Малахов с утра находился в подкупольном зале вместе с Колей Дунаевым и помогал Сосновскому подвешивать аппаратуру к телескопу, подключать кабели к разъемам в аппаратной, надеясь на то, что после обеда можно будет начинать последовательную проверку всего оборудования перед наблюдениями. Этот процесс обещал быть довольно длительным и требовал определенной осторожности из-за того, что телескоп был «связан» с подкупольным залом тонким и хрупким стекловолоконным фибером.

К началу проверочных работ Дунаев остался рядом с телескопом и следил за тем, чтобы этот фибер нигде не зацепился и не оборвался и чтобы сделать аварийный останов в случае возникновения непредвиденной ситуации. Малахов работал в аппаратной с компьютером управления. Они завершили всю программу проверок только к концу дневной смены, и Малахов отправил Колю отдыхать перед наблюдениями, а сам остался в операторском кресле, откинулся на спинку и устало прикрыл веки. Хотелось спать. За последние двое суток он спал очень мало и дремота охватила его сразу, как только аппаратная опустела.

…За неделю до этого дня здесь, рядом с операторским креслом работала Ольга Семенцова, теперь уже Клименко. Саша не видел ее уже несколько лет и немного боялся увидеть снова. Боялся, что она совсем изменилась, что от того легкого и светлого образа, который так захватил его тогда, на вечеринке в общежитии, не осталось совсем ничего, но больше всего боялся самого себя. Боялся, что старые чувства неудержимого влечения и нежности вернутся снова и он будет не в силах справиться с ними, а вся его налаженная жизнь пойдет кувырком.

Они увиделись почти там же, где и в самый первый раз. Ольга приехала вместе с Валентином Петровичем Ковалевским, но у Валентина Петровича было довольно много забот здесь, на Астростанции, поэтому он оставил Ольгу работать с окончательной проверкой программы новой наблюдательной системы, а сам посвятил себя другим, не менее важным проблемам.

…Когда неделю назад Малахов вошел в аппаратную, ему показалось, что тех лет, в течение которых они не виделись, как будто не было вовсе. Ольга так же тихо напевала какую-то песенку, она почти не изменилась внешне, разве стала чуть-чуть полнее. Она радостно улыбнулась и шагнула ему навстречу:

— Саша! Боже мой, как я рада тебя видеть! Ну ты каким был, таким и остался.

— Я надеюсь! — Малахов подошел к ней и порывисто пожал обе протянутые руки, — Ну, как живешь, Оленька, все ли хорошо?

— Ну конечно, как же может быть иначе? Ну, об изменениях в моей жизни ты, наверное, знаешь. Алексей защитился, у нас дочурка, — она достала из сумочки записную книжку, — Вот посмотри, есть фотокарточка…А ты? Как?

— Я вот тоже…женился, ждем прибавления.

— Просто замечательно… Я знала, что все будет замечательно.

Ольга пристально посмотрела на Сашу, и тот скорее почувствовал, чем заметил, какую-то едва уловимую грустинку в ее взгляде. Он опустил глаза и чуть слышно ответил:

— Не знаю… До сих пор не знаю, правильно ли ты тогда решила.

— Не надо, Саша… Пожалуйста, не надо.

— Все, все… Извини.

— Сегодня Кирилов приглашает всех наших к себе. А вы с Катей будете?

— Еще бы, будем обязательно.

— Познакомь меня с ней, хорошо?

— Обещаю.

Загудел телефон и Малахов поднял трубку. Звонил Максим Петрович и просил его срочно спуститься в поселок.

— Вот, надо ехать, — сказал он, — ваш неуемный Ковалевский привез кучу новых идей и просит срочно их обсудить. Кирилов уже выслал машину. Может быть спустимся вместе?

— Что ты, Сашенька, ответила Ольга, — мне еще очень многое надо просмотреть. Я лучше вечером, автобусом. Пока.

