Кстати, пару слов о так называемых торговых центрах европейского типа. В Кито таких три. Это уже упомянутый «Эль Хардин», что на Амазонас, «Ки Сэнтро», что на улице Объединенных Наций, и «Эль Боскэ», расположенный в одноименном районе. Они — высший свет торгового бизнеса, образцы для подражания и жемчужины, достопримечательности города.

Все три — на севере, что неудивительно. Лучшим из них мне показался «Эль Боскэ». Он очень большой, я даже умудрился заблудиться в его переходах — вышел на какую-то крышу, с которой, впрочем, спустился на стеклянном лифте. Между собой мы зовем этот центр просто «Боек». Многие местные поступают так же, дабы не создавать неразбериху, ибо «эль боскэ» — это какой угодно лес, а просто «Боек» — это шикарный торговый центр.

Что можно купить в таких центрах? Разумеется, все. В основном, конечно, шмотки. Так уж принято: построй шопинг-молл или любое торговое здание, при этом даже объяви, что продавать там будешь только электронику и автомобили, а потом зайди через годик. И увидишь, что в каждом углу, кроме электроники, посетителям предлагают штаны и бюстгальтеры. И если это вовремя не пресечь, то твой магазин за несколько лет превратится в типичный универмаг, а электроника переселится в полуподвалы. Поэтому я нисколько не удивился, увидев, что в этих китийских центрах процентов шестьдесят товара — шмотки. Зато остальные сорок — вполне полезные вещи.

Правда, на шмотки я тоже обратил внимание и понял — одеваются здесь либо чокнутые, либо уж совсем одуревшие от денег. Какой-нибудь захудалый (на мой взгляд) серенький костюмчик, каких я, кажется, могу хоть тонну купить на южной толкучке, в «Боске» оценивается в восемьсот долларов. А пиджачок типа смокинг потянет раза в полтора тяжелее. Что уж тут говорить о шубках и крокодильих сумочках? У меня в калькуляторе не хватает разрядов, чтобы пересчитать стоимость такой шубки в сукрах.

Справедливости ради нужно добавить, что в любом из упомянутых суперцентров найдется и кое-что подешевле, попроще, но все равно одеться на пару сотен долларов вряд ли удастся. Разве что в тренировочный костюм с кедами, да и то если не «Адидас».

Отличительная черта элитарных магазинов — полное отсутствие мошенничества. Если на штанах нашито «Левис» — это точно «Левис» и есть, и Китаем от него не пахнет совершенно. Что не хамят продавцы, так это неудивительно — в Кито нигде не хамят. Но здесь вдобавок можно делать заказы на что угодно, хоть на носки из белой лайки. Вам позвонят (причем будут дозваниваться хоть неделю, пока не дозвонятся) и, если желаете, доставят на дом, как только получат их из Монреаля или Сиднея. Все на полном серьезе. Вас здесь принимают, как богача, уже потому, что вы не просто пролетаете по коридорам в поисках выхода, а заходите в отделы и с умной физиономией щупаете все подряд, внимательнейшим образом изучая ценники.

Главный недостаток — продавцы. Это милые, но невыносимо назойливые создания. Они спешат вам на помощь, они расстилаются перед вами, предлагая себя в услужение. Их так учили, они не виноваты, но две трети своей энергии вам приходится затрачивать на то, чтобы как-то избавиться от этой «помощи».

Я, например, сразу же им объясняю, что грамоте обучен еще со школы и разберусь с ценами сам. Разумеется, такое объяснение не производит абсолютно никакого впечатления. Тогда я выражаю протест и поворачиваюсь к ним спиной. Продавцы проползают у меня под ногами и выныривают из груды джинсовых курточек. Я размахиваю руками и строю ужасные рожи. Продавцы кланяются, приторно улыбаются и обещают немедленно принести со склада новейшие поступления, но не отходят ни на миллиметр. Как часто я уходил без покупки только потому, что услужливый продавец не позволил мне спокойно рассмотреть товар! И как владельцы магазинов не понимают, что эти болваны своим тупым раболепием только разоряют торговлю?

