Утро, прохладное, как московский октябрь. Я подхожу к высокому строению со стеклянными стенами. Где-то здесь наверху его конторка. Сеньор Андрэо Бодильяни. Переиспаненный итальянец. Вообще-то их было двое, адвокатов, которые ответили на мой запрос, но второй запросил слишком много, как денег, так и времени. Да и писал нерегулярно, будто бы без особого желания. А этот первый излагал красиво и подробно, с целыми колонками цифр и десятками пунктов правил, сводов и прочей тарабарщины. Поэтому я иду к Андрэо.

Лифт, шестой этаж, какая-то старушка подсказывает, где дверь, я открываю и… Вот уж чего не ожидал, так не ожидал. Мисс Мира из Венесуэлы! Целых три секунды в; моем сознании метался из угла в угол какой-то оптический бред, пока его наконец не убило хвостом мимолетного логического построения: секретарша адвокатской конторы вполне может стать Мисс Мира, но обратное утверждение неверно.

Да, мулатки бывают сногсшибательны. Это потом, когда привыкнет глаз, начинаешь замечать то один, то другой грешок природы и картинка расползается на скучные составляющие, но первое впечатление может просто выбить из колеи.

— Буэнас! Комо ле ба? — приветствует она меня, улыбаясь при этом так, будто мы с ней пять лет были счастливыми любовниками, нечаянно расстались неделю назад и вот я вернулся.

— Пуэдо бэр ал сеньор Бодильяни? — Это я спрашиваю, могу ли я увидеть макаронника.

Она жмет пальчиком на кнопочку. На пальчике — пятисантиметровый коготь. Я жалею, что не усмотрел, когтем она жмет или как-то умудряется пальцем все-таки.

Потомок римских легионеров заставляет меня ждать. Усаживаюсь на диван и роюсь в газетах. Читаю я по-испански примерно так же хорошо, как и по-корейски, знаю одно слово из каждых двух тысяч, но, по счастью, местные газеты очень живо иллюстрированы. На второй же полосе — карикатура на Ельцина. Что-то он вроде бы поджаривает вместе с Клинтоном, дым валит, а вот что именно поджаривает — не ясно.

Наконец из дверей выбегает праправнук венецианского гондольера. Ростом праправнук явно подкачал, но берет шустростью.

— Я рад, очень рад! Ждал вас вчера, даже позавчера. Вы задержались? Вы давно в Эквадоре?

Его английский хуже моего, он пользуется короткими штампами в примитивнейшей форме. Очень огорчается, узнав, что я прошатался по городу уже несколько Дней и ни разу не позвонил ему. При этом его лицо принимает выражение трехлетней толстенькой девочки, собирающейся разреветься. Он так и не выпустил моей руки, а между тем от него несет удушливым дезодорантом.

Проходим в кабинетик. Говорим из вежливости о России, почем ноне овес и тому подобное, «никакой конкретики», как выражался один мой бывший начальник, когда я пытался объяснить ему причину моего очередного прогула. Я, конечно, перехожу на тему Эквадора, расхваливаю город Кито, а в его лице и всю страну. Болтаем о расцвете мировой экономики и неизмеримых возможностях малого бизнеса.

И вдруг я получаю абсолютно неожиданный подарок. Еще в Москве сумма услуг адвокатской конторы, как и сумма личного гонорара Бодильяни, была строжайшим образом оговорена и уточнена до предела. Собственно, я мог бы просто передать ему документы и не наведываться в течение месяца. Но меня ждал сюрприз: Андрэо-макаронник ни с того ни с сего заявляет, что уменьшает свой гонорар на целую тысячу «зеленых» и дарит их мне, так сказать, от щедрой души. Давненько я не получал приятных подарочков такой величины. Моя самая большая находка зафиксирована (мною же) на отметке шестьдесят четыре рубля сорок копеек. А здесь — целенькая тысяча баксов.

Я, разумеется, благодарю, не удерживаясь от радостных междометий. Римлянин тоже доволен почему-то. Больше того, у него подрагивают пальцы, будто это не он отдал тысячу, а, наоборот, ненароком и незаметно оттяпал лишнюю у меня и теперь боится, как бы клиент не заметил подвоха. Я тоже лихорадочно ищу подвохи и ловушки, но не нахожу их. Решаю так: обдумаю позже, а пока ничего не подписываю.

