Я начал работать над этой книгой в 1986 году. Я хотел воспринять Америку и выбросить её на бумагу, как сделал Генри Миллер в книге «Аэрокондиционированный кошмар». Я работал над ней несколько лет и закончил её в начале девяностых. Рукопись пролежала несколько лет, пока я сомневался, выпускать её в свет или нет. В 1995 году я переписал её в последний раз, и на следующий год она вышла. Сюда я включил полное предисловие к ней.

Я получил это всё от вас. Ваши заголовки и ваши заготовки. Ваши письма ненависти и пожарные распродажи с красными ценниками. Ваше правосудие и ваши тюрьмы. Вашу коррупцию, что никогда не преминет харкнуть в лицо тому, кто знает, но не может сказать, кто не имеет голоса, возможностей, выбора. Тому, кто вынужден платить за вашу гордыню и алчность, за весь страх, который вы держите внутри. Вашу параноидальную клаустрофобию стереотипов. Вашу бессмысленную, не поддающуюся логике гомофобию. Всё это продолжалось так долго. Так вот он, ваш настоящий американский блюз. Я получил всё это от вас. Я оттолкнулся назад. Назад назад назад – спиной к стене. Я не параноик. Я слишком много понимаю – вплоть до того, что всё зашло слишком далеко, дошло до того, где больно, где шрамы, синяки, ожоги, где отнята жизнь, а её подменил собой ужас. Вот ваша безобразная образина. Вообразите её. Вот ваш ломоть темноты. Вот, вот, вот он. Вот ваш род людской. Ваша сирена на месте изнасилования заливает гинекологического мальчонку что встречает увечит калечит калечит калечит девчонку – а девчонка разрушает себя в обломках страха своей матери – мальчонка разрушает себя, осуществляя воображаемый мужской императив, который привил ему отец или отсутствие оного. Здесь вас могут изнасиловать и убить. Посадить на иглу и упечь в тюрьму. Пропитать и запугать. Изолировать и проклясть. Вы можете не получить того, чего заслуживаете, но получите то, от чего станет больно. От такой гарантии мозги всмяк. Чего пришли – поплакать? Чего пришли – подохнуть? У меня нет отдушины, в которую можно пустить слезу. Вы расколотили её на куски и швырнули мне в голову. Вы победили. Чего припёрлись – за ответами? Ваша улица – моя улица. Я слышу те же выстрелы и так же задерживаю выдох. Посоветовать могу только одно: пригнитесь и голосуйте не за вас, сволочи. Предупреждаю вас в последний раз; то, что стоит на месте, становится жертвой или того хуже. Это путь резидентов и дохлых президентов. Будущее – на паузе. Если вам что-то не понравится в этой книге, пишите гневные письма, но адрес ставьте свой, потому что я получил всё это от вас. Идите на улицу с протянутой рукой – но просите толерантности, не денег. Здесь не отдых и расслабление, здесь мутации и расчленение. Я иду к вам. Набрасываясь на вас с Анти-Жизнью.

– Г. Роллинз. Заклятый Анти-Человек.

Страх

Мужчина был когда-то мальчиком. Вот комната. Квадратная. Кровать, стол, стул. С потолка свисает одинокая лампочка. Мужчина сидит на стуле. В комнату входит голая женщина. Он сбрасывает одежду, и они на кровати занимаются неистовым сексом. Всё время акта она остаётся пассивной и безмолвной. Кончив, мужчина достаёт из-под кровати большой нож и бьёт её несколько раз в лицо, под рёбра, в живот. Запыхавшись, останавливается. Встаёт и снова одевается. Через несколько секунд в комнату входит его отец с бейсбольной битой. Протягивает биту мужчине. Несколько минут мужчина лупит ею отца. Отцовские мозги разлетаются по всей комнате. Мужчина оттаскивает отцовское тело в угол. В комнату входит мать мужчины. Она протягивает ему пистолет. Он стреляет ей в лицо, пока не заканчиваются патроны. Отволакивает тело в угол и снова усаживается на стул. Через десять минут всё начинается снова.

Саундтрек на весь остаток жизни. Лето. Жара и сырость, ночь и день. Этого не избежать. Ты спишь и потеешь, ебешься и потеешь, думаешь и потеешь. Вонь двух ваших тел заполняет комнату, а влажность удерживает её, и ты переживаешь её снова и снова, вдох за вдохом. Подыхаешь, но никуда не уходишь. Животы скользят и трутся друг о друга. Сперма и пот. Влажные жаркие сальные шеи пытаются сломать друг друга. Все звуки сосут и причмокивают. Зубы клацают. Поневоле думаю, какой будет звук, если человека рубить на куски. Втыкать нож в грудину. Звуки влажно чмокают, когда втыкаешь нож. Жара влияет на твои мозги. Ты живёшь в ёбаном обезьяннике. Жара сгибает всё. Жара лупит свинцовыми перчатками. Чудовище ты понимаешь.

Выстрелы как поэзия. Человек в «седане» подрезал таксиста. Таксист жмёт на клаксон, окно «седана» откручивается, высовывается пухлая ручка и вяло показывает таксисту средний палец. Таксист выскакивает из своего такси, по его лицу струился пот. Он пытается заставить водителя «седана» выйти из машины, чтобы поколотить его прямо здесь, на разделительной полосе. «Седану» ехать некуда. На перекрёстке случилась авария, и всё движение замерло.

Таксист стоял возле «седана» и смотрел на человека внутри. Тот глядел прямо перед собой сквозь ветровое стекло, пытаясь не обращать на него внимания. Рука таксиста сжимается в булыжник, и он начинает с равномерным грохотом колотить в окно «седана». Примерно после дюжины ударов стекло трескается и раскалывается. Костяшки пальцев таксиста обагряются кровью. У человека в «седане» такой вид, словно он только что съел большую тарелку собственного дерьма. Таксист окидывает взглядом небольшую толпу, собравшуюся понаблюдать за дракой. Снова смотрит на противника и медленно бредёт к своему такси, садится в него и ждёт, когда можно будет ехать дальше.

Животный акт. Я не могу разговаривать с тобой. Когда ты звонишь, у меня начинает сжиматься горло. Ты спрашиваешь, что с моим голосом, и я отвечаю, что немного устал, надеясь не выдать, что мне хочется шваркнуть трубкой и выдернуть шнур, чтобы телефон больше не звонил никогда. Я не хочу вдаваться в детали насчёт того, что мне хочется сдохнуть, не хочется объяснять, что почти каждую ночь я просыпаюсь в полной панике. Если я тебе это расскажу, мне это никак, чёрт возьми, не поможет. Если бы я тебе рассказал, ты попыталась бы что-нибудь сказать, чтобы мне полегчало, а я от этого только заорал бы тебе: заткнись на хуй, тупая сука, ты ни хера про меня не знаешь. Ты бы сказала что-нибудь о том, как хочешь прикоснуться ко мне, и от этого мне стало бы хуже. От одной мысли, что кто-то ко мне прикасается, мне хочется отрубить им руки, чтобы никогда больше не пытались дотянуться до меня. Я просыпаюсь в ужасе. Мне кажется, в одну из таких ночей я задохнусь. Я могу думать только о Смерти. Я боюсь её посреди ночи. Действительно боюсь. Я не хочу с тобой ебаться, потому что ты человек. От тебя смердит человечиной. Когда я трахаюсь, я знаю, что лишь иду по её заёбанным стопам. Я лишь прыгаю к ней в могилу. Я пытаюсь подобрать слова, чтобы обманом убедить тебя: со мной всё в порядке, чтобы ты перестала со мной разговаривать. На самом деле, я хочу лишь одного – орать, крушить всё вокруг и убивать.

