Он мне сказал, что этих имен достаточно для того, чтобы вы его приняли.

— Пусть войдет.

В эту минуту появился «крот» в обычной одежде чиновника. Чуть раньше он разыгрывал роль нищего. Он поклонился и подал Жоржу письмо. Лакей ждал, внимательно наблюдая за всеми троими. Вместо того чтобы отослать его, Жорж прочел письмо при нем и, улыбнувшись, сказал Жаку:

— Поблагодарите господина де Сернефа за его приглашение на обед. Он хорошо сделал, напомнив мне, что его отец был знаком с моим отцом. Скажите ему, что я обязательно навещу его.

— Хорошо, — ответил Жак и ушел.

Лакей все слышал. Он делал вид, будто стирает пыль. По поведению Жоржа де Фоконьяк понял, что это шпион.

— Кто такой этот Сернеф? — спросил он.

— Младший сын одного мелкого дворянина. Его отец в свое время оказал кое-какие услуги моему отцу, так что я ему в некоторой степени обязан.

— Заплати свой долг, кавалер, заплати, если представится случай. Долги надо платить всегда.

— Я думаю, что этот господин пригласил меня к обеду с намерением попросить о каком-нибудь одолжении.

Он передал письмо Фоконьяку. Тот прочел про себя: «Фуше намерен уничтожить «кротов».

В этот момент во дворе гостиницы раздался цокот копыт. Через минуту посыльный поднялся к мнимым дворянам и подал им конверт. Жорж распечатал письмо. Это был приказ Фуше явиться к нему. Жорж слегка побледнел, Фоконьяк удивился. Оба явственно ощутили надвигавшуюся опасность.

 

Глава XII

ОБВИНЕНИЕ, ПАВШЕЕ НА КАВАЛЕРА КАЗА-ВЕККИА И МАРКИЗА ФОКОНЬЯКА

Когда Жоржа и Фоконьяка вызвали к Фуше, они быстро переглянулись и гасконец на разбойничьем жаргоне спросил:

— Идти ли?

— Да! — ответил Жорж. — Иначе нас арестуют и сразу убьют. Может быть, Фуше лишь что-то подозревает и станет нас допрашивать, а мы его проведем.

Оба тотчас встали, чтобы поехать вместе с поручением министра, который ждал снаружи. Жорж сказал ему:

— Мы готовы следовать за вами.

— Не прикажете ли оседлать ваших лошадей? Его светлость живет на своей вилле в часе езды отсюда.

Жорж и Фоконьяк поняли, что речь не идет об аресте, если министр приглашает их к себе. Жорж приказал лакею оседлать лошадей.

— Странно, — заметил гасконец, — что мы понадобились Фуше. Не находите ли вы, кавалер, что он мог бы написать нам? Так было бы гораздо учтивее. Как министр он может приказывать нам, пока мы находимся на французской земле. Как дворянин он должен выказать вежливость, это бесспорно. Однако какое у него может быть к нам дело? Скорее всего, никакого. Значит, он просто решил лично познакомиться с отпрысками древних дворянских фамилий.

Эту комедию они разыграли для порученца министра, который передаст ему дерзости Фоконьяка, но Фуше не обижался на такие пустяки.

— Лошади оседланы, — доложил лакей.

Все трое отправились в путь. Жорж подумал: «Если бы подозревали, что я и есть Кадрус, то гостиницу наверняка окружили бы».

Дорога к вилле министра пролегала мимо Магдаленского замка. Де Фоконьяк бросил на него долгий взгляд, а Жорж, по-видимому, не обратил на замок внимания.

После прибытия на виллу мнимых дворян просили подождать несколько минут. В передней министра они провели полчаса. Фуше слушал донесение своего агента и справлялся со своими записями. Через четверть часа он коснулся потайной пружины в стене кабинета. Открылся смотровой глазок, через который он наблюдал за находившимися в передней. Де Фоконьяк демонстрировал свое нетерпение с хладнокровием знатного вельможи времен Людовика XV.

— Какая славная вещь этикет, — разглагольствовал он, — и как был прав великий король! Он также даровал дворянство ничтожным людям. Однако он установил такой порядок, что титулованного человека никогда не заставляли ждать в приемной простолюдина, облеченного важной должностью.

Он продолжал высказываться в той же тональности, поэтому Жорж сказал ему громким шепотом, зная, что их подслушивают:

— Позвольте, маркиз де Фоконьяк. Я уязвлен не меньше вас. Однако вы зря демонстрируете здесь свою досаду. Это опрометчиво.

— Что же нам может угрожать? Надо хорошенько подумать, прежде чем коснуться Алкивиада де Фоконьяка.

— Коснулись же герцога Энгиенского, который пал под пулями солдат первого консула.

Фоконьяк сделал вид, будто задрожал. Настало тягостное молчание. Фуше сказал себе: «Главное лицо здесь — молодой человек, другой — просто старый дуралей».

Он обратился к своему секретарю:

— Его величество очень желает взять к себе на службу этих двух дворян. После неудачи Савари император питающий слабость к громким именам, дал мне понять, что он все-таки не может сделать этих двух господ полковниками без большого скандала. «Постарайтесь, — сказал он мне, — привлечь их на мою сторону так, чтобы мне не пришлось прибегать к подобному шуму». Я, — продолжал Фуше, — взялся за это дело, благополучного исхода которого так желает его величество. Однако, изучив этих господ, я пришел к следующему заключению: они отказываются от предлагаемых чинов не потому, что считают их ниже своего достоинства, но оттого, что не желают поступать на службу и хотят остаться в Фонтенбло. Возможно, причина тому — вероятный заговор, о котором нам пока слишком мало известно, чтобы мы могли действовать решительно.

— Вашей светлости достаточно поговорить с этими господами, и все сразу прояснится.

— Я действительно придумал способ, — ответил Фуше, — узнать, как все обстоит на самом деле. Если это заговорщики, то они откажутся от полковничьих званий, поскольку это удалит их от двора. Если они не шпионы роялистов, то обрадуются, узнав, что получат патенты.

— Но ведь у вас нет этих патентов, ваша светлость, — возразил секретарь министра. — Как же вы им потом откажете, если они согласятся?

— В последний момент я выдвину невыполнимые условия. Спрячьтесь за портьерой и слушайте.

Он позвонил. Вошел лакей. Фуше сделал ему знак, и посетителей проводили в кабинет.

Фуше сидел в огромном кресле и держал в руках кучу бумаг, он слегка кивнул в ответ на поклон вошедших и пригласил их сесть.

— Господа, — сказал он, — я сожалею, что этикет (он сделал ударение на этом слове) не позволяет министру самому отправляться к простым гражданам, чтобы допросить их.

Фоконьяк закусил губу, словно смутившись. Жорж просто поклонился.

— Господа, — продолжал Фуше, — его величество увидел ваши имена в списке приглашенных и приказал собрать о вас подробные сведения. Вы догадываетесь, почему?

— Не имею ни малейшего понятия, — ответил Жорж.

Но Фоконьяк самодовольно заявил:

— Вы слишком скромны, кавалер. Его величество, очевидно, был поражен, увидев, что кавалер де Каза-Веккиа и маркиз Алкивиад де Фоконьяк явились к его двору. Если наши лица ему незнакомы, то знатность наших фамилий слишком известна для того, чтобы остаться незамеченной даже при дворе Наполеона Первого, императора всех французов.

Фуше улыбнулся и сказал:

— Маркиз прав, император намеревается залечить раны, нанесенные революцией. Его величество хочет привлечь к себе родовитое дворянство. Так что неудивительно, что его величество обратил на вас внимание.

Оба разбойника поклонились.

— Но…

Жорж улыбнулся. Фоконьяк поправил свое жабо и сказал:

— Тут есть одно «но»…

— Без сомнения, — перебил его министр. — Генерал Савари делал вам некое предложение, если я не ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь, — заметил Фоконьяк с насмешливым видом.

Фуше расхохотался.

— Мне было нужно удостовериться в этом… Я не знал наверняка. Итак, после переговоров с Савари вы выказали желание служить в армии его величества, и генерал обещал вам свою помощь. Император предлагал вам звания лейтенантов.

— Мы поблагодарили, — сказал де Фоконьяк, — но очень почтительно заметили посланнику генерала, что наши имена не позволяют нам принять столь ничтожные звания.

— Его величество предлагал вам капитанские патенты, — сказал Фуше, — но вы и от них отказались.

— Действительно, — вмешался Жорж, — мы отказались, надеясь получить патенты полковников. Людовик Четырнадцатый людям нашего происхождения давал полки.

— Но Людовику Четырнадцатому не приходилось для этого нарушать закон.

— Вот еще! — сказал Фоконьяк.

— Маркиз, его величество желает соблюдать законы своей страны. Этим он хочет подать пример всем своим подданным.

— А мне кажется, что если он нарушил закон при производстве в капитаны, то можно нарушить его и при производстве в полковники.

— Император колебался, но я уговорил его.

— А! — воскликнул Фоконьяк. — Так что, мы назначены?

— Да, господа. Маркиз де Фоконьяк будет произведен в полковники Главного штаба при маршале Лефевре. Кавалер де Каза-Веккиа также будет послан как полковник Главного штаба к маршалу Журдану.

Фуше наблюдал за впечатлением, которое эти назначения произвели на обоих дворян. Жорж казался довольным, Фоконьяк восхищенным. Фуше понял, что ему не удалось заманить их в ловушку. Тогда он решил действовать иначе.

— Тысячу раз благодарю вас, ваша светлость! — сказал Жорж.

— Я в восторге и очень вам признателен! — вскрикнул Фоконьяк.

Но Фуше остановил этот энтузиазм.

— Однако… — начал он.

Это «однако», по-видимому, испугало дворян.

— Однако, — продолжал министр, — для виду вы некоторое время побудете капитанами, а потом…

— Но ваша светлость сказали нам, что наши патенты на чин полковника… — произнес Жорж.

— Были подписаны… да. Но вы не должны обижаться, что от вас требуют некоего залога.

— Господин министр, — сухо сказал Жорж, — эта комедия ниже достоинства его величества, ниже вас, ниже нас. Я со своей стороны не согласен на эти предложения. Я считаю себя вправе получить полковничьи эполеты и требую их.

— Кавалер, — заметил Фоконьяк, — вы говорите, как подобает дворянину.

Фуше переменил тактику. Он понял, что эти двое могут перехитрить его, и решил действовать напрямик.

— Господа, — заявил он, — ваш отказ необъясним.

— Для вашей светлости… — дерзко начал Фоконьяк.

Фуше движением руки заставил маркиза замолчать.

— Я догадываюсь о причине вашего отказа, — сказал он. — Мне указали на вас, господа, как на опасных заговорщиков. Во Франции роялисты строят заговоры с целью убить императора, чтобы отомстить за смерть герцога Энгиенского.

— И вы обвиняете нас в стремлении убить императора?! — вскрикнул Жорж.

Он принял надменную позу истинного аристократа.

— Господин министр, Каза-Веккиа не какой-нибудь ничтожный негодяй, Фоконьяк не унизится до подобной гнусности.

— Позвольте, господа! Знатные фамилии замешаны в покушении, совершенном Жоржем Кадудалем!

— Но Жорж Кадудаль не изменил своему долгу, и дворяне, помогавшие ему, не посрамили своих гербов.

— Вы с негодованием отозвались о политическом убийстве, а теперь чуть ли не оправдываете его.

— Я никого не оправдываю и не обвиняю. Рассмотрим факты: Кадудаль рисковал жизнью в заговоре против императора, а когда заговор провалился он собственной персоной заплатил за свое поражение. Вы подозреваете нас в стремлении к измене, а не к убийству. Мы прибыли предложить свои услуги, и нас радушно приняли. Мы поступили бы вероломно, вступив в заговор против императора, который полагает, что допустил к своему двору двух благородных дворян. Вы нас оскорбили, милостивый государь. Прикажите взять в гостинице наши документы, бумаги, письма. Пусть заглянут в наше прошлое. Вы увидите там только шалости и сумасбродства богатых молодых людей, но ничего подозрительного. Маркиз де Фоконьяк и я провели в Италии шесть лет. Я был беден, он богат. Потом я разбогател, получив наследство. Мы восхищались подвигами генерала Бонапарта. Однажды маркиз де Фоконьяк сказал мне: «Кавалер, мы должны бы предложить наши шпаги герою, которым мы восхищаемся». И мы приехали представиться его величеству без всякой тайной мысли, кроме вполне понятного честолюбия. Мы считали, что наши шпаги не должны ржаветь в ножнах и нам следует приобрести славу, а добиться ее можно лишь на службе у Наполеона Первого. Вот вся правда, ваша светлость. Теперь поступайте как сочтете нужным.

Жорж умолк. Не говоря ни слова, взволнованный Фоконьяк пожал ему руку. Фуше ничего не сказал. Он позвонил, вошел секретарь.

— Ну что? — спросил министр.

— Ничего, ваша светлость, — ответил секретарь и ушел.

Фуше встал и любезно улыбнулся. Оба дворянина также встали.

— Господа, — сказал министр, — мое положение иногда предполагает неприятные обязанности, я был вынужден приказать произвести у вас обыск. Успокойтесь, — прибавил он, когда Жорж хотел что-то возразить, — этот обыск произведен без шума, вы ничем не скомпрометированы, о вашей репутации старательно позаботились. Я сознаюсь, господа, — прибавил он более любезным тоном, — что результаты должны внушать мне величайшее доверие к вам. Ваше состояние происходит от наследства, кавалер, в чем я сомневался. Зная, что в свое время, живя в Неаполе, вы пребывали в стесненных обстоятельствах, я предполагал, что вашу роскошную жизнь финансировали принцы-эмигранты, но это не так. А у маркиза де Фоконьяка есть дядя-миллионер. Итак, повторяю вам, господа, вы снискали мое полное доверие. После этого откровенного разговора я вам сделаю очень серьезное предложение.

— Мы к вашим услугам, ваша светлость, — сказал Жорж.

— Если вы хотите стать полковниками, то вам надо совершить какой-нибудь смелый и блистательный поступок. Так вот. Существует один человек, очень мне мешающий. Человек этот с полусотней своих сообщников творит бесчинства и несказанно всем докучает. При попытках захватить его делали глупости одну смешнее другой.

— Вы говорите о Кадрусе? — спросил Жорж.

— Да, — ответил министр. — Вы понимаете, сколь прискорбно видеть шайку разбойников, пренебрегающую всеми законами. С другой стороны, события в Италии и Испании доказывают, как трудно уничтожить дерзкую шайку, к тому же искусно управляемую.

— Действительно, — согласился Фоконьяк, — в Неаполе никак не могли захватить шайку разбойников, там генерал Мендес за шесть лет потерял две тысячи семьсот человек.

Фуше продолжал:

— Савари пытался обнаружить и уничтожить «кротов», но тщетно. Он сам попал к ним в плен и сделался посмешищем для всей Европы. Я хочу действовать иначе — стану собирать о них сведения, внушив им уверенность в полной безопасности. Когда я узнаю о них все, что мне нужно, я застану их врасплох и захвачу двумя небольшими отрядами, взяв в клещи. И знаете, кому я поручу командовать этими отрядами?

— Догадываюсь, — сказал Фоконьяк и радостно улыбнулся.

— Вам, господа, — продолжал Фуше, — вам достанется вся слава этой экспедиции. Когда с шайкой Кадруса будет покончено, вы сможете выбрать полк по своему усмотрению. Итак, вы согласны?

— Безусловно, ваша светлость.

— А вы, маркиз де Фоконьяк?

— Разумеется, ваша светлость.

— Итак, господа, я полагаюсь на вас. Прежде чем мы расстанемся, — добавил он с некоторой иронией, — я приношу извинения, что, вызывая вас как министр, я был вынужден потревожить людей вашего звания.

Де Фоконьяк засмеялся и возразил:

— Даже в царствование великого короля, ваша светлость, шутили не так остроумно, как вы.

Фоконьяк и Жорж поклонились. Фуше позвонил, лакей открыл дверь, и оба дворянина удалились. Сразу после их ухода появился секретарь.

— Они как люди не стоят того высокого мнения, какого я был о них, — сказал министр. — Один, маркиз довольно остроумный нахал. Другой, кавалер, станет превосходным дивизионным генералом, не более. Он годится как пушечное мясо и погибнет с честью. Для этой экспедиции им дадут двух человек, облеченных необходимыми полномочиями. Вся слава должна достаться двум знатным протеже императора, но и настоящих командующих экспедицией щедро наградят. Страсть его величества окружать себя дворянами обойдется нам в невероятное число патентов. Дорого же стоит золотить двор!

Фуше принялся за работу. Он и не подозревал, что проиграл партию против самого Кадруса.

 

Глава XIII,

ГДЕ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ЕСТЬ ЛЮДИ, СОЧУВСТВУЮЩИЕ КАТОРЖНИКАМ

Встреча Фуше с двумя главарями «кротов» происходила в тот же вечер, когда дядя Жанны и его управляющий решили опорочить девушку. В тот момент, когда Фоконьяк и Жорж проезжали мимо Магдаленского замка в сторону виллы Фуше, Гильбоа ходил по саду и бормотал:

— Когда мы ее скомпрометируем, она станет моей!

Размышления Гильбоа нарушил цокот копыт проезжавших по дороге всадников. Он вдруг вспомнил, что у него есть дело в Фонтенбло, и приказал заложить свой экипаж, распорядившись, чтобы его сопровождали два вооруженных лакея. Узнав, что в окрестностях появились «кроты», все принимали меры предосторожности.

— Я скоро вернусь, — сказал он своему управляющему из окна кареты.

Тот остался ждать возвращения хозяина. Шардон, управляющий Гильбоа, обладал отталкивающей внешностью и скверным характером. У него была голова куницы и острые скулы, хитрые повадки и лживый взгляд — все это указывало на его коварство и алчность. Он хромал. Никто этому не удивлялся. В свое время он сидел в тюрьме. Да, в тюрьме… и именно поэтому он стал управляющим у Гильбоа. Шардон вызвался за сущие гроши вести у него весь учет, уверив хозяина в своей неограниченной преданности. Гильбоа воспользовался услугами этого негодяя и вскоре сделал его своим управляющим. На все предупреждения касательно прошлого Шардона Гильбоа ответил так:

— Я, человек богатый и занимающий высокое положение в обществе, своими поступками обязан бороться с варварскими обычаями и предрассудками, когда искупивших свою вину бывших каторжников считают изгоями, тем самым доводя их до еще большего отчаяния.

Толпа восхищалась и кричала «Браво!». Но Шардон сознавал всю тяжесть своего положения, обязывавшего его во всем потакать хозяину. Не угодить барону де Гильбоа означало снова впасть в нищету и пороки, а в конечном итоге опять оказаться в тюрьме. Когда Гильбоа уехал, он стоял, устремив глаза на дорогу. Он чего-то ждал.

Показались двое нищих, которые сели на тумбы, прислоненные к решетке парка, и протяжным напевом начали просить милостыню у прохожих. Они представляли в лицах басню Лафонтена «Слепой и Калека». Гильбоа всегда подавал им щедрую милостыню, причем делал это напоказ. Не из сострадания — он мало заботился о других, — но потому, что богатство налагает на человека определенные обязанности, а он хотел прослыть великодушным и добрым. Когда он показался на дороге, нищие подошли к нему, но он не обратил на них внимания. Гильбоа даже грубо оттолкнул руки, протянутые к нему, знаком велел управляющему подойти и сказал:

— Распорядись вынуть из кареты свертки и отнести их в кабинет. Возьми два футляра из дверных карманов и ступай со мной.

Шардон, передав эти приказания слугам, выбежавшим встречать хозяина, сам взял футляры и, не говоря ни слова, пошел за Гильбоа, который направился прямо в свой кабинет.

— Ты готов? — вдруг спросил Гильбоа, даже не оборачиваясь к своему управляющему.

— А вы еще не передумали? — ответил тот на вопрос своего хозяина другим вопросом.

— Да… С этим делом надо непременно покончить сегодня. Где же твои люди?

— Одно слово, одно движение — и они здесь.

— Ты уверен в них?

— Как в себе самом. Ну что, показать их вам?

— Как! Они так близко?

— В двух шагах.

— Послушай, Шардон, — сказал хозяин управителю, — отступать нам нельзя. Савари вчера спросил меня: «Почему это, любезный господин де Гильбоа, вы лишаете двор таких двух очаровательных особ, как девица де Леллиоль и ее кузина? Говорят, у первой огромное состояние, а вторая по красоте своей достойна обожания самых знатных сановников. Поэтому удалять от двора двух девиц, которые могут стать его украшением, есть преступление против воли императора, желающего женить своих генералов на знатных девушках». Ты представляешь, что означает эта любезность Савари?

— Император хочет, — согласился Шардон, — чтобы все знатные фамилии, все богачи столпились у его трона. Мадмуазель Жанна и знатна, и богата.

— Стало быть, ты понимаешь, что назад пути нет?

— Конечно.

— Тогда зови своих людей.

Шардон свистнул каким-то особенным образом. Услышав этот звук, оба нищих сразу оборвали свою заунывную песню. Слепой, ведя калеку, позвонил у калитки. Привратник не хотел его пускать.

— Не мешайте нам собирать милостыню, — загнусавил калека. — Господь вас вознаградит. Глядите, управляющий хочет, чтобы нас пропустили.

Привратник, взглянув на окна, действительно увидел, что управляющий знаками приказывает ему впустить нищих. Через минуту оба предстали перед Гильбоа.

Тот с некоторым волнением ждал людей, о которых ему говорил Шардон, но, увидев нищих, вскрикнул от удивления. Слепой! Калека! Для того чтобы осуществить похищение!

— Вот кого ты ко мне привел! — крикнул он Шардону. — И вы приняли его предложение? — обратился он к нищим.

— Как же быть, добрый господин? — захныкал слепой. — Надо же как-то кормиться.

— Но ваши недуги… — замялся владелец Магдаленского замка.

— Деньги лучше всякого лекарства, — хныкал нищий. — Они возвращают зрение слепым и ноги калекам.

Когда он это говорил, ноги калеки вдруг распрямились, он вскинул костыль на правое плечо и обошел комнату, как солдат на марше. Гильбоа пришел в восхищение от ухищрений, к которым прибегали эти негодяи, чтобы вызвать к себе сострадание. Он рассмеялся:

— Великолепно! Но к чему вам заниматься таким тяжелым ремеслом? Каково тебе таскать его на плечах?

— Не обижайте меня, — ответил мнимый калека. — Я влезаю на него только при входе в деревню.

— А все-таки ремесло утомительное, — возразил Гильбоа.

— А зато выгодно! Примерно шестьсот ливров дохода, хлеб, мясо и случайная прибыль!

— Это что еще такое?

— А вот что. Есть богачи, которые всегда подают нам определенную сумму деньгами, да еще и продуктами. А то, что нам бросают из дилижансов и карет — это доход случайный. Потом еще есть выгодные предприятия, вроде задуманного вами похищения, которое сулит нам хороший барыш.

Намек был прямой.

— Ну что ж, обсудим это! — сказал барон. — Сколько Шардон вам за это обещал?

— О, добрый господин — ответил бывший слепой, — Шардон очень хорошо относится к своим старым друзьям (негодяй с намерением сделал ударение на этих словах), он говорил нам о тысячном билете, но теперь вы прибавьте хоть что-нибудь… Еще бы тысячный билетик, а? Я уже вам говорил, деньги могут вернуть ноги и глаза.

— Хорошо, — перебил Гильбоа, — вы получите две тысячи франков.

— Гм! — произнес нищий. — Почему бы не заплатить нам сейчас? Мы с товарищем не сомневаемся в слове такого человека, как вы… Но времена нынче тяжелые, и притом мы все смертны…

— Возьми, — сказал он мнимому слепому.

Он подал ему билеты и добавил:

— Ты доволен?

— Более чем.

Негодяй продолжал:

— И что нам предстоит вечером?

— Ничего не может быть проще, — ответил Шардон за хозяина, у которого от гнева перехватило горло. — Окна в спальнях обеих девиц будут открыты, все слуги удалены, свеча, поставленная в моем окне, станет вам сигналом. Вы должны связать девицу Мари, а девицу Жанну связать и унести. С ней вы отправитесь к лесу и донесете племянницу барона до хижины «Зеленый Лес». Остальное — не ваше дело.

— Может быть… однако… если мы рискуем… то хотелось бы знать…

— Я вам сказал, что речь идет только о том, чтобы, так сказать, разыграть эту девушку, которая полна романтических мыслей и мечтает о похищении. Дядя хочет напугать ее и показать, что не все в ее мечтах усыпано розами…

— У которых есть шипы, — добавил слепой.

— Вот именно.

— Но когда этими шипами уколют девочку, она, конечно, одумается и спустится с небес на землю… а кончится все свадьбой, пиром, весельем для гостей, богатством для барона, милостыней для нас, радостью для всех, кроме баронессы, потому что молодые любят молодых, а барон уже не первой молодости!

Оба нищих расхохотались. Гильбоа пришел в бешенство, потому что его план разгадали, и закричал:

— Вон, негодяи! Ничего мне от вас не нужно!

— Поздно! — дерзко ответили они. — Мы ваши сообщники.

— Вот так дела! — воскликнул Шардон.

— Ну что, мировую? Вам же хуже, если мы повздорим.

— Ну, хорошо, мировую.

— За это надо пятьсот франков.

— Дайте, — шепнул Шардон своему хозяину. — Барон согласен дать пятьсот франков, — прибавил он вслух, — но заплатит их потом.

Нищий хотел было настаивать, но Шардон нахмурил брови, и бродяга согласился.

Когда они ушли, Гильбоа сказал своему управляющему:

— Распорядись отнести эти футляры и, картонки моим племянницам… в них лежат наряды, которые я им дарю для бала при дворе… и скажи, что я скоро к ним поднимусь.

Через несколько минут управляющий доложил, что приказание исполнено, и прибавил:

— Если, как говорят, щедрость есть самый верный путь к сердцу, то ваши воспитанницы станут просто обожать своего опекуна.

— Ты думаешь? — спросил Гильбоа.

— Еще бы! Царские подарки, увеселения на балу при дворе и надежда найти поклонника — есть от чего закружиться головам молодых девушек, которые до сих пор сидели взаперти.

Гильбоа встретил самый радушный прием. Шардон не ошибся. Благодарная Жанна подставила дяде лоб, и он задрожал от радости, запечатлев на нем поцелуй. Пухленькие ручки Мари, обнявшие опекуна, пробудили в нем волнение, которого он не испытывал со времен далекой молодости.

— Дети мои, — сказал барон, взяв стул, который молодые девушки забыли ему предложить, — я очень рад, что мог доставить вам удовольствие.

Жанна и Мари осыпали его ласками, он продолжал свою комедию.

— Я очень счастлив, — сказал он взволнованным голосом, положив руку на сердце, — очень счастлив, что эти заслуженные вами подарки доставили вам удовольствие. Это слабое доказательство моей признательности за ту привязанность, которой вы окружили своего старого дядю.

Потом, после некоторого молчания, он прибавил с грустным, но вместе с тем добродушным видом:

— Милая Жанна, этот вечер явится в вашей и моей жизни эпохальной вехой. И в вашей тоже, Мари. Мне хотелось бы составить счастье одной из вас, женившись. Но вы непременно хотите видеть во мне только отца… Я предпочел бы иную роль, но… Надо уметь безропотно покоряться!

Мари очень удивилась. Дядя никогда не упоминал о своем намерении жениться на ней. Однако она не поправила его. Жанна пыталась найти в словах дяди какой-то скрытый подвох и нахмурила брови, но он с улыбкой добавил:

— Отказываясь от этой надежды, я хочу, чтобы вы сделали себе блестящие партии. На балу вам необходимо быть первыми красавицами. У всех должна закружиться голова, все мужчины должны смотреть только на вас. Я хочу, чтобы все были ослеплены вашей красотой.

Мари представила себя графиней или баронессой, Жанна решила, что дядя действительно отказался от всяких притязаний на нее. Барон, продолжая свою лицемерную игру, сказал молодым девушкам:

— Кстати, дети, я хочу быть балованным отцом. Я должен первым узнать его имя.

— Что вы хотите сказать? Его имя?

— Ну да…

— Чье же?

— Полно! Не притворяйтесь наивными…

— Но, дядюшка…

— Но, любезный опекун…

— А, лицемерки! Вам нужно сказать прямо… ну, имена мужей, которых вы себе выберете. Вы понимаете, что, не желая принуждать вас, — прибавил он с напускным достоинством, — я буду до крайности снисходителен — я обязан объяснить вам, что это за человек. Не слишком медлите, — прибавил он весело, — через три месяца вас обеих должны называть мадам.

С этими словами он поцеловал их в лоб и убежал, смеясь и оставив племянниц в смущении. Через несколько минут Гильбоа уехал в Фонтенбло и взял с собой нескольких лакеев. А еще через некоторое время управляющий говорил привратнику Магдаленского замка:

— Ваши жена и дочь еще не вернулись из города, хотя я их отпустил с самого утра. По-моему, что они чересчур опаздывают. Заложите тележку и поезжайте им навстречу вместе с садовником. Возьмите у меня два охотничьих ружья. Сейчас много говорят о «кротах». Негоже, чтобы женщины возвращались одни.

Привратник рассыпался в благодарностях. Поваров уже давно отпустили. Оставались горничная девушек и камердинер барона. Они жили дружно и любили танцевать. Управляющий позволил этой паре, которая вскоре собиралась пожениться, отправиться на бал, в десять часов оседлал лошадь и тронулся в соседний замок, где у него было назначено свидание…

Обе девушки остались в замке одни. Одни? Нет. Оба разбойника, которые должны были увезти их, уже стояли на своих местах.

 

Глава XIV

ЧЕГО ГИЛЬБОА НЕ ОЖИДАЛ

Замок опустел. За несколько минут до отъезда горничная пришла проститься с молодыми девушками и зажгла в комнате кузин свечи. Повсюду были разложены подарки барона. Блеск огня соперничал с блеском бриллиантов. Молодые девушки радовались, как дети. Они щупали наряды, примеряли украшения и восхищались друг другом.

— Какая ты будешь красавица, душечка! — сказала Мари с восторгом.

Девушка надела изумрудную диадему на белокурые волосы кузины и приложила серьги.

— Знаешь, — восхищалась в свою очередь Жанна, — а жемчуг очень тебе идет, брюнетке.

Потом, радостно бросив один взгляд на кузину, другой в зеркало, она прибавила:

— Право же, мы прехорошенькие!

Но пока они забавлялись, за ними зорко следили две пары глаз. Оба негодяя почему-то медлили, не в силах оторвать глаз от разложенных на столе драгоценностей.

Наконец они опомнились и поняли, что пора действовать. Раздался звон разбитого стекла, и окно открылось. Нищие запрыгнули в комнату.

При появлении этих отвратительных субъектов девушки вскрикнули от испуга, но никто не услышал их крика. Замок был пуст. Нищие так уверились в своем успехе, что свободно разговаривали при девушках.

— Вишь, как испугались, — сказал слепой.

— Тем лучше, — заметил калека, — дело пойдет как по маслу. Бери-ка ту, слева, свяжи ее хорошенько и сунь ей в рот платок. Она будет молчать, как рыба. Только смотри, чтобы она тебя не укусила и не исцарапала.

— Сделано, — ответил слепой, положив на ковер Мари, связанную по рукам и ногам.

— Теперь примемся за другую.

Негодяи связали Жанну, которая лишилась чувств.

— Вот и прекрасно, — сказал калека. — Но… как мы вынесем отсюда эту шлюху, а потом донесем до лесу?

— Дурак ты, — рассмеялся слепой. — Разве я не ношу тебя каждый день на плечах? Возьми ее и крепко привяжи веревками к моей спине. Вот и прекрасно! Она легче перышка. Я побегу, как заяц.

Через минуту оба разбойника со своей драгоценной ношей исчезли в лесу.

— Черт побери! — выругался слепой, хрипя. — Она, никак, еще тяжелее тебя.

— Понесем ее вдвоем, — предложил калека.

— Трудно без носилок.

— Постой! Я видел носилки.

— Где?

— В саду замка.

— Пойдем за ними.

Разбойники положили Жанну на носилки и, пробираясь между кустами, добрались до леса. Там они остановились передохнуть возле кустов, произраставших в виде своеобразной беседки из зелени. Опасаясь, как бы кто-нибудь не прошел мимо, слепой сказал калеке:

— Иди покарауль.

Калека вдруг заупрямился.

— Что ты это поёшь? — спросил он.

— Пою что надо, — ответил слепой. — Ведь должен же кто-то из нас караулить на тропинке.

— А почему я?

— Экий ты осел! — проворчал слепой. — Что бы ты стал делать без меня? Голова-то у тебя пустая! Кто придумывает все кражи, все выгодные делишки, как не я? Стало быть, и ты должен сделать что-нибудь.

Калека настаивал на своем, повторяя, что караулить не пойдет.

— А вот я тебе бока переломаю!

— Ну, становись! Посмотрим, кто сильнее!

Вдруг слепой передумал.

— Я придумал кое-что получше, — сказал он.

— Это что же? — с недоверчивостью спросил калека.

— Бросим жребий.

— Хорошо!

Калека набрал камешков, зажал их в руку и спросил:

— Чет или нечет?

— Нечет! — рявкнул слепой.

Сосчитали. Слепой выиграл.

— На пост! — весело приказал он.

Но в ту же самую минуту раздался страшный крик, повторенный лесным эхом.

 

Глава XV,

ГДЕ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО И КАЛЕКИ УМЕЮТ БЫСТРО БЕГАТЬ

Пока совершалось похищение, Кадрус и его помощник попрощались с Фуше и отправились к себе в гостиницу.

Разговаривая и смеясь, приехали они к Магдаленскому замку. Фоконьяк вдруг умолк и бросил томный взгляд на окно, где несколько раз видел Жанну и Мари.

— Э-э! — вдруг воскликнул он. — Смотри-ка, Жорж! Кажется, у твоего друга Алкивиада куриная слепота… Быть не может!.. Скажи-ка мне, что это свисает с балкона?

— Веревочная лестница! — вскрикнул Кадрус.

— Вот именно, — продолжал Фоконьяк. — Только твои слова могут заставить меня поверить своим глазам. Негодницы! — ругнулся он. — Дорого вы мне за это заплатите. Ах! Милый Жорж, ты был прав! Женщины решительно ни на что не годятся… Признаюсь, поведение твоей блондинки меня удивляет.

— Оставь меня в покое, — заворчал Жорж. — Разве она моя? Какое мне дело до веревки, что свисает с балкона?

— Притворщик! А сам помертвел! Ты бесишься. Ты любишь эту девочку. У нее есть любовник, а ты терзаешься от ревности, только признаться не хочешь.

— Говорю тебе, ты фантазер! — вспыльчиво вскрикнул Кадрус.

— Послушай, — сказал Фоконьяк, — если ты хочешь, чтобы я забыл, какие взгляды бросал ты на эту девчонку… тебе стоит только сказать.

Жорж не ответил.

— А что, если поклонник еще там? — намекнул Фоконьяк. — Вот бы смеху было!

Кадрус с трудом сдерживался, глаза его сверкали, а рука сжимала рукоять ножа. Он не дышал, а глухо хрипел. Замечание Фоконьяка явилось последней каплей. Одним прыжком он очутился под балконом, в один миг приподнялся на стременах, схватил веревку и взобрался наверх. Следом за ним, как цепкая кошка, вскарабкался и запрыгнул в комнату Фоконьяк.

Первое, что они увидели, была Мари, отчаянно пытавшаяся освободиться от веревок. Фоконьяк быстро развязал девушку. Жорж внимательно осмотрел все углы комнаты. Волнение девицы де Гран-Прэ было так велико, что она не могла произнести ни слова. Но как только она высвободила руки, тотчас указала на окно. Кадрус сразу понял, что Жанна стал жертвой какого-то преступления.

— Ее отсюда унесли! — в бешенстве вскрикнул он. — Теперь ты видишь, — обратился он к Фоконьяку, — что она не была сообщницей этого преступления!

Фоконьяк с торжественным видом объявил:

— Извиняюсь. Однако теперь не время восхищаться девицей де Леллиоль, а надо ее спасать.

Осмотревшись, он прибавил:

— Похищение произошло без ограбления. Утащили только девушку, а драгоценности и денежки Гильбоа не тронули. Отдышитесь, — обратился он к Мари, — и расскажите, что произошло.

Та, преодолев волнение, прохрипела:

— Их было двое… лица у обоих черные… Один из этих негодяев, лицо которого показалось мне знакомым, привязал Жанну к своей спине…

— Когда?! — хором закричали Жорж и Фоконьяк.

— Вот только что!.. Они не могли далеко уйти… Бегите… спасите ее…

Жорж и его товарищ не дождались конца фразы. Одним прыжком они очутились на балконе и спрыгнули наземь. Потом вскочили на лошадей и поскакали во весь опор. Им было достаточно одного взгляда, чтобы определить, по какой дороге скрылись похитители.

В пути Фоконьяку пришла мысль.

— Уж не наши ли это? — спросил он.

— Кто из «кротов» осмелится действовать без моего приказа?! — воскликнул грозный Кадрус.

— А я почем знаю! Пьяные или влюбленные, а это одно и то же.

— Горе тому, кто осмелился на это похищение без моего ведома!

Фоконьяк громко крикнул тем особым криком, которым главари созывали «кротов». Разбойник, стоявший на посту, опрометью кинулся в кусты, где испугавшийся крика слепой уже подхватил носилки, наскоро сунул кляп в рот пришедшей в себя Жанны, и оба во всю прыть пустились бежать к хижине, где их ждал Гильбоа.

 

Глава XVI,

НИЩИЕ, ПЕРЕСТАВ НАПЕВАТЬ СВОЮ ЗАУНЫВНУЮ ПЕСНЮ, КОТОРОЙ ОНИ ВЫПРАШИВАЛИ МИЛОСТЫНЮ У ПРОХОЖИХ, ЗАСТАВЛЯЮТ ПЕТЬ ДРУГИХ

Тем временем Жанна кое-как сумела выплюнуть неплотно засунутый кляп и громко закричала. Жорж и Фоконьяк услышали этот крик. Разбойники снова воткнули ей в рот платок и изо всех сил побежали в лес. Притаившись за деревьями, они дождались, пока Кадрус и Фоконьяк стрелой промчались по дороге, после чего слепой сказал:

— Они не такие дураки, чтобы долго скакать по ложному следу. Давай спустимся в долину по склонам — это труднее, но безопаснее и короче. Когда дойдем до хижины, оставим там эту девку, а если эти чертовы всадники узнают, где мы ее спрятали, мы успеем удрать. Пусть Гильбоа выпутывается, как хочет.

Гильбоа ждал их, спрятавшись в густой чаще рядом с убогой хижиной. Лицо он скрыл под маской, а оделся в лохмотья рабочих, которые с незапамятных времен трудятся в каменоломнях в лесу Фонтенбло. Он так изменил свою внешность, что нищие не сразу узнали его. Ни слова не говоря, они отнесли девушку в хижину и положили на соломенную подстилку. После этого они вернулись к Гильбоа.

— Мы сделали все, как вы велели, — сказал слепой. — Надеюсь, вы довольны?

— Хорошо, — грубо ответил дядя Жанны. — Ступайте прочь.

Но разбойники не спешили уходить. Они решили еще что-нибудь выклянчить у барона.

— Вам, наверное, известно, — продолжал слепой, — что когда работниками довольны, им всегда дают на выпивку.

— Уходите! — приказал Гильбоа. — Я знал, что вы скажете, и приготовил вам ответ.

Он вытащил из кармана пистолет.

— Если вы не уйдете, — грозно предупредил он, — я вас пристрелю.

Негодяи убедились, что Гильбоа не шутит, и ушли. Однако слепой вскоре вернулся.

— Эй, барон! — позвал он.

— Опять!.. — вскрикнул Гильбоа.

— Я уйду, но хотел бы дать вам совет.

— Совет! — с пренебрежением повторил Гильбоа.

— Да, — повторил нищий, — совет, за который вы, пожалуй, заплатили бы тысячным билетом! Что если я скажу, например, что вам угрожает опасность… большая опасность…

«Негодяи! — подумал владелец Магдаленского замка. — Они придумали способ еще выманить у меня денег… А вдруг это правда?»

— Ну, говорите! — приказал он.

— А где тысячный билет? — спросил слепой. — Хороший совет за такую ничтожную цену — все равно, что даром.

Он протянул руку. Барон вложил в нее банкноту.

— Вот и хорошо, — сказал нищий и рассказал ему о всадниках.

— Мы вам хотим услужить за вашу щедрость, — добавил он. — Идите в хижину, а мы вас покараулим.

Гильбоа сказал себе, что нищие выдумали всадников, чтобы вытянуть из него деньги и, махнув рукой, вошел внутрь.

Там он остановился и прислушался. Все было тихо.

Нищие, притаившись снаружи, вдруг заспорили.

— Экий ты дурак, — сказал калека. — И зачем ты все это сказал? А если всадники не приедут?

— Ну и что с того? — ответил слепой. — Убежим, и все. Ведь всадники-то не сразу за нами погонятся, а сначала в хижину зайдут.

— Тогда зачем нам здесь торчать?

— А может, он даст нам еще что-нибудь. Кстати, я вот что подумал. Давай-ка его напугаем, чтобы он убрался отсюда.

— Это еще зачем?

— Мы сможем вытащить у девушки серьги из ушей, снять перстни с пальцев, к тому же у нее наверняка в кармане кошелек.

Воодушевленные этой идеей, они вбежали в хижину и закричали:

— Спасайтесь! Всадники! Скорее, скорее! Мы покараулим. Если никто не появится, мы за вами прибежим.

Гильбоа, который был малодушным трусом, бросился в чащу, в ту сторону, куда ему указали разбойники. Как только он исчез, они бросились туда, где лежала девушка. Развязав веревки, стягивавшие ей ноги, они сразу заспорили, кому что взять. Спор перешел в драку, и разбойники повалились наземь, сцепившись в бешеной схватке…

 

Глава XVII

НЕОЖИДАННОЕ СПАСЕНИЕ ЖАННЫ

Вдруг драка прекратилась. В дверь хижины забарабанили. В пылу драки разбойники не слышали, как подъехали Кадрус и Фоконьяк. Они выбили дверь, а нищие решили было бежать через оконце хижины, но упали под ударами кулаков вожака «кротов» и его помощника.

Жорж и Фоконьяк бросились к Жанне. Вдруг Жорж остановил своего товарища.

— Постой, — сказал он, — эта девушка не должна знать, что случится дальше.

Толкнув ногой два бесчувственных тела, валявшихся на полу, он прибавил:

— Эти два негодяя — просто орудия в чужих руках. Это подтверждают вещи, оставленные здесь. Кто их подослал? Надо заставить их говорить.

Фоконьяк попытался прислонить слепого и калеку к стене, но они упали.

— Похоже, мы перестарались, — произнес Фоконьяк.

— Кадрус хочет, чтобы всегда узнавали его руку.

Он до рукоятки воткнул свой знаменитый нож в горло нищим. Как всегда, вся кровь ушла внутрь жертв. Разверзнутые раны представляли собой печати Кадруса.

После этой казни Кадрус и его помощник вытащили трупы наружу и спрятали их в кустах. Потом они попытались вернуть Жанну к жизни, но сначала надели маски. Жанна словно пробудилась от кошмарного сна. Она огляделась вокруг. Увидев грязные стены хижины и неподвижно стоящих двух людей в масках, она вскрикнула и закрыла лицо руками. Через некоторое время девушка немного успокоилась.

— Боже мой! — произнесла она, оторвав руки от лица. — Где я?

— В безопасности, — ответил нежный и ласковый голос.

Жанна задрожала при звуках этого голоса. Кровь бросилась ей в лицо.

— Зачем вы принесли меня сюда? — спросила она.

— Не мы вас увезли, — сказал опять Кадрус.

— Но кто же эти люди? Эти субъекты, что вломились с балкона? Эти разбойники, связавшие меня? Где они?

— Умерли! Умерли только потому, что дотронулись до вас, — ответил Кадрус.

От этих слов Жанна было испугалась, но вскоре почувствовала, что произнесшему их человеку можно доверять.

— О! Благодарю вас, — сказала она, — что вы освободили меня.

В порыве признательности она протянула руку Жоржу, который почтительно ее поцеловал.

— Вы в безопасности, — продолжал он. — Мы сделаем все, что вы прикажете.

Взволнованная девушка замолчала, пытаясь понять, можно ли верить обещаниям незнакомца. Наконец, она решила, что он заслуживает доверия.

— О да! — произнесла она, наконец. — Мое сердце подсказывает мне, что с вами я в безопасности.

Потом с чисто женским любопытством Жанна спросила:

— Зачем вы носите эту маску? Для чего скрываете свое лицо от моей благодарности?

— Это предписывает мне долг.

— Долг?

— Да, — ответил Кадрус, — и даже более, чем долг. Роковая судьба разделяет нас. Между нами глубокая бездна. Тот день, когда вы увидите мое лицо, станет для меня днем погибели… И как знать, возможно, он станет последним днем и для вас.

Жанна молчала, не в силах вымолвить ни слова.

— Простите меня, — печально продолжал Жорж, стараясь скрыть свое волнение. — Простите меня, если я не повинуюсь вашему желанию, которое для всякого другого было бы приказом. Я сказал: нас разделяет судьба. Вы никогда не должны видеть моего лица и никогда не должны знать имени того, кто вас освободил.

— Даже имени?! — вскрикнула Жанна со слезами в голосе. — Даже имени, которое я должна произносить в вечерних молитвах?!

— Именно так, — грустно ответил Жорж. — Мало того, если вы можете оказать мне услугу в ответ на ваше освобождение, выслушайте меня. О вашем похищении никто не должен знать. Ради своего и моего блага вы должны молчать о некоторых подробностях. Сейчас мы отвезем вас в замок. Если никто еще ничего не знает, то, когда появятся слуги, скажите им, что разбойники связали вас, а потом, услышав стук экипажа, убежали. О похищении — ни слова. Если в замке кто-то есть, вы скажете, что при виде разбойников выпрыгнули из окна, а потом вернулись, решив, что злоумышленники уже ушли. Ни дядя, ни слуги не должны знать о похищении и о том, что кто-то вас спас. Если станет известна вся правда, то ваша репутация сильно пострадает.

