Вернувшись в отель, выписавшись вчистую и схватив сумки, мы вышли, тормознули такси и поехали в консульство. До назначенного часа оставалось еще немало времени, но что-то толкало меня в спину. Неясное недоброе предчувствие. Наученный многолетним опытом, я привык доверять своим предчувствиям, давно не считая их проявлением мнительности. Что-то толкает в спину? Замечательно. Беги вперед. Возможно, твоему подсознанию известно то, о чем не догадывается рассудок и чего нет в твоей памяти. Впрочем, я не слишком хорошо разбираюсь в этих вещах, я просто подчиняюсь.

Как и следовало ожидать, я оказался прав — документы все еще не готовы. Точнее, вот они лежат, справки с фотографиями, розовые бумажки и белые квадратики официальных счетов, вот и наши паспорта, измято-развернутые, в них добавилось по две жирных печати и по одной красивой зеленой марке. Недостает лишь незначительной малости — подписи консула. Эль сэньор консуладор хэнэраль очень занят, на совещании или неизвестно где. Что ж, передо мной не обязаны отчитываться, я понимаю: все, что они могут, это предложить неплохой кофе и диван — сиди, пей, жди.

Проходит час. Я уже успел дважды просмотреть всю стопку журналов на столике, трижды выходил на улицу подышать, гонял лифт без всякой цели, изучал картины в вестибюле. Начинаю нервничать. Официальные работники тоже. Вот они хватаются за телефон, объясняя мне последовательность звонков: сначала позвонят консулу домой, затем в какой-то второй офис, после чего, в крайнем случае, — во дворец. Нет, скорее всего, они говорят не «дворец», а что-то другое, но я, не зная слова, перевожу его как «дворец», и фраза прекрасно выстраивается.

Дома консула нет. Во втором офисе, разумеется, тоже. Во «дворце» долго не понимают, о чем вообще идет речь, а уразумев, отсылают на другой телефонный номер. И начинается телефонный пинг-понг, так хорошо мне знакомый по московским конторам такого же типа. Секретарша звонит уже по седьмому или восьмому номеру, а ее все еще продолжают отсылать куда подальше. В конце концов, на десятом или одиннадцатом этапе пустозвонства, секретаршу соединяют опять же с «дворцом». Приехали, круг замкнулся. Можно, конечно, вспомнить про мочало, которое на колу торчало, если обратиться за помощью к русским поговоркам.

Что делать? Бежать в авиакомпанию и переносить рейс на завтра? Снова ехать в отель и снимать номер? Но где гарантия, что завтра не повторится сегодняшняя печаль?

— Это впервые, — уверяет меня секретарша. — Никогда еще так не было. Обычно все подписывается сразу.

— Может быть, у меня что-то не так в документах? — на всякий случай уточняю я.

— Нет, никаких проблем. У вас все о’кей. Вот справки с фотографиями, вот счета, вот печати и марки. Только подписи нет, а так — все в порядке.

— Нет, справки не могу, это нелегально. Вы не волнуйтесь, их подпишут в Кито, это легально. Я запишу вам адрес, где вы найдете сеньора Мальдонадаса. Он будет вас ждать.

Мы на улице. Погода резко меняется, прохладно. До начала регистрации — три часа. Успеем.

— Конечно, успеем, — оптимистично заявляет Валентина. — Это же не Москва.

Что она имеет в виду, я не успеваю понять: мы спешим, перебегая улицу в неположенном месте под пристальным взглядом невесть откуда взявшегося дорожного патруля. Нам прощают — мол, гринго, что с них возьмешь? Такси, такси, где же такси? Что за наваждение: час назад их было как баранов у водопоя, и все пустые, шоферы машут руками, мигают фарами. Где же они все? Что изменилось в Боготе за один час?

Неподалеку замечаю трех странных типов: две женщины и парень, явно незнакомые друг с другом, но держатся вместе, плотно и, как по команде, синхронно выпрастывают правые руки при виде всякой желтой машины. Очевидно, это очередь. Мы становимся в хвост — теперь это уже настоящая московская очередь. И точно — через минуту подходят еще двое, причем один — значительно навеселе. Московская улица, московская очередь, московская архитектура зданий и автобусных остановок, бурые московские тополя и грязные лужицы под ними. Хочется хорошенько потрясти головой. Говорят, природа скупа на новизну. Но люди, кажется, значительно скупее.