Иностранцы в Кито чаше всего заходят в «Хардин». Тут две причины. Первая — это, конечно, Амазонас. Если захотеть — от «Хардина» можно дотопать прямехонько к отелям. Иди себе и никуда не сворачивай. Всего-то полчаса ходу. А на такси — один доллар вместе с чаевыми. Вторая причина — фудцентр. Пол-этажа наверху отданы в распоряжение дюжине конкурирующих кафе.

Здесь представлен весь диапазон кухонь, от джунглеиндейских — и через средиземноморские — до китайских. Русской кухни, ясное дело, нету. Но если скомбинировать кое-что из итальянского с кое-чем из китайского, можно получить вполне съедобный русский обед.

Правда, дороговато, долларов по десять на нос обойдется. Но вкусно без дураков, все настоящее и свежее.

В «Ки Сэнтро» тоже большой фудцентр, даже помощнее хардинского. Кроме всего прочего там работает настоящий открытый кулинарный цех, где вы можете заказать торт и, попивая пепси, наблюдать за всеми таинствами его приготовления. Можно, конечно, взять торт сразу. Качество приготовления здесь ни с чем не сравнимо. Я думаю, что и дома так не получится, даже если у вас двадцатилетний опыт выпечки. Нет, не получится. В «Ки Сэнтро» работают, может, и не боги, но, уж во всяком случае, ангелы кулинарии.

А этажом выше — игровой зал. Точнее, несколько залов. В основном — электронные развлечения, аттракционы на любой вкус и возраст. Очень шумно и весело, как в луна-парке. Имеет место и небольшой азарт — игра на жетоны. Можно немножко выиграть, но чаше — проиграть.

Отношение зажиточных китийцев к этим центрам однозначное — они считают их местом для гуляния, особенно в дождливую погоду. «Ки Сэнтро» — очень длинная конструкция. Если неспешным шагом пройти туда-сюда по всем этажам и переходам, останавливаясь у витрин и заходя в отделы, то уйдет, вероятно, пара часов. После чего можно посидеть в одном из многочисленных кафе и послушать пианиста. А наслушавшись, подняться и поиграть. После игры выпить колы и снова пройтись туда-сюда. Вот и вечер кончился. Я говорю это без всякого преувеличения, со мной согласятся несколько тысяч китийцев.

Кроме трех европеоидных, есть здесь полдюжины центров классом пониже, типа «Иньякито» и «Караколи». Оба на Амазонас, друг против друга. Там не гуляют, но покупают, очевидно, чаще. А еще ниже — класс «Эспирали», для низов светского общества; таких тоже немало, десяток наберется. Ниже низов — простые магазины, иногда очень большие и многоэтажные, но унылые и пустые (не в смысле товаров — товара везде одинаково много). Народ простые магазины не любит. Несмотря на явно бросовые цены. Китийский народ крайне солидарен — если, мол, мои соседи не ходят в ССНУ (центр весьма низкого класса и с низкими же ценами), то и я, мол, ни за что туда не пойду, и не уговаривайте. И гуляют по ССНУ тени забытых предков и семь измотанных скукой охранников, которые и сами толком не знают, что именно они охраняют и от кого.

Совершенно нечаянно я нашел универсальный и безотказный способ, позволяющий точнейшим образом определить уровень прибыльности торгового центра и даже отдельного этажа или угла. Я выискиваю локаль поменьше, метров на тридцать общей площади (от двадцати до тридцати пяти), и, прикинувшись посланцем от фирмы (несуществующей), расспрашиваю продавцов, почем у них месячная аренда, то есть сколько платит их хозяин за помещение. Разумеется, вам могут отказать и не ответить, но это — крайне редко. Если вы держите себя легко и независимо, если вы всем видом показываете, что вам, собственно, плевать, сколько он платит и платит ли вообще, это не ваша забота, а просто шеф приказал узнать, то вам непременно расскажут все и даже больше, чем вы спрашивали. Так вот, в разных центрах аренда локаля может колебаться от (внимание!) пятидесяти долларов в месяц до полутора тысяч. Именно в таком соотношении нужно считать и торговые успехи этих локалей и самих центров. Причем локаль за пятьдесят и локаль за пятьсот могут находиться на расстоянии ста метров друг от друга, но в разных центрах, как, например, в «Уникорнио» и «Иньякито» соответственно.