Жанна поддалась убедительному и в то же время повелительному тону говорившего. Она слушала и не перебивала.

— Обещайте, — закончил Жорж.

— Ах ты, лицемер! — бормотал про себя Фоконьяк. — Как он умеет уговаривать! Какая трогательная сцена… Я плачу…

Негодяй вытирал своей костлявой рукой слезу, существовавшую только в его воображении. Жанна вместо ответа снова подала руку Жоржу, сказав:

— Обещаю, что сделаю так, как вы сказали.

— Благодарю вас, — ответил Кадрус. — Теперь нам надо ехать, — прибавил он, — моя лошадь, кроткая, как ягненок, довезет вас до дома.

Он вышел и посвистел. По этому знаку прискакали две лошади, спрятанные за деревьями. Жорж одним прыжком оказался в седле, потом сделал знак Фоконьяку. Тот помог Жанне сесть сзади Жоржа, после чего сел на свою лошадь. Все трое поскакали в сторону замка. Вдруг, подчиняясь неодолимому любопытству, Жанна сказала Жоржу:

— Я хочу увидеть ваше лицо.

— Нельзя, — глухо ответил он.

— Нет, я хочу, — настаивала она.

В голосе ее звучали такие повелительные нотки, что Жорж уступил. Он снял маску. Жанна узнала его и вскрикнула от радости.

— Ой, я угадала! — воскликнула она. — Мое сердце подсказало мне. Это он!.. Это ему обязана я моим освобождением!

Они продолжали бешено скакать. Фоконьяк следовал за ними, размышляя: «Надеюсь, что брюнетка будет со мной так же нежна, как эта хорошенькая блондинка с Кадрусом!»

Вскоре они подъехали к замку и увидели, что там еще никого нет.

Мари де Гран-Прэ забилась в угол и решилась выйти оттуда, только услышав голос Жанны. Поскольку управляющий заботливо удалил всех слуг, никто не видел ни похищения девушки, ни ее возвращения в компании Жоржа и Фоконьяка. В нескольких словах объяснив Мари все случившееся, Жорж и Жанна взяли с нее слово молчать. Чтобы никто не узнал о похищении, решено было аккуратно связать девушек, чтобы слуги увидели, что их пытались похитить, но безуспешно. Это должно было пресечь любые сплетни. Деликатно связав обеих кузин, Жорж и Фоконьяк простились с ними. К себе в гостиницу они вернулись в три часа ночи.

 

Глава XVIII

КАК ЖОРЖ ПЕРЕВОДИЛ ЧАСЫ

В гостинице все спали. Обоим «кротам» удалось незамеченными проскользнуть к своим комнатам. У себя в гостиной они увидели слугу. Тот лежал на скамье и спал. Стоявшие на полу бутылка и стакан свидетельствовали, каким образом он коротал часы ожидания. Кадрус, не будя его, подошел к часам и перевел стрелки на половину первого, после чего начал трясти слугу.

— Так вот, негодяй, как ты ждешь постояльцев! — вскрикнул он.

Сонный слуга не знал, что ответить.

— Ты что, язык проглотил? — в свою очередь спросил Фоконьяк.

— Уже так поздно… — пролепетал, наконец, слуга.

— Как так поздно!? — вскрикнули оба друга. — Пойди, посмотри, пьяница…

Фоконьяк потащил несчастного к часам в гостиной.

— Посмотри! — рявкнул он. — Который час?!

— Половина первого, — ответил слуга.

— Повтори, — приказал Фоконьяк.

— Половина первого, — повторил лакей.

— Ну, стало быть, ты пьян, негодяй! И вот тому доказательство!

Фоконьяк вытащил из-под скамейки бутылку.

— Слушай, — продолжал он, — кавалер де Каза-Веккиа и я, мы прощаем тебе на этот раз.

— Никогда больше не буду, — ответил слуга плаксивым тоном пьяниц.

— На этот раз мы прощаем тебе, — закончил Фоконьяк с суровым достоинством, — и в доказательство допей, что осталось, и ложись спать.

Он вылил в стакан остаток вина из бутылки, слуга выпил и, шатаясь, побрел в свою комнату, а Фоконьяк крикнул ему вслед:

— В следующий раз не смей спать!

Жорж и Фоконьяк, не раздеваясь, легли на кровати.

— При малейшем шуме, когда люди в гостинице начнут просыпаться, нам надо быть на ногах, — сказал Кадрус своему помощнику. — Мы первыми должны узнать, какие слухи пойдут о ночном происшествии. Все станут обвинять «кротов». Но «кроты» наказали лишь ничтожных исполнителей, а нам надо добраться до тех, кто их подкупил. Значит, нам надо присутствовать при расследовании.

— Не беспокойся, — ответил Фоконьяк.

Как человек, привыкший просыпаться при малейших признаках опасности, он повернулся к стене и уснул сном добропорядочного мещанина, сделавшего доброе дело. Жорж напрасно пытался заснуть, все время думая о Жанне, и поэтому первым услышал голоса на крыльце гостиницы.

— Нетрудно догадаться, — говорил один голос, — что это дело рук «кротов».

— Доказательством служит то, — соглашался второй, — что они ограбили замок барона Гильбоа.

— Этого не может быть, — возразил третий. — В Магдаленском замке столько прислуги.

— Да ерунда! А если Кадрус взял с собой триста или четыреста человек?

— Кадрус не возьмет всю шайку из-за какой-то сотни тысяч франков.

— А ты почем знаешь? Уж не из его ли ты шайки?

Эти последние слова сопровождались громким хохотом зевак. Именно в эту минуту во дворе появились Жорж и Фоконьяк. При виде благородных господ сплетни прекратились, и было слышно, как они велят седлать лошадей. Стоит такая дивная погода, что грех не совершить утреннюю прогулку.

— Позвольте узнать, — спросил один из конюхов, — в какую сторону вы изволите отправляться на прогулку?

— Для чего это тебе, приятель? — удивился маркиз де Фоконьяк.

— Да все насчет этой истории…

— Какой истории?

— Вы ведь знаете всех вельмож, — ответил болтун, — следовательно, должны знать и барона де Гильбоа.

— Гильбоа? — повторил маркиз, как будто припоминая.

— Да, Гильбоа, владельца Магдаленского замка, что на Вальвенской дороге.

— Ну, знаю, и что с того?

— Нынче ночью Кадрус с шайкой ограбил замок. Может быть, вам будет любопытно съездить туда. И прокурор, и жандармы, наверное, уже там.

Оба друга, казалось, не знали, что им делать, а конюх прибавил:

— О, будь я свободен, я непременно бы отправился туда.

— Ну? — обратился Фоконьяк к Жоржу. — Что скажешь, кавалер?

— Я поеду, куда ты захочешь, — ответил Жорж.

— Тогда едем к Магдаленскому замку, — заключил маркиз.

Оба всадника пришпорили лошадей и вскоре исчезли из виду. В это время один из слуг гостиницы, шпион Фуше, писал рапорт обо всех постояльцах. О «кротах» он сообщил следующее: «Вернулись в половине первого ночи. На рассвете уехали на прогулку. Вероятно, будут присутствовать при расследовании в Магдаленском замке».

 

Глава XIX

ТРЕВОГА И ПЕРЕПОЛОХ

Раньше всех в замок вернулся привратник с семьей. Все улеглись спать, ничего не заметив. Потом пришли влюбленные, лакей и горничная. Пьер отправился спать, а Лизетта взглянула на дверь комнаты девушек и увидела пробивавшийся сквозь щели свет. Приложив ухо к двери, она ничего не услышала, и тогда решилась посмотреть в щелку. Тут она вскрикнула. На ее возглас прибежал привратник с метлой. Осмотрев дом и обнаружив свисавшую с балкона веревочную лестницу, они опрометью ринулись в комнату девушек. Там они увидели лежавших на ковре Мари и Жанну. Пока горничная их развязывала, привратник принялся кричать во весь голос:

— Помогите! Убивают! Пожар!

Вскоре дом стал походить на растревоженный улей. Со всех сторон сбежалась прислуга. Все кричали, женщины плакали, мужчины ругались.

Наконец, приход Шардона прекратил этот всеобщий шум. Управляющий ждал этой суматохи и приготовился разыграть изумление, что ему без труда удалось. При виде связанных девушек на лице Шардона отразилась такая тревога, что обе кузины, испытывавшие отвращение к управляющему, подумали, что он искренне за них переживает.

Шардон отказывался что-либо понимать. Что значило спокойствие Жанны? Чтобы скрыть свое смущение, он почтительно поклонился и поцеловал девушкам руки.

Но надо было действовать. Слуги стали наперебой требовать жандармов. Это слово всегда повергало Шардона в трепет. Он тотчас распустил всех слуг, говоря, что это может сделать только Гильбоа.

— Надо его дождаться! — веско объявил он.

Потом он отправился к хозяину, который сумел вернуться незамеченным по причине царившей в доме суматохи. Шардон нашел его лежащим на диване.

— Что же это вы? — спросил управляющий, к которому вернулось его прежнее хладнокровие. — Нельзя терять ни минуты.

— Как? Что такое? — вскинулся Гильбоа.

— Разве вы не понимаете, что вам надо сейчас же бежать к племянницам?

— К племянницам? Но неужели Жанна вернулась?

— Она в своей комнате.

— Это невозможно! Мне пришлось оставить ее в хижине, потом я вернулся посмотреть, что там происходит. Нищих убили. Я убежал. Жанны не может здесь быть.

— Она в замке, — повторил Шардон ледяным тоном. — Ее нашли связанной.

— Связанной?!

— Да, на ковре в ее комнате, рядом с ее кузиной.

Гильбоа терялся в догадках. Управляющий продолжал:

— Пока по поводу возвращения вашей племянницы не поднялся шум, идите к ней и постарайтесь вымолить у нее прощение, если она вас вдруг узнала.

— Но она не могла меня узнать, потому что я сам не видел ее.

— Это как?

— В тот момент, когда я собирался войти в комнату, где она лежала, мне пришлось скрыться. Нищие сказали, что слышат шум. Я спрятался. Потом я вернулся. Жанны не было, у хижины лежали два трупа. По дороге сюда я встретил двух всадников, во весь опор мчавшихся в Фонтенбло. Я бросился в канаву, они проскакали мимо и не заметили меня.

— Вы узнали их?

— Нет. Они были закутаны в широкие плащи, а лица закрыты шляпами.

— Ладно, эту загадку вы разгадаете потом, а теперь идите к девушкам.

Он помог барону переодеться, и через несколько минут Гильбоа с отеческим выражением на лице и со слезами в голосе обнимал Жанну и Мари:

— Знайте, бедные дети, что сердце мое исполнено такого же страха, что испытали вы при виде этих злодеев. Но вы уверены, что их было только двое?

— Только двое! — подтвердила Мари. — Проживи я хоть сто лет, но никогда не забуду этих отвратительных чудовищ!

— Значит, вы могли бы их узнать? — спросил Гильбоа с беспокойством, которое можно было принять за желание узнать истину.

— Я не знаю, — ответила девушка. — Я только помню, что они были такие страшные. Наверное, только в шайке Кадруса можно найти таких злодеев.

Успокоенный этим ответом, дядя сказал, воздев руки кверху:

— Хвала Господу Богу за ваше освобождение. Вы сказали Шардону, — спросил он девушек, — что они только связали вас и сунули в рот кляпы. А ничего не украли?

Вместо ответа Жанна и Мари указали на вещи, лежавшие на столе. Барон и Шардон, подслушивавший за дверью, удивились смелости, с какой Жанна лгала. Эта ложь не на шутку встревожила их.

— И они не попытались вас увезти? — продолжал Гильбоа.

— Нет, — смело ответила Мари, вспомнив обещание, данное Жоржу и его другу. Она даже прибавила: — Для чего же этим разбойникам…

— Откуда мне знать, — раздраженно произнес дядя. — Может быть, для того чтобы потребовать с меня выкуп, который я, конечно же, заплатил бы.

— Они нас связали, и только — повторили обе девушки с изумительным хладнокровием.

— Решительно ничего не понимаю, — растерялся Гильбоа, — должно быть…

Он не успел закончить фразу, поскольку вошел испуганный Шардон. Он решил вмешаться, чтобы все происшедшее выглядело более-менее правдоподобно.

— А я так думаю, — сказал он, входя, — что эти негодяи хотели вас обокрасть. Связать девушек и заткнуть им рты — самый верный способ сделать так, чтобы им никто не помешал. Так что в этом нет ничего удивительного. Пожалуйте за мной, мсье. У вас вскрыто и разломано бюро.

Гильбоа, совершенно сбитый с толку утверждениями Жанны, что она не покидала замок, обрадовался вмешательству своего управляющего и поспешно ушел за Шардоном.

— Ты хоть что-нибудь понимаешь? — спросил он, падая в кресло. — Что это значит? Я очень боюсь, что встреченные мною всадники спасли Жанну и привезли ее в замок. Но каким образом объяснить их появление, случившееся так кстати?

— Это могут быть их возлюбленные, — сказал Шардон.

— Возлюбленные! Но здесь они никого не видели, ты это знаешь лучше, чем кто бы то ни было, потому что ты караулил дом.

— Я сказал, что если эти всадники спасли мадемуазель Жанну, то это возлюбленные, — продолжал управляющий. — И опять повторяю это. А иначе как объяснить упорство мадемуазель Жанны, которая уверяет, что не выходила из своей комнаты? Чем объяснить их спокойствие? Вид у них такой, словно они с уверенностью смотрят в будущее. Как и во всякой женской истории, здесь скрывается любовник. Мы слишком стары, чтобы разгадать их игру, поэтому должны разыграть другую карту.

В знак согласия Гильбоа кивнул. Шардон продолжал:

— Ваши племянницы не узнали нищих, которых они видят каждый день. С другой стороны, у них есть своя тайна, которую они не откроют ни за что на свете. Наконец, нам нечего бояться слепого и калеки: они мертвы. Спасители мадемуазель Жанны, должно быть, посоветовали ей молчать для сохранения ее репутации. В этом видно внимание ее вероятного мужа. Наши интересы требуют, чтобы мы поверили словам вашей племянницы и взвалили всю вину на ночное происшествие на Кадруса. Поэтому надо вызвать полицию.

— Фуше очень хитер, — заметил Гильбоа, — а Савари — человек безжалостный. Император привлечет их к этому делу. Он ненавидит «кротов» и хочет освободить от них Францию.

— Вот именно, — согласился управляющий. — А нам это как раз на руку. Фуше и Савари поведут следствие, исходя из того, что преступление совершено Кадрусом, и пойдут по ложному следу. Но нужны предлог и повод. Немедленно начинайте кричать, что у вас украли полторы тысячи. Продемонстрируйте взлом, покажите всем, как влезли к вам в окно, как растеряли деньги при поспешном бегстве.

С этими словами Шардон проворно взломал бюро, и, чтобы не наделать шума, вынул из окна стекло. Потом, взяв деньги, он разбросал по комнате несколько монет и дернул за шнурок колокольчика.

— Бегите к прокурору! — закричал он слугам, сбежавшимся на его зов. — Зовите жандармов, полицейского комиссара, у хозяина украли по крайней мере тысяч полтораста! Бегите быстрее, друзья мои. Того из вас, кто поможет схватить негодяев, ждет щедрая награда!

На улице уже светало. Бояться на дорогах было нечего, так что все слуги гурьбой ринулись в Фонтенбло. Как только управляющий убедился, что все слуги разбежались, он снял сапоги.

— Это еще зачем? — спросил его Гильбоа.

— У меня нет никакого желания оставлять следы.

— И что ты собираешься делать?

— Так… дайте мне мелких денег, с вашей помощью я выпрыгну на клумбу под окном и рассыплю там золото. Это станет верным признаком поспешности побега. Когда я разбросаю монеты на аллее, ведущей к павильону в углу парка, то следователи узнают направление, куда скрылись мнимые воры. Остальное — дело Савари, которому везде мерещится Кадрус с его шайкой.

Сделав необходимые приготовления, Шардон и Гильбоа быстро вернулись в замок и стали ждать блюстителей закона и порядка.

 

Глава XX

САВАРИ ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО ХОЧЕТ ОБВИНИТЬ КАДРУСА

Как только прокурор узнал о том, что случилось в Магдаленском замке, он тотчас доложил об этом Фуше. Министр ответил, что если здесь замешан Кадрус, то это дело Савари.

— Я не настолько тщеславен, — закончил он, смеясь, — чтобы перехватить это дело у генерала. Бегите к нему, он будет рад снова взяться за главаря «кротов» и за его неуловимую шайку.

Савари, которому передали эти слова, пришел в ярость от сарказма министра и тотчас поскакал в Магдаленский замок, взяв с собой лишь адъютанта. По дороге он встретил прокурора и комиссара в сопровождении следователей. Фуше, который из окна императорского дворца видел, с какой поспешностью Савари отправился в Магдаленский замок, расхохотался.

— Не имеет значения, кто обокрал замок Гильбоа, — сказал он себе. — Если Кадрус, то он уже давно успел убраться подальше. А если это сделали не «кроты», то поимка мелких разбойников не принесет никому особой славы. С одной стороны, смешно заниматься делом, которое касается полиции. С другой — унизительно, Кадрусу позволили появиться под носом у императора. Я хочу стать свидетелем гримасы, которую в любом случае состроит его величество.

Позвонив, Фуше сказал вошедшему камердинеру:

— Я еду. Пусть сейчас же заложат мою карету.

Через несколько минут министр полиции уже ехал к замку Гильбоа. Проезжая мимо деревни Бас-Лож, он увидел двух всадников, шагом спускавшихся с пригорка. Фуше узнал кавалера де Каза-Веккиа и его благородного друга маркиза де Фоконьяка. Те, заметив экипаж министра, подъехали поклониться ему.

— Здравствуйте, — любезно приветствовал их министр. — Мы встретились очень кстати. Для вас обоих представляется случай заслужить обещанные вам полковничьи эполеты.

Фоконьяк и его товарищ, ехавшие справа и слева от кареты, поклонились, но не сказали ни слова. Для Фуше было очевидно, что они не знали, что он хочет сказать.

— Вы, конечно, не забыли, господа, то трудное поручение, от которого зависит милость его величества?

— Мы не забыли этого, господин министр, — ответили кавалер и маркиз. — Речь шла о том, чтобы привезти к нему Кадруса, мертвого или живого.

— Именно об этом-то я вам и напоминаю.

— Будьте уверены, — сказал Фоконьяк, — что для кавалера и для меня ни одно слово, ни одно движение вашей светлости не забыто.

При этих словах Фуше внимательно посмотрел на маркиза. Но тот был так доволен сам собой и своей остротой, что министр не мог не улыбнуться.

— Таким образом, — самоуверенно продолжал Фоконьяк, — мы кое-что узнаем об этом Кадрусе. Как мне хочется познакомиться с этим знаменитым человеком!

— Теперь вам представляется случай схватить его и, следовательно, увидеть, — ответил министр. — Если вы захотите поехать со мною в Магдаленский замок, то сможете судить о характере главаря «кротов» по ночному подвигу его шайки.

— Если мы сможем доставить удовольствие его светлости, — сказал Фоконьяк, — то готовы скакать и лететь туда, куда вашей светлости угодно будет нас вести.

Оба друга поехали за каретой Фуше. В тот момент, когда карета министра полиции въехала во двор Магдаленского замка, прокурор, судебный следователь и комиссар держали совет и рассуждали о том, как они будут вести следствие. Вокруг них стояла вся прислуга, охраняемая жандармами.

Только Гильбоа и Савари со своим адъютантом прохаживались несколько поодаль и могли приветствовать министра, выходившего из кареты.

Началось следствие. Понемногу обнаруживали следы злодеев внутри замка. Через некоторое время вернулись жандармы, посланные на осмотр окрестностей. Кража представлялась очевидной, поскольку сам Гильбоа заявил о пропаже ста пятидесяти тысяч банковыми билетами и золотом, полученных им несколько дней назад в результате крупной сделки. Следствие заключило, что «кроты» через своих шпионов узнали об этом и воспользовались случаем, когда замок почти опустел. Они связали обеих девушек, но что-то их спугнуло, и им пришлось в спешке ретироваться, что доказывали валявшиеся на дороге монеты.

Фуше и Савари не захотели высказать своего мнения. Фоконьяк старался доказать нелепость этих предположений.

— Вы все ошибаетесь, — заявил он.

Судебный следователь хотел было раскричаться.

— Позвольте, — возразил Фоконьяк, — у меня нет причин сбивать следователей с толку. Я должен заслужить полковничьи эполеты. Я уверяю, что знаменитый Кадрус здесь ни при чем, иначе он был бы глупее индюка, а Кадрус — штучка хитрая. И для полиции добавлю, что это сделали не «кроты» и не воры. Что бы случилось, если бы я убежал с полными карманами?

Задав этот вопрос, Фоконьяк уронил несколько наполеондоров, которые упали у его ног.

— Черт побери! Маркиз де Фоконьяк не простолюдин, он образован, очень образован, он знает законы физики и не принимает деньги, брошенные с умыслом, за деньги, выпавшие из кармана или из сумы.

Замечания Фоконьяка поразили всех. Следователи начали сомневаться. Гильбоа и его управляющий испуганно озирались по сторонам. Только Савари упорно видел во всем этом деле руку Кадруса. Фуше дипломатично пожимал плечами.

К счастью, внезапное появление запыхавшегося человека положило конец нарождавшимся противоречиям. Он прибежал из Сольской долины, где рубил лес и случайно прошел мимо хижины, где произошло убийство. Рядом с ней лежали трупы двух бедняг, хорошо известных в этих местах, двух нищих: слепого и калеки.

— Если бы Кадрус и мог узнать об этом, я все-таки скажу, что это сделали «кроты». У нищих на шеях знаки их главаря. Я знал, что нищие побираются у Магдаленского замка, и потому прибежал сюда. Но я хочу, чтобы меня защитили.

Савари торжествующе посмотрел на Фуше.

— Неужели вы еще не видите во всем этом руку Кадруса?

Фуше вместо ответа на вопрос обернулся к Фоконьяку:

— А что вы думаете об этом, маркиз? — спросил он.

Фоконьяк был слишком хитер, чтобы высказывать свое мнение, не узнав мнения других.

— После вас, ваша светлость, — ответил он. — Фоконьяк очень хорошо знает, чем обязан вашей светлости, чтобы позволить себе говорить раньше вас.

«Несомненно, — подумал Фуше, — что этот долговязый донкихот, этот маркиз со странной осанкой гораздо хитрее, чем я думал».

— Я все-таки думаю, — сказал он вслух, — что не Кадрус ограбил замок. Это самое обыкновенное воровство. Что же касается убийства двух нищих, то весьма возможно, что они отказались сотрудничать с «кротами», за что те их и убили. Я не вижу причин для вмешательства министерства полиции. Дорогой коллега, — обратился он к Савари с легкой иронией, — всего наилучшего, мой долг призывает меня в другое место, и я вынужден вас покинуть.

— Император настаивает на уничтожении «кротов», — ответил Савари со скрытной колкостью. — И моя обязанность велит мне повиноваться воле государя.

— Как вам угодно, — ответил Фуше, низко поклонившись.

Министр полиции сел в карету. Это стало сигналом для всех. Судья и жандармы отправились в лесную хижину. Жорж и Фоконьяк сели на коней, попрощавшись с Гильбоа, который, судя по его виду, совсем растерялся. Шардон выглядел хуже некуда. Однако они узнали одну важную вещь: калеку и слепого зарезал Кадрус.

Появление на сцене разбойника не на шутку встревожило Гильбоа. Из того, как быстро девушку вернули в замок, барон сделал вывод, что ее спаситель проявляет к ней самое пристальное внимание. Тут было отчего расстроиться Гильбоа и его сообщнику. Шардон объяснял все одним словом:

— Это сделал влюбленный! — твердил он.

Поскольку это слово действительно являлось ключом к разгадке, барон и управляющий решили установить за замком круглосуточное наблюдение.

— Птица наверняка прилетит попеть возле клетки, — говорит Гильбоа, — тут-то она и попадет в силки.

В это время Жорж и Фоконьяк возвращались к себе в гостиницу.

— Что с тобой стряслось? — вдруг спросил маркиз. — Почему ты не произнес ни единого слова?

— Я изучал, — ответил Жорж.

— Изучал что?

— Лицо Гильбоа.

— И?

— Это Гильбоа похитил племянницу.

— Точно он?

— Я в этом убежден, — твердо завил Жорж. — Мало того, я даже догадываюсь о причинах, по которым он и его сообщник пошли на это.

— Кто же его сообщник?

— Его управляющий Шардон.

— Ах, вот оно что! — воскликнул Фоконьяк. — Неплохо придумано! Девочку, которая и слышать не хотела о браке, насильно похитили, чтобы испортить ее репутацию и принудить выйти замуж. Это было бы великолепно, если бы мы не помешали. Какой хитрец этот Гильбоа!

— Я боюсь, как бы он не узнал, кто мы такие. Он так коварен!

— Ну, мой добрый друг, — ответил Фоконьяк с величайшим равнодушием, — я предпочитаю сам ущипнуть дьявола, прежде чем он ущипнет меня. На этого доброго Гильбоа я напущу Белку. Нам нужны доказательства его преступления. Мало того, этот старикан, скорее всего, решается на такие мерзости не в первый раз. Он, наверное, уже делал разные гадости заодно со своим управляющим. Белка станет следить за ним днем и ночью, ни на миг не упуская его из виду. Разве уж сам Сатана вмешается, если Белка не предоставит нам способа разделаться с этим Гильбоа, черт его дери! Мне вот что пришло в голову, — вдруг прибавил Фоконьяк, с живостью обернувшись к своему другу, — не попросить ли нам руки племянниц у этого старого скряги? Это бы очень упростило все дело.

— Какая гнусность! — вскрикнул Жорж.

— Почему? — спросил Фоконьяк, удивленный негодованием своего друга.

— О, какая низость! — прошептал Жорж. — Увлечь с собой в круг бесславия молодую и чистую девушку, которая ничего не понимает в жизни!

— Чего тебе церемониться? — удивился Фоконьяк. — Почему не поступить с ней, как с остальными? Когда она тебе надоест, брось ее. Разница только в том, что у этой девочки, говорят, миллионов тридцать. Взять такое приданое что-нибудь да значит. Чтобы промотать подобное состояние, нужно много времени, так что ты долго будешь составлять счастье своей инфанты.

— Никогда! — перебил Жорж. — Никогда не сделаю я подобной гнусности… Я даже запрещаю тебе говорить мне о Жанне.

Тон, которым Жорж произнес эти слова, заставил Фоконьяка замолчать. Он только подумал: «Решительно, мой любезнейший друг становится идиотом. Я скоро куплю ему прялку взамен его знаменитого ножа».

 

Глава XXI

КАК ФОКОНЬЯК ПО-СВОЕМУ ПОНЯЛ ЖЕСТЫ НАПОЛЕОНА

С судебным следствием случилось то, что должно было случиться. Оно зашло в тупик. Император не узнал ничего, кроме того, что в окрестностях Фонтенбло орудуют «кроты». Он разругал Савари, Фуше, всю полицию и на следующий день после преступления приказал устроить охоту. Под этим предлогом он хотел сам осмотреть хижину, где произошло убийство. Среди приглашенных значились Фоконьяк и Жорж. После беседы с Фуше они были в большом фаворе.

Когда император удовлетворил свое любопытство, лично осмотрев место преступления, охота началась. Сначала все шло хорошо. Однако сразу после походного завтрака разразилась сильная гроза. Император успел укрыться в какой-то хижине. Под одной крышей с ним оказались человек десять, включая обер-егермейстера и Савари. Наполеон — надо отдать ему должное — губил на войне сотни тысяч, но страшно боялся, как бы его камердинер не схватил воспаление легких. Поэтому он велел отпустить всю свиту искать себе укрытия от дождя. Человек сто придворных сразу же разбрелись по окрестностям. Остались только Фоконьяк и Жорж. Гасконец, человек находчивый, нашел дуб с широкой кроной, раскинул на ветвях свой плащ, соорудив импровизированную палатку. Жорж последовал его примеру. Так они верхом на лошадях пережидали грозу. Маршал Бертье увидел их из хижины и улыбнулся:

— Государь, — сказал он, — вот эти два оригинала, которые просят у вас полк. Они доказывают вам, что умеют стоять на бивуаках.

Наполеон рассеянно взглянул на дуб, и, заметив лицо Фоконьяка, рассмеялся.

— Этот похож на Дон Кихота, — заключил он. — А как зовут его товарища?

— Кавалер де Каза-Веккиа, сир, — ответил Савари.

— Старинная ломбардская фамилия?

— Да, государь.

— И вы говорите, что он хочет полк?

— Он упорно утверждает, что Каза-Веккиа, хоть и незаконнорожденный, может принять только полковничий чин, у этого молодого человека невероятные амбиции.

— У него умный и храбрый вид, — заметил император.

Он понюхал табаку. Савари наблюдал за ним. Император сделал легкий жест рукой, все отошли, и Наполеон сказал генералу:

— Когда у вас возникнет трудное дело, требующее мужества, поручите его этому дворянину. Он хочет чин полковника, так пусть его заслужит.

Очевидно, император хотел привязать к себе человека с таким знатным именем. Савари лукаво улыбнулся.

— Слушаюсь, государь, — сказал он.

«Везет же этим дворянам! — подумал он. — Знатное имя, герб, даже незаконнорожденного, обеспечивают карьеру при дворе Наполеона Первого, коронованного солдата, который хочет разыгрывать роль дворянина и корчит из себя Людовика Четырнадцатого!»

Император, походив по хижине, — придворные жались к стенам, чтобы дать ему дорогу, — наконец, остановился у окна. Там, по своему обыкновению, он стал стучать пальцами по стеклу, глядя на капли дождя.

— Жорж, — тем временем сказал гасконец, — мы промокнем до нитки, но, если хочешь, давай зайдем в хижину.

— Ты с ума сошел. Император велит нас выгнать.

— Ты ошибаешься. Он улыбается нам и стучит в стекло, приглашая войти.

Не дожидаясь возражений своего друга, он слез с лошади, привязал ее, потом спросил:

— Ты пойдешь?

— Но что ты ему скажешь? — заметил Жорж.

— Навру что-нибудь.

Жорж был слишком смел, чтобы отступить, и слишком беспокоился за своего друга, так что он пошел за гасконцем.

Фоконьяк смело вошел и подошел прямо к императору. От такой дерзости придворные побледнели. Наполеон нахмурился, видя вопиющую бесцеремонность. Гасконец поклонился раздраженному императору и сказал:

— Государь, мы с товарищем пришли спросить, кого из нас зовете. Или требуете к себе обоих?

В эту минуту Жорж поклонился с тем изяществом, которого не хватало новоиспеченным выскочкам двора. Пока Наполеон молчал, пораженный манерами Жоржа, Фоконьяк, согнувшись пополам, продолжал:

— Если ваше величество звали нас, то мы всецело к вашим услугам.

— Вы ошибаетесь, — строго сказал Наполеон, — я вас не звал.

— Тысяча извинений, в другой раз не стану верить, ни глазам, ни ушам.

— Это что значит?

— Мне показалось, будто августейшие пальцы вашего величества стучали в стекло, я сказал себе, что император, царствующий над шестьюдесятью миллионами подданных, бросил благосклонный взгляд на нижайшего из своих слуг, и поспешил явиться…

Потом с глубоким вздохом он прибавил:

— Кажется, я ошибся.

Император разгадал хитрость Фоконьяка и засмеялся.

— Господа, — сказал он, — вы мне не нужны. Вы, кажется, имеете обыкновение получать высокую цену за свои услуги, но я со своими скромными средствами не могу их себе позволить. Однако идет дождь, но раз вы уже здесь, то останьтесь.

— Благодарю вас, государь, — произнес Жорж, оставив без внимания иронию императора.

— Вы не только отец, вы мать всех ваших подданных, сир, — добавил Фоконьяк.

Наполеон повернулся к ним спиной и снова принялся стучать в стекло. Но дождь мало-помалу переставал. Небо прояснялось, когда Жорж, услышав лай собак, сказал обер-егермейстеру:

— Кажется, сюда приближается свора?

— Да, — сказал Бертье. — Государь, — прибавил он, — это косуля хочет в конце грозы быть убитой вашим величеством.

— Извините, ваша светлость, — сказал Жорж, прислушавшись, — это не косуля.

— А кто же тогда? — удивился Бертье.

— Кабан. Он ранен.

— А вы откуда знаете? — поинтересовался император.

— Мы, государь, родились охотниками. Я слышу это по тому, как он ломает сучья. Это огромный зверь. Собакам с ним не сладить.

Император не стал больше слушать.

— На коней, господа! — приказал он.

У Бертье не оказалось опытных егерей, он несколько растерялся, но его выручил Жорж, поведя охоту. Собаки загнали кабана к скале и окружили его, исходя лаем.

— Что прикажете, сир? — спросил Жорж. — Убить его?

— Да! — воскликнул Наполеон.

— Ружьем или ножом, государь? — спросил опять Жорж с равнодушным видом.

— Ножом, — ответил Наполеон.

Фоконьяк уже спешился.

— С вашего позволения, сир, — сказал он. — Кавалер, — обратился он к Жоржу, — вы очень хорошо знаете преимущества вашего звания для того, чтобы оспаривать у меня первенство. Фоконьяки — маркизы, и я поступил бы низко, если бы не предъявил своих прав на первенство.

«Эти дворяне, — подумал император, — хотя и смешны, но у них есть гордость, которая все оправдывает».

Гасконец вынул нож. Странной формы лезвие сверкнуло на солнце, оно напоминало собой ножи мясников. Фоконьяк смело подошел к кабану и ловко прыгнул на него, воткнув ему нож между лопаток до рукоятки. Смертельно раненный кабан успел скакнуть вперед и упал под ноги лошади императора, который не удержал поводья. Лошадь испугалась и понесла, все бросились догонять. Очень скоро свита отстала, лишь Жорж, мчавшийся на резвой лошади, держался в двадцати шагах от императора.

Минут через десять Наполеон увидел, что лошадь несет его прямо к обрыву. Гибель его казалась неизбежной. Вдруг позади него раздались три выстрела. Лошадь императора споткнулась и упала в десяти шагах от бездны, но Наполеон, отличный наездник, успел соскочить на землю. Возле него хрипела лошадь. Позади него улыбался Жорж. Наполеон, бледный, но спокойный, просто сказал своему спасителю:

— Я вам обязан жизнью, благодарю. Я еще нужен Богу.

Потом он взглянул на свою упавшую лошадь.

— Бедный Муштейн! — произнес он. — У этого коня был только один недостаток: он пугался выстрелов, и в сражении я не садился на него, но очень его любил.

Жорж подвел свою лошадь к императору и сказал ему:

— Государь, вот арабский скакун, позвольте предложить его вам. Он прекрасно выезжен и ничего не боится.

В доказательство своих слов Жорж вынул пистолет и выстрелил в воздух — лошадь даже не пошевельнулась. Император осмотрел коня, поласкал его и спросил:

— Это чистокровный арабский скакун?

— Да, сир.

— Я беру взаймы вашу лошадь, но в подарок ее не принимаю.

— Напрасно, ваше величество, — просто сказал Жорж, — эта лошадь украсила бы вашу конюшню.

— Но она нужна вам самому.

— У меня есть два брата Солимана, сир, так что без коня я не останусь.

Император, не отказывая и не принимая, сел на лошадь и остался доволен.

В эту минуту послышался быстрый галоп — это подъезжала свита. Император обратился к Жоржу:

— Ни слова о том, что происходило между нами. Никто не должен знать, что я подвергался опасности, это взволновало бы весь Париж.

Свита приближалась. Бертье показался первым. Он был бледен и дрожал. При виде императора он вскрикнул от радости.

— Что с вами? — спросил Наполеон.

— Я боялся за ваше величество.

— Чего? Неужели я не сумею справиться с лошадью?

— Извините, сир, но…

— Вы сомневались во мне. Я обуздал Муштейна, но, так как это животное опасное, попросил кавалера де Каза-Веккиа убить его. Савари, велите подать кавалеру коня.

Император пришпорил лошадь. Савари хотел исполнить приказание императора и взять лошадь у кого-нибудь из свиты, когда Жорж, вскочив в седло позади Фоконьяка, сказал:

— Благодарю вас, генерал. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-нибудь вернулся пешком. Вы позволите, любезный друг? — обратился он к Фоконьяку.

— Сделайте одолжение.

Наполеон увидел Фоконьяка и Жоржа на одной лошади.

— Савари! — крикнул он.

— Что прикажете, ваше величество?

— Спешьтесь.

Генерал соскочил наземь.

— Предложите вашу лошадь кавалеру.

Савари, скрывая свой гнев улыбкой, любезно исполнил приказание, а Жорж без единого слова вскочил в седло. Император смотрел на кабана, который чуть было не изменил ход истории.

— Бертье, — сказал он, — пусть мне сегодня вечером подадут кусок мяса этого кабана. Маркиз де Фоконьяк, вы его убили, справедливость требует, чтобы вы его и отведали. Кавалер де Каза-Веккиа будет с вами, потому что вы неразлучны. Какое у вас странное оружие, господин де Фоконьяк, — прибавил Наполеон, — и как искусно вы им владеете.

— Государь, — сказал гасконец, — история моего охотничьего ножа уходит в глубь веков.

— Вы расскажете ее нам сегодня вечером.

— Сир, у всякой хорошей вещи есть своя пара, и парой моему ножу является нож моего друга кавалера де Каза-Веккиа. Осмелюсь посоветовать вашему величеству приказать кавалеру рассказать историю своего оружия.

— Очень хорошо, господа, мы вас послушаем сегодня.

Свита вихрем понеслась к Фонтенбло. Однако толпа успела приметить Фоконьяка в числе самых приближенных придворных. Раньше все насмехались над эксцентричными выходками гасконца, а теперь дружно решили, что вид у него самый что ни на есть величественный.

 

Глава XXII

КАК КАДРУС ПОЗНАКОМИЛСЯ С ПРИНЦЕССОЙ ПОЛИНОЙ

У Наполеона была большая семья. Ему стоило огромного туда придумывать титулы для всех своих братьев, дядей и кузенов. Одних он сделал королями, других генералами, кого-то епископами и дипломатами. Женщины доставляли ему еще больше хлопот. Сестры, племянницы, кузины, все гордые и честолюбивые, предъявляли невероятные претензии. Они хотели замуж, а мужья требовали приданое, чины, места. Поэтому он очень любил тех своих родственниц, которые не заставляли говорить о себе, терпеливо ожидая выгодного замужества. Особенно он был привязан к герцогине Полине де Бланжини. Она была двоюродной сестрой Бонапарта и очень рано появилась при дворе. Прехорошенькая собой, она имела только один недостаток: она была своевольной особой и хотела, чтобы все ее желания тотчас исполнялись. Несмотря на это, император любил ее, как отец, и баловал. Он хотел выдать ее замуж. Она не соглашалась. Она отказывала принцам, маршалам, генералам. Ее называли мраморной девой.

Вдруг она передумала и захотела непременно выйти замуж. Полина решила отправиться в путешествие, и ей ради приличия определили компаньонку. Она пошла к императору и объявила, что поскольку она едет через три недели, то замуж выйти можно тоже в три недели, так что она хочет путешествовать замужней женщиной, свободно и без всяких помех.

— Но как же твой муж? — заметил Наполеон, которому нравились даже капризы его любимицы. — За кого ты хочешь выйти?

— За герцога де Бланжини.

Это был шестидесятилетний дипломат. Знатный аристократ с головы до ног, старик очаровательный, но дряхлый и разбитый сумасбродствами второй молодости, он пылал к принцессе Полине чисто платоническими чувствами, поскольку как мужчина он возгореться уже не мог по причине преклонного возраста. Он был беден. Император дал герцогу должность, которая позволяла ему поддерживать его звание.

Наполеон улыбнулся выбору Полины. Считая ее холодной особой, не созданной для любви, он одобрил Бланжини, поскольку ему было бы неприятно видеть Полину влюбленной в блистательного генерала или в молодого дипломата.

Они обвенчались. Герцог прекрасно к ней относился. Она же, в восторге от того, что пользуется всеми преимуществами замужней женщины, оставаясь девушкой, окружила своего мужа вниманием и заботами.

Сначала об этом браке много болтали. Осмеливались говорить, что император является любовником молодой женщины. Бланжини обвиняли в том, что он согласился быть отцом не своим детям, которые непременно появятся на свет.

В то время, когда начинается эта драма, принцесса Полина была замужем уже шесть месяцев, герцога отправили куда-то посланником. Императору был нужен этот тонкий дипломат. Принцесса обосновалась в Фонтенбло в одном замке рядом с городом. Она обожала деревенскую жизнь. Замок ее был покрыт зеленью, она жила, по ее словам, укрывшись цветами.

Многим ее склонность к пасторальной жизни казалась странной, но Фуше разгадал принцессу Полину. Однажды император жаловался на принцессу Луизу, влюбившуюся в какого-то офицера, за которого она непременно хотела выйти, и сравнивал эту восторженную девушку со спокойной герцогиней де Бланжини. Фуше улыбнулся. Император встревожился. Когда его попросили объяснить эту улыбку, Фуше произнес пророческие слова:

— Государь, принцесса Полина — это скала, которая однажды проснется и превратится в вулкан. Вот тогда вас могут постигнуть неприятности.

Но до сих пор ничто не оправдывало предсказаний министра. Принцесса в отсутствие мужа жила очень тихо, присутствовала на всех празднествах, каждый вечер бывала на вечерах или балах, потом возвращалась в свой замок.

Принцесса Полина славилась своей благотворительностью. С тех пор как она обосновалась в Фонтенбло, бедные люди благословляли ее. Однажды, узнав, что некая вдова лесничего живет с тремя детьми в ужасающей нищете, она решила облагодетельствовать бедную женщину. Отправив вперед свой экипаж и свиту, герцогиня взяла с собой пятьдесят луидоров и инкогнито отправилась к хижине бедной вдовы. Совершив благодеяние, она возвращалась к своей карете, как вдруг услышала крики:

— Берегитесь! Берегитесь!

Слуги побежали со всех ног врассыпную. Взбесившийся вол, запряженный в телегу, разломал ее, оборвав упряжь, и бросался на все, что попадалось ему навстречу. Принцесса пробежала шагов двадцать, вдруг споткнулась и упала. Вол бросился на нее… Но тут из-за угла выехали два всадника. Один из них сразу понял, в чем дело, и оказался между волом и женщиной. Он выхватил охотничий нож. Когда вол боднул рогами живот лошади, всадник нагнулся и, как каталонский тореадор, вонзил нож в затылок вола. Тот повалился, лошадь также упала. Всадник соскочил наземь и встал между двумя жертвами. Вол был мертв, лошадь хрипела. Несмотря на свое волнение, герцогиня все видела и была поражена необыкновенным хладнокровием своего спасителя, который был не кто иной, как Кадрус. Тот под рукоплескания восторженной толпы вытер лезвие о шерсть вола, спокойно вложил нож в ножны, потом подошел к молодой женщине и, поклонившись ей, сказал:

— Герцогиня, позвольте предложить руку и проводить вас во дворец.

В ту же секунду появились экипаж и свита герцогини — кто-то догадался сбегать за ними. Герцогиня села в карету, опираясь на руку Жоржа.

— Надеюсь видеть вас завтра в замке, чтобы поблагодарить, — сказала она взволнованным голосом.

Жорж поклонился. Карета тронулась. Когда друзья вернулись в гостиницу, Фоконьяк заметил:

— Любезный друг, еще чуть-чуть — и ты станешь министром. В четыре часа ты спас императора, в семь часов — принцессу Полину. Тебе остается только оказать какую-нибудь важную услугу императрице.

— А между тем я предпочитаю оставаться Кадрусом.

— А я бы на твоем месте занял несколько должностей. Я попросил бы у императора место министра полиции. Как министр я преследовал вы Кадруса, а как Кадрус наделал бы хлопот министру.

Потом он вдруг сменил тему.

— Я все думаю о принцессе, — задумчиво произнес он. — Она влюбится в тебя.

— Может быть, — беззаботно сказал Кадрус.

— Ты же не станешь ею пренебрегать?

— Я полюблю только ту женщину, — сказал молодой человек, — которая полюбит во мне не кавалера де Каза-Веккиа, а разбойника Кадруса.

— Я полагаю, ты в порыве страсти не скажешь герцогине: «Сударыня, я Кадрус!»

— Почему бы нет? — удивился Жорж.

 

Глава XXIII

ИСТОРИЯ НОЖЕЙ

Наполеон обедал кое-как, когда обедал один. Каждый знает, что он ел очень быстро, проводил за столом четверть часа и любил только пирожные. Но угощал он всегда роскошно и великолепно. Быть допущенным к императорскому столу считалось редкой милостью.

Узнав, что кавалер де Каза-Веккиа спас герцогиню де Бланжини, император приказал определить каждому из приглашенных место за столом.

Когда главари «кротов» вошли, весь двор толковал о происшествии с принцессой. Наполеон хотел, чтобы герцогиня сидела напротив него, а по обе стороны от нее стояли приборы для тех, в честь кого давался обед: для Жоржа де Каза-Веккиа — справа, для Алкивиада де Фоконьяка — слева. Жорж бросил рассеянный взгляд на великолепный стол. Приглашенные чувствовали, что эти двое вот-вот станут фаворитами, их окружили и наперебой поздравляли. Жорж вел себя холодно и с достоинством, а Фоконьяк — с любезной надменностью.

По этикету все должны были стоять около своих мест, ожидая прибытия Наполеона и императорской фамилии. Жоржа и Фоконьяка разделяло пустое кресло, предназначенное герцогине. После короткого ожидания дверь открылась и камергер доложил о его величестве императоре. Наполеон в сопровождении своего семейства и маршалов, вошел в зал Генриха III. Он шел, не обращая внимания на склонившиеся перед ним головы, но удостоил приветствия рукой Жоржа и Фоконьяка, которые ему низко поклонились.

