Принц Шэриак сидел за небольшим столиком из слоновой кости. В правой руке он сжимал золотое перо. Левой придерживал уголок покоящегося перед ним на искусно инкрустированной столешнице пергамента. Это было письмо, недописанное еще им и адресованное в Туран, верховному жрецу Эрлика… Попреки давней политической вражде, существовавшей между Вендией и Тураном, послание Шэриака никак нельзя было назвать холодным и враждебным. Напротив, в своем письме принц сохранял заискивающе-вежливый и дружелюбный тон.
«Спешу уведомить вас о том, — писал Шэриак, — что полководцу Зулгайену удалось бежать из Башни Желтой звезды, где уже более полугода он прибывал в заточении. И я доподлинно знаю, что в побеге этом замешан небезызвестный нам киммериец по имени Конан. Осознавая вашу крайнюю заинтересованность в исходе этих столь неприятных — клянусь Асурой! — для всех нас обстоятельств, сообщу также, что и Зулгайен, и Конан направились на север, в Химелийские горы, где должны встретиться с отшельником из пещеры Йелай. Наверное, будет излишним советовать вам послать на поиски беглецов отряд вооруженных воинов — вы и сами, вероятно, пришли уже к такому решению и в самое скорое время приступите к его осуществлению».
Шэриак мог бы написать и отослать с гонцом письмо это еще день назад, сразу после того, как ему стало известно о том, что Зулгайену все же удалось бежать из башни Желтой звезды. Однако нарочно не сделал этого, поскольку справедливо полагал, что беглецу и его сообщнику Конану не позволят-таки выехать из Айдохьи.
И ко всему прочему, Шэриак вообще не мог быть совершенно уверенным в том, что туранский полководец остался жив. Ибо, покинув позапрошлой ночью стены башни Желтой звезды, но не отправившись тотчас же во дворец, а притаившись неподалеку, чтобы иметь возможность самому наблюдать за исходом дела, принц видел, как из башни выходили Конан и переодетая кшатрием Жасмина (он легко узнал ее и в этом наряде). Зулгайен же не шел рядом с ними его, безвольно поникшего, с окровавленным плечом тащил, взвалив на свою широкую, мощную спину, киммериец.
К сожалению, Шэриаку тогда не удалось проследить их путь. Хотя он не сомневался, что все трое вернее всего должны были бы отправиться во дворец. Если Зулгайен и был жив, то он, конечно же, нуждался в скорой врачебной помощи, и Жасмина предложила бы своего личного лекаря, доверяла которому безгранично. Но если Конан и Зулгайен действительно какое-то время находились в королевском дворце, то
оставалось совершенно необъяснимым, почему Шэриаку, при всем его желании, так и не удалось отыскать их там.
Жасмина теперь, после той знаменательной ночи в башне Желтой звезды, не была расположена к прежним, доверительным отношениям с дядей. Он сам толком и не знал почему.
Может быть, ей случилось тогда невольно наблюдать его беседу с комендантом башни? Ведь он же отчетливо слышал на лестнице негромкие звуки чьих-то шагов (комендант, помнится, еще ссылался на крыс!).
А, может, это Конан тогда подслушивал, а затем не отказал себе в удовольствии передать все Дэви?..
Как бы там ни было, одно стало очевидным: Жасмина теперь старалась всячески избегать Шэриака, хотя и оставалась по-прежнему любезной с ним (вот только любезность эта отдавала какой-то фальшивой беззаботностью).
Итак, от Дэви Шэриаку не удалось-таки узнать ничего. От ее лекаря — тоже. Стоило признать, что доверие Дэви Жасмины им было справедливо заслужено.
По приказу Джайдубара, на поиски Зулгайена и Конана (чья явная причастность к побегу туранского полководца отнюдь не была доказана; однако же Шэриак смог убедить правителя в том, что теперь Конан — человек Ездигерда) были посланы лучшие отряды стражников. Принц и сам не замедлил отправить на улицы Айодхьи своих шпионов. Но поиски ни к чему не привели.
