В середине июня зарядили теплые и тихие летние дожди, но для работы Астростанции это уже не имело никакого значения. Телескоп остановили на профилактику, мойку оптики, чистку всех помещений и разнообразные ремонтные работы. Кирилов практически не покидал башню, стараясь вникать по возможности во все проблемы от самых сложных технических задач до незначительных хозяйственных вопросов. Серафима каждый вечер звонила ему, просила спуститься пораньше и подольше отдохнуть, но каждый рабочий день Максима Петровича затягивался допоздна и он укладывался спать на диване в своем кабинете.

Утром ему передавали пакет с едой от жены и он, извиняясь, благодарил ее за заботу, опять же по телефону…

По истечении двух напряженных недель работы он, наконец, появился в своей квартире к невероятной радости Симы, которая, открыв Максиму Петровичу дверь, крепко обняла его и долго не отпускала, прижавшись к мокрой от дождя куртке.

— Ты меня совсем забыл…

— Ну, ну… Не придумывай лишнего.

— Я вот скучала здесь одна.

— Хочешь, чтобы я сказал то же самое? Не скажу. Скучать мне было совсем некогда, я страшно устал. А вот твои звонки мне здорово помогали, я даже лучше себя чувствовал после них.

— Приятно слышать. Только…, а вообще ты что, плохо себя чувствовал? Почему ничего не говорил мне? — встревожено спросила Сима, отстранившись от Кирилова.

— По всякому.

— Ох, Максим, Максим, заканчивал бы ты со своим трудовым героизмом, опять доведешь себя до сердечного приступа!

Они перешли на кухню и Максим Петрович сел на свое любимое место за столом в углу у окна.

— Знаешь, у меня была любимая старая тетушка, которая часто говорила, что когда щемит сердце — это не самое страшное. Это оттого, что человек пропускает через свое сердце все события, радости и невзгоды жизни: и свои, и чужие. Это значит — он хороший человек. А когда он этого не делает, вся жизнь проходит мимо него, а он как бы стоит на обочине… И ничего ему не интересно, и никто ему не нужен. Вот ты скажи мне, можешь ты меня представить на обочине жизни? Я — хороший человек?

— Местами… А вот философия твоей тетушки может обойтись тебе дорого! На обочине, конечно, стоять бессмысленно, но и кидаться навстречу каждому автомобилю и прохожему тоже вряд ли стоит.

— Это — чисто женская практическая логика. Нам, мужчинам она несвойственна. Мужчины в душе романтики!

— Ну да, здесь, на Астростанции, особенно. Вы все тут какие-то чокнутые фанатики работы. И твой Малахов, и Гармаш, и, кажется почти все остальные.

Серафима нахмурила брови, потом вдруг улыбнулась и добавила:

— Хотя со стороны вы смотритесь здорово, красиво смотритесь!

Она налила в тяжелые фаянсовые кружки чай, села рядом с Кириловым и погладила его по небритой щеке.

— Ты все-таки береги себя, романтик.

— Я стараюсь…

Прошло всего несколько месяцев со дня их свадьбы, но иногда, когда Кирилов уходил с головой в работу, забывая обо всем на свете, Серафиме начинало казаться, что она занимает в его жизни совершенно незначительное место и ее роль сводится к тому, чтобы заполнять квартиру, готовить еду и иногда напоминать о том, что где-то рядом протекает другая жизнь, идущая параллельно жизни Астростанции. Копаясь в книгах мужа, она однажды натолкнулась на странную фантастическую повесть о параллельных мирах, которые как будто существуют независимо друг от друга совсем рядом, но их обитатели и не подозревают об этом, совсем не ощущая, не видя и не понимая своих соседей по мирозданию. Серафима тогда подумала, что в этой повести на самом деле нет вообще ничего фантастического. Здесь, в одном поселке, живут так же, независимо друг от друга, мир простых деревенских проблем с их отточенным веками практицизмом и его этикой и мир высокой науки, полная противоположность этого практицизма. Эти миры никак не пересекались и не могли пересечься и ей, неожиданно оказавшейся как будто в другой Вселенной, еще предстояло научиться понимать и ощущать ее красоту и весь смысл жизни.