Императрица не присутствовала на обеде. Пустое кресло между двумя друзьями заняла герцогиня де Бланжини.

Садясь в кресло, молодая женщина обещала себе отвечать ледяной сдержанностью на лесть, которой Жорж ее наверняка осыплет. Она размышляла так: «Этот человек меня спас. Я хороша собой и влиятельна при дворе. Он знатен, может надеяться на мою симпатию и воспользуется нынешним происшествием, чтобы добиться моей благосклонности».

Однако молодой человек не переходил границ холодной вежливости, и герцогиня решила обратить свое внимание на Фоконьяка, которому она не была ничем обязана. Кадрус с одного взгляда угадал намеченную ею линию поведения и обращался с ней с надменной холодностью, нисколько не выходя за рамки этикета.

Фоконьяк, напротив, вел себя как маркиз времен регентства, любезно переговаривался герцогиней де Бланжини и чрезвычайно находчиво ответил на благосклонные замечания императора. Наполеон удивился тому, что маркиз не принимает мер, чтобы не дать угаснуть благородному роду Фоконьяков.

— Государь, — ответил маркиз, — имя Фоконьяков получило начало при Карле Великом, оно угаснет при Наполеоне Великом. Благородной фамилии достаточно того, что она видела двух величайших гениев человечества.

Наполеон любил тонкую лесть. Сравнение его с великим императором было ему чрезвычайно приятно. В глазах придворных Фоконьяк поднялся на почти недосягаемую высоту. Жорж своей сдержанностью, своим непринужденным и любезным обращением полностью оправдывал милость оказаться за императорским столом.

— Вы нам обещали, — обратился Наполеон к Жоржу за десертом, — рассказать историю вашего чудесного ножа, который оказал нам такую важную услугу, спасши жизнь герцогини де Бланжини, нашей родственницы. Мы охотно выслушаем вас.

— К вашим услугам, сир, — ответил Жорж, поклонившись. — Ваше величество очень милостиво напомнили мне о том, как этот нож спас герцогиню де Бланжини. Это станет еще одной страницей в его истории. А началась она в 1237 году. Весь христианский мир объединился для того, чтобы помочь сирийским братьям по вере. Людовик Святой вознамерился стать во главе рыцарей нового Крестового похода. Вскоре это известие достигло Востока, пришедшего в сильное волнение. Тогдашний тамошний повелитель, жестокий и фанатичный убийца Горный Старец, узнав о готовившемся походе, собрал тайный совет, на котором было решено убить Людовика Девятого. Как ни секретно проходил этот совет, сирийские христиане узнали о нем и о том, что двое убийц отправились во Францию. Людовику Девятому угрожала смерть. Остановить убийц мог только Горный Старец. Тогда двенадцать христианских рыцарей решились почти на самоубийственное предприятие. Надо было ворваться в крепость, где засел Горный Старец, захватить его, вынудить его послать новых лазутчиков, чтобы отозвать прежних, добиться от него обещания не покушаться на Людовика Девятого, или, в конце концов, уничтожить этого повелителя убийц. Двенадцать храбрецов выполнили свою миссию. Перебив часовых, рыцари пробрались в покои Горного Старца и добились отмены смертного приговора Людовику Девятому. Во главе этих смельчаков стоял мой предок, государь.

Старый сирийский принц повидал немало храбрецов. Им двигал не страх, а восхищение доблестью и отвагой, и поэтому он захотел привлечь таких людей к себе. «Христианин, — сказал он моему предку, — ты совершил великий подвиг. Не важно, какую веру исповедует человек, он достоин наивысшего доверия, если совершил такое во благо своего государя. Поступай ко мне на службу. Ты получишь почести, богатство и славу. Сверх того я позволю тебе и твоим товарищам свободно исповедовать вашу религию». После отказа моего предка Горный Старец продолжал: «Тогда пусть не говорят, что я видел чудеса храбрости и не вознаградил их. Не опасайся, христианин, твой король останется невредим. Ты и твои товарищи будут под моей защитой, пока вы не ступите на землю своей родины. Ты же через год получишь от меня подарок. К тому времени изготовят рукоятку ножа, который я тебе преподнесу. Я хочу, чтобы он напоминал всем о твоем благородном поступке и переходил от отца к сыну». Через год, — закончил Жорж, — мой предок получил нож, рукоятка которого привлекла внимание вашего величества. Извольте видеть, сир, — показал кавалер де Каза-Веккиа, подавая Наполеону свой диковинный нож, — тут вместе соединены крест и полумесяц. Христианство и магометанство подают друг другу руки.

Эту историю, рассказанную без спесивого высокомерия, а очень просто и скромно, все присутствующие выслушали с величайшим интересом. Наполеон поблагодарил кавалера и перевел взгляд на маркиза.

— Кажется, и вы хотели рассказать нам историю своего ножа? — обратился он к Фоконьяку.

— Моя история не столь чудесна и романтична, — ответил маркиз, сделав поклон в стиле Людовика Пятнадцатого.

— Мы слушаем, — любезно продолжал император, благосклонно кивнув головой.

— Государь, — с уверенностью начал Фоконьяк, — мой нож не имеет такого благородного происхождения, как нож кавалера де Каза-Веккиа. Но он издалека. Рукоятка служит воспоминанием об охоте на слона. Я думаю, что рассказ этот будет неинтересен, и, повинуясь желанию вашего величества, я постараюсь изложить его как можно короче. Этот нож был подарен моему предку дамасским султаном. Подарок он получил во время Первого крестового похода. Но подарки такого рода столь многочисленны в нашей фамилии, что мы могли бы наполнить ими целый арсенал.

При этом бесстыдном хвастовстве многие придворные неодобрительно зашептались.

— Следовательно, в моем ноже примечательна только рукоять. Она демонстрирует один из видов соколиной охоты. Мне пришлось заставить сокола охотиться за такой дичью, за которой ему не случалось охотиться никогда… за слоном!

— За слоном?! — недоверчиво зашептались гости.

— Охота на слона!

— С соколом!..

— Маркиз!..

— Вы шутите!..

— Вовсе нет, — ответил Фоконьяк, — и вот тому доказательство.

Он показал на рукоятке своего ножа сокола, вырывающего когтями и клювом глаза слона, который защищается от индийцев, окруживших его со всех сторон.

— Эта резьба — напоминание о происшествии, случившемся в то время, когда я был в Индии. Лорд Черчилль, президент Ост-Индской компании, постоянно раздражал меня, когда твердил: «Нет ничего опаснее охоты на слонов». — «Хотите пари на тысячу гиней, — сказал я ему, когда мне надоело слушать одну и ту же песню, — что на своей лошади, не трогаясь с места, я сделаю любого из ваших слонов смирнее кошки?» Благородный лорд согласился. Впрочем, когда же англичанин отказывался от пари, как бы нелепо оно ни было? Я немедленно выписал из Африки несколько соколов, где охота с этой благородной птицей еще не совсем исчезла. Моя птица, на чучеле слона натренированная выклевывать глаза этому животному, легко одолела великана. Ослепленный слон побежал, а потом упал. Его добили выстрелом в ухо. Я выиграл тысячу гиней у лорда Черчилля. Кроме того, мне достались бивни убитого слона. На одном из них тамошний художник вырезал барельеф с подвигом сокола и мой фамильный герб. Внизу подпись лорда Черчилля.

Закончив рассказ, маркиз показал гостям подпись лорда… вырезанную два часа назад этим бесстыдным хвастуном. Император жестом приказал, чтобы ему подали нож, взглянул на него и произнес:

— Господа, владеющие этими ножами должны владеть шпагой. Надеюсь, вы продемонстрируете это нам на поле боя, если наши враги навяжут нам войну.

Он встал. Это был сигнал для всех. Все присутствующие тотчас вскочили на ноги. Затем Наполеон милостиво улыбнулся всем приглашенным, после чего вернулся в свои апартаменты в сопровождении семейства и ближних сановников.

Обед закончился. В полночь император и императрица давали придворный бал.

 

Глава XXIV

БАЛ

Вернувшись к себе, Жорж и Фоконьяк переоделись и поздно вечером появились на балу. Все присутствовавшие повернулись к этим знатным аристократам.

Как люди, привыкшие производить впечатление в обществе, маркиз и кавалер дружелюбно улыбнулись некоторым из придворных, после чего направились засвидетельствовать свое почтение принцессе Полине, которая в отсутствие императрицы, появлявшейся в середине бала, выступала в роли хозяйки.

Герцогиня приняла их поклоны с очаровательной улыбкой, чтобы кавалер забыл холодный прием, оказанный ему за обедом.

— Мне сказали, — начала она, — что сегодня утром вы были в Магдаленском замке, месте преступления Кадруса.

— Действительно, герцогиня, мы с маркизом де Фоконьяком из любопытства ездили туда утром.

— Говорят, что с племянницами барона де Гильбоа разбойники поступили очень жестоко.

— Мы этого не видели.

— В самом деле? Тем лучше. Это заставило бы меня презирать Кадруса, которого я очень уважаю за его великодушное обращение с жертвами. Это идеал разбойника.

Жорж вздрогнул.

— Вы такого высокого мнения об том разбойнике? — удивился он.

— Это герой-преступник, — продолжила она, смеясь. — Он вызывает восхищение даже у самых добродетельных людей. Говорят, что племянницы барона де Гильбоа приедут на бал, — добавила она.

— Ах вот как! — сказал Жорж каким-то странным тоном.

Герцогиня это заметила.

— Вы знаете этого господина? — спросила она.

— Немножко, — ответил Жорж. — Пару раз имел честь с ним говорить.

— А с его племянницами? — поинтересовалась молодая женщина.

— Я никогда не был в Магдаленском замке и видел их мельком. Впрочем, поговорить с ними было бы довольно затруднительно. Как говорят, барон де Гильбоа как любящий дядя и опекун окружил своих племянниц такой стеной забот, что до сих пор никто не смог с ними познакомиться. Так что я не могу судить о достоинствах этих молодых особ, которых, впрочем, находят очаровательными.

— И это не преувеличение, — подтвердила герцогиня. — «Очаровательными» — выражение слишком слабое, их следовало бы назвать красавицами. Особенно для охотников за приданым, поскольку у одной из них, Жанны Леллиоль, не менее тридцати миллионов. Другая, Мари де Гран-Прэ, правда, не так богата, но зато у нее большие черные глаза, которые лучше любого приданого.

Кадрус попытался было отойти в сторону.

— Постойте, — сказала ему герцогиня. — Вон барон де Гильбоа. Его племянницы займут эти два свободных кресла. Я обещала быть их покровительницей при дворе. Останьтесь, кавалер де Каза-Веккиа, и вы, маркиз. Я с удовольствием представлю вас двум моим протеже.

Жорж и Фоконьяк не могли отказаться от такого счастья. Они встали несколько позади герцогини и ждали молодых девушек, которые шли по залу.

Придворные во все глаза смотрели на них. Все любовались этими прелестными созданиями, которые одновременно контрастировали и гармонировали друг с другом. Обе были в белых платьях. Одна обещала любовь со всеми ее восторгами, другая — страсть со всем ее пылким упоением. Никогда прежде закон единства противоположностей не проявлялся столь ярко. Краснея, они подошли поклониться герцогине де Бланжини, которая усадила их возле себя и пыталась развеять волнение, вызванное их первым появлением в свете. Когда они немного осмотрелись, герцогиня представила им маркиза и кавалера.

— Два неразлучных друга, — произнесла она. — Одному из них я буквально обязана жизнью.

Смущенные девушки ничего не ответили. Жанна покраснела, когда ее взгляд встретился с взглядом Жоржа. Герцогиня поразилась ее волнению и спросила себя, верно ли она поступила, представив их друг другу. Эта хорошенькая молодая девушка и этот красивый молодой человек уже знакомы… Они понимали друг друга с первого взгляда… Она почувствовала досаду, которую, несмотря на всю свою светскость, ей так и не удалось скрыть.

Маркиз де Фоконьяк заметил неладное и поспешил на выручку. В этот момент раздались первые звуки танца, модного в то время, — нечто среднее между вальсом и кадрилью. Благородный маркиз чуть не до земли поклонился Мари де Гран-Прэ.

— Могу я иметь честь быть вашим первым кавалером на вашем первом балу при дворе его величества императора?

Хорошенькая брюнетка подала свою руку в знак согласия. Жанна ответила согласием Жоржу, который, в свою очередь, ангажировал ее, однако ее глаза спрашивали разрешения у герцогини, которая дала его легким кивком головы.

Когда танец кончился, Жорж отвел на место Жанну, лицо которой радостно сияло. Герцогиня не могла скрыть какого-то необъяснимого раздражения. Жанна инстинктивно угадала неприязнь к себе со стороны своей покровительницы. Тогда она решила, что называется, встать в оборону. Герцогиня, чувствуя совершенную ей ошибку, старалась искусной лестью преодолеть недоверие Жанны, которую она хотела расспросить.

— Искренно поздравляю вас, милое дитя, — сказала она девушке. — Вы восхитительны. Впрочем, — прибавила она, — надо сознаться, что у вас был прекрасный кавалер.

Жанна покраснела. К счастью, снова заиграл оркестр и избавил ее от необходимости отвечать. Герцогиня извинилась перед кавалером, пригласившим ее, под предлогом усталости. Ей хотелось остаться наедине с Жанной. Она узнает тайну девушки, если только таковая существует. Жорж, видя, что у Жанны нет кавалера, — девушка, в первый раз приехала на бал, так что никто ее не знал, — опять подошел пригласить ее, и они присоединились к танцующим. Однако поведение молодых людей вызвало улыбки и в то же время зависть. У молодой и хорошенькой девушки с приданым в тридцать миллионов нет недостатка в обожателях. Любой обожатель ревнив. Любой ревнивец остер на язык.

— Какая хорошенькая парочка! — воскликнул один бескорыстный зритель.

— Составилась бы великолепная партия, — подхватил другой.

— Гм! — заметил третий. — У девочки богатое приданое.

— Вот почему, — продолжал первый, — кавалер де Каза-Веккиа завладел этой очаровательной особой и не менее очаровательным приданым.

— Какой опытный волокита!

— И какую победу он одержал в столь короткий срок!

Герцогиня слышала эти разговоры и все больше расстраивалась. Почему? Она сама не знала. Она ведь была замужем и занимала положение настолько высокое, что ничего не могла ждать от этого Каза-Веккиа. Чего же она ждала? На что надеялась? Она сама не смогла бы ответить.

С другой стороны, барон де Гильбоа также заметил особое внимание, которое Жорж оказывал его племяннице. По поведению обоих он понял, что они каким-то образом знакомы. Но где они повстречались? Барон терялся в догадках. Надо было любой ценой пресечь их знакомство, поскольку Гильбоа не оставил своих планов на Жанну. Как дядя и опекун он мог удивиться неприличному поведению племянницы, дважды протанцевавшей с одним кавалером. В этот момент он заметил маркиза де Фоконьяка, который вместе с другими любовался Жоржем и Жанной. Гильбоа с серьезным видом поклонился маркизу, который протянул ему руку с добродушной улыбкой.

— Как! Это вы, любезный барон! — воскликнул он. — Очень рад вас видеть! Ваша племянница приводит всех в восторг. Только любезность моего друга кавалера де Каза-Веккиа…

Гильбоа перебил его.

— Именно о кавалере я и хотел с вами поговорить, — сказал он. — Если вы сможете уделить мне несколько минут, маркиз, я очень буду благодарен вам.

— Как же, как же! Я к вашим услугам, барон. Я вижу, что вы хотите мне сказать, — шепнул он, наклонившись к его уху. — Что мадемуазель Жанна де Леллиоль обещана в невесты Жоржу, кавалеру де Каза-Веккиа. Вы это хотели мне сказать? Мне очень льстит ваше доверие, — прибавил Фоконьяк, низко поклонившись.

Гильбоа задыхался. От ярости он лишился всякого благоразумия.

— Вы ошибаетесь, милостивый государь, — сказал он. — Я только хотел спросить вас, кто такой этот Каза-Веккиа.

— Что? Вы меня спрашиваете?

Гильбоа был до того взбешен, что не заметил угрожающего тона Фоконьяка.

— Я спросил вас, кто такой этот Каза-Веккиа? — повторил он.

— Я прекрасно вас расслышал, — ответил маркиз. — Кавалер де Каза-Веккиа окажет вам великую честь, если согласится стать членом вашей семьи. Вы недавно выбились в люди, так что не должны позволять себе таких нелепых вопросов. Я советую вам обратить на это внимание, если вы не хотите, чтобы маркиз де Фоконьяк отрезал вам уши.

К счастью, прибытие императора и императрицы скрыло замешательство Гильбоа при дерзком ответе Фоконьяка. Их величества только обошли залы. Поклонившись одним, сказав несколько благосклонных слов другим, они вернулись в свои апартаменты вместе с Фуше.

Наполеон, все более раздраженный тем, что у него на пути стоит такой человек, как Кадрус, хотел поговорить с министром полиции о крайних мерах. Этим безобразиям надо было положить конец.

Их величества очень любезно побеседовали с герцогиней де Бланжини, но, несмотря на это, герцогиня выглядела чем-то раздосадованной.

— Вы, наверное, не совсем здоровы? — спросила ее императрица. — Вернитесь лучше домой. После перенесенных потрясений вам необходим покой.

— Я очень благодарна за милостивое внимание вашего величества, — ответила герцогиня. — Однако мне нужно развеяться после переживаний, о которых вы изволили вспомнить, и умоляю ваше величество позволить мне остаться здесь еще на несколько минут.

Императрица вместо ответа протянула руку, и герцогиня поцеловала ее.

Гильбоа представил двух племянниц их величествам, но, как только император и императрица удалились, он увез девушек-племянниц домой.

Фоконьяк всегда везде успевал. Как только герцогиня де Бланжини, поговорив с императрицей, хотела сесть, она заметила возле себя маркиза.

— Уж не думает ли ваш приятель, — произнесла она с сердитым видом, — ангажировать мадемуазель де Леллиоль и на следующий контрданс? Я не знала, что они знакомы. И неужели столь близко, что так мало заботятся о приличиях?

«Вот оно что! — подумал Фоконьяк. — Неужели, очаровательная герцогиня, Купидон натягивает в твоем сердце струны ревности, словно ты сама хочешь танцевать с моим другом? Мы ему об этом скажем, чаровница».

— Относительно всего касающегося сердца, герцогиня, кавалер де Каза-Веккиа соблюдает скромность, приводящую меня в отчаяние. Я не знаю, знаком ли он с мадемуазель де Леллиоль. Я не заметил, чтобы мой друг оказывал особое внимание племяннице барона де Гильбоа, но буду очень рад, если он женится на ней. Трудно себе представить более прекрасную пару.

Хитрый Фоконьяк не знал, какой эффект может произвести его «открытие». Но любовь герцогини может оказаться кстати, если ей умело воспользоваться. А Фоконьяк умел пользоваться всем.

Он направился к Жоржу. Герцогиня взглядом следила за ним. Она видела, как, говоря с молодым человеком, он как будто уговаривал его. Но кавалер упрямо не соглашался. Гордая женщина обиделась, догадавшись, что Фоконьяк убеждает кавалера ангажировать ее на вальс. Она встала и уехала. Жорж улыбнулся, Фоконьяк удивился, весь двор вообразил, что герцогиня нездорова…

Через десять минут оба вожака «кротов» вернулись в свою гостиницу.

— Э-э, — проговорил гасконец, — кажется, герцогиня-то от тебя без ума!

— Очень может быть, — ответил Жорж.

— Как ты можешь так говорить! Эта женщина великолепна.

— Действительно великолепна. У нее бриллианты…

— Бесподобные. Но какая головка!

— Безумно дорогая бриллиантовая диадема.

— А шея?

— Ожерелье стоит баснословных денег.

— Рука прелестная.

— Особенно с массивными золотыми браслетами.

— Грудь — очаровательна.

— И аграф из редких дорогих жемчужин.

— Эта герцогиня — просто царица красоты!

— На ней было больше, чем на два миллиона.

При этих словах Фоконьяк взглянул на своего друга.

— Ты говоришь только о драгоценных камнях! — воскликнул он.

— А разве это не интересный предмет для разговора?

— Эта женщина стоит того, чтобы ей заняться.

— И ее бриллиантами.

Фоконьяк бросил удивленный взгляд на Кадруса и спросил его:

— Уж ты не думаешь ли…

— Именно так! — ответил молодой человек.

Фоконьяк хотел было снова его расспрашивать.

— Довольно! — отрезал Жорж. — Сегодня вечером мы будем в гроте.

Они отправились в лес.

 

Глава XXV

КАДРУС

Под предлогом нездоровья несколько дней после бала герцогиня не являлась ко двору. Но однажды вечером курьер принес ей письмо от императрицы.

«Милочка моя, — писала Жозефина, — его величество приказал мне уведомить вас, что завтра мы едем в Париж принимать короля Баварского. В Тюильри будет большой обед и бал. Нам нужна наша жемчужина, чтобы ослепить короля».

После такого любезного приглашения нельзя было терять ни минуты. Герцогине, как принцессе крови, полагались апартаменты во всех императорских резиденциях. В Фонтенбло она занимала комнаты, выходившие в сад Дианы, так что у нее были цветник и тенистые аллеи для того, чтобы уединиться средь шумного двора.

В комнатах Дианы герцогиня оставляла все свои придворные наряды. Она быстро приготовилась к отъезду и велела отнести баулы со своими вещами в карету, так как императрица хотела, чтобы она их надела. Своим горничным она приказала завтра явиться к ней в Фонтенбло. Вскоре к крыльцу подъехала карета принцессы в сопровождении охраны. Несмотря на презрительную улыбку, с которой Наполеон слушал доклады о Кадрусе, он очень боялся «кротов». Под предлогом оказания должных почестей своей родственнице император приказал пикету егерей охранять замок. Герцогиня, смеясь, согласилась принять «мушкетеров» — так она назвала свою охрану, — и капитаном их оказался дворянин старинного происхождения, что привело ее в восторг. Это был де Барадер — старая ветвь знатной гасконской фамилии, угасавшей вместе с ним.

Герцогиня увидела в нем храброго воина, умного человека и прекрасного рассказчика. Само собой разумеется, что де Барадер обожал герцогиню, которую эта возвышенная любовь чрезвычайно забавляла.

С любезной улыбкой молодая женщина приняла руку, которую подал ей капитан, и села в карету. Герцогиня удостоверилась, что футляры с ее драгоценностями не забыты и, окруженная своей охраной, поехала в Фонтенбло. Старый дворянин ехал у правой дверцы и развлекал герцогиню любезностями.

Однако, против обыкновения, любезности де Барадера становились все короче, а потом и совсем прекратилась. Капитан стал тревожно оглядываться вокруг.

Впрочем, было бы трудно угадать, что происходит в лесу. Солнце клонилось к закату, наступали сумерки, изредка оглашаемые пением птиц.

Старый капитан слишком долго служил в отрядах шуанов, чтобы не понять значение этого пения. Это были сигналы людей, зовущих и отвечающих. Его старое вандейское ухо не могло ошибаться. Он ускорил ход своей лошади, и, конечно, маленький отряд поехал такой же рысью.

Однако герцогиня была слишком хитра для того, чтобы не заметить тревоги старого вояки, которую он пытался скрыть. Она хотела о чем-то спросить его, как вдруг три гигантских дерева упали прямо поперек дороги. Капитан тотчас оказался впереди кареты и приказал повернуть назад. Но, как только карета повернула, три дерева, такие же большие, как и первые, упали наземь и преградили путь к отступлению. Прежде чем храбрый капитан егерей успел опомниться, столетние деревья со страшным треском повалились по обе стороны дороги. Герцогиня и ее свита оказались запертыми в четырехугольнике. Не было никакой возможности выбраться из этой западни без помощи подъемных машин или большого количества рук, которых, увы, не было у пришедшего в ярость капитана.

Маленький отряд ощетинился ружьями, взятыми наизготовку. Никто не показывался. Однако было ясно, что все эти деревья упали по чьему-то сигналу. Кто же мог подать такой сигнал? Человеком, осмелившимся покуситься на принцессу крови, мог быть только Кадрус.

После минутного оцепенения старый капитан в бешенстве закричал со своим гасконским акцентом:

— Ну! Выходите, господа «кроты», или ваши норы под землей так глубоки, что вы долго не показываете нам свои знаменитые морды?

— Вот как! — ответил голос, очевидно, принадлежавший гасконцу. — Мне улыбаются звезды. Я буду вести переговоры с земляком.

— Вести переговоры! — с пренебрежением ответил капитан. — Барадер не станет вести переговоры с разбойником, который не смеет даже показаться!

— С разбойником! — повторил голос тем же тоном. — Скажите лучше — с дворянином!

— С дворянином?! — насмешливо удивился Барадер.

— Да, с дворянином больших дорог. Сделайте одолжение, господин де Барадер, скажите мне, какая разница между вашими предками и мной? Я останавливаю путников на дороге, как это делали ваши предки. Разница только в том, что теперь принцессу защищают и жандармы, и прокурор, и егеря — следовательно, ты рискуешь своей шкурой. Между тем как в прежние времена знатные дворяне, грабившие на больших дорогах, не подвергались никакой опасности — значит, были подлецами.

Если бы старый капитан был один, он после этих слов бросился бы в ту сторону, откуда доносился голос. Но он сдержался, потому что должен защищать принцессу. Та сначала испугалась, но в ее жилах текла южная кровь. Поэтому герцогиня, услышав ответ капитана, не могла не улыбнуться и сказала Барадеру:

— Этот негодяй неглуп. Мне было бы любопытно его видеть.

— Желания такой очаровательной особы, — произнес голос, — будут всегда законом для ее покорного слуги. Но поскольку я хочу, чтобы с головы принцессы не упал ни один волос, сделайте одолжение, господин капитан, прикажите своим солдатам опустить ружья, а я прикажу моим «кротам» сделать то же. Так как все их ружья нацелены на принцессу, я дрожу от страха. Несчастье так близко! Это будет нечто вроде перемирия, мы поговорим дружески, как дворяне.

— Дворяне! — воскликнул Барадер.

— Опять! — вскрикнул разбойник. — Я вам уже доказал, что преимущество на нашей стороне. Опустите ружья! — обратился он к «кротам».

— Опустите ружья! — сказал в свою очередь Барадер своим егерям.

Тотчас над стволами деревьев появился высокий человек в маске, укрытый широкими складками черного плаща.

— Вы вожак «кротов»? — спросил Барадер.

— Нет, я не имею чести называться Кадрусом. Я не осмелюсь даже сказать, что я его правая рука, потому что его правая рука славно заявляет о себе, когда он дерется, но я его помощник, его левая рука, если угодно.

— Слушай, негодяй! — сказал потерявший терпение Барадер. — Долго ты нам будешь надоедать своей дерзкой и бесполезной болтовней?.. Где твой вожак?

— Там, где вам будет угодно, — ответил помощник Кадруса. — Я понимаю ваше нетерпение, милостивый государь, и потому прощаю ваши не совсем вежливые выражения.

— Комедия затягивается, — сказал Барадер. — Будьте так добры, скажите, что вы от нас хотите?

— О! Почти ничего, — ответил Фоконьяк. — Перед герцогиней де Бланжини на подушке лежит шкатулка с драгоценностями ценой в миллион двести девяносто шесть тысяч франков…

Не получив ответа, гасконец продолжал:

— Уж не ошибся ли я в цене этих драгоценностей? Не думаю. Кадрус сам справлялся с реестрами ювелиров.

Дерзкий тон «крота» вывел Барадера из себя. Одним прыжком своей лошади он очутился возле Фоконьяка. Две пули пробили кузов кареты принцессы и просвистели мимо бедной женщины, которая не могла не вскрикнуть. Другим прыжком старый дворянин оказался рядом с герцогиней де Бланжини.

— Стой на месте, старый слон, — засмеялся помощник Кадруса, — мы играем в шахматы. Королеве сделан шах. Старайся же оставаться на своей клетке. Первое правило шахматной игры требует, чтобы слон защищал королеву!

— Чего же вы хотите? — раздраженно спросил капитан.

— Я не стану мучить вас загадками. Герцогиня знает, в чем дело. Доказательством служит то, что она положила футляры возле себя.

— Как, вы хотите?..

— Да! — перебил Фоконьяк. — Мы хотим, чтобы вы вручили нам эти бриллианты, и только за ту цену обещаем сохранить жизнь и вам, и вашему отряду.

— Никогда! — гордо ответил старый граф.

— Однако нам очень жаль убивать такого храброго воина, — возразил помощник Кадруса с печальным видом. — Такие благородные сердца, как ваше, милостивый государь, нынче большая редкость. — Нет ничего постыдного в том, чтобы отдать, когда невозможно победить…

— Вы забываете, что можно еще и умереть!

— Вы говорите прекрасно, капитан, было бы великолепно, если бы ваша смерть принесла герцогине какую-нибудь пользу, но ваша гибель будет бесполезной.

— Это мы еще посмотрим… — угрожающе начал старик. — Ну, господа разбойники, покажите нам ваши лица. «Кроты», выходите из ваших нор! Смотрите, как умеют драться честные люди!

Зов старого воина словно прозвучал приказом: более двухсот человек как будто выросли из-под земли. На всех были маски и шляпы с широкими полями, надвинутые на глаза. Все были вооружены до зубов.

Увидев их, герцогиня забилась в угол кареты, но очень скоро усилием воли смогла взять себя в руки.

— Капитан, — обратилась она к старому графу, подавая ему свою шкатулку, — сопротивляться нелепо, в такой ситуации в сдаче нет никакого позора.

— Вы правы, — произнес человек, вдруг показавшийся на краю дороги. — Кадрус — это я. Свидетельствую, что всякое сопротивление бесполезно.

Глаза всех устремились на знаменитого вожака «кротов». Разбойники громкими криками приветствовали его. Кадрус показывался своим «подчиненным» крайне редко. Его присутствие обычно предвещало веселье и кутеж, поэтому «кроты» всегда восторженно встречали его.

Герцогиня успела рассмотреть человека, появившегося так внезапно. Под длинным бархатным плащом скрывалась изящная, но сильная фигура. Лицо его было спрятано маской, а на обнаженной в честь принцессы голове развевались шелковистые волосы.

Принцесса, Барадер и свита словно остолбенели при виде знаменитого вожака разбойников.

 

Глава XXVI

БИТВА

Герцогиня, не отрываясь, смотрела на эту живую легенду. Ей вдруг овладело безотчетное чувство, похожее на восторг и симпатию, и она захотела как можно быстрее разрешить сложившуюся ситуацию. Схватив шкатулку, она подала ее капитану.

— Возьмите! — воскликнула она. — Эти несчастные побрякушки не станут причиной смерти людей! Передайте их господину Кадрусу, который в свою очередь должен дать нам спокойно проехать. Вы не сдались, граф, — прибавила она в утешение старику, — это я вам приказала.

— Никогда не соглашусь, — с твердостью ответил капитан.

Однако это «лесное стояние» не могло продолжаться вечно. Кадрус разбирался в людях и заранее знал, что капитан не захочет сдаваться. А Кадрусу нельзя было терять времени.

— Граф де Барадер! — позвал Кадрус. — Сделайте одолжение, подъезжайте, я желаю поговорить с вами с глазу на глаз.

Де Барадер встал в трех шагах от вожака «кротов».

— Капитан, — сказал Кадрус, — офицер, осознающий свой долг, дворянин, уважающий свое имя, — словом, Барадер не должен сдаваться. Вы должны драться, граф.

— Вот добрые слова, молодой человек, благодарю вас, — сказал старый граф.

Кадрус продолжал:

— Но ваше положение очень невыгодно. Вы не можете вступить в бой, не подвергая герцогиню риску получить пулю. Я предлагаю вам поручить мне ее на время боя как священный залог, который я клянусь вернуть вам, если вы выйдете победителем. Я хоть и разбойник, но пользуюсь репутацией человека чести. Даю вам честное слово, что герцогиня будет вне опасности. Вы согласны, капитан?

Не дав графу ответить, герцогиня высунулась из кареты и сказала Кадрусу:

— Я вам верю. Прошу подать мне руку.

Кадрус подал руку молодой женщине и помог ей выйти из кареты.

— Благодарю вас за доверие, — сказал он. — Еще минуту перемирия, — обратился он к графу. — Я только провожу герцогиню в безопасное место.

— Позвольте! — сказал граф. — Герцогиня, — обратился он к молодой женщине, — мы сейчас будем сражаться с этими людьми. От имени всех нас я торжественно прощаюсь с вами. Мы все просим вас засвидетельствовать, что мы мужественно исполнили свой долг. Если вы попадете в руки… этих господ, в этом не будут виновны ни граф де Барадер, ни его егеря.

Герцогиня со слезами на глазах, тронутая до глубины души, молча протянула руку старому графу, который почтительно ее поцеловал. Она махнула рукой егерям, которые прокричали:

— Да здравствует герцогиня!

Эта сцена произвела глубокое впечатление и на «кротов», и на егерей. Обе стороны молча смотрели друг на друга. «Кроты» были мрачны и грозны, егеря спокойны и решительны. Барадер ждал возвращения Кадруса. Наконец тот появился.

— Граф, — сказал он, — все исполнено!

Уверенный в нерушимости данного слова, Барадер вежливо поклонился Жоржу и Фоконьяку, как будто находился в версальской галерее.

— Начнемте же, господа разбойники! — воскликнул граф.

Оба вожака исчезли. Тотчас началась перестрелка. Все егеря упали в несколько секунд. «Кроты», которых было в несколько раз больше, держали всех егерей под прицелом. Защищенные деревьями, они находились в безопасности. Никто не смог укрыться от пуль бандитов. Но один человек остался в живых. Вероятно, в него приказали не стрелять. Когда пороховой дым рассеялся, все увидели старого графа с надменно поднятой головой и презрительной улыбкой на губах. Барадер вскрикнул:

— Ну же, господин Кадрус, я вас жду! Пожалуйста, стреляйте!

— Бой становится слишком неравным, — ответил Кадрус. — Заклинаю вас, граф, сложить оружие. Сдавайтесь, граф!

— Любезный господин Кадрус, — ответил старый дворянин, — вы просто смешны, требуя от меня того, чего человек, носящий фамилию Барадер, не делал никогда. Вы не хотите стрелять, я вас заставлю.

Граф, подняв шпагу, пошел на Кадруса, один из «кротов» выстрелил. Шпага графа разлетелась на куски. Тотчас, едва переводя дух, прибежала герцогиня.

— Ради бога, граф де Барадер! — вскрикнула она. — Прекратите этот бессмысленный бой!

— О! И вы, герцогиня, хотите, чтобы я сдался?! — сказал старый граф, поклонившись.

— Но что же вы можете сделать?

— Я даже не смогу похвастаться оригинальностью. Я буду только подражателем.

— Что же такое?

— Я умру!

Подняв заряженный пистолет убитого егеря, валявшийся у его ног, старый граф, произнеся эти последние слова, выстрелил себе в сердце. Герцогиня лишилась чувств. Жорж снял шляпу и сказал:

— Хвала тебе, старый рыцарь, ты пал как герой!

— Одним храбрецом меньше! — сказал Фоконьяк.

Повернувшись к «кротам», он приказал:

— Все по местам. Не угодно ли пройти в лес? — обратился он к герцогине. — Мы должны сделать опись ваших драгоценностей.

— Опись? — сказала она. — Для чего?

— Кадрус намерен когда-нибудь вам их вернуть. Как знать, возможно, он станет императором или королем!

Молодая женщина улыбнулась. Ее отвели шагов на сто вглубь леса. Там под большим дубом она увидела свою шкатулку и разложенные бриллианты. Один человек из шайки составил реестр вещей. Кадрус ждал. Этот человек прочел ей опись, она кивком головы подтверждала каждый пункт. Когда дошли до перстня, стоившего пятьдесят тысяч франков, она вздрогнула. Кадрус это заметил.

— Герцогиня, — сказал он, — быть может, этот перстень вам дорог?

— О да! — ответила она. — Он достался мне от матери.

Кадрус взял перстень, подал молодой женщине и сказал:

— Сделайте одолжение, герцогиня, примите от меня этот крохотный подарок.

— Но… милостивый государь…

— Как?.. Вы отказываетесь?..

— Нет! Благодарю вас.

Это великодушие, по-видимому, произвело на нее глубокое впечатление. Герцогиня подписала опись и взяла расписку на драгоценности. Кадрус подал ей руку и вывел на дорогу. Фоконьяк по знаку Кадруса свистнул «кротам».

— Подайте скорее, — приказал он, экипаж для герцогини, чтобы она могла вернуться в свой замок.

Герцогине подали карету, лошадей повернули к замку, кучер в ее ливрее сидел на козлах, вся шайка исчезла, словно сквозь землю провалилась.

Герцогиня де Бланжини осмотрелась. Она увидела по обе стороны кареты двух всадников, почтительно державшихся на расстоянии. Если бы отсутствие ее бриллиантов не подтверждало истинности всего случившегося, она бы решила, что совершает вечернюю прогулку.

Во всадниках, следовавших за ее экипажем, герцогиня без труда узнала Кадруса и его помощника. Сердце ее забилось сильнее. Она почувствовала, как внезапно краска бросилась ей в лицо. Почему она покраснела? Потому что в голову ей пришла нелепая, безумная мысль…

Когда герцогиня немного успокоилась, она обернулась к Кадрусу, который ехал справа.

— Вы совершили беспричинную жестокость, — сказала она.

— Я? — спросил Кадрус, тон которого ясно показывал, что он не понимает упрека.

— Да, вы. Разве вы не могли взять мои бриллианты, никого не убивая?

— Это было невозможно. Французские солдаты дадут себя убить, но не отступят.

— Это правда. Но разве вы не могли пощадить храброго дворянина, которому я была поручена?

— Бог — свидетель, герцогиня, и вы сами это видели, что я сделал все возможное для того, чтобы спасти графа де Барадера… Кто же мог предвидеть его самоубийство?

— Это правда, — ответила женщина.

Фоконьяк между тем думал: «Зачем она говорит все эти пустяки? Она ласкается, а потом царапает».

— Ваше рыцарское обращение показывает, что вы принадлежали к нашему обществу. Я не знаю, по какой причине между нами и вами разверзлась бездна. Возможно, какая-то черная несправедливость заставила вас объявить войну обществу. При новом дворе всегда есть место для людей с выдающимися способностями. Император примет чистосердечное признание. Он согласится на тайную встречу. Словом, я влиятельна при дворе… Я легко бы могла добиться условий перемирия.

«Вот оно что! — подумал Фоконьяк. — Мы должны, как кроткие агнцы, сами влезть в волчью пасть».

— Я очень признателен вам за это предложение, герцогиня, — ответил Кадрус, кланяясь принцессе. — Нет никакого сомнения, что ваше ходатайство имело бы самый положительный отзыв, но я осмелюсь вас спросить, зачем мне милостивое расположение императора?

— Как это?

— Нет ничего проще. Император повелевает миллионами, это правда, а у меня не больше трехсот человек. Но я в них уверен, а вот может ли то же самое сказать Наполеон о своих подданных?

— В этом отношении вы, возможно, и правы. Однако согласитесь, ваше ремесло…

Принцесса не посмела закончить фразу.

— Вожака разбойников. Не правда ли, вы это хотели сказать, герцогиня?

— Скажи герцогине, — вмешался Фоконьяк, — что единственная разница между Наполеоном и тобой состоит в том, что ты не коронован.

— Я сейчас говорил, — продолжал Кадрус, очевидно желая отвлечь внимание герцогини от неуместных замечаний своего помощника. — Я говорил, что его величество не может так же положиться на преданность своих подчиненных, как я на своих. Вы сами можете судить об этом, сударыня. Трон расшатывают заговоры, долго ли ему обрушиться! Притом я могущественнее императора.

— О! — воскликнула герцогиня, смеясь над подобным хвастовством.

— Я могу взять его в плен, а он меня не может. У него есть полиция, но она не знает, что я делаю. А моя «полиция» знает все, что происходит сейчас у вас!

— У меня?!

— Да… Прикажите. Моя полиция доложит вам. Мне это тоже нужно знать, чтобы удостовериться, могу ли я вас провожать.

— О, это уже слишком! — прошептала герцогиня де Бланжини.

Не обращая внимания на восклицание женщины, Кадрус обратился к своему помощнику.

— Спроси, — сказал он, — что делают в замке слуги герцогини, и узнай, до какого места мы сможем ее проводить.

Фоконьяк произнес странный звук, в какой-то мере похожий на карканье вороны или крик галки. Этот же звук эхом отозвался вдали, потом еще дальше и дальше, до самого замка. Затем наступило молчание. Вслед за этим на краю горизонта послышался такой же крик, приближавшийся до тех пор, пока не достиг ушей наших персонажей.

— Вам все еще угодно знать, что у вас происходит, герцогиня? — спросил Кадрус, поклонившись.

— Более, чем прежде, — ответила та, донельзя заинтригованная.

— Нет ничего проще, — улыбнулся Кадрус. — Слуги ваши, думая, что их госпожа вернется не раньше, чем через несколько дней, веселятся. С погребов и кладовых собирается контрибуция для веселых пирушек.

— Этого не может быть! — вскрикнула принцесса. — Мой управляющий…

— Вместо того чтобы смотреть за вашим домом, он отправился в Фонтенбло. Не угодно ли вам узнать, что он там делает?..

— Хорошо!

Тот же крик, слегка измененный, полетел по направлению к городу. Через десять минут другой крик вернулся к карете. Кадрус рассмеялся.

— Что с вами? — спросила герцогиня.

— Ваш управляющий корчит из себя знатного вельможу, обманывая мещан. Он кого-то соблазняет. Хотите знать, что делает император?

— Нет, нет! — поспешно отказалась герцогиня. — Если ваши сведения точны, то вы обладаете могуществом… почти адским.

— Ну, никак не адским, — улыбаясь, ответил Жорж. — Доказательством служит то, что я должен вас оставить. Дальше вам придется ехать одной.

— Как! Вы хотите меня бросить?

— Мне лестно, герцогиня, что вы считаете себя в безопасности под защитой Кадруса. Но крик, ответивший нам, означает, что общество прекрасной дамы не должно отвлекать меня от обязанностей перед моими людьми.

Он добавил:

— Поручаю вам кучера, который должен привезти вас в замок.

Герцогиня протянула Жоржу руку. Кадрус любезно поцеловал ее, потом вместе со своим помощником исчез в лесу. Расстроенная герцогиня вернулась домой, незамеченная прислугой, пировавшей на кухне. Она не ругала своих слуг. Она даже забыла, что привезший ее в замок кучер — один из людей Кадруса. Но возница по кличке Белка внезапно исчез, словно сквозь землю провалился.

 

Глава XXVII

ДАМА ЖЕЛАЕТ ВИДЕТЬ КАДРУСА

Император охотился. В то самое утро, когда Кадрус отпустил герцогиню де Бланжини, все с рассвета были на ногах. Наполеон опять захотел отправиться на охоту.

Но когда он выходил из дворца, появился Фуше и просил у императора позволения поговорить с ним наедине.

— Что случилось? — спросил Наполеон, когда придворные отошли в сторону.

— Государь, — сказал Фуше, — крестьяне сегодня утром видели в лесу опрокинутую и пробитую пулями карету принцессы Полины. Все егеря убиты.

Наполеон побледнел.

— Это сделал Кадрус, — продолжал Фуше. — Никогда прежде он не позволял себе такой дерзости.

— Но герцогиня, герцогиня?! — вскрикнул император.

— Государь, я послал в замок курьера.

В эту минуту во двор дворца прискакал лакей в ливрее герцогини де Бланжини и подал камергеру конверт, который тот передал императору. Наполеон распечатал конверт и прочел:

«Государь, вчера, отправляясь в Фонтенбло по приглашению императрицы, я была захвачена «кротами». Ваши егеря проявили чудеса храбрости, но они все погибли. Граф де Барадер вел себя, как герой, я обязана ему вечной признательностью. Со мной же, государь, Кадрус, этот господин больших дорог, обошелся очень великодушно, он отнял у меня бриллианты, но обращался уважительно. Меня отвезли домой в чужой карете, я цела и невредима.

Благоволите, государь, успокоить ее величество императрицу и сказать, что если разбойники отняли у меня мои вещи, то оставили сердце, чтобы оно продолжало любить вас обоих и оставаться Вашей преданной и верноподданной герцогиней де Бланжини».

Император, прочтя письмо, сложил его и отдал камергеру, сказав:

— К императрице. Пусть сейчас же к нам пригласят герцогиню де Бланжини, она найдет нас за завтраком, на охоте, в десять часов. Поедемте, господа.

Охота направилась к лесу. Император и Савари тихо переговаривались. Наполеон казался раздраженным. Презренный разбойник оскорбил его родственницу! Что скажет Европа? Что намалюют английские карикатуристы? Император обвинял всех: Савари, Фуше, полицию, Барадера, армию. Он был смертельно оскорблен. Савари выдержал бурю. Время от времени среди всеобщей пальбы стрелял император, но он не попал в дичь и снова начал ругаться.

Настало время завтрака. Герцогиня не приезжала. Раздражение Наполеона усиливалось. Наконец, появилась императрица и вместе с ней герцогиня де Бланжини. Она улыбнулась и подошла поклониться императору, который поцеловал ее в лоб.

— Ну, герцогиня, — спросил он ее, — как произошло это гнусное дело? Не прав ли я был, когда не хотел назначать капитаном вашей охраны графа де Барадера? Этот старый дуралей…

— Государь! — с жаром перебила молодая женщина. — Уважайте его память, заклинаю вас. Господа, — обратилась она к придворным, — я знаю, что господин де Барадер не пользовался всеобщей любовью. Наверняка захотят очернить его память, а я торжественно заявляю, что он поступил геройски.

Императору хотелось бы побыстрей закончить этот разговор, но при словах герцогини вся свита окружила ее, и Наполеон промолчал. Тогда молодая женщина рассказала о ночном происшествии, пропустив некоторые подробности и восхваляя Кадруса и Барадера. Закончила она так:

— С позволения его величества (она очень хорошо обошлась без этого позволения) я рассказала вам это, господа, чтобы сдержать клятву. Я поклялась графу де Барадеру засвидетельствовать, что он поступил как настоящий дворянин. Кадрусу я обещала засвидетельствовать, что он выказал изысканную вежливость.

