Конан и Зулгайен вышли через высокую металлическую дверь и направились вдоль по узкому тоннелю, тому же самому, по которому двигались (правда, в обратном направлении) и накануне. Но, если вчера им приходилось искать путь почти в кромешной тьме, сегодня каменные своды пещеры смело обволакивал свет горевшего факела, который держал стоявший у открытой настежь двери служитель Тарима. И, наверное, оттого все здесь теперь казалось куда более приветливым.

Чем дальше спутники продвигались по тоннелю, тем тусклее становился для них мерцавший свет факела, и вместо него в пещеру проникали лучи восходящего солнца.

— Я, признаться, несколько удивлен, что Ториот не вышел попрощаться с нами, — говорил, обращаясь к киммерийцу, Зулгайен. — Вчера мне показалось, он был расположен к нам.

— Ты о том жреце, что вызвался проводить нас к Гердану? — небрежно спросил Конан. Зулгайен утвердительно кивнул головой.

— Ха! — из горла киммерийца вырвался ироничный смешок. — Этот бедолага и в самом деле не успел ни с кем попрощаться!

— О чем это ты?! — насторожился Зулгайен. И, только взглянул на своего спутника, как безо всякого труда прочитал в его насмешливых глазах ответ. — Ты убил его?!

— Зулгайен, дружище, — с грубоватой непосредственностью протянул Конан, — ты поразительно догадлив!

— Но… зачем?! — туранец глядел на своего спутника широко раскрытыми глазами. — Что побудило тебя… убить его?

— О, Кром! — взревел киммериец. — Что меня побудило?! — он громко расхохотался. — Не думал, что полководцы Ездигерда столь щепетильны! Что ж! Успокою тебя. Этот твой жрец подслушивал наш разговор с Герданом, притаившись за дверью. И будь я проклят, если делал он это не только из простого любопытства! — гневно заключил он.

— Но ты не можешь быть уверенным в этом, — возразил ему Зулгайен.

— Я видел, как горели его глаза, алчно и вместе с тем трусливо. Поверь мне, это были глаза предателя.

— Не хочешь ли ты сказать, что Ториот и был тем самым человеком, который открыл Серидэе тайну… — туранец не договорил.

— Возможно, — с некоторым пренебрежением ответил Конан.

— Возможно?! — от удивления чуть приподняв брови, повторил Зулгайен. — Так значит, ты все же не уверен?!

— Видишь ли, — улыбаясь, объяснял Конан, — Я киммериец, варвар, — последние слова он произнес с подчеркнутой усмешкой, — и оттого склонен иной раз больше полагаться на свое чутье, нежели на что-либо другое — пусть даже неоспоримое. К тому же, жизнь научила меня быстро принимать решения. Откуда мне было знать, что могло прийти на ум Ториоту?! Хм! И вот, дабы предупредить возможные неприятности я… вынужден был убить его. Всего-то — пройти по его горлу клинком своего кинжала, — не без некоторого самодовольства добавил он. И как бы невзначай чуть откинул плащ и коснулся кожаных ножен, в которых покоился подаренный ему Дэви Жасминой кинжал с обоюдоострым булатным клинком и украшенной самоцветами рукоятью. — Сказать по чести, так Ториоту даже посчастливилось: он был убит отменным кинжалом, которого касалась рука самой вендийской Дэви! — Конан снова прикоснулся к ножнам.

— И все же… — нерешительно произнес Зулгайен, — не понимаю…

— Ты же воин, а не женщина из гарема! — с гневной насмешкой в голосе воскликнул киммериец.

— Да, воин, — отвечал туранец. — И тысячи раз убивал на поле боя… мужей вооруженных.

— Но не в святилищах, где был радушно встречен! Не безоружного жреца, все несчастье которого лишь в любопытстве! К тому же… — на лице Зулгайена застыла страдальческая мина, — не забывай, я вырос среди жрецов Тарима.

Конан понимающе улыбнулся, но ничего не ответил.

— Куда же ты спрятал мертвое тело этого бедняги? — тихо спросил полководец. — Похоже, остальные жрецы еще не обратили внимание на исчезновение Ториота.

— Ты прав, — согласился киммериец. — Все сейчас слишком взволнованы смертью Гердана. Но я обещаю тебе, они обнаружат своего единоверца мертвым гораздо раньше, чем хватятся его, — из горла Конана вырвался сдержанный негромкий смешок. — Я спрятал тело Ториота под кроватью Гердана.