В Кито живет и здравствует убеждение, что лучше платить много, но и зарабатывать много, чем иметь мизерные расходы и почти никакие доходы. Я как-то склоняюсь к мнению, что китийцы в чем-то правы…

А вечером мне позвонил итальянский адвокат Андрюша и обрадовал, что нужно пройти медицинские тесты. Мы, говорит, замяли это дело по причине спешки, а теперь с меня требуют бумажки. Так что, будь любезен, пройди.

Я согласен, что мне стоит тесты пройти? Но где и как и во что это обойдется? Итальянец объясняет, я записываю и на следующее утро мы, как примерные пионеры на прививку, являемся в госпиталь на обследование.

Госпиталь мы искали долго. Итальянец объяснять не умеет, он привык размахивать руками и высоко подпрыгивать, а телефон лишает собеседника этих крайне необходимых деталей разговора. И потому я не все понял. Уяснил только, что на авениде Америка есть пешеходный мост. Ну, вот он, этот мост, там нищий алкоголик сидит в углу на железной сетке и протягивает нам банку из-под сапожного крема. Я дал ему тыщу от щедрот. Но про госпиталь этот нищий все равно никогда не слышал. Он, вероятно, по образу и подобию его русских собратьев по тоске все болезни излечивает известным радикальным средством. Вот только «наши» лечатся «Русской», а он — «Анисовой», в этом — разница технологий.

Госпиталь же нашелся неожиданно и только по вывеске. Мы-то высматривали серые пятиэтажные бараки без балконов и с закрашенными белой краской окнами, а здесь какая-то роскошная вилла в два этажа, большая и розовая, окна огромные, надраенные, а вокруг — деревья. И ни малейшего признака больницы.

В регистратуре приняли мои документы и направили нас к сестре. Там на нас завели карточки, пластмассовые, вроде кредитных, и попросили заплатить по пятьдесят тысяч сукров. Мы заплатили.

Прождали мы довольно долго. Госпиталь оказался народным — здесь не спрашивают, имеешь ты страховку или нет, не интересуются, откуда ты и зачем тебя принесло в столицу или же ты вообще местный. Раз уж пришел в народный госпиталь, значит, у тебя не густо с деньгами, а в таким положении зачем же тебя мучить вопросами, унижать? Никто и не унижает.

Я, кстати, тоже не обиделся на итальянца. Ну и что же, если он приписал меня к бедным? Как гласит мудрая еврейская пословица, не тот богач, кого считают богатым. Впрочем, итальянец, скорее всего, не дурак и в народный госпиталь направил меня исключительно по причине отсутствия страховки.

Так как нас внесли в семейные списки (просто поглядели, что мы всей кучей явились, и внесли без вопросов), то и вызвали к врачу всех троих, оптом. Доктор оказался американцем. Типичный немец, но выросший вне Германии, поэтому слегка эмоционален, но по-немецки дотошен и крайне логичен. Работает он в Эквадоре по контракту, зарплату получает от правительства. Сколько получает — не сказал, но по всему видно, что больше, чем в Штатах (слишком уж он доволен жизнью).

Немец-терапевт провел осмотр комплексно-выборочно. Как это? Элементарно. У меня он послушал сердце и дыхание, у Валентины изучил язык, зубы и нос, а Маше ощупал всю спину от копчика и до затылка. Потом тщательно перечитал наши московские справки о прививках от желтой лихорадки. Пробовал было прочесть и по-русски, но бросил. И склонился над журналом. А нас попросил подождать в приемной. Мы ждали минут десять, потом вышла рыжая толстощекая сестрица, тоже явная американка, но уже без немецких примесей, чистокровка, вручила мне розоватую бумажку и попросила доплатить по десятке на брата. Вот вам, мол, квитанция за дополнительное обследование.