Повелительным и грациозным движением руки она удалила своих слушателей. Император предложил герцогине руку.

За десертом явился Фуше. Он подал императору какую-то бумагу. Наполеон прочел и с досадой сказал своему министру:

— Все бумаги на свете не стоят головы этого негодяя.

Потом он встал. Охота продолжилась. После завтрака должны были охотиться на косуль. Поехали верхом. Принцесса, видя, что император не в духе, предложила некоторым дамам и кавалерам отправиться на то место, где она попала в руки разбойников. Все с восторгом согласились. Тридцать или сорок человек отделились от императорской свиты. Среди них находились Фоконьяк, по-прежнему благосклонно принимаемый герцогиней, и Каза-Веккиа, которого она встретила с приветливой улыбкой. Оба ехали возле нее, и она рассказывала им о вчерашнем происшествии.

Фуше, также желавший расспросить молодую женщину, подъехал к ней.

— Этот черт Кадрус по-прежнему беспокоит вашу светлость, — сказал Фоконьяк. — Этот негодяй все время от нас ускользает.

— Однако он все же попадется, — ответил Фуше, принужденно смеясь. — Его величество хочет покончить с этим негодяем. Его голова будет оценена и…

— Да-да, — перебил маркиз. — Надежда на большую награду… я понимаю. Но эту голову надо знать в лицо. Кто знает, главарь «кротов» молод или стар? Говоря откровенно, господин министр, этот способ не кажется мне действенным.

— Это мы еще увидим…

— Есть и другие средства, — продолжал Фоконьяк, — мышеловки и тому подобное. Но как расставить капканы такой хитрой лисице?

Фуше не ответил. Фоконьяк продолжал, как бы размышляя вслух, но так громко, чтобы его могли слышать:

— Если не некий оригинальный способ, то вряд ли я получу полковничьи эполеты, которые должны стать наградой за поимку Кадруса. Что вы думаете об этом, кавалер? — обратился он к Жоржу.

— Я думаю, что с вожаком «кротов» нельзя действовать как с обыкновенным человеком.

— Вы правы, — сказала герцогиня. — Этот Кадрус — человек необычный, я его не видела, но догадываюсь.

— А почему вы не попросили его показать вам свое лицо, герцогиня? Он, может быть, и согласился бы.

— Полноте, — сказал Фоконьяк.

— Это нелепость! — закричали все.

— Неужели вы считаете его сумасшедшим?

— Таким дураком?

Министр полиции ничего не ответил, он, по-видимому, размышлял.

— Я все-таки утверждаю, что Кадрус — человек необыкновенный, — продолжал Жорж, — и с ним следует действовать другими методами. Я думаю, что, если бы герцогиня просила его открыться ей, он бы это сделал.

— Любезный кавалер, — сказал Фоконьяк, — я спрашиваю себя, не лишились ли вы рассудка. Я поставил бы тысячу луидоров, — лукаво прибавил гасконец, — что если бы он и узнал о желании герцогини, то не исполнил бы его. Хотите пари? — обернулся он к Фуше. — Я ставлю тысячу ливров, что этот разбойник не покажется.

— Я принимаю пари, — ответил Жорж, весело ударив по руке маркиза де Фоконьяка. — Тысячу луидоров, что этот негодяй осмелится, с условием, что герцогиня громко и несколько раз выразит свое желание и что каждый из нас разнесет эту весть. Этот молодчик должен узнать, чего от него хотят. Но прежде я прошу позволения герцогини де Бланжини.

— Согласна! — сказала она.

— Вы поучаствуете в моем пари на равных? — спросил Фоконьяк Фуше.

Глаза всех устремились на министра полиции, который произнес:

— Я согласен, маркиз, и очень боюсь, что кавалер де Каза-Веккиа проиграет свои деньги…

Когда доехали до того места, где накануне случилось страшное происшествие, герцогиня стала рассказывать о нем с мельчайшими подробностями. Фуше слушал ее с лукавым вниманием.

Герцогиня, едва оправившаяся от волнения прошлого вечера, выразила желание вернуться в свой замок. Все разъехались. На обратном пути Фуше вдруг сказал Жоржу и Фоконьяку:

— Я очень вам благодарен господа, за вашу свежую мысль.

— Вы очень добры, ваша светлость, — ответил Фоконьяк, а сам между тем думал: «Что за свежая мысль, черт побери?»

— Нет, право, — заявил министр, — я искренно считаю, что это единственный способ.

— Я в этом убежден, — ответил гасконец, поклонившись и поглаживая рукоятку своего ножа.

Кадрус не произнес ни слова. Он наблюдал.

— Да, — продолжал Фуше, — главарь «кротов» — человек необыкновенный… Разбойник-рыцарь. Но у него должны быть слабые стороны. Очевидно, это роль, которую он себе предназначил. Впрочем, людей его натуры всегда губит необузданное самолюбие. Если Кадрус узнает о вашем пари, господа, то при всей его отваге он вполне может показаться.

— Именно так мы и считаем, — ответил маркиз с невозмутимой самоуверенностью.

— Повторяю, это очень изощренный способ, — сказал министр. — Подав мне эту мысль, вы сделали шаг к полковничьему чину — цели вашего благородного честолюбия. Его величество сумеет вознаградить тех, кто схватит этого опасного разбойника и уничтожит его шайку. Если Кадрус ответит на брошенный ему вызов, он погиб: мы узнаем его внешность, рост и возраст. Этого будет достаточно для сыщиков, чтобы напасть на его след, где бы он ни скрывался.

В эту минуту всадники достигли ворот фонтенблоского парка. Тут министр расстался с Фоконьяком и Жоржем, которые сказали ему:

— Будьте так добры, напомните о нас его величеству, если нам посчастливится схватить Кадруса.

Через несколько минут, когда министр скрылся из виду, Фоконьяк вскрикнул:

— Хорош он со своими сыщиками! Неужели ты действительно хочешь нанести визит герцогине? — обратился он к Жоржу.

— Увидим, — резко ответил молодой человек.

А Фуше, проезжая по аллеям парка, думал: «Я немедленно должен сменить агентов, наблюдающих за этими Фоконьяком и Каза-Веккиа».

В голову этого хитреца начали закрадываться сомнения.

 

Глава XXVIII

ПОЯВЛЕНИЕ

Герцогиня лежала ночью в спальне своего замка. Она велела приподнять занавес и смотрела на окрестности, освещенные луной.

Герцогиня мечтала о Кадрусе. Ее большие глаза сверкали лихорадочным блеском. Она была взволнована. Время от времени она шептала фразы, странно звучавшие в устах такой гордой женщины.

— Какой необыкновенный человек! Какой замечательный… Ах! Если бы он, вместо того чтобы предаваться злу…

Затерявшись в лабиринте своих мыслей, молодая женщина на минуту закрыла глаза. Когда она их открыла, перед ней стоял Кадрус. Как он мог пробраться сюда, если окно оставалось закрытым, а во всех соседних комнатах находились ее слуги?

Молодая женщина не шевелилась, даже не помышляя звать на помощь.

— Вы желали видеть меня, герцогиня, — сказал ей Кадрус, — я явился к вам и пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить за доброе мнение обо мне.

Герцогиня была так поражена его появлением, что лишилась дара речи. Она пристально смотрела на Жоржа.

— Как?! — сказала она наконец. — Вы здесь?

— Вы сами этого хотели, — ответил Жорж.

— Признаюсь, да, — произнесла она. — Но кто мог так быстро передать вам мою досужую болтовню?

— Я уже имел честь говорить вам, герцогиня, что моя полиция не так многочисленна, как та, которою располагает император, но она гораздо действеннее, в особенности тогда, когда дело касается слуха.

— Все это очень странно, — прошептала герцогиня. — Знаете ли вы, что играете в опасную игру, — прибавила она, — потому что…

— Я играю только наверняка, — ответил Жорж, слыша, что молодая женщина умолкла.

— Как это? — спросила герцогиня.

— Если я правильно вас понял, вы хотели сказать, что можете позвать своих слуг.

— Да. Стоит мне позвонить, как сбежится куча народу. Но я вас сама позвала, так что не хочу выдавать.

— Герцогиня, можете звонить. Никто не придет.

— О, это уже слишком! — рассерженно произнесла молодая женщина, протянув руку к колокольчику, и громко позвонила.

В замке зашевелились, в соседних комнатах послышались шаги.

— Ну что? — спросила герцогиня.

Молодая женщина уже раскаивалась в своем минутном порыве.

— Идут, — продолжала она, встревожившись. — Если вас застанут здесь, ваша голова…

В эту минуту дверь комнаты открылась, и на пороге появился человек. На нем была маска и костюм «кротов».

— Вы звали, предводитель? — спросил разбойник.

— Да, я хотел узнать, все ли мои приказания исполнены? — спросил Кадрус.

— Все.

— Итак, новая охрана, приданная герцогине…

— Храпит.

— А прислуга?

— Прислуга спит под столом на кухне.

— А горничные?

— Я не знаю… так как в этой комнате женщина… говорить ли…

— Говори, дурак!

— Горничные спят на сеновале.

— На сеновале?

— Да, с конюхами.

— Этот человек лжет! — пылко воскликнула оскорбленная герцогиня. — Это невозможно… Где же моя камеристка? Что же делает мой управляющий?

— Первая заснула над своими четками, читая любовную записку от молодого аббата, — ответил «крот», — второй сидит, опустив отяжелевшую голову на счетную книгу.

— Хорошо, — сказал Кадрус, который движением руки отпустил своего подчиненного и повернулся к герцогине, совершенно раздавленной тем, что случилось.

— Я уже имел честь говорить вам, герцогиня, — продолжил молодой человек, — что когда Кадрус начинает партию, то всегда играет наверняка. Я хотел поговорить с вами и вернуть ваши драгоценности. Вот они.

Молодая женщина слегка вскрикнула от удивления.

— Зачем вы мне их возвращаете? — спросила она.

— Оттого, что я сожалею, что отнял их у вас. Я отдал своим подчиненным часть их добычи и с извинениями принес сюда ваши бриллианты.

— Откуда у вас это раскаяние?

— От уважения к вам, от великодушия, с каким вы меня защищали. Отныне я буду обращаться с вами с глубочайшим почтением и искренней признательностью. Я восторгаюсь вами, герцогиня.

— И вы мне это доказали, — произнесла она. — Я не оскорблю вас отказом. Я принимаю ваше расположение.

— Я осмелюсь даже просить вас принять небольшое кольцо, ценное тем, что оно лежало на Гробе Господнем. Я хочу попросить вас носить его в знак того, что вы простили мне нападение, когда я еще не мог оценить вас по достоинству.

Жорж показал простое кольцо, похожее на стеклянное. Герцогиня колебалась. Потом, видя, что он глубоко уязвлен ее нерешимостью, она ответила:

— Я принимаю его.

— И будете носить?

— Непременно стану надевать. Этот перстень будет напоминать мне о вас и о ваших благородных поступках. Он также будет говорить вам, что у вас есть друг, который всегда будет готов ходатайствовать за вас перед его величеством.

Кадрус в знак благодарности поклонился герцогине, но ничего не ответил. Она продолжала:

— При нашей первой встрече я вам говорила, что император любит энергичных людей. Во главе ваших «подчиненных» из вас вышел бы прекрасный руководитель разведки. Услуги, которые вы можете оказать, заставили бы всех забыть вашу прежнюю жизнь. Чин капитана, полковника, может быть, генерала, покрыл бы все. Вы вернулись бы в свет, из которого, наверно, вас против вашей воли изгнала роковая судьба. И я имела бы право при всех протянуть вам руку, как делаю это теперь, благодаря вас за ваши поступки.

Говоря это, молодая женщина, очень взволнованная, подала руку Жоржу, который почтительно ее поцеловал.

Как ни стоек был Кадрус, слова герцогини произвели сильное впечатление на его суровую натуру. С трепетом в голосе он ответил:

— Благодарю, герцогиня, благодарю за добрые слова, но теперь они совершенно бесполезны для моей больной души. Слишком поздно. Будучи капитаном, полковником и даже генералом, я сохранил бы лютую ненависть к обществу, которое заставило меня отказаться от него. Такие сердца, как ваше, — редкость в наше время, когда вокруг себя видишь лишь раболепие, низость, лицемерный обман.

— О! — воскликнула герцогиня.

— Да, — с жаром продолжал Жорж, — «кроты», возможно, — единственные воры, открыто совершающие преступления. Мы лучше мнимых честных людей, преследующих нас. Например, вы думаете, что окружены верными слугами, привязанными к вам. Встаньте. Я покажу вам то, чего никогда не видели сильные мира сего. Вы, так сказать, станете лицезреть самые гнусные деяния ваших якобы верных слуг.

Подчинившись воле Кадруса, молодая женщина повиновалась. Она, не вставая с постели, накинула на себя пеньюар, встала и тихо произнесла:

— Я готова.

Кадрус, взяв свечу, которую зажег у ночника в передней, предложил герцогине руку и сказал:

— Начнем с вашей камеристки.

— Мы ее разбудим, — с живостью возразила герцогиня.

— Не бойтесь, — ответил он. — У вас все спят и проснутся только в назначенный мной час. Снотворный порошок погрузил всех в сон.

Они вошли к камеристке. Та с письмом в руке сидела на кровати, прислонившись к изголовью, и тихо дремала.

— Прежде чем вы начнете анализировать человеческие тайны, — предупредил Кадрус, — я вам советую хорошенько подумать. У вас сердце разорвется. Итак?

— Я желаю все видеть, — с решимостью ответила герцогиня.

— Хорошо!

Жорж взял из рук камеристки письмо, над которым она заснула.

— Прочтите, — сказал он.

Принцесса колебалась.

— О! Герцогиня, — сказал Жорж, — надо отбросить всякую щепетильность, если вы хотите, чтобы сей опыт был вам полезен. Это письмо, возможно, поможет вам простить ее, поскольку она поступила так, как на ее месте поступила бы любая девушка. Судебный следователь просто отправил бы ее в тюрьму, вы же сжалитесь над ней. Читайте.

Герцогиня прочла следующее:

«Милая Жюльетта!

После нашего разговора прошлой ночью я отыскал, куда можно выгодно поместить твои пятьдесят тысяч.

Когда твоя дура-принцесса поедет чваниться во дворец, я, как обычно, войду в замок через маленькую дверь.

Я расскажу тебе, как выгодно мне удалось сбыть два перстня и ожерелье. Их исчезновение очень хорошо совпадает с похищением камушков Кадрусом, так что подозрений не последует.

Еще немного, душечка моя, и мы будем жить в богатстве, не подчиняясь капризам твоей ханжи. Для этого надо как можно больше обирать портних, модисток…»

— О! — сказала пораженная герцогиня. — Вот это сирота! А я спасла ее от нищеты после смерти ее отца!

— А давно это было? — спросил Жорж.

— Всего два года назад, — ответила молодая женщина.

— А она уже отложила пятьдесят тысяч.

— О! Я надеюсь, — с живостью продолжала герцогиня, — что эта несчастная, которой я так чистосердечно протянула руку, составляет исключение. Другие мои служанки…

— Продолжим нашу прогулку, — перебил Жорж, который провел герцогиню в людские и показал почти всех слуг, спавших отчасти от снотворного порошка, а частью от вина. — А ваши другие служанки, — безжалостно продолжал Жорж, — сами знаете где — они на сеновале с конюхами.

При этих словах герцогиня не могла не покраснеть.

— Прошу прощения, — сурово сказал Кадрус, — но, чтобы знать правду, стыдливость неуместна.

Он прямо подошел к вещам горничных и спросил:

— Чьи это юбки, кружева, воротнички?

Принцесса узнавала свои вещи.

— Уйдемте, — бросила она с отвращением, — с меня хватит. Проводите меня в мою комнату.

— Нет, — ответил Кадрус, — я хочу вам показать главаря этой разбойничьей шайки. Я хочу вам показать, что вы у себя в меньшей безопасности, чем среди «кротов».

Взяв молодую женщину за руку, он почти силой повел ее наверх. Он вел ее к управляющему. Но вдруг возникло затруднение. Тот запер дверь изнутри. Если он спал, то, вероятно, заснул за работой, поскольку у него горел свет. Кадрус тихонько свистнул. Тотчас появился его человек.

— Отопри эту дверь, — приказал Кадрус.

Человек одним движением открыл ее.

— Больше ничего? — спросил «крот» своего вожака.

— Ничего, — ответил Кадрус.

«Крот» ушел. Герцогиня вместе с Кадрусом вошла к своему управляющему. Тот заснул над отчетами. На его письменном столе лежали две стопки фактур. На первой было написано: «Счета Н.», на второй — «Счета М.»

— Это значит, — сказал Кадрус, — счета настоящие и счета мнимые.

Принцесса не верила своим глазам.

— Это же очень просто, — объяснил атаман «кротов». — Когда этот бездельник что-нибудь для вас покупает, он приказывает поставщикам прилагать два счета, один с настоящей ценой для него, другой с «прибавкой» для вас. Хотите знать, что украл у вас этот честный вор, который не боится ни суда, ни виселицы, и осудил бы меня, будь он присяжным?

— Хочу.

— Сколько он мог иметь, когда поступил к вам?

— Точно не знаю, — ответила молодая женщина. — Откуда у него взяться богатству? У него было, возможно, тысяч пятьдесят.

— Ну, вы сейчас увидите.

Кадрус вынул из ящика стола книгу и указал на запись:

В банке у братьев Л. 50 000 ф.

* * * Р. 286 000 ф.

У него же 24 000 ф.

________________

Всего 360 000 ф.

— Для человека, — иронически подытожил Кадрус, — который, как я, не рыскает по большим дорогам и, следовательно, не подвергается никакой опасности, — это своего рода мастерство.

Сжалившись над молодой женщиной, вздымавшаяся грудь которой выдавала ее волнение и гнев, Кадрус прибавил:

— Вернитесь к себе в комнату, герцогиня. Я был жесток, первый урок оказался слишком суровым. Я раскаиваюсь.

— Да, вернемся! — вскрикнула молодая женщина, судорожно сжимая руку Жоржа. — Для первого раза более чем достаточно!

— Вернемся, — повторил Кадрус, улыбаясь. — Неужели вы чувствуете себя в большей безопасности с вожаком «кротов», чем среди низких мошенников, окружающих вас?

— Да, — откровенно призналась герцогиня.

Торопливо идя по коридорам, она восклицала:

— О, эти люди! Завтра же выгоню всех вон!

— Напрасно, герцогиня. Новые слуги, которых вы себе наберете, возможно, станут вести себя еще хуже. Уж лучше иметь дело с людьми, пороки которых знаешь.

— Вы правы. Боже, как вы меня огорчили! Муж мой в отъезде… Впрочем, он слишком стар. Я в отчаянии, я боюсь… Где найти надежного человека, кому довериться, с кем поговорить?

Молодая женщина остановилась, побледнела, оставила руку Кадруса и, сев на кровать, спрятала голову под изголовьем. Потом вдруг она приподнялась и сказала:

— Господин Кадрус, снимите эту маску. Я хочу видеть ваше лицо. Мне хочется посмотреть на человека, которого я стала уважать.

— Вы этого хотите, герцогиня? — ответил молодой человек. — Хорошо.

Кадрус открыл свое благородное бледное лицо.

— Кавалер де Каза-Веккиа! — вскрикнула принцесса. — О, я это подозревала!

— Да, герцогиня. Кавалер де Каза-Веккиа! Кадрус!.. Один и тот же человек. Теперь моя жизнь в ваших руках. Впрочем, вы видите, как я каждый день ей рискую.

При этих словах большие черные глаза герцогини устремились на Жоржа. Они как будто поняли друг друга.

Вдруг раздался странный свист. Кадрус вздрогнул.

— Скоро все в замке проснутся, — сказал он. — Я должен вас оставить. Прощайте, герцогиня!

— Прощайте, кавалер, — ответила принцесса, более взволнованная, чем ей хотелось бы показать. — Прощайте! В случае надобности полагайтесь на меня.

Она протянула руку Кадрусу, который тихо пожал ее, надел маску и ушел. Герцогиня встала у окна и в лунном свете вдруг заметила приближавшихся жандармов. Она посмотрела туда, где стоял Кадрус, но он и его «кроты» исчезли, как по волшебству. Не было ни шума, ни следов. Жандармы напрасно усердствовали.

 

Глава XXIX

БЕЛКА

Через некоторое время маркиз Фоконьяк встречал кавалера де Каза-Веккиа с лионского дилижанса. Говорили, что он приехал из Парижа, где провел несколько дней.

Когда они убедились, что у дверей никто не подслушивает, Жорж и Фоконьяк сели у камина. Кадрус принялся смотреть на пламя. Фоконьяк, такой говорливый на публике, молчал, видя вожака «кротов», погруженного в мрачные размышления.

— Ты вечно затеваешь рискованные предприятия! — сказал вдруг Кадрус, как бы отвечая на немой вопрос друга. — Я всегда это говорил. Еще немного, и дело бы провалилось.

— Какое дело? — спросил гасконец, слегка побледнев от свирепого взгляда своего вожака.

— Еще чуть-чуть, и вся лионская почта, которая везла собранные подати, ускользнула бы у нас из-под носа.

— Я это знаю, — ответил Фоконьяк. — Я также знаю, что дело вам удалось. Сегодня вечером я был у императрицы, где только и говорили, что об этом новом подвиге «кротов». Император взбешен. Захватить казенные деньги! Это все равно, так сказать, что захватить его самого. Досталось и Савари, и Фуше, и Франции — всем.

— А! Ты был во дворце? — небрежно спросил Жорж, не обращая внимания на слова помощника. — Ты, быть может, играл?

— Да… и с таким везением, что я изо всех сил пытался изменить его и не мог. Я передал свое место одному молодому человеку, карманы которого набиты не очень туго, как я думаю. Молодой человек взял мои карты, но везение продолжалось. Представь себе, как этот бедняга в своей признательности пришел предлагать мне выигранные им деньги. Обернувшись, я увидел позади себя герцогиню де Бланжини. Уж не знаю, о чем вы говорили в ту памятную ночь, когда ты вернул ей драгоценности, верно только то, что эта милая принцесса чрезвычайно интересуется твоей особой. Уж не…

— Ты, кажется, становишься идиотом, — сказал Кадрус, пожимая плечами. — Кого ты заставишь поверить, что такая очаровательная женщина, знатная принцесса согласится полюбить Кадруса? И я говорил тебе, что и Кадрус также полюбит только ту женщину, которая станет любить его самого под его настоящим именем.

— Но герцогиня сегодня осведомлялась о тебе как-то странно, да и на меня она смотрела не так, как обычно. Я не знаю, что между вами произошло, но, если она знает, что Каза-Веккиа и Кадрус — один и тот же человек, я этому не удивляюсь. А вот если она полюбит Каза-Веккиа, зная, что он Кадрус, полюбишь ли ты ее?

— Повторяю тебе, нет. У этой женщины подобное чувство может быть минутным увлечением, безумием, капризом. Мне нужна не такая любовь.

— Каприз это или безумие, как ты говоришь, а все-таки бедная женщина будет страдать, почему же не утешить ее хотя бы из человеколюбия?

— Что же тебе самому не попробовать? — сказал Жорж, смеясь.

— Ты надо мной насмехаешься, не так ли? — ответил Фоконьяк, очевидно, оскорбившись. — Не потому ли, что моя угловатая фигура не столь изящна, как твоя? Говори что хочешь, а твой друг Алкивиад еще не намерен отказываться от своих притязаний на прекрасный пол. Ты уже насмехался надо мной, когда я говорил о своей симпатии Мари, племяннице этого старого бегемота Гильбоа. Так вот, я люблю эту очаровательную девушку и женюсь на ней!

— Ты это серьезно? — спросил Кадрус, расхохотавшись.

— Совершенно серьезно, — подтвердил гасконец с величайшим хладнокровием. — И она тоже меня полюбит, вот увидишь! Или, по крайней мере, если не увидишь, то будешь свидетелем ее страданий, если я когда-нибудь брошу ее.

— Ее страданий!.. Она будет сожалеть разве что о том, что вышла за такого разбойника, как ты.

— Увидишь, увидишь! — утверждал Фоконьяк.

— Пусть так, спорить не стану, — сказал Жорж. — Но твоя инфанта — бесприданница, у нее нет никакого состояния.

— Знаю. Вот почему я намерен заставить добрейшего дядю и опекуна дать мне миллион.

— Миллион!.. Миллион в приданое племяннице, у которой нет никакого состояния! Ты просто сошел с ума, любезный друг, — удивился Кадрус.

— Вовсе нет. Этот Гильбоа со своим управляющим крайне подозрительно себя ведут. Прошлое этих людей определяет их будущее. Они что-то скрывают. Мои предчувствия меня никогда не обманывают. Вот почему я прикажу внимательно следить за Гильбоа и его управляющим. Белка ни на минуту не теряет из вида замок, сам черт ничего не скроет от этого хитреца. Слушай, — вдруг сказал Фоконьяк, — вроде бы к нам постучались. Должно быть, это он пришел со своим докладом. Так поздно! Должно быть, случилось что-то очень важное.

— Как! — сказал Жорж. — Белка! Здесь… как же он вошел?

— Нет ничего проще. Позади конюшни гостиницы есть невысокая крыша, вскарабкавшись на нее, легко добраться до слухового окна, а потом по коридорам он может приходить ко мне незамеченным.

— Отопри, — приказал Кадрус.

Фоконьяк подошел к двери и впустил Белку. Почтительно улыбаясь, он подошел к своим начальникам и поклонился.

— А, это ты! — благосклонно произнес вожак «кротов». — Всегда деятельный, всегда верный. Мне хотелось бы вознаградить тебя по заслугам, мой милый. Скажи мне, если когда-нибудь бродяжническая жизнь, которую ты ведешь с нами, опротивеет тебе, если когда-нибудь ты захочешь остепениться, жениться, мало ли еще что. Тебе стоит только мне сказать. Покровительство Кадруса не оставит тебя, а ты знаешь, чего стоит это покровительство.

— Чтобы я бросил «кротов»! — сказал молодой человек. — Оставить человека, без которого умер бы от голода в грязной луже! Никогда!

— Это хорошо, — ответил Жорж. — Ты, возможно, единственный пример благодарности, который мне случилось встретить в жизни. Но и я также не останусь неблагодарен. Теперь скажи мне, мой милый, зачем ты пришел сюда?

— А вот, — просто ответил Белка, — помощник ваш — он указал на Фоконьяка, — приказал мне день и ночь наблюдать за Магдаленским замком. Я сегодня присел на своем месте, на толстой ветви одной из лип близ двора, и оттуда заметил Гильбоа и его управляющего, осторожно запиравших двери, которые соединяли флигель, занимаемый прислугой, с остальным замком. До сих пор такие предосторожности не казались мне подозрительными. Но вот неизвестно откуда в замок явился гость. Его ждали, потому что Шардон провел его в большую гостиную. Но страннее всего то, что управляющий встретил другого гостя, потом третьего, потом множество других. Пришло больше дюжины. Ничего не было бы удивительного в том, что Гильбоа принимал гостей, давал бал. Но для чего же он удалил всю прислугу? Это меня подстегнуло. Я слез с дерева. Потом я пошел отыскать водосточную трубу. По этой трубе я вскарабкался на крышу, а на крыше есть окно, через которое я мог влезть на чердак, а оттуда спуститься по большой лестнице и слушать у дверей гостиной. Но подглядывать в щелку казалось слишком рискованным. Вы знаете широкие каминные трубы Магдаленского замка? Я спустился по одной из них до самого камина и прислушался. Через эту трубу я слышал разговор в гостиной. Я слушал, но ничего не мог понять. Вот что я услышал. Они говорили о каких-то суммах, которые должны были получить неизвестно откуда. Кажется, французский король, находящийся в Англии, присылал им эти деньги. Французский король, находящийся в Англии! Разумеется, я не понимал, что это значит. Потом они всё твердили: «Мсье должен приехать…», «Мсье приедет с островов…», «Мсье этого хочет…», «Мсье этого не хочет…» Я ничего не понимал.

— Мы знаем, о ком они говорили, — сказали Кадрус и его помощник. — Мы воспользуемся тем, что ты нам рассказал. Продолжай.

— Говорили они о корабле, тиране и о разных разностях, а потом назначили, в какой день им собраться. После долгих споров решили собраться послезавтра в той же гостиной в тот же час. А потом разошлись. Я тут же поспешил сюда.

— Как всегда, — сказал Кадрус, — ты великолепно выполнил свое поручение. Я тобой доволен. Вот, выпей за здоровье своего предводителя и друга.

Кадрус подал Белке кошелек с золотом. Тот растрогался, довольный похвалой и щедростью Жоржа.

— Теперь ты должен идти, — сказал Кадрус, — я хочу, чтобы ты отдохнул. Ты мне скоро понадобишься. Ступай…

— Ну! — вскрикнул Фоконьяк, как только молодой человек ушел. — Что я тебе говорил? У этого Гильбоа на совести много чего. Он не может отказать мне в руке своей племянницы. Он должен дать ей в приданое миллион.

Жорж не ответил, погруженный в размышления.

— О чем ты думаешь? — продолжал Фоконьяк. — О приданом или о тех деньгах, которые герцог Артуа должен прислать заговорщикам?

— Может быть, и о них, — ответил Кадрус. — Во всяком случае, мы должны послезавтра присутствовать на этом собрании.

— Я понял, — ответил Фоконьяк, возвращаясь в свою комнату.

Как ему казалось, был неподходящий момент для того, чтобы расспрашивать вожака «кротов» о его планах.

 

Глава XXX

ЗАГОВОРЩИКИ

В день и час, названные Белкой, «кроты» окружили Магдаленский замок. Кадрус и его помощник засели в большом камине гостиной Гильбоа. Белка показал им, как туда попасть. Сам же он остался на крыше, чтобы в случае опасности поднять тревогу.

Жорж и Фоконьяк терпеливо ждали. Они слышали шаги в коридоре, но ничто не указывало на то, что здесь готовились к приходу гостей.

— Уж не ошибся ли Белка? — шепнул нетерпеливый Фоконьяк на ухо Кадрусу.

— Не думаю, — ответил тот.

— А если они изменили день и час? — опять спросил Фоконьяк.

— Молчи, — приказал Кадрус, — молчи и слушай. Идут.

Действительно, в эту минуту дверь приоткрылась и они увидели тонкую полоску света. Вошедший человек направился прямо к камину.

Оба «крота» подумали, что ему приказано развести в камине огонь. Они на всякий случай тихонько вынули свои ножи. Но вошедший лишь зажег свечи и поставил подсвечники на стол.

— Это Шардон, — прошептал Фоконьяк.

Следя за всеми движениями управляющего, Фоконьяк говорил:

— Вот он ставит кресла вокруг стола. Одно. Два. Три… Тринадцать, — заключил гасконец, — несчастливое число, мой милый. Наверное, заговор не удастся. И в нем участвует этот гнусный Шардон! Ну, если среди этих тринадцати найдется Иуда, то, наверное, это будет он, а возможно, и бездельник Гильбоа.

Дверь гостиной распахнулась, и появился хозяин дома в сопровождении одного пожилого дворянина. Это был маркиз де Глатиньи. Вскоре пришли еще три человека, известные своими роялистскими взглядами.

— Все родовитые дворяне, — продолжал шептать болтливый Фоконьяк. — Мне так хочется показаться им. Я ведь тоже маркиз. Вот входят еще. Двенадцать! Но для кого же тринадцатое кресло? Уж не для этого ли гнусного Шардона?

Фоконьяк говорил правду: двенадцать человек, верных Бурбонам, собрались в гостиной Гильбоа. Тринадцатое кресло пустовало.

Кадрусу также хотелось все видеть и слышать, и он провертел дырочку в камине.

— Не правда ли, — шепнул ему Фоконьяк, — они вовсе не так грозны, как кажется? Надо надеяться, что их слова будут интереснее их самих. Вот Гильбоа откашливается, должно быть, как хозяин он будет говорить первым. Послушаем…

Однако заслонка не позволяла «кротам» расслышать речь Гильбоа. Они несколько раз уловили слова: корсиканец, тиран, слышали, как он говорил о законном короле, брате его величества, потом узнали, что речь шла о том, чтобы захватить императора. Оказывается, знаменитое кресло предназначалось брату короля, который должен был приехать, но почему-то отсутствовал. Кадрус и его помощник узнали цель собравшихся, но что же они решат? К счастью, маркиз де Глатиньи ответил на этот вопрос своим громким голосом.

— Господа, — начал пожилой дворянин, — мне кажется, время слов прошло. Оставим их нашим противникам. Бонапарт — надо отдать ему должное — тоже такого мнения. Он не любит ни фраз, ни фразеров. Последуем же его примеру и перейдем прямо к делу.

Эти слова были встречены возгласами одобрения.

— Господа, — продолжал маркиз, — предложение барона де Гильбоа нелепо и фантастично. Как! Завлечь Бонапарта в засаду! Увезти его в Англию! Эта просто глупость! Пуля — вот настоящий способ. Кинжал в крепкой руке — вот другой способ!

Воцарилось молчание. Очевидно, эти способы не нравились благородному собранию.

— Я вас понимаю, — произнес маркиз. — Вы считаете это убийством! Ну, да! В чем же дело? Разве вы забыли смерть герцога Энгиенского? А я не забыл! Долг платежом красен.

Все заговорщики опасливо переглянулись.

— Повторяю, — начал он, — все надо закончить одним ударом. Мертвецы с того света не возвращаются, а из Англии вернуться можно. Когда вернешься во Францию, вспомнишь всех, кто тебя оттуда выслал, и без колебаний велишь отрубить им головы.

— Это уже интересно, — шепнул Фоконьяк. — Если тебе когда-нибудь понадобится помощник, любезный Жорж, советую тебе обратиться к этому маркизу. Однако посмотрим, что ответят другие.

— Этот способ превосходит размеры полученных мной полномочий! — воскликнул Гильбоа. — Его величество решится на все, чтобы возвратить трон своих отцов, но на преступление… Убийства всегда порождали мучеников. Тот, кто теперь против Наполеона, завтра перейдет на сторону его наследника.

Наконец, он предложил обратиться к Людовику XVIII. Старая роялистская партия одобрила это единогласно. Тотчас решили написать королю. Но тут возникло затруднение. Кто напишет письмо? Предложили Гильбоа.

— Слишком большой риск! — вскрикнул он. — И потом я не такого знатного происхождения, как вы.

Но старый мошенник выкрутился. Он позвонил. Появился Шардон.

— Садись, — велел ему Гильбоа, — и напиши, что я тебе продиктую.

Управляющий повиновался. Когда письмо было написано, возникла еще одна трудность.

— Какому надежному человеку мы поручим доставить письмо?

— У меня есть такой человек, — ответил Гильбоа. Это часто служивший мне доверенный курьер.

— Но как же его величество король Людовик Восемнадцатый узнает, что это письмо от нас, если оно будет без подписи?

— У меня есть надежный способ убедить короля, — опять ответил владелец Магдаленского замка. — Я часто переписываюсь с его величеством. Вот этот перстень служит мне вместо подписи. Когда король увидит его в руках нашего курьера, он поверит и передаст нам свои приказания.

В эту минуту Фоконьяк, забыв свой высокий рост, ударился головой об очажный колпак. Полусгнивший складной стул затрещал под тяжестью гасконца. Заговорщики задрожали с головы до ног, но никто не смел даже пошевельнуться. Глаза всех устремились на камин. Кадрус и его помощник воспользовались минутой всеобщего замешательства, чтобы вскарабкаться по трубе на крышу. Между тем маркиз де Глатиньи, бросился к камину. Опомнившись от оцепенения, все ринулись за ним и увидели в глубине камина два складных стула, покрытых пылью. Гильбоа сказал, что лежавшие в камине стулья выносили на улицу в теплую погоду, когда он читал в парке.

— Толстый слой пыли, — заверил он, — доказывает, что ими долго не пользовались.

Таким убедительным доводам никто не мог возразить. Однако все стали просить побыстрей закончить собрание. Письмо запечатали, потом отдали вместе с перстнем старому слуге барона. Затем роялисты простились с Гильбоа, который шипел сквозь зубы:

— Эти трусы готовы все сделать для своего короля с условием, чтобы не рисковать ни шкурой, ни состоянием.

Через несколько минут на улице раздался цокот копыт. Это курьер скакал во весь опор со своим трудным поручением.

Жорж и Фоконьяк спустились с крыши. Они видели, как заговорщики один за одним исчезали в лесу, не подозревая, что за ними наблюдали «кроты», скрывавшиеся за каждым деревом. Один знак — и вся шайка рассеялась, направляясь к перекрестку под названием Тулузский Крест. Там должен был проехать курьер.

Через полчаса беднягу схватили, обыскали, связали, взвалили на лошадь и перевезли в гроты, находящиеся в окрестностях Франшара. Там его развязали и заставили во всем признаться, после чего успокоили, обещая сохранить ему жизнь, посулили десять тысяч франков, если он будет хранить язык за зубами. Ему предстояло оставаться в плену несколько дней — нужно было время, чтобы сделать перстень, похожий на тот, что он вез. Затем его освободят и даже попросят продолжить свой путь, придумав благовидный предлог для оправдания своей задержки.

 

Глава XXXI

СВАТОВСТВО

Через несколько дней после этого кавалер де Каза-Веккиа и его друг маркиз де Фоконьяк направлялись к Магдаленскому замку. Их изящные наряды показывали, что им предстоит важный визит.

Гильбоа был удивлен их неожиданным приездом, особенно после довольно колкого разговора с маркизом на последнем балу при дворе.

Фоконьяк, бесцеремонно сев в кресло, которое ему не предлагали, указал на другое своему другу-кавалеру и на третье — барону де Гильбоа.

— Садитесь, господа, — сказал он с надменным видом. — Мне, право, было бы жаль, если бы вы остались на ногах, тем более что разговор мой с бароном может быть продолжителен…

— Могу ли я узнать, господа, — произнес, наконец, Гильбоа, опомнившийся от изумления, взбешенный, но ошеломленный самоуверенностью маркиза, — что стало причиной посещения такого…

— Как же, любезнейший! — перебил Фоконьяк. — Нет ничего проще. Во-первых, удовольствие пожать руку человеку, с которым желаешь вступить в дружеские отношения.

— А мне кажется, — дерзко возразил Гильбоа, — что после нашего разговора на балу вам не следовало бы приезжать в Магдаленский замок.

С этими словами барон встал. Это значило, что он выпроваживал своих незваных гостей. Однако ни кавалер де Каза-Веккиа, ни маркиз не пошевелились. Фоконьяк плавным движением руки указал барону на кресло, с которого он встал, и с улыбкой пригласил:

— Садитесь же, любезный барон!

Гильбоа, пораженный такой дерзостью, взглянул на колокольчик, а Фоконьяк продолжал:

— Это бесполезно, любезный друг. Вы обязаны выслушать меня.

— Сделайте одолжение, объяснитесь.

— А я уверен, что вы уже поняли меня. Уверен, что нисколько вас не удивлю. Я скажу вам просто, с благородной откровенностью, приличной таким людям, как мы. Барон де Гильбоа, я имею честь просить у вас руки вашей племянницы.

— Для кавалера де Каза-Веккиа? — спросил барон, взглянув на Жоржа, который не мог не улыбнуться ошибке владельца Магдаленского замка.

Фоконьяк увидел эту улыбку и вспомнил шутки своего друга. Ему надо было на ком-нибудь выместить свою досаду, и он сказал:

— Кажется, я выразился довольно ясно. Неужели я должен повторять? Извольте. Я имею честь просить руки вашей племянницы.

Произнося эти слова, гасконец поклонился до земли.

— Для себя?! — вскрикнул Гильбоа.

— Для себя, — ответил Фоконьяк, лицо которого выражало такой сильный гнев, что барон не посмел сделать вид, что не понимает.

Поклонившись в свою очередь, барон ответил:

— Будьте уверены, что моя племянница и я очень признательны чести, которую вы оказываете нашему дому. Однако я замечу, что разница в летах между вами и моей племянницей кажется мне серьезным препятствием…

— Как? — перебил Фоконьяк. — Что вы говорите о летах, барон? Мне не хотелось бы вас оскорблять, но ведь вы старше меня.

— И что с того?

— Ведь вы сами думаете о союзе, в котором будет гораздо больше разницы в летах.

— Полноте! — возразил хозяин Магдаленского замка, который хотя и был уверен, что никто не знал о его видах на племянницу, не мог не покраснеть при мысли, что маркиз о них пронюхал.

— Как «полноте»? — сказал Фоконьяк. — Маркиз Алкивиад де Фоконьяк никогда не говорит того, в чем он не уверен.

— Я не знаю, на что вы намекаете, — продолжал Гильбоа, — но вы должны видеть в моих ответах колебание дяди, который печалится при мысли навсегда расстаться со своими питомицами. Но у меня нет другой воли, кроме воли их самих. Позвольте мне посоветоваться с ними.

После этой длинной фразы барон поклонился. Как все трусы, он думал выиграть время, чтобы расстроить все планы этого неожиданного жениха. Он ошибался, потому что Фоконьяк сказал с показным смирением:

— Это справедливо, любезный барон, ваше замечание так естественно, что с ним нельзя не согласиться, но смею надеяться, что у меня нет более ярого сторонника. Я уверен, что буду иметь успех, если вы станете так горячо ее уговаривать.

— О! — ответил Гильбоа, начинавший терять терпение. — Я буду также откровенен с вами, маркиз. Не ожидайте от меня ничего подобного. Не зная вашего состояния, я думаю, однако, что разница, должно быть, велика…

— Знаю, — перебил Фоконьяк. — Я знаю, что девица Мари де Гран-Прэ…

— Как?! — перебил в свою очередь Гильбоа маркиза, обрадовавшись, что речь идет не о миллионерше Жанне. — Как?! Вы просите руки Мари?

Восклицание барона обнаруживало такую искреннюю радость, что Жорж и Фоконьяк не могли не улыбнуться.

— Именно так, любезный барон, — сказал Фоконьяк, — желание мое состоит в том, чтобы сделаться супругом восхитительной Мари. Будьте ходатаем за меня перед этой очаровательной особой.

Нечего было сомневаться, речь шла о Мари. Какое это было счастье для Гильбоа! По крайней мере, он так думал. Освободиться от племянницы, которая своими советами, по всей вероятности, помогала Жанне противиться его воле, иметь родственником такого человека, который был в фаворе при дворе! И потом — какая прекрасная партия! Мари станет маркизой! Это так неожиданно! Это так великолепно!

Барон встал и, крепко пожав руку Фоконьяку, уверил его, что тот не сможет иметь более красноречивого ходатая.

— Стало быть, милый будущий дядюшка, мы прекрасно сойдемся касательно приданого.

— Приданого? — повторил барон, и лицо его вытянулось. — Но ведь вам известно…

— И свадебной корзинки тоже, — невозмутимо продолжал Фоконьяк.

— Свадебной корзинки! — повторил озадаченный Гильбоа.

— Чему же вы удивляетесь, барон? Когда имеешь честь обладать такой племянницей, как же дяде и опекуну не дать ей в приданое кругленькую сумму, например миллион?

— Миллион?! — с испугом вскрикнул Гильбоа.

— Я даже думаю, что, находя это приданое недостаточным, вы положите в свадебную корзинку еще тысяч на сто бриллиантов.

— Милостивый государь, — строго произнес Гильбоа, который из-за денег чувствовал себя способным на любое преступление, — я полагаю…

— Что вы дадите приданое и бриллианты, — закончил Фоконьяк с самым любезным видом.

— Никогда! — воскликнул барон.

— Как вы сказали?

— Никогда! — повторил Гильбоа, не обращая внимания на злобный взгляд маркиза, который продолжал, словно не слышал:

— Так как я буду в отчаянии, если не отплачу вам такою же щедростью, барон, то я в свою очередь намерен сделать вам подарок, достойный короля.

Он сделал ударение на последнем слове.

— Короля? — сказал Гильбоа, невольно задрожав.

— Да, я сказал короля, даже самого Людовика Восемнадцатого.

— Что вы имеете в виду? — вскрикнул Гильбоа, потеряв всякую осторожность.

— Я хочу сказать, что за подобный подарок… — начал Фоконьяк, показывая барону перстень, отнятый у слуги. — Я хочу сказать, что за такую вещицу вы охотно положите бриллианты в свадебную корзинку моей будущей жены.

Гильбоа при виде рокового перстня опустил руки и упал в кресло. Наступило минутное молчание. Жорж и Фоконьяк поспешно подошли к барону. Они боялись апоплексического удара — до того лицо барона налилось кровью.

— Полно! — успокаивал его маркиз. — Опомнитесь, любезный будущий дядюшка. Вы мне нужны хотя бы для того, чтобы подписать брачный контракт.

— Да… — машинально повторил барон. — Подписать контракт. Я сделаю все, что вы хотите, я подпишу, я дам приданое, но…

— Я так и знал! — весело сказал маркиз.

— Но, — продолжал Гильбоа, едва переводя дух и следуя только за своей мыслью, — каким образом этот перстень…

— И это письмо, — добавил Фоконьяк, показывая знаменитое послание, написанное под диктовку роялистов.

— Да, и это письмо, — продолжал барон. — Каким образом эти вещи попали в ваши руки?

— Ах! Когда-нибудь, когда мы будем составлять одну семью, возможно, я расскажу вам. Теперь вам довольно знать, что эти драгоценные вещи находятся в моих руках. Они станут мне гарантией, что вы как можно быстрее постараетесь заключить мой союз с вашим домом. Промедление было бы опасно. Сразу после брачной церемонии я вручу вам этот перстень в знак вечного союза между нами.

Потом, не дожидаясь ответа Гильбоа, лишившегося дара речи, Жорж и Фоконьяк встали. Дойдя до двери, маркиз на прощание прибавил:

— Будьте уверены, любезный барон, что вы будете иметь во мне самого преданного племянника. Доказательством служит то, что, не желая лишать вашу фамилию благородных связей, я позаботился, чтобы его величество Людовик Восемнадцатый получил письмо и перстень, которые вы ему послали.

