I
Всматриваясь в то, что Гуссерль называет «труднейшей из всех феноменологических проблем» — проблему анализа времени, я хотел бы углубиться в то, что мне кажется наиболее деликатным и проблематичным в этой деликатной проблеме. Речь идет об атемпоральности (Unzeitlichkeit), сверх-темпоральности (Uberzeitlichkeit) или даже до-темпоральности (Vorzeitlichkeit) потока абсолютного сознания, в котором содержится последняя инстанция конституирования времени. Сам по себе такой подход вовсе не оригинален. В самом деле, многие комментаторы — Герд Бранд (Gerd Brannd), Рудольф Бернет (Rudolf Bernet), Жерар Гранель (Gerar Granel), Клаус Хельд (Claus Held) и Поль Рикёр — подчеркивали апоретический характер третьей части «Лекций» 1905 года, где была поставлена проблема самоконституирования абсолютного потока, и показали, каким образом встреченные здесь трудности постепенно приводят Гуссерля сначала к отказу от схемы «содержание восприятия / восприятие» и осознанию до-объективной конституции самого потока, чтобы затем, в рукописях серии «С», разработать проблематику живого настоящего (Lebendige Gegenwärt). Вместе с тем эти и другие авторы зачастую преуменьшают серьезность проблем, поднятых в третьем разделе. Они пытаются разрешить их в своего рода спелеологической работе: следуя за самим Гуссерлем как поистине наилучшим из гидов-спелеологов, они оттачивают описание, все более погружаясь в самые глубокие и темные слои конституирования времени. Напротив, тезис, который я хотел бы здесь обосновать, заключается в том, что апория третьей части концептуальна и поэтому неразрешима, так как является следствием неадекватной постановки проблемы времени.
Приступая к анализу третьей части «Лекций» и предлагая, так сказать, ее чтение в обратном порядке, я беру на себя риск зайти слишком далеко, упростить множество гуссерлевских размышлений, упустить преимущества этой поразительной феноменологической виртуозности, этого несравненного терпения и этой тонкости в «упражнении взгляда», которыми они отмечены. Я могу лишь надеяться, что эта утрата будет компенсирована более ясной формулировкой некоторых проблем, поскольку убежден, что именно анализ проблем, а не ответов или теорий, составляет нерв философской деятельности.
Последний раздел «Феноменологии внутреннего восприятия времени» представляет собой не только углубление, но и систематическое подведение итогов всех предшествующих размышлений. Отсюда его огромное значение, подчеркиваемое Полем Рикёром. «Подлинное значение гуссерлевского исследования, пишет Рикёр, проясняется только в третьей части». Впервые Гуссерль ясно различает здесь три «степени» или «уровня» конституирования времени: «После того, как мы, исходя из очевиднейших феноменов, выделили в изучении сознания времени некоторые основные направления и различные слои, было бы полезно установить и систематически изучить различные уровни конституирования в их сущностном строении.
Мы нашли:
1. вещи опыта в объективном времени…
2. конститутивные многообразия явлений различных уровней, имманентные единства в до-эмпирическом времени;
3. абсолютный темпорально-конститутивный поток сознания».
По поводу этой типологии сразу напрашивается одно замечание. Она не включает в себя принципиальное (princeps) различие между ретенцией и воспроизведением: не включает по одной простой причине, по которой и я позволю себе оставить его в стороне. Дело в том, что сама возможность воспроизведения имеет основание в ретенциальной непрерывности сознания. Но так как проблема конституирования единства потока ретенций не разрешена, проблема воспроизведения не может быть даже сформулирована на достаточно солидных основаниях; а следовательно, не может быть сформулирована и проблема конституирования единого и объективного времени, поскольку конституирование времени в первую очередь включает в себя вторичное воспоминание
Итак, первым уровнем конституирования времени является уровень темпорального объекта, вместе с присущей ему объективной длительностью. Звук раздается в некий данный момент объективного времени, длится определенное время, а затем исчезает из сознания. Присущая ему длительность есть объективная длительность в объективном и универсальном времени. Вместе с тем анализ способа конституирования этого объективного времени следует начинать с выведения его из игры. Прежде всякого объективирующего схватывания, прежде всякого полагания его существования необходимо обратиться к способу данности этого темпорального объекта. В первую очередь, необходимо исследовать и описать звук как чистую гилетическую данность в присущих ей темпоральных модусах явленности, которые называются «фазами» и представляют собой analogon оттенков (Abschattungen) пространственного объекта. Переходя от темпорального объекта в трансцендентном времени к темпоральным способам его данности в реальной имманентности сознания, мы выполняем редукцию особенного, дотрансцендентального, типа, которая позволяет нам в то же самое время перейти с первого различаемого Гуссерлем уровня конституирования времени на второй.