— Нет, сегодня мы только подтверждаем наши намерения, — смеется итальяшка. — Устно подтверждаем. А завтра, если вас не затруднит, в это же время я…

Его вызывают по внутреннему телефону. Мы оба встаем, он снова хватает мою руку и старается вдавить в нее свои крючковатые пальцы. Я чувствую их мелкую вибрацию. Это неприятно. Пытаюсь высвободиться, и вскоре мне это удается. Прощание, благодарение, снова прощание, раскланивание, кивки, подмигивания. Ура! Он все-таки ушел! Утомительнейший человек.

Я прохожу мимо мулатки, она щедро обдает меня водопадом своей красоты, кланяюсь, благодарю, прощаюсь, снова кланяюсь, выхожу в коридорчик, нервно стучу по вызову лифта. Вот он, спаситель мой, ты приехал наконец! Вези меня отсюда!

На улице вдыхаю воздух свободы. Нет, ни за какие коврижки не соглашусь работать в офисе. Возможно, у меня начальная форма клаустрофобии, но, скорее всего, мне просто противно. Хотя, вероятно, этот легионер действительно неплохой адвокат. Хитер, как сто лисиц. Но почему у него дрожат пальцы? А главное, с чего это он вдруг выбросил целую тыщу «зелени»? Нет, тут что-то нечисто, нужно крепко подумать…

Оставленные в номере отеля Валентина и Маша, не обладая даже моими ничтожными познаниями в испанском языке, столкнулись с огромными трудностями — странным поведением горячей воды и горничной. Из обоих кранов шла холодная вода, через минуту начинал хлестать кипяток и приходилось уменьшать напор горячей воды. Тогда еще через минуту оба крана опять выдавали ледяные потоки. Валентина позвала горничную, и, как я понял, обе они не менее четверти часа с переменным успехом боролись с кранами, но до окончательной победы было, по всей видимости, еще далеко.

Я, конечно, присоединился к борьбе и всеми средствами мешал горничной, пока она не пришла в отчаяние. По ее взлетающим к небу рукам я понял, что она либо молит Бога о помощи, либо проклинает водопроводчика, что в данной ситуации было одно и то же.

Но мужчина на то и мужчина, чтобы уметь справиться с неукротимой сантехникой. И я справился: путем микронных подвижек крана влево и вправо я добился умеренной горячности и приемлемой холодности что позволило Валентине принять столь желанный утренний душ. Я же в это время занялся боковой дверью, выходящей на крышу пристройки. С помощью найденной в шкафу проволоки дверь была открыта за несколько минут. Смысл этого действия состоял в том, чтобы попробовать на вкус черешню, разросшуюся над этой крышей. Каково же было мое разочарование, когда черешня оказалась неизвестно чем, всего лишь похожим на черешню. Ягоды, хотя и желтоватые, были стальной твердости и хинного вкуса. Дверь пришлось запереть все той же проволочкой.

После завтрака Валентине вздумалось купить «кое-что по мелочи», как она обычно выражается. Так как спорить с ней бесполезно, особенно в вопросах этих самых мелочей, то мне оставалось только согласиться, и потому мы, гуляя, искали глазами какой-нибудь обменный пункт. Выйдя опять на Шестое декабря, по-прежнему отравляемое гаревыми облаками автобусных испражнений, мы натолкнулись на двухэтажное здание одного банка (не упоминаю его имени просто из справедливости, этот банк не лучше и не хуже некоторых других), очевидно, районное отделение, и решили зайти. На первом этаже в вестибюле сразу же нашли таблицу обменов. Курс, хотя и не высший, все же устраивал нас, потеря была невелика, тем более что возвращаться на Амазонас только для обмена у нас не было ни малейшего желания.

Вооруженный слонобойным ружьем громила охранник сподобился указать на лестницу, ведущую на второй этаж в операционный зал. Я обрадовался, найдя в этом зале всего трех посетителей. Подбежал к кассе, то есть к стеклу с полукруглым вырезом, но меня отфутболили подальше, указав на роскошные кожаные диваны, где мне следовало отдыхать, дожидаясь особого приглашения. Мы развалились на удивительно неудобных диванах, которые при малейшем нажиме сплющивались, казалось, до самого пола, и углубились в русско-испанский разговорник, готовя фразы, необходимые нам в процессе покупки «кое-каких мелочей».

Прошло минут семь. Впереди меня оставалось три человека.

«Немного, — подумал я, — скоро пройдем».