Вот наконец притормаживает один таксист, очередь оживает, наполняется надеждой. Правда, у него пассажир, таксист не берет подсадку (это ему и в голову не придет), но открывает окно и зачем-то обещает нам вернуться через пять минут. Очередь разочарованно вздыхает, мы — в полном недоумении. Таксист, обещающий вернуться, — это вне московской логики. Слава богу, новизна все-таки есть.

Опережая события, скажу, что мы из очереди ушли. Мы — космополиты, и пусть патриоты терпеливо выращивают у этой очереди хвосты, а мы против. Очередь? Да что нам очередь! Где хорошо — там и очередь!

Мы иммигрировали на другую улицу и оказались правы — там лишь одна тонконогая девица конкурировала с нами на тротуаре, но ее быстренько подобрал черно-синий «БМВ», вовсе даже и не такси. И мы получили первенство. Так что уже через десять дерганых минут мы восседали на упругих сиденьях лимонного «хьюндая» и радовались нашей счастливой судьбе. До начала регистрации оставалось ровно два часа тридцать минут.

Богота — длинный город. Русское слово «длинный» с большим трудом описывает эту длинноту. Хорошо бы сконструировать более подходящее словечко: вытянуто-протяженно-длинный. Вот именно такая Богота и есть. И если вам вдруг захотелось переместиться из одного конца города в другой, то будь ваш таксист даже семь раз по семи пядей во лбу, все равно ваша поездка напомнит вам о Гонконге (если вы там бывали) или хотя бы о старых переулочках Арбата: ваше такси будет нырять в какие-то подворотни, петлять в переулках, путаться в паутине проходных дворов, и все лишь затем, чтобы переползти с одной улицы на другую, параллельную, дабы сократить путь.

Наш таксист оказался тоже не дурак — дока, высший класс. Он взглянул левым глазом на бумажку с именем конечного пункта, крякнул и рванул руль так, будто хотел перелететь через разделительный бордюрчик, но передумал и, выровняв машину, покатил в обратную сторону. Я представлял себе, что направление «где-то за бизнес-центром» — это в другой стороне. Но таксист был опытен, как старый вождь племени кечуа, и уже через пять минут вывез нас под сень гигантских деревьев неизвестной нам породы — отсюда начиналась объездная дорога. Частично объездная, как позже выяснилось, но большая ее часть вьется высоко по склону протянувшейся вдоль города горы, сестры Пичинчи.

Мы въехали в такой густой и непролазный лес, что город исчез в одно мгновение. Чуть мокрые серпантины походили на аттракцион «американские горки», но увеличенный в сотни раз. Мне захотелось остановиться, плюнуть на все и погулять полчасика по тропкам-дорожкам, птичек послушать, воздухом подышать. Но я рефлекторно вцепился в мягкую толстую ручку на двери и боролся с центробежной силой, когда шофер наш лихо выворачивал из поворота в поворот.

Но вот мы и в самом деле остановились — светофор. Впереди — светофор, слева — стоянка для туристических автобусов, площадка, от которой наверх уводят каменные ступеньки, а там, повыше, еще одна площадка, но с перилами, — смотровая и «фотографическая». Очевидно, оттуда открывается привлекательный вид на столицу. Нам же отсюда ничего не видать, кроме мокрых стволов и листьев. Но зато мы видим фотографа. Точнее, мужика с «Полароидом». Я подумал, он тут на случай, если у какого-нибудь туриста нет с собой фотоаппарата. Хотя разве бывают такие туристы? Но я ошибся. Дело было не в фотоаппарате, а в ламе. Она вышла из-за высокого куста, стройная, кирпично-ржавого цвета, мохнатая, как медведь, с пышными ресницами, задумчивыми глазами и с хвостиком-шариком.

Лама — основа основ местной промышленности (неплохой лозунг получился). В этих местах почти все — это лама. Куртка, свитерок? Лама. Коврик, половичок, панно на стенку? Лама. Спортивный костюмчик, гетры, перчатки? Тоже лама. И шикарные воротники на кожаных пальто, и не менее роскошная отделка мягкой мебели, и игрушки, и сувениры — лама, лама, лама. Да разве все перечислишь?