Каковы же, точнее говоря, эти «фазы» звука в его чистой чувственной материальности, в его чистом hyle, схваченные в реальной имманентности сознания? Необходимо подчеркнуть, что эти фазы невозможно отделить от объекта, способ явленности которого они конституируют. Не существует, с одной стороны, являющегося объекта, а с другой стороны — способов его явления; не существует, с одной стороны, процесса объективного развертывания звука в объективном времени, а с другой — субъективного процесса развертывания состояний сознания, которые протекали бы параллельно. Как говорит Гуссерль, между длящимся звуком и явлением его длительности существует только различие двух возможных направлений взгляда: я направляю свое внимание либо на звук, который длится, либо на «как» (Wie) его длительности, т. е. на ее фазы и являющие моменты. Но что я замечаю в этой двойной направленности взгляда? Со стороны объекта — постоянство. Это тот же самый объект, который вначале звучит, а затем, сохраняя свое положение по отношению к другим звукам внутри неизменной мелодии, отдаляется и постепенно погружается сначала в ближайшее прошлое, а затем в прошлое все более и более отдаленное. Со стороны способов его явления, напротив, я замечаю непрерывное изменение, «вечный гераклитовский поток». Как пишет Гуссерль, «сам тон — тот же самый, но тон „в модусе как“ является — всегда другой». Очевидно, именно на этот второй аспект приходится главная трудность задуманного им описания. Действительно, как понять это непрерывное изменение? В качестве ответа на этот вопрос на сцену выходит понятие ретенции. Ретенция есть интенциональная модификация, которую претерпевает изначальное впечатление и в силу которой это впечатление, исчезая объективно и уступая место другим впечатлениям, отнюдь не исчезает субъективно, хотя оно и прошло, а сохраняется в расширенном «настоящем» сознания как наличная данность интуиции. Здесь возникает деликатный вопрос, на котором я не стану долго задерживаться. Если редукция сводит звук к реальной имманентности, которая одна только и может конституировать абсолютную данность (в смысле абсолютной очевидности), то в этом случае только что прозвучавший и удерживаемый в настоящем звук выпадает из этой реальной имманентности и не является больше абсолютной и очевидной для феноменолога данностью. И с этого момента все описание подвержено риску скептицизма. Именно эта трудность побудила Гуссерля к постепенному расширению сферы абсолютных данностей за пределы реальной имманентности — до имманентности интенциональной, что идет рука об руку с разработкой подлинно трансцендентальной редукции. Та же самая проблема побудит его отказаться также от схемы «содержание восприятие / восприятие». В самом деле, невозможно понять конституирование своего прошлого — того, что действительно трансцендентно, отталкиваясь от данного в реальной имманентности акта восприятия, от данного в настоящем и реально имманентного ему содержания. Однако эти проблемы не являются непосредственно темой моих исследований.
Стало быть, на втором уровне конституирования времени — на уровне множественности конституирующих явлений — мы имеем следующую структуру: каждому новому «сейчас» объективного времени соответствует фаза «теперь», то есть изначальное впечатление, равно как и множество фаз прошлого, т. е. ретенций предыдущих впечатлений. Таким образом, как только возникает новое впечатление, все предыдущие удерживаемые впечатления подвергаются новой интенциональной модификации, они «выталкиваются» в прошлое, погружаются в глубину сознания, сохраняя при этом расположение друг относительно друга согласно «темпоральной перспективе», аналогичной перспективе пространственной. Так, в любое мгновение удерживается не только предшествующее впечатление, но равным образом и предшествующая ретенция, а через нее — весь continuum предшествующих ретенций. Причем каждая ретенция по цепочке воздействует на всю совокупность ретенций, так что каждая из них «несет в себе, в форме ряда оттенков, наследие всего предшествующего развития». Отныне, исследуя любую фазу ретенциального континуума, мы заметим как бы встроенный в нее continuum фаз, причем каждая фаза располагает своей «точкой-источником», т. е. впечатлением, которое она модифицировала и которое она отметила, в ходе модификации, печатью интенциональности. Скажем еще раз: каждая фаза постоянно изменяющегося континуума ретенций сама представляет собой continuum фаз в непрерывном изменении. Как показывает диаграмма из § 10 «Лекций по феноменологии внутреннего сознания времени», поток сознания представляет собой continuum continua. Это не инертная структура, не множество вставленных друг в друга «теперь», а живая структура, которая подобно реке сохраняется только в непрерывном обновлении, каждое новое впечатление которой реструктурирует всю совокупность предыдущих ретенций, а постоянство неизменной формы возможно только благодаря непрестанному возникновению нового в ее содержании.