И снова стал спорить с женой о том, как правильно выбирать туфли на каучуковой подошве. Я не обувщик, но это не мешает мне знать, что так называемый «натуральный» каучук на подошвах китайских башмаков — всего-навсего вид пропиленовой пластмассы. Однако переубедить Валентину означало бы разрушить все ее идеалистическое мировоззрение. Я не иду на подобные крайние меры, я лишь спорю по мелочи.

Пролетело еще минут пять или шесть. Впереди меня — те же три человека. В душу закрадывается подозрение, что сидят они здесь с самого утра и, вконец окоченев, уже не реагируют на окружающую действительность. Иначе почему никто из них не возмущается, не пытается поторопить конторских? И хотя мое место в буквальном смысле с краю, я выхожу вперед и начинаю если не требовать, то хотя бы спрашивать. Мне мило улыбаются, уточняют мои желания, обещают все сделать в мгновение ока (фразу «ун моменто» я понимаю даже без разговорника, у меня, очевидно, определенный лингвистический талант). Но в конце концов все сводится к гостеприимным жестам, указующим на тот же проваливающийся диван.

Короче говоря, мы ушли несолоно хлебавши. Я прочно вписал торговый знак этого банка в свою память, чтобы уже никогда и ни под каким соусом не пользоваться его услугами, даже если мне предложат там тринадцать и две десятых годовых.

Так как в том районе Кито обменные пункты — редкость, то нам пришлось прошагать с километр. Я подходил к каждому встречавшемуся на пути охраннику и с выражением удивления и надежды произносил волшебное слово «камбио», совершенно бессмысленное в данном контексте. Это не мешало охранникам мгновенно входить в мое незавидное положение и, сокрушаясь об оставшихся сотнях метров, услужливо тараторить неизвестно что, заставляя меня принимать на веру направления взмахов их рук. Но и следующий охранник подвергался моему нападению. Только увидев черное одноэтажное строение, вполне соответствующее описаниям (из которых я как раз и понял единственно, что оно «нэгро», то есть черное), мы наконец свободно вздохнули и уже не обращали внимания на грабительский курс и значительные потери при обмене.

На выходе из обменки на нас набросилась стайка фантастически чумазых маленьких оборванцев, вопящих звонкими голосами свое волшебное слово (таких слов, заменяющих фразы и целые абзацы, в Кито оказалось немало):

— Лимпио! Лимпио! Лимпио!

Это означает либо «чистка», либо «чищу», либо «чистильщик», как вам угодно. Чистка касается только ботинок, и только мужских. Женские интересуют чистильщиков в тех исключительных случаях, когда женщина сама обращается к ним с вопросом о чистке, да и то, если ее башмаки черные.

На мне кремовые летние туфли с пряжечками, почти сандалии. На Валентине — вообще нечто светло-серое, плетенное из неизвестного материала, напоминающего шпагат или лыко (если кто-то знает, что такое лыко; я-то знаю, однажды при мне лыком подвязывали виноградную лозу, и я даже рискнул дотронуться до лыка рукой).

— Лимпио! — неуверенно прокричал мальчуган лет, наверное, трех и ростом примерно мне по колено. У каждого из пацанов — ящичек с ручкой и крошечная табуреточка. Вам предлагается занять любую удобную для вас позу на табуреточке, возвышающейся над землей на целых пятнадцать сантиметров. Впрочем, вы также вольны присесть на уличную скамейку или вообще на траву. Мы не раз и не два наблюдали чистку типа «вертикаль», когда отдавшийся на растерзание чистильщикам гражданин предпочитал стоять на месте и не дергаться, пока ему гробят туфли и безнадежно пачкают носки.

А в один прекрасный день я любовался еще более экзотической сценкой, достойной кисти импрессиониста: толстенький вальяжный метис, по всему видно, купчик среднего пошиба, блаженно улыбаясь, уминал жаркое с бобами, а в это самое время, согласно его милостивому позволению, чумазый пятилетний мальчишка сидел под столом и, стараясь изо всех сил, натирал башмаки купчика ваксой. Удивительным образом и чистка и обед завершились одновременно. Объевшийся бобами купчик покрутил ногой, осмотрел ботинок и выдал от щедрот своих «ун миль», ту самую сверхуниверсальную тысячу сукров. Оба остались довольны. Но вид оборванца смутил американского туриста, скучавшего над своим брэкфастом. Турист подозвал официанта, купил большой картонный стакан ананасового сока со льдом и отдал его пацану (в тот день было особенно душно перед сильной грозой). Пацан прошепелявил что-то в благодарность и, выскочив на улицу, позвал крошечную девочку, вероятно сестру, и вручил ей стакан. При этом у него был вид настоящего мужчины, добытчика и покровителя слабых. Черные глазенки его сестры выражали восхищение, преклонение, страх, любовь и преданность — все в одном взгляде.