Тротуар плюёт тебе в рожу. Сейчас мне пришло в голову, что я сильно изменился после того, как ты меня бросила. Меня унизили и опустошили. Я чувствую себя дураком. Наверное, следовало как-то предвидеть. С другими женщинами после тебя я бывал – пустая трата времени. Я раньше смеялся над теми, кто утверждал: когда им разбивали сердца, им трудно было найти того, с кем они могли быть. Я никогда не думал, что это может случиться со мной. Я презирал всех, кто рыдал или попусту сокрушался о неудавшихся отношениях. Теперь я не смеюсь, поскольку смеяться пришлось бы только над собой. Всё это подействовало на меня плохо и тягостно. Мне нравится быть одному больше, чем когда-либо раньше. Мне сразу не нравятся все, кто говорит, что меня любит. Я отвергаю симпатию людей со скоростью коленного рефлекса, и это тревожит. И если бы ты позвонила мне сейчас и сказала, что хочешь вернуться, я сказал бы тебе: иди на хуй. Не потому, что я тебя ненавижу, а потому, что не хочу никого близко к себе, даже тебя.

Ларри Uber alles. Замысел фильма: Ларри тридцать два года, он работает в офисе на низкооплачиваемой должности. У него лишний вес и низкая самооценка. Он живёт один и по выходным ничего особенного не делает – только смотрит телевизор. А когда смотрит, он не обращает внимания на то, что показывают, – он просто проводит время. Однажды на работе ему приходит в голову мысль, что он должен себя убить. Он идёт и покупает пистолет. Он сидит дома с пистолетом и смотрит на него, просто щёлкая курком всухую. Разглядывает пули в купленной коробке. Выбирает одну. Ту, которой убьёт себя. Он носит её с собой повсюду. Кладёт её на рабочий стол и весь день время от времени разговаривает с ней. Впервые в жизни он чувствует себя живым, потому что планирует окончить свою жизнь. Впервые в его жизни есть цель. Ему приходит в голову, что неплохо бы хорошо выглядеть, когда он уйдёт из жизни. Он записывается в спортзал и тренируется всерьёз. С каждым месяцем мы видим, как Ларри сбрасывает лишний жир и становится мускулистым. Он развивает в себе здоровое самоуважение, и люди вокруг него начинают это замечать. Ему улыбаются женщины, а раньше они его не замечали. И всё это время он разговаривает с пулей, которая теперь отполирована до блеска. Он подбрасывает её в руке, когда беседует с людьми. Кто-то спрашивает его, что это, и он отвечает, что это его счастливый амулет. Проходят месяцы, и Ларри выглядит хорошо. А потом берёт свой счастливый амулет и стреляет им себе в голову, оставляя после себя симпатичный труп от шеи и ниже. Конец.

Великий исследователь потерпел провал и отказался от своих изысканий. Человечество слишком часто плевало ему в лицо. Он восстал и убил троих. За несколько секунд до того, как пустили газ, мы слышим его антиречь. Мать моей матери допилась до смерти. Она до сих пор льётся из меня, эта чёрная вода. Я вижу её на полу – так они и нашли её через несколько дней. Она уже начала разлагаться. Как она ползла, так её тело и застыло, почернев, и жидкость сочится сквозь её ночную рубашку на половицы. Судя по её позе, она пыталась доползти до телефона. Отец моей матери допился до смерти. Он умер в подвале. Он жил один. К тому времени, когда его тело нашли, оно лопнуло. Вам никогда от меня не избавиться. Вы со мной навсегда. Вы не скроетесь от моего взора. Вы не убежите от моего голоса. Вы под моими чарами на всю оставшуюся жизнь. Вы никогда не забудете то, как я с вами говорю. Я вижу комнату такой, какой хочу её видеть. На полу двое. Два трупа, сочащихся, гниющих. Мать сидит на кушетке, смотрит на них и плачет. Её слёзы – из дерева и угля. У неё в жизни никогда не было настоящих чувств. Она никогда не была по-настоящему живой. Она видит всё глазами мертвеца, что никогда не видел света дня. Она сидит на кушетке, глядя на мёртвые тела, на двух мёртвых пьяниц. Она думает: Они еблись, и я произошла от этого. Я вышла из этой грязи. Она видит, чем стала сейчас. Ей хочется, чтобы что-то отвлекло её от себя. Она оглядывает комнату – нет ли в ней мужчины поебаться. Она забрасывает ногу на труп своего отца и пытается совокупиться с ним. Я вхожу в комнату и вижу их всех на полу. Я пинаю их. Изо рта моей матери разлетаются большие сгустки чёрной крови. Сидя у себя в камере, я воображал, как прибиваю её руку к полу и пинаю, пока не взорвётся. Я столько раз убивал её за все мгновенья, когда она заставляла меня чувствовать себя таким трупом, как она. Я пришёл из смерти. Я пришёл из тьмы. Я – самая живая и ярко горящая звезда средь вас. Для вас я суперзвезда. Я превозмогаю себя, испепеляя себя. Её блюющий труп кровососа содрогается под тяжестью моего видения. Вы никогда не забудете мой голос. Ладно, я готов. Сделаем это.

Теперь об этом можно рассказать. Человек приезжает на телевизионную студию и ждёт на автостоянке, когда ведущий ток-шоу Джерри Риверс закончит работу. Наконец Риверс выходит и направляется к спортивному автомобилю. Человек чопорно приближается к нему, изо всех сил изображая безобидного поклонника, робеющего при виде звезды. Человек просит автограф. Пока Риверс подписывает листок бумаги, человек вытаскивает обрезок трубы и со всей дури бьёт его по голове. Риверс падает на землю и сотрясается в немой тупой животной панике. Человек колотит Риверса по голове, пока мозги и глаза у того не вылезают наружу. Тебе к члену нужно было привязать проволоку, вывести на оживлённую улицу и пристрелить на красный свет. Так и запиши. Иди в пизду. Пройдись парадом. В толпе я буду один, кто всем вам откроется при помощи пулемёта. Я не промахнусь. Когда я доберусь до тебя, тебя можно будет опознать лишь по отпечаткам зубов.

Друг. Их можно облапошить так легко. Можно лгать с улыбкой, а они расскажут своим друзьям, что когда вы познакомились, ты был такой клёвый. Так и видишь слова, слетающие с их уст. Ты хочешь подольститься к ним и задаёшь им простые вопросы, чтобы они чувствовали: ты тупой, а они умные. Отличный способ получить от них то, чего хочется. Пусть думают, что у них всё под контролем. А на самом дне взгляда ты смеёшься над ними и обкладываешь их всеми мыслимыми выражениями. Но будь осторожен. Ты же не хочешь показаться высокомерным. Ты же видишь, как это делают разные засранцы в ток-шоу. Я слышал, как этот говнюк разговаривает с тем весьма посредственным актёром, чьё имя я не стану называть, чтобы он не подал на меня в суд, за что я ему переломаю колени. Так или иначе, интересно, какую фигню можно сказать этому парню, чтобы это прозвучало и комплиментом, и правдой? «Мне кажется, у твоей жены усы и так смешные, но попроси её больше не раздеваться перед камерой. А то у меня аппетит отбивает». Нет, это национальное телевидение. Жополиз поздравляет парня с новым дерьмовым фильмом, в котором тот снялся, забалтывает его, и тот несёт наиглупейшую лажу. Ещё один способ заставить людей работать на тебя. Соглашайся со всем, что они говорят. Конечно, не давай им этого понять. Они будут рассказывать всем, какой вы клёвый и какое у вас настоящее «взаимопонимание». Люди такие мудаки. Вот как маньякам-убийцам сходит с рук всё их дерьмо. Подъезжает парень в фургоне и предлагает девушке залезть и прокатиться. Она залезает, и парень её насилует, скидывает тело в пропасть и едет домой. Легко. Свиньи находят её через год, а в голове по-прежнему торчит пешня. По существу, тебе хочется, чтобы собеседник чувствовал себя хорошо. Когда им хорошо, они считают, что они сильны. Пока они во власти этой иллюзии, разыгрывай их, как в ёбаной видеоигре. Кроши их в куски, выбивай зубы, доводи их до слёз, влюбляй в себя – лишь бы что-то делать. Когда они тебя полюбят, ты заставишь их снимать все деньги со своих банковских счётов и отдавать тебе. Затем привязываешь их к стулу в гостиной, обливаешь бензином и поджигаешь. Тверди при этом, какие они замечательные и сами распоряжаются своей жизнью. Вот так я поступил со своим инспектором по условно-досрочному освобождению, и всё получилось прекрасно, сработало хорошо. Продолжение следует. Пока!