— А тот, который у вас в руках? — с живостью спросил Гильбоа, который на минуту ощутил надежду, что может избегнуть адских когтей этого человека.

— Это настоящий перстень, — лукаво ответил Фоконьяк. — Граф Прованский получит или уже получил только копии письма и перстня, однако не беспокойтесь, его величество, как вы называете графа, не догадается. Подделка просто великолепна! Благоволите, любезнейший, принять уверение в моем глубочайшем к вам уважении.

Подойдя к Гильбоа, он шепнул ему на ухо:

— Любезный барон, помните, что ваша жизнь окажется в опасности при малейшей увертке с вашей стороны…

Через несколько минут оба начальника «кротов» вернулись в свою гостиницу в Фонтенбло. Всю дорогу они потешались над расстроенным хозяином Магдаленского замка, который после их отъезда вызвал управляющего.

 

Глава XXXII

ПИСЬМО И СВИДАНИЕ

Вечером Кадрус и его помощник собирались прогуляться верхом. Гасконец все еще хотел женить Кадруса на Жанне де Леллиоль и в этот вечер вернулся к своей навязчивой идее.

— Послушай, мой милейший, — сказал он, — поскольку я женюсь, почему бы и тебе не сделать то же?

— Ты мне надоел, — отрезал Кадрус. — У нее никогда не хватит сил полюбить Кадруса. Итак, не говори мне больше о девице де Леллиоль, или я рассержусь.

— Друг мой, желание сделаться твоим кузеном заставляет меня настаивать.

— Как же это родство изменит наши отношения? — спросил Кадрус, пожимая плечами.

— Очевидно, никак, — ответил Фоконьяк. — Но девица Леллиоль зачахнет от скуки, бедняжечка! Я женюсь на ее кузине. Стало быть, она останется одна. Понимаешь ли ты? Одна! Без всякой защиты от преследований и козней барона де Гильбоа.

Кадрус хотел ответить, но в этот момент в дверь постучали. Фоконьяк открыл и впустил человека лет шестидесяти, очевидно, крестьянина. С тупым видом он встал перед Фоконьяком и сказал, положив свою большую шляпу на пол, чтобы обшарить все карманы, как человек, потерявший паспорт:

— Это вы мсье Жорж?

— Да, я, — ответил кавалер.

— А как вас еще зовут? Как бишь там написано?

— Где?

— Да на письме. Куда же я дел письмо? Я так его спрятал, что и не найду.

Он очень хорошо знал, где спрятано письмо, но хотел удостовериться, что говорит с тем, кому оно прислано.

— О каком письме ты говоришь? — спросил Жорж.

Не отвечая на вопрос, крестьянин сам спросил:

— Скажите же, какое ваше другое имя?

— Де Каза-Веккиа, — сказал Кадрус. — Так?

Подозрительный крестьянин по складам прочел написанный на ладони адрес и ответил:

— Да. Попросите этого господина, — он указал на Фоконьяка, — уйти, тогда я кое-что расскажу вам. Мне велели отдать вам это письмо в собственные руки. Мадемуазель так сказала.

— Хорошо, друг мой, — сказал Жорж улыбаясь. — Ты можешь отдать мне это письмо, этот господин — мой искренний друг. Я ничего от него не скрываю. Ты можешь говорить в его присутствии.

— Мне нечего говорить, — сказал крестьянин. — Мне только велено принести ответ.

Он подал Жоржу письмо. Тот вздрогнул, прочтя надпись, и поспешно отошел к окну. Не смотря на свою силу воли, Кадрус, читая письмо Жанны, не смог скрыть охватившего его волнения.

— Я жду ответа, — сказал крестьянин.

При звуке его голоса Кадрус словно проснулся.

— Ах! Ты еще здесь? — сказал он. — Можешь идти. Ответа не будет.

— Однако, — осмелился возразить Фоконьяк, — мне кажется, тебе следовало бы…

— Тебе какое дело? — вспылил Кадрус. — Почему ты хочешь знать, кто мне пишет?

— Полно, любезный друг, — ответил гасконец. — Надеюсь, ты не оскорбишь меня мыслью, что я не угадал имя той особы, которая прислала тебе это письмо. Тут все ясно. Это она.

— Ну да! — сказал Жорж. — Она! Вот почему ответа не будет. Я не хочу ее любить.

— Подумай, однако, о приличиях, — ласковым голосом продолжал Фоконьяк. — Нельзя же не дать никакого ответа посланцу. Он ждет.

— Ты этого хочешь? — спросил Кадрус, опять погрузившись в размышления. — Ну, хорошо! Скажи своей госпоже, — обратился он к посланцу Жанны, — что она найдет мой ответ в своем шифоньере. Вот тебе за труды.

Жорж подал крестьянину кошелек с золотом. Тот вытаращил глаза, жадно протянул руку и спрятал подарок. Пятясь задом и кланяясь до земли, крестьянин проворно отправился с ответом Жоржа в Магдаленский замок.

Вечером взволнованная Жанна перебирала безделушки, заполнявшие шифоньер в ее спальне, и вспоминала письмо, отосланное Жоржу. Вот что она ему писала:

«Жорж!

После того что произошло между нами, вы знаете, что я вас люблю. Я вас люблю! В этих словах я черпаю мужество пренебрегать всеми приличиями. Вы любите меня… мое сердце говорит мне это… Я это знаю… Я в этом уверена… Следовательно, вы обязаны защитить меня. Я скоро останусь одна… одна. Знаете ли вы, Жорж? А вы не должны оставлять одну ту, которую небо создало для вас. Я не могу оставаться жертвой низких покушений родственника, в руки которого меня отдал закон, не прося помощи у человека, которого Господь создал для того, чтобы защищать меня. Если обычаи, по которым следовало бы помогать слабым, не могут спасти меня от пороков и алчности, я должна искать защиты вне этих обычаев. Я пишу, мой Жорж, для того чтобы сказать: женщине, любимой вами, угрожает опасность.

Приезжайте сегодня в полночь, когда все в замке будут спать. Ждите у больших каштанов в парке, чтобы встретиться с той, которая принадлежит вам так же, как вы принадлежите вашей

Жанне де Леллиоль».

Жанна нашла ответ Жоржа в назначенном месте. Он состоял только из одного слова: «Буду».

Это одно слово трепещущая Жанна поцеловала и спрятала на своей груди. В полночь все спали. Жанна, закутавшись в плащ и боясь, чтобы ее не увидели, спускалась по большой лестнице; лишь луна освещала ее путь.

Жорж уже ждал ее под деревьями и сделал несколько шагов навстречу. Она бросилась к нему в объятия, прежде чем он успел предугадать ее движение. Между ними не прозвучало ни одного слова. Вдруг Кадрус, взглянув на Жанну и отвечая на ее безмолвный вопрос, вскрикнул:

— Да, да! Я тебя люблю! Так люблю, что не стану обманывать. Знаешь ли ты, кто я, Жанна?

— Какое мне дело? — просто ответила девушка. — Я люблю тебя, какой ты есть, каким ты был, каким ты будешь.

— Ты ошибаешься, Жанна. Ты любишь во мне блистательного кавалера, имеющего успех при дворе, человека, окруженного тайной, — словом, кавалера де Каза-Веккиа…

— Нет! — с живостью перебила его девушка. — Я люблю в тебе тебя, кто бы ты ни был…

— Жанна! — вскрикнул Жорж. — Ты будешь любить меня, несмотря на мою прошлую жизнь? Ты будешь любить, несмотря на будущее, сулящее мне смерть?

— Даже если мне бы пришлось провалиться в бездну, я буду тебя любить. Что мне до того, если я обрушусь туда с тобой!

— Но это невозможно! — воскликнул Жорж. — Это было бы слишком гнусно и подло. — Слушай, — продолжал Жорж тихим голосом. — Ты каждый день слышишь о человеке, который во главе разбойников смеется над всеми законами. О человеке, для которого нет ничего святого, который ведет открытую борьбу с обществом. О знаменитом вожаке «кротов», о свирепом Кадрусе, перед которым все дрожат.

— Перед которым не дрожу только я, — ответила Жанна. — Я не дрожу перед тем, к кому летит мое сердце, потому что Кадрус — это ты.

Жорж упал к ногам своей возлюбленной, словно громом пораженный.

— Как, Жанна?! — вскрикнул он вне себя. — Ты все знаешь? Ты угадала, и ты меня любишь!

— Я люблю Кадруса не за то, что он Кадрус, а потому, что мое сердце отдано ему, — ответила Жанна, протягивая руки к Жоржу, который покрыл их неистовыми поцелуями.

Наступило минутное молчание, потом Жорж продолжал:

— Послушай. Прежде всего знай, что роковая судьба толкнула меня на этот путь.

— Я верю этому, — сказала с живостью девушка.

— Выслушай меня, — продолжал Жорж. — Кто мои родители? Я не знаю. Мне сказали, что они умерли. Всё заставляет меня думать, что я незаконный сын какого-нибудь знатного вельможи и добродетельной дамы, которые, потратив на меня тысяч сто, могли продолжать удивлять всех своим суровым благочестием. Так устроен свет! Меня отдали человеку, которого я называл дядей и который был очень рад содержать меня, потому что ему предоставили пользоваться доходом со ста тысяч, отданных нотариусу до моего совершеннолетия. Если бы я умер, опекун получил бы в наследство этот капитал. Меня воспитывали вместе с сыном моего мнимого дяди, пока не отдали бедному деревенскому священнику, более сведущему в поваренном искусстве, чем в латыни. Сына моего опекуна послали в Париж изучать право. Заметь, милая Жанна, — добавил Жорж с горечью, — что если бы не мои деньги, то дядя — я иначе не стану его называть — не смог бы послать своего сына закончить образование. Будучи бойким мальчиком, я научился шалостям с ровесниками, а не латинскому языку, который добряк кюре уже забыл, если и знал когда-нибудь. Потом дядя вызвал меня к себе. Я поехал. Он меня не упрекал, а, напротив, дал денег, много денег, и я, обрадовавшись щедрости доброго дяди, промотал эти деньги с приятелями, к несчастью, в тех местах, где мне и не следовало бы бывать. Вскоре меня арестовали и отвели в тюрьму по обвинению в краже со взломом у моего дяди. Он уверял, что я вскрыл его бюро и взял лежавшие там деньги. Любезный дядюшка в качестве опекуна просил отдать меня до совершеннолетия в исправительный дом. Суд согласился на его просьбу. Смешнее всего то, что мой мнимый кузен, сын опекуна, вернувшийся из Парижа, обвинял меня в суде. Он напыщенными фразами говорил, как ему тяжело обвинять своего родственника, но к этому его призывает священный долг. Меня поместили в тюрьму с самыми закоренелыми преступниками. Заметь, милая Жанна, что публика восхищалась красноречием моего кузена. Жалели, что он вынужден исполнять такую суровую обязанность. Он даже получил повышение. На мои деньги он получил воспитание, через мой позор — новую должность.

— О боже мой! — перебила Жанна. — Неужели на земле есть такие злые существа?

— Слушай дальше, — произнес Жорж, оживлявшийся по мере продолжения своего рассказа. — Дядя мой сделал только первый шаг к тому, чтобы погубить человека, вверенного его заботам. Он хотел заполучить себе сто тысяч, принадлежавшие мне. С желанием и умением повелевать, которые были и всегда будут главными недостатками моего характера, я стал вожаком, героем людей, которые содержались вместе со мной. Ни тюрьма, ни побои не удерживали меня, когда дело доходило до того, чтобы защитить одного из моих товарищей. Надо сказать, что моя верность дружбе вошла в пословицу, что способствовало созданию шайки и привлечению ко мне всех, кто оказался вне закона. Как бы там ни было, заключение мое кончилось. Я вышел из тюрьмы с весьма дурной репутацией и вернулся в город, где провел юные годы. Сердце мое сжигала ненависть, и я жаждал мщения. Я забыл сказать, что по приговору суда был лишен гражданских прав до двадцатипятилетнего возраста. Следовательно, мой капитал оставался в руках дяди, который должен был давать мне проценты, но отдавал он их мне не полностью. В моем положении, не зная законов, было очень трудно проверить его. Я наделал долгов, а когда кредиторы стали надоедать мне, я надавал им векселей. Ведь у меня был капитал. Когда же пришло время платить по векселям, меня посадили в долговую тюрьму. А капитал по-прежнему оставался в дядиных руках. Он берег его для своего сынка, который в тот день, когда меня посадили, получил должность прокурора.

— О боже мой, — вскрикнула Жанна, — возможно ли одному человеку выдержать столько ударов судьбы? Как мне тебя жаль!

— О, благодарю, моя возлюбленная Жанна! — воскликнул Жорж. — Благодарю за единственную минуту счастья, испытанную мною! Но не осуждай меня за то, что я теперь тебе расскажу. До тех пор я был жертвой. Я должен был стать палачом. Смерть дяди была предрешена.

При этих словах Жанна невольно задрожала. Жорж почувствовал этот трепет.

— Я говорил тебе, — вскрикнул он, — у тебя не хватит сил следовать за Кадрусом, человеком, поклявшимся в вечной ненависти к обществу! Да! Я поклялся: око за око, зуб за зуб, до тех пор, пока я не паду в этой борьбе. Ты видишь бездну, Жанна де Леллиоль! Остановись! Еще не поздно! Ты забудешь Кадруса, когда увидишь, как с эшафота покатится его голова!

Вместо ответа молодая девушка, неспособная произнести ни одного слова, судорожно прижала возлюбленного к своей груди.

— О, милая Жанна! — прошептал он дрожащим голосом. — О, моя возлюбленная! Верь мне! Я направился к виновнику всех моих несчастий, к моему родственнику. Это было ночью. Как всякий скряга, он старательно запирался на все замки. Но пока я сидел в тюрьме, я научился отпирать самые крепкие двери. Так что добраться до того, кто стал причиной моей несчастной жизни, было для меня минутным делом. Я еще вижу его! — вскрикнул Жорж. — Вижу его испуганные глаза, когда, проснувшись, он смотрел на меня!

— Ты здесь?! — вскрикнул он с ужасом. — Откуда ты пришел? Как?

— Открыл дверь, — ответил я.

— Каким образом?

— Ведь вы позаботились, любезный опекун, о воспитании своего питомца. Он воспользовался уроками, которые получил в тюрьме. Он знает, как орудовать отмычкой и другими подобными предметами.

— Чего ты хочешь от меня?

— Чего я хочу? Денег! Отдайте мне сейчас все деньги, какие у вас здесь.

Он встал, как будто повинуясь мне. Я ему поверил и сказал:

— Послушайте, дядюшка, эти деньги помогут мне сделаться честным человеком, которым, однако, я не переставал быть никогда. Беру Бога в свидетели. Я дам вам расписку в получении всего капитала, и вы никогда более не услышите обо мне.

Он пошел к своей шкатулке, стоявшей на камине, потом обернулся и пристально взглянул на меня. Он как будто колебался, но скупость взяла верх: он рассудил, что дешевле снова засадить меня в тюрьму. Он дернул за шнурок колокольчика, звук которого разнесся по всем комнатам. У меня за поясом был кинжал. Я слышал, как бежали слуги, и потерял голову. Воткнув свой нож до рукоятки в горло виновника всех моих несчастий, я в испуге убежал, но меня заметил один из слуг. Впрочем, и без того подозрение пало бы на меня. Преследуемый, как дикий зверь, я кое-как сумел скрыться за границей. Заочный смертный приговор и моя прежняя жизнь составили мне соответствующую репутацию. Итальянские разбойники с радушием приняли меня. С ними у меня сложились поистине братские отношения. С тех пор судьба моя была решена. Скоро я стал вожаком страшной шайки, набранной большей частью из моих бывших товарищей по заключению. Разбойники этой шайки назвались «кротами» по причине своей ловкости прятаться под землей. Они наводили ужас на Италию, потом на Францию, куда я их привел, пользуясь политической смутой. Теперь, моя бедная Жанна, ты знаешь все, — закончил Жорж. — Зная прошлое, нетрудно предвидеть будущее. Беги от меня, повторяю, беги, моя возлюбленная!

Видя, что Жанна не отвечает, Жорж переспросил:

— Ты не слышишь?

— Слышу, — ответила она. — Но почему бы не покончить с жизнью, которую ты вынужден вести против твоей воли? Убежим далеко, мой Жорж, мой Кадрус, — говорила она, судорожно сжимая руку молодого человека, — убежим далеко от этих проклятых людей, которые заставили тебя страдать.

— Нет, моя возлюбленная, — ответил Жорж, печально улыбаясь. — Уже поздно. Невозможно. Моя судьба решена. Я поклялся своим подчиненным и сдержу слово. Если им суждено погибнуть, я должен умереть вместе с ними. Мы, разбойники, верны клятве. Повторяю: уже поздно.

— А я клянусь перед Богом, — сказала Жанна, — что я тебя не переживу. Доволен ли ты? — шепнула она на ухо Кадрусу, целуя его красивые кудри.

Через несколько минут он проводил Жанну до крыльца Магдаленского замка. Молодую девушку охватили волнение и страх.

— Чего ты боишься, моя возлюбленная? — говорил Жорж. — Разве ты не под защитой Кадруса? Замок окружен. Никто не сможет приблизиться к тебе так, чтобы я этого не знал. «Кроты» знают свое дело.

Долгий поцелуй был единственным ответом молодой девушки.

Атаман «кротов» вошел в лес. Ему хотелось побыть одному, чтобы насладиться своим счастьем. Вернулся он только утром. Его с нетерпением ждал Фоконьяк. У маркиза были какие-то важные новости.

 

Глава XXXIII

ЕЩЕ ОДНО СВАТОВСТВО

Вернувшись домой, Кадрус не обратил никакого внимания на то, что ему хотел сообщить его помощник.

— Пусть мне принесут полный парадный костюм, — сказал он своему камердинеру. — Я еду.

— Как? Так рано! — спросил Фоконьяк. — Ты не хочешь даже немного поспать?

— Нет, я должен ехать сейчас же.

— В Магдаленский замок? — спросил гасконец, смеясь и догадываясь, зачем его друг хотел отправиться к Гильбоа.

— Какое тебе дело? — вспылил Кадрус. — Неужели я не могу сделать шага, не отдавая тебе отчета?

— Мне нет никакого дела, — сказал Фоконьяк.

Завернувшись в свой халат, он сел у камина, растянувшись в кресле как человек, который вознамерился отдыхать. Кадрус следил за ним с тревожным и недовольным видом.

— Ты разве не едешь со мной? — вдруг спросил он.

— Я? Нет! — ответил гасконец.

— А я думал, — продолжал вожак «кротов», — что ты каждый день станешь ездить ухаживать за Мари де Гран-Прэ. Ты сам мне это говорил.

— Не отпираюсь, любезный друг. Но согласись, еще слишком рано. Притом один день пропустить можно. Будут ждать с большим нетерпением.

— Что ты такое говоришь? — разозлился Кадрус. — Что ты имеешь в виду? — спросил он чуть спокойнее.

— Боже мой! Все просто. Ты был на свидании, которое тебе назначила Жанна де Леллиоль. Она, разумеется, тебе пропела: «Я люблю в тебе тебя…»

— Я запрещаю тебе говорить о Жанне таким тоном! Понимаешь? Запрещаю!

— Очень хорошо, — ответил Фоконьяк с величайшим хладнокровием. — Но если, с одной стороны, ты заставляешь меня молчать с первого слова, а с другой, не настолько откровенен, чтобы сказать мне, чего ты хочешь от меня, мы вряд ли поймем друг друга. Хочешь, я тебе сразу все скажу? Ты до безумия влюблен в племянницу Гильбоа. Ты обещал сегодня утром просить ее руки у дяди и хочешь, чтобы я тебе в этом помог. Так?

— Ну, да, признаюсь.

— Почему ты сразу не сказал? — смеясь, заметил Фоконьяк, который поспешно встал с кресла и сбросил халат. — Я одеваюсь, наряжаюсь и еду с тобой.

Пока оба занимались своим туалетом, гасконец, никогда не пропускавший случая подтрунить, говорил своему озабоченному другу:

— Хорошо ли ты все обдумал? Ты мне часто твердил: брак — могила любви. Не стану напоминать тебе тысячи таких же афоризмов, которые ты мне напевал на все лады.

— Оставь меня в покое, — грубо ответил Жорж. — Брось свои глупые шутки. Едешь ты или нет?

— Как же! — сказал Фоконьяк. — Как же, скачу! Могу ли я пропустить единственный случай сделаться твоим кузеном? Летим в замок… Да, летим!

Через несколько минут оба вожака «кротов» поскакали на своих превосходных лошадях в Магдаленский замок. Гильбоа принял их в гостиной. Барон дрожал от страха. Он находился во власти этих людей, приезд которых всегда доставлял ему неприятности. Однако, скрывая свои чувства, он очень любезно пригласил их сесть, а сам подумал: «Боже мой! Чего они от меня хотят?»

Однако он вовсе не подозревал, что дело идет о новом браке. Фоконьяк не заставил его ждать.

— Я читаю на вашем лице, барон, — сказал он, — как вас удивил нас ранний визит…

— Помилуйте! — ответил Гильбоа с лицемерным благодушием. — Вы всегда будете дорогими гостями. Но вы, вероятно, хотите поговорить со мной… о миллионе… Вам нужно какое-нибудь подтверждение, кроме моих слов, маркиз?

— Полноте, любезный барон, — пренебрежительно ответил гасконец, — эти вещи устраиваются нотариусами. За кого вы меня принимаете?

— Верно, верно, — жалобно ответил барон. — Может быть, вы хотите поговорить со мной о бриллиантах, которые должны украшать свадебную корзинку?

— Об этом мы поговорим в свое время, любезный дядюшка. Я заранее убежден, что вы расщедритесь. Но вот мой благородный друг, кавалер Жорж де Каза-Веккиа тоже желает поговорить с вами о свадебной корзинке и о приданом.

Гильбоа с изумлением вытаращил глаза.

— Я не понимаю… — пролепетал он.

— Это же ясно, — смеясь, ответил гасконец. — Мой благородный друг также желает жениться…

— Решительно не понимаю, — со вздохом ответил барон.

— О! Вы прекрасно все понимаете. Но если вы непременно желаете более ясного объяснения, то я скажу вам, что имею честь просить руки вашей племянницы девицы Жанны де Леллиоль для моего благородного друга кавалера де Каза-Веккиа.

Гильбоа побледнел и судорожно ухватился за ручку кресла.

— Как?! — вскрикнул он. — Моей племянницы Жанны?! Но вы хотите разорить меня!

— Неужели вы хотите уверить нас, — повторил гасконец, — что ничтожный миллион, который вы так любезно обещали мне, составляет все ваше состояние? Этого не может быть. Мы прекрасно знаем, что вы так хорошо управляли состоянием, законно принадлежащем мадемуазель Жанне, что набралась весьма кругленькая сумма, сложенная сами знаете из чего…

Смеясь над испуганным бароном, Фоконьяк продолжал:

— Да, любезный Крез, мы знаем, что от провизии, предназначенной для императорской армии, растолстели не солдаты, а ваш кошелек.

— Это ложь! Это ложь! Вы не сможете этого доказать! — вскрикнул барон.

— Да, — лукаво продолжал гасконец, — я очень хорошо понимаю причины ваших энергичных отпирательств. Но я вам докажу, когда наступит время, что и с этой стороны вы уязвимы. Императора можно заинтересовать в том отношении, чтобы объявить вас виновным. Он не побоится огласки. Позвольте задать вам один простой вопрос.

Барон согнулся, а Фоконьяк произнес:

— Да! Один простой вопрос: разве вы намерены оставить у себя состояние девицы Леллиоль, если вскрикнули при первом слове о браке: я разорен! Это мне напоминает историю похищения молодой девушки подкупленными негодяями. Цель угадать легко…

При этих словах Гильбоа страшно побледнел. Кадрус наблюдал за расстроенным лицом барона, когда Фоконьяк разглагольствовал о причинах похищения Жанны. Гильбоа, как все трусы, начал плакать.

— Вы знаете, — говорил он, ломая руки, — вы знаете, я невиновен!.. Меня самого обокрали… Я продал свое Отривское поместье… Воры украли у меня эту сумму… полтораста тысяч!

— Шардон отдал эти деньги Дюбуа, парижскому нотариусу на улице Сен-Дени, — сказал Кадрус, грозно подходя к барону, который думал, что настал его последний час.

— Пощадите!.. Пощадите!.. — вскрикнул он, падая перед Жоржем на колени. — Пощадите мою жизнь!.. Возьмите мою племянницу… но не губите меня!

Кадрус оттолкнул его ногой.

— Не тебя я щажу, — сказал он, — просто не хочу, чтобы мое вступление в твою семью было загрязнено такой кровью, как твоя.

Он увел с собой Фоконьяка из гостиной, где оставил барона, который поднялся с колен и бросил им вслед ненавидящий взгляд, говоря:

— О! Неужели я не найду способа покончить с этим человеком?

Через минуту хозяин Магдаленского замка велел своему управляющему немедленно явиться к нему в кабинет.

 

Глава XXXIV

СГОВОР

Когда Шардон получил такое приказание, он знал, что или его хозяин находится в крайнем затруднении, или что-то замышляет.

«Решительно это что-нибудь важное», — подумал управляющий.

— Что с вами, барон?

— Ах! Если бы ты знал, что со мной случилось. Что за несчастная мысль была похитить Жанну, и какой гибельный случай привел этих двух человек в лес!

Глаза Шардона засверкали.

— Неужели вы напали на след странствующих рыцарей, избавивших мадемуазель Жанну от наших поползновений? — с притворным смирением спросил управляющий.

— Именно, — ответил Гильбоа.

— Это были влюбленные, — повторил Шардон. — Я это говорил, если вы вспомните, барон, — продолжал он, когда его хозяин сделал утвердительный жест, — рано или поздно птицы станут порхать около клетки. Теперь стоит только ловко расставить силки…

— Мы ничего не можем против них сделать, — сокрушался Гильбоа.

— Ничего не можем?! — воскликнул Шардон.

— Ничего! — продолжал барон. — Ты увидишь! Письмо, которое наш курьер должен был отвезти в Англию…

— И что?

— Они завладели этим письмом и перстнем…

— Ах, черт побери! — вырвалось у Шардона.

— Да, — продолжал Гильбоа, — они захватили и ограбили нашего курьера. Потом, вероятно, продержав его в плену несколько дней, выпустили его и послали продолжать путь к Людовику Восемнадцатому. Меня удивляет только одно: почему мой верный курьер не приехал предупредить меня, как только оказался на свободе.

Барон не подозревал, что гонец, на верность которого он полагался, получил десять тысяч, обещанных Кадрусом, и весело отправился исполнять свое деликатное поручение. «Каков король, таков и лакей», — говорит пословица.

— Меня вот что удивляет, — продолжал Шардон после минутного размышления. — Вы мне говорите, что влюбленные захватили перстень и письмо, а потом прибавляете, что курьер продолжает путь в Англию. Зачем же он едет туда?

— Люди эти удержали нашего курьера только на то время, пока подделали перстень и письмо, потом отправили его, убежденного, что он везет оригиналы его величеству. Я теперь нахожусь в полной зависимости от этих людей.

— Кто же эти люди, барон, скажите мне.

— Кавалер де Каза-Веккиа и маркиз де Фоконьяк.

— Я так и думал! — вскрикнул Шардон. — Когда вы приняли их здесь в первый раз, я предчувствовал, что от них пойдут неприятности. Потом мне кажется, я где-то видел одного из них… А между тем, — продолжал Шардон, как бы говоря сам с собой, — волосы и сбритая борода преображают человека. Зеленая шапка и красный камзол тоже его меняют… Потом я видел его мельком… Он убежал через несколько дней после моей посадки… Нет, это нелепо! Однако я видел его только вчера. Он волочит ногу, как «старая кляча».

— Как «старая кляча»? — повторил Гильбоа, ничего не понимая.

— Да, — ответил управляющий.

— Но что это значит? — настаивал барон.

— В тюрьме так называют тех, кто там не в первый раз.

— Как! — вскрикнул барон. — Ты думаешь, что Фоконьяк — каторжник? Это невозможно! Фуше до мельчайших деталей изучил прошлое этого человека. Повторяю, твое подозрение — нелепость.

— Почему же? — возразил Шардон. — Бывали вещи позатейливей. В тюрьме есть свои легенды, где бывшие каторжники играли такие же удивительные роли, как и этот маркиз. Но прежде всего скажите мне, барон, почему вы думаете, что кавалер и маркиз — те влюбленные, имена которых мы стараемся узнать?

— Нет ничего проще, — ответил Гильбоа. — Оба официально просили у меня руки моих племянниц.

Он рассказал, как Фоконьяк вынудил его дать слово и как он обещал руку Мари де Гран-Прэ с миллионом в приданое и свадебной корзинкой в сто тысяч экю. Потом рассказал о притязаниях кавалера де Каза-Веккиа на Жанну де Леллиоль. Притязания эти невозможно отвергнуть, потому что эти люди по странной случайности знали все.

— Но что говорит мадемуазель Мари о подобном предложении? Никак нельзя, чтобы ваша племянница согласилась выйти за этого донкихота.

— Ты ошибаешься. Молодые девушки так загадочны! Когда я ей сказал о планах этого Фоконьяка, она сначала расхохоталась. На другой день, из желания ли называться маркизой или по какой другой причине, она согласилась на мои настоятельные просьбы.

— А вы настаивали?

— Ведь речь шла о моем изгнании или, по крайней мере, о ссылке. Император не щадит заговорщиков.

— А что ответила мадемуазель Жанна, когда вы ей сообщили о предложении кавалера?

— Я еще с ней не говорил. Но моя племянница, должно быть, сговорилась с этим молодым человеком. Где и когда они виделись, я не знаю. Только она ждет этого предложения. Я не могу в этом сомневаться при виде самоуверенности этих людей. Как тут быть? — с горестью сказал хозяин Магдаленского замка.

Шардон, погруженный в глубокие размышления, не ответил.

— О чем ты думаешь? — спросил Гильбоа.

— О том, что объясняет мне разом все обрушившиеся на вас несчастья. Слушайте, наверное, кавалер и маркиз связаны с мошенниками. Доказательства тому — поддельные письмо и перстень. Это подтверждает мои опасения относительно того места, где я впервые увидел этого Фоконьяка. О кавалере де Каза-Веккиа я ничего не могу сказать, кроме старинной поговорки: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».

С этой минуты Шардон ухватил нить, которая должна была шаг за шагом привести его к разгадке.

— Два разбойника смелые настолько, что явились даже ко двору, пренебрегая Фуше и его полицией, узнали об огромном состоянии вашей племянницы. Овладеть подобным богатством слишком большое искушение, чтобы они не расставили свои засады около замка. Стало быть, прежде всего они постарались узнать привычки обитателей. Это объясняет их постоянное присутствие возле Магдаленского замка, их многочисленные посещения и странные звуки, которые ночью слышат все в доме. Заметьте, ограбление ваши слуги приписывали шайке «кротов».

— Далее, далее! — сказал барон, который при последних словах стал внимательнее прислушиваться к словам Шардона.

— Те, кто день и ночь наблюдал за замком, были свидетелями похищения мадемуазель Жанны. От этого до роли освободителя — только один шаг. Они наказывают гнусных похитителей и обретают вечную признательность. От признательности до более нежного чувства рукой подать. Две девицы влюбляются в странствующих рыцарей.

Гильбоа с удивлением вытаращил глаза на своего управляющего, он начинал понимать. Шардон продолжал:

— Но освободители не раскрыли себя, они остались прекрасными незнакомцами. Весьма естественно, сердце и воображение простодушных девиц сработали. Всякая комедия должна кончиться браком, они и захотели разыграть последний акт, а мы сами доставили им материалы для этой пьесы.

— Да! — с унынием прошептал Гильбоа.

— Что же заключаете вы из всего этого? — спросил Шардон.

— Я ничего, — печально ответил барон.

— А я заключаю вот что, — продолжал управляющий. — Вот смотрите. Два нищих сообщника были наказаны. Не так ли?

— Несчастных зарезали.

— Да! Они были зарезаны, но кем и как? Освободителями и так, как убивают «кроты» — у них на шеях были раны, служащие как бы печатью свирепого главаря этой шайки.

Барон вдруг вскрикнул, он понял все.

— Кадрус! — вскрикнул он. — Это он! Это оба главаря страшной шайки, насмехающейся над всеми. Голова их оценена! Я могу отомстить.

В первую минуту Гильбоа, не подумав, подошел к бюро и тотчас хотел написать донос Фуше. Управляющий остановил его.

— Вы погубите себя, — сказал он. — Поймите, что против подтверждающих их личности бумаг, которые они предоставили министру полиции, вы можете выдвинуть лишь подозрения. Доказательств у нас нет. А у них, к несчастью, имеются доказательства против нас. Тогда все скажут, что вы из личных интересов стараетесь освободиться от опасного соперника. Фуше этому поверит и, может быть, отправит вас в ссылку, если не отрубит голову.

— Ах! — прошептал испуганный барон, падая в кресло и закрывая голову руками, словно хотел удержать ее на плечах. — Что делать?

— А есть способ один, — ответил Шардон. — Слушайте меня внимательно. Голова ваша уцелеет, надо ее защитить. Слушайте же. Такие люди, как мнимый кавалер де Каза-Веккиа и маркиз де Фоконьяк, слишком хитры для того, чтобы мы могли пытаться бороться с ними. Если бы мы имели дело с другими людьми, тогда анонимное письмо положило бы всему конец. Но теперь это невозможно. Кадрус и его помощник узнают, что удар нанесен нами. На другой день после их ареста нас самих арестуют, и они без труда докажут, что мы действовали из чувства мщения. Если бы мы заставили одного из сидевших с ними в тюрьме выдать их, если бы их продал кто-то из бывших дружков, тогда бы все устроилось к лучшему. Главари «кротов» не подозревали бы, откуда последовал удар. Удостоверившись в личности обоих разбойников, Фуше не поверил бы их показаниям против нас. Вы бы раскричались, что это клевета, ложь…

— Нельзя ли в таком случае, — намекнул Гильбоа, которому надежда вновь придала благодушный вид, — не отпираясь от перстня и письма, компрометирующих все окрестное дворянство, объяснить Фуше, что этот мнимый заговор я затеял только для того, чтобы он мог лучше узнать друзей и врагов императора?

— Может быть, — ответил управляющий. — Во всяком случае, это нужно сделать за несколько дней до ареста разбойников.

— Но сперва надо найти бывшего товарища Фоконьяка, — возразил барон.

— Я, кажется, знаю одного, — сказал Шардон, припоминая. — По-моему, его звали Леблан. Волосы и борода у него были такие, как у альбиносов. Не позволите ли вы мне съездить в Париж? Там я все вызнаю.

— Да-да! — воскликнул барон, отпирая бюро и вынимая несколько пачек денег. — Поезжай. Сделай возможное и невозможное. Сыпь деньги горстями и не жалей ничего.

Через несколько минут Шардон скакал в Париж, а Гильбоа, несколько успокоившись, говорил себе: «А, кавалер! Ах, маркиз! Вы держите меня в руках, и я вас тоже держу… Кто из нас выиграет?»

 

Глава XXXV

КАДРУС МЕЖДУ ДВУМЯ ЖЕНЩИНАМИ

В ту минуту, когда Кадрус и Фоконьяк вернулись от барона де Гильбоа, слуга подал кавалеру де Каза-Веккиа письмо.

— От кого? — спросил кавалер слугу.

— Какая-то деревенская баба принесла.

— Она не сказала от кого?

— Она сказала, что это от дамы, которая гуляет одна в лесу с бриллиантовыми перстнями на всех пальцах, а на правой руке у нее простой стеклянный перстень.

Кавалер тотчас узнал, от кого письмо. Чего могла от него хотеть герцогиня де Бланжини?

Письмо было без подписи.

«Особа, которой кавалер де Каза-Веккиа подарил перстень, лежавший на Гробе Господнем, убедительно просит его прийти к ней как можно скорее. Она будет ожидать его в любое время».

— Чего хочет от меня принцесса? — спрашивал себя Кадрус. — Вероятно, женская прихоть! Повинуясь минутному порыву, я уже сделал ошибку, показав ей лицо вожака «кротов». Не будет ли неблагоразумно уступить подобной прихоти?

— Нет, нет! — сказал Фоконьяк, который как человек ловкий, желающий все знать, не пропустил ни одного слова своего друга. — Нет, любезнейший, неблагоразумно будет не уступить этой женщине. Поверь мне, нарядись, сострой себе такое лицо, как у влюбленного, отправляющегося на первое свидание, и скачи в замок…

— Ты знаешь, — ответил Кадрус, — я отвергаю притворство, я люблю другую.

— Тем более, — усмехнулся гасконец, — ты лучше сыграешь свою роль. Ах! Будь я на твоем месте! — воскликнул волокита, который, видя нерешимость своего вожака, сунул ему в руки хлыст и, смеясь, толкнул к двери.

Жорж с неохотой поехал в замок, где его с нетерпением ждала герцогиня де Бланжини.

Из окна будуара она увидела кавалера, и сердце ее забилось. Она не могла обманывать себя: она любила. Да, она любила этого человека… этого Кадруса! Это была любовь, идущая прямо и твердо к цели, без ложного стыда, любовь горячая, как корсиканская кровь, которая текла в ее жилах.

Когда ревность уязвит сердце подобной женщины, тогда она не отступит ни перед чем. Принцесса любила Жоржа и писала ему, прося свидания. Сердце ее колотилось, когда молодой человек вошел к ней, но она холодно ответила на его поклон, указала ему на стул и вдруг спросила:

— Мне сказали, что вы женитесь. Правда ли это?

— Да, — ответил Жорж, поклонившись.

— На девице де Леллиоль, племяннице барона де Гильбоа?

Молодой человек снова поклонился.

— Говорят, что девица де Леллиоль чрезвычайно богата, — продолжала герцогиня с иронией. — Миллионерша, имеющая дядю-богача, от которого получит наследство. Партия хорошая.

Горький тон, которым были произнесены эти последние слова, обескуражил Кадруса, который удивленно посмотрел на герцогиню. Та увидела, что удар попал в цель, и тотчас же нанесла еще один.

— Вас прельщает богатство? — спросила она. — Вы любите деньги?

— О, герцогиня! — ответил Жорж, стыдясь, что его брак считали гнусной спекуляцией. — Чем я заслужил такое мнение о себе? Вы знаете, кто я, неужели вы считаете меня способным на подобную гнусность?

Герцогиня знала, что оскорбит того, кому она готова была отдать все, но все-таки спросила, любит ли он деньги. Она страдала и хотела, чтобы Жорж также страдал. В женской любви всегда есть немного ненависти.

— Кажется, вы говорили мне, что желаете быть любимым для себя самого и что…

Она умолкла. Такого человека, как вожак «кротов», нельзя было унижать безнаказанно.

— Герцогиня, — сказал он гордо, — у вас в руках столько средств отомстить мне, если я мог чем-нибудь вас прогневать, что совершенно бесполезно призывать меня для того, чтобы бросать мне в лицо подобное оскорбление.

Он бросил на герцогиню свирепый взгляд и сделал шаг к двери. Герцогиня остановила его.

— Садитесь, — сказала она.

Жорж колебался.

— Я вас прошу, — умоляла она.

Наступило минутное молчание. Герцогиня сумела сгладить неловкость.

— О, конечно, — начала она, — любовь к деньгам так гнусна, что ей не место в благородном сердце. Я очень богата, однако, несмотря на оказанную мне услугу, несмотря на мой хороший прием, вы не объяснились мне в любви. Стало быть, богатство вас не прельщает. Не прельстила вас и красота девицы де Леллиоль, потому что я красивее ее. Я говорю без ложного стыда и без ложной скромности, что меня называют красавицей. Стало быть, какая-то странная причина заставляет вас жениться на девице де Леллиоль.

Жорж очень хорошо чувствовал, на какой скользкий путь его увлекают, и ответил вежливо, но сдержанно:

— Вы изумительно хороши. Это мнение всего двора вообще и мое в особенности, так что я не могу опровергать впечатление, какое вы производите на всех.

— Происходя от императорской крови, — продолжила принцесса, улыбкой поблагодарив молодого человека, — находясь у трона, где мое имя и привязанность ко мне императора делают мое могущество почти безграничным, я могла бы помочь человеку, любимому мной, подняться на все ступени, ведущие к славе и богатству. Не так ли?

— Совершенная правда, — сказал кавалер, становившийся все холоднее по мере того, как герцогиня говорила.

Она продолжала:

— Если бы человеку, который полюбит меня, пришлось забыть тяжкое прошлое, со мной этого прошлого не существовало бы. Он стал бы заниматься лишь будущим, будущим таким, о котором не мог и мечтать.

Намек был столь ясен, что Жорж счел своим долгом остановить ее.

— Ваша привязанность не может привлечь честного человека, — сказал он. — Человек честный не забыл бы, что вы замужем и не свободны.

Это был неудачный прием. Принцесса пришла в негодование.

— Вы говорите мне о моем муже! — вскрикнула она. — Объяснимся же. Вы ищите предлог, чтобы отказаться от моей любви. Вы напоминаете мне о моих супружеских обязанностях. Но откуда вам знать, чем я обязана герцогу де Бланжини? Нет! Я ему ничем не обязана. Я вышла за него с условием, что сохраню свою свободу, не ограничивая его свободы. Если я заведу любовника, то не нарушу данного слова.

Жорж изумился подобной смелости. Молодая женщина с жаром продолжала:

— Вы, смельчак из смельчаков, удивляетесь моей смелости. Ну и что! Я завела бы любовника и была бы виновна менее своих кузин. Я не хвасталась бы своей любовью. Любовь, о которой я мечтала, была бы скромна. Притом муж недолго бы стеснял меня. Он слишком стар. Я возвысила бы до себя своего любовника и породнила бы его с императорской семьей, я сделала бы его своим мужем…

Как ни сопротивлялся Жорж чарам герцогини, при последних словах у него не могла не закружиться голова. Породниться с императорской семьей! Ему! Кадрусу! Стало быть, эта женщина любила его самого. Он был уверен, что принцесса сдержит слово.

— Я вас понимаю, — ответил он. — И у меня разрывается сердце. Забыть прошлое… быть любимым вами, сесть возле вас на первых ступенях первого трона в Европе — это мечта до того невероятная, что она могла родиться только в голове безумца. Каким смельчаком я бы вам ни казался, я не настолько смел, чтобы так высоко возвыситься в своих желаниях.

— Но это моя мечта, я могу ее осуществить… — начала молодая женщина, слушавшая напряженно, как обвиняемый — свой приговор.

— Позвольте мне закончить, герцогиня, — перебил кавалер. — Там, где вы живете, играют всеми чувствами. Низость, честолюбие, жадность повергли бы к вашим ногам свою лицемерную любовь, если бы знали чувства вашего сердца. Но притворство претит таким людям, как я. С глубоким сожалением я должен вам сказать, герцогиня, что была минута, когда я отдал бы все на свете, чтобы стать достойным вашей любви. Но теперь я с глубочайшим уважением должен вас уверить, что уже поздно. Я люблю молодую девушку, руки которой я просил.

— Кто же эта соперница, которую вы предпочли мне? — запальчиво спросила она. — Богатая невеста, это правда, но девочка, ослепленная красивой наружностью кавалера де Каза-Веккиа, ребенок, желающий выйти из-под опеки, более желающий свободы, чем любви. Вы хотите, чтобы вас любили самого, а идете на уступки.

— Вы ошибаетесь насчет моей невесты, герцогиня. Та, которая отдала мне свое сердце, не такова, как вы думаете. Она не имеет такого могущества, как вы, чтобы возвысить меня в глазах всех. Она всего лишь готова пожертвовать всем ради человека, которого она любит. Ради Кадруса… она готова жить моей жизнью…

— Как! — вскрикнула принцесса. — Она знает?..

— Она знает все.

— А! Тогда… я понимаю!.. — воскликнула молодая женщина. — Вы должны любить ее, ее жертва выше моей. Я хотела возвысить вас до себя, она опускается до вас.

Слезы душили герцогиню, ей пришлось совершить невероятные усилия, чтобы их скрыть. Она встала. Кавалер хотел положить конец этому тягостному разговору. Он также встал и сделал шаг к двери. Герцогиня протянула ему руку.

— Слушайте, — сказала она, — вы очень огорчили меня. Такая кровь, как моя, знает ненависть, но признательность в ней сильнее всего. Я благодарю вас за вашу честность. Вы могли меня обмануть, а поступили честно. Я не стану вас просить молчать о том, что происходило между нами. Вы так благородны, что я могу не сомневаться в том. Вместо любви, которая не может быть взаимной, я предлагаю вам дружбу, а вместе с дружбой мое уважение. Где бы вы ни находились, помните о принцессе Полине. Вам обеспечена ее благодарность и помощь.

Слишком взволнованный, чтобы ответить, кавалер поцеловал руку герцогини и собрался выйти.

— Жорж! — вскрикнула молодая женщина.

Кавалер обернулся. Она бросилась ему на шею и, трепеща, прижала свои губы к губам молодого человека. Потом отпрянула и сказала:

— Ступай. Унеси с собой этот поцелуй, первый и последний!..

Она шаталась. Сила воли изменила ей, женщина забыла на минуту достоинство принцессы. Жорж отвел ее к дивану. Потом поцеловал ей руку и, пока она рыдала, быстро вышел. Он сел на лошадь, не думая даже ей править. Лошадь сама привезла его в Фонтенбло. Принцесса вечером не была у императрицы. Во дворце прошел слух, что она нездорова.

 

Глава XXXVI

БОРЬБА ЖАННЫ И МАРИ

Вожаки «кротов» держали Гильбоа в таких тисках, что медлить он не мог. В тот же вечер он отправился в комнату своих племянниц. Они были так заняты приготовлениями к свадьбе, что не слышали, как он вошел.

— Вы, стало быть, очень рады бросить вашего старого дядю, — спросил барон, — если не бежите к нему навстречу, когда он приходит к вам?

При звуке голоса своего опекуна обе кузины вздрогнули. Жанна слегка покраснела, она догадывалась, какие причины привели сюда Гильбоа. Она также смущалась от мысли, что ее кузина узнает, что она от нее многое скрывает. Мари не знала ни о письме, которое Жанна написала Жоржу, ни о свидании прошлой ночью.