— О, Небо! — почти простонал Зулгайен. — Это… это же… — не договорив, он тяжко вздохнул.

Дальше спутники шли молча. Они вышли из пещеры. И уже было спускались со скалы по крутой узенькой тропинке, когда… Конан почувствовал на себе чей-то неотступный и как будто вовсе не дружелюбный взгляд. Он насторожился, однако внешне, ничем не выдавал своего замешательства. Спутники сошли со скальной тропинки и ступали по пологому склону. А киммерийца так и не покидало чувство, будто кто-то украдкой наблюдал за ними, напротив, теперь оно переросло в настоящую уверенность. Мужчины позвали оставленных накануне у подножия скалы коней. Но — и это был уже совсем дурной признак — на их зов никто не примчался. Однако откуда-то послышалось взволнованное лошадиное ржанье, которое затем властно прервал резкий удар хлыста.

Не говоря друг другу ни слова, лишь инстинктивно потянувшись к оружию, спутники осмотрелись вокруг, внимательно и вместе с тем осторожно. Затем, не обнаружив ничего, что могло привлечь к себе их взгляд, переглянулись меж собой.

— Какие-нибудь местные разбойники, — тихо предположил Зулгайен. — Надумали поживиться за наш счет.

— Сомневаюсь в этом, — уверенно возразил ему Конан. — За нами следят с того самого мгновения, как мы вышли из пещеры. Разбойникам при желании ничего бы не стоило поразить нас стрелами и затем уже, не встретив никакого сопротивления… Ха! — он не удержался от смешка, — Обобрать. Но, нет! Те, кто следят за нами, не поступили так. Видит Кром, они охотятся за нами не ради мелкой наживы. Им нужен кто-то из нас… или же и тот, и другой. Однако что-то они не торопятся, — задумчиво и вместе с тем как будто с некоторой досадой произнес Конан. — Наверняка, это люди твоего Ездигерда.

— Скорее, слуги Эрлика, — возразил Зулгайен, — Хотя… подстерегать нас здесь… Ни Ездигерду, ни жрецам Эрлика не должно быть известно о местонахождении храма Тарима.

— В ответ Конан лишь усмехнулся.

И тут спутники увидели, что из-за скал выехали двое вооруженных всадников.

Они направлялись в сторону Конана и Зулгайена.

— Сомнений нет, это гвардейцы из войска Эрлика, — заключил туранец, как только смог разглядеть одеяния приближавшихся всадников, в плотных панцирях из широких, тесно слаженных пластин, массивных шлемах и длинных светло-серых плащах, в самом центре которых было изображение пламени — символа огненного божества.

Глядя на такие доспехи можно вообразить, что попал на поле боя, — иронично заметил Конан.

— Уверен, совсем скоро место это станет таковым, — небрежно ответил Зулгайен.

В нескольких шагах всадники остановились. И один из них, тот, что казался покрупнее, громко и не без насмешливой фамильярности в голосе произнес:

— Неужели я имею честь видеть перед собой доблестного полководца Зулгайена! Что ж, приветствую тебя! — из-за опущенного забрала голос говорившего звучал глухо.

Зулгайен ничего не сказал в ответ, лишь презрительно сузил глаза.

— Приветствую и тебя Конан! — продолжал всадник, и киммериец почувствовал на себе его взгляд. — Нам с тобой уже приходилось встречаться.

— Я не привык здороваться с теми, чьи лица скрыты от меня за сетками шлемов, — громко ответил ему Конан

— Да ты, я вижу, гордец! — с ядовитой насмешкой произнес всадник.

— А ты, наверняка, труслив, как заяц, если в такую жару вырядился во всю эту… груду металла! — киммериец усмехнулся. — Постыдись! Ты скорее сопреешь, чем будешь убит рукой какого-нибудь встречного храбреца.

— Что? Не себя ли ты называешь тем храбрецом?!

— О! Не в моих правилах марать руки об трусов, — решительно ответил Конан. — Хотя… — из его горла снова вырвался ироничный смешок, — ради удовольствия иметь дело с тобой, я готов отступить от своих привычек. Но не больше, чем на минуту, — добавил он, — ибо нисколько не сомневаюсь, что прикончу тебя именно в этот срок.