Оружие. Не говори мне, что любишь меня. Я расхохочусь тебе в лицо. Ты же не хочешь меня разозлить. Заткни свой фуфловый рот и убирайся с моих глаз на хуй, пока тебе не стало больно. Я не хочу, чтоб ты любила меня. Хватит кормить машину хуйни, она и так уже забита. Думаешь, никто не может жить без любви? Ошибаешься. Ты нанесла мне достаточно ущерба. Я всё ещё пытаюсь выковырять осколки из моих кишок. Не могу поверить, что я до сих пор тебя не убил. Только из-за тебя я не боюсь принять нежность и обратить её против того, кто её даёт. Видела бы ты меня в действии. Я повешу на шею блядскую вывеску: «животное не ласкать не ласкать». Я ничего не могу с собой сделать. Когда женщина говорит, что я ей нравлюсь, я немедленно начинаю её ненавидеть, мне хочется лишь выебать её и уйти. А теперь я дошёл до того, что мне даже не хочется их ебать. Я хочу лишь орать им, чтобы убрались от меня на хуй. Так что когда мы увидимся в следующий раз, не произноси ни единого блядского слова и просто иди дальше.

Раковая огнедышащая сука. В первой сцене он приходит домой из школы и видит, что его мать неподвижно стоит в гостиной, уперев руки в боки. Она открывает рот, чтобы заговорить, но её рот открывается намного шире, чем положено. Она делает выдох, и первым делом раздаётся такой звук, словно со спины сдирают кожу. Её глотка раскрывается, широко, ещё шире. Полностью развитый плод вместе с последом вылетает наружу и падает в нескольких шагах от мальчика. Она захлопывает рот, закуривает и пинает плод. Она начинает говорить, и голос её звучит так, словно дюжина пивных бутылок попала в газонокосилку. «Твой ёбаный папаша опять опоздал со своими ёбаными чеками. Я его, блядь, ненавижу! Он разрушил мне жизнь. Посмотри на меня. Разве я похожа на твою мать? В господа бога душу мать, иисусе блядь христе» Она наклоняется и блюёт. Огромная дымящаяся масса крови и ткани вываливается из её рта на тапочки. Она поднимает голову и смотрит на него. «Я ненавижу тебя. Я тебя, блядь, просто ненавижу!» Второй сцены нет.

Может ли быть, что я влюблён? Я в номере отеля на втором этаже. 6.04 утра. Я проснулся от того, что кто-то взламывает балконную дверь. Я быстро вылезаю из постели и подбираю с пола десятифунтовую штангу. Дверь медленно скользит в сторону. Я жду с железной чушкой в руках. Незваный гость входит. Я бью его изо всех сил. Включаю свет. Это мужчина – белый, среднего телосложения. Он мёртв. Я поднимаю тело и сбрасываю его с балкона, стараясь оттолкнуть как можно дальше. Тело падает на тротуар. Я вытираю дверную ручку, чтобы не осталось его отпечатков. Мою штангу в ванной. Утром ко мне приходит полицейский и спрашивает, не слышал ли я ночью чего-нибудь странного. Я отвечаю, что нет, и показываю «беруши», с которыми сплю. Он говорит, что на автостоянке нашли тело и теперь ищут какие-нибудь следы. Извиняется за беспокойство и уходит. Здорово. Дама за стойкой отеля говорит, что фараоны считают, будто тело выбросили из машины посреди ночи. Говорит, такое здесь случается. Я убил человека, и мне сошло с рук. Я чувствую себя великолепно. А вам каково было бы? Мы с вами похожи. Вы же сами столько раз фантазировали, как убиваете кого-нибудь и выходите чистеньким. Вам всегда было интересно, как это – кого-нибудь убить. Мысленно вы убивали столько раз, что уже не смешно. Своих родителей, любовников, начальников и т. д. Вы знаете, что если сделаете это, почувствуете себя самым могущественным человеком на свете. Спорить готов – вы изобретали способы выйти сухим из воды. Вас останавливает только одно – страх быть пойманным и получить срок. Ну и чувство вины, конечно. Я чувствую себя прекрасно. Мне наплевать на человеческую жизнь. Вы все посторонние для меня. Вы все – это и они. Ёбаные насекомые, вот вы кто.

Пинок по свиной шкуре. Я увидел свинью в автомобиле. Я шёл через автостоянку. Другой дороги не было. Тротуар заблокировала стройка. Я не хотел идти мимо свинской машины, в которой сидела свинья. Никогда не знаешь, чем это может кончиться. Свиньи – слабаки, они нападают без предупреждения. Я прошёл мимо свинской машины как можно быстрее. Я старался не смотреть на свинью, но это было необходимо, чтобы знать, не придётся ли бежать. Лучше бы не смотрел. Внутри был какой-то мальчик, он сосал свинье член. Я выстрелил свинье в рот. Никогда не забуду лицо этого мальчика, когда он посмотрел на меня, подняв голову от свинских коленей. Его лицо было всё в мозгах и сперме. Именно тогда я его узнал. Маленький говнюк живёт через три дома от меня!

Современный городской блюз. Я всё звонил и звонил. Она не поднимала трубку. Я попадал лишь на автооответчик. Оставлял тридцати минутные сообщения, как сильно я её люблю и потерял её, как я хочу, чтобы она ко мне вернулась. Дни ползли, как осколки стекла под кожей. Я никогда в жизни не смогу понять, почему она, по крайней мере, со мной не поговорит. Она бросила меня так внезапно. Ни разу не сказала, почему начала встречаться с тем, другим парнем. Мне казалось, что всё идёт так хорошо. Я прекратил ей звонить. Прошло несколько месяцев, и мне показалось, что я это преодолел. Вы скажете, что я чокнутый идиот, если учесть, что я сделал дальше. В припадке романтического неистовства я отрезал себе ухо и послал ей. Я воображал, что она, по крайней мере, позвонит мне или как-нибудь. Может, она поняла бы, что я по-настоящему любил её, потому что, понимаете, я любил. Знаете ли вы, как трудно отрезать человеческое ухо? Блядски тяжело. Пришлось делать это перед зеркалом. Я чуть не обоссался в процессе. Боль была невероятной. Ну вот, я послал ей своё ухо по почте, первым классом. Через неделю мне пришло извещение: я получил посылку, которая ждёт меня на почте. Я пошёл и получил её. Там было моё ухо. На конверте стояла наклейка с надписью: «ВЕРНУТЬ ОТПРАВИТЕЛЮ. АДРЕСАТ БОЛЬШЕ НЕ ПРОЖИВАЕТ ПО ЭТОМУ АДРЕСУ. ПЕРЕСЫЛКА НЕВОЗМОЖНА».