Описание этой «подвижной», полностью видоизменяющейся с каждой новой модификацией структуры ставит следующий вопрос. Модусы длительности темпорального объекта позволяют определить его положение в объективном времени, предшествование или следование звука по отношению к другим звукам, то есть их последовательность. Однако имеет ли смысл говорить о том, что на уровне этих темпоральных модусов, или «фаз» сознания времени, имеется место для таких темпоральных отношений, которые мы находим в объективном времени? Иначе говоря, можем ли мы утверждать, что одна фаза имеется до или после другой? К примеру, можем ли мы говорить о фазе «теперь» первоначального впечатления, что она предшествует фазе прошлого и ее соответствующей ретенции как ретенции этого впечатления? Именно здесь возникает апория. Действительно, невозможно рассматривать фазы длительности как последовательные, но равным образом невозможно рассматривать их вне последовательности. Стало быть, необходимо одновременно утверждать, что они следуют и не следуют друг за другом, что они связаны и не связаны друг с другом темпоральными отношениями «до» и «после».
Почему нельзя не говорить о том, что фазы сознания времени следуют друг за другом, то есть что они подчиняются отношениям времени, что они сами падают во время? Да просто потому, что вся концептуальность Гуссерля это предполагает. Как можно было бы сказать, что ретенция «модифицирует» впечатление, если бы она не следовала за тем впечатлением, которое модифицирует? А чем была бы модификация, которая не предполагала бы предшествующего ей (т. е. не модифицированного) состояния, модификацией которого она является? Точно так же, каким образом каждая ретенция могла бы сдвигать на шаг все предыдущие ретенции, если бы она не была произведена всей их последовательностью, или — что то же самое — если бы все они не предшествовали ей? Обратимся к тексту (одному из многих других), где Гуссерль описывает трансформации потока ретенций: «Во время всего этого потока сознания один и тот же тон осознается как длящийся. „До этого“ (не считая случая, когда он ожидался) он не осознается. „После этого“ он „еще“ осознается „некоторое время“ в ретенции как бывший, он может быть удержан в фиксирующем взгляде как устойчивый и пребывающий». Этот текст примечателен не столько его содержанием, сколько тем, что Гуссерль вынужден выражать отношения между протенцией, изначальным впечатлением и ретенцией, используя обстоятельства времени («während», «vorher», «nachher», eine Zeitlang, «noch»), которые он дает в кавычках, чтобы нейтрализовать их пагубное воздействие. Однако эти кавычки ничего не меняют в концептуальной проблеме: ведь понятия, которые использует Гуссерль, чтобы выразить длительность сознания звука, обладают смыслом только в том случае, если между феноменами, к которым эти понятия относятся, имеется отношение временности. Так, ретенция должна следовать за впечатлением, ретенцией которого она является, а впечатление — следовать за протенцией, которую оно как впечатление наполняет. Вместе с тем для Гуссерля с самого начала ясно, что эти отношения времени не могли бы существовать между различными способами сознания времени.