— Ты слишком дерзок, киммериец, — бесстрастно протянул. — Однако мне придется разочаровать тебя. Я не намерен сражаться с тобой. По крайней мере, прямо сейчас, — с многозначительной усмешкой добавил он. — Меня привели сюда другие дела, — он замолк. Выждал несколько мгновений. И затем с пафосом продолжал: — Итак! Именем правителя Турана требую, чтобы ты, Зулгайен, и ты, Конан, немедленно последовали со мной во Аграпур! Если же вы откажетесь подчиниться приказу Ездигерда, я буду вынужден применить силу.

— Напугал, — шутливо пробормотал Конан, так, что его мог услышать только стоявший рядом Зулгайен. А затем, уже значительно повысив голос, ответил: — Но мы, в самом деле, не согласны подчиняться этому приказу!

Всадник переглянулся со своим доселе сохранявшем молчание спутником. Возможно, они даже переговорили о чем-то. И тогда тот, не успевший еще проявить себя всадник издал громкий продолжительный клич. Тотчас же из-за скалы показались еще несколько ехавших верхом гвардейцев — всего шесть человек. Они были вооружены, однако в отличие от своих предшественников, на них не было таких тяжелых доспехов.

— Видит Кром, — проговорил киммериец, — вот это уже настоящее дело, а не пустая болтовня!

В одной руке Конан крепко сжал меч, в другой — подаренный Дэви Жасминой кинжал.

И только один из пяти всадников приблизился к нему, как пущенный беспощадной стрелой кинжал киммерийца, пройдя сквозь небольшую щель в доспехе, вонзился ему в грудь.

Гвардеец вскрикнул, из открытого рта тут же вырвалась наружу и торопливой алой змейкой поползла вниз струйка крови.

Не теряя времени, Конан столкнул поверженного противника с коня и сам запрыгнул в седло. К этому моменту подоспел еще один гвардеец. Однако и он был убит немедленно, первым же ударом булатного меча киммерийца.

Краем глаза Конан видел, как рядом — всего в двух шагах от него самого — сражался Зулгайен.

Полученная в башне Желтой звезды рана сейчас, после того как йелайский отшельник, призвав к помощи свои магические силы, врачевал ее, видимо, уже не тревожила полководца. Его боевая техника заметно отличалась от техники киммерийца. Плавны и изящны были его движения, и между тем, удивительно точны. Уже успев предать смерти одного из своих противников, Зулгайен сражался с другим.

Конана в это время атаковали сразу двое. Между ними завязалась отчаянная битва. Сквозь лязг металла слышались прерывистое дыхание и частенько вырывавшиеся ругательства.

Мечи гвардейцев то поочередно, а то и разом порывались в сторону Конана. Но киммерийцу с поразительной ловкостью удавалось отбиваться от их нападений, хотя почему-то сам он пока никак не мог наконец одолеть врагов.

Меч в его руках легко взметался, словно несся на неразличимых человеческому взгляду крыльях, но, опускаясь, чтобы ударить по желаемой цели, каждый раз лишь с издевательским свистом разрезал воздух.

Эти два гвардейца оказались на редкость умелыми, правда, большей частью — в проворном увиливании от обрушивавшихся на них ударов клинка! Скоро на подмогу Конану пришел уже разделавшийся со своим вторым противником Зулгайен. И теперь силы обеих сторон стали равными; двое на двое. Еще громче лязгали булатные клинки, ярче разгорались глаза противников, жарче вскипала в жилах кровь. Вот Конану удалось-таки нанести одному из гвардейцев удар в предплечье. Тот чуть было не выронил меч, но вовремя успел схватить его левой рукой, владел которой, надо признать, далеко не так хорошо, как правой. К тому же, по искривившей, рот страдальческой гримасе не стоило большого труда догадаться, что отчетливо давала о себе знать и боль от полученного только что ранения. Несмотря ни на что, этот гвардеец все еще старался достойно удержаться в бою. Хотя, конечно, теперь значительный перевес был на стороне киммерийца.

Безмолвно наблюдавшие за всем происходившим всадники в громоздких доспехах, казалось, стали волноваться — и было отчего! Даже конь под одним из них, как будто почувствовав настроение хозяина и сопереживая вместе с ним, нервно переступал с ноги на ногу.

А через какое-то время и эти двое, доселе только внимательно следившие за ходом битвы, наверное, усмотрев возможность скорого поражения, направились в сторону сражавшихся. И снова силы были неравными.