Война на наших берегах. Я хочу поразить тебя в надежде, что ты мне поверишь. Я хочу твоей веры больше всего на свете, больше жизни. Я веду руками по твоему прекрасному телу. Ты показываешь мне шрамы, что оставил на тебе твой отец. Ожоги от сигарет и следы побоев. Их так много. Тебе столько раз было больно. Я касаюсь ожерелья из человеческих зубов, что висит у тебя на шее. Это твои зубы. Он выдёргивал их у тебя изо рта плоскогубцами в подвале каждое воскресенье, пока не осталось ни одного. Ты всё ещё чувствуешь его руки на своём теле. Тебе казалось, что когда раны зарубцуются, боль притупится, но этого не случилось. Я знаю, ты не смогла бы мысленно убить его столько раз, чтобы он умер в твоих снах навсегда. Я знаю это. Я чувствую то же самое. Я буду любить тебя всегда, где бы ты ни была. Ты запомнишь меня – единственного, кто никогда не делал тебе больно. Я привожу тебя в огромную морозильную камеру. Я веду тебя по выставке сотен тел, висящих на крюках. Все они – мои мать и отец. Убиты столько раз и таким множеством разных способов. Ты видишь много общего. Папаша подвешен за шею на крюк, лицо разбито в неузнаваемую кашу, кишки наружу. Убиты столько раз. В попытках освободиться от боли. Ослеплённые рубцами. Как и все мы. Я смотрю на тебя, чтобы понять что-нибудь по твоих глазам. Ты смотришь на меня, и я вижу, что ты мне веришь. Ты видишь, что я не обижу тебя. Мы падаем на землю и ебемся на полу под медленно качающимися ногами сотен прерванных воплей с разбитыми костяшками. От шрамов ты выглядишь лучше. Я знаю, что ты настоящая.

Огонь! На бульваре Линкольна сожгли свинью. Приковали к бетонному уличному фонарю и подожгли. Забавнейшая вещь. Этот ёбаный надменный свин парил мне мозги, пока я не чиркнул спичкой и не бросил её на его остроконечную башку. «Ты в дерьмовом городе, жопа!» И т. д. Свин тщетно пытался осуществлять, как говорится, «командное присутствие». КП означает полный контроль над ситуацией немедленно. Это хорошо заметно, когда свиньи останавливают людей, проехавших на красный свет, или за нарушение правил парковки и прочее. У них это выглядит так, словно они оккупируют Польшу или типа того. Сплошная игра. Я не отношусь к свинским базарам легкомысленно, я принимаю их так, как есть. Поэтому представьте, как это, блядь, выглядит: свинья, пылающая в ночи. Вопит, пытается сорвать с себя наручники, пытается отсосать у самого себя, потому что мужик у него сейчас побывает явно в последний раз. Форма на нём сгорает вся, кроме ремня. Поделом – многие легавые не снимают ремней, когда ебут друг дружку на школьных автостоянках. Как я раздобыл свинские наручники? Свиньи тупы и ведутся почти на всё. Их можно затащить на крышу высотки и сказать, что внизу есть хуй торчком и мексиканец, которого надо поколотить, и они сразу же спрыгнут вниз. Чему вы тут удивляетесь? Вокруг вас весь этот мир, а вы ещё настаиваете, что как-то отличаетесь от остальных. Разыгрываете потрясение, но про себя вам хочется больше убийств, больше катастроф. Если бы за просмотр казней приговорённых к смерти взимали плату, то был бы грандиозный способ заколачивать бабки. Денежные проблемы в стране кончились бы в считанные месяцы. Почему я это делаю? Почему жгу? Почему низвожу с неба огонь? Почему я – живой взрыв? Я не остановлюсь. Извергнется вулканом. В конце пути все вопросы будут задавать они. А я уйду, мои руки будут пусты, а на лице пепел.

Крикливый жирный обсос, никто не хочет с тобой ебаться. Тебя от меня спасает только мысль о тюрьме. Столько раз я смотрел на тебя и представлял, как сворачиваю тебе шею или просто перегибаюсь через прилавок и втыкаю что-то тебе в глотку, когда ты выбиваешь мне еду, кусок говна. Я всё время думаю об этом. Ты всё-таки в безопасности, поскольку от мысли о тюрьме мне не по себе. Меня тошнит от мысли сесть в тюрьму на всю оставшуюся жизнь лишь потому, что я тебя убил. Я хотел бы откопать тебя и убить снова, если бы это было возможно. Взять твой труп и бить его молотком на глазах у твоих скорбящих родителей, просто чтобы слышать их крики ужаса. Только поэтому улицы моего района безопасны. Я вымещаю это, как могу. Пинаю животных при любой возможности. Звоню родителям своих бывших девушек, говоря им, что их сука – у меня в подвале и я медленно убиваю её своими инструментами. Выдираю ей плоскогубцами глаза, такое вот дерьмо. Когда они орут, я велю им на хуй заткнуться. Матери всегда мне верят. Я вешаю трубку, бью кулаком в стену и воображаю её лицо. Тем не менее я всегда спокоен, если вижу тебя. Ты никогда не увидишь во мне эту сторону. Никогда. Я могу смотреть тебе прямо в глаза, и ты будешь думать, что я оазис доброты и понимания. Когда я вижу твои доверчивые глаза и нежность на лице, мне хочется плюнуть тебе в рожу. Тебя нужно убивать всё время. Когда кто-то из вас любезен со мной, я вижу только горло, которое нужно перерезать. От этого я вас ненавижу. Мне трудно удержаться от убийства. Когда ты пытаешься ко мне прикоснуться, мне хочется блевать. Хочется сломать тебе руку. Тюрьма не даёт мне тебя убить. Я не могу жить в этом мире. Я думаю, меня сюда поместили только жечь. Больно от всего. От дневного света, голосов, зловония жизни. Это всё омерзительно. При мысли о том, что я проведу остаток жизни в этом человеческом зоопарке, я скрежещу зубами. Если бы я понимал, что могу выйти сухим из воды, я бы делал. Убивал бы всё время. При каждой возможности. Мужчин, женщин, без разницы. Не важно, знаю я их или нет. Годится любое живое существо, кроме меня самого. Только так можно облегчить боль. Я знаю, что не смогу долго подавлять это стремление. Оно, блядь, чертовски сильно во мне. Но убивать я буду не огнестрельным оружием. Только ножами и тупыми инструментами. Как это должно быть приятно – обрабатывать кого-нибудь обрезком трубы, пока в его теле не останется ни одной целой кости. После этого можно действительно спать хорошо. Колоть кого-нибудь ножом, пока сам не останешься без сил. Оставлять тела в густонаселённых местах. Оставить обнажённое тело болтаться в баскетбольном кольце. Меня никогда не поймают. Однажды начав, я не остановлюсь. Я знаю, что мне будет слишком хорошо.

Механическая видеожопа, сунь свой нос в другое место. Ты думаешь, ты на своём пути, но ты всего лишь на их пути. Ты играешь с свою игру, но на самом деле играешь в их игру. Ты хочешь дом на холме. Старого дурака выселили, новое мясо швырнули. Игрой владеют хозяева, и они суют тебя в хорошо разработанную щель. Они кормятся твоей кровью. Они остаются молодыми. А ты снашиваешься. Посмотри на своё перекосоебленное лицо и скажи мне, что я не прав. Я вижу, как ты бегаешь по кругу, постоянно кому-то звонишь и думаешь, что ты, блядь, вершитель судьбы. Видел бы ты себя – тебя бы стошнило. Ты болтлив и жалок. Смешно видеть, какие кунштюки ты откалываешь. Вешаешь трубку и смеёшься над лохом в костюме, которого, как тебе кажется, ты только что облапошил, а на самом деле он нужен тебе для выживания, а ты ему – как ещё один счёт в почтовом ящике. Ты не видишь, что ты – просто ещё один в длинной очереди уёбков, что один за другим выбегают на базу и замахиваются. Большой дом на холме у тебя перед мысленным взором становится всё больше и больше, но ты по-прежнему под замком. Ты всегда будешь работать на человека, которого, по твоему утверждению, ты ненавидишь. Ты всегда будешь целовать ему задницу, потому что больше ты ничего не умеешь. Таких, как ты, используют, пока от них ничего не останется, и всё это время ты считаешь, что попал в рай. Ты слаб и отвратителен, но ты никогда не попадёшься мне на пути.

