Всадники, приближение которых услышали девушки, огибали поворот дороги. Хотя они ехали шагом, пот лил с них градом. Их лошади, наоборот, выглядели свежими, словно их только-только вывели из конюшни. В этом не было ничего удивительного, и вот почему. Эти два всадника являлись вожаками «кротов», разбойников из Франшарского ущелья. Чтобы сбить погоню со следа, они переоделись и только что сменили лошадей. Оба ехали с непокрытыми головами. Кузины едва успели заметить на повороте их темные силуэты, четко читавшиеся на лазурном небосклоне, как они снова скрылись в изгибах дороги. Деревья скрывали их от любопытных глаз молодых девушек.
Один из всадников, молодой человек, владелец ножа с серебряной рукояткой, имел гордый вид, черные волосы, высокий и открытый, слегка округленный лоб и тонкие черные брови, образовывавшие одну резкую прямую черту на матовой белизне кожи, — черту странную, придавшую что-то роковое этому мужественному лицу. Глаза его словно светились золотистыми отблесками — настоящие глаза сокола с неподвижным, сверкающим, манящим взглядом. Красивый орлиный нос придавал лицу отпечаток суровости, свойственный охотникам и воинам. Однако рот с изящно очерченными губами и грустной улыбкой указывал на затаенную нежность. Округленный подбородок с прелестной ямочкой сглаживал резкость других черт лица. Их общая совокупность дышала силой и твердостью характера. Если, с одной стороны, на этом лице присутствовал отпечаток кровавых битв, то, с другой, в ней отражались нежное сердце, добродушие и возвышенный ум. В этой противоречивой натуре, несомненно, вечно боролись два начала: ненависть и любовь, милосердие и жестокость, месть и великодушие. Наружность этого молодого человека свидетельствовала о возвышенном характере, чуждом всему пошлому. Судя по благородной осанке, изяществу и ловкости, с которыми он управлял своей горячей лошадью, любой с полным правом счел бы его дворянином. Все в нем пленяло и очаровывало, черты лица поражали и поневоле приковывали взгляд, широкие плечи как бы сглаживались пропорциональным телосложением, стан отличался стройностью и гибкостью, руки — изяществом и длинными аристократическими пальцами.
И этот человек, столь щедро одаренный природой, только что своими руками убил несчастного мещанина! Это был разбойник Кадрус собственной персоной — главарь страшных «кротов», шайки убийц, которая наводила ужас на всю Францию.
Почему же на нем был охотничий костюм, словно он принадлежал к числу приглашенных в Фонтенбло поохотиться на косуль? Это сильно удивило бы тех, кто мог видеть, какого рода зверь пал под его ударами всего час назад.
Его спутник и помощник являл собой полную противоположность Кадрусу. Представьте себе Дон Кихота в образе остроумного гасконца, враля и хвастуна, высокого и сухощавого, но вместе с тем мускулистого и сильного. Ноги, как у цапли, узловатые и некрасивые, обладали редким проворством и такой недюжинной силой, что могли, стиснув шею лошади, задушить ее. Руки казались донельзя тощими, кожа на них выглядела, словно перчатка из пергамента, надетая на кости. Одежда болталась на туловище, как на вешалке, и оставалось лишь гадать, есть ли под ней плоть и кровь. То и дело мелькала мысль, что там просто палка, заменяющая огородному пугалу хребет. И наконец, верх совершенства этой угловатой натуры — голова, узкая и длинная, как лезвие ножа. Черты его лица словно сталкивались в бешеной скачке, и с какой стороны на него ни посмотреть — все время представлялось, что видишь их в профиль. С таким лицом, лукавым, насмешливым и неординарным, можно было позволить себе любую эксцентричность и сумасбродство.
Согласно украденным документам, де Фоконьяк — имя, принятое этим странным субъектом, — носил титул маркиза. Невзирая на свое сходство с героем Сервантеса или, возможно, именно благодаря ему, он имел вид настоящего вельможи. Он принадлежал к числу людей, которые могут носить старомодную одежду, высказывать самые парадоксальные суждения, позволять себе самое отчаянное сумасбродство и при этом не казаться смешными. Можно было смеяться над его сумасшедшими выходками, но никак не над ним. Склад его ума и обращение носили отпечаток времен регентства. И этим сглаживались все остальные острые углы.
Де Фоконьяк был одет так, как за десять лет до него одевались щеголи эпохи Директории. Костюм его отличался пышностью, цветом и покроем он представлял собой воплощение устаревших безумных мод, но тем не менее производил потрясающий эффект и очень ему шел. Панталоны светло-желтого цвета украшались бесчисленными брелоками. Фрак яблочного цвета с тальей между лопаток заканчивался длиннющими узкими фалдами, похожими на хвосты ящериц. Под него надевался лиловый жилет с чудовищного размера отворотами, каждая пуговица которого представляла собой женский портрет под стеклом с позолоченным ободком. В минуты откровенности де Фоконьяк скромно признавался, что эти миниатюры — память о его победах на любовном фронте.