Гильбоа усадил своих племянниц, а сам, взяв стул, начал:

— Жанна, я должен говорить с тобой.

— Я слушаю вас, дядюшка, — ответила она.

Мари тоже слушала. По голосу барона она чисто женским чутьем угадала, что грядет какое-то несчастье.

— Жанна! — продолжал Гильбоа, стараясь под добродушным видом скрыть бушевавшую в нем ярость. — Ты прекрасно знаешь, зачем я пришел.

Молодая девушка почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

«Шардон сказал правду, — подумал барон, видя замешательство своей племянницы. — Любовники сговорились».

— Признайся, ты знаешь, что я тебе скажу? — продолжал он.

— Нет, дядюшка, — ответила Жанна, дрожа от своей лжи, — уверяю вас…

— А я уверяю тебя, что я тебе не верю, — перебил барон. — Тебе известно, что я пришел сказать о твоем замужестве.

— О моем замужестве?..

— О, лицемерка! — с притворным добродушием воскликнул дядя, грозя племяннице пальцем. — Как она притворяется!

Мари украдкой наблюдала за кузиной, уверенная, что она что-то от нее скрывает, и вся обратилась в слух.

— Да, — продолжал барон, — я вполне уверен, что ты очень хорошо знаешь, что я пришел сообщить тебе о предложении кавалера де Каза-Веккиа.

Мари задрожала с головы до ног. «Жорж любит ее, — с трепетом подумала она. — Она любит Жоржа! Они скрыли от меня взаимную симпатию. О, пусть же остерегаются меня!»

Жанна, конечно, ожидала услышать имя своего возлюбленного, однако также задрожала, когда дядя упомянул о кавалере. Она не ответила, но заметила неприязненное движение кузины. Гильбоа, приметивший волнение Жанны и ревнивый взгляд Мари, сказал себе: «Кажется, и эта также любит кавалера, черт его побери! Тем лучше! Эти девицы отомстят за меня!»

— Кавалер Жорж де Каза-Веккиа просит руки девицы Жанны де Леллиоль, — сказал он нарочито медленно. — Какой ответ должен я дать ему?

— Я послушна, — ответила Жанна. — Я сделаю то, чего захочет мой опекун.

— Злючка! — продолжал дядя, коварно улыбаясь. — Ты не всегда делала то, что я хотел, иначе бы мне не пришлось передавать тебе предложение кавалера. Я понимаю. Красивого молодого человека предпочитают старому дяде. Дай бог, чтобы вы нашли в этом союзе, который я одобряю, все счастье, какого вам желает тот, кто до сих пор был вам отцом.

С этими словами Гильбоа поцеловал в лоб обеих племянниц и вышел.

Минутное молчание наступило после ухода барона. Мари вышивала, сидя у окна. Жанна подошла к ней, села и взяла ее за руку.

— Мари, ты дуешься на меня? — спросила она. — За что? Не за то ли, что я не была откровенна с тобой, что я скрыла от тебя свою любовь?

— Нет, — ответила та, — за что мне сердиться на тебя? Ты была свободна.

— Нет-нет, ты сердишься. Твой голос слишком холоден. Ты со мной не откровенна.

Чтобы вымолить прощение, она целовала руки своей кузины, говоря:

— Видишь ли, эта тайна не принадлежала мне одной. Это и его тайна.

Жанна догадалась, какие чувства овладели ее кузиной при этих словах, потому что та выдернула свою руку.

— Мечта всей моей жизни должна осуществиться, мы никогда не расстанемся, моя добрая Мари, как и раньше. Замужем за двумя неразлучными друзьями мы будем жить неразлучно. А если Господь пошлет нам детей! Я буду молиться ему, чтобы у одной из нас был мальчик, а у другой девочка. Эти дети будут вместе расти. Может быть, когда-нибудь мы будем иметь счастье соединить их. О, милый друг, как мы будем счастливы!

— Счастливы! — с сарказмом повторила Мари. — Счастливы! Не жестоко ли с твоей стороны говорить мне о счастье, ожидающем тебя?

— Как это? — наивно спросила Жанна, изумленная горьким тоном кузины. — Неужели ты еще сердишься на меня за…

— Ну да, сержусь, — с живостью перебила Мари. — Я сержусь на тебя за то, что ты внушила любовь Жоржу. Я сержусь на тебя за то, что Жорж тебя любит. Как! Ты выходишь за такого человека, для которого я принесла бы в жертву все, а я должна быть женой донкихота! Я согласилась принять его предложение только для того, чтобы сблизиться с Жоржем и отдаться ему, а ты расхваливаешь мне свое будущее счастье. Да, — продолжала она, не обращая внимания на изумленную подобным цинизмом Жанну, — я решилась на этот брак по расчету и намеревалась обмануть этого старого дурака. Ты расстроила все мои планы.

— Это не моя вина, — робко сказала Жанна.

— Не твоя вина?! — закричала Мари, все больше входя в раж. — Лицемерка! Почему ты так тщательно скрывалась от меня, твоего друга? Ты знала, что ваша взаимная любовь разорвет мне сердце? Оставь меня! Я тебя ненавижу… ты вероломная!

Пораженная Жанна не находила ни слова в свое оправдание. Слезы, навернувшиеся на ее глаза, были единственным доказательством несправедливости обвинений против нее. Слезы эти, вместо того чтобы разжалобить Мари, сделали ее еще злее. Она встала, подтащила кузину к зеркалу и в порыве ярости сорвала косынку с ее шеи.

— Смотри, — кричала она, — разве я хуже тебя?! Смотри на эти черные волосы, роскошно падающие на перламутровые плечи. Разве они не так красивы, как твои льняные, свисающие вдоль шеи, похожей на воск?

Жанна закрыла лицо руками и зарыдала. На эти слезы раздраженная Мари ответила хохотом.

— Да! — кричала она, сверкая глазами. — Плачь!.. плачь, робкий ягненок. А я львица! Львицы не плачут!

Задыхаясь, она опустилась в кресло. Жанна также села, но продолжала плакать. Наступило молчание. Ненависть и дружба еще боролись в сердце Мари. Не похитили ли у нее ее любовь? Но могла ли она забыть в одно мгновение все взаимные радости, целую жизнь, проведенную под одной крышей? Рыдания Жанны разрывали ей сердце. Дружба взяла верх. Мари вдруг подошла к своей кузине и, схватив обе ее руки, покрыла их поцелуями.

— О, моя Жанна! — сказала она. — Как я была неправа! Это оттого, что я так его люблю! Прости меня! Ты праведница, моя добрая Жанна. Конечно, он должен был предпочесть тебя, ты гораздо красивее меня.

Мари печально продолжала:

— Слушай. Мы еще будем счастливы. Как ты сказала, наша жизнь может, как и прежде, быть общей. Мы станем жить рядом. Я сделаюсь его другом, мы обе будем любить его, вот и все.

От этих слов Жанна вздрогнула. Любовь эгоистична. Слезы высохли на ее глазах, она пристально взглянула на Мари. Та тотчас поняла этот взгляд.

— Ты ревнуешь, — догадалась она. — Будь спокойна… Я не стану разрушать твое счастье, я стану его другом, нежной сестрой. Ты довольна?

Жанна, краснея оттого, что засомневалась в своей кузине, ответила ей поцелуем.

— В свою очередь прости меня, моя добрая Мари. Если ты была несправедлива ко мне, то и я в свою очередь так же поступила с тобой, мы квиты. Давай забудем.

Во взаимном порыве девушки бросились друг к другу в объятия.

Через минуту Жанна пошла в свою комнату и скоро вернулась в костюме.

— Куда ты идешь? — спросила Мари, сердце которой опять защемила ревность.

— Я пойду немножко прогуляться в парке, — ответила Жанна. — После того что случилось мне нужно собраться с мыслями. Воздух пойдет мне на пользу, он освежит и поможет мне развеяться.

— Хочешь, я пойду с тобой? Вдруг тебе станет дурно?

— Нет, нет! — с живостью возразила Жанна. — Повторяю тебе, мне нужно собраться с мыслями. Уединение станет для меня лучшим лекарством.

— Ну, как хочешь, — ответила Мари.

Жанна ушла. Мари поняла, что она отправилась на свидание и скрыла это от нее. Последовала новая вспышка, ревность одолела дружбу.

— О, лицемерка! — вскрикнула она. — О, трусиха! Она не смеет признаться, куда идет. Ступай к каштановым деревьям, он, очевидно, ждет тебя. Дура воображает, что может обмануть меня! Но, несмотря на все твои уловки, я отниму у тебя твоего любовника. Да, отниму! — повторила она с невыразимой энергией. — Да, против твоей воли, против его воли! Вопреки всем отниму! А если он меня отвергнет? О, если он меня отвергнет, горе ему! Горе ей! Я отомщу!

 

Глава XXXVII

ПИСЬМО ШАРДОНА

Гильбоа постоянно нервничал. Шардон, несмотря на обещание сообщать ему известия, еще ни разу не написал. Барон не знал, что и думать. Каждую минуту он смотрел из окна своего кабинета на дорогу, надеясь увидеть гонца, которого он с нетерпением ждал.

В замке его раздражало все и вся. Приготовления к свадьбе, которая должна была состояться через несколько дней, приводили барона в ярость.

— О! — говорил он с бешенством. — Если бы Шардону повезло, если бы ему удалось найти человека, который помог бы мне освободиться от этого кавалера и маркиза! За это я отдал бы десять лет жизни! Боже мой! Почему он не пишет?

Вдруг барону послышался стук копыт. Он бросился к окну и понял, что не ошибся. Гонец, покрытый пылью, въехал во двор с конвертом в руке. Через минуту курьер подал барону длинное письмо от Шардона.

«Поручение, данное мне, — писал управляющий, — выполняется с огромными трудностями. Человек, которого мы ищем, тщательно скрывается. Мне стоило огромных трудов убедить тех, кто с ним связан, что я послан не для того, чтобы выдать его полиции.

Если бы я написал о нем, то письмо, очевидно, перехватили бы. Вы известны вашими отношениями с Фуше, и это письмо приняли бы за донос. Предать товарища! Вы знаете, как это наказывается у нас… Смертью. Осторожность и для меня, и для вас требовала, чтобы я поступил именно так».

Потом Шардон рассказывал, что едет в Орлеан, где надеется встретить человека, которого он искал, и, как всякий хороший управляющий, закончил свое письмо просьбой прислать денег. Он говорил, что, вероятно, тысячи франков будет достаточно. Гонцу было поручено привезти ему эту сумму.

Как только Гильбоа прочел это письмо, он подошел к железному шкафу, вделанному в стену его кабинета. Ища ключ, взбешенный барон шептал:

— Тысячу франков! И он хочет меня ограбить, негодяй! Но терпение! Настанет день, когда ты получишь награду, Шардон. Я опять упрячу тебя в то место, откуда тебе не следовало бы выходить.

Обернувшись к курьеру и отдав ему тысячу франков, он сказал:

— Поезжайте, друг мой. Поторопитесь.

— А ответа не будет? — спросил гонец.

— Во-первых, вот вам наполеондор. Во-вторых, скажите тому, кто вас прислал, что времени терять нельзя, пусть он поторопится.

Барон проводил курьера до дверей и, уверившись, что тот уехал, закричал:

— О, если моему управляющему все удастся, горе вам, кавалер де Каза-Веккиа и маркиз де Фоконьяк!..

 

Глава XXXVIII

ДВОЙНАЯ СВАДЬБА

Шардон не приезжал. Писал он ежедневно, то из одного места, то из другого. Настал день свадьбы племянниц барона, а управляющий так и не появился.

Накануне при многочисленных свидетелях, собравшихся для этого в большой гостиной замка, нотариус прочел брачный контракт. За миллион и бриллианты Мари де Гран-Прэ благородный Алкивиад маркиз де Фоконьяк давал какое-то поместье с весьма громким названием. За огромное состояние девицы де Леллиоль Жорж предоставлял баснословную сумму, которая в то же утро была переведена нотариусу. Император и императрица также захотели подписаться на брачном контракте. Когда нотариус привез брачный контракт во дворец Фонтенбло, Наполеон с любезной улыбкой поздравил кавалера и маркиза и закончил такими лестными словами:

— Если я не хотел нарушать для вас, господа, законы военной иерархии, которую я сам установил в армии, то, по крайней мере, я могу обратиться к дипломатии, где ваши имена и ваши состояния позволяют вам занимать самые высокие места. Что же скажете вы, господа, о доверенном поручении к европейским дворам, которое позволило бы вам провести в путешествии ваш медовый месяц?

Жорж и Фоконьяк поклонились чуть не до земли в знак глубокой признательности.

— Даю вам слово, — сказал император, отпуская их движением руки. — Министру иностранных дел поручено сделать вам предложения насчет ваших дипломатических назначений.

Пока Наполеон говорил эти слова обоим женихам, императрица с той добротой, которая составляла отличительную черту ее характера, целовала в лоб обеих невест и надевала на них жемчужные диадемы, подарок ее величества.

На другой день в небольшой капелле во дворце Фонтенбло совершился двойной брак. Наполеон непременно хотел, чтобы церемония происходила в его собственной церкви.

В тот же вечер Гильбоа подошел к своему новому племяннику, маркизу.

— Я сдержал слово, — сказал он, — я поспешил устроить вашу свадьбу.

— Правда, правда, — ответил Фоконьяк. — Верьте, любезный дядюшка, моей признательности.

— Я в ней убежден, — продолжал барон, — но я не об этом хотел с вами поговорить.

— А о чем же?

— Вы знаете… вы мне обещали… вы помните…

— Да говорите же, любезный друг, — сказал гасконец, который очень хорошо понимал, на что намекает Гильбоа. — Черт побери! Дядя не должен церемониться с племянником.

— Я говорю о перстне, — сказал барон. — Вы помните тот перстень?

— Как не помнить! Я и письмо помню. Доказательством служит то, что я тщательно спрятал обе эти вещи. Я был бы в отчаянии, если бы они затерялись или если бы их у меня украли.

Сделав ударение на последних словах, гасконец с лукавой улыбкой смотрел на барона.

— Я думал, — продолжал Гильбоа, растерянно вертя в руках табакерку, — я думал… кажется, мы условились…

— О чем? — бесстыдно спросил маркиз.

— Что тотчас после свадьбы вы возвратите мне перстень и письмо.

— Так! Но, видите ли, я рассудил, что вы старше меня, и, следовательно, по законам природы я должен вас пережить. Поэтому перстень должен достаться мне по наследству. Зачем мне отдавать его вам? Вы понимаете, любезный дядюшка?

Барон все очень хорошо понял. Он ушел, пылая бешенством и бормоча:

— О, черт ты этакий, маркиз! Неужели не настанет мой час?

 

Глава XXXIX

БОЛЬШОЙ ПИР У БАРОНА ДЕ ГИЛЬБОА

Наполеон уехал из Фонтенбло, а с ним и все придворные сановники. Гильбоа давал большой обед для новобрачных. Барон сам распоряжался всеми приготовлениями, потому что его управляющий еще не вернулся. А между тем Шардону давно следовало бы приехать. В последнем письме он сообщал, что, наконец, нашел человека, за которым так давно гонялся, этого Леблана, который должен был развеять его подозрения насчет Фоконьяка. В письме Шардон сообщал, что приедет утром в день, назначенный для обеда, но в гостиной было уже много гостей, а Шардон все не приезжал.

Не случилось ли с ним чего-нибудь? Гильбоа, терзаемый беспокойством, терялся в догадках. Он хотел во что бы то ни стало разоблачить мнимого кавалера и маркиза, если бы сведения Шардона оказались правдой. С одной стороны, они не хотели, несмотря на данное слово, возвращать ему перстень и письмо. С другой, Гильбоа на следующий день должен был отдать приданое племянницам. Расстаться с богатством, которое он так долго держал в руках! Каково каждый день чувствовать над своей головой, словно дамоклов меч, угрозу быть выданным Фуше!

С растущей тревогой он ежеминутно поглядывал на ворота, сердце его сильно билось при стуке каждого экипажа, въезжавшего во двор.

Между тем настал час обеда, все гости приехали. Гильбоа не мог больше медлить. Обед начался печально, молчаливо. Озабоченность хозяина не укрылась ни от кого. Жорж наблюдал за бароном. Со свойственной ему проницательностью, он догадывался, что случится что-нибудь необычное.

Мари с трудом скрывала свою тайную страсть к кавалеру. Жанна, погрузившись в свое счастье, мало принимала участия в разговоре, который шел очень вяло. Один маркиз де Фоконьяк казался весел и несколькими удачными шутками оживил разговор, который без него совсем бы прекратился.

Так выглядел стол, когда в дверях вдруг показался Шардон. Гильбоа первый приметил управляющего и сделал ему знак подойти. Тот повиновался и шепнул несколько слов на ухо своему хозяину. Барон тотчас встал и, извинившись перед гостями, попросил позволения на минуту отлучиться. Все поклонились в знак согласия, подумав, что он забыл отдать какие-нибудь необходимые распоряжения. После ухода Гильбоа разговор сразу же пошел оживленнее.

Шардон и его хозяин, не говоря друг другу ни слова, как будто заранее условившись, пошли прямо в кабинет барона.

Там они увидели субъекта, бесцеремонно рассевшегося в кресле барона. Ему могло быть лет пятьдесят. Великолепные черные волосы и бакенбарды, такие же черные, обрамляли лицо этого человека атлетического сложения.

— Жан Леблан, — просто сказал Шардон, показывая на него. (Тот поклонился с величайшей непринужденностью.) — Вы можете говорить, он знает, чего вы от него ждете.

— Я думал… — начал Гильбоа.

— Что Леблан — блондин, — закончил управляющий.

Барон кивнул головой.

— У Леблана волосы и борода какого угодно цвета, — продолжал Шардон, — сегодня нужен черный…

— Понимаю… Я намерен представить его гостям под именем Готье, одного из моих друзей, специально приехавшего из Тулона, чтобы присутствовать на этом семейном обеде.

— Надеюсь, барон де Гильбоа, — сказал бывший каторжник, кланяясь с величественным видом, — что вы простите вашему другу Готье, если он заставил себя ждать. Но вы легко поймете… после такого продолжительного переезда… усталость… потом надо было переодеться для такого важного случая, — каторжник сделал ударение на этих словах, — словом, все это послужит мне извинением перед вашими благородными гостями в том, что я опоздал.

— Очень хорошо, — ответил барон. — Все ли готово? — спросил он Шардона.

— Власти предупреждены, — ответил тот. — Войдя в зал, ваш мнимый тулонский друг сделает нам знак, узнал ли он в маркизе своего бывшего товарища по тюрьме. Я увижу этот знак. Полиция тотчас явится. Все произойдет без большой огласки.

— Именно этого я и не хочу, — возразил Гильбоа. — Я хочу нанести сильный удар. Если этот человек узнает кавалера или маркиза, он должен сказать это вслух. Все должны быть свидетелями этого оскорбления. Ты меня понял?

— Понял, — ответил управитель. — Я буду стоять наготове в передней.

Через минуту барон вернулся в столовую, представил Готье своим гостям и просил их извинить его друга, приехавшего из Прованса со всеми непредвиденными задержками, которые влечет за собою такое долгое путешествие. Потом общий разговор продолжался, все украдкой наблюдали за приезжим. Тот как человек, проделавший долгий путь и желающий наверстать упущенное, ел с большим аппетитом. С маркизом де Фоконьяком он обменялся несколькими словами на провансальском языке. Дело в том, что гасконец с первого взгляда приметил парик и накладные бакенбарды мнимого Готье и хотел узнать, настоящий ли это уроженец Прованса, поэтому и заговорил с ним на тамошнем наречии. Словом, все кроме Фоконьяка, ни на минуту не терявшего его из вида, были очарованы этим собеседником.

Кадрус изменил своей обычной осторожности: любуясь девушкой, с которой соединился, он забыл о приезжем и обо всех. Один Гильбоа был как на иголках. Неужели все, чем он пожертвовал для того, чтобы отыскать этого Жана Леблана, было зря? Неужели Шардон только хотел обобрать его? В таком случае горе ему! Или кавалер и маркиз действительно были теми, за кого себя выдавали? Если так, то все эти поиски, все эти истраченные деньги, все это бесконечные волнения и ожидания — все чушь! Дурак Шардон очень дорого поплатится за свою ошибку.

Тем временем мнимый Готье не пропускал случая выпить за здоровье любого, кто ему предлагал.

— Некоторые люди говорят: дела прежде всего, — вдруг сказал Готье. — А я предпочитаю прежде всего хорошенько пообедать. Хороший обед придает силы, проясняет мысли, вострит глаз. Да, — повторил он так громко, что привлек к себе всеобщее внимание, — вострит глаз. Яснее видишь. Вот, например, — прибавил он, обращаясь к хозяину дома и указывая пальцем на Жоржа и Фоконьяка, — вы, барон де Гильбоа, выдали своих племянниц за этих людей?

Глаза всех устремились на кавалера и маркиза.

— Ну, вот что значит ясно видеть, — продолжал мнимый Готье. — Я теперь узнаю в них двух бывших каторжников — в одном Кадруса, знаменитого главаря «кротов», а в другом — его помощника.

При этих словах поднялся невообразимый шум. Все вскочили. Кадрус помертвел. Инстинктивным движением он искал за поясом свой страшный нож, которого там не было. Мари лишилась чувств. Жанна, бледнее полотна, прильнула к Жоржу. Она, очевидно, была готова защищать его от любого, кто осмелится его тронуть. Барон бормотал сквозь зубы:

— О, мщение наконец настало!

Он смотрел на дверь.

 

Глава XL

АРЕСТ

После первых слов Жана Леблана управляющий понял: надо действовать. Он исчез. Однако Фоконьяк пытался защищаться.

— Разве вы не видите, что человек этот сумасшедший?! — закричал он, стараясь заглушить шум. — Надо его выгнать вон.

— Нет, я не сумасшедший, — с живостью возразил тот. — Хочешь доказательств?

Сорвав фальшивые бакенбарды и парик, он прибавил:

— Узнаешь?

— Жан Леблан! — невольно вскрикнул Фоконьяк.

— Жан Леблан! Твой бывший товарищ по тюрьме. Ты устроил так, что я не смог сбежать вместе с тобой. Я тебя предупреждал, я говорил тебе, что ты за это поплатишься. Ну, теперь я доволен! Я отомщен!

Все пришли в изумление. Кадрус взревел, как дикий зверь. Потом, так же, как зверь, хотел одним рывком исчезнуть из зала, но везде стояли жандармы.

— Если вы сделаете хоть один шаг, — сказал бригадир жандармов, — то будете убиты, предупреждаю вас.

Кадрусу захотелось умереть. Он готов был решиться на все. Но Жанна, повиснув на его шее, защищала его своим телом.

— Он мой! — кричала она. — Он мой муж! Вы вырвете его из моих рук вместе с моей жизнью. Убейте меня!.. Убейте его!.. Я, по крайней мере, буду иметь радость умереть вместе с ним.

Жорж не боялся за себя, он опасался за невинное существо, которое в своей великой любви не хотело от него отречься.

— Прикажите опустить ружья, — сказал он бригадиру. — Если не ради меня, то, по крайней мере, ради этой бедняжки. Я сдаюсь. Да! — закричал он с гордостью. — Этот человек прав. Да, я вожак свирепых «кротов», да, я Кадрус!.. И вы отдадите справедливость Кадрусу, что только измена этого негодяя смогла выдать его. Я, так давно повелевавший другими, теперь должен повиноваться. Я готов, господа.

Он пошел к двери. Но обезумевшая Жанна, крича, судорожно цеплялась за Жоржа.

— Нет!.. Нет!.. Вы не возьмете его!.. Он мой!.. Только он один храбрец!.. Вы все трусы!.. Попробуйте-ка его отнять у меня!..

Ее схватили и отвели в ее комнату, куда уже перенесли Мари. Через несколько минут Кадруса и Фоконьяка увели.

У ворот, среди толпы, окружавшей замок Гильбоа, Фоконьяк приметил каторжника, который выдал его, и сказал, сделав неприметный знак людям, находившимся среди зевак:

— Жан Леблан, — он сделал ударение на этих словах, — уверяю вас в нашей благодарности за услугу, которую вы нам оказали.

Люди, внимательно наблюдавшие за движениями и словами помощника Кадруса, тотчас отделились от толпы.

Увидев карету, увозившую Жоржа и Фоконьяка, Гильбоа говорил:

— Наконец, я отомщен… Но это еще не все… надо расторгнуть эти браки. Кто теперь захочет жениться на Жанне?.. Только я!..

На другой день на рассвете Жана Леблана нашли убитым в постели. На горле у него была рана — печать «кротов».

 

Глава XLI

КАДРУС И ФОКОНЬЯК В ТЮРЬМЕ

Кадруса и его помощника посадили в тюрьму. Строжайшие охранные меры доказывали, какое значение власти придавали их аресту. Если бы послушали Фуше, то их бы следовало просто пристрелить. Савари, ни в чем другом с Фуше не соглашавшийся, теперь разделял его мнение, но Наполеон раздраженно бросил:

— Зачем вы суетесь? Вы не смогли схватить этих людей, предоставьте же действовать тем, кому повезло больше вас.

Савари и Фуше ушли расстроенные. После суровых слов императора их ненависть к Кадрусу и Фоконьяку усилилась. Выходя из дворца, Фуше откровенно сказал своему сопернику:

— Генерал, на пару слов.

— Говорите, ваша светлость.

— Не сделаться ли нам союзниками в деле Кадруса, вместо того чтобы соперничать?

— Я сам об этом подумал.

Договор был заключен. Они хотели избавиться от обоих вожаков.

Между тем Жорж и Фоконьяк сидели в тюрьме Форс. Два жандарма стояли у дверей их камер, находившихся в разных концах здания.

Все жаждали увидеть знаменитых разбойников, но их держали в одиночном заключении. Все знали о печальной участи, ожидавшей вожаков «кротов», те сами не могли этого не знать, но, несмотря на это, были так веселы, что по всему коридору раздавалось пение Жоржа и Фоконьяка.

Между тем началось следствие, но продвинулось оно мало. Конечно, судебный следователь знал, что держит в руках Кадруса и его помощника. Но кто же помощник? И кто Кадрус? Он велел вызывать к себе каждого по отдельности. Когда допрашивал младшего, — того, кого считали главарем, — он действительно называл себя Кадрусом. Когда допрашивал другого арестанта, тот, в свою очередь, говорил, что он и есть настоящий Кадрус.

— Вы это знаете, — говорил он. — Я не могу опровергнуть очевидное. Я был в тюрьме раньше этого молодого человека. Шайка, наделавшая столько дел, сложилась до его появления. Я не отрицаю, что Жорж также был в ней, но как помощник, а не как вожак. Я настоящий Кадрус.

Судебный следователь не знал, как ему распутать этот узел. Если бы он понимал пение обоих «кротов», он догадался бы: оба пленника таким образом переговаривались каждый день. Наконец судьи придумали вот что. Кадруса и Фоконьяка по отдельности заставили пройти по двору тюрьмы Форс, выпустив туда всех арестантов. Надеялись, что что-то в поведении заключенных наведет на след.

Громкие крики встретили Жоржа, словно короля, появившегося среди придворных.

— Да здравствует Кадрус! — кричали со всех сторон и бросили Жоржу букет.

— Наконец-то! — с облегчением сказал судебный следователь, из окна наблюдавший эту сцену. — Теперь сомнений нет. Младший из арестантов — ужасный главарь «кротов».

Но не менее восторженные крики встретили и появление Фоконьяка.

— Да здравствует вожак! Да здравствует Кадрус!

Ему тоже бросили букет. Дело в том, что никто из заключенных Форса не знал главаря «кротов» в лицо. Судебный следователь пришел в бешенство и на следующий день решил устроить обоим очную ставку в надежде, что они как-то выдадут себя.

Между тем Жоржа и Фоконьяка отправили по своим камерам. Первый спокойный и равнодушный, словно находился еще в своих комнатах в Фонтенбло, осторожно поставил подаренный ему букет в кружку с водой.

Фоконьяк же сразу приступил к делу. Никто не вообразил бы, что в нем проснулась страсть к ботанике. С азартом страстного натуралиста он осматривал каждый цветок, считал лепестки, щупал листья. Потом перешел к стеблям, ощупал их, согнул, потом разорвал на мелкие куски. Вдруг он издал крик радости. Чутьем закоренелого преступника он догадывался, что в букете что-то спрятано. Что? В одном из стеблей он нашел миниатюрную пилку. Он тотчас затянул обычную песню. Жорж прислушался и все понял. Осмотрев свой букет, он вынул точно такую же пилку.

Оба «крота» с нетерпением ждали последнего обхода тюремщика, потом начали подпиливать замки у своих цепей. Они сделали это так искусно, что самый зоркий глаз ничего бы не заметил. Довольные, они спокойно заснули. На другое утро их разбудил тюремщик, чтобы отвезти к судебному следователю. В повозке с конвоем из четырех жандармов обоих «кротов» доставили к нему в кабинет.

Судебный следователь сидел за столом, заваленном бумагами. Напротив него расположился секретарь. Арестанты стояли у стола. Оставили только двух жандармов.

Судебный следователь напрасно всматривался в лица «кротов». Ни малейшее движение, ни малейший знак ничего ему не говорили. В этих железных людях он заметил только удовольствие видеть друг друга. Напрасно он задавал вопросы один каверзнее другого. Каждый из арестантов по-прежнему утверждал, что он Кадрус. Кроме этого ответа, оба хранили упорное молчание. Следователь начал терять терпение, когда в кабинет вошел рассыльный.

— Эти бумаги вам приказал отдать тюремный смотритель, — сказал он.

При звуке этого голоса Кадрус и Фоконьяк не могли не вздрогнуть. Следователь углубился в чтение и не заметил, как арестанты и мнимый рассыльный переглянулись.

Вдруг в воздухе засвистели кандалы Кадруса и его помощника и, опустившись на головы несчастных жандармов, сразу же убили их, а мнимый рассыльный, как обезьяна, бросился на судебного следователя, связал его и засунул ему в рот кляп. Секретарь счел за лучшее лишиться чувств. Однако его также связали. Когда все было кончено, Кадрус и Фоконьяк с волнением пожали руку мнимому рассыльному.

— Спасибо, — сказали они, — мы знали, что Белка способен на такую преданность.

— Я давно ждал случая, — ответил молодой «крот». — А теперь, скорее, скорее! — говорил он своим вожакам, которые торопливо надевали мундиры жандармов. — Я разузнал расположение коридоров. Вы пройдете свободно, пока я вступлю в разговор с часовыми, стоящими у каждой двери.

Через минуту Кадрус и Фоконьяк благополучно вышли на улицу, где крик, раздавшийся из кареты, чуть было не испортил все дело.

 

Глава XLII

КАК ОБМАНУТЬ ПОЛИЦИЮ

Крик этот вырвался у Жанны. Каждый день она, побледнев от горя, похудев от бессонницы, приезжала к судьям. Не имея никакой надежды, Жанна умоляла о разрешении увидеться с Жоржем.

Жанна никак не ожидала, что судьба исполнит ее желание. Не в состоянии совладать с собой при виде Жоржа, она вскрикнула. Кадрус одним прыжком очутился у кареты. Фоконьяк поспешил за ним. Белка прыгнул на козлы, схватил вожжи и погнал лошадей во весь опор. Прежде всего надо было отъехать подальше от тюрьмы. Видя, что два жандарма сели возле Жанны, видя человека в форме тюремного рассыльного, кучер решил, что полиция хочет арестовать его госпожу. Белка подтвердил это, сказав ему:

— Ни слова, ни одного движения, или я кликну городских сержантов и велю отвести тебя в тюрьму.

Кучер послушался и тихо сидел возле «крота». Карета быстро катилась по переулкам, как вдруг изнутри кучеру велели остановиться. Белка поспешно слез с козел и, получив приказания, данные ему на ухо, опять сел на козлы и поехал к дому Жанны.

Вот что Кадрус и его помощник узнали по дороге. Жанна вместе с кузиной оставила замок дяди. Они выбрали уединенный дом в немноголюдном предместье. К этому-то дому Белка направил лошадей. Но в ту минуту, как он подъезжал к этому дому, он обернулся, наклонился и бросил в окно кареты только одно слово:

— Мышеловка!

— Посмотри-ка, что там, — приказал Кадрус своему помощнику.

Фоконьяк высунул голову в дверцу и чрезвычайно равнодушно принялся рассматривать окрестные дома. Он увидел множество людей, окружавших дом.

— Белка прав, — сказал гасконец. — Дом окружен полицейскими. Надо обмануть их, тем более что они увидели нашу карету и не потеряют ее из вида. Рыдайте, — сказал он Жанне. — Закройте лицо платком. А ты, Кадрус, утешай ее. Повернись к ней, чтобы виднелся только твой жандармский мундир, а я выйду. Если меня узнают… я умру… У меня есть сабля… я их отвлеку… Пока они будут возиться со мной, скачите. Хоть один спасется от их когтей.

Жизнь каждого «крота» принадлежала всем, так что Кадрус не нашел ничего необыкновенного в этой искренней преданности. Гасконец выскочил из кареты и побежал к воротам.

— Скорее, скорее! — закричал он полицейским. — Мы арестовали ее. Она, наконец, призналась.

Полицейские растерялись. Жандармский мундир, человек в форме тюремного рассыльного — все было как надо.

— Послушай, жандарм, — спросил бригадир полицейских. — Разве жену Кадруса тоже хотят посадить в тюрьму?

— А вам что за дело, приятель? — с пренебрежением ответил мнимый жандарм. — Можете отправляться восвояси, ваш караул кончился, начинается мой. Когда дичь в сумке, собака не нужна.

— Какой невежа! — сказал полицейский, отходя от ворот. — Сравнивает нас с собаками! Ты мне за это поплатишься!

Бригадир свистнул своим подчиненным, и скоро они исчезли в конце улицы.

Жорж и Жанна тотчас вошли в дом, переоделись и приготовились к побегу. Мари тоже захотела ехать с ними. Гасконец надел костюм кучера знатного дома. Белка, переодетый лакеем, должен был сесть на козлах возле него и вести карету. Мари была в костюме горничной. Жорж и Жанна походили на тех, кем действительно были: на новобрачных. Из Парижа хотели выехать через Орлеанские ворота, а потом повернуть на дорогу в Фонтенбло. Там пробраться в лес, где Кадруса уже ждали верные своему вожаку «кроты».

— Я же говорил, — воскликнул Фуше, узнав о побеге Кадруса, — расстрелять его надо было — и дело с концом!

«Тем лучше, — подумал Савари. — По крайней мере, не одного меня обманули эти «кроты», черт их побери!»

— Тем лучше, — сказал Наполеон… — Пусть эти негодяи бегут за границу. Дело немедля замять, иначе газеты засмеют меня на всю Европу…

 

Глава XLIII

КАДРУС У СВОИХ

Через несколько часов беглецы въехали в Фонтенблоский лес.

День и ночь лес патрулировали жандармы. В тот вечер, то ли от холода, то ли для того, чтобы прикрыть свои яркие мундиры, жандармы закутались в широкие плащи. Фоконьяк, однако, постоянно был настороже и заметил дозор. Не возбуждая подозрений, он должен был предупредить Кадруса и обеих женщин. Гасконец громко захохотал.

— Уж не боитесь ли вы схватить насморк, бригадир, что так спрятали нос? — спросил он.

— Послушай-ка! — возмутился жандармский бригадир. — Сохраняй уважение к государственным людям!

Кадрус сразу понял, в чем дело.

— Здравствуйте, господин жандарм! — любезно сказал он. — Не знаете ли вы, здесь нет «кротов»? Скажите, куда нам ехать, чтобы не наскочить на них?

— А черт их знает! — ответил бригадир и прошел дальше со своим патрулем.

— И нам надо убраться поскорее, — прошептал Фоконьяк, — два раза обманывали, в третий раз можем попасться.

Проехав крупной рысью минут десять, Фоконьяк вдруг свернул направо и с необыкновенной ловкостью повел карету по еле заметным дорогам. Доехав до самого глухого и дикого места в Фонтенблоском лесу, Фоконьяк остановил лошадей и подошел к дверце, спросив указаний Кадруса.

— Позови! — приказал тот.

При звуках этого сурового и повелительного голоса обе женщины невольно взглянули на Жоржа. Молодой человек улыбнулся им.

— Понимаю, — сказал он. — Но там, где кончается роль кавалера де Каза-Веккиа, начинается роль Кадруса. Теперь вы станете жить вне законов. В первую очередь избавьтесь от страха. Среди моих людей вы в большей безопасности, чем император в своем дворце.

Фоконьяк заливисто посвистел, но лишь тишина стала ему ответом.

— Позови еще, — сказал Кадрус.

Такой же свист, только пронзительнее прежнего, снова затерялся в чаще леса. Только птицы слабо вскрикнули и улетели да треск сухих ветвей под ногами испуганных косуль долетел до ушей встревоженных женщин.

— Никто не отвечает, — робко заметили они. — Возможно, узнав об аресте своего вожака, они все разбежались.

— Молчать! — прикрикнул Кадрус.

В воздухе разнесся крик улетающего орла. Это Фоконьяк звал в третий раз.

Странное дело! Крик этот, повторяясь вдали, замер на несколько мгновений, а потом стал возвращаться, усиливаясь в каждой секундой.

Кадрус не мог удержаться от горделивого жеста при отклике на его зов — ответе, доказывавшем, что «кроты» верны ему.

Жанна и Мари стали смотреть по сторонам, но не увидели ничего, что обнаруживало бы присутствие человека. Но лицо Жоржа говорило им, что «кроты» здесь. Но где?

— Подойдите, — сказал Кадрус, вышедший из кареты, как только вдали раздался крик совы.

При этих словах кусты и деревья словно ожили. Скоро Жоржа окружила толпа людей, чьи лица были скрыты масками.

— Хорошо, — сказал Кадрус. — Вы меня ждали, мои храбрецы?

— Ждали, — лаконично ответили эти люди.

— Хорошо! — повторил он. — Вы меня ждали и были правы. Я хотел показать тем, кто хочет нас уничтожить, что нам не страшны их угрозы. Они говорили, что если бы только знали приметы страшного вожака «кротов»… И что?! Я им показался. Я хотел, чтобы они меня арестовали. Я хотел, чтобы они надели на меня кандалы и посадили в тюрьму, чтобы доказать, что приметы, цепи, тюрьма — ничто для таких людей, как мы. Показав им, каковы мы, я вернулся к своим храбрецам.

Эти слова были встречены громкими криками. «Кроты» обнимались, смеялись, плакали, бросали в воздух ружья. Их охватил неистовый восторг.

Движением руки Кадрус остановил взрыв радости «кротов». Сделав знак тому, кто командовал во время его отсутствия, он сказал:

— Подойди и расскажи мне, что произошло в то время, пока я со своим помощником забавлял судей.

— Сначала, — ответил тот, кого спрашивал Жорж, — при известии о вашем аресте я с трудом удержал «кротов». Они все хотели ринуться в Париж и похитить вас из тюрьмы.

— Как! — вскрикнул Кадрус. — Отлучиться без моего приказа?!

— Я это им и говорил. Если вожак не пишет, значит, мы ему не нужны.

— Прекрасно. Что дальше?

— Три «сбора денег» прошли успешно. Конвои с податями из Маленского, Орлеанского и Версальского округов были перехвачены в одну ночь. Все деньги в нашей кассе.

— Вот для тебя и твоих людей, — сказал Кадрус, велев Фоконьяку подать мешок с золотом, который тот вынул из сундука под козлами кареты. «Кроты» опять принялись было кричать.

— Молчать! — приказал Кадрус. — Приберегите ваши восторги на будущее. Сегодня все будут ужинать в гроте. Ступайте!

Указывая Фоконьяку на нетерпеливых лошадей, Кадрус прибавил:

— Садись, и поедем к гротам. Ну, дозорные, идите впереди, «лисицы», следуйте за каретой.

 

Глава XLIV

МНЕНИЕ ИМПЕРАТРИЦЫ ЖОЗЕФИНЫ О КАДРУСЕ

— Играйте, господа! — сказал император.

Вечер мрачно тянулся до полуночи. Император разговаривал с Фуше и отдавал ему приказания. В полночь императрица встала из-за стола. Придворные перестали играть. Оставшись наедине с Жозефиной, Наполеон сказал:

— Какой неприятный казус! Принцесса крови защищает этого разбойника. Мне очень хочется отослать ее к мужу.

— Сжальтесь над ней, государь, — ответила Жозефина, — вы измучили ее…

— Чем же?

— Она любит этого человека.

Император был поражен.

— Вы уверены в том, что говорите? — спросил он.

— Она призналась.

— Это непостижимо.

— Сир, она полюбила сначала кавалера де Каза-Веккиа, своего спасителя, потом продолжала любить Кадруса.

— Как же она допустила женитьбу этого разбойника на девице де Леллиоль?

— Потому что Кадрус не любит герцогиню и не хотел стать ее любовником.

Император задумался.

— Ты мне рассказываешь невероятные вещи.

— Когда женщина любит, она способна на все. Посмотри на девицу де Леллиоль. Она последовала за своим мужем. Она знала, что он разбойник.

— Поверить не могу, — прошептал император.

Императрица добавила:

— Жаль, что ты говорил о казни этого человека. Герцогиня будет просить о его помиловании, если его схватят.

— Я наотрез откажу.

— Но, друг мой, он тебя спас.

— Все равно он должен умереть.

Императрица лукаво улыбнулась.

— Поступай, как знаешь, — сказала она.

Она подставила мужу лоб. Он подал ей руку и проводил в спальню, говоря:

— Я хочу с тобой поговорить. Ты женщина, объясни же мне, каким образом две красивые, богатые, знатные, гордые женщины могли влюбиться в этого разбойника. Тут есть тайна, которую я хочу разгадать.

Императрица ответила очень просто:

— Ты меня спрашиваешь, друг мой, как они могли полюбить этого разбойника. Просто оттого, что он им понравился как мужчина, а как к разбойнику они почувствовали к нему обожание. За что же я тебя люблю? За то, что ты ниспровергал троны…

Император не возражал.

 

Глава XLV

ЖАНДАРМЫ

Фонтенблоский лес гудел, как потревоженный улей. Три батальона, пять эскадронов, двести жандармов, вся национальная гвардия из Фонтенбло, любопытные, прибывшие из Парижа, — словом, целая армия окружила лес. На этот раз Кадрус должен быть взят. Приказали обыскать каждый куст, каждую скалу. Жандармский полковник не сомневался в успехе. Однако со всех сторон слышались странные крики «кротов». При этих звуках, раздававшихся из глубины леса, вздрагивали даже самые храбрые.

Вдруг отряд егерей обстреляли. Рота пехотинцев подоспела им на помощь, и завязалась схватка.

— Стой! Не стреляй! — вдруг закричали жандармы, появившиеся из-за деревьев. — Они у нас в руках.

Жандармы вели трех «кротов».

— Капитан, — сказал жандармский бригадир командиру отряда, — бегите скорее туда — там еще с десяток наберется.

Капитан повел своих пехотинцев. Жандармский полковник потирал руки от удовольствия. Снова началась перестрелка, но разбойников не было видно. Время от времени жандармы приводили пленных и тотчас отправляли их в Фонтенбло, где заранее была приготовлена тюрьма. «Кроты» оборонялись мелкими группами. Сначала не понимали, почему они избрали такую странную тактику, но скоро все прояснилось. Один жандармский отряд, который привел пленных, донес полковнику, что эти разбойники уверяли, что Кадрус убил свою жену и застрелился сам, видя, что не может спастись. Это известие всех воодушевило. Натиск усилили, и за полчаса захватили множество «кротов». Успех был полный, насчитали сто восемьдесят пленных. Жандармов и солдат было убито и ранено человек тридцать. Оставалось найти труп Кадруса…

 

Глава XLVI

ЗАГОРОДНЫЙ ДОМ ЖАНДАРМСКОГО ПОЛКОВНИКА

Поиски начались, но так ничего и не нашли. Войска окружили Франшар. Вдруг полковник заметил, что жандармов стало что-то слишком много. Все бригадиры были рядом с ним. А между тем жандармы должны были находиться и на дороге, и в Фонтенбло, куда они отправляли пленных.

— Куда девали пленных? — спросил полковник у капитана.

— Их отвели в Фонтенбло.

— Кто?

— Жандармы.

— Они же все здесь.

Капитан посмотрел на жандармов, потом на полковника. Он ничего не понимал, и полковник тоже. Вдруг прискакал какой-то крестьянин. Он привез полковнику письмо.

— Один из бригадиров велел срочно доставить вам это письмо, — сказал он, — и дал мне за это пять франков.

Полковник распечатал конверт и прочел: «Здравствуйте, любезный полковник. Поиски продолжать бесполезно. Я граблю ваш загородный дом. Кадрус».

Полковник выронил письмо и поскакал к своему загородному дому. Мало-помалу все выяснилось. Жандармы, приводившие пленных, были переодетыми разбойниками. В лесу больше делать было нечего, и войска оставили его.

 

Глава XLVII

САВАРИ ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПОХОД

Вечером принцесса Полина получила письмо. В письме рассказывалось о казусе с жандармским полковником. Появился император, сначала рассерженный, потому что Кадруса не поймали, но потом, увидев письмо, он не мог не улыбнуться.

— Ах, государь! — сказала герцогиня Наполеону. — Если бы вы знали, как вам идет улыбка, вы бы всегда улыбались.

— Постараемся, герцогиня, — ответил Наполеон.

Император сел играть и, по обыкновению, блефовал, обманывая императрицу. Он был чрезвычайно любезен. Герцогиня думала, что он забыл о Кадрусе. Но тут пришел Фуше. Император прекратил игру. Министр донес своему государю, что Кадрус осмелился пробраться в Фонтенблоский дворец и унес всю мебель из спальни императрицы. Он оставил записку такого содержания: «Тысяча извинений, сир, но Кадрусу, королю больших дорог, для его жены была нужна мебель из королевской спальни, и он взял ее у вас».