Против Конана теперь боролись двое: уже раненный им гвардеец и только что вступивший в бой всадник в панцире и шлеме с забралом, тот самый, с которым незадолго до этого у киммерийца состоялась не очень дружелюбная беседа. Тяжелые доспехи нисколько не сковывали движений второго противника. Он дрался легко, будто играючи, но если бы его соперник хоть на мгновение потерял бдительность, эта «игра с мечом» стоила бы тому жизни. А боевые приемы незнакомца были поразительно схожи с приемами Зулгайена. Это, признаться, даже настораживало Конана.

Раненый гвардеец сражался с еще большим остервенением, чем прежде. То ли неожиданная помощь всадника в сером, украшенном изображенным символом Эрлика плаще (скорее всего, командира этого отряда) разгорячила ему кровь, то ли боль от ранения стала совсем невыносимой, и неистовством своих атак он надеялся притупить ее…

Скрещивались мечи. И от громыхавшего лязганья металла звенело в ушах. Уже не одна рана алела на теле Конана. Лицо и шея его блестели от пота. Даже волосы были мокры, как если бы киммериец окунул голову в реку. В горле же, напротив, так пересохло, что, казалось, изо рта вот-вот начнут валить клубы дыма.

А битва все продолжалась. Наконец Конану удалось предать смерти раненого гвардейца. Он заколол его, причем сделал это мечом другого своего противника.

Когда всадник с опущенным забралом очередной раз взмахнул мечом, киммериец ловко уклонился от нападения, между тем (неожиданно для всех) изловчившись ответным ударом резко повернуть вражеский клинок в сторону второго гвардейца. Острие безжалостно вонзилось тому в горло. Гвардеец издал короткий негромкий хрип. Содрогнулся в предсмертной конвульсии и… безвольно поник.

Воспользовавшись некоторым замешательством другого (теперь уже единственного) своего противника, Конан попытался нанести ему неожиданный удар.

Он метил в одну из щелей в металлическом панцире. Однако всадник в сером плаще успел-таки заметить нападение киммерийца. Мечи скрестились.

И снова была битва, отчаянная и неистовая. О, как не прав был Конан, когда обвинял гвардейца в доспехах в трусости, самонадеянно грозясь расправиться с ним всего за минуту! Этот противник стоил трех!

В небе кружила огромная черная птица. Она то опускалась совсем низко над землей, то снова взмывала вверх и при этом внимательно наблюдала за развернувшейся битвой. Приметив описывавшую в небе круг за кругом черную, с длинными остроконечными крыльями птицу, Конан усмотрел в ее появлении недоброе предзнаменование.

Зулгайен к тому времени тоже успел повергнуть одного из своих противников и теперь решительно атаковал другого.

А птица все кружила и кружила над ними. Словно дух зла, взирала она сверху. И устрашающим рисунком выделялись на светлой лазури утреннего неба контуры ее черных расправленных крыльев.

Все — и Конан, и Зулгайен, и их противники — уже едва дышали. Силы предательски оставляли мужей. А побоище все длилось. Клинки вызывающе сверкали в солнечных лучах так, что слепило глаза. Гремели, сталкиваясь друг с другом. Недовольно ржали кони словно прося всадников о передышке.

И тут — острие вражеского меча коснулось груди Конана. Отыскав щель между пластин его доспеха, оно было направлено в самое сердце. Однако это продолжалось всего одно мгновение. Киммериец не успел еще сообразить, что к чему, почувствовать совсем близкое дыхание смерти, когда вдруг… два огромных черных, как сажа, крыла, обрушившись сверху, закрыли ему солнечный свет. Это был косальский гриф!

Оглушительно галдя, птица налетела на всадника в сером плаще и клюнула его в правую руку, в тыльную сторону ладони. Тот невольно вскрикнул. На миг ослабил хватку пальцев. И… выпустил рукоять меча. Оружие с грохотом упало наземь. Всадник, как будто пасуя, отпрянул. А птица, расправив остроконечные крылья и издав что-то вроде ликующего возгласа, стремительно набросилась на него. Отбиваясь от неугомонных нападений грифа, всадник упал с седла. Все его доспехи при этом загромыхали так, что перебили собой вырвавшиеся из глотки упавшего стенания и проклятия.