Но здесь, высоко на склоне горы, в ожидании очередной порции бледных безликих туристов, скучала и печалилась лама совершенно иной профессии. У нее на спине — маленькое седельце, красное, с бахромой. На это седельце можно усадить ребеночка, если таковой найдется, а можно и дамочку, если не больно тяжела. А можно просто разместиться рядышком и подержать за уздечку — все можно, даже погладить между ушами. Гладьте, она привычная. Кусается? Что вы! Ручная же, добрейший зверь. Гладьте, не бойтесь. А теперь посмотрите сюда, хорошо, скажите «чи-и-и-з». Что? Вы желаете сказать «ви-и-и-ски»? Вери уэл, говорите «виски». Внимание… «Виски»… Готово!

Вот для чего здесь эта красавица, эта Мисс Лама, эта… Ох! Ну и лихач же наш таксист! Дергает машину так, что можно подумать, будто она не его собственная. Хотя, если он «фирменный», возможно, и не собственная. Но что-то мы слишком долго едем. Странно. Правда, на счетчике так еще и не выбило первый доллар, это замечательно, но я уже не радуюсь дешевизне. Быстрее бы, быстрее. Новенький «хьюндайчик» летит как птичка, попискивая на крутых поворотах. Мы ныряем в провалы, нас прижимает на подъемах — «американские горки».

Наконец мы сворачиваем с объездной и, застревая на каждом перекрестке (час пик, все забито до отказа), с горем пополам спускаемся в город, в шумные светло-коричневые улочки. Со всех сторон торчат башенки какие-то, полукруглые оконца, балкончики на полчеловекоместа, черепичные крыши — повсюду древность, испанская старина. Где же этот проклятый «дворец»?

Таксист въезжает, видимо, не совсем туда, читает название улицы на жестянке, чертыхается, подает назад, пристает к старухе, та машет просмоленной рукой в сторону, он чертыхается еще раз, тревожно поглядывает на меня в зеркало (я улыбаюсь: времени у нас еще много, успеем, не проблема), выезжает и наконец вползает в следующий переулок. Таксист облегченно вздыхает и тычет пальцем в черные стальные ворота: мол, вот оно то, куда вам надо, привез к самой калиточке. Я расщедриваюсь, отстегиваю на чай больше полбакса. Таксист не подает виду, но доволен. Он желает нам счастья и говорит ободряюще:

— Суэртэ!

Что же он о нас подумал, кто мы, с его точки зрения? И вообще, куда мы приехали?

Черные ворота, черные стены, решетки — уж не местное ли КГБ? Но нет, вывеска вполне мирная. И звоночек. Давлю на кнопку. Щелкает металл, показывается рослый солдатик в униформе цвета крем-хаки и с кремово-белым шлемом на голове, как у пустынных ооновских вояк, но без сеточки.

Солдатик, а скорее всего офицерик, объявляет, что сейчас, мол, обед, перерыв и ни на какие вопросы он во время святого перерыва отвечать не намерен. Наглость, конечно — мог бы сделать скидку для иностранцев, но офицерик неумолим, он стучит ногтем по своим часам, согласно которым нам нужно подождать двадцать минут. Легко ему это говорить. Но я успокаиваю себя тем, что до начала регистрации на рейс у нас еще целых два часа. Ну, чуть меньше. Не важно.

Стоим в тени, солнце припекает — снова смена погоды. Молчим, ждем. Присесть негде, пойти некуда. Настроение, естественно, падает с каждой минутой. Офицерик пару раз выглядывает, удостоверяется в нашем упрямстве, но ворота не отпирает.

Прошло пять минут.

— А мы все взяли в консульстве? — просто так спрашивает Валентина.

— Все, наверное, — просто так отвечаю я.

Снова тишина. Улицы пустынны, здесь, по-видимому, никто не живет, здесь трудятся одни государственные служащие. Теперь у них кофе-брейк: между первой и второй перерывчик небольшой. Но почему-то не видно секретарш, спешащих из кафе, нет портфеле носителей, важно подъезжающих на своих лимузинах. Получается, эти жлобы хлебают кофе на месте, внутри своих любимых серо-гробовых коробок. Скучно.

Прошло еще пять минут. Я выключаюсь. Прислонившись к холодной стене, улетаю куда-то, сплю, как конь — стоя.

Прошло десять минут.

Калитка снова гремит, офицерик выходит, смотрит на нас и заходит обратно, оставив калитку открытой настежь.

Мы вошли.

— Чего вы хотите? — спросил он на англо-кечуанском наречии.

— Я бы желал бы на господина Мальдонадаса бы посмотреть бы, — примерно так формулирую я свое притупившееся от ожидания желание.