Как-то в один из вечеров она поделилась с Максимом Петровичем этими мыслями и тот, удивленно приподняв очки и оторвавшись от журнала, ответил:

— Никогда не подозревал в тебе столь глубокого философа… интересно…

Отложив журнал в сторону, подняв глаза куда-то вверх и, как будто читая что-то там, на белом потолке, Кирилов продолжил ее рассуждения.

— Понимаешь, попадая в другой, чуждый мир люди ведут себя абсолютно по-разному. Я наблюдал это многократно. Одни пытаются слиться с эти миром, попробовать его понять, жить его жизнью и проблемами. При этом они сами основательно меняются очень во многом. Хорошо это, или нет — совсем другой вопрос. Многое зависит от того, хороша ли среда, в которую они попадают. Но чаще всего наблюдается совсем другой феномен. Люди пытаются защитить себя оболочкой из кусочков и остатков того, привычного мира, который их всегда окружал.

— Например?

— Например, весьма характерно поведение наших групп туристов за границей. Как правило, уже через день, другой они начинают петь хором все знакомые с детства песни нашей страны, даже если до этого никогда не пели и не любили это занятие вообще! Как думаешь, почему?

— Защитная звуковая оболочка, которая заменяет привычную среду обитания? Что-то подобное делают некоторые насекомые, когда их помещают в незнакомое место…

— Вот-вот! Точно! А ты зайди в комнату, где работает Катенька Малахова. Точь в точь — двор дома ее родителей в Галаевской. Только вместо забора она огородила себя от мира шкафами. Чисто хуторская психология: подальше от посторонних взглядов, мой дом — моя крепость и запретная для других территория, жить только для себя…

— Если ты прав, то приняв твой мир и поняв его, я тоже должна со временем измениться?

— В чем-то да…Но и часть своей Вселенной ты все равно перенесешь с собой.

Он обвел рукой полки с комнатными растениями: Чем не твой лес? Кстати, мне нравится.

— Я заметила. Между прочим, если то, что ты сказал о Катеньке, правда, я думаю, что Малахову с ней будет ох как непросто…

— Ему уже непросто. А все же интересно, откуда такой вывод?

— Похоже, она всегда жила только для себя и Саша для нее — это прежде всего собственность, которая постоянно должна быть при ней. А Саша, ты же видишь, душа нараспашку, готов поделиться со всем миром последней ниткой, готов сутками вылизывать телескоп, не деля время на рабочее и личное. Катя этого не понимает и требует от него такого же отношения к жизни, как у нее. Это может когда-нибудь привести к трещине в отношениях…

— Она, между прочим, по этой же причине терпеть не может Гармаша.

— Ну еще бы. Дурной пример для Малахова, тем более, у Гармаша в этом смысле полное взаимопонимание в семье.

Их беседу неожиданно прервал дверной звонок. Серафима вышла открывать и вернулась на кухню вместе с Малаховым.

— Смотри, Максим, безгрешная душа, только что мы ему перемывали кости и он тут же явился во плоти!

— Безгрешный мужчина- это как-то грустно, — заметил Малахов.

— Как Катерина? Что вместе не заходите?

— Она… — Малахов замялся… — не очень здорова, вы знаете. Я чего зашел-то? Мы свою часть профилактики закончили и хотелось бы вырваться на пару недель в отпуск, съездить с Катериной к моим родителям. Отпустишь?

— Отпущу. Кого за себя оставишь?

— Да, в общем-то и не надо никого за себя оставлять. Мы все сделали. Ну, если хочешь, пусть Гармаш повоюет.

— Справится? У вас там все с гонором, а Володя имеет, прямо скажем, не самый большой стаж. Не поймут…

— На него можно положиться — это главное. Если сравнить с Дунаевым, то он парень куда более ответственный. Макарову, конечно это не понравится. Тем лучше, может что-то поймет.

— Ну ладно, будь по-твоему… хотя ничего ваш Макаров никогда не поймет. Вот если я ему оклад урежу, тогда может быть! Давай так, проведи завтра еще одну последнюю проверку и можешь лететь в родовое гнездо.

— Чаю налить? — прервала их беседу Серафима.

— И с грушевым пирогом!

— Сегодня — пирог с грибами.

— Это вообще деликатес! — обрадовано воскликнул Саша и плюхнулся на стул рядом с Кириловым, — жаль, что я не принес…

— Еще чего! — сердито возразила Серафима. — Чай и только чай! До самых наблюдений вашей кометы!