За что же все-таки лишняя десятка — за то, что он Машкину спину измял или за Валентинин нос? Скорее всего, наверное, за нос.

Но делать нечего, доплатил.

С уличного автомата, глотающего тысячные монеты с такой жадностью, будто его никогда не кормили, я дозвонился до итальянца и отчитался. На том конце послышалась булькающая радость, а потом просьба принести справки завтра в любое время и передать через секретаря.

Вот и еще одно утро потеряно. Когда же я работать-то начну?

На очередном семейном совете мы окончательно решаем отказаться от идеи покупать дорогой принтер. Тотчас же мы с Машей хватаем деньги и тем же днем появляемся в дверях «Эпсона». Разумеется, нас бурно встречает господин распространитель принтеров, распространяющий запах коньяка. Сегодня он распространяет только запах, ему уже давно не до принтеров — и без них хорошо.

Я обрушиваюсь на него как снег на голову и предлагаю проверить парочку принтеров, погонять их немного гуда-сюда: если все тип-топ — я беру оба.

— Оба? — искренне удивляется тот.

«Почему он удивляется? — думаю я. — Подозрительно что-то». Но вслух говорю:

— Оба. Мне две штуки надо.

— Хоть двадцать две! — восторгается распространитель. — У нас их полный склад!

Техслужащие приносят со склада две красивые разноцветные коробки, а еще через полчаса эти же коробки лежат уже в такси, на заднем сиденье. Кроме них — целый пакет с цветными и черными картриджами, стопки очень дорогой бумаги для фотопечати и разная мелочь.

— Засядем теперь на пару недель, — говорю я Маше.

— Зачем?

— Как же, композиции будем делать. Вдвоем. Твоя идея — моя реализация. Плюс твоя коррекция. Премия — пополам. Идет?

— Идет, — соглашается Маша.

Мы привозим принтеры, тестируем их, и удивительно — все прекрасно работает. Но Валентина недовольна. Жалуется, что из-за наших дел мы совсем ей не помогаем, она закрутилась на кухне и света божьего не видит.

— Хоть бы овощей привезли, что ли. Мне же тяжело, — говорит она.

Мы сокрушаемся, сочувствуем. И тут меня посещает мысль: а не съездить ли на рынок? Давно хотел посмотреть, что такое эта местная колхозная торговля. Может быть, она лучше и дешевле «Супермакси». Так или иначе, хорошо бы взглянуть. А заодно и отоваримся..

Весь вечер мы с Машей провозились с принтерами, извели целую цветную чернильницу, пока не набили руку на печати. Результат даже немножко превзошел наши ожидания — ну очень похоже на натуральную фотографию. Мы были довольны, как слоны после купания.

А на следующее утро, едва раскрыв глаза, собрались, выбежали на свежий бодрящий воздух, тормознули канареечный «фиат» и покатили на рынок.

Благодаря системе «Супермакси» многие китийские рынки канули в Лету, закрылись. Выжили только два, их удобно называть Южный и Северный. Что касается Южного, то я там побывал разок и больше не хочу, не понравилось — разрушенный он какой-то, неухоженный, грязноватый. Видно, тоже недолго продержится. У его хозяев давно нет средств на ремонт. Северный рынок чуть получше, но тоже не сахар. В сравнении с дворцами-«супермаксами» китийские рынки выглядят даже не золушками, а просто заброшенными бродяжками.

И все же смысл в посещении Северного рынка есть. «Супермакси» не всегда предлагает такое огромное разнообразие овощей в таком немереном количестве. Каждая торговка на рынке располагает горой, которая неизвестно каким образом держится и неведомо из чего сооружена. К вершине горы ведут мостки и перильца. Вы показываете пальцем, торговка отслеживает направление вашего взгляда и ползет на гору. Там она отыскивает что покрупнее и спрашивает с высоты:

— Это?