Кириловы принимали у себя гостей в первый раз, поэтому Серафима решила блеснуть кулинарным искусством «по полной программе». Количество блюд на столе явно превышало число приглашенных. Вошедшие в гостиную Гривцов и Сосновский замерли в изумлении, глядя на этот парад поварского мастерства, а Сергей Кузьмич, потянув носом, тихо произнес:

— Умру, а не уйду до тех пор, пока не попробую все.

— Умрешь, — ответил ему в тон Василий Иванович, — все не влезет.

В гостиную вошел опоясанный полотенцем Кирилов.

— Ну как, впечатляет? Это не все…

— Впечатляет наповал! — воскликнул Сосновский, — а что, скажи пожалуйста, у тебя этак каждый день?

— Ну, скажем так: я каждый день получаю от Серафимы Ивановны какую-нибудь частичку того, что вы здесь видите.

— Все равно завидую, — Вздохнул Василий Иванович.

— Еще бы! Ты со своей холостяцкой городской жизнью, да бутербродиками с кофе скоро совсем высохнешь, — пробурчал Гривцов, — Женись, пригодится!

Через несколько минут подошли Малаховы, Ковалевский с Ольгой, Лев Юлианыч и все остальные гости. По давней традиции института тамадой избрали Ковалевского, как самого изысканного и галантного мужчину, неиссякаемого на тосты и притчи. Валентин Петрович встал и произнес первый тост:

— Друзья мои, — начал он, подняв бокал с шампанским, — Когда-то очень давно Мужчина выглядел совсем не так, как сегодня выглядит уважаемый Максим Петрович. Тогда Мужчина был диким, небритым, грязным, жил где придется и ел не так, — он показал на стол, — а тоже, что придется. Ну что это была за жизнь? И не жизнь вовсе, а сплошное безобразие. И вот однажды, в холодный и ненастный день решил Мужчина спрятаться в пещере. Вошел он в пещеру и увидел, что там горит огонь, что там сухо и тепло, а рядом с огнем сидит Женщина — красивая, чистенькая, и захотелось ему тоже сесть к огню и согреться.

Подошел он поближе к очагу, а Женщина ему и говорит: — «Входи, пожалуйста, если замерз, но, чтобы огонь не погас, принеси еще сухих веток!» Вышел мужчина из пещеры, собрал охапку сухих веток и принес их Женщине. Бросила она ветки в очаг и огонь запылал с новой силой и стало в пещере жарко и светло, и заснул мужчина у очага до самого утра. А утром Женщина и говорит ему: «Вечером ты можешь снова прийти сюда, но будет хорошо, если ты принесешь с собой хотя бы часть своей охотничьей добычи». К вечеру Мужчина опять появился в пещере с подстреленным горным туром, и женщина угостила его турьей грудинкой, поджаренной на углях. Изумился Мужчина — как вкусно, намного лучше, чем сырое мясо, и, насытившись, он снова заснул до утра. Вечером следующего дня Мужчина опять появился у пещеры уже с охапкой дров и подстреленной дичью, но Женщина не впустила его. «Если хочешь остаться в пещере еще раз, пойди, искупайся в реке, уж больно ты грязен да пахнешь дурно». И пошел Мужчина к реке, и сам удивился, почему он послушался женщину. А когда смыл он с себя дорожную пыль и возвратился к Женщине, причесала она его костяным гребнем, подрезала коротко его бороду, и почувствовал он легкость в теле и радость в душе. А после ужина легла Женщина рядом с ним под большой и медвежьей шкурой и согрела его своим теплом. Утром Мужчина решил, что если он опять возвратится в пещеру, не видать ему больше свободы и Женщина будет помыкать им до конца дней. И сказал он об этом хозяйке пещеры, но она положила руки ему на плечи и ответила: «Не покидай меня, так страшно ночевать в пещере одной, а с тобой я никого и ничего не боюсь». И Мужчина снова вернулся вечером к очагу, который скоро стал считать своим. Так и повелось с той давней поры: Мужчина возвращается к очагу с добычей, охраняет его от непрошеных гостей, а женщина поддерживает в очаге огонь и угощает Мужчину вкусной едой. И именно с этих пор стал он выглядеть как Человек и считать себя Человеком. Так выпьем за то, чтобы и в этом очаге никогда не гас огонь, не иссякала пища, а свод этой, — Ковалевский обвел рукой стены комнаты, — пещеры был бы крепок и не знал обвалов и трещин! Короче, за семейный очаг Кириловых!