Все мои дети – сломанные кости. Я закрываю глаза и вижу себя в грязной комнате. Я чую гнев своей матери. Я чую всех мужчин, которые проходили через квартиру. Я слышу крики всех лет страха. Я чую запах кожи, хлеставшей меня. Со мной говорят шрамы. Сейчас я могу лишь выдыхать, вдыхать, выпускать гнев. Я не уверен, что настоящая жизнь уже началась. Это она? А смертельная рана – единственное, откуда можно вылупиться? Могу ли я пересоздать себя в крови и камне? Пережечь мускулы в кованую ярость? Кто однажды стал ветераном, всегда ветеран. Удар к удару. Тёмная комната всегда готова к приёму. Всегда на пути есть комната с моим именем на двери. Всегда есть выебнутое воспоминание, от которого начинается рак мозга. Некоторые не остановятся никогда. Они не в силах контролировать нескончаемую трагедию – собственную жизнь. Ходячие несчастья, что так любят происходить. Месть не действенна. Она – просто подавленная звериная тошнота, вот и всё.

Руки, которые душат. Был один из его типичных дерьмовых дней. Вечная тупорыловка. По крайней мере, на этот раз у него хватило выдержки не зайти в бар и не ехать домой к жене и ребёнку пьяным. Он пришёл домой, и всё немедленно стало его раздражать. Иногда жена смотрела на него так, что хотелось покончить с собой. Она внезапно казалась совершенно чужой. Такая пустота в её глазах, нехорошо. Он взял любимую пластмассовую кружку сына, ту, что с портретом Мэджика Джонсона, и выбросил в мусорное ведро. Стало легче, но ненамного.

Ты и твои глицериновые слёзы. Ты актёр на телевидении, и вдруг натюрморт твоего ёбаного мира с отчаянными сборищами анонимных алкоголиков и паническими рывками к последнему шансу на божественное спасение твоей никчёмной задницы разваливается – в него ворвалась реальность. Твой сын мёртв. Убит выстрелом в лицо. Жалко, что не ты вместо него. А ты даже не смог прийти на похороны. Ты ходячий кусок дерьма. Ну почему не ты? Я бы и глазом не моргнул. Здорово было тебя видеть в минуты боли. Ты выглядел так эффектно перед камерой, так хорошо отрепетировал. Клянусь, я однажды видел, как ты это делал на «Канале 7». Я поступаю низко, а, говнюк? Мне не стыдно. Твоя слабость так отвратительна, а я склонён нападать на то, чего не уважаю, значит, я нападаю на тебя. Это твой единственный сын, а ты можешь только хорошо выглядеть и умудряться опаздывать на каждую встречу, где твои родственники обсуждают всякие скучные и вовсе не блистательные подробности, например, что делать с замороженным трупом твоего сына. Кажется, тебя гораздо больше интересуют вещи твоего сына, чем он сам. Что ты собираешься делать?

Продать его одежду? Ты со своими модными теннисными костюмами и надменной херней. Я слыхал, у вас в семье были самоубийцы. Надеюсь, ты поступишь так же к Новому году. Вот будет здорово узнать, как ты выстрелил себе в лицо под своей липовой рождественской ёлкой. Мне сейчас замолчать, обнять тебя и сказать, что всё образуется? Надо? Хуй тебе. Чем больше я думаю о тебе и твоём ебнутом дружке, которого ты всюду таскаешь с собой, тем больше мне хочется испортить тебе жизнь так, чтобы ты покончил с собой. Да, я не прочь тебе помочь. Я каждый день буду транслировать тебе свои самые качественные мысли: «вышиби себе мозги», и если ветер будет попутный, ты уловишь сигнал и откинешься. Твои друзья на поминках – фальшивое горе и студийный загар. Одна страшная тварь с дублёной рожей, которой стоило бы прикрывать свои обвисшие груди, все допытывалась, какой у меня знак. Вспомни, как в позапрошлое лето ты пытался затащить меня на это паскудное сенсационное телешоу? Я ответил нет, и ты реально разозлился. Я видел репортаж о тебе в программе «Твёрдая копия», где ты идёшь к могиле сына: картинка подёрнута флёром мягкорисующего объектива, пошлая музыкальная подкладка. Трудно было убедить кладбищенскую контору пропустить с тобой на территорию съёмочную группу? Сколько проб ты сделал, чтобы пройтись к могиле красиво? Кто делал тебе макияж? Помнишь, как ты пришёл на «Шоу Джоан Риверс» и нёс всю эту хуйню про меня? Один мой знакомый был на твоём прослушивании несколько месяцев назад. По-видимому, у тебя действительно ничего не получалось, и ты, в конце концов, извинился и сказал, что у тебя похмелье. Наверное, ты выпал из обоймы. Хотелось бы, чтоб ты спрыгнул с крыши сорокаэтажного здания. Ты такой мудак. Теперь тебе остались только твои фальшивые друзья, которых никогда не окажется рядом, когда они нужны, потому что они ничего вообще ни для кого не сделают, даже для себя. Даже ты сам себе помочь не можешь. Ты самый жалкий человек, которого я знаю.

Продай туристам человеческие уши. Смотрите, как человек выдёргивает себе позвоночник каждый день уже тридцать лет. Человек один в своей комнате, он думает о том, как бы кого-нибудь убить, и ему не хочется быть таким одиноким. У него нет мысли, что его мозг распался на сотни кусочков под кожей головы. Разговаривая, он всякий раз выблевывает костный мозг. Он режется о слова. Ничто не спасает его от саморазрушения. Ему для этого не нужны ни наркотики, ни алкоголь. Ему нужна сама жизнь. Весь ужас уже в том, что у него где-то есть мать. Жуть уже в том, что он прикасался к женщине и может доказать это кожей на спине. Что бы ни пришлось ему чувствовать, уже чересчур. Он живёт в мире, где нет чувств, нет прикосновений. По ночам ему снится, что он нереален. Снится, что он вылезает из своей кожи, чтобы только вздохнуть и не вдыхать при этом ночную скорбь. Чёрный воздух безумия. Я падаю сквозь ночь. Я вижу что-то краем глаза. Мой хребет ползёт по полу и обвивает мне ноги. Ничто уже до меня не доберётся. Всё это ужасно. Я свободен.