Таковы были два главаря шайки «кротов», историю которой мы изложим в двух словах. Эта банда разбойников, бесспорно, доставила наибольшее количество неприятностей полиции Фуше во время Директории, консульства и империи. Вожак ее стал бы знаменит наряду с самыми отпетыми преступниками, если бы газетам не запретили о нем писать. Шайка «кротов» прославилась не только во Франции, поскольку иностранные газеты долгое время заполняли свои полосы описаниями ее бесчисленных «подвигов». В самой же Франции о ней намеренно умалчивали; говорили о «кротах» только в высших сферах и в тех краях, где они бесчинствовали.
В эпоху, к которой относится начало этого рассказа, банда обошла юг, восток и запад страны, сделавшись кошмаром богачей и жандармов. Поймать ее не представлялось возможным, она была неуловима. Крестьяне прозвали ее шайкой «кротов» потому, что разбойники мгновенно скрывались, словно исчезая под землей.
Они с неслыханной дерзостью опустошили окрестности Тулона, Марселя и Ниццы, где ограбили даже дом морского префекта. В Тулоне они похитили любовницу старшего комиссара, сожгли шесть домов и целую ночь держали город в страхе. В Марселе и Ницце повторилось то же самое. Словом, шайка «кротов» повсюду сеяла ужас на своем пути и угрожала устоям государства, несмотря на жесткую военно-полицейскую власть.
Эта банда все больше привлекала внимание самого Наполеона. Однажды он прочел рапорт о настоящем сражении между разбойниками и отрядом солдат и жандармов в сто восемьдесят человек, который был окружен и принужден к сдаче.
Наполеона это буквально взбесило, поскольку он принял все близко к сердцу. Великодушие, проявленное главарем разбойником, привело императора в ярость, поскольку оно снискало Кадрусу симпатию в глазах простого народа. Вожак шайки потребовал, чтобы отряд сдался безоговорочно. Можно было подумать, что иначе он переколет всех до единого. Ничуть не бывало! Он только отобрал патроны и штыки, оставил солдатам ружья и выпустил их из ущелья, где они были окружены, снабдив мулами для перевозки раненых.
Слава Кадруса приобрела громадные размеры, и он стал греметь на всю Европу. Английские журналисты не преминули воспользоваться этим обстоятельством, чтобы утверждать, что Наполеон не в силах удержать власть в самой Франции. Появились карикатуры, на которых Кадрус представлял законы на подпись консулу. Донельзя раздраженный, Наполеон приказал Савари во что бы то ни стало поймать Кадруса, и тот «прокатил» министра по всей Франции, водя его за нос и каждый раз ускользая, как угорь.
Однажды ночью Савари похитили. Главарь «кротов», спрятав лицо под маской, принял его в замке, который захватил чуть ли не штурмом, и славно развлек своего пленника: обед, бал, театральное представление и фейерверк. Это была неслыханная дерзость. Замок, занятый в девять вечера, охранялся разбойниками всю ночь. Тридцать пленников и двадцать пленниц, захваченных именно для этого случая, должны были придать затее Кадруса светскую живость и лоск. Сам он поклялся честью, что никому не причинит ни малейшего вреда. Все знали, что Кадрус никогда не изменяет своему слову, и веселились от души, за исключением, разумеется, «виновника торжества» Савари.
К концу бала замок окружили три бригады жандармов, но были мгновенно отброшены. Им пришлось отступить. Незадолго до рассвета Кадрус преподнес по подарку каждой паре танцующих, простился с Савари и уехал.
Эта смелая выходка наделала много шума. Савари слег с нервной горячкой и чуть не умер. Можно представить себе бешенство императора. Он, сумевший разгромить коалицию европейских монархов, не только не смог совладать с главарем разбойников, но еще и потерпел от него поражение!
После этого «подвига» Кадрус исчез со своей шайкой на целый год. Он объявил, что отправляется в Италию и дает своим людям отпуск, но с 1 мая 1804 года снова приступит к тому, что называл войной против общества. Действительно, 1 мая он возобновил ее дерзкой вылазкой прямо посреди равнины Боса, не оставив после себя никаких следов.
В поведении Кадруса самой оригинальной чертой являлось его стремление прослыть честным. Он издавал многочисленные прокламации, в которых утверждал, что считает себя вправе брать все, что пожелает, себя же считал свободным от всяких обязательств. Он объявил войну обществу и называл себя таким же повелителем своей полусотни разбойником, каким Наполеон был для миллионной армии. Эти софизмы от души веселили всех и вся.