Офицерик удаляется к стеклянной будочке, в которой, как рыбка в аквариуме, скучает длинновласая дива. Дива и офицерик шепчутся, как влюбленные в подъезде, — долго и неопределенно. Наконец офицерик возвращается и, кисло улыбаясь, сокрушенно качает головой.

— Здесь нет господ Мальдонадасов, — заявляет он. — Таких здесь нет.

— Но нас послали сюда из консульства.

— Из какого?

— Эквадорского.

— Кто вас послал?

— Секретарь консульства. Наверное. Я не знаю точно, я не уверен. Работник консульства.

— У нас нет никаких Мальдонадасов.

— Хорошо, — я злюсь, но пока вежлив, — хорошо, позвоните в консульство. Пусть они подтвердят.

— У нас нет их телефона.

— Ладно, о’кей, я сам позвоню в справочную, узнаю телефон и вам подтвердят.

— Это служебный телефон, посторонним пользоваться запрещено.

И так далее, и тому подобное. Несколько минут напряженной, но абсолютно бесполезной перепалки. Мы выходим на улицу, я переключаюсь на чисто русский язык, который позволяет мне в быстрых выражениях выразить свои чувства по поводу. Но калитка мягко захлопывается, мы вычеркнуты из памяти офицерика. Что делать? Что же теперь делать?

— Ехать! К черту телефон, к черту всех, нужно сейчас же ехать в консульство! Ну, я им выскажу, все выскажу! Пусть берут Мальдонадаса где хотят! Нету? Пусть рожают его, срочно!

— Успеем? — сомневается Валентина.

— Такси! — кричу я, вылетая на перекресток.

Счастье, которое пожелал нам таксист, материализуется в виде обвешанного фотоаппаратами американца, пожелавшего выйти как раз на этом перекрестке. Ура! Такси свободно! Мы едем! Нас везут по «старине», потом по «бизнесу», затем тянутся жилые кварталы, проспекты, площади, но это уже никак не трогает меня. Плевать мне на проспекты. Полтора часа до регистрации, а у нас не подписана виза! Вот так сюрприз.

В консульстве крайне удивлены. Долго и всесторонне расспрашивают нас, туда ли мы вообще попали, там ли мы вообще были. Черные ворота? Да, наверное. Офицер? Как будто бы. Стеклянная будка? Вроде бы оно. Итак, все сходится, мы были там, где надо, но нас не пустили. Срывают трубку с телефона, звонят. Волна возмущения шумно прокатывается по телефонной сети Боготы, из одного ее конца в другой. А там, на другом конце, волна опадает и поглощается песком недоумения.

Русские? Да, были только что. Но мы же… Я не знал… Конечно… Что вы говорите?.. Кого?.. Мальдонадаса? Я так и подумал, но они сказали Мольдонодос. У нас нет Мольдонодоса, вы же знаете… Что?.. Разумеется, пусть приезжают, разве я что-то… Нет, пожалуйста, конечно, разумеется, до пяти…

Еще несколько минут взволнованного трепа. Но вот мы снова на улице, спешим, путаемся в сумках, нервничаем, добегаем до улочки, где часа полтора назад «БМВ» подхватил длинноногую девицу. Такси! Такси! Десять минут проходит в невысказанных проклятиях.

Мы в такси. Водиле телепатически передаются наши тревоги и нетерпение, он гонит коней, но выбирает новый для нас путь. Мне все кажется, что мы едем не в ту сторону. Полчаса долой, и полмиллиона нейронов тоже.

Черные ворота! Стучу в калитку, сначала пальцем, потом монетой. Офицерик натянуто улыбается. Щедрый жест рукой, как у сеятеля: проходите, мол, добро, мол, пожаловать. А сам бы удавил нас на месте, если б ему хватило сил и власти. Вразвалочку, не торопясь идет к аквариуму, рыбка выпучивает глазки, листает толстенную, вроде телефонной, книгу. Наконец звонит куда-то, очевидно в никуда.

— Сеньора Малдо-на-да-са нет и сегодня не будет, — злорадно произносит офицерик.

Но рыбка не согласна со столь категоричным мнением., — Сеньор Мальдонадас скоро подойдет, ждите.

— Где ждать? — уточняю я.

— Здесь, — говорит рыбка.

— На улице, — одновременно с ней говорит офицерик.

