Воистину, пышен был королевский сад. Здесь высились стройные, хрупкие кипарисы, остроносые верхушки которых покачивались при малейшем дуновении ветерка, раскидистые пальмы прикрывали наготу своих стволов длинными веерообразными листьями, невысокие красавицы-софоры цвели пушистыми розовыми гроздьями, словно сказочные исполины возвышались платаны.
Ближе к дворцу деревья отступали. А землю будто огромным ковром покрывали цветы, великолепие которых поражало воображение. И средь всего этого тончайшей, с первого взгляда почти незримой паутиной протянулись, скрещиваясь меж собой, выложенные гранитом дорожки. В самом центре сада был устроен неглубокий, в форме продолговатого восьмигранника пруд. Его венчал красивейший фонтан.
Широкий пологий пандус поднимался к портику дворцовой террасы. Колонны в портике были округлой формы и сделаны из розоватого мрамора.
За ними следовало еще несколько рядов точно таких же колон. Портики проходили как спереди, так и по бокам террасы.
Высокая плоская крыша с внутренней стороны была искусно инкрустирована яшмой различных оттенков. Пол украшала изысканного узора мозаика.
Посередине террасы располагался выложенный из плиток голубого мрамора бассейн, форма которого точь-в-точь повторяла форму пруда в саду.
В нескольких шагах от бассейна, ближе к колоннаде стояло огромное нефритовое с золотой инкрустацией кресло. На нем сидел владыка Турана Ездигерд, наследник недавно почившего Илдиза.
Правитель был уже немолод и не слишком хорош собой. Его длинные прямые волосы успела щедро посеребрить седина. Узкое смуглое лицо тронула сеть еще неглубоких морщин. Кончик тонкого костлявого носа опускался к самым губам. Черные брови были густы и безобразно лохматы. Небольшие темные глаза — один из которых по размеру значительно превышал другой — были глубоко посажены и глядели на все холодно и жестко.
На короле была длинная просторная джубба, сшитая из тончайшего светлого льна. На ногах — кожаные сандалии. Правая рука Ездигерда сжимала златокованую чашу, наполненную густым красным вином. Левая рука покоилась на подлокотнике кресла.
С обеих сторон от Ездигерда стояли молодые чернокожие рабы и плавными, даже как будто ленивыми движениями обмахивали своего господина опахалами из страусиных перьев.
У самой колоннады, несколько правее от кресла Ездигерда, в скучающем ожидании замерли девушки-танцовщицы.
На каждой из них были шелковые соблазнительно просвечивающиеся шаровары. На шее висело золотое монисто.
При малейшем движении танцовщицы тонкие пластинки монисто вздрагивали, чуть обнажая пышные груди. Красота стройных тел девушек была безупречна.
Правитель сидел неподвижно, лишь изредка поднося к губам чашу и редкими скупыми глотками отпивая из нее.
Его лицо скорее напоминало маску. Взгляд темных глаз был непроницаем.
Между тем, правитель был вовсе не спокоен. Каждую частичку его существа, казалось, разрывало от волнения. Больше всего на свете Ездигерд боялся предательства (впрочем, как всякий тиран!)
Он не доверял никому. Так учили его отец и дед, которых прежде тому же учили их отцы и деды.
И с этим глупо было бы спорить. Кому можно было доверять?! Жрецы жаждали власти. А Ездигерду ничего не оставалось, как с горечью признать, что они ее все же имели. Знать, погрязшая в разврате и расточительстве, нисколько не заботилась о делах государства.
Дворяне давно забыли, как держать боевое оружие, не желали обучать военному мастерству своих рабов.
Но ведь Туран испокон веков существовал за счет завоевательных или, вернее сказать, грабительских войн.
Простой люд — нищие крестьяне и ремесленники — люто ненавидели своего правителя, хотя (и слава Эрлику!) их ненависть была слишком бессильна, чтобы вызывать опасения. Армия?! За последние годы она становилась все малочисленнее и слабее.
По телу Ездигерда пробежала вдруг быстрая судорога.
Он вспомнил о захваченном в плен Зулгайене — лучшем туранском полководце.
Этому человеку правитель, в самом деле, доверял. Доверял как никому другому. Зулгайен был уважаем в государстве, да и повсюду за его границами.
Ездигерд по праву гордился своим генералом, но… было между ними какое-то непонимание, возможно, даже сдерживаемая неприязнь. Причем сам правитель находил ее оскорбительной для себя.
По сути, Зулгайена не в чем было упрекнуть. На поле брани он был подобен льву. Его отвага не просто служила примером другим воинам, а вдохновляла их.