Женщины восторгались его великодушием. Это был поистине романтический разбойник. И наконец, бедняки очень любили его за то, что он нападал только на богатых. Одним словом, он пользовался всеобщими симпатиями. Кадрус взял себе за правило убивать только тогда, когда не оставалось ничего другого. Он по мере возможности щадил своих жертв, жалел солдат, льстил жандармам и печатал едкие, саркастические реляции, в которых присутствовали фразы вроде «Храбрые жандармы в…», «Бригада… с мужеством, достойным лучшего применения…», «Кадрус, с искреннему своему сожалению, был вынужден открыть огонь по таким достойным противникам, но прекратил его при первой возможности…»
Жандармы и войска уважали его за великодушие в бою. Однако повсюду ходили рассказы о его зверствах. Очень часто находили человека, зарезанного странным образом. Рана всегда располагалась на одном месте и имела одну и ту же форму, как у барана, забитого мясником. Ходили слухи, что в его банде есть разбойник, в прошлом мясник, который и совершает подобные убийства. Поговаривали, что это сам Кадрус. Чтобы как-то увязать эти зверства с его великодушием, утверждали, что эти убийства он совершает из мести, ведя своего рода вендетту. В конце концов, его стали называть «человеком с ножом», и вскоре это прозвище окончательно за ним закрепилось.
Когда после долгого отсутствия шайка «кротов» вновь заявила о себе, причем с большей дерзостью, чем раньше, Наполеон вызвал Фуше и приказал ему разделаться с бандой Кадруса. Фуше ответил прямо:
— Ваше Величество, Кадрус человек гениальный. Я изучаю его тактику целых шесть лет.
— И вы сомневаетесь в успехе?
— Он человек удивительный, никогда не повторяется и всегда ускользает от преследования. Его действия невозможно предугадать.
Император был поражен словами своего министра. Он снова поручил это дело Савари, хотя тот уже потерпел неудачу и навлек на себя монарший гнев. Тот использовал все имевшиеся у него силы. Иногда в операциях по поимке Кадруса участвовало до пяти тысяч человек. И вдруг в самый разгар поисков он появляется в лесу Фонтенбло, близ резиденции Бонапарта. Мы уже видели его первое в этих краях убийство. Легко представить себе гнев Наполеона, когда он узнал об этом.
Тут надо добавить, что Кадрус под именем кавалера де Каза-Веккиа сумел войти в число тех, кто составляет двор императора. То же относилось к его помощнику, известному как маркиз де Фоконьяк. Оба они добились приглашения на охоту. Стараясь проникнуть ко двору, Кадрус все тщательно обдумал. Он очень заботился о своей репутации и буквально упивался славой. Он поклялся, что превзойдет Картуша и Мандрена, знаменитых разбойников и авантюристов прошлого. У него на руках имелись все документы, подтверждающие его титул. Его друг, которого по-настоящему звали Бланше, мог также неопровержимо доказать, что является маркизом де Фоконьяком.
В Неаполе настоящий кавалер де Каза-Веккиа и маркиз де Фоконьяк поссорились в присутствии Кадруса и его помощника, прибывших для изучения того, как действуют тамошние бандиты. Все преступное братство Неаполитанского королевства оказало Кадрусу самый теплый прием. Он уже собирался ехать в Рим, где заранее испросил аудиенции у папы, как тут в его присутствии завязалась эта ссора. Де Фоконьяк постоянно унижал кавалера язвительными насмешками. Дуэли в Неаполе были строжайше запрещены, поэтому найти секундантов оказалось нелегко. Де Фоконьяк, точнее Бланше, стал секундантом того, чье имя он впоследствии присвоил. Жорж Кадрус выступал секундантом кавалера. Противники дрались на пистолетах, стреляя одновременно с десяти шагов. У одного разнесло череп, другому пуля пронзила грудь. Оба были убиты наповал.
Жорж и его приятель спрятали тела и возвратились в гостиницу. Завладев документами убитых, они отправились в Рим, чтобы узнать об их положении в свете, знакомствах и денежном состоянии. Выдать себя за них оказалось очень легко. Кавалер де Каза-Веккиа, незаконный сын без состояния, жил очень скромно. Ежегодно он получал через банкира полторы тысячи франков. Кадрус известил банкира, что получил большое наследство и просил его накапливать причитавшееся ему содержание. Он подделал почерк и подпись кавалера, приняв все меры, чтобы мнимое наследство выглядело вполне законным.
С де Фоконьяком дело обстояло еще проще. У того не оказалось никаких родственников, кроме дряхлого старика дяди. Бланше, надо сказать, внешне очень походил на того, чье имя присвоил. Примерно через год он искусно загримировался и приехал обнять престарелого дядю. Тот без конца удивлялся, что племянник так сильно похудел, но этими замечаниями и ограничился.
Дело было сделано. Теперь уже никто не мог оспаривать у разбойников принятые ими титулы и положение в свете. С помощью подлинных документов Жорж Кадрус доказал, что он — кавалер де Каза-Веккиа, незаконнорожденный сын князя де ла Веккиа. Де Фоконьяк с короной маркиза на гербе попросил доступа ко двору императора, был с радостью принят и жил на широкую ногу.
Наполеон имел слабость окружать себя дворянами, и два разбойника в обличии аристократов встретили отличный прием в императорском дворце. Вот что представляла из себя шайка «кротов» с ее двумя главарями.