Отбившись от чистильщиков, мы купили три жареных банана. Если вам хочется знать, что такое жареные бананы, поезжайте лучше в Мелаку, что на западном побережье Малайзии. Там знают толк в этом деле. Настоящий банан для жарки огромен, как слоновый бивень, он красный на сломе и жгучий на вкус. Его невозможно съесть целиком, он сытный и питательный, как окорок гуся. И вот именно он-то, нарезанный дольками малазийский банан, обсыпанный сухарями и специями, облитый хитрыми соусами, жарится в раскаленном кукурузном масле. Трудно передать всю прелесть правильно изжаренного банана. Он напоминает украинские блины моей бабушки, которых я мог бы съесть сколько угодно, если б не боялся печальной участи великого баснописца.

У индейцев вкусы, диаметрально противоположные малайцам. В Кито жарят обыкновенный, столовый, как сказали бы в Москве, банан, и жарят бездарно, на углях, положив целый, ничем не пропитанный и не обсыпанный фрукт на железную сетку. Такое блюдо может показаться вкусным разве что с дикого голода. Правда, оно не дорого, всего лишь ун миль, но и смысла в китийских жареных бананах нет никакого.

Зато есть смысл в мандаринах. Мы купили длинный пакете мандаринами, примерно килограмма полтора, за четыре тысячи. Здесь много сортов мандаринов, и те из них, которые мы в России знаем как извечный компонент новогоднего подарочного кулечка, считаются местными гурманами дешевкой, дичком. Настоящую цену дают за красномясые мандарины, какой-то гибрид, сочный, душистый и медово-сладкий. То, что мы купили на улице, было тоже вкусно и необычно. Но всякая уличная покупка много дороже, чем покупка на рынке, а так как Валентина обожает гулять по рынкам вне зависимости от того, что там продается, то мы решаем побывать в местном раю фермерской торговли в ближайшие же дни и узнать наконец истинные цены.

Покружив по магазинам и купив часть из приговоренных к покупке мелочей, мы сделали привал на углу Колон и Сэйс-де-десьембрэ. Надо сказать, что китийцы приучены кем-то к ориентиру именно по углам улиц, а не по самим улицам. Привычка эта въедливая: заразившись ею, уже почти невозможно выздороветь — так и будешь всю жизнь, в любой стране, определять свое местоположение ближайшим перекрестком.

Если вы говорите китийцу, что ваш офис находится на улице Вентимилья, то это ровно ничего не значит. Китиец будет ожидающе заглядывать вам в глаза, как вы смотрите в глаза заики, надолго запнувшегося на трудном слове. Китиец даже станет помогать вам, будет говорить: «И? И?», что означает примерно то же, что и на русском, то есть: «И что еще? Что дальше?» Вентимилья — очень короткая улица, потеряться на ней совершенно невозможно, однако вы обязательно должны назвать хоть что-нибудь, что пересекает ее неподалеку от вашего офиса. И тогда китиец облегченно вздыхает — все, он узнал наконец-то ваш адрес.

То же касается и всех столичных таксистов. Даже если я говорю, что место, куда мы направляемся, расположено «сэрко» (рядом) с чем-то выдающимся, например, со стадионом или Дворцом Быков, таксист все равно измучит меня окольными вопросами, пока ему не удастся выяснить, какой именно перекресток наиболее отвечает конечной точке его маршрута. В этом непростом деле карта города служит незаменимую и уникальную службу. Забыть в отеле карту — значит потерять время, деньги и нервы, объясняясь с таксистами.

На углу Колон и Сэйс-де-десьембрэ мы употребили внутрь несколько облегченный вариант алмуэрзо, после чего Валентина заявила, что устала и измоталась, потребовала доставить ее в отель и не тревожить хотя бы до вечера. Что мы и сделали.

Честно говоря, я даже обрадовался такому повороту событий, так как давно уже запланировал маленький поход в лес. Этот лес я приметил с пригорка, когда ехал в автобусе, а позже уточнил топографию по карте. Долго жить в городе и не ходить в лес для меня совершенно немыслимо, и я решил не откладывать, побывать там сегодня же. Маша, конечно, согласилась. Мы схватили такси, отвезли Валентину к отелю, напутствовали ее, то есть я напомнил ей, как правильно произносится по-испански «спасибо» и «добрый день», и мы с Машей поехали на Север.