Заря-жай! Повто-ряй: «Это просто муравьи на пикнике». И вперёд на танцы, паля из обоих стволов. Когда я иду в магазин и вынужден обходить шлюх и сбытчиков, что оккупировали тротуар, мне всегда хочется, чтобы кто-то из них, у кого нет оружия, сказал какую-нибудь гадость, чтобы я мог его изувечить. Я не имею в виду рядовой пинок под зад. Я говорю о том, чтобы вырывать глаза, ломать суставы и крушить трахеи. Было бы неплохо сделать это с тем голливудским неоновым засранцем, а потом повесить его на знак «Стоп», чтобы остальные знали, что так будет и с ними, если они откроют свои вонючие пасти не перед тем человеком. Видите? Я вижу. Можете ходить во все кинотеатры и смотреть всё телевидение, какого ни пожелаете. Я конец всего времени. Я не прицеплен к машине. Мне плевать, что меня заклеймят женоненавистником, мизантропом, поклонником ненависти. Мне по фиг, если какой-то человеческий организм вдруг назовёт меня политически некорректным. Мне нравится думать о тех, кого убивают на автостоянках. Я бью ножом любого, кто проходит мимо. В воображении я бью их в лицо ёбаным ножом. Если бы мне казалось, что я выйду сухим из воды, я бы заживо освежевал вас. Я только боюсь тюрьмы, если меня вдруг поймают за убийством одного из вас, люди. Я всех вас ненавижу. Я не знаю никого. Я враг людей. Я то, что плюёт в лицо человечеству.

Без штанов, но в шляпе. Вперёд, к победе. Алло? Да, мужик. Слушай, мужик, твоя дочь мертва. Засыпалась на наркоте, и пришлось её убрать. Не спрашивай, как меня зовут, мужик. Слушай, это не я сделал, так что нечего на меня наезжать. Мужик, я её любил. Она была моей подружкой, блин. Мы оставили её на складе, на углу Третьей и Кента, в центре. Приехал бы ты да забрал её, мужик, она там уже несколько дней. Если не заберёшь её побыстрее, её собаки слопают. Да, всё довольно хреново. Со мной уже так бывало. Мы не знали, где тебя найти. Мне от этого самому херово, мужик. Концов не ищи, понял, да? Клево. Пока, мужик.

Если б мы вели себя не по годам, а по банковским счетам, я был бы Дедушкой Временем, а у тебя бы только зубки резались. Она врезала ему прямо по зубам. Приятно. Копилось всю неделю. Она приходила с работы домой, а он сидел с лялькой и слушал какое-то панк-роковое говно. У неё просто слов не хватало. Она могла только бить. Ребёнок плакал, она кричала, он вопил, а соседи со всех сторон стучали и пинались в стенки, пол и потолок. Ей было всё равно. Они оба начинали орать на соседей, чтоб те заткнулись. Обычно после этого хотя бы драка прекращалась. Он шёл проверить ребёнка, а она – к холодильнику за пивом. Когда-то она собиралась стать художницей.

Ты хочешь быть актрисой, значит, воображаешь, что сможешь отточить свою технику, семь лет танцуя голой перед кучей идиотов? Я смотрел, как она кололась в ванной. Мы только что поебались. Я думал, она в кухне, поэтому пошёл в туалет, а она там, и дверь открыта. Я только взглянул на неё. Она посмотрела на меня, сказала «привет» и стала вводить дозу себе в ступню. Я не знал, что она занимается этой дрянью. Пока мы еблись, это незаметно. Интересно, сколько она уже сидит на этой срани, но я боялся спросить. Не знаю, почему, – страшно, и всё. Она закончила, снова отвалилась к стене и закрыла глаза. Я спросил, всё ли в порядке. Она ничего не ответила. Только отмахнулась от меня, и я ушёл на хер оттуда. Раньше она говорила, что у неё был приятель, который сидит в тюрьме, и некоторые его друзья её время от времени её проверяют. Не знаю, какого чёрта я вообще попёрся к ней. Наверное, был одинок. В ней была какая-то жёсткая красота, я такой никогда не видел у женщины. Я много дней потом думал о ней. Больше я её не видел. Слыхал, она бросила своего парня и вышла замуж за какого-то морпеха, и они вдвоём уехали в Северную Каролину. Случается, людей на белом свете ловят. Мы отбываем срок, и всякое говно бывает. Я оказываюсь, ты оказываешься. Не пытайся увидеть тут какой-то смысл. Это ошибка номер один. Чем больше стараешься постичь, тем больше оно тебя изводит. Я не знаю, в чём состоит ошибка номер два.

Сейчас в комнате воняет блевотиной. Её рвёт каждое утро. Она кашляет и харкает в тазик. Её груди трутся о край. Она вытирает рот кухонной тряпкой и собирается на работу. Свиньи затащили мальчишку на заднее сиденье. Свиньи пихали его в спину, даже не пытаясь пригнуть ему голову. Я видел, как они бьют его головой о дверь, – так старая Ма звонит перед обедом в гонг, мол, пора «идти кушать». Я стоял и смотрел ещё с несколькими. Хозяин клуба закрыл нас внутри, так что оставалось только смотреть. Стоя у окна и глядя, как они обрабатывают парня, я чувствовал себя полной задницей, но что тут ещё можно без современного огнестрельного оружия? А это подвело меня к выводу, что жизнь была бы куда более сносной, если бы я имел доступ к ручному гранатомёту или подствольнику. Чёрт, а как насчёт реактивных снарядов, танков? Если подумать, стоило вложить деньги в старый добрый гранатомёт. Хорошее средство от транспортных пробок. Блядь, кто-то же должен пальнуть этой свинье в задницу, пока он ебался с этим мальчишкой. Эти говнюки никогда не получают по заслугам.

Всё, что мы есть, – «ангельская пыль» в ране.

Крысы отъели руки, губы и нос трехмесячной девочке в многоквартирном доме через дорогу от меня. Мамаша сидела на фен ил цикл иди не, а потому и засунула голову в плиту, пытаясь покончить с собой. Любовница Господа ангелов дьявола. У меня в моём доме. Давай погорячее и прикончи побыстрее.

Негр и кореец, обнявшись, смотрят на повешенного белого. Объединённые цвета – «мы готовы на всё, лишь бы продать вам эти ёбаные тряпки, ублюдки».

Он застрелил парня. Эка, блядь, невидаль. Я видел всё, когда возвращался из прачечной. Парень только что упал. Пистолет не сильно громыхнул. Тот, который застрелил его, убежал, и никто за ним не погнался – у него же пистолет! Я совершенно ничего не почувствовал. Наверное, слишком долго прожил в этом городе. Я работаю. Ненавижу, но работаю. А что мне, блядь, ещё остаётся? Ограбить банк? Я ненавижу свою работу. Я ненавижу свою жизнь, так что в этом нового? Мне до работы осталось десять минут. Целых десять минут для себя. И что мне делать с этими долгими десятью минутами? Можно, конечно, пораньше на работу прийти. На хуй.