— Не-е-ет! — кричите вы, и эхо разносит ваш голос по баклажановым и огуречным ущельям.

Покупать надо уметь. Лично я старался подходить только к возвышенностям пониже и брать только то, до чего можно дотянуться. Не буду перечислять все, что мы там накупили, это было бы слишком долго и скучно. Скажу проще: мы купили все, на что была способна наша фантазия. То есть что видели, то и брали.

Приедем домой, договорились мы с Машей, выгрузим, и пусть мама сама разбирается.

Там же, на рынке, мы приобрели две великанские сумки из плетеной синтетики, по тыщу штука. И минут за сорок (ходили долго, глазели, как в Третьяковской галерее) набили-таки обе сумки товаром. Тащил их обе, конечно, я. У Маши бы пупок развязался от такой тяжести. И вот, когда мы, к моей большой радости, наконец-то выбрались с рынка и когда я, согнувшись и кряхтя, доволок сумищи до такси, я посчитал, и выяснилось, что на все про все мы потратили сорок четыре тысячи сукров. Одиннадцать с половиной долларов. Это несмотря на то, что брали мы отнюдь не картошку, а чуть не половина всех наших покупок — настоящие деликатесы вроде персиков и гранатов. Я пересчитал раз пять, пока не убедился, что так оно и есть — сорок четыре.

— А ты можешь представить, сколько бы это стоило в Москве? — спросил я Машу.

Она подумала и сказала уверенно:

— В Москве потянуло бы на сто пятьдесят долларов.

— Да, на сто пятьдесят, — согласился я. — Уж на сотню — это точно.

Вот так! В девять раз дешевле, чем в Москве. Когда мы выложили покупки на оба кухонных стола, Валентина на минуту потеряла дар связной русской речи, а после того как я назвал ей общую стоимость, мне показалось, что и междометия из ее памяти временно выскочили. Перед нами встала задача: как это съесть раньше, чем оно испортится? Забегая вперед, скажу, что с поставленной задачей мы справились успешно.

После обеда к нам в гости зашел маленький счастливый человечек, хозяин квартиры. Он не посмел пройти дальше столовой, как я его ни уговаривал, но сообщил, что у него свободен целый день и что он рад оказать мне услугу. Я удивился и принялся вспоминать, о какой такой услуге идет речь, о чем это мы с ним договаривались. Оказалось, что все это была выдумка Доры. Несколько дней назад неугомонная Дора, теперь уже разгуливающая по своей солнечной Флориде, будто бы от нашего имени попросила маленького человечка свозить нас в Американский колледж на предмет разговора об устройстве Маши. Честно говоря, я об этой просьбе ничего не знал, но отказываться и не подумал. Пусть везет! В конце концов, он сам пришел.

Мы едем за город. Американский колледж расположился вне шума и дыма, в районе, который имеет к Кито примерно такое же отношение, как Реутов к Москве. Дорога весьма живописна: желтые скалы, лес, обрывы.

Но едем очень недолго — минут пятнадцать, как стартовали, и вот уже сворачиваем влево. Снова двухэтажные домики, но какие-то не ремонтированные. Не богато тут. А колледж примостился с краю, как раз напротив двух красивых вилл с березками. Издалека же он больше напоминает заводской советский детский садик на двести мест, такой же серый корпус тюремного типа с задраенными окнами, такие же дворики и одноэтажные постройки неопределенного назначения. А главное — сетчатый забор. И еще шум, детские голоса и запах молочной кухни.

До начала учебного года еще далеко, это произойдет первого октября, но детишек в колледже навалом. Я не спросил, но, возможно, там устроили скаутский лагерь или что-то вроде.

С проходной высокий тощий охранник звонит куда-то «наверх» и передает нам, что госпожа директриса у себя, но занята, и что не изволим ли мы подождать часок-другой. Тут маленький человечек на минуту теряет счастливое выражение лица и принимается плакать, что у него времени в обрез, что ждут его где-то и ему пора возвращаться. А сам говорил, весь день свободен. Ладно, хозяин — барин.

