Пока Кадрус обвинял Жанну в том, что она бросила его, она творила чудеса, чтобы спасти его. Она поняла, что герцогиня любит ее мужа и что он ей обязан отменой казни. Как всякая ревнивая женщина, Жанна стала решительной и свирепой. Она задумала смелый план.

Она отправилась на прием к настоятельнице монастыря. Бедность ордена викентианок вошла в пословицу. Когда настоятельница узнала, что Жанна вступает в орден, она очень обрадовалась: ее монастырь получит значительные средства. Конечно, она не думала, что все богатство Жанны достанется ее будущим сестрам, но надеялась, что новая сестра сделает монастырю большое пожертвование.

Когда Жанна пришла, настоятельница приняла ее с распростертыми объятиями, но гостья холодным тоном попросила разговора наедине.

— Хочу сказать вам прямо, — начала она, — что не собираюсь вступать в ваш орден. Я не чувствую в себе никакого призвания. Я люблю своего мужа и хочу его спасти.

Эти слова она произнесла внятно и резко, так что настоятельница была поражена. Все ее надежды рушились, глаза заволокло слезами, а из груди вырвался глубокий вздох.

— Дитя мое, — сказала она, — разве вас принудили прийти ко мне?

— Нет, — ответила Жанна, — я пришла добровольно и говорю вам, что хочу вызволить мужа из тюрьмы. Чтобы помочь ему в этом, я хочу стать сестрой-сиделкой в вашем Тулонском монастыре. Вижу, — сказала она, осматриваясь вокруг, — что у вас все голо, печально и мрачно, а я могу исправить все это.

— Каким образом?

Глаза настоятельницы сверкнули радостью.

— Я не вступлю в ваш орден, но сделаю вам богатый подарок. Скажите откровенно, сколько вам нужно для того, чтобы возвратить вашему ордену его прежний блеск?

— Много, к несчастью, слишком много.

— Все-таки скажите.

— Не смею.

Жанна улыбнулась.

— Сколько ваших сестер в тюрьме в Бресте? — спросила она.

— Пять.

— А в Лориене?

— Три.

— В Тулоне?

— Пять.

— В Рошфоре?

— Три.

— В парижских тюрьмах?

— Двенадцать.

— А всего сколько?

— Двадцать восемь.

— Сколько нужно на ремонт монастыря?

— Почти двести тысяч.

— Положим столько же на меблировку, на белье.

— Это будет четыреста тысяч. Просто ужас!

— Наконец, сколько вам нужно в год, чтобы у сестер были хороший стол и приличная одежда?

— Франков полтораста на каждую.

— Стало быть, это триста тысяч.

Жанна вынула из кармана документ, заверенный у нотариуса, и сказала:

— Вот четыреста тысяч на монастырь, шестьсот тысяч на сестер. Император одобрил это приношение, вам остается только его принять.

— О, дочь моя, вы нас спасаете! — сказала настоятельница, обнимая Жанну.

Та осталась холодна. Она чувствовала, что играет в большую игру.

— Вы не обязаны меня благодарить, — сказала она, — это договор: вы мне платите, и я вам тоже.

Настоятельница опустила голову. Она забыла, какой ценой покупает богатство ордена. Жанна продолжала:

— Подумайте, я хочу помочь мужу бежать из тюрьмы.

Настоятельница побледнела. Пособничать побегу! Какой может быть скандал! Она печально вздохнула.

— Я не могу согласиться, — сказала она.

— Вы боитесь взять на свою совесть такой поступок? Разве это проступок? Разве Господь предписал страдать телу? Зачем Ему острог, когда у Него есть ад и вечные муки?

Настоятельница размышляла.

— Я не думаю, — сказала она, — что дело, на которое вы решились, очень греховно, дитя мое. Меня заботит не это.

— А что же?

— Я вам скажу. Я боюсь, как бы папа римский не запретил наш орден после этой огласки.

— А! Это ваше единственное опасение? — спросила Жанна. — Я его развею. Нам будет покровительствовать герцогиня де Бланжини.

— Принцесса Полина?

— Она. Она любит моего мужа…

Настоятельница вздрогнула.

— Да! Она моя соперница, — продолжала Жанна, — но она заступится за вас, когда узнает, что вы спасли Кадруса. Я тоже буду на вашей стороне. У меня шестьдесят миллионов.

Бедная настоятельница растерялась.

— А если мне откажете, вы погубите себя, — сказала Жанна, — я стану вашим врагом. Я подкуплю влиятельных людей, чтобы погубить вас, и преуспею, поверьте мне.

— Вы это сделаете?

— Клянусь.

Настоятельница с удивлением смотрела на эту необыкновенную женщину. Она видела решимость на ее осунувшемся от горя лице. Она видела крах своей обители. Она видела, как ее станут преследовать. Она уступила и сказала с горьким вздохом:

— Хорошо, я согласна. Да простит меня Господь, если я обманываюсь!

— Вот вам дарственная запись. Теперь дайте мне клятву.

— В чем?

— Что вы не измените мне.

— Клянусь!

— Что будете мне служить.

— Обязуюсь!

— Дайте мне письмо настоятельнице Тулонского монастыря.

Настоятельница написала. Жанна прочла.

— Теперь прощайте, — сказала она, — я не забуду о вас.

Она вышла, прося настоятельницу никому не говорить, что она уехала в Тулон.