Почему же невозможно сказать, что различные фазы сознания времени следуют друг за другом или предшествуют одна другой? Потому что, как это следует из самого источника, подобное утверждение означало бы парадокс: фазы сознания времени, в которых, как считается, конституируется объективное время, были бы сами подчинены отношениям времени, что является явной бессмыслицей. Гуссерль ставит вопрос об этом, очевидно, только для того чтобы ответить отрицанием: «Но встает вопрос: имеет ли смысл говорить, в подлинном и собственном смысле, что конституирующие явления сознания времени (внутреннего сознания времени) сами впадают в (имманентное) время». Ведь если бы фазы сознания времени сами принадлежали бы времени, то отсюда следовали бы два одинаково абсурдных возможных следствия, которые Гуссерль не всегда ясно различает. Во-первых, если бы время, в которое «впадают» фазы сознания времени, было попросту объективным временем, подлежащим в первый момент выведению из игры, а во второй момент — конституированию, то в этом случае подлежащее конституированию (объективное время) было бы необходимо для описания того, что позволяет его конституировать (сознание времени). Это означало бы, что сама идея конституирования, по определению одностороннего, первого вторым оказывается полностью и безусловно разрушенной. Во-вторых, если время, в которое «впадают» фазы сознания времени, есть само имманентное время, как об этом, кажется, говорит только что приведенная цитата, то в этом случае необходимо, чтобы это время было в свою очередь конституировано более глубокой инстанцией. Но в этом случае каким образом оно конституировано? Разве последняя конституирующая инстанция не будет, в свою очередь, с необходимостью иметь «фазы», которые следовало бы, в порядке омонимии, называть «протенцией», «впечатлением» и «ретенцией»? Но тогда, в свою очередь, они бы, разумеется, не могли быть описаны без «впадения» во время, что неизбежно влечет регресс в бесконечность.
Следовательно, апория, с которой сталкивается Гуссерль, может быть резюмирована следующим образом: одинаково недопустимо утверждать 1) что фазы сознания времени не принадлежат времени и 2) что они принадлежат времени. Первое утверждение невозможно, поскольку сами используемые Гуссерлем понятия (протенция, впечатление, ретенция) прилагаются к феноменам, которые необходимо подчинены определенным темпоральным отношениям: ретенция должна строго следовать за впечатлением, ретенцией которого она является, и т. д. Второе утверждение также невозможно, поскольку оно приводит к альтернативе, каждая сторона которой абсурдна: а) либо фазы сознания времени принадлежат объективному времени и, следовательно, не позволяют его конституировать, то есть показать, как оно становится явным, поскольку им обусловлена их собственная явленность; b) либо фазы субъективного времени принадлежат столь же субъективному времени, откуда в свою очередь возникает вопрос о способе конституирования этого времени, что отсылает нас к третьему уровню конституирования — к абсолютному сознанию, которое, однако, может быть описано только как тоже имеющее «фазы» в непрерывном потоке, в темпоральных модусах ретенции или впечатления, в свою очередь принадлежащих времени, и так до бесконечности.
Здесь необходимо настаивать на одном моменте, которым зачастую пренебрегают комментаторы. Совершенно очевидно, что Гуссерль «видел» эту трудность, поскольку он неоднократно подчеркивает опасность регресса в бесконечность. Однако то, что он видел трудность, не означает, что он ее преодолел. Во всяком случае, что он преодолел ее как-то иначе, нежели вербально. В самом деле, как вовсе не достаточно было заключить обстоятельства времени в скобки, чтобы описать то действительное отношение, которое существует между различными модусами сознания времени, так теперь невозможно предотвратить неизбежность регресса в бесконечность, утверждая, что этот регресс не имеет места и что нужно где-то остановиться! Правда, на взгляд Гуссерля, за абсолютным сознанием, соответствующим третьему уровню конституирования, нет никакого нового конституирующего сознания, и так далее. Однако вопрос заключается не в том, существует или не существует такое сознание для Гуссерля. Вопрос, являющийся здесь вопросом логическим (поскольку феноменология не обходится без логики), заключается в том, должно оно иметься или нет в соответствии с предпосылками описания. Нельзя избежать этого вопроса, указывая на коренящуюся в нем абсурдность, поскольку сам вопрос заключается в следующем: не содержится ли эта абсурдность скрытым образом в самих принципах феноменологического описания?