— Остановка автобуса во-о-он там, — показывает он лапкой куда-то вдоль дороги.

— Найдем, — говорю, — не потеряемся. Спасибо за доставку.

— Да не за что, ерунда, — отвечает. — Уэлкам. — И он исчезает.

Мы ходим вокруг домика охраны, как вокруг новогодней елки. Наконец тощему это надоедает, он выходит, оглядывает нас внимательно на предмет ношения оружия и взрывчатых веществ, а потом интересуется:

— Есть у вас паспорт или цедула? Если есть, оставьте в залог и проходите на территорию.

Цедула, то есть идентификационная карточка, конечно, есть, даже три штуки. Я оставляю свою, и мы пересекаем невидимую границу между внешним миром и миром американского образования. И попадаем в музей абсурда. Причем, с движущимися экспонатами и живыми картинами.

Картина первая: маленькие девочки

Это выглядело так: восемь девочек в возрасте около тринадцати лет, семиклассницы по-нашему, чему-то учились на площадке небольшого амфитеатра. Вероятно, танцам. Или театральному мастерству. В бытность мою детским фотографом я десятки раз был соучастником всяческих утренников и праздников в садиках и даже ясельках. Так вот, в наших ясельках детишки играют лучше и несравнимо сложнее. Когда эти восемь девчонок-перерортков кружились с платочками в руках, я подумал, что это, наверное, спецкласс для умственно отсталых. Но, разобравшись в первых впечатлениях, я понял, что не класс, а весь колледж целиком и есть умственно отсталый.

Картина вторая: тетечки-ученицы

Топает на меня эдакая двухметровая верзила, ей ничего не стоит схватить меня одной левой и сунуть под мышку. Сама — в короткой юбочке, представьте, а нос — как мой кулак, розовые щеки освещают дорогу. На спине — крохотулечный рюкзачок, а в рюкзачке — книжки и тетрадки. Это называется двенадцатый класс плюс несколько академических отпусков. Тетечке этой, вероятно, лет двадцать, но она все еще школьница. И в колледже она далеко не единственная. И дядечки тоже имеются, хоть и не много.

У меня в голове послышался треск — это ломалась моя стройная ассоциативная система. Там была четкая связь: школа тире детское учреждение. Но в Кито я убедился — не точная эта связь, не описывает она всех реалий мира. Нужно исправлять так: школа тире учреждение для детей неограниченного возраста.

Картина третья: пифагоровы штаны

Брожу я, в классы заглядываю. Занятий настоящих нет, лето все-таки. Но какие-то дополнительные уроки типа факультативов все же идут. Одна дверь приоткрыта, щель в палец толщиной. Смотрю. Сидят лоботрясы, примерно десятиклассники, почти выпускники. Голов десять — двенадцать. А перед ними распинается очкастая училка. Голосэк крикливый, неубедительный. И чертит мелом на доске, как в старину (в американской школе мы ожидали увидеть все в компьютерах и электронике, ан нет: мел и черные доски, и ничего больше). И вычерчивает она теорему Пифагора. У меня мелькнула мысль, что сейчас они развернут эту трижды несчастную теорему со сто первой позиции, через логарифмы. Как же, разбежался! Пифагор медленно и коряво выстраивается по учебнику, в самой его наискучнейшей и примитивнейшей форме. Я еще раз взглянул на учеников: сидят, карандашики грызут, смотрят глупыми глазами и ничего не понимают. Отхожу от двери в сомнениях. Объясняю ситуацию Валентине и Маше. Но они и без меня уже успели нахвататься подобных впечатлений.

— Как же так? — спрашиваю я неизвестно кого. — Что же это за программа?

— Что же это за ученики? — поправляет мой вопрос Валентина и кивает на приближающуюся группу подростков.