Птица же атаковала еще с большим неистовством. Ее длинный крючкообразный клюв проникал в любую мало-мальскую щель на его металлическом панцире. Уже не находивший в себе сил даже на то, чтобы подняться на ноги (видимо, падение, оказалось неудачным) гвардеец извивался змеей. Стонал, кряхтел, орал, сыпал проклятиями и тут же взывал к Эрлику. И чем дальше, тем все тише становился его голос, бессвязнее — речь. Несчастного покидал рассудок, а вместе с ним и жизнь.

На некоторое время Конан остолбенел, глядя на ужасное зрелище перед собой. Как ни старался, он не мог понять смысла происходившего. Еще недавно в кружившей над головой черной твари Конан безо всяких сомнений видел только врага, алчного и коварного.

Но теперь, когда птица спасла киммерийца от верной гибели, заклевала до смерти его врага, что мог он думать?!

Конан поспешил на помощь к Зулгайену. Они атаковали оставшегося гвардейца вдвоем и очень скоро тот был повержен. Когда же киммериец снял с мертвого громоздкий шлем, Зулгайен торопливо отвел взгляд в сторону. Во время жестокой отчаянной битвы туранец не имел возможности видеть лицо своего противника, а теперь — просто не хотел. Может быть, даже боялся… боялся того, что лицо убитого окажется знакомым ему.

И все же, когда шлем уже был снят, Зулгайен не смог таки удержаться, чтобы не взглянуть на поверженного гвардейца.

— Ты что, знал его? — полюбопытствовал Конан.

— Нет, — нерешительно ответил ему Зулгайен. А затем, помолчав в задумчивости, не без вздоха облегчения добавил: — Никогда прежде не встречал этого человека.

Другой гвардеец, тот самый, которого заклевал гриф, неподвижно лежал на земле. Птицы уже не было рядом с ним. Она парила в небе. И в ее свободном полете теперь угадывалось безудержное ликование. Птица взмахнула крыльями, точно приветствовала с удивлением глядевших на нее Конана и Зулгайена.

— Видел, как она атаковала этого разряженного в доспехи гвардейца?! — спросил Конан, и в его тоне слышалось смешение искреннего изумления и восторга.

Зулгайен молча кивнул головой.

— Ну?! Что ты об этом думаешь? — продолжал киммериец. Он, конечно же, обращался к своему спутнику, но между тем, задрав голову, напряженно всматривался в небесную даль, туда, где все еще вырисовывались очертания свободно парившего грифа.

— Не знаю, что и подумать, — тихо, словно опасаясь, что кто-то может подслушать их разговор, ответил Зулгайен.

— Какая-то нелепость! — горячо недоумевал Конан. — Эта косальская тварь спасла мне жизнь. Ну, не наваждение ли?!

Зулгайен только пожал плечами. Он молчал. А потом его взгляд — как будто случайно — упал на заклеванного птицей гвардейца. Туранец даже вздрогнул.

— О, Тарим! — взволнованно пробормотал он.

Нерешительно подошел к мертвому, склонился над ним. Лицо того было сплошь исклевано алчной тварью, Сочившаяся из ран кровь стекала на траву, окрашивая ее в грязно-бурый цвет. Пропитывала землю. А вокруг неугомонно, омерзительно пищала слетевшаяся на запах крови мошкара. Зулгайен внимательно вглядывался в обезображенное лицо убитого. Полуоткрытый, с запекшимися губами рот гвардейца навечно застыл в мученической гримасе. Остекленевшие глаза, казалось, все еще молили о пощаде, как и в предсмертный миг. И повсюду зияли глубокие раны.

Зулгайен все смотрел на лицо мертвого, словно не находил в себе сил отвести взгляд.

— Он был тебе знаком? — осторожно спросил Конан.

Услышав голос своего спутника, туранец нервно передернул плечами. И, не отрывая глаз от лежащего на земле гвардейца, тихо ответил:

— Да, он был мне знаком… близко знаком, — с горечью добавил он.

— Но ты можешь и ошибаться, — не повысив голос ни на йоту, неуверенно возразил ему киммериец. — Лицо этого несчастного так изуродовано, что угадать былые черты почти невозможно.

— Пусть черты его обезображены до неузнаваемости, — решительно отвечал туранец. — Но не глаза!.. Эти глаза я узнал бы из тысячи. Они так похожи на… — он не договорил, только мучительно сглотнул.