А как насчёт голубого оловянного солдатика? Сегодня я получил твоё письмо. Я начну с того, что я не испытываю к тебе ненависти. У меня нет с тобой проблем – это я к тому, что не стану воспринимать тебя как виновницу моего состояния. В последние годы мне было очень трудно жить без тяжёлой депрессии. Я много размышлял, в чем корни всей этой срани, в которую я постоянно вляпываюсь. Я спрашиваю себя, зачем занимаюсь всей этой музыкальной и литературной дрянью. Я знаю, зачем. Я пытаюсь вытолкнуть всю свою ярость. А знаешь, откуда эта ярость? От воспитания. Во мне живёт ярость, иссушающая костный мозг, так глубоко она проникает. Теперь я могу только зарабатывать на квартиру и пропитание, год за годом. Только от меня зависит, улучшится ли моё состояние. Я знаю, что рос отвратительным типом. Учёба и спорт мне не давались. Я был неудачником на всех уровнях. Получалось только одно – принимать и передавать боль. Я знаю, что такое унижение, – вот почему я так много работаю. Никто больше не сможет вытирать об меня ноги. Я внушаю уважение, потому что меня боятся, и потому, что я выживу, когда все остальные сломаются. Моя способность принимать боль – то, чем я горжусь больше всего. Это всё, что я сейчас знаю. Лучше бы я умер при рождении. У меня нет счастливых воспоминаний детства. Я знаю, ты сделала всё, что могла, и ни о чём не жалею, я ценю всё, что ты для меня сделала, отдала часть своей жизни, чтобы вырастить меня. Я знаю, ты многое сделала бы иначе, если бы у тебя не было меня. Я также знаю, что не просил, чтобы ты меня родила. Мне трудно с женщинами, если не считать деловых отношений. Мысль об интимности мне отвратительна вне всяких сомнений. Я узнал о сексе, когда шёл по коридору, а ты была с каким-то парнем. Один из них как-то раз сказал мне, как ты хороша в постели. Тебе не приходит в голову, какая это была гадость для ополоумевшего мальчишки? По мне, каждая женщина – сука. Я удостоверяюсь, что мысленно причиняю боль каждой, когда занимаюсь с ними сексом. Мысленная боль, которую я доставляю им, нравится мне больше самого секса. Я всеми силами стараюсь оправдать себя, поверить, что заслуживаю жизнь. Это непрестанная борьба. Так что последние два года мне с тобой было трудно. Ты не виновата. Надеюсь, придёт день, и я смогу быть тебе другом. Я не хочу создавать тебе проблему. Я никогда об этом не забываю. Мне очень трудно с депрессией. Она как чума. Из-за неё мне хочется убить кого-нибудь или же себя. Иногда кончается тем, что я избиваю кого-нибудь. Я никогда не поднял бы руку на женщину. Я думаю, ты человек хороший, и знаю, что ты хочешь добра. Проблема в том, что мы с тобой несовместимы, и создаю её я. Однако я ничего не могу с собой поделать. Я хотел бы стать другим. Я предпочёл бы жить нормальной жизнью. Не той странной, которой живу сейчас. У меня больше общего с парнем, убившим кучу людей, чем с кем-нибудь другим в моём мире. Вот так. Моя жизнь накрылась пиздой. Ты хотела знать, что со мной такое, и я рассказал тебе как смог.

Наверное, все вы были слишком молоды для шоковой терапии. Счастливчики. Я прикован цепью к стальному столбику кровати. Каждые несколько часов мать входит и бьёт меня, а затем присылает одного из своих дружков целовать меня и хлестать ремнём. Они вечно твердят, что любят меня. Я делаю это один у себя в комнате. Я могу это делать, когда захочу. А потом мне хочется прийти к ней домой и избивать её во сне, пока мозги не полезут наружу. Я уже чувствую их запах, потому что так оно всё и будет. Запах будет у всего. У мозгов, у дерьма и крови. Запах человеческих мозгов ни с чем не сравнится. Густой и сладкий. Он сведёт тебя с ума.

Ты должен был убить меня, когда был шанс. Ты, блядь, проворонил меня два раза. Иди на хуй. Я шёл по Голливуд-бульвару. У Китайского театра сидела девушка. Она подманила меня. Спросила, не куплю ли я у неё тёмные очки за доллар, чтобы она могла поехать в Лас-Вегас. Я спросил, почему она просит всего доллар, если планирует такую дальнюю поездку. Она ответила: «Я облажалась в Голливуде», и теперь пытается прийти в себя. По глазам видно – торчит. Выглядела она довольно паршиво. Я спросил, не хочет ли она кайфануть. Она ответила, что пытается соскочить, но это трудно, и кайфануть сейчас было бы неплохо, потому что она весь день блюёт. Я предложил ей пойти со мной, пусть она у меня отсосёт, а я ей дам двадцатку. Она встала, и мы направились к гаражу возле моего дома. Я провёл её задним двором к пожарному выходу, за которым никто никогда не смотрит, и он никогда не запирается, мы вошли и поднялись на второй уровень. Поразительно, какая она доверчивая. Она спросила, не хочу ли я с ней потрахаться. Сказала, что может прийти ко мне, и мы оттянемся у меня дома, когда раздобудем дерьмо. Я сказал, что это круто. Я сказал: «Оттягиваться я люблю», чтобы посмотреть, получится ли её рассмешить. Она посмотрела на меня и сказала, что оно и видно. Мы поднялись на второй уровень, и я завёл её в угол за раскуроченный фургон, который торчал здесь всё лето. Она опустилась на колени и начала расстёгивать на мне ремень. Я поднял её на ноги и с силой ударил по лицу. Она упала на пол и прикрылась руками. Я пинал её, пока не запыхался. Я отношусь к людям так, какие они есть, а они – отбросы.

Легко прикалываться Богом в голове. Они подолгу болтают о всякой чепухе до самого утра. Я слышу их из своей комнаты. Они сидят в машине во дворе. Я чувствую их жар. По их несвежему дыханию ощущаю, что они ели. Я могу представить их полностью. Я мог бы убить их с закрытыми глазами, но пока я забивал мужчину до смерти, я их не закрывал. Это было так легко. Я вышел на улицу и пнул тот бок машины, где сидела сука, поэтому, естественно, мужик выскочил и спросил, в чём моя проблема. Он меня развеселил. Между нами с этим типом большая разница. И она – в том, что я убиваю людей. Я врезал ему битой по роже изо всех сил и убил одним ударом. Я колотил его по голове, пока не полезли мозги, а потом побежал по переулку и в чёрный ход. Квартал у меня настолько ебнутый, что в окна больше никто не выглядывает. Сука же просто сидела в машине и смотрела. Между нами с вами большая разница. Я убиваю человекообразных. Прекращаю их жизни и порчу жизнь их семей. Мне поебать всех, кроме себя. Я знаю смысл жизни. У неё нет смысла. Я убиваю вас, и это ничего не значит. Для меня это способ проводить время и уважать себя, хуила.

Есть леди, которая знает… Вот что случилось, и это, блядь, правда. Я шёл из магазина. Выходить днём мне не нравится. Я не переношу солнца. Это мне вредно. Я не люблю этих ёбаных уродов, которые на меня эдак пялятся. Мечтаю я только о том, чтобы их поубивать. Приятно было бы перестрелять их, как куски дерьма, коими они и являются. Глаза их выпучены, их грязные детишки таращатся и хихикают. Я выхожу ночью, потому что тогда на улице меньше людей, и они не ебут мне мозг. Как я уже сказал, я иду, а рядом тормозит свинячья машина. Я останавливаюсь. А что мне, блядь, ещё делать – идти дальше, будто я тут ни при чём? Нет, блин. Я останавливаюсь, ибо знаю, что свинья всегда найдёт предлог упечь меня в кутузку, если я не остановлюсь. Свинья вылазит из машины и спрашивает, куда я иду, и говорю, что иду в магазин, а он говорит, что я пидор, выискивающий, у кого бы отсосать. Обзывает меня хуесосом, который ищет, чем бы поживиться. И говорит, что должен выбить из меня говно прямо на месте. Я отвечаю, что я не пидор. Свинья бьёт меня в живот и швыряет на заднее сиденье своего автомобиля. Приставляет к моей голове пистолет и велит расстегнуть ему штаны, поскольку я буду сосать ему хуй прямо сейчас. Я сделал это. Я сосал свинов хуй. А что мне оставалось? Он приставил к моей голове пистолет. Я ещё не был с мужчиной, если не считать некоторых маманиных дружков и моего сводного братца, но ни в тот, ни в другой раз это не я начинал. Он вышвырнул меня из машины и укатил. Я поплёлся домой. Придёт день, я убью эту ёбаную свинью. Найду его и разнесу его свинячью задницу. Вот будет здорово. Я заставлю его сосать пистолет. Давай же, свинья. Живее, с чувством. Вложи немного души, когда будешь облизывать это дуло. Ненавижу эти пышные похороны легавых. Те самые, на которые налогоплательщики выкладывают столько денег, – чтобы свиньи могли палить из своих пушек, а люди бы думали, что эта дохлая срань чего-то стоила. Поминки нужно проводить у меня дома. Мы могли бы праздновать, пить и хохотать, снова и снова прокручивать видеозапись – я стреляю в свинью. Связать дружка свиньи и его мамашу и заставить смотреть, пока не лишатся чувств, а потом убить. А если вдруг свинья жената на какой-то тётке, то ещё веселее. Послежу за ней несколько дней, изучу её повадки, а потом куда-нибудь приглашу. Нацеплю на эти пизду поводок и поведу выгуливать. Блядища свинячья. Иди. Рядом! Поливай цветы своей мочой, ёбаная авоська с дерьмом. Свиная подстилка. Стрельну ей в челюсть из 22-го калибра и брошу – изуродованную, но живую. Еб твою мать, свинья. Я тебя точно убью.