Это взбесило императора. Он очень сухо простился с императрицей и герцогиней и ушел. Через два часа Савари в сопровождении кавалерийского полка отправился в Фонтенбло. Император приказал Савари взять столько войск, сколько нужно, обыскать Фонтенбло, и, если «кротов» не схватят, то, по крайней мере, сделать их пребывание в лесу невыносимым, чтобы они убрались из окрестностей Парижа. Терпение императора лопнуло. Соседство «кротов» было прямым оскорблением его особе.

Весь Париж следил за этим странным противостоянием. Действительно, было неслыханно, чтобы один человек во главе трехсот разбойников не склонился перед императором в 1804 году, в то время, когда Наполеон управлял половиной Европы и заставлял дрожать королей! Все восторгались пигмеем, боровшимся с гигантом. Симпатии общества были на стороне Кадруса, и император это знал.

В Англии, Германии и Италии восхищались подвигами Кадруса и его невероятной смелостью. Он обедал за императорским столом, женился на очаровательной девушке, имевшей огромное состояние. Он спас принцессу. Он спас Наполеона. Император узнал, что англичане отобразили в карикатуре все его встречи с атаманом «кротов». Наполеон взбесился, увидев ее.

С одной стороны был изображен Кадрус, убивавший человека, с другой Наполеон, заставлявший обыскивать герцога Энгиенского. Внизу подпись: «Один другого стоит».

По углам красовались четыре сцены: Наполеон, спасенный Кадрусом; Кадрус за императорским столом; Наполеон, подписывающий брачный контракт разбойника; император, обнимающий Кадруса.

Каждый рисунок украшала виньетка из слов: «Родственные души».

Ко двору эти карикатуры доставлял лично Кадрус. Наполеон находил их даже в своем кабинете.

 

Глава XLVIII

СТАРИК ФРИОН НЕ ДОВЕРЯЕТ НИ ГЕНЕРАЛУ, НИ МИНИСТРУ, НИ ВЫШИТЫМ ВОРОТНИЧКАМ

Савари отбыл. Наполеон ждал результата его экспедиции, когда утром увидел во дворе сержанта гвардии в сопровождении своего полковника, по-видимому, ожидавших аудиенции. Гвардия обладала привилегией, по которой даже рядовой солдат имел право напрямую говорить с императором. Сержант и полковник Камброн, дежуривший в тот день во дворце, ждали, пока их примет император, и разговаривали, прохаживаясь по двору. Наполеон заметил полковника и сержанта, улыбнулся и приказал своему адъютанту:

— Дюрок, узнайте, что это за сержант и чего он хочет, но так, чтобы он ни о чем не догадался.

Дюрок вышел. Наполеон все внимательно наблюдал за сержантом. Это был красивый молодой человек с орденом. Сержант и уже с орденом! Дюрок вернулся и доложил:

— Государь, этот молодой человек — сын фонтенблоского лесничего, его зовут Фрион. Он хочет говорить с вашим величеством, но уверяет, что разговор сугубо секретный.

— Можно ли на него положиться?

— Сир, я за него ручаюсь, я знаю его. Это он в Арколе в болотах вытащил генерала Бонапарта и спас его.

— Пусть войдет, — сказал Наполеон. — Я его помню.

Император был взволнован при воспоминании о самой большой опасности, какой он подвергался в своей военной жизни, и радушно принял молодого человека.

— Здравствуй, Фрион, — сказал император. — Как ты поживаешь после Арколя?

— Хорошо, государь, — ответил молодой человек. — По милости вашего величества я сержант и имею орден в двадцать три года. Лучшего и желать нельзя.

— Стало быть, ты пришел просить меня за кого-то? Твой отец, кажется, у меня лесничим?

— Сир, отец мой был лесничим, а теперь в отставке. Он держит гостиницу. Он получил все должное ему и не имеет права ничего требовать.

Император поразился такому достоинству.

— Чего же ты хочешь? — спросил он молодого человека.

— Я хочу, сир, говорить с вами наедине.

Император сделал знак. Все вышли.

— Ваше величество, — сказал молодой человек, — мой отец в Тюильрийском дворце, он хочет получить аудиенцию.

— А! Стало быть, он чего-то хочет.

— Да, государь. Он хочет говорить с вами о том, что вас тревожит. Ничего не может быть неприятнее для львов и людей, чем комары. У вашего величества тоже есть комар.

Император засмеялся и ущипнул сержанта за ухо — в знак хорошего расположения — и произнес:

— Ты остряк. Ты не парижанин?

— Нет, государь, я лотарингец. Но, кажется, мы не глупее парижан, и мой отец это докажет.

— Насчет моего комара?

— Точно так, сир.

— Как же зовут этого комара?

— Кадрус.

Император побледнел. Сержант продолжал:

— Вы увидите, государь, что один лотарингец сделал то, чего не могли сделать ни ваши генералы, ни министры.

— Он схватил Кадруса?

— Нет еще, но схватит. Когда известно, где нора лисицы, ее можно поймать.

— А твой отец знает нору Кадруса?

— Государь, он мне это сказал, а он никогда не лгал.

Император после минутного молчания сказал сержанту:

— Ступай за своим отцом. Камброн! — позвал Наполеон, когда сержант ушел.

Полковник прибежал.

— Полковник, — сказал император, — вы не можете себе представить, как я рад, что вы привели ко мне этого гренадера. Благодарю.

— Ваше величество довольны этим молодым человеком?

— Да, полковник. При первой вакансии произведите его в лейтенанты.

Старик Фрион пришел, отдал Наполеону честь и ждал.

— Ну, мы с тобой поговорим, — сказал император.

Фрион со значительным видом осмотрелся вокруг.

— А! Я понимаю, — догадался император. — Эти господа тебе мешают?

— Да, государь.

Император сделал знак. Все вышли. Сын Фриона тоже собрался уйти.

— Останься, Александр, — сказал ему отец. — С позволения его величества.

Император кивнул в знак согласия.

— Теперь говори, — сказал он.

Старый лесничий собрался с мыслями, понюхал табаку и начал:

— Государь, вам надо знать, что господин Лонгэ, землевладелец, был убит Кадрусом у меня в доме.

Император вздрогнул.

— А! — сказал он. — В доме?

— Да, государь.

Старый лесничий, который был не кто иной, как трактирщик Фрион, рассказал, что случилось, чем в высшей степени заинтересовал императора.

— Вы понимаете, сир, что, если Кадрус убил человека в моем доме, я должен за него отомстить. У нас, лесных жителей, это закон.

— Ты хочешь схватить Кадруса?

— Да, государь, хочу и, кажется, могу.

Глаза императора сверкнули.

— Объяснись, — приказал он.

— Государь, когда знаешь нору лисицы, ее можно словить.

— А ты знаешь ее?

— Знаю, сир.

Наступило минутное молчание. Император удивлялся, как один человек смог сделать то, что не удалось полиции и войскам.

— Как же так? — удивился он. — Ты не ошибаешься? Мои министры не смогли это узнать.

— Где же министрам знать! Только один человек знает, что происходит в лесу, — лесничий. Эти господа любят только своими мундирами щеголять.

Император улыбнулся. Он почти разделял мнение лесничего.

— Поговорим лучше о Кадрусе. Где он скрывается?

— Позвольте, сир, я вам это скажу, только по секрету. Ваше величество, обещаете никому не говорить?

— Обещаю.

— Особенно полицейским.

— Почему же?

— Они так глупы, что, пожалуй, все испортят.

— А все-таки придется сказать офицерам.

— Тогда все пропало.

— Что же ты намерен делать?

— Государь, Кадрус похож на волка. Он хитер. На него нельзя наступать в лоб. Я так думаю, что трех гвардейских рот полка моего сына будет достаточно. Я берусь взять Кадруса с одним полубатальоном, но…

Старый лесничий колебался.

— Но… — повторил император.

— Подчиняться они будут мне.

— Черт побери! Черт побери! — бормотал Наполеон. — Ты, верно, считаешь офицеров моей гвардии трусами?

— Они, государь, не охотники и не лесничие. Я прошу, чтобы офицеров не было.

— Что за вздор!

— Видите ли, сир, Кадрус хитер. Он постоянно рыскает по лесу и прячется в норе тогда, когда нет другого выхода. Если мы выступим в лес ротами, он узнает, а мой план в том, чтобы солдаты вышли из Фонтенбло небольшими группами. Они будут только при саблях, будто пошли в лес гулять. Я укажу, по каким тропинкам им идти и где встретиться. В лесу надо спрятать двуствольные охотничьи ружья. Я знаю, где Кадрус ставит часовых, знаю, как их убить. Они не поднимут тревогу. Словом, государь, я ручаюсь за все.

— Но нужно, по крайней мере, взять офицеров, которые должны командовать солдатами, — сказал император.

— А мой сын?

— Он сержант.

— Отец, — возразил Александр, — я не могу командовать тремя ротами!

— Тем хуже! — воскликнул старый лесничий. — Я убежден, что мы не сможем добиться успеха, кроме как действуя вдвоем с Александром, который знает лес так же, как я, и я изложу свой план на условиях, известных вашему величеству.

Император нахмурился.

— Я очень благодарен за то, что ты мне сообщил, Фрион, — сказал он. — Но я останусь недоволен, если ты будешь упорствовать.

— Государь, я ухожу.

Сын остановил его умоляющим движением. Лесничий не согласился.

— Ты прав, Фрион. Ступай, — согласился император.

— До свидания, ваше величество.

— Нет, Фрион, прощай.

— Я надеюсь, сир, что вы скоро велите меня позвать.

Старый лесничий вышел. Сын его находился в сильном смущении. Император ходил по комнате взад и вперед.

— Скажи мне правду, сержант, — вдруг начал он, — ты думаешь, что он не станет говорить?

— Государь, он лотарингец. У нас люди упрямее, чем в Бретани, а это много значит.

— Но я не могу согласиться на его условия.

Сержант не сказал ни слова.

— Ступай, — продолжал император, — я на тебя не сержусь.

Сержант ушел. Император барабанил пальцами по столу и бормотал:

— Посмотрим, как повоюет Савари.

 

Глава XLIX

САВАРИ ОКРУЖИЛ КАДРУСА

Полагали, что «кроты» вернулись в Фонтенблоский лес после того, как ускользнули от жандармов. Если бы они отправились куда-то еще, об этом тотчас бы стало известно. Триста человек не могут улететь, как стая скворцов. О «кротах» не было слышно целых два дня — значит, они были в лесу.

В этом скоро убедились. Один лесничий встретил на тропинке красивого молодого человека, одетого по-дворянски, как выразился лесничий. Тот спросил у него:

— Можете ли вы указать мне дорогу в Фонтенбло?

Лесничий даже вызвался проводить его. Молодой человек выдавал себя за приезжего, лесничий советовал ему не ходить далеко в лес. Незнакомец удивился. Он не верил рассказам о «кротах». Между тем с ветки на ветку прыгала белка, и незнакомец попросил лесничего убить ее. Тот это сделал. Незнакомец с любопытством рассматривал ее, потом вдруг вынул из кармана пистолет и сказал лесничему:

— Твое ружье разряжено, я Кадрус. Если шевельнешься, тебе конец. Ступай к Савари и Фуше и скажи им, что я в лесу и останусь там, но, если мне станут докучать, они об этом пожалеют.

Лесничий тотчас отправился донести об этом своему инспектору, а на другой день на рассвете сам Савари окружил лес. Под его командованием было пять тысяч человек.

 

Глава L

КАК САВАРИ И ЕГО ПЯТЬ ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК БЫЛИ ПРИНЯТЫ «КРОТАМИ»

Поиски вели, как и в прошлый раз, но с большей осторожностью и большими силами.

Сначала пехота и кавалерия не встретили ни души. Но во втором часу дня увидели прибитые к деревьям листки со словами:

«Кадрус — офицерам Наполеона.

Господа, имею честь сообщить вам, что, желая пресечь всякие попытки нападения на Фонтенблоский лес, который я захватил по тому же праву, по которому Бунапарте захватил Францию, я буду вынужден преподать вам страшный урок, если вы двинетесь дальше. Вам угрожает ужасный разгром. Многие из вас погибнут. Я вас предупредил.

Да хранит вас Сатана!

Кадрус.

В дополнение: Фоконьяк».

Офицеры сделали вид, будто расхохотались, солдаты задумались. Опять двинулись вперед, осматривая каждый куст, но не увидели ничего подозрительного. Дошли до Франшарского ущелья и окружили его.

Вдруг на вершине скалы показался человек в темном меховом плаще и итальянской шляпе. У него в руке был рупор. По ротам пробежал трепет удивления, некоторые солдаты стали целиться в Кадруса, силуэт которого четко выделялся на фоне неба. Офицеры велели опустить ружья. Кадрус стоял дальше выстрела.

Вожак «кротов» поглядел по сторонам, сделав вид, что осматривает войска. Воцарилась тишина, и вдруг Кадрус закричал:

— Берегитесь! Я француз, мне жаль убивать храбрых солдат. Уйдите! Клянусь, ангел смерти носится над вами. Генерал, — обратился он к Савари, — отступите, вы потеряете три тысячи человек и не возьмете меня. Даю вам три минуты.

Было видно, как он смотрит на часы и следит за стрелкой. Савари смутился. Отступить он не хотел, но идти вперед было опасно. Он все-таки приготовился к атаке, рассылая своих адъютантов. Солдаты немного растерялись. Они чувствовали неладное, в воздухе носилось что-то страшное и зловещее.

Вдруг раздался свисток. Возле Кадруса появился человек. Раздался второй свисток — и триста разбойников вмиг окружили подножие громадной скалы, возвышавшейся над всеми окрестностями. Три минуты отсрочки прошли. Кадрус взмахнул рукой. «Кроты» испустили свой страшный и хриплый крик. Это был сигнал к атаке.

— Вперед! — закричали офицеры.

Колонны двинулись. Вдруг Кадрус поднял руку, и тогда задрожала земля, затряслись все уступы ущелья. В двадцати местах разверзлись ямы. Из этих отверстий вырвалось пламя, подбрасывая в воздух трупы людей и лошадей. Целые роты были истреблены. Раздались страшные крики, и все бросились бежать. Семьсот человек полегли у Франшарского ущелья, а две тысячи триста — официальная цифра — были ранены.

Савари в отчаянии писал императору:

«Государь, я стал причиной гибели ваших лучших полков. Кадрус не захвачен. Я обесславлен. Прошу ваше величество принять мою отставку. Желаю, но не надеюсь, что кому-то повезет больше, чем мне».

Император получил это письмо с генералом, известным своей ненавистью к Савари. Тот нарочно выбрал его. Император стал его расспрашивать.

— Генерал Савари сделал все, что мог, — ответил порученец. — Эти подкопы застали нас врасплох. Кто мог подумать, что Кадрус так тщательно приготовится? Вашему величеству известно, как я ненавижу генерала Савари, но военная честь обязывает меня сказать, что он несчастен, но не виновен.

После этого донесения император растерялся. Он спрашивал себя, что же еще можно сделать. Оставался старик Фрион. Но… императору было тяжело подчиниться желанию подданного. Он сказал себе:

— Я подумаю.

Лев тоже думает, как прихлопнуть докучающего ему комара.

 

Глава LI

У ГЕРЦОГИНИ ДЕ БЛАНЖИНИ

Император очень скучал. Императрица была нездорова. В таких случаях герцогиня де Бланжини приглашала двор к себе. Она жила в Тюильри.

Император прошел к ней. Принцесса сидела за карточным столом, но возле нее под наполеондорами лежала сложенная вчетверо бумага. Наполеон удивился, что она пристально смотрит на эту бумагу.

— Что это у вас там? — спросил он. — Запись карточных долгов?

— Нет, государь, это письмо, которое ваше величество может прочесть, если вам угодно.

Принцесса подала ему бумагу. Наполеон прочел:

«Герцогиня, имею честь сообщить вам, что, к моему величайшему сожалению, я убил храбрых солдат. Я буду делать это каждый раз, когда против меня пошлют войска. Если его величеству угодно вступить со мной в переговоры, я предлагаю ему позволить мне с моими людьми уйти за границу. Если мое предложение будет принято, я прошу императора прислать парламентера к перекрестку Белый Крест. Кадрус».

Император разорвал дерзкое письмо Кадруса, который хотел вступить с ним в переговоры на равных, встал и сделал знак Камброну, который играл в карты, следовать за ним. Полковник подошел к окну, у которого стоял император. Они стали разговаривать. Через час сержант Александр Фрион отправился в Фонтенбло к отцу с полномочным императорским указом.

Начался поединок охотника с дичью.

 

Глава LII

ПЛАН СТАРИКА ФРИОНА

Теперь старик Фрион мог действовать, как хотел. Его сын привез полномочия, подписанные императором. Старый лесничий почувствовал безумную радость. Он приготовил план.

— Отец, — спросил его Александр, — вы уверены в успехе?

— Еще бы! Кадрус ставит часовых. Им поручено давать знать, что происходит в лесу. Я знаю, где стоит каждый часовой и как он объявляет об опасности.

— Как же вы это узнали?

— Подсмотрел. Я знаю, что часовых этих ставят на возвышенности, откуда им видно все. Я покажу их всех, когда придет время действовать.

— Но если их станут убивать, они закричат.

— Нет. «Кроты» оправдывают свое прозвище: они зарываются в землю, как настоящие кроты. Представь себе, что у каждого часового есть укрытие. Яма, на краю которой лестница, а над ямой плющ. Когда часовой кого-нибудь увидит, он прячется в яму и скрывается за плющом. Нам надо лишь прикончить часовых. Это будет быстро. Захватить их в ямах и пырнуть ножом. Главное — не наделать шума. Потом поставим гренадеров у Волчьего ущелья. Там-то и сидит Кадрус со своей шайкой. Я уже все разведал. Там они обрушат страшный залп на разбойников, которых часовые не смогут предупредить. Потом с двух сторон возьмут ущелье в клещи. Я укажу тропинки. Разбойников можно будет всех изрубить саблями, потому что нападение будет внезапным. У гренадеров будут пистолеты, двуствольные ружья, смогут ли разбойники спастись? Их истребят всех до одного.

На этом отец и сын расстались.

 

Глава LIII

МАРИ ДЕЛАЕТ ПРИЗНАНИЕ КАДРУСУ

В гротах произошла драматическая сцена. В то время, когда часовых убили, когда самому Кадрусу угрожала ужасная опасность, ко всему этому присоединилась еще и измена.

С тех пор как Мари де Гран-Прэ вышла за де Фоконьяка, тот заметил безумную страсть своей жены к Кадрусу. Маркиза — ее так называли, как будто муж ее действительно имел право на звание маркиза — не могла скрывать своего непреодолимого влечения к Кадрусу. Она решила участвовать в побеге только для того, чтобы убедить Кадруса в своей любви, а не затем, чтобы сопровождать мужа. Она не подозревала, что жизнь ее превратится в пытку. В гроте она была свидетельницей любви Жоржа и Жанны. Для них медовый месяц продолжался.

Маркиза жестоко страдала от ревности и не скрывала этого, поэтому однажды после неприятной сцены между Жанной и ее кузиной Фоконьяк вмешался и отвел свою жену в сторону.

— Маркиза, — сказал он, — вы меня не любите. Признаюсь, меня это мало заботит. У меня есть двадцать законных жен, плачущих обо мне, и тысяча любовниц, горько обо мне сожалеющих. Так что поверьте, что я говорю с вами не из ревности. Напротив. Но ваша привязанность к Жоржу начинает надоедать ему, мне, его жене, всем. Берегитесь.

— Что же вы сделаете? — надменно спросила Мари.

— Я положу этому конец.

— Вы отошлете меня отсюда?

— Нет. Вы знаете нашу тайну, можете отправиться к Фуше и рассказать ему, где мы.

— Что же вы сделаете?

— Я вас убью. Мало ли я убил людей!

— Злодей! Мало того что вы обманули меня, женившись на мне…

— О, терпеть не могу супружеских ссор. До свидания, милая маркиза! Но запомните мои слова.

Следующей ночью Мари, находившаяся в мрачном расположении духа после объяснения с Фоконьяком, пошла за Кадрусом, который выходил из грота. Он хотел пройти по лесу дозором. Мари подошла к Кадрусу. Тот, услышав позади себя шаги, обернулся и увидел ее. Он нахмурился.

— Что вам нужно? — спросил он.

Она побледнела, потом вдруг схватила Кадруса за руку и повлекла его к старому дубу.

— Кадрус, — сказала ему молодая женщина, — выслушай меня и не отталкивай. Я тебя люблю.

— Я это знаю, — ответил он и бросил на нее холодный взгляд.

— Я тебя люблю, — повторила она, — и хочу быть любимой. Я красивее Жанны. Я пламеннее и преданнее ее.

— Я признаюсь, что вы великолепное создание, милая моя, — ответил ей Кадрус. — Но я люблю Жанну. Я не стану упрекать вас в вашем поведении с кузиной, которая была для вас любящей, преданной, деликатной сестрой, я вам прощаю, я сожалею о вас.

Она начала горько плакать. В некоторых натурах страсть сменяется ненавистью. Мари бросила на Кадруса страшный взгляд, потом убежала, как испуганная лань. Кадрус посмотрел ей вслед и прошептал:

— Бедная Мари!

 

Глава LIV

СМЕРТЬ МАРИ

Маркиза вернулась в грот. Фоконьяк ждал ее и казался раздраженным.

— Ступайте за мной! — сказала она.

Она привела его в свою комнату и продолжала:

— Я только что объяснилась с вашим другом.

— Я догадывался. И что же, вы вылечились? — прибавил он с усмешкой.

— Нет еще. Но я знаю одно средство.

— Какое же?

— Любовь другого человека. Дадите ли вы мне свободу любить?

— Сделайте одолжение.

— Благодарю. Прощайте!

— Прощайте!

Фоконьяк ушел, маркиза вынула из бумажника письмо и прочла его.

— Это, должно быть, от него, — произнесла она.

Она пошла по гротам, кого-то ища среди разбойников.

Этот кто-то был молодой человек по имени Ришвиль, который стал карточным шулером, чтобы содержать любовницу, чуть было не попал в тюрьму, бежал и сделался «кротом». Он был недурен собой и безумно влюбился в жену Фоконьяка.

Он играл в кости, когда маркиза подошла к нему и сделала вид, будто следит за игрой. Потом подала ему знак и ушла. Через четверть часа он был возле нее и стоял перед ней на коленях.

— Вы меня любите?! — вскрикнул он.

— Да, — сказала она, — но с условием.

— О, каково бы ни было условие, я берусь выполнить его!

— Это опасно…

— Маркиза, если бы даже речь шла о том, чтобы предать своих товарищей, я бы ни секунды не колебался.

Маркиза пристально взглянула на него.

— Вы это сделаете? — спросила она.

— Да, — ответил он и побледнел.

— Тогда я буду ваша.

Они говорили шепотом в комнате маркизы, которая думала, что находится с ним наедине. Вдруг появился Фоконьяк, но он постучал, прежде чем войти, так что не застал Ришвиля на коленях.

— Знаете ли вы историю, Ришвиль? — спросил он.

— Да, — ответил тот. — Но почему вы спрашиваете об этом?

— Потому что этот грот похож на грот Дионисия. Из определенной точки слышен любой шум, так что я слышал ваш разговор.

— Капитан… — начал было Ришвиль.

— Мой милый, брось-ка свой пистолет, иначе…

Ришвиль хотел выстрелить и упал, сраженный пулей. Мари, как львица, бросилась на своего мужа. Вторая пуля остановила ее. Она пронзила ей грудь. Мари умерла, проклиная… Жанну. Жанну, а не Кадруса. Странная логика у женщин.

 

Глава LV

РАЗГРОМ «КРОТОВ»

Кадрус вернулся в ту минуту, когда Фоконьяка убил Мари.

— Что это? — спросил он.

— Они хотели нас выдать! — сказал Фоконьяк.

— Хорошо.

Никакого объяснения не последовало. Прибежала испуганная Жанна. Кадрус указал ей на трупы.

— Они хотели нас выдать! — объяснил он. — Плачь, но молчи.

Следующим вечером, часов в одиннадцать, Кадрус услышал крик часовых. Все разбойники тотчас, были на ногах. Атаман и Фоконьяк прислушались. Часовые, стоявшие возле ущелья, еще не были убиты гвардейцами и подали сигнал.

— Черт побери! — вскрикнул Фоконьяк. — Там очень много солдат.

— Три дороги уже перекрыты, — добавил Кадрус.

— О! Сейчас ночь, и мы легко уйдем, — сказал Фоконьяк. — Они могут окружить нас?

— Нет, — сказал Кадрус. — У Волчьего ущелья есть такие тропинки, что мы сможем выйти оттуда. Спроси!

Фоконьяк спросил. Ему ответили. Путь был свободен.

— Хорошо! — сказал Кадрус. — Бежим. Переоденьтесь и возьмите самое необходимое. Мы больше сюда не вернемся.

— Где встретимся? — спросил Фоконьяк.

— В Провансе. В Корнишских ущельях.

— Вы слышали? — обратился Фоконьяк к разбойникам. — Вожак ждет вас через три месяца в окрестностях Ниццы.

— Хорошо! — сказала шайка.

Все переоделись, кто рабочим, кто земледельцем. Все надели пояса с деньгами. Когда все было готово, Кадрус оглядел свою шайку.

— Ребята, — сказал он, — мы никогда еще не совершали таких подвигов, как теперь. Обещаю вам, что через три месяца мы будем действовать еще лучше. У меня есть мысль. Я увезу вас в Америку. Мы сделаемся пиратами. Я хочу где-нибудь стать королем.

— Да здравствует Кадрус! — вскрикнули разбойники.

— В путь! — сказал вожак.

Шайка выскользнула в лес. Кадрус шел позади, Фоконьяк впереди. Вдруг на вершине ущелья показалась тень. Все подумали, что это часовой, и Фоконьяк ему свистнул. Но раздался крик:

— Огонь!

Со всех сторон грянули выстрелы. В двадцать секунд половина шайки была уничтожена. Но среди этого беспорядка прогремели два голоса: «Кроты», в грот!»

Это кричали Кадрус и Фоконьяк. Оставшиеся в живых разбойники обступили своих вожаков и прикрепили к стволам ружей охотничьи ножи.

— Вперед! — закричал Кадрус.

Быстрее молнии они напали на солдат, стоявших у входа в грот. Сто человек преграждали им путь. Они дали залп, многие разбойники упали, но, несмотря на стойкость гренадер, линия их была прорвана и остатки шайки ушли… Кадрус исчез. Он надеялся, что грот еще не занят. Фоконьяк был убит, Жанна жива. Осталось только тридцать два «крота».

 

Глава LVI

КАДРУС СДАЕТСЯ ФРИОНУ

Старик Фрион был изумлен ловкостью, с какой ушли «кроты».

— Ничего! — сказал он. — Надо посчитать трупы и глянуть, не убит ли Кадрус. В любом случае их осталось мало, и мы скоро покончим с ними.

Фоконьяка нашли, а Кадруса нет. Насчитали более двухсот человек мертвых или раненых.

Фрион собрал всех своих людей на вершину грота, он надеялся, что «кроты» вступят в переговоры, и громко закричал:

— Кадрус!

— Кто меня зовет? — ответил голос.

Все вздрогнули. Фрион закричал:

— Я. Командир отряда, окружившего вас, хочет вступить с вами в переговоры.

— Хорошо! — сказал голос. — Идите сюда!

— Что? — вскрикнул Фрион.

— Вы сомневаетесь в моей честности? — печально спросил голос. — Хоть я и побежден, я все-таки Кадрус.

— Если бы я знал, что имею дело с Кадрусом, я бы вышел.

— Я здесь.

Кадрус показался. Наступило молчание. Все смотрели на вожака.

— Хорошо, я иду! — сказал Фрион.

Он подошел к молодому человеку.

— Здравствуйте! — сказал он.

— Здравствуйте, господа!

Кадрус с удивлением смотрел на Фриона. Тот улыбнулся.

— Понимаю! — сказал он. — Вы спрашиваете себя, почему я, отставной лесничий, тут командую. Вот, прочтите.

Он подал ему указ. Кадрус прочел и сказал:

— Странно.

— Неужели? — спросил Фрион. — Но вы поймете. Вы в моей гостинице убили человека, у которого взяли сто тысяч франков.

— А! Вы трактирщик Фрион. Да, помню! — сказал Кадрус.

— Так как вы убили моего гостя, я поклялся захватить вас.

— Как вам это удалось?

Фрион вкратце рассказал. Кадрус с испугом смотрел на старого лесничего.

— Позовите своего сына, — попросил он.

Фрион позвал. Тот пришел. Кадрус пожал ему руку.

— Вы славный малый, — сказал он, — а отец ваш честен и храбр. Я очень уважаю вас обоих.

— А я, — ответил Александр, — восхищался бы вами, если бы вы не были…

Он умолк.

— Разбойником, — подсказал Кадрус. — Полноте! Солдат Бунапарте, укравший корону, — тот же «крот», только куда свирепее. Но не будем об этом. Хотите идти за мной?

Фрион с сыном вошли в грот. Там они увидели бледную Жанну.

— Милый друг, позволь представить тебе единственных людей во Франции, которые смогли схватить Кадруса!

Жанна поклонилась.

— Теперь я сложу оружие, — сказал Кадрус. — Господин Фрион, вот мои пистолеты и мое ружье. А вы, сержант, возьмите мой нож, это драгоценный клинок, он станет историческим. От меня, господа, вы ничего не получите. От моей жены, однако, можете принять подарки. Прошу вас взять вот это.

Он подал старику Фриону бриллиант. Сержанту — огромную жемчужину.

— Это вещи моей жены, — сказал он. — Не отказывайтесь.

Сержант колебался. Жанна стала упрашивать. Он согласился.

— А сейчас ведите меня, — сказал Кадрус. — Я прошу только об одной милости: чтобы не оскорбляли мою жену и не обращались дурно с моими людьми.

— Кадрус, — сказал сержант, — даю вам слово.

Сперва вышли разбойники, затем Кадрус. Потом сержант под руку с Жанной. Солдаты поняли поступок сержанта. Они уважали эту женщину, которая смогла последовать за своим мужем…

Через два часа Кадрус был в Фонтенбло. Потом его повезли в Париж. Император был в восторге и поклялся, что на сей раз Кадрус не убежит.

 

Глава LVII

НАГРАДА ФРИОНА И ЕГО СЫНА

Наполеон приказал молчать о поимке Кадруса. Знали, что в лесу произошел бой, но чем он кончился, оставалось неизвестным.

Утром Наполеон вызвал к себе Камброна. Тот прочел императору рапорт своего сержанта. Наполеон с изумлением узнал, что было ранено только пятнадцать гренадер. Он приказал Камброну молчать и отослал его, говоря:

— Сегодня вечером я приму обоих Фрионов. Приведите их ко мне.

После обеда Камброн доставил обоих героев в Тюильри. Наполеон принял их в своем кабинете. На кресле лежали два мундира. Это поразило Камброна. Наполеон подошел к старику Фриону.

— Здравствуй! — сказал он. — Ты победил?

— Точно так, государь.

— Я очень рад. А вы, господин лейтенант? — обратился император к Александру.

Молодой человек побледнел.

— Что с вами? Ах, вы не знаете! После того как вы уехали, вас произвели в лейтенанты. Это повышение было решено уже давно. Не так ли, Камброн?

— Так точно, сир.

Император продолжал:

— На другой день после вашего отъезда мы получили ваш первый рапорт. Он был хорошо составлен и указывал на большие способности. Вы, так сказать, были в походе, а там повышения иногда производятся без очереди. Тогда мы произвели вас в лейтенанты.

— Государь!

— Наконец, лейтенант, так как победа вознаграждается, мы производим вас в капитаны и жалуем вам десять тысяч франков.

Слезы радости потекли по щекам Александра. Император обернулся к старику.

— Я делаю тебя главным лесничим. Жалованье двадцать тысяч в год. Теперь, Камброн, вели им переодеться и отведи к императрице.

Он вышел. Камброн позвал лакеев, которые помогли одеться новоиспеченным офицерам.

— Какой стыд! — говорил Камброн Александру. — Гвардейский капитан, а хнычет! Черт побери! Это просто срам!

— Смотрите, вот как нужно кланяться императрице, — показал Камброн. — Согнитесь вдвое. А принцессам, герцогиням и другим чертовкам надо кланяться вежливо, но голова не должна наклоняться ниже груди. Вперед, марш!

 

Глава LVIII

ИМПЕРАТОР ОЗАДАЧЕН АРГУМЕНТАМИ ПРИНЦЕССЫ ПОЛИНЫ

Император пришел к императрице с веселым видом. Потом сел играть с принцессой Полиной и подшучивал над ней. Она дулась. Он спросил:

— Герцогиня, почему вы нынче не в духе? Наверное, вы не получили известий от кавалера де Каза-Веккиа.

— Это правда, государь.

В эту минуту вошел Камброн с обоими Фрионами. Это были новые лица. Все посмотрели на них. Император встал и подвел офицеров к императрице.

— Представляю вам двух храбрых офицеров, на которых обращаю ваше внимание, они достойны его во всех отношениях.

Императрица была очень любезна, но она не знала, что сделали новые гости императора.

— Государь, — спросила она, — можно узнать, чем мы обязаны этим господам?

— Они сделали то, чего никто не смог сделать раньше.

— Что именно, сир?

Император посмотрел на герцогиню и насмешливо сказал:

— Они захватили Кадруса только с тремя сотнями гренадер.

Если бы герцогиня не сидела, то упала бы. Она побледнела, но тотчас взяла себя в руки.

— Из всей шайки — трехсот человек — осталось только тридцать два плюс сам Кадрус, его заперли в Форсе. Наконец, они потеряли пятьдесят человек. Герой больших дорог очень унижен, — добавил Наполеон, глядя на герцогиню.

Глаза ее засверкали. Она промолчала. Император, произведя желаемый эффект, пригласил гостей продолжать игру.

— Герцогиня, вы дрожите, — сказал он. — Вы нездоровы?

— Нет, сир, — ответила она. — Я встревожена.

— Чем?

— Тем, что глаза всех будут устремлены на вас, и ваши враги станут толкать вас на необдуманные поступки.

— Что вы говорите, герцогиня? Войны у нас нет, Европа спокойна.

— Спокойна, но полна ненависти, государь.

Наполеон не понял.

— Объяснитесь, герцогиня, — попросил он.

— Государь, Кадрус взят?

— Да.

— Что же вы с ним сделаете?

— Я — ничего. Его будут судить.

— И…

— Осудят.

— И…

— Палач казнит его.

— Вы в этом уверены, сир?

— Кто же встанет между приговором и гильотиной?

— Вы, государь.

— Потому что я могу его помиловать?

— Да.

— И вы думаете, что Франция будет довольна, если я его прощу?

— Вот это и меня тревожит. Франция хочет смерти Кадруса.

— Вы это серьезно?

— Разумеется. Я не защищаю этого человека. Хотя этот разбойник поступил со мной по-рыцарски, я слишком уважаю себя, чтобы заступаться за него. Но я тревожусь за вас. «Таймс» уверяет, что вы не сможете казнить человека, спасшего вам жизнь.

Император растерялся.

— Значит, вы мне советуете простить его? — спросил он.

— Боже упаси! Париж станет вас проклинать, Франция возненавидит. Скажут, что вы ставите себя выше блага общества. Но как только его казнят, станут кричать, что у вас черствое сердце. Вас пуще прежнего станут называть корсиканским медведем, вампиром. Видите ли, я ничего вам не советую, только говорю, что самый могущественный человек может оказаться в затруднении.

Принцесса пронзительно расхохоталась. Наполеон закусил губу и пожал плечами.

— Будемте играть, герцогиня, — произнес он.

Партия продолжалась. Но император скоро ее закончил и ушел. Он велел вызвать к себе Фуше.

— Жозеф, — сказал он ему, — вы читали статью в «Таймс» о Кадрусе?

— Читал, государь.

— Что вы о ней думаете?

— Я оставил бы ее без внимания.

— Но… я обязан жизнью этому человеку.

— Государь, монарх может иногда забывать о благодарности.

Император взволнованно заходил по комнате, потом вдруг сказал:

— Фуше!

— Что прикажете, сир?

— Пишите.

Он продиктовал:

«Кавалеру де Каза-Веккиа.

Его величество поручил мне поблагодарить вас за услугу, которую вы ему сегодня оказали. Он дает вам право оставить это письмо при себе и отослать его ему в тот день, когда вы захотите просить у него какой-нибудь милости. Какова бы ни была эта милость, вы ее получите».

Император прибавил:

— Подпишите.

Вдруг дверь кабинета открылась и появилась герцогиня. Император видел, что она вот-вот лишится чувств. Он подошел к ней.

— Фуше, — приказал он, — оставьте нас!

Он подвел молодую женщину к своему столу и указал ей на письмо.

— Прочтите, — сказал он ей.

Она прочла и упала на колени.

— Государь, благодарю! — вскрикнула она.

Он поднял ее, поцеловал и проводил, сказав:

— Передайте императрице, герцогиня, что я благодарю ее за это внимание.

Он хотел скрыть цель прихода принцессы. Позвал Фуше.

— Жозеф, отдайте это Кадрусу и поставьте ту дату, когда он меня спас. Он попросит помилования. Я обязан буду выполнить свое обещание, и все скажут, что я не мог его нарушить.

— Ах, государь, — сказал министр, — как вы находчивы!

Оставшись один, император сказал себе:

— Этот человек никогда передо мной не унижался, но теперь он попросит у меня помилования.

Вот почему Наполеон был так милосерден. Фуше вернулся через три часа.

— Государь, — сказал он, — вот письмо, которое ваше величество приказали мне отнести. Пленник написал на полях то, чего он просит у вас.

Император развернул письмо и прочел:

«Единственная милость, о которой Кадрус просит Наполеона, состоит в том, чтобы жену его приняли в орден викентианок, куда ее не хотят принять».

Наполеон с досадой бросил письмо. Фуше спросил:

— Как прикажете, ваше величество?

— Согласиться!

Он отпустил министра, который злобно улыбнулся, удаляясь. Он был в восторге, что разбойник одолел гиганта. Император в бешенстве твердил:

— Побежден… Побежден!..

 

Глава LIX

ИМПЕРАТОР ХОЧЕТ ПРОВЕСТИ ПРИНЦЕССУ ПОЛИНУ

Расставшись с императором, Фуше отправился к императрице. Он хотел видеть герцогиню де Бланжини, которой жаждал отомстить. Молодая женщина столько раз осыпала его эпиграммами, столько раз насмехалась над его бессилием против Кадруса!

Министр сделал знак Савари, своему вчерашнему сопернику и сегодняшнему союзнику, потому что оба потерпели одно поражение. Кадруса схватили другие, и Савари тоже хотелось уязвить герцогиню. Министр начал с ним разговор о посторонних предметах. Бросив значительный взгляд на своего собеседника, Фуше встал позади герцогини и довольно громко сказал:

— Вы знаете, генерал, что Кадрус совершил великолепный поступок?

— Он меня ничем не удивит, — ответил Савари. — Это герой разбойников. Что же он сделал?

— Представьте себе, генерал, император послал к этому негодяю некое знатное лицо вручить ему письмо с обязательством. В этом письме его величество обещал исполнить любую милость, о которой будет просить кавалер де Каза-Веккиа, в котором он тогда не подозревал разбойника. Император полагал, что Кадрус потребует жизни.

Все слушали. Даже императрица с большим интересом следила за этим разговором. Герцогиня ожидала какого-нибудь удара. Фуше продолжал:

— Посланец принес письмо и…

— Ваша светлость заставляете нас томиться в недоумении, — сказал Савари.

— Это оттого, что поведение Кадруса действительно великолепно. Он написал внизу письма просьбу. Угадайте какую?

— Быть расстрелянным вместо того, чтобы умереть на гильотине, — пошутил Савари.

— Нет, — возразил Фуше, — он просто просил его величество принять в орден викентианок его жену.

Герцогиня де Бланжини встала и простилась с императрицей, которая сказала ей несколько ласковых слов. Через десять минут она явилась к императору, который не принял ее. Она попросила Константена.

— Друг мой, — сказала она ему, — скажите его величеству, что я хочу его видеть. Пусть он выслушает меня.

Император согласился, но принял молодую женщину холодно, сказав:

— Герцогиня, все бесполезно. Умолять меня напрасно. Даю вам десять минут на стоны, слезы, мольбы, но через десять минут я прошу вас оставить меня одного.

Герцогиня поняла, что поколебать волю императора невозможно, поэтому решила прибегнуть к хитрости, чтобы добиться столь желаемого помилования.

— Государь, — начала она, — вы ошибаетесь. Я пришла не просить за этого молодого человека, а просто проститься с вами. Я ухожу в монастырь.

Император принял равнодушный вид.

— А можно спросить, в какой монастырь вы уходите?

— Ордена викентианок.

— О! Ордену повезло. В него уходит герцогиня императорской крови и еще одна женщина хорошей фамилии, неудачно вышедшая замуж, но имеющая тридцать миллионов. Какой почет и доход!

— Вы шутите, сир, а мне так грустно, что от ваших улыбок делается дурно.

Император несколько смягчился.

— Моя милая Полина, — сказал он, — подумала ли ты, что станешь некрасивой? Ведь тебе придется обрезать волосы.

— Я решилась на это.

Наполеон не верил. Он знал, как женщины дорожат этим естественным украшением, дарованным им самой природой. Герцогиня поняла, что Наполеон не поверит, пока своими глазами не увидит, что она способна на эту жертву. Она схватила со стола ножницы и быстро отрезала одну из своих кос.

Император встал.

— Ты с ума сошла, Полина!

— Я просто решилась, государь.

Она хотела отрезать другую косу.

— Подожди! — сказал Наполеон.

— Слишком поздно, государь.

— Подожди. Парикмахер искусно скроет эту потерю. О, женщины, надо им уступить. Давай условимся.

— Говорите, сир.

— Должен тебе сказать, что в эту минуту Кадруса в Венсенне судит военный суд и, как только огласят утвержденный мной приговор, его расстреляют.

— Великий Боже!

— Я пошлю ему помилование, но с одним условием.

— Говорите скорее, государь.

— Если мой ординарец приедет слишком поздно, ты все-таки не уйдешь в монастырь. Ты клянешься?

— Клянусь! Поспешите, государь.

Император позвонил и приказал явившемуся ординарцу:

— Велите оседлать лошадь и отвезите в Венсенн приказ, который я вам пришлю. Скачите во весь опор.

Офицер вышел. Император начал писать и показал свой приказ принцессе.

— Читай, — сказал он, — и позови Константена.

Она прочла и позвала. Но император быстро написал другой приказ: «Полковник Дюпре должен опоздать».

Он спрятал эту записку в левой руке. Вошел Константен.

— Возьми, — сказал император, отдавая ему оба приказа с красноречивым пожатием руки, — и отнеси дежурному ординарцу.

Император догадывался, что принцесса Полина захочет сама пойти с Константеном и увидеть, как уедет ординарец. Он не препятствовал ей и думал, что обманул герцогиню. Она действительно ничего не подозревала.

 

Глава LX

КАДРУС ЕЩЕ НЕ УМИРАЕТ

Наполеон предвидел, что принцесса придет его упрашивать, и потому назначил военный суд, чтобы приговор был сразу приведен в исполнение.

Пока судьи решали, пятнадцать человек с оружием в руках ждали, когда им скомандуют изрешетить Кадруса.

Заседание суда было публичным. В зале находилось человек двести, а на улице тысяч десять.

В полночь собрался трибунал, в пять минут первого ввели Кадруса. Он был в своем меховом плаще, в черной шляпе, с маской в руке. Председатель торжественно задал первый вопрос. Кадрус гордо ответил:

— Я Кадрус. Мне тридцать лет. Ремесло мое — грабить на больших дорогах и в домах тех, кого я нахожу слишком богатыми и большими грабителями, чем я сам. Жилище мое было в Франшарском ущелье. Там у скал я положил тысячи людей, посланных схватить меня, в жизни своей я убил тысяч пять. У меня в шайке никогда не было больше трехсот человек.

Председатель хотел остановить его.

— Позвольте, полковник, — возразил Кадрус, — рано или поздно я это скажу, так что лучше сейчас.

Он продолжал:

— Я всегда нападал только на гнусных плутов, разжиревших от крови и пота бедняков, я убивал только негодяев или врагов, которые вынуждали меня защищаться. Больше всего сожалею я о том, что мне пришлось убить столько неустрашимых и храбрых солдат. Я был повелителем больших дорог, составлявших мою империю. Мое право было правом сильного — единственное право, посадившее Наполеона на французский престол. Он украл свою корону, а я украл свою. Следовательно, мы равны. С тремя сотнями я сделал больше, чем он с миллионом солдат. Теперь судите и казните Кадруса. Тело погибнет, а слава останется.

Он обвел толпу орлиным взором и сказал, садясь:

— Больше говорить не стану. Я сказал все. Действуйте.

Председатель понял, что он не добьется больше ни одного слова. Суд шел своим чередом, выслушивали свидетелей. После обвинительной речи зал очистили, трибунал стал совещаться. Все ждали приговора, зал опять открыли, смертная казнь была объявлена единогласно. Потом председатель объявил, что приговор тотчас же приведут в исполнение во дворе тюрьмы в присутствии народа.

На глазах десяти тысяч человек Кадруса вывели во двор и поставили к стене. Полковник, председатель трибунала, сам пошел командовать расстрелом. Кадрусу хотели связать руки и завязать глаза, но он отказался.

— Полковник, — сказал он, — я прошу вас уважать обычаи. Любому человеку позволено последнее желание.

— Хорошо, — сказал полковник.

Офицер обернулся к своим солдатам.

— Целься! — приказал он.

Только полминуты отделяло вожака «кротов» от смерти.

 

Глава LXI

СВИДАНИЕ КАДРУСА С ПРИНЦЕССОЙ ПОЛИНОЙ

Пока Кадруса судили, в Тюильри происходили описанные нами сцены. Принцесса Полина выпросила у Наполеона приказ отменить казнь вожака «кротов». Но император в записке велел опоздать офицеру, везшему этот приказ. Наполеон отдал эту записку своему камердинеру Константену, тот не знал, что в ней, для него эта записка или для офицера. Он хотел прочесть ее. Но принцесса шла за ним и торопила его.