Я не слышу его. Кто он по сравнению с рыбкой из аквариума? Никто, ноль, пустое место, вертухай несчастный.

Мы проходим в глубь внутреннего дворика, подальше от ворот. Ждем. Слева и справа — широкие лестницы. Куда они ведут? Странно, почему мне вдруг так интересно, куда ведут эти лестницы? Предчувствие?

Тут в калитку вваливается толпа то ли уругвайцев, то ли португальцев. Офицерик вклинивается в эту толпу, машет руками, кричит, однако толпа весьма под газом, хотя, может быть, просто веселые ребята, в смысле жизнерадостные, которые чихать хотели на офицерика и его каску типа ООН без сеточки.

— Пойдем, — толкаю я Валентину и тяну Машу.

— Куда? — не понимают они.

— Пойдем быстрее!

И мы поднимаемся по мягкой ковровой лестнице. Рыбка из аквариума провожает нас равнодушными выпуклыми глазами. На площадке между первым и вторым этажами нам встречается благообразный, совершенно белый старик с мадридским лицом. Он в темной тройке, худощав, подтянут. Я останавливаю его и спрашиваю по-английски:

— Сэр, извините, не знаете ли вы, где находится кабинет господина Мальдонадаса?

— Вам нужен Мальдонадас?

— Да, очень нужен, мы ищем его весь день.

— Тогда вам не следует идти к его кабинету. Мальдонадас в Синем зале, у них банкет.

— Банкет?!

— Банкет. — Старик болезненно улыбается. — Поднимитесь, пожалуйста, на третий этаж, справа вы увидите дверь с витражами, спросите там господина Мальдонадаса, и он выйдет. Это просто.

Так просто, в самом деле! Поразительный старик.

Да, дверь с витражами — не выдумка. Вся в петухах. Или в узорах — не разобрать. И банкет тоже отчетливо слышится, чьи-то громкие голоса. Я приоткрываю дверь и вижу стол и полтора десятка мужиков, почти все в таких же темных тройках, как у старика. На столе — тарелки. Мне показалось, что они давно пустые. Бутылок я не заметил.

Ко мне подбегает человек, я передаю ему свою просьбу, он кивает, вбегает внутрь, и через минуту из двери с петухами выходит крупный, упитанный, но очень молодой господин. Завидев нас, счастливо улыбается. Я молча протягиваю ему документы.

— Простите, — говорит он басом. — Если хотите, мы можем пройти в кабинет.

— Не беспокойтесь, у нас все оформлено, недостает только подписи консула, но консул занят.

— Да, занят, — говорит Мальдонадас задумчиво, но тут же оживает и вскрикивает: — Подписи? Где? Вот тут? И тут? Прекрасно, нет проблем.

Он лихо подмахивает все три паспорта, едва не разорвав их от усердия, и тянется к розовым бумажкам, но я их забираю. Я думаю, он выпил, самое большее, сто пятьдесят коньяку. Может, даже сто двадцать. Банкет называется! Знал бы он, что означает это слово в его московском смысле. Умер бы, наверное, если б узнал, несмотря на свою бычью громадность.

— Это все? Извините.

— Спасибо, огромное спасибо, — кланяемся мы.

— И вам тоже, спасибо всем, — кланяется он. — Вы: надолго в Эквадор?

— Пока на два года.

— О-о! Прекрасно! Бизнес?

— Да, бизнес, компьютеры и все такое.

— Великолепно! Суэртэ!

— Грасияс, суэртэ! — отвечаю я.

Мальдонадас горит огнем всепоглощающего счастья.

Ну, вот и все. Под колеса такси резво убегает дорога в аэропорт. До начала регистрации еще целых полчаса. И зачем мы спешим в аэропорт, что там делать полчаса? Лучше бы посидели в кафе, как все нормальные люди. Но мы едем. Мы — легонько напуганные вороны, в нас временно застрял вопрос: а вдруг понадобится что-то еще и на это «что-то еще» уйдет как раз полчаса или даже больше. Чужая страна — потемки. И временная напуганность оказалась как нельзя к месту. Почему? Потому что на свете существует колумбийская таможня, а это — особая тема. Хотя и маленькая, но особая.