Прошу прощения, но я истинный голос деревни. Ха-ха. Хо-хо. Я не хотела тебя. Ночью молилась, чтобы ты во мне умер. Я била тебя, изо всех сил налетая на столы, надеясь, что твой череп треснет. Я пила. Боже, как я пила.

Я делала всё, что могла, пытаясь тебя убить, пока ты рос во мне. Девять месяцев я чувствовала, что во мне растёт раковая опухоль. Нужно было покончить с собой на девятом месяце. Было бы мастерски работа с моей стороны. Я ненавижу тебя. И всё-таки ты вышел наружу. Первое время я была счастлива уже потому, что ты не во мне. Мне было всё равно, как ты выглядишь. Медсестра спросила, не хочу ли я тебя понянчить, и я ответила «нет». Нужно было задушить тебя, пока ты спал. Я никогда не хотела тебя. Я хочу, чтобы ты об этом знал и никогда не забывал. Ты испортил мне фигуру. Ты испортил мне жизнь. Я тебя ненавижу. Навсегда. Как мне вести нормальную половую жизнь с ёбаным ребёнком в доме? Ты думаешь, мужчина захочет прийти поебаться со мной, если знает, что в соседней комнате ребёнок? Как я могу быть с мужчиной, если знаю, что ты можешь в любую минуту войти в ёбаную спальню и попросить починить какую-нибудь ёбаную игрушку? Мужчина не придёт в такой дом снова. Вот почему я луплю тебя всякий раз, стоит им уйти. Ты разрушил мою жизнь. У меня не было жизни с тех пор, как ты появился. Я тебя ненавижу. Я помню, как отправляла своих приятелей бить тебя. Меня тошнило от прикосновений к тебе, а вот слушать твои вопли очень нравилось. Мне больше нравилось, когда это с тобой делал мужчина. Я всегда стояла за дверью и слушала, как они тебя бьют. Всегда надеялась, что один из них тебя убьёт, и тебя не станет, и мне не придётся отбывать срок. Ненавижу тебя. Знаешь, что больше всего меня бесит? Я так старалась убить тебя, но ничего не получилось. Ты Антихрист. Ты не умер. И теперь я жду конца своей жизни. Мне больше ничего не осталось. Я старая и безобразная, ты мог бы войти в эту комнату и убить меня, если бы захотел. Вот зачем я храню пистолет. Я ненавижу тебя. Сегодня великая ночь. Пистолет У меня во рту. Я уничтожу себя сегодня ночью. Сегодня конец моим страданиям. Больше не смотреть в зеркало и не видеть это мерзкое тело. Единственное, что оно сделало, – дало жизнь тебе. Я могла бы стать моделью. Я могла бы стать стюардессой. Я могла бы стать кем угодно. А вместо этого стала матерью. Только одна жизнь. Моя жизнь истрачена на тебя. Я тебя ненавижу.

Да знаю я, знаю – нарочитая мизантропическая неприспособленность. Она велела мне войти в её комнату. Я вошёл и спросил, чего ей надо. Она сказала: «Я хочу наградить тебя кошмаром, который будет продолжаться до конца твоей жизни». Вытащила из-под подушки пистолет, вставила в рот дуло и нажала курок, прежде чем я успел что-то сказать. Её тело отлетело и шлёпнулось в углу. Теперь она делает это три ночи в неделю. Это случилось много лет назад, но память моя свежа. Выстрел гремит в моих ушах часами, как реактивный двигатель. Теперь у меня в руке пистолет. Я не могу спать. Я всё ещё думаю о том выстреле. Я всё ещё думаю о том, что мне нужно. Всё сбывается. Каждую ночь я чую запах пороха и собственной рвоты. Я всё ещё твержу себе, что нужно быть сильным.

Информация. Вчера первый выстрел раздался в 7.36 утра. Ответного огня не было. Зарядил волыну и обстрелял гондонов, что устроили шум. Пригнись. Это пока не ты, так что и не думай о смерти. Это просто мешает документальному кино, которое смотришь, идя по моей ёбаной улице. В этом Диком Западе нет благородства. Живи в страхе перед теми, кто понимает, что жизнь не имеет цены, и за это ты платишь бесконечно. Платишь своим страхом. Болезнь носит накидку и прикрывается блестящим щитом. Статистика сводит её к чистым цифрам. Реальность стала приходом по страху. Ею можно удавиться. Из трёх женщин в Америке одна была изнасилована. Научная фактастика. Я вижу это со всех сторон. Я вижу, как распространяется зараза. Факты сложены в стопки и упакованы тебе в голову. Тебе нужен перерыв на два часа двенадцать раз в день. Забей косяк и загони машину. Посмотри на звёзды. Прикинь, тебя припекло. Ты в огромном бассейне с акулами. Если хочешь побить их, придётся к ним прибиться. Плохие парни убивают плохих парней. Плохие парни убивают хороших парней. Если хочешь жить дольше плохих парней, в тебе должно быть чo-то плохое – много чего, на самом деле. Ты должен знать to, что знают они. Это кайфовые приключения в целом мире. Даже не знаю, что, по их мнению, должно было с ними скучиться. Слишком много телевидения, слишком много дурной жратвы, слишком много журналов. Слишком много времени уходит на заботу о миллионерах в депрессии, которых бросили их бабы. На гаданье, как пройдут осенние концерты. Кто бы ни захотел мне помочь, не сможет. Кто бы ни за-. хотел убить меня, может, и сможет. Кто бы ни захотел лю-' бить меня, лучше не надо. Люди ядовиты. Когда ты последний раз хотел кого-то убить? То есть действительно хотел кого-то убить? Когда ты планировал всю эту срань, типа, что делать с телом и прочее. Когда ты последний раз действительно хотел жить? Тебе нужно себе напоминать, что ты . жив? Я не носитель света, я не наёмный стрелок. Я репортёр на фронте. С передовой Бездны. Если бездна тебе к лицу, носи её. Глядя в пасть монстру. Ветеран становится фараоном. Мужик выводит дюжину человек по проходу круглосуточного магазина и расстреливает их. Девушку несколько раз изнасиловали в душевой, и теперь она часто пытается покончить с собой. Она добрая американка – и она всё сделает правильно. Ничего, кроме фактов. Мне нравятся те, что могут придушить. Правда – мой друг. Она согревает меня в ночи. Правда – твой друг, даже если она отправляет тебя в тюрьму. Даже если она убивает тебя и твоего партнёра по ебле. Нам предстоят яркие ночи. Ты привыкнешь к запаху напалма. Свиньи, пожирающие трупы, и юнец с пистолетом, который носит спизженные у тебя часы и кольца, тебя нисколько пугать не будут. Чувствуй страх. И не забывай пригибаться.