Подростки шалят, «бесятся», все мы в школе бесились до слез, до драк и хрипоты, до вызова к директору. Это нормально. Однако то, что мы наблюдаем, выглядит убого и недостойно. Парни с пробивающимися усиками вдруг устраивают… пятнашки. При этом шлепают друг друга вовсе без злобы и даже без озорства, а нежно, аккуратно дотрагиваются до плеча и убегают друг от друга неспешно, медленно, и только по дорожке.

Справа я вижу двух девчонок, обе в том возрасте, когда в городе Дели их ровесницы рожают третьего ребенка. А эти молодые женщины (в чем я не сомневаюсь) играют в ладошки, что-то лепечут и ручками хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. И счастливы при этом не менее, чем хозяин нашей квартиры, когда здоровается с нами по утрам.

— Куда мы приехали? — Новый риторический вопрос повисает в воздухе. И даже не риторический вовсе. Мы приехали в Американский колледж города Кито. Но разве мы могли предположить, что в нем учатся исключительно… э-э… скажем так, не слишком развитые дети?

Я незаметно слежу за Машей. Она презрительно глядит на пацанов. Что она при этом думает — не берусь судить, но догадываюсь. Валентина не скрывает своего разочарования. У нее на лице так прямо и написано: «Неужели это действительно Американский колледж с американским образованием? Или мы все-таки не туда заехали?» Туда, еще как туда!

— Знаете что? — нарушаю я неприятное молчание. — Давайте вернемся домой. Не будем делать выводов, просто вернемся, и все. И с директрисой встречаться тоже не будем. Я похожу по другим школам, с адвокатом поговорю. Возможно, он что-нибудь присоветует. Не сошелся же клином свет на этом недоразвитом колледже.

— Да, надо подумать, — охотно соглашается Валентина.

Маша молчит, уже думает.

Я забираю свою карточку на проходной, охранник интересуется, почему мы уходим (он откуда-то знает, что госпожу начальницу мы так и не видели), я отвечаю, что, мол, срочные дела, нет времени. Он кивает, просит заехать в следующий раз.

Мы идем вдоль сетчатого забора. А за забором резвятся дылды-переростки. Даже с этого расстояния видно, что все они, или, по крайней мере, большинство, — отстающие. В развитии. В умственном, конечно, не в физическом. С физическим все в порядке, что-что, а телеса у них — хоть отдавай в мясники.

И последняя картинка от Америкэн колледж: беременная ученица. Тоже, впрочем, тетенька, на две башки выше меня и с пузом как бочка. Но нас это уже не трогает, не удивляет. Так и должно быть, чего еще ждать при таком-то уровне ментальной мощности…

Автобусную остановку мы не нашли, да и не очень-то хотелось. Остановили частника. Тот с готовностью открыл сразу две двери. Сели, поехали. Три раза он переспрашивал, куда, в какой именно пункт столицы мы направляемся. Я трижды объяснял, но он все равно не понял. Тогда я пообещал, что это по пути и что я обязательно покажу точку остановки с точностью до десяти метров. Он успокоился.

Дома Валентина грустно ходила по комнатам, долго стояла у окна, потом подошла ко мне и спросила безнадежным голосом:

— А если все они здесь такие, колледжи?

— Нет, не думаю. На улице умных лиц гораздо больше, чем тупых. Там, в американском, есть какой-то секрет, я не знаю. Может, это самая дешевая из всех частных школ. А может, наоборот, слишком дорогая. Нужно спросить итальянца, он объяснит.

Но итальянец только запутал и меня, и себя. Он бывал в Америкэн колледж, и не раз, у него там целая толпа родственников училась, и все остались довольны. Ну, если мне не нравится, то можно поискать что-нибудь другое в том же духе. И записал для меня на бумажке названия трех школ, справившись у секретарши о точных адресах.

— Я могу позвонить, обговорить время и вообще, — предложил он.

— Не нужно, — сказал я. — Это лишнее, спасибо. Я как-нибудь сам.