Он выпил до дна под аплодисменты, за ним последовали все остальные. За столом сразу стало шумно, посыпались со всех сторон остроты, шутки, комментарии к тосту Ковалевского.

Гривцов и Сосновский сидели рядом, и Сергей Кузьмич тихонько подшучивая над своим соседом, пытался отвлечь его от жареного гуся, но тот только мычал нечто невнятное и продолжал усердно трудиться над гусиной ножкой.

— Уймись, Вася, люди смотрят. Хоть разговор поддержи…

— М…мг… Подожди, не мешай, вкусно ведь!

— Не отвлекайте человека от серьезного дела, — засмеялась Серафима, — лично мне очень приятно, что он ест с удовольствием.

Через полчаса гости почувствовали, что надо сделать хотя бы небольшой перерыв, иначе потом встать будет весьма сложно. Лонц с Кириловым сели на диван, стоявший в углу и Лев Юлианыч что-то энергично доказывал ему, вычерчивая замысловатые фигурки на салфетке. Ковалевский с Ольгой рассматривали книги в шкафу, а Серафима с Катей скрылись на кухне. Малахов вышел на балкон и закурил. Он впервые чувствовал себя у Кирилова как-то неуютно. Когда он, как и обещал, подвел Катю к Ольге и представил ее, как свою жену, Ольга с улыбкой сказала:

— Вообще-то мы немного знакомы.

— Да, мы встречались…однажды, — сухо ответила Катя бросив на Малахова колкий взгляд, — извините, мне надо помочь Серафиме Ивановне.

Резко развернувшись, она выскочила на кухню и больше не показывалась до тех пор, пока гости снова не вернулись за стол. Потом она несколько раз перехватывала какой-то странный, как ей казалось, взгляд Малахова, обращенный к ее давней сопернице и, наконец, не выдержав, встала из-за стола и вышла в прихожую. Вслед за ней вышла и Серафима:

— Что случилось, Катюша?

Катерина, с трудом сдерживая подступившие слезы, ответила:

— Мне стало нехорошо, я пойду домой, прилягу…

— Я сейчас позову Сашу!

— Не надо, Серафима Ивановна… Ему сейчас не до меня.

Катерина всхлипнула, и только теперь до Симы стал доходить истинный смысл происходящего. Она повернулась к двери в гостиную, но Малахов уже сам появился рядом.

— Что случилось?

— Кате стало плохо, проводи ее домой, пусть приляжет.

Катерина уже спускалась вниз по лестнице, Саша прыжками догнал ее и взял под руку.

— Тебе плохо?

— Не трогай меня, — она зло отбросила его руку, важно, что тебе хорошо, иди, продолжай глядеть на свою…

— Ты что, Катя?..

— Что? Ты думаешь, что если я не училась в институте, как эта блондиночка, то я дура? Ты же глаз оторвать от нее не можешь! Ну иди, иди, продолжай глазеть, муж у нее сейчас далеко, может чего и обломится!

Катерина заплакала почти в голос, не в силах справиться со своей обидой. Саша стоял рядом в полной растерянности и, простояв так несколько мгновений, наклонился, поднял жену за локоть и прижал к себе.

— Ну что ты себе вообразила? Ну перестань, пожалуйста… Пойдем домой, пойдем…

Они вышли из подъезда и двинулись вверх по тропинке к своему дому. «Вот я ее и обидел, — подумал про себя Малахов, — нехорошо». А перед глазами так и оставались теплая улыбка, белые, падающие на плечи, локоны Оленьки Семенцовой, и ничего с этим поделать Малахов не мог…