— Друг мой, — говорила ему герцогиня, — спешите, дело идет о жизни человека.

— Герцогиня, — ответил Константен, — я спешу, как могу.

— Побежим.

— Не могу. У меня ревматизм.

Герцогиня не хотела ничего слышать и вырвала приказ из рук камердинера. Тут она увидела бумагу, оставшуюся в руке Константена, и заметила его бледность и встревоженное лицо. Она поняла все.

— Дайте мне эту бумагу, — приказала она.

— Герцогиня…

— Дайте!

— Герцогиня!

— Берегись… Если ты не отдашь, я рано или поздно тебя погублю.

Константен счел, что благоразумнее будет согласиться. Он подумал, что может оправдаться перед Наполеоном, сославшись на приказ герцогини, и отдал записку. Герцогиня прочла и пришла в негодование. Она выбежала во двор и увидела ординарца, уже сидевшего на лошади. Там стояли двое часовых — один конный, другой пеший.

— Вот! — сказала она ординарцу. — Поезжайте, сударь, я еду с вами. Сойдите, друг мой, — сказала она часовому. — Приказ императора.

Солдат слез с лошади, герцогиня быстро вскочила на нее. Она была превосходной наездницей и быстро поскакала вместе с ординарцем. Но у Венсенна, увидев на улице столько народу, она испугалась. Во дворе взвод уже изготовился стрелять в Кадруса. Вдруг герцогиня закричала:

— Остановитесь! Приказ императора!

Кадрус был очень удивлен этим неожиданным помилованием, но вдруг в тени увидел женщину на лошади.

— Жанна, — шепнул он.

В его черных глазах сверкнули слезы. Он думал, что его жена выпросила ему прощение. Ах! Жанна сделала бы все, чтобы пробраться к Жозефине или Наполеону.

Между тем приказ императора был прочтен, и Кадруса отвели обратно в тюрьму. Комендант Венсеннской крепости вдруг увидел на лошади женщину, закутанную в длинный плащ.

«Это, должно быть, его жена», — подумал он.

Он помог принцессе сойти с лошади и отвел ее в сторону. Думая, что перед ним жена Кадруса, он сказал герцогине:

— Сударыня, он спасен! Между нами, ваш муж очень храбрый разбойник.

Полина вздрогнула и не стала разубеждать коменданта. Он продолжал:

— Я понимаю, что вы любите его… несмотря ни на что. Хотите его видеть?

— Да.

Комендант проводил молодую женщину в довольно уютную комнату. Когда он ввел туда герцогиню, Кадрус продолжал думать, что это его жена. Когда комендант вышел, Кадрус обнял ее, но тотчас заметил свою ошибку.

— Как?! Это вы, принцесса? — удивился он.

Она зарыдала.

 

Глава LXII

РАЗЛУКА

Кадрус понял безграничную преданность молодой женщины и искренне проникся к ней глубоким уважением.

— Герцогиня, — сказал он, встав на колени, — не плачьте. До сих пор только моя гордость мешала мне обожать вас. Но теперь, несмотря на существование Жанны, которую я люблю, я обещаю вам всегда помнить эту ночь. Не могу сказать, что сожалею о прошлом, но клянусь вам, что теперь будущее кажется мне лучезарным, когда у меня в сердце пылкая страсть и глубокое благоговение.

— Друг мой, — сказала герцогиня, — я так волновалась…

Через десять минут комендант постучал в дверь и спросил:

— Могу я войти?

— Да! — ответил Кадрус.

— Сударыня, — обратился комендант к герцогине, — проститесь с вашим мужем, я должен вас увести.

— Благодарю, вы очень любезны.

Она протянула ему руку. Он поцеловал ее. Герцогиня кивнула Кадрусу и вышла.

Вернувшись домой, герцогиня послала за Жанной. Та тотчас приехала.

— Милая моя, — сказала герцогиня, — ваш муж спасен, я выпросила ему помилование.

Жанна упала на колени, герцогиня подняла ее и поцеловала.

— Это еще не все, — сказала герцогиня. — Он должен убежать из тюрьмы.

Жанна задрожала.

— Из тюрьмы? — прошептала она.

— Да. Я почти силой вырвала помилование у его величества.

Она рассказала, как все было, потом добавила:

— Взбешенный император решил, что не отменит своего помилования, но хочет, чтобы ваш муж был отправлен в Тулон.

— Это ужасно! — сказала Жанна.

— Мы освободим его оттуда. Вы знаете, что можете вступить в орден викентианок?

— Да, но теперь…

— Бедняжка! Я понимаю. Теперь, когда он остался жив, вы хотите опять принадлежать ему. Будьте покойны. Вы не вечно останетесь в монастыре. Вы знаете, в чем состоит обязанность викентианок?

— Они ухаживают за преступниками.

— Именно. Они живут в Тулоне, куда будет отправлен ваш муж.

— О, понимаю! Я поеду в Тулон.

— Я рекомендую вас настоятельнице. Вы будете ухаживать за больными каторжниками, обязанность ужасная, но это для него.

— О! Я на все согласна.

— Вы увидите его. Он притворится больным. Когда его отправят в лазарет, мы устроим ему побег.

Вдруг Жанна вскрикнула:

— Герцогиня, вы любите его так же, как и я!

В голосе Жанны слышалась тоска. Герцогиня покраснела, потом сказала откровенно:

— Да! Именно так. Но вам нечего бояться! Если бы я хотела…

Жанна ответила:

— Герцогиня, я не ревную. Я восхищаюсь вами. Если бы даже пришлось отказаться от него, чтобы его спасти, я бы не колебалась.

Обе женщины поняли друг друга и обнялись. Они условились, что делать дальше, и расстались.

 

Глава LXIII

ОТЪЕЗД

Через час герцогиня позвала к себе вдову генерала Бильяра, которая была ее преданным другом.

— Милая моя, — сказала ей герцогиня, — я хочу ехать в Тулон.

— И берете меня с собой?

— Да. Я буду вашей горничной.

— Как вы сказали?

— Так надо. Я уверю императора, что удаляюсь в монастырь на два месяца. Он не должен знать, где я и что делаю.

— О! — воскликнула госпожа Бильяр. — Я знаю, герцогиня, что вы замышляете.

— И вы меня осуждаете?

— Никоим образом.

— Вы мне поможете?

— Да.

— Благодарю, я ожидала этого от вас. Возьмите паспорт.

— Когда же мы едем?

— Сегодня вечером.

— О, герцогиня, как вы любите его!

— Если бы вы знали…

Приготовления принцессы были очень просты. Она делала вид, будто едет в Сен-Жерменский монастырь. Она простилась с императрицей. От нее герцогиня пошла к императору. Наполеон был несколько сконфужен своей хитростью, не совсем достойной честного человека, и не знал, как ему держать себя с герцогиней. Полина хотела опять быть у него в милости. Она знала, что нуждается в снисхождении императора и разыграет комедию, чтобы убедить его, будто она не видела второй записки. Она говорила себе, что Наполеон будет очень рад, если ему не придется краснеть за свое лицемерие.

Полина все верно рассчитала. Сначала Наполеон принял ее холодно и удивился, что она почтительно поцеловала ему руку.

— Государь, — сказала она, — я пришла вас благодарить.

— Вы шутите, герцогиня, — с удивлением сказал Наполеон.

— Что вы такое говорите, сир? Я не понимаю. Я пришла от чистого сердца поблагодарить ваше величество, а вы говорите о насмешке.

Наполеон посмотрел ей в глаза. Они лучились искренностью. Император сказал себе: «Может быть, она не прочла второго приказа».

— Любезная герцогиня, — сказал он, — вы вырвали приказ у Константена. Это недопустимо.

— Да, государь. Примите мои извинения.

— Потом вы забыли предписание, которое я прибавил к этому приказу.

— Да? Я этого не знала, — сказала она. — Что там было, государь?

— Несколько слов к губернатору. Я приказывал ему посадить Кадруса в приличную тюрьму. Но вы так спешили, что взяли только одну бумагу.

— О, государь! Как вы добры, что подумали о смягчении участи этого бедного молодого человека, и какую надежду мне это подает!

— Не обманывайте себя пустой мечтой. Я и так сделал уже слишком много. Я еще должен вас побранить. Как! Вы сами поскакали в Венсенн! Это очень опрометчиво с вашей стороны!

— Я была в таком нетерпении! Простите меня, ваше величество!

Она бросилась к ногам Наполеона, который улыбнулся, считая это наивностью. Он закончил такими словами:

— К счастью, вы догадались надеть плащ ординарца. Вас в Венсенне никто не узнал.

Восхищенный оборотом, который приняло дело, Наполеон потирал руки. Герцогиня сказала ему о своем намерении удалиться в монастырь. Император не разделял мнения племянницы.

— Это затворничество сразу после ареста Кадруса кажется мне неуместным. Вы показали сочувствие к этому человеку; пожалуй, станут подозревать, что вы влюблены в него, если я позволю вам сделать это. По-моему, Полина, вам надо отправиться путешествовать.

Глаза герцогини засверкали.

— Куда, государь?

— Куда хотите.

Герцогиня обрадовалась этому разрешению, которое давало ей полное право поехать в Тулон. Она была ласкова, признательна, простилась с императором, потом пошла готовиться к отъезду. Полина была в восторге. Ей ни к чему было скрываться, ни к чему разыгрывать роль. Она назначила свой отъезд на шесть часов вечера и радовалась возможности все подготовить к побегу.

 

Глава LXIV

ИМПЕРАТОР ГОТОВИТ ВОЗМЕЗДИЕ

Наполеон, как свидетельствует история, был очень хитер. Полина думала, что обманула его, а между тем он сам ее провел. Как только она ушла, он вызвал Савари.

— Генерал, — спросил Наполеон, — вы хотите отомстить Кадрусу?

— Да, государь.

— Я велел не расстреливать разбойника. Его отвезут в Тулон.

— Знаю, сир.

— Его отправят туда в почтовой карете.

Савари удивился.

— Да, — сказал император, — я оказываю ему милость. Он меня спас. Я избавил его от смерти, но не буду жалеть, если он умрет.

— Государь, это легко.

— Что вы предлагаете?

— С экипажем может случиться несчастье.

— Не годится.

— Отравить?

— Это похоже на убийство.

Савари понял, что император уже составил план.

— Что делает такой человек, как Кадрус, в тюрьме?

— Властвует над всеми, государь.

— Знаю… но мне кажется, он очень хочет расстаться с властью.

— Конечно. И я убежден, что Кадрус сбежит. Тем более что вы ему поможете.

— Я?

— Да, вы. Я даже знаю еще одну особу, которая примет в этом участие.

— Кто это?

— Принцесса Полина. Она обязана ему жизнью. Она хочет вернуть ему свободу.

— Сир, это вполне естественно.

— Отправляйтесь к начальнику тюрьмы и скажите ему, что герцогиня де Бланжини станет помогать этому негодяю бежать. Пусть следит за всеми ее действиями и сделает так, чтобы Кадруса застрелили при попытке к бегству.

— Браво, государь!

— Вы хорошо меня поняли?

— О, да!

— Поймите, что начальник должен знать, почему принцесса помогает Кадрусу.

— Я ему скажу.

— Пусть он хранит это в тайне.

— Непременно. А вы уверены, сир, что принцесса поедет в Тулон?

— Я посоветовал ей путешествовать, и она выберет юг.

— Мне пришла в голову одна мысль…

— Какая, генерал?

— Я пошлю к герцогине своего агента.

— Берегитесь, она очень осторожна.

— Он явится к ней как «крот», скажет, что пришел просить денег, чтобы приехать в Тулон и постараться спасти своего вожака. Принцесса поговорит с ним, и мы узнаем ее планы.

— Но если Кадрус вдруг переписывается с принцессой, он захочет узнать имя этого преданного ему «крота».

— Он узнает, что его зовут Белка, это один немногих уцелевших «кротов».

— А настоящий-то где?

— Должно быть, в бегах. Ему сейчас не до вожака.

— Верно. Савари, я думаю, ваш план очень хорош, но сумеет ли агент хорошо сыграть свою роль?

— Сир, это бывший каторжник.

— И этот негодяй станет общаться с принцессой?

— О, государь! Поверьте, каторжник, сделавшийся полицейским агентом, становится бел, как снег. Это все равно, что крещение. Притом принцесса не боится каторжников, свидетельством чему служит Кадрус.

Император нахмурился, но одобрил план Савари, который ушел и вызвал своего агента. Генерал ввел его в курс дела и приказал видеться с герцогиней только наедине, ссылаясь на то, что его ищут.

Вечером агент послал герцогине письмо:

«Герцогиня, я «крот». Меня зовут Белкой. Я один из немногих оставшихся в живых из шайки Кадруса. Я хочу его спасти. Для этого мне нужны деньги, и я подумал о вас, которую он спас от смерти. Вы, наверное, сделаете для него что-нибудь. Клянусь вам, что хоть я разбойник, но честный человек. Я употреблю на побег вожака все, что вы мне дадите».

Полина задрожала, читая это письмо, и спросила, кто его принес.

— Какой-то священник, — ответили ей.

— Пусть он войдет.

Агент по имени Люпен переоделся сельским священником.

Герцогиня спрашивала себя, как священник мог взять на себя подобное поручение.

— Садитесь, — сказала она.

Тот сел. Она продолжала:

— Вы взяли на себя это поручение, вероятно, не зная, в чем оно состоит?

Агент рассмеялся.

— Извините, — сказал он, — я и есть Белка.

Герцогиня изумилась. Люпен продолжал:

— Герцогиня, я вам доверяю. Посмотрите.

Он снял парик и очки, она увидела молодого человека и вскрикнула. Разбойник сказал:

— Не пугайтесь, я уйду, если вы не дадите мне денег.

— Я не боюсь, — сказала герцогиня. — Я только удивилась, как вы прекрасно переоделись. Стало быть, вы любите Кадруса? — спросила она.

— Его-то? Да за него я дам изрубить себя на куски.

— Ну, друг мой, я еду к нему в Тулон.

— Ах, боже мой!

— Я хочу его освободить.

— Как?! Вы, герцогиня, такая знатная дама!

— Вы мне поможете?

— Конечно. Меня ищут. Я отправлюсь в Тулон, только переоденусь по-другому.

— Кем же вы переоденетесь?

— Солдатом. У меня есть мундир.

— Ну, хорошо, поезжайте. У вас есть план побега?

— Придумаю.

— Где я вас найду?

— В Тулоне.

— Как я узнаю, что вы хотите со мной встретиться?

— Положитесь на меня. Меня недаром зовут Белкой, я сумею найти вас.

Герцогиня позвонила.

— Позовите моего управляющего, — сказала она.

Управляющий пришел.

— Господин Ceppe, дайте этому доброму кюре на одно благочестивое дело пять тысяч франков. Довольно этого, отец мой?

— Герцогиня, — ответил священник, — для того чтобы спасти это семейство, достаточно тысячи.

Герцогиня удивилась этой честности.

«Какой благородный разбойник!» — подумала она.

Кюре поблагодарил, пошел за управляющим, взял деньги и удалился.

Через час герцогиня уже ехала в Тулон.

 

Глава LXV

ПРЕДСКАЗАНИЕ КОРВИЗАРА

По дороге в Тулон она поведала свои секреты госпоже де Бильяр. Это искренняя, благоразумная, честная и осторожная дама встревожилась.

— Что же вы будете делать, милая герцогиня? — спросила она.

— Освобожу Кадруса, я же тебе говорила.

— Да, знаю, а дальше что?

— Ах, друг мой! Больше ничего.

— Если он вас любит…

— О, он меня не любит! Он любит свою жену. — Герцогиня вздрогнула.

— И вы думаете, что он не оставит ее?

Герцогиня промолчала, потом вдруг схватила молодую вдову за руку и сказала:

— Слушай, я скажу тебе ужасную вещь. Сегодня утром лейб-медик Корвизар сказал императрице, что жена Каза-Веккиа не проживет и полгода.

— Отчего же?

— У нее болезнь сердца. Волнения убили ее. Корвизар опытен, он не может ошибаться.

— Что же вы сделаете, герцогиня, когда умрет его жена?

— Он будет свободен, и я буду его любить.

— Но где же, герцогиня?

— Где бы он ни был. Даже в Америке. Видишь ли, Бильяр, у меня в груди пожар, который не погаснет. Я его люблю… меня ничто не остановит…

 

Глава LXVI

ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИЦА

Прежде чем отправиться в монастырь, Жанна хотела устроить свои дела и поехала к дяде. После ареста Кадруса она не видела барона. Тот питал смутную надежду, что огромное состояние Жанны достанется ему. Он еще раньше слышал от Корвизара, что у его племянницы аневризма и решил, что такие переживания подорвут ее и без того слабое здоровье.

Когда он увидел свою племянницу, бледную и унылую, он вздрогнул от радости. Жанна сказала дяде:

— Несмотря на все мое к вам презрение и отвращение, я приехала устроить свои денежные дела.

— Какие горькие слова! — вскрикнул лицемерный барон. — Ах, Жанна, как ты дурно обо мне судишь!

— Не притворяйтесь. Я знаю вас.

— Нет! Это не я донес на твоего мужа…

— Довольно, поговорим о делах.

— Хорошо. Ты хочешь денег? У меня есть сто тысяч.

— Из тридцати миллионов? Этого мало. Вы еще не отдали мне мое приданое, я требую его.

Барон начал было хитрить. Жанна остановила его.

— Я понимаю, — сказала она, — вы думаете, что у меня нет покровителей. За меня заступится закон.

Она встала. Он хотел ее удержать.

— Пойми, Жанна… можно ли вверить тебе такое богатство? Ты так молода, так простодушна, так доверчива!

— Что вам за дело?

— Я так тебя люблю…

Ее терпение лопнуло.

— До свидания! — сказала она.

Барон испугался. Он представил себе разорительный процесс и предложил сделку.

— Жанна, — сказал он, — у меня есть дела, есть затруднения. Если ты потребуешь от меня свое состояние, я разорюсь.

— Тем лучше, — сказала она. — Но вы лжете.

— Нет. Это меня просто убьет.

— Но если я этого хочу?!

— Неумолимая, садись! Вот что я тебе предлагаю: десять миллионов сейчас, столько же через шесть лет, а остальное — когда смогу.

— Я хочу все. До свидания. Я еду к императору.

— К императору. Боже! Зачем ты едешь к нему?

— Показать ему перстень, который дал мне муж, и рассказать о заговоре.

Барон до смерти перепугался. Он встал.

— Я отрекаюсь от вас, вы мне не племянница. Но золото ваше вы получите. Я дам вам чеки. Подождите меня.

Он прошел в свой кабинет и увидел там Шардона. Тот ждал и лукаво взглянул на своего хозяина.

— Ты-то что веселишься?! — вскрикнул Гильбоа.

— Я? Сохрани меня Бог! Я невольно смеюсь над вашим замешательством.

— Ты радуешься, негодяй, что я лишаюсь всего этого состояния.

— Нет, я его вам сохраню.

— Что ты говоришь?

— Вы получите его в наследство.

— Полно! Разве моя племянница умирает?

— Да.

Это «да» было сказано самым зловещим тоном. Барон побагровел. Он на минуту смутился, но вскоре взял себя в руки.

— Вы, кажется, предлагаете мне убийство, господин Шардон?

— Да.

— Но нас же заподозрят!

— Вовсе нет.

Шардон, отважный циник, готовый на все, в эту минуту командовал бароном.

— Я хочу отправить вашу племянницу на тот свет сейчас же. Хотите? Следов не будет. Она умрет естественной смертью, и даже врач это подтвердит.

— О! Сделай это, Шардон, и…

Барон умолк.

— Ну же!

— И я тебя озолочу.

Шардон расхохотался:

— Хорошо обещание! Мне нужно что-то конкретное, я убью сейчас, и заплатите мне сейчас же.

— Сколько ты хочешь? — спросил барон.

— Много.

— Сколько, спрашиваю.

— Миллион.

Барон подпрыгнул. Шардон решил не уступать и сделал вид, что уходит.

— Прощайте, хозяин, — сказал он.

— Негодяй, ты меня разоряешь. Миллион!

— Только один из сотни, я работаю задешево.

Барон украдкой взглянул на Шардона и увидел, что он решился. Он предлагал сто тысяч, бывший каторжник молчал. Наконец, барон решил уступить, делать было нечего. Он отдал миллион банкнотами, написав на гербовой бумаге, что дарит своему управляющему эту сумму за честные и добрые услуги. Потом спросил:

— Что ты хочешь сделать?

Тот сообщил свой план.

— Вы мне говорили, что у вашей племянницы аневризма. Что может при такой болезни вызвать смерть? Сильное волнение.

— Это так.

— Я много думал об этом с того дня, как узнал о ее недуге. Я даже советовался с врачами. Ну, я устрою ей такое волнение, от которого она умрет.

— Каким образом?

— О, очень просто. Вернитесь в гостиную и пригласите вашу племянницу сюда. Комната эта очень тихая, я спрячусь. Вы будете разговаривать. Внезапно я схвачу и свяжу ее, а голову закрою капюшоном.

— А потом?

— Потом занесу над ней кинжал и буду угрожать убить ее. Если у нее действительно аневризма, она умрет в ту же минуту.

— Но…

— Знаю… Если она не умрет, хотите вы сказать, что тогда? Не беспокойтесь, я ее задушу.

Барон колебался.

— Следов не останется.

— Ты в этом уверен?

— Полностью.

Барон был очень испуган. Шардон бросил на него презрительный взгляд.

— Неужели в вас нет ни капли мужества? — спросил он. — Неужели вы мокрая курица? Ну, решайтесь, надо действовать!

— Хорошо, — сказал барон и вышел.

 

Глава LXVII

ЯВЛЯЮТСЯ ДВА «КРОТА»

Как только кабинет опустел, между двумя невидимыми людьми начался разговор. Кроме Белки еще нескольким «кротам» удалось избежать смерти и плена в гроте. Среди них выделялся один юноша по имени Бернье. Ему было девятнадцать лет, он был гибок, строен, проворен и понравился Белке. Тот научил его взбираться на крыши. После разгрома шайки Белка предложил своему подручному отомстить за Кадруса, убив Шардона и барона.

— Ну, — шептал Белка, сидя в камине, — мы вовремя успели, как ты думаешь?

— Без нас бедняжка отправилась бы на тот свет! — сказал Бернье. — Теперь мы ее спасем.

— Кадрус скажет нам за это спасибо. Мы наверняка сделаемся его помощниками, как только он сбежит из тюрьмы.

— А мы поможем ему выйти.

— Как же ты хочешь прикончить их? — спросил Белка.

— У нас есть ножи.

— И мы будем ждать, пока они бросятся на жену вожака?

— Да.

— А вдруг она испугается и умрет?

— Она не испугается. Я ее успокою.

— Верно. Она знает наши знаки.

Они замолчали. Послышались шаги. Вошли Жанна и ее дядя.

— Садись, — сказал барон. — Я дам тебе отчет.

Жанна села.

— Прежде всего, — сказал барон, — я должен дать тебе отчет в моем опекунском управлении.

— Приступайте прямо к делу и сейчас же отдайте мне деньги, — сказала Жанна. — Если потом я найду ошибку в каких-нибудь ста тысячах, мой поверенный их с вас стребует. Я тороплюсь.

В эту минуту она услышала трескотню сверчка. Жанна вздрогнула и прислушалась. Звук не стихал. Это был условный знак «кротов», предупреждающий, что они рядом. Жанна тотчас ободрилась.

— Я долго ждала, — сказала она. — Мне некогда. Поспешите.

Барон, чтобы отвлечь ее внимание, встал и подал бумаги, прося их прочесть. Она протянула руку, чтобы их взять, когда Шардон вдруг набросил ей на голову толстую шаль. Но тут заслонка камина упала на пол, оттуда выскочили два человека с кинжалами в зубах. Убийцы в одну минуту были связаны. Жанна побледнела, но не испугалась. Ее успокоил сверчок. Она протянула руку каждому «кроту», и те почтительно поцеловали кончики ее пальцев.

— Благодарю! — сказала она.

Потом, заметив их кинжалы, она добавила:

— Вы вооружены?

— Да, — ответили они.

Тогда она подошла к дяде и сказала твердым голосом:

— Вы убийца! Вы хотели меня убить! Я осуждаю вас на смерть!

Потом она обратилась к Шардону:

— Ты разыскал того, кто донес на Кадруса. Ты тоже умрешь. Убейте их! — приказала она «кротам».

Оба разбойника воткнули свои кинжалы в грудь жертв, кровь залила пол.

— Теперь, — велела Жанна, — свяжите меня, возьмите золото и езжайте в Тулон. Полицию я собью с толка, сказав, что на меня с дядей напала шайка Родена. Приказываю вам найти меня в Тулоне. До свидания!

Разбойники повиновались. Через час Жанну развязали слуги. Вызванный полицейский комиссар снял показания с молодой женщины.

Роден, парижский сподвижник Кадруса, был признан виновником этого двойного убийства. Полагали, что он пощадил Жанну только потому, что она была женой Кадруса.

Таким образом, Жанна стала единственной наследницей огромного состояния барона помимо своего собственного. Если Кадрусу удастся бежать, он мог бы вести роскошную жизнь в Индии или Америке. Но убежит ли он?

 

Глава LXVIII

В ТЮРЬМЕ

Через неделю Кадруса привезли в Тулон и поместили в тюрьму.

Там надзиратель сказал ему, что он будет работать в канцелярии. Кадрус увидел в этом вмешательство герцогини. Но от Жанны не было никаких известий.

Однажды вечером тюремщик подал Кадрусу письмо, в котором было написано:

«Один из ваших «кротов», Белка, на свободе и хочет вас вызволить. Можно ли ему доверять?»

Кадрус посмотрел на тюремщика, тот сказал:

— Мне поручила вам это отдать какая-то дама, за это я получил десять тысяч франков.

— Хорошо, — сказал Кадрус.

— А ответ?

— Да.

— И только?

— Да.

Принцесса Полина получила лаконичное «да», но этого было достаточно.

На другой день после ее приезда, агент, игравший роль Белки, явился к ней переодетый морским офицером. Принцесса нашла его перевоплощение прекрасным. Она не подозревала, что имеет дело вовсе не с «кротом». Агент сказал ей, что придумал план побега, и считал, что Кадрусу надо притвориться больным и перейти в лазарет.

— Туда, — сказал он, — ему доставят одежду сторожа, и он легко убежит.

Герцогиня согласилась и дала агенту письмо Кадрусу, но агент отнес его начальнику тюрьмы. Тот получил приказ из Парижа содействовать агенту. Они договорились передать эту записку Кадрусу, позволить ему перейти в лазарет, чтобы один из тюремщиков выдал себя за подкупленного герцогиней де Бланжини и дал ему одежду сторожа. Караульные позволят ему бежать, но убьют его при попытке к бегству.

В тот же вечер Кадрус получил письмо от герцогини. На другой день он сказался больным, его перевели в лазарет. Кадрус печально подумал: «Жанна меня забыла, Герцогиня действует одна. Неужели мне бежать с ней? Неужели между мной и Жанной все кончено?»

 

Глава LXIX

УСЛОВИЕ

Пока Кадрус обвинял Жанну в том, что она бросила его, она творила чудеса, чтобы спасти его. Она поняла, что герцогиня любит ее мужа и что он ей обязан отменой казни. Как всякая ревнивая женщина, Жанна стала решительной и свирепой. Она задумала смелый план.

Она отправилась на прием к настоятельнице монастыря. Бедность ордена викентианок вошла в пословицу. Когда настоятельница узнала, что Жанна вступает в орден, она очень обрадовалась: ее монастырь получит значительные средства. Конечно, она не думала, что все богатство Жанны достанется ее будущим сестрам, но надеялась, что новая сестра сделает монастырю большое пожертвование.

Когда Жанна пришла, настоятельница приняла ее с распростертыми объятиями, но гостья холодным тоном попросила разговора наедине.

— Хочу сказать вам прямо, — начала она, — что не собираюсь вступать в ваш орден. Я не чувствую в себе никакого призвания. Я люблю своего мужа и хочу его спасти.

Эти слова она произнесла внятно и резко, так что настоятельница была поражена. Все ее надежды рушились, глаза заволокло слезами, а из груди вырвался глубокий вздох.

— Дитя мое, — сказала она, — разве вас принудили прийти ко мне?

— Нет, — ответила Жанна, — я пришла добровольно и говорю вам, что хочу вызволить мужа из тюрьмы. Чтобы помочь ему в этом, я хочу стать сестрой-сиделкой в вашем Тулонском монастыре. Вижу, — сказала она, осматриваясь вокруг, — что у вас все голо, печально и мрачно, а я могу исправить все это.

— Каким образом?

Глаза настоятельницы сверкнули радостью.

— Я не вступлю в ваш орден, но сделаю вам богатый подарок. Скажите откровенно, сколько вам нужно для того, чтобы возвратить вашему ордену его прежний блеск?

— Много, к несчастью, слишком много.

— Все-таки скажите.

— Не смею.

Жанна улыбнулась.

— Сколько ваших сестер в тюрьме в Бресте? — спросила она.

— Пять.

— А в Лориене?

— Три.

— В Тулоне?

— Пять.

— В Рошфоре?

— Три.

— В парижских тюрьмах?

— Двенадцать.

— А всего сколько?

— Двадцать восемь.

— Сколько нужно на ремонт монастыря?

— Почти двести тысяч.

— Положим столько же на меблировку, на белье.

— Это будет четыреста тысяч. Просто ужас!

— Наконец, сколько вам нужно в год, чтобы у сестер были хороший стол и приличная одежда?

— Франков полтораста на каждую.

— Стало быть, это триста тысяч.

Жанна вынула из кармана документ, заверенный у нотариуса, и сказала:

— Вот четыреста тысяч на монастырь, шестьсот тысяч на сестер. Император одобрил это приношение, вам остается только его принять.

— О, дочь моя, вы нас спасаете! — сказала настоятельница, обнимая Жанну.

Та осталась холодна. Она чувствовала, что играет в большую игру.

— Вы не обязаны меня благодарить, — сказала она, — это договор: вы мне платите, и я вам тоже.

Настоятельница опустила голову. Она забыла, какой ценой покупает богатство ордена. Жанна продолжала:

— Подумайте, я хочу помочь мужу бежать из тюрьмы.

Настоятельница побледнела. Пособничать побегу! Какой может быть скандал! Она печально вздохнула.

— Я не могу согласиться, — сказала она.

— Вы боитесь взять на свою совесть такой поступок? Разве это проступок? Разве Господь предписал страдать телу? Зачем Ему острог, когда у Него есть ад и вечные муки?

Настоятельница размышляла.

— Я не думаю, — сказала она, — что дело, на которое вы решились, очень греховно, дитя мое. Меня заботит не это.

— А что же?

— Я вам скажу. Я боюсь, как бы папа римский не запретил наш орден после этой огласки.

— А! Это ваше единственное опасение? — спросила Жанна. — Я его развею. Нам будет покровительствовать герцогиня де Бланжини.

— Принцесса Полина?

— Она. Она любит моего мужа…

Настоятельница вздрогнула.

— Да! Она моя соперница, — продолжала Жанна, — но она заступится за вас, когда узнает, что вы спасли Кадруса. Я тоже буду на вашей стороне. У меня шестьдесят миллионов.

Бедная настоятельница растерялась.

— А если мне откажете, вы погубите себя, — сказала Жанна, — я стану вашим врагом. Я подкуплю влиятельных людей, чтобы погубить вас, и преуспею, поверьте мне.

— Вы это сделаете?

— Клянусь.

Настоятельница с удивлением смотрела на эту необыкновенную женщину. Она видела решимость на ее осунувшемся от горя лице. Она видела крах своей обители. Она видела, как ее станут преследовать. Она уступила и сказала с горьким вздохом:

— Хорошо, я согласна. Да простит меня Господь, если я обманываюсь!

— Вот вам дарственная запись. Теперь дайте мне клятву.

— В чем?

— Что вы не измените мне.

— Клянусь!

— Что будете мне служить.

— Обязуюсь!

— Дайте мне письмо настоятельнице Тулонского монастыря.

Настоятельница написала. Жанна прочла.

— Теперь прощайте, — сказала она, — я не забуду о вас.

Она вышла, прося настоятельницу никому не говорить, что она уехала в Тулон.

 

Глава LXX

ОДНА ВМЕСТО ДРУГОЙ

Кадруса перевели в лазарет. Он спрашивал себя, осталась ли в нем любовь к Жанне. Он чувствовал себя брошенным, гордость его была уязвлена. Он подумал, что второй удар, поразивший его, убил любовь Жанны. Он проклинал слабость молодой женщины, но что-то в его сердце невольно заступалось за нее.

Он предавался этим размышлениям, когда вошли сестры милосердия. Все были под покрывалами. Однако он вздрогнул. Он знал, что Жанна хотела вступить в этот орден, и говорил себе: «Может быть?!»

Но две сестры равнодушно прошли мимо. Третья сестра как будто что-то им сказала.

«Это не она», — подумал Кадрус.

Но вдруг все три женщины подошли к его кровати. Одна из них спросила:

— Номер семь тысяч восьмой?

— Да, — сказал Кадрус.

— Вы поступили сегодня утром?

— Да.

— Что у вас?

— Лихорадка.

— У вас есть жажда?

— Сильная.

Тогда сестра милосердия сказала двум послушницам, сопровождавшим ее:

— Ступайте в аптеку и принесите кремортартар, пока врач чего-нибудь не пропишет.

Она ушла в сопровождении послушницы. Другая послушница пошла в аптеку и вернулась. Кадрус очень удивился, услышав, что эта женщина подражала треску сверчка, подходя к нему.

«Крот»? — подумал он. — Сестрой милосердия? Это уж чересчур!»

Он насторожился. Послушница подошла и сказала:

— Вот кремортартар. Здравствуйте, командир. Пейте понемножку, — прибавила она громко.

А потом опять тихо.

— Я Белка.

«Я теперь понимаю, — подумал Кадрус. — Его прислала принцесса. Она подкупила сестер милосердия».

Белка продолжал:

— Если с вами сделаются судороги, позовите меня. Она тоже здесь, — добавил он тише. — Это другая сестра.

Он ушел. Кадрус подумал:

«Очевидно, речь идет о герцогине. Какая смелость! Здесь! Как она меня любит!»

Кадрус наблюдал за Белкой. «Крот» имел вид смиренной, праведной, скромной женщины. Покрывало было опущено очень низко, глаза потуплены. Кадрус пытался рассмотреть вторую сестру, но герцогиню не узнал.

«Как это странно!» — подумал он.

Белка вернулся.

— Она еще не смеет подойти, — сказал он, — она так взволнована.

Он ушел, а Кадрус повторял себе: «Она другого роста».

Однако он был уверен, что это герцогиня.

 

Глава LXXI

ОПАСНОСТЬ

Эта ошибка Кадруса стала большим несчастьем для Жанны. Она позволила свободно действовать агенту, выдававшему себя за Белку. Жанна придумала смелый план — выдать юношу за женщину. Это было для нее легко. Получив от настоятельницы рекомендации, она выдала Белку за свою молочную сестру и просила принять в помощницы. Но Белка не сказал Кадрусу: это ваша жена, и Кадрус подумал совсем другое. Когда сестры милосердия ушли, фельдшер, науськанный агентом, явился к Кадрусу, и тот ему поверил. Как могло быть иначе? Даже Белка не знал, что Белка-агент ставит его вожаку капкан. Фельдшер сказал, что по приказанию доктора надо отделить № 7008, так как у него заразная лихорадка.

Кадруса положили так, что пять пустых кроватей отделяли его от других больных. Потом фельдшер шепнул Кадрусу:

— Герцогиня заплатила мне, чтобы вас спасти.

— Хорошо, — сказал Кадрус, — и я тебя награжу. Как же я убегу? — спросил он.

— Очень просто. Вы знаете коридоры тюрьмы?

— Еще бы! Я тут сидел.

— Сегодня вечером под тюфяком вы найдете сверток с одеждой.

— Очень хорошо.

— В десять я, словно нечаянно, погашу лампу. В темноте вы переоденетесь сторожем, потом выйдете из зала, и во дворе спокойно пройдете мимо часового. Он примет вас за настоящего сторожа. Вы согласны?

— Конечно.

— Стало быть, все решено?

— Да.

Фельдшер ушел. Кадрус ждал возвращения Белки, но напрасно. Таким образом, план агента Савари должен был увенчаться успехом.

Ни герцогиня, ни Белка, ни Жанна не подозревали, что их старания должны кончиться смертью любимого ими человека.

 

Глава LXXII

ПОБЕГ

Кадрус целый день не видел Белку. Дежурство сестер милосердия было устроено так, что первая дежурила днем, вторая с восьми вечера до половины первого ночи, третья до рассвета. Жанна выбрала последнюю смену, она думала, что спящие больные не помешают ей.

Пробило восемь часов. Появился Белка и подошел к кровати Кадруса. Тот обменялся с ним несколькими словами. До десяти часов Белка к Кадрусу не подходил. В это время больные дремали. Белка подошел к кровати Кадруса, который уже приготовил одежду сторожа, и сказал ему:

— Она станет дежурить после меня. Будьте осторожны. Она поговорит с вами о вашем побеге.

Кадрус изумился.

— Как! — сказал он. — Она в половине первого будет говорить мне о побеге? Но я бегу уже в одиннадцать.

— Что это вы говорите?

— Герцогиня велела мне одеться сторожем. Фельдшер подкуплен.

— Герцогиня? Разве и она помогает вам бежать?

— А с тобой, стало быть, Жанна? — догадался Кадрус.

— Да.

Сердце Кадруса словно перевернулось. Вся любовь вернулась к нему. Он стал горько сожалеть, что обвинял эту преданную женщину. Но подготовленный побег тревожил его. Слишком уж хорошо все было придумано, чтобы не воспользоваться подобным случаем.

— Ступай к Жанне и скажи, что я бегу, — сказал Кадрус Белке.

«Крот» отправился к Жанне. Тем временем Кадрус успел все обдумать. Ему показалось странным, что герцогиня писала ему о Белке, а Белка с ней не общался. Кадрус угадал. Сомневаться в герцогине он не мог. Значит, подставной Белка, агент Фуше или Савари, обманул ее. Когда пришла Жанна, Кадрус сказал ей:

— Не волнуйся. Я люблю тебя. Мы убежим вместе. Беги к герцогине и сообщи ей об измене. Вдвоем вы найдете лодку, и мы с тобой уедем в Испанию. Поставьте человека у бухты Марге, чтобы дать мне знать, где вы будете ждать меня с лодкой.

— Но… — начала Жанна…

— Милое дитя, если ты меня любишь, повинуйся и не думай ни о чем.

Жанна решилась отправиться к своей сопернице. Когда она ушла, Кадрус сказал Белке:

— Ты мне предан?

— Да.

— Очень хорошо, потуши лампу, а потом вернись ко мне.

Белка повиновался. Он погасил лампу и намочил фитиль, чтобы она хуже зажглась, затем вернулся к Кадрусу. Тот сказал ему:

— Разденься и ляг в мою постель.

Белка повиновался. Кадрус надел его одежду. Тут прибежал фельдшер. Кадрус подошел к нему.

— Я хотела зажечь лампу, но не смогла, — пропищал он.

— Если чего не знаешь, сестра, так не надо браться, — сквозь зубы пробормотал фельдшер.

Он зажег лампу и подошел к кровати Кадруса. Белка лежал, спрятав голову под одеяло. Фельдшер ушел, ничего не заметив. Кадрус шепнул Белке:

— Вот что ты должен сделать. Злодеи хотят убить меня. Они сделали вид, что содействуют моему побегу, но хотят меня прикончить. Бьюсь об заклад, что под стенами меня ждет караул с заряженными ружьями. Мне принесли одежду сторожа и велели ее надеть. Она под кроватью. Надень ее. В одиннадцать часов погасят лампу, чтобы помочь мне бежать. Действуй, как знаешь. Но мне кажется, что лучше остаться здесь. Ты понял?

— Понял, командир.

— Я бегу.

— Хорошо. До свидания!

— До скорого свидания! Ты понимаешь, что я здесь тебя надолго не оставлю?

— Не тревожьтесь, я выйду, когда захочу.

Они пожали друг другу руки. Кадрус ушел. В одеянии сестры милосердия он беспрепятственно вышел во двор тюрьмы. У ворот он позвал часового.

— Что вы желаете, сестра? — спросил тот.

— Сержант, — сказал Кадрус, искусно изменив голос, — нас обычно трое в лазарете, но сестре Жанне стало нехорошо, и она ушла. Мы просили, чтобы она прислала кого-то вместо себя, но никто не пришел, и мы беспокоимся. Дайте солдата проводить меня в монастырь. Я пойду посмотреть, что случилось. Может быть, сестре нашей сделалось хуже, и она остановилась на дороге.

Часовой не возражал и позвал солдата.

— Вот он проводит вас, сестра, — сказал он.

Солдат взял саблю и пошел с Кадрусом. За знаменитым разбойником закрылись тюремные ворота. Кадрус сделал шагов двести и ударил беззаботно шагавшего солдата. Кадрус сунул ему в рот платок и связал своей рубашкой. По дороге он встретил пьяного матроса, напал на него, и переоделся в его одежду, бросив монашеское одеяние в канаву. В кармане матроса Кадрус нашел драгоценные документы — теперь он мог выдать себя за другого. Потом он вышел к берегу, но никого там не увидел. Кадрус спрятался. В полночь появилась женщина. Она закричала, как сова. Кадрус понял, что это «крот». Он вышел из укрытия.

— Здравствуйте, командир, — сказала женщина.

Это был Белка.

— Ты?!

— Я!

— Как ты сбежал?

— Я не дожидался одиннадцати часов, а рванул сразу. Через стену перелез в другом месте.

— Но как?

Белка показал два железных крюка и сказал:

— Это я всегда ношу с собой и использую, как кошка свои когти.

— А герцогиня?

— Не видел.

— А твое платье?

— Снял с какой-то шлюхи на улице.

— Ну, хорошо.

Разбойники спрятались и ждали.

 

Глава LXXIII

РАЗВЯЗКА

В полночь на дороге показался экипаж с императорским гербом. Из него вышли две женщины: Жанна и герцогиня. Жанна просияла при виде Жоржа, герцогиня была бледна и печальна. Она подошла к Кадрусу.

— Друг мой, — сказала она ему. — Прощайте! Я хотела вас спасти, а чуть было не погубила, ваша жена сделала все лучше меня. Я очень рада, поцелуйте меня как сестру и уезжайте.

— Лодка готова?

— Ждет под утесом. Она привезет вас к бригу, на котором вы доплывете до Англии.

Кадрус посмотрел на берег. Там виднелась лодка. Он преклонил колено и, почтительно взяв руку герцогини, сказал:

— Воздаю вам благодарность за вашу неограниченную преданность. Я всегда буду вас помнить. Прощайте! Верьте, я никогда не забуду того, что вы для меня сделали.

Она ответила рыданиями. Белка бесстрастно вслушивался в ночь. Ему послышались шаги.

— Солдаты! — вскрикнул он.

Кадрус встал. Герцогиня обреченно поцеловала его.

— Скорее! — торопил Белка. — Это патруль.

Кадрус взял Жанну на руки и, спустившись с утеса, побежал к лодке, Белка за ним. Герцогиня осталась наедине со своей печалью.

Вдруг ее вывел из задумчивости выстрел, которым объявляли о побеге каторжника. Она вздрогнула. Патрульные приблизились. Вдруг четверо солдат и бригадир заметили лодку и стали кричать:

— Эй, на лодке, стой! Мы хотим проверить бумаги!

Но лодка, вместо того чтобы остановиться, прибавила ходу. Сомнений не было. Солдаты засекли или контрабандистов, или бежавшего каторжника. Они повторили приказ. Бесполезно. Лодка летела все быстрее. Бригадир, не обращая внимания на присутствие герцогини, выстрелил, солдаты тоже. Вдруг герцогиня закричала повелительным тоном:

— Не стреляйте! Я запрещаю вам!

Бригадир посмотрел на молодую женщину, на лакеев, на карету, увидел герб.

— Сударыня, — сказал он, — нам приказано стрелять в тех, кто не повинуется нашим приказам.

— А я вам приказываю прекратить стрельбу, которая меня раздражает.

— Сударыня, они бегут.

— Кто они?

— Контрабандисты.

— А мне что за дело? Я приехала сюда погулять в одиночестве, а вы столь дерзко мне мешаете.

Лакей подошел к бригадиру и шепнул:

— Это герцогиня де Бланжини, принцесса Полина, убирайтесь отсюда, по-дружески вам советую.

Бригадир, ворча, увел своих солдат.

Знаменитый разбойник благополучно добрался до брига, который довез его с Жанной в Англию. Та успела захватить с собой все свое богатство. Но бедная женщина недолго наслаждалась своей любовью и своими миллионами. Она умерла через полгода после приезда в Лондон.

В Лондоне Кадрус выкупил у одного старого французского дворянина документы его покойного сына и сошел за отпрыска знатной фамилии. Он выдал себя за эмигранта и благодаря богатству жены был принят во всех аристократических домах.

После смерти Жанны Кадрус отправился в Нью-Йорк и стал американским гражданином. Обладая громадным состоянием, он без труда сделался секретарем посольства Америки во Франции. Он приехал туда через несколько лет после своего побега из тюрьмы. Император был в России, герцогиня де Бланжини в Париже.

Только одна особа узнала Кадруса, которого очень изменил шрам, сделанный искусным хирургом, впрочем, это не испортило его красоты. Этой особой, оказавшейся проницательнее Фуше, была герцогиня. Она вальсировала с Кадрусом и сказала ему после первого тура:

— Я по-прежнему люблю тебя…

 

 

Удивительные приключения и романтика путешествий

В КНИЖНОЙ КОЛЛЕКЦИИ МК

Авантюрный Роман

СЛЕДУЮЩИЕ КНИГИ СЕРИИ

Адское ущелье

Граф Калиостро

Нью-Йоркские тайны

МОСКОВСКИЙ КОМСОМОЛЕЦ

GELEOS

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.