Он был умен и дальновиден. Образованию, полученному им в стенах укрытого высоко в горах древнего храма у жрецов Тарима, мог позавидовать сам Ездигерд.
Он был честен и справедлив. К словам полководца прислушивались и правитель, и высшие сановники. Его искренне любил народ Турана. Зулгайен был тем самым связующим звеном Между простым людом и знатью, только благодаря которому возможно было их мирное сосуществование в государстве. И Ездигерд, конечно же, хорошо понимал это.
Ему нравился Зулгайен, только вот… сам полководец почему-то не был расположен к своему правителю, хотя и не выражал явной вражды.
Однако его достоинства и государственная необходимость в нем были настолько неоспоримы, что Ездигерд, со всем своим монаршим великодушием все же соглашался с некоторой натянутостью в их отношениях. Так было до того самого дня, когда вендийцы захватили Зулгайена в плен.
Видит Эрлик, Ездигерд не пожалел бы золота, чтобы выкупить из плена своего лучшего полководца.
Слухи о его скупости были слишком преувеличены. Правитель был бережлив, быть может, даже и не совсем по-королевски, однако никак не считал это поводом для насмешек. Напротив, лично он находил в себе качество это очень положительным и почитал чуть ли не главнейшим из всех своих достоинств.
Но вовсе не бережливость удерживала Ездигерда вызволить из вендийского плена своего полководца.
Нет! Этого ему не позволяли сделать жрецы. Религия Эрлика была главенствующей в стране. Провозгласил ее, при этом с убежденной категоричностью объявив раннюю религию — пророка Тарима ложной, еще прадед Ездигерда Оскавиот.
Он потребовал, чтобы все население Турана от самых низов до потомственных вельможей впредь поклонялись единственному богу — Эрлику.
А не угодившие чем-то Оскавиоту жрецы Тарима подверглись жесточайшим гонениям. Их храмы были сожжены, а богатства конфискованы.
Пострадала также и высшая знать, основная часть которой была связана со жречеством кровными узами.
В то время Оскавиот укрепил монархическую власть в государстве и прибрал к рукам золото свергнутой знати. Прошли десятки лет, и теперь крепко ставшее на ноги жречество Эрлика начало уверенно добиваться власти.
Они владели землями, золотом, рабами, и в целом их богатство почти вдвое превышало королевское. На государственном совете слово жрецов было решающим.
А власть правителя настолько ослабла, что он боялся вступать в открытый спор с ними. Единственной опорой Ездигерда был Зулгайен. Жрецы не любили полководца, хотя и, отдавая ему должное, признавали в нем достойного противника. Пока на стороне правителя был Зулгайен, служители Эрлика не могли рассчитывать на полную власть в Туране. Им это было хорошо известно.
Но как можно было избавиться от полководца?!
Зулгайен был воспитан в храме Тарима. Он не почитал Эрлика за истинного бога и нисколько не скрывал этого.
То есть у жрецов был предлог для того, чтобы покончить с Зулгайеном, предав казни через сожжение на очистительном огне.
Ездигерд, конечно, воспротивился этому, причем столь яростно, что жрецам пришлось все же посчитаться с его мнением. Однако они вовсе не оставили свой замысел и спустя некоторое время принялись с еще большей настойчивостью требовать у Ездигерда расправы над полководцем.
Правитель, со свойственной ему гибкостью, хотя и не очень уверенно отклонял их требования и, уповая на бога (ему было совершенно без разницы — на Тарима или на Эрлика), ждал, когда все разрешится само собой, то бишь без его, Ездигерда, участия.
И вот Зулгайен попал в плен.
Вендийцы знали подлинную цену своему пленнику и хотели получить за него щедрый выкуп.
Ездигерд готов был пойти им навстречу. Но тут вмешались жрецы Эрлика.
Они противились освобождению и возвращению на родину Зулгайена. Грозили настроить против правителя знать, что — понимал Ездигерд — и вовсе уничтожило бы его власть.
В то же время в стране начало расти народное волнение, связанное опять-таки с заточением в вендийском плену Зулгайена. Людей возмущало бездействие правителя. В самой столице и во многих провинциях Турана вспыхивали новые бунты.
Особенно сильное негодование проходило в рядах армии.
Правитель был в полной растерянности. Ведь его казна главным образом держалась на поступлениях от жречества и с завоевательных войн. Ему были жизненно необходимы и жрецы, и армия, а значит, он обязан был считаться с интересами тех и других. Ездигерд оказался меж двух огней.
…За спиной правителя послышались тихие звуки чьих-то мягких приближающихся шагов. Из