Таможня в местном понимании — это просто железный стол и два длинноруких цепкоглазых субъекта в военной форме. Субъекты просят положить на стол ваш чемодан, вскрыть его, а дальше… Дальше они делают супершмон. Если захотят, вытащат все ваше, извините, белье прямо на глазах у любопытствующей публики. Да, публика получает большое удовольствие. Когда несчастный владелец чемодана проходит эту границу впервые в жизни, когда он неопытен и никем не предупрежден, то в чемодане вполне могут оказаться и недопитая бутылка скотча, и россыпь пакетиков презервативов, и то самое нижнее белье, уже упомянутое, — короче, очень красочные вещи. И вообще, всякая рухлядь и грязные рубашки, вот что там обычно оказывается в чемодане у непредупрежденного несчастного туриста. А предупрежденные граждане разных стран и континентов ухмыляются, они довольны, они благодарными глазами глядят на таможенников: мол, спасибо за развлечение.

Правда, время от времени на таможню находит сплин, и тогда очередной чемодан подвергается больше облапыванию, чем просмотру. Перелапают чемоданов пять или шесть, а потом вдруг как набросятся на сумку почтенной дамы в итальянской шляпке. Чего им надо от дамы? А ничего. Подозрительна больно. Зачем шляпку нацепила? И вытряхиваются на полированный стол, опять же извините, чулки и рейтузы. Ни загородочки нет, ни ширмочки — все на виду. Толпа ликует.

И что самое смешное, раскрасневшаяся дама в сползшей на ухо итальянской шляпке еще добрых десять минут после экзекуции пытается набить, натолкать свои тряпки обратно в чемодан, но тщетно. Было ведь все уложено, продуман каждый кубический дюйм. А вот так, натолком, ничего не натолкаешь. Приходится ей, бедняге, непоместившееся барахло перекладывать в целлофановую сумку. Толпа провожает даму наглыми смеющимися взглядами.

Зачем роют, вы спросите? Как же не рыть? Ко-ка-ин-н-н! А вдруг вот вы, гражданин хороший (да-да, вот вы, подойдите-ка, что у вас в чемодане?), вдруг вы — тот самый перевозчик наркотиков и есть? Представляете, какую премию получат оба длинноруких за вашу поимку? Хар-р-рошую премию получат, вот какую. Как собаки-миноискатели ищут на самом деле кашу с мясными обрезками, твердо зная, что именно под миной спрятана тарелка с желанной кашей, так и колумбийские таможенники ищут отнюдь не кокаин (зачем он им, они ж не наркоманы), а премию, ищут как драгоценность, как смысл жизни, как женщину мечты.

Конечно, кокаинового перевозчика нужно арестовать, кто же спорит, но зачем же эта ясная и в целом хорошая цель достигается такими неприглядными, смехотворными, унизительными средствами? Никому не приходит в голову, что иностранцы, получившие массу приятных впечатлений в Боготе, уезжая из нее, за полчаса до вылета не только теряют все эти добрые впечатления, но получают как раз обратные, негативные, и только по прошествии нескольких дней, поостыв, почти забыв совсем это таможенное позорище, вспоминается им пышная здоровая красавица Богота, где хочется жить, куда хочется вернуться хоть на день или два. Если бы не очарование Боготы, туристы хранили бы в своей памяти только таможню и шмон. И на вопрос: «Ну, как там было, в Колумбии-то?» — американец отвечал бы неизменно: «Плохо там, в Колумбии, особенно на таможне…»

Ну ее совсем, эту таможню. Мы уже в самолете. Причем в том же самом и с тем же экипажем. Они нас не помнят, мы для них все, как манекены, одинаковы, мы это понимаем, но мы-то их помним. Приятно, будто попал к старым знакомым.

— Будем брать по два рома? — спрашиваю Валентину.

— Будем! — отвечает. — Раздают, почему не взять?

И мы взяли и по два рома, и по два пива, а под конец обнаглели и распоясались до такой степени, что взяли две (!) трехсотграммовые бутылочки терпкого красного вина.

— Дэ Франц, дэ Франц! — восторгается Валентина, читая этикетку.

— Да ну какой там «дэ франц», — успокаиваю я жену. — Вот тут, чуть ниже, видишь, что написано? Разлито в Гаякиле.

— Это где?

— Господи, неужели не помнишь? Гаякил — вторая столица Эквадора, порт, два с половиной миллиона народу. Вспомнила?

Смеется, не помнит. Мы летим. Как это здорово — снова лететь. Мы летим из-за границы в заграницу, но нам кажется, мы возвращаемся домой. Домой, в Эквадор, в наш Кито!