И только тогда, уже отчаявшись отыскать Зулгайена и Конана здесь, в вендийской столице, Шэриак наконец решился обратиться во Аграпур, к верховному жрецу Эрлика. Но, признаться, план этот был крайним в планах принца. Ибо, прибегнув к помощи жречества Эрлика, Шэриак уже не мог рассчитывать на возвращение Зулгайена в Айодхью. А ведь иметь при себе лучшего полководца Ездигерда — значило держать само туранское жречество в постоянном трепетном беспокойстве. И если бы в побеге Зулгайена не был бы замешан Конан, Шэриак и не подумал бы ставить в известность об этом служителей Эрлика. Но ему нужен был Конан. О, да! Ему стоило бы только зачислить этого человека, варвара с далекого севера, в ряд своих сподвижников, ну или хотя бы пустить повсеместно слух о том, что это действительно так — и с ним, Шэриаком, стали бы считаться во всем мире.
Уже не первый год Шэриак жаждал заполучить власть в стране. Но судьба была безжалостно несправедлива к нему. Казалось, она просто смеялась над Шэриаком, неизменно оставляя ему лишь вторые роли. Во всем! Лишь успев появиться на свет, он уже оказался вторым — младшим из двух братьев. Старший брат вскоре стал правителем; властным и сильным, а Шэриак… Шэриаку остался тот самый же титул, с которым он был рожден. И единственное, на что ему приходилось надеяться, это на то, что рано или поздно брат — его родной брат — умрет, и в соответствии с вендийским законом, власть в государстве перейдет к нему. Долго ждать не пришлось: тот умер, не успев перешагнуть даже сорокалетнего рубежа. Умер, оставив после себя сына Бунду Чанда и дочь Жасмину. Однако и взошедшему на вендийский престол сразу после смерти отца Бунде Чанду, заносчивому высокомерному юнцу, не долго суждено было править — слишком скоро его душа отправилась в лоно Асуры. А Жасмина?! Признаться, ее Шэриак не терпел больше всех остальных. Ее права (ха! — сомнительные права женщины) на престол оскорбляли его. Она же, эта своевольная самонадеянная дурочка, вела себя недостойно королевской крови. Как только умер молодой правитель Бунда Чанд, жрецы и высшие сановники вендийского государства с завидной неутомимой настойчивостью принялись требовать от юной принцессы незамедлительного вступления в брак и рождения наследника. Но Жасмина, небрежно отвергая разумные доводы, вовсе и не собиралась торопиться с замужеством. Бесстыдно кокетничая с дарованной ей небесами властью, принцесса играла своими преемниками, будто перстнями, унизывающими ее длинные белоснежные пальцы. При этом она даже не вспоминала о Шэриаке, не разу не упомянула о нем как о возможном претенденте на престол.
А потом Дэви Жасмине вдруг взбрело в голову, наконец, вступить в брак — и это после стольких-то лет своего упрямого категоричного отказа от замужества. И снова с ее стороны не обошлось без очередного сюрприза: из всех многочисленных претендентов на свою руку, мужей знатных и богатых, она выбрала малоизвестного еще к тому времени, почти обедневшего князька небольшой полузависимой провинции. Имя ее избранника было Джайдубар. С высокомерным видом вошел новый правитель в мраморные стены аграпурского дворца. Вошел, чтобы стать в нем полновластным хозяином.
Шэриак тяжело вздохнул. При одном воспоминании о Джайдубаре в его жилах вскипала кровь. Его ненависть к нынешнему правителю была болезненной, зудящей и… беспомощной. Это была ненависть шакала ко льву! В глубине души Шэриак, конечно, признавал достоинства Джайдубара. Жасмина ничуть не ошиблась, приняв решение именно его сделать правителем Вендии. Но разве это могло успокоить его, Шэриака?! Сила правителя только разжигала в нем еще большую ненависть.
Высшая знать, государственные сановники и жрецы Асуры, сперва с подчеркнутой холодностью принявшие нового правителя Вендии, затем, спустя всего не более года после вступления того на престол, нашли его разумным правителем и охотно поддерживали любые его политические начинания.
