Солнце. Снова и снова проходит оно свой путь по небосклону, каждый вечер погружаясь в море, в облюбованном для купания месте. И люди, что живут под сенью небесного светила, проходят свой путь от рассвета к закату, снова и снова совершая одни и те же ошибки, и то, что при ясном свете жаркого полудня кажется простым и понятным, часто становится смутным и зловещим среди приближающихся сумеречных теней.

Стилетто обернулся и посмотрел на свою тень, она уже вытянулась на несколько метров, и с каждой секундой, пока солнце заходило за горизонт, тень становилась все более зыбкой и печальной. Кроме него и его тени, на узком каменном утесе больше никого не было. Он не случайно выбрал это место для своих утренних тренировок – чтобы пробраться на эту часть скалы, нужно было обладать ловкостью акробата и не бояться острых колючек, в изобилии произрастающих вокруг. Он не боялся колючек. Стилетто вдохнул поглубже свежий воздух с легким запахом йода и остывающих камней и закрыл глаза.

Перед его внутренним взором, словно безумный жестокий карнавал, пронеслись события последних дней, а может быть, и последних десяти лет, он уже ничего не мог понять. На секунду ему подумалось, что если он сейчас обернется, то снова увидит пять прекрасных женщин, перешептывающихся и поглядывающих на него с интересом. Ему даже показалось, что он слышит их смех, или это ветер доносит птичий гомон из дальней бухты? Стилетто, не открывая глаз, еще раз глубоко вздохнул, наполнив свою широкую татуированную грудь вечерним бризом, и с упоением представил, как делает шаг и летит вниз, навстречу ревущему прибою…

Но в последний момент раскрывшееся крыло ловит упругий воздух, поднимая обратно ввысь, прочь от смертельных скал, и он едва успевает почувствовать лицом соль морских брызг, ветер, звенящий в ушах, чувство пьянящего счастья, разгорающееся в районе солнечного сплетения. Все его чувства обращены к прекрасному, нежному женскому телу, которое он сжимает в объятиях, и жаркий поцелуй со вкусом ветра и морской соли, и крик восторга, разлетающийся над волнами…

И вдруг он уже стоит на коленях в комнате, где стены обтянуты красной кожей, и дрожащими пальцами расстегивает корсет, бережно, словно расправляет крылья драгоценной бабочки. Он целует вожделенную нежную плоть, не чувствуя одинокой слезы, что бежит по щеке, и утопает в аромате магнолии, волшебным образом смешанном со свежестью снега с горных вершин. И ее синие глаза смотрят строго, но, заглядывая в них, он может различить гораздо больше, чем хотел показать этот взгляд…

Но все это обрывает резкий удар хлыста, наполняющий все тело, все естество безумным коктейлем ослепительной боли и высшего наслаждения. Вместо магнолий сырой холодный воздух подземелья наполняет смесь запаха ее пота и его крови. И к этим запахам примешивается еще что-то, еще что-то, что невозможно описать, но это сводит их обоих с ума. Он слышит ее возбужденное дыхание, слышит, как опускается хлыст, видит, как танцуют, оживая, татуировки на ее теле, когда она двигает своими крепкими бедрами…

И эта картина тоже рассеивается как дым. Остается только огромный черный зал, черный трон, покрытый ужасными и будоражащими узорами, а на этом троне – богиня в сияющей бесстрастной маске, обрамленной черными кудрями. Он съеживается на черном полу, трепеща от священного ужаса, потому что знает, она истинная владычица его судьбы, она та единственная, которой он на самом деле боится. Вот она встает и идет к нему, величественно двигая мраморными бедрами, улыбаясь под маской. Она растет с каждым шагом, заполняя собой все пространство, и вот уже ничего нет вокруг, кроме черной богини и предвечной глухой тьмы…

Стилетто метался в этой тьме, не слыша собственного истошного крика, словно в кошмарном сне, натыкаясь повсюду на предательски мягкую черноту, в которой беспомощно вязли руки и ноги. Но из темноты пришла Она. Она утешила его. Их тела сплетались во тьме, словно в первородном мраке, где не было ничего, кроме их страсти и их любви…

Все окончательно смешалось. Воспоминания плясали вокруг, словно ряженые на шумном уличном празднике, меняя маски в бешеной круговерти. Уже стало невозможно различить, когда происходили его встречи с Пятью Царицами, вчера или много лет назад. В его воображении они по-прежнему оставались совсем юными девушками, всегда свежими и неизведанными. Теперь они расцвели, словно бутоны роскошной розы, налились соками и набрались сил, но Стилетто, блуждающий в лабиринте своих воспоминаний, не мог понять разницы, ведь их прикосновения и запах, их манера обхождения с мужчинами, их искусные приемы любви, все это оставалось прежним. Может быть, он тоже остался прежним? И он по-прежнему молодой афинский «ультрас», юный разбойник с веселым, горящим взглядом и вечным шарфом «Олимпиакоса» на шее, который бесстрашно громит мусульманских болельщиков «АЕКа» на узких пыльных улочках верхнего города или накрывает со своими дружками краснопузых комми, которые осмелились зайти в их любимую таверну, которую держал бородатый Христофорос…

Стилетто вытер слезы с лица и снова посмотрел на горизонт. Солнце уже скрылось в морской пучине, оставив после себя лишь багрово-оранжевое зарево на облаках. Он покачал головой. Нет, эти годы действительно ушли навсегда. Теперь на груди его проступают седые волоски, а свет в левой части его мира погас навсегда, после того, как спецназовцы вышибли ему глаз во время крупнейшего в истории Греции бунта в тюрьме Коридаллос. Этого ему уже не забыть, как и долгих недель, проведенных в холодном карцере. Нет, он больше не юный разбойник, и его прошлое отнято у него навеки. Но хочет ли он теперь мстить за это? Стилетто прислушался к биению своего сердца, словно пытаясь разгадать в его пульсе собственные мстительные чувства, но не услышал ничего. В этот момент его посетила странная мысль. Вернее, он понял, что эта мысль всегда была с ним, жужжала в голове, билась вместе с его сердцем, но он не хотел замечать ее, предпочитая отгородиться мстительными планами, выжигая себя изнутри холодным огнем ненависти. Но что, если все эти годы он грезил этим островом и так стремился сюда не для того, чтобы отомстить? Что, если он рвался сюда, чтобы снова оказаться у ног тех женщин, которые, каждая по-своему, так сильно изменили его жизнь?

Пораженный этим открытием, он бессильно опустился на камень и уткнулся в землю пустым взглядом, задумчиво пересыпая мелкие камушки с ладони на ладонь. Это новое знание настолько ошеломило его, что теперь вся его жизнь представала в совершенно новом свете. Теперь он уже не был так уверен, что Царицы сломали его, раздавив его прежнюю жизнь. Может быть, они, напротив, закалили его, наделив новой, невиданной силой, благодаря которой он выжил и преодолел все выпавшие ему невзгоды? Распластанный перед их красотой, он стал гибкий и хлесткий, как розга, и теперь уже ничто неспособно сломать его. Выходит, вся его жизнь была обманом? Пусть так. Стилетто поднялся на ноги и бросил горсть черных камушков в стремительно сгущающийся мрак ночи. Пусть так, но теперь он готов сознаться сам себе, что на самом деле он любит и жаждет их. И всегда любил.