Второй момент апории заслуживает отдельного внимания, поскольку здесь имеются неясности в комментариях — в тех, по крайней мере, которые мне известны. В действительности Гуссерль уже сделал выбор между абсурдностью 2 (а) и абсурдностью 2 (b). В самом деле, поверх всего он желает установить саму идею конституирования времени, или, иначе говоря, отношение логического предшествования и иерархической субординации между источником и тем, что вытекает из этого источника. Вопрос о сущности времени, утверждает он в самом начале «Лекций», составляет одно с вопросом об источнике времени или, во всяком случае, неизбежно ведет к нему. Но идея «конституирования» предполагает, что отношение между источником и тем, что из него проистекает, строго необратимо. В идеале должна иметься возможность вскрыть конституцию объективного времени через описание потока являющихся фаз сознания времени. Однако это описание само по себе должно быть полностью автономным, т. е. не нуждающимся для своей формулировки в обращении к объективному времени, объяснить которое оно призвано. Не имея возможности допустить какую-либо «ретрореференцию» конституирующего к конституированному, Гуссерль, следовательно, должен отвергнуть утверждение 2 (а), которое привело бы к разрушению самой идеи конституирования, и неявно принять 2 (b). Итак, мы можем сказать, что Гуссерль с самого начала принял «решение» (если можно это назвать решением), приводящее к регрессу в бесконечность. «С самого начала» означает в данном случае: со второго уровня конституирования времени. Ибо именно здесь Гуссерль признает, что, если фазы сознания времени, как являющие себя множества, должны выполнять конституирующую функцию, они могут обладать ею лишь постольку, поскольку, в свою очередь, сами конституированы на более глубоком уровне. Следовательно, бесконечный регресс уже в зачатке содержится в допущении третьего уровня конституирования, более глубокого, чем первые два. Необходимо понимать, что в тот самый момент, когда Гуссерль энергично отвергает какой-либо регресс в бесконечность эта регрессия уже началась.
Об этом однозначно свидетельствует тот факт, что на уровне конституирующих феноменов в их непрерывном протекании, т. е. на втором уровне конституирования времени, Гуссерль должен допустить форму последовательности, то есть определенных временных отношений: «Хотя поток сознания, в свою очередь, сам является последовательностью, он сам от себя выполняет условия возможности сознания последовательности». Но в таком случае поток сознания времени есть процесс изменения — сколь угодно тонкий и сложный, — и, как процесс непрерывного изменения, он должен обладать и определенной скоростью. Удивительно, что в тот самый момент, как Гуссерль принципиально отвергает принадлежность конституирующих фаз к времени, он утверждает, что они протекают с определенной скоростью. Вместо того чтобы признать абсолютную бессмысленность разговора о скорости протекания фаз явлений времени, Гуссерль, не усомнившись, приписывает им скорость, но скорость абсолютно неизменную и в этом смысле вполне «абсурдную», поскольку она не может быть измерена временем, но составляет одно (если можно так выразиться) с самим ритмом времени: «Мы находим с принципиальной необходимостью поток постоянного „изменения“, и этому изменению присуща та абсурдность, что оно протекает точно так, как протекает, и не может протекать ни „быстрее“, ни „медленнее“». Но каким образом модальности явлений времени могли бы обладать скоростью, пусть даже и постоянной, если скорость, для того, чтобы быть измеренной, предполагает фактор времени? Ведь если поток конституирующих феноменов есть непрерывное изменение, то он впадает во время и предполагает новое сознание, новый поток, новое множество феноменов — конституирующих, чтобы иметь возможность конституироваться, — и регресс в бесконечность становится неизбежным.
Так имеются ли абсурдные феномены? Нет, имеется лишь абсурдное описание этих феноменов. Абсурдность не в феномене, а в его описании, и заключается она в превращении самого времени в феномен, тогда как время есть всего лишь принцип описания феноменов. Как только время понимается как явление, как имманентное изменение, сколь угодно тонкое и сложное, как нечто преходящее и происходящее — нечто, что, подобно изменению, обладает направленностью и непрерывностью, так мы вовлекаемся в парадокс, согласно которому все феномены и все их феноменальные определения предполагают время: парадокс, согласно которому время есть нечто временное. И Гуссерль не может избежать этого парадокса в силу самих предпосылок, определяющих его анализ.