Но этот важный вопрос пришлось отложить до лучших времен. Тем более спешки-то никакой, еще успеем.

А вечером ко мне подошла Маша и нерешительно объявила:

— Мы с мамой посоветовались. Наверное, я дома, экстерном буду заканчивать. Я у них учиться не хочу.

— Ладно, не торопись, — успокаиваю я. — Вот три новых адреса. Говорят, приличные заведения. Сходим как-нибудь Через пару недель, посмотрим, подумаем.

— Хорошо, — вздохнула Маша.

По вечерам я смотрю «Чаву». Чаво (ударение на «а») — это простой, наивный, очень бедный, но гениальный от природы мальчик младшего школьного возраста. Чаву играет пятидесятилетний мексиканский актер, поразительно талантливый. Я сказал «играет»? Нет, не играет, он просто превращается в пацана, и все. И не он один: в детей превращаются еще несколько очень взрослых людей. Сериал «Чаво» был задуман как юмористический. Он и есть юмористический, очень смешной, но в нем столько правды, столько неподдельной искренности, что смех — это лишь приправа к жизни, которой живут персонажи. Да и не персонажи они вовсе, не сценические характеры, а именно люди.

Двести получасовых серий, по две подряд, идут по китийскому телевидению уже несколько лет, идут по кругу, каждый вечер, кроме выходных. И всякий раз, когда мне удается вырваться пораньше, сойти ненадолго с беговой дорожки, я обязательно смотрю «Чаву». Непредсказуемые перипетии жизни захолустного двора где-то на окраине Мехико — можно сказать и так. Или истории бедных семей капиталистической Мексики. Или дураки и их дурацкие, смехотворные проблемы. Все верно, все правильно, так и есть. Но я кричу:

— Валя, Маша! Идите, «Чаво» начинается!

И они бросают свои дела и спешат к телевизору. Мы смотрим, мы смеемся, мы сами превращаемся в таких же детей (только Валентина и я, Маше превращаться пока незачем), мы переживаем, обижаемся вместе с одним и смеемся вместе с другим. Театр. Но почему же никакая другая передача не способна разом оторвать нас от забот и приклеить к креслам перед черным ящиком? Ведь там, в ящике, все театр. Но «Чаво» неповторим.

Где-то в глубине души мне даже обидно, что у нас в России нет ничего подобного: ни одного актера, которого можно было бы поставить рядом с ними, с этими из «Чаво», и таких пьес нет, и таких сериалов. Нет такого театра. Но почему? Разве нас не учили в школе, что советский театр самый театральный в мире? Что советский актер самый, актеристый на земле? Учили. И мы сопоставляли наши «проникновенные» киноленты с дебильными американскими боевиками. Никакого сравнения! Наши, безусловно, умнее. Наши лучше, актеристей!

И вдруг как обухом по голове — какая-то там Мексика! У нее и истории-то нет почти никакой, и традиций, так, жалкая в прошлом колония. Да и сейчас не на первых ролях. К тому же мексиканские актеры, по определению, все как один оканчивают соответствующие институты в Штатах и, так же по определению, должны становиться «американоязычными», должны играть по-американски, то есть плохо, штампованно. Ничего похожего. Актеры играют по-актерски, а как — разве словами объяснишь? Нужно видеть, слышать, чувствовать. Но знаю точно, вижу и чувствую, что ни наши, ни американские так играть не умеют.

И получается, что Мексика — еще одно чудо Америки. Я только что открыл для себя Колумбию, а нужно еще открыть и Мексику. Ведь если какой-то комедийный сериал играется на таком непостижимо высоком уровне, если он играется для мексиканцев, то каковы же тогда сами мексиканцы? И теперь мне очень хочется посмотреть Мехико, вглядеться в лица прохожих, потому что только там, только по лицам прохожих возможно разгадывать такие загадки. Но пока я всматриваюсь в лица мексиканских актеров. И ничего разгадать не могу. Ладно, оставлю разгадку на будущее, а сейчас — «Чаво»!