И теперь Шэриак с тайной горечью признавал, что в сложившейся ситуации ему не находилось места на государственной сцене Вендии. Все мысли принца были подчинены единственно тому, каким образом можно было устранить те многочисленные, ставшие перед ним, будто огромной непроходимой стеной, препятствия на пути к все более желанной власти. Сейчас, когда маленькая принцесса Насинга была похищена (и, видит Асура, Шэриак, как никто другой во всей Айодхье, не испытывал никаких сомнений относительно того, что этой девочке уже не суждено когда-нибудь вернуться в королевский дворец), его шансы пробраться к трону заметно возросли. Причем объяснялось это не только лишь тем очевидным безоговорочным обстоятельством, что, будучи прямой наследницей на престол, Насинга представляла ему серьезнейшую конкуренцию. Воспользовавшись похищением принцессы, хитроумный Шэриак пытался обострить размолвки, существовавшие между Джайдубаром и Жасминой. К счастью для него, всем приближенным ко двору, было хорошо известно, что отношения между правителем и Дэви были довольно прохладными и не совсем соответствующими их супружескому положению. Впрочем, что все же нисколько не умаляло несомненного доверия и огромного искреннего уважения, которые испытывала к своему мужу Жасмина. Между тем, самому Джайдубару, по своей природе бывшему очень ранимым и обидчивым, совсем не по душе были установившиеся между ними Дэви отношения. Он любил жену, но, не найдя, как ему казалось, в ее сердце ответа на свои чувства, был глубоко оскорблен и подавлен этим. Подозревая Дэви Жасмину в измене, он следил за каждым ее шагом. Не упускал возможности лишний раз наведаться в ее покои. И регулярно подвергал жесточайшему допросу приближенных к Дэви рабов. И хотя у Джайдубара так и не находилось веских причин, чтобы упрекнуть супругу, ревность его была настолько болезненна и слепа, что даже собственная тень Жасмины порой казалась ему достойным соперником.
На это и сделал ставку Шэриак, силясь посеять раздор в королевской семье.
Узнав о том, что Жасмина послала гонца к Конану, он не замедлил сообщить об этом правителю. Причем, не пожалев чести племянницы, сознательно выставил все в ложном свете: якобы между Дэви и киммерийцем была давняя любовная связь. И Шэриак не ошибся, — самолюбие Джайдубара было уязвлено. Все это время, пока во дворце ожидали приезда Конана, правитель, казалось, был настроен самым решительным образом. Однако когда киммериец наконец появился, Джайдубар, найдя его в покоях Дэви, не предпринял ничего против своего мнимого соперника. И что могло остановить его?! Неужели он поверил словам Жасмины?!
Поверил, тому, что этот проклятый варвар с севера поможет отыскать маленькую Насингу?!
Несмотря на всю очевидную подозрительность Джайдубара, его, на самом деле, легко можно было убедить в том, во что он хотел бы верить. В этом и была его слабость! Шэриак ненавидел подлинную силу правителя и брезгливо осмеивал его — не столь уж многочисленные — слабости.
Теперь, после пропажи Насинги и затем визита во дворец Конана, Джайдубар, казалось, не находил себе места. Он отдалился от государственных дел. Почти все время проводил в своих покоях или в саду у пруда, задумчиво глядя на искрящуюся в солнечных лучах водную гладь. Выл печален и необыкновенно молчалив. Изменилась и Дэви. Никого к себе не подпуская, кроме редких рабынь да Танар, своей придворной дамы, она стремилась к уединению. Вдвое — а то и втрое — чаще обычного посещала храм, отчаянно прося у всевидящего Асуры возвратить ей маленькую дочь. И с каждым новым днем отношения между Джайдубаром и Жасминой становились все более прохладными. Такое положение вещей как нельзя более устраивало Шэриака.
Пламя латунного светильника, что стоял на столе подле пергамента, вдруг затревожилось, как обычно бывает, когда открываются двери или окна, и через них в комнату беззвучно врывается ветерок. Но сейчас в покоях принца все было наглухо затворено. Не было и щели, из которой могло сквозить. И все же какое-то неведомое легкое дуновение коснулось пламени, вспугнуло тени на стене! По телу Шэриака пробежала тревожная дрожь. Он догадывался, что за дверь, незримая для простого смертного и, должно быть, ведшая из самой преисподней, отворилась сейчас — здесь, перед ним.
Комнату окутывала какая-то зловещая темная дымка.
И очень скоро взгляд Шэриака не мог уже различить ничего, кроме боязливо трепещущего пламени в латунном светильнике.
А затем пламя принялось расти, но уже без обычного вкрадчивого треска, без волнительной, неутомимой пляски рыжих язычков. Оно просто росло, постепенно делаясь все больше и больше, точно какая-нибудь лужица во время ливня.
Шэриак медленно, нерешительно поднялся с кресла и, не на миг не отводя от огня настороженного опасливого взгляда, попятился. Но сделав не больше пяти шагов, в оцепенении замер…
Достигнув в высоту человеческого роста, пламя начало уверенно принимать очертания женской фигуры. Контуры безупречно красивого стройного тела становились все более четкими. И при этом сам огонь, казалось, застывал, будто превращаясь в красный полупрозрачный камень.
Очень скоро глазам Шэриака предстало нечто вроде изваяния. Но еще какой-то неуловимый миг — и все стало, как и прежде. Дымка рассеялась, будто ее и не было никогда. На столе из слоновой кости стоял латунный светильник, и теперь его рыжее пламя было ровным и безмятежным.
Шэриак все еще неподвижно стоял, неотрывно глядя на огонь. Потом, наконец, выйдя из оцепенения, облегченно вздохнул и неторопливо побрел к своему креслу. И еще не успел сесть, когда вдруг услышал за своей спиной женский смех, негромкий, но вместе с тем как будто леденящий кровь.
Шэриак судорожно обернулся. И его глаза тотчас же встретились с огромными темно-зелеными глазами женщины, что сидела на небольшом диване у стены. Шэриак узнал ее. Ту, при одном только воспоминании о которой, его неизменно пробирало дрожь. Это была Серидэя, косальская ведьма. Прекрасное, с белоснежной кожей и тонкими чертами, лицо нежданной гости было непроницаемо.
Рука Шэриака вцепилась в спинку кресла. Концы дрожащих от волнения губ чуть было приподнялись, изображая улыбку, но тут же безвольно опустились.
— Что же ты так не радушно встречаешь гостей?! — со злорадной насмешкой в голосе произнесла Серидэя. — Может, напугала тебя чем?!
Лицо Шэриака исказила страдальческая гримаса. Из горла вырвался сухой прерывистый кашель.
— Напугала?! — процедил сквозь зубы он. — Не можешь обойтись без этих своих… — Шэриак не договорил, а только описал рукой какой-то неопределенный жест. — Без всяких своих колдовских штучек?!
Серидэя снова рассмеялась.
— А раньше, помнится, тебе нравились эти мои… — в ее темно-зеленых глазах мелькнуло нечто злое, недовольное и вместе с тем лукавое, — «колдовские штучки».
Шэриак пробормотал что-то невнятное.
— Что ж! — с нарочито ленивой небрежностью протянула она. — Теперь уж и я нахожу в тебе гораздо меньше достоинств, чем прежде. Ты изменился. — Она пронзила его ледяным взглядом. — Постарел. Поглупел. — Ядовитая презрительная усмешка обнажила ее белые зубы. — А так?! Кем был, тем и остался! Признаться, мне даже жаль тебя. Всём строишь козни. А сам вздрагиваешь от каждого шороха. Трусливый злодей!
Шэриак прищурил глаза и глядел на Серидэю с испытующим недоверием.
— Да и тебя саму трудно назвать воплощением добродетели, — осторожно, хотя и не без злобы произнес он.
— Но и трусливой назвать меня не так-то просто, — с достоинством ответила она. — Не в пример тебе!
Шэриак сгорбился, опустил голову и что-то промычал.
Потом, спустя всего несколько мгновений, решительно расправил плечи, взглянул на Серидэю и более уверенным тоном произнес:
— Зачем ты явилась сюда?! Что тебе от меня снова понадобилось?!
— Снова?! — с гневной насмешкой повторила Серидэя. — Разве наши отношения не в равной степени были выгодны нам обоим?! Разве не ты так часто звал меня на помощь?! А маленькая принцесса?! Кто избавил тебя от наследницы на желанный престол?!
— Тише! — взвизгнул Шэриак, с поразительной для своего немолодого уже возраста и знатного титула прыткостью подскочив к Серидэе. — Прошу тебя, тише! — его голос дрожал. — Кто-нибудь может услышать тебя.
— Думаешь, все такие же, как и ты?! Подслушивают разговоры, стоя под чужими дверьми?!
— Я никогда не…
— Ах, да! — Серидэя не позволила ему договорить. — Ты не имеешь привычки стоять под дверями. У тебя более изощренные методы.
— Замолчи, проклятая ведьма! — на последнем слове голос Шэриака сорвался на крик.
Принц нахмурился, потемнел лицом и, снова опустив голову, побрел к стоявшему у стола креслу. Затем нерешительным движением развернул кресло к Серидэе и, дрожащими руками опираясь на высокие подлокотники, сел.
— Ну, говори, зачем пришла? — угрюмо произнес он.
Серидэя улыбнулась. Легко, совсем по-девичьи, поднялась с дивана. Прошлась по комнате… Или, вернее, не прошлась, а каким-то удивительным, недоступным простому смертному способом оказывалась то в одном, то в другом месте.
Шэриак наблюдал за передвижениями своей гостьи с некоторой — в общем-то справедливой — опаской.
Он старался не упускать ее из виду. Однако далеко не каждый раз, когда Серидэя, словно растворяясь в воздухе, исчезала где-то в одном месте, взгляд Шэриака тут же находил ее в другом.
— Осторожнее! Свернешь шею! — говорила ему она. И заливалась безудержным переливчатым смехом.
Шэриак трясся от злости. Водил головой из стороны в сторону. Озирался назад. Напряженно всматривался в дальние углы, где тени, сгущаясь, не позволяли разглядеть ничего. И все слышал неугомонный издевательский смех ведьмы. Вот — Серидэя появилась здесь, у самого носа Шэриака.
Но принц не успел и глазом моргнуть, как тонкий силуэт его гостьи вдруг возник у самой дальней стены. Еще мгновение — и Шэриак судорожно вздрогнул, почувствовав на своем плече руку Серидэи.
Ведьма склонилась над ним, и ее дыхание, жаркое, как сам огонь, казалось, прожгло его насквозь. Копна длинных красно-черных волос Серидэи, словно шелковая занавесь, опустилась ему на лицо, закрыв собой свет, ласково щекоча кожу.
Сердце в груди принца колотилось с волнением, радостным и вместе с тем тревожным. Шэриак приподнял голову, и его губы потянулись к губам Серидэи. Но… внезапно он с изумлением, стыдом и горькой мучительной самоиронией обнаружил, что отброшенный на пол, опираясь на локти, полулежит не меньше, чем шагах в пятнадцати от своего кресла.
Смех Серидэи теперь стал еще более громким, злорадным и невыносимо раздражающим. Она приблизилась к Шэриаку, остановилась и смотрела на него сверху вниз с холодным высокомерием во взгляде. Принц попытался было встать на ноги, но внезапно все его суставы пронзила острая боль. И, не сдержав стон, он опять безвольно рухнул на пол. Огромные темно-зеленые глаза Серидэи сверкнули злым торжеством. Она уже не смеялась, однако уголки ее губ все еще были приподняты.
— Как же ты смешон! — жестко сказала она. — Мечтаешь о престоле, когда тебе самое место на торговой площади развлекать прохожих зевак!
— Ненавижу тебя! — прошипел Шэриак, предпринимая еще одну неудачную попытку встать на ноги. Он руками оперся об пол. Приподнял голову. И, встретив обжигающий взгляд Серидэи, в тот же миг почувствовал, как по его телу прошла быстрая судорога.
— На какое-то время — считанные мгновения, которые, однако же, показались Шэриаку лениво проползшей вечностью, — его глаза застилала густая пелена.
Постепенно, будто нехотя, она рассасывалась, и принц все отчетливее различал перед собой образ ненавистной ему Серидэи. Когда же, наконец, зрение совсем возвратилось к нему, он нашел женщину уже стоявшей у стола из слоновой кости. Она склонилась над пергаментом и с застывшей на губах улыбкой читала то, что было написано на нем.
— Письмо в Аграпур, к верховному жрецу Эрлика, — не очень громко протянула она. — Интересно, — ее насмешливый взгляд метнулся в сторону Шэриака, — многим ли в Вендии известно о связи, существующей между тобой и жречеством Эрлика?!
Из глотки Шэриака вырвались какие-то нечленораздельные звуки.
— Поднимайся же! — весело сказала Серидэя. — Не пристало благородному принцу валяться на полу. Ну?! Что же ты?!
Шэриак смотрел на нее горящими злобной ненавистью глазами. Он хотел подняться на ноги, но опасался снова оказаться пораженным чудовищной болью, что уже дважды сокрушала его нерешительные попытки. Однако в этот раз принцу все же удалось встать. И, чуть прихрамывая на правую ногу, — он ушиб ее при падении, — Шэриак направился к стоявшему у стен дивану (нарочно подальше от Серидэи). Сел на него. И все тем же не отличающимся дружелюбием взглядом уставился на свою непрошеную гостью.
— Скажешь же ты, наконец, зачем явилась сюда?! — сквозь зубы процедил он.
Серидэя встряхнула копной роскошных красно-черных волос. И опустилась на кресло, причем сделала это столь грациозно и величественно, что ей наверняка могла бы позавидовать любая особа королевской крови. Глядя на ее движения, Шэриак, казалось, задыхался от переполнившей его злости.
— Послушай, — примирительным тоном начала Серидэя, — Как бы там ни было, но мы с тобой должны оставаться союзниками.
Шэриак буркнул себе под нос что-то невнятное.
— Согласись, мы можем оказаться очень полезными друг другу, — продолжала она, ее голос звучал негромко и вкрадчиво. — Мне известно, куда направятся Конан и Зулгайен, когда покинут йелайского отшельника.
Принц не проронил ни слова. Однако в его темных глазах вспыхнул алчный огонек. Длинные костлявые пальцы на руках начали нервно двигаться, словно лапы у паука.
— Их путь будет лежать к храму Тарима, тому, в котором был воспитан Зулгайен.
— К храму Тарима?! — изумленно воскликнул Шэриак. Из его горла вырвался ехидный смешок. — К храму Тарима. Да ты с ума сошла! Как же найти этот проклятый храм?! Ведь каждому известно, жрецы Тарима умело скрывают от посторонних глаз свои святилища.
Серидэя, соглашаясь, кивнула головой.
— Принеси мне карту Турана, — ровным голосом сказала она.
Шэриак, бормоча что-то неразборчивое, поднялся с дивана. Прошел к небольшой тумбе, выделанной, равно как и стол, из слоновой кости. Привычным движением открыл резную дверцу. И некоторое время торопливо перебирал что-то внутри. Затем, достав оттуда пергаментный свиток, тяжелой поступью направился к Серидэе.
— Вот здесь, в самом сердце Туманных гор, всего в двух лигах на север от озера Чайтал укрыт храм Тарима, — через несколько мгновений после того, как Шэриак расправил перед ней пергамент, говорила ведьма, напряженно всматриваясь в четкие контуры карты.
— Откуда ты… — Шэриак не договорил. Он хотел было с недоверчивой усмешкой спросить Серидэю, каким образом ей стало известно местонахождение храма Тарима, но, вовремя вспомнив, с кем имеет дело, и обнаружив нелепость этого вопроса, решил не спешить открыто выражать свое сомнение.
— Сообщи об этом верховному жрецу Эрлика! — повелительным тоном сказала Серидэя. — Не медли! Конан и Зулгайен не намерены ждать, — с легким смешком добавила она.
— Ты следишь за ними?! — тихим сдавленным голосом спросил Шэриак. — Значит, они внушают тебе опасение. Почему же ты сама не покончишь с ними?!
Серидэя вздрогнула, будто слова принца чем-то напугали ее.
Она широко раскрыла глаза. И в них, обычно столь непроницаемых, теперь Шэриак увидел нечто… тревогу или даже непреодолимый страх — он и сам не разобрал.
— Не могу, — задумчиво прошептала она. — Я стала совсем слаба.
Шэриак окинул ее торжествующим взглядом.
— Так вот, зачем тебе понадобилась Насинга, — с нескрываемым злорадством сказал он. — Твоя сила иссякла, и теперь верховной хранительницей огня Дианирина должны будут избрать другую…
— Этому не бывать! — твердым голосом произнесла Серидэя. — Никто, кроме меня не будет верховной хранительницей! — Ее глаза холодно блеснули.
— Надеешься забрать силу Насинги? — осторожно спросил Шэриак. — Высосать, как вампир высасывает кровь.
Серидэя ничего не ответила. Лишь едва заметная улыбка коснулась ее прекрасных алых губ. Затем ведьма с прежней девичьей легкостью поднялась с кресла.
Плавной, грациозной поступью она обогнула стол и, задержав взгляд на пламени латунного светильника, остановилась.
— Я, и только я всегда буду называться верховной хранительницей Дианирина! — тихо, почти шепотом, сказала она, обращаясь не столько к Шэриаку, сколько к себе самой. — Никто и ничто не помешает мне!
Несколько мгновений Серидэя стоял неподвижно, по-прежнему всматриваясь в пламя светильника. Затем, будто очнувшись от какого-то магического сна, подняла голову и несколько рассеянно взглянула на стоявшего рядом Шэриака.
— Поторопись с письмом в Аграпур! — произнесла она.
И в тот же миг, — Шэриак не успел и глазом моргнуть, — комнату снова окутала густая темная дымка. А когда она вскоре рассосалась, Серидэи уже не было.
Шэриак осмотрелся по сторонам и, со вздохом облегчения убедившись, что уже и в самом деле остался один, снова опустился в свое кресло.
Дрожащей от волнения рукой подвинул к себе пергамент с недописанным им письмом. В другой — сжал золоченное перо, окунул его в стоявшую здесь же, на столе чернильницу. И потом, торопливо водя им по желтоватому полю пергамента, принялся дописывать свое послание к верховному жрецу Эрлика.
В этом послании Шэриак подробно, хотя и без некоторых известных ему подробностей, сообщал, где и когда можно будет настичь туранского полководца Зулгайена и пресловутого киммерийца Конана.
Закончив, наконец, с письмом, он встал из-за стола и, приблизившись к стене, решительным движением ударил в висевший на ней медный гонг. Скоро дверь бесшумно отворилась, и в сводчатом проеме возник невысокий коренастый мужчина-раб. Учтиво поклонившись, он семенящей поступью прошел через порог и в ожидании повелений своего господина замер.
— Отыщи гонца Земара и приведи его ко мне, — сухо сказал Шэриак. — Ну?! Ступай же! Не медли!
Глаза раба суетливо забегали, будто он никак не мог сообразить, что же от него требовалось.
Затем с какой-то пугливой рассеянностью во взгляде и в движениях он развернулся и вышел вон.
Через несколько мгновений раздался негромкий стук в дверь.
— Скоро же он справился, — пробормотал себе под нос Шэриак. А затем, уже повысив голос, сказал: — Входи, Земар!
Однако ни Земар, ни кто-либо другой не почему-то вовсе не спешил переступать порог комнаты.
Шэриак повторил разрешение войти. И снова никто не предстал перед его глазами. Стук повторился, тихий, деликатный.
Не выдержав, принц подошел к двери и сам открыл ее, надо сказать, не забыв при этом хорошенько выругаться.
Но каково было его удивление, когда он увидел перед собой… Серидэю. Шэриак даже отскочил от двери.
— Ну что же ты так испугался?! — насмешливо спросила ведьма. — Весь пожух, побледнел.
— Зачем… ты снова… явилась? — обрывающимся от волнения голосом пробормотал он.
— Просто я подумала, что сама намного быстрее всяких гонцов доставлю твое послание в Аграпур, — сказала она, — Ну?! Давай же мне его! — и, заметив растерянность принца, добавила; — Доверься мне! Что я могу сделать с твоим письмом, кроме того как передать его в руки верховного жреца Эрлика?! Не забывай, мы ведь с тобой союзники!
Шэриак дрожащей рукой протянул ей свернутый и запечатанный пергамент. Серидэя взяла его и, даже не попрощавшись (она вообще не имела такой привычки), исчезла — как обычно, растворившись в воздухе.