Если я прав, то это позволяет мне не задерживаться слишком долго на третьем уровне конституирования, хотя для Гуссерля он наиболее значим: на уровне, где мы касаемся последнего «феноменологического абсолюта». Хорошо известны затруднения из § 36 «Лекций по феноменологии внутреннего сознания времени» и те слова отчаяния, которые граничат со своего рода апофатической феноменологией: «Для всего этого у нас нет названий». В этом параграфе Гуссерль пытается установить, что последний конститутивный поток не является ни объектом, ни темпоральным процессом и что, следовательно, предикаты, позволяющие описывать темпоральные процессы и объекты, не могут ему приписываться непротиворечиво. Нельзя сказать о феноменах абсолютного потока (или о самом потоке как феномене), что, к примеру, «они существуют в Теперь и были прежде, что они следовали темпорально друг за другом или существуют одновременно друг с другом и т. д.». В своих многочисленных рукописях Гуссерль снова и снова говорит об этом: «В силу очень серьезных причин мы не говорим о времени сознания». Или: «Фазы сознания и сами длительности сознания не должны, со своей стороны, рассматриваться как темпоральные объекты. Следовательно, ощущение […], а также ретенция, воспоминание, восприятие, и т. д. атемпоральны (unzeitlich), то есть они — ничто в имманентном времени». Однако такие утверждения недостаточны для того, чтобы мы действительно могли это мыслить. Поскольку, как я пытался показать, вполне очевидно, что ощущение и ретенция поддерживают между собой отношение времени, что ретенция возникает после впечатления, ретенцией которого она является, а впечатление — прежде нее, иначе оно не могло бы ею «модифицироваться». Неявным образом Гуссерль это признает, когда он отличает «одно-после-другого» (Nacheinander) сознания времени от временной «последовательности» (Zeitfolge), которую он сохраняет за темпоральными объектами. Однако это исключительно вербальное различие нисколько не помогает нам продвинуться, и если нам не хватает слов, то не только в самом конце исследования, для наименования абсолютного потока, но и, можно сказать, с самого начала описания.
Возможно, нам возразят, что данный в § 39 «Лекций» тонкий анализ продольной интенциональности, в силу которой абсолютный поток конституирует сам себя и свое единство, выведет нас из тупика. Продольная интенциональность отличается от поперечной тем, что она удерживает не темпоральные объекты, а фазы явлений этих объектов. Такая интенциональность есть «непрерывная ретенция непрерывно предшествующих фаз». Но, в свою очередь, каким образом может быть удержан поток фаз? Ответ на этот вопрос может быть только следующим: при помощи потока фаз, обладающего аналогичной, однородной удерживаемому им потоку фаз структурой. Иначе говоря, каждая фаза имманентного доэмпирического времени должна давать о себе знать непрерывным множеством фаз в потоке абсолютного сознания. Проблема перенесена на другой уровень, что отнюдь не решает ее. Разумеется, две интенциональности, продольная и поперечная, образуют «постоянное единство», они переплетены (verflochten) друг с другом таким образом, что продольная интенциональность не осуществляется параллельно поперечной интенциональности, и, следовательно, «самоявленность потока не требует второго потока». Однако проблема здесь не столько в том, чтобы узнать, имеется ли один или несколько потоков, а скорее в том, чтобы разобраться, имеет ли смысл искать источник времени в чем-то таком, как «поток». Ибо совершенно ясно, что «поток», как бы его ни описывали, предполагает время и не сможет быть его источником.
Почему Гуссерль не может выйти из этих трудностей? Потому что он ищет источник времени в учреждающей субъективности. Мой же тезис заключается в том, что поиск источника времени, в смысле источника учреждения времени, является попросту ложной проблемой. Время не нуждается в «учреждении», что не означает невозможности феноменологии времени. Это будет непрямая феноменология, где время не рассматривается более как простой «феномен», — но тогда она окажется вне проблематики такого рода.
Поэтому вопрос отныне стоит так: что принудило Гуссерля принять концепцию, чреватую такими апориями? Этот вопрос — столь же исторический, сколь и философский. Если мы не замечаем собственно «феноменологических» оснований, разделявшихся многими историческими учениями в вопросе о времени, то история никогда не сможет дать ответ на вопрос, который мы сформулировали. Поэтому я хотел бы предложить феноменологическое (пусть даже очень поверхностное) прочтение тех мотивов, которые побуждали очень разных философов, размышлявших в предельно различных контекстах, причем на протяжении всей истории метафизики, принимать положения, непосредственно граничившие с тезисами Гуссерля.