— Этот человек — твой брат? — спросил Ко-нан.

Зулгайен снова вздрогнул, будто его вдруг обдало леденящим холодом. Медленно повернулся к киммерийцу и какое-то время молча глядел на него.

— Да, — наконец, ответил туранец. Голос его звучал тихо и сдавленно. — Это мой единокровный брат Рустэб. Откуда же ты узнал о нашем родстве?! — не удержался он.

Конан улыбнулся.

— Просто обратил внимание на поразительное сходство его боевых приемов с твоими.

— Вот оно что, — пробормотал Зулгайен. Теперь он глядел куда-то вдаль. — Между мной и Рустэбом, на самом деле, отыскалось бы не слишком много схожего, — задумчиво говорил он. — Мы не были близки. С самого детства нас что-то разделяло.

— Может быть, соперничество? — спросил Конан.

— Да… соперничество, — согласился туранец. — Наверное, потому Рустэб и пошел на службу к жречеству Эрлика, — Зулгайен вздохнул. — Стал не только одним из лучших гвардейцев верховного жреца, но и его наперсником

— Меня удивляет, что твой брат не поклоняется Тариму, — сказал Конан.

— Рустэб не признавал ни Тарима, ни Эрлика, — отвечал полководец. — Только золото и власть… Мы с ним избегали встреч. Виделись лишь иногда, да и то не решались приблизиться друг к другу… Подумать только, — с отчаянной досадой воскликнул он, — ведь сегодня я не смог даже узнать его голос!

— Ну, и что бы ты сделал, если бы и узнал?! — усмехнувшись, спросил Конан. — Позволил бы отправить себя во Аграпур к верховному жрецу Эрлика?! Очень сомневаюсь в том, что там тебя ждал бы радушный прием! Поменял бы вендийский плен на туранский, а, может быть, даже на смерть, — с торжественностью в голосе заключил киммериец.

— Ты прав задумчиво произнёс Зулгайен. — Верховный жрец Эрлика не пощадил бы меня. Да и сам Рустэб навряд ли бы вспомнил о том, что я его брат.

Он снова наклонился над мертвым. Аккуратно, как будто даже бережно снял с него плащ. И, снова тяжело вздохнув, покрыл им тело брата. Затем выпрямился и какое-то время просто неподвижно стоял, устремив взгляд перед собой. Наконец отступил на два шага, нерешительно повернулся к Конану и сказал:

— Я должен вернуться в храм, предупредить о возможной опасности. Ведь если гвардейцы Эрлика подстерегали нас здесь, значит в Аграпуре каким-то образом стало известно, где укрыт храм Тарима. Заодно попрошу жрецов погрести Рустэба, — его губы снова напряглись в страдальческой мине. — Ну и… остальных тоже, — он брезгливо осмотрелся вокруг. — Думаю тебе не стоит идти со мной.

Конан, соглашаясь, кивнул.

— Я останусь здесь, — сказал он. — Поищу наших коней. А об этих, — киммериец бросил взгляд в сторону бродивших неподалеку рысаков поверженных гвардейцев, — пусть позаботятся жрецы Тарима. Возвращайся поскорее! — сказал он вслед уже направлявшемуся к скале Зулгайену.

Проводив туранца взглядом, Конан обернулся, будто что-то безмолвно позвало его, и он не смог устоять перед этим таинственным зовом.

Однако там, сзади, не оказалось ничего, что смогло бы привлечь к себе его внимание. Разве что только восемь поверженных в бою гвардейцев неподвижно лежали на земле.

Конан приблизился к телу Рустэба. Осторожно приподнял покрывавший его серый плащ. Тихонько усмехнулся. И, обращаясь к мертвому гвардейцу, сказал:

— Должен признать, ты был славным воином! Знал толк в оружии!

И тут Конан услышал позади себя чей-то звонкий переливчатый смех. Он оглянулся и увидел сидевшую на валуне огромную черную птицу.

Клюв твари был открыт. Покрытое блестящими перьями тело содрогалось от неугомонного смеха.

Киммериец глядел на птицу, злобно оскалившись, с недоверием во взгляде. Приблизиться же к ней не решался

— Да что же ты, тварь косальская, все смеешься?! — не удержался он от гневного крика.

Птица вдруг замолкла. Взмахнула длинными остроконечными крыльями. И тотчас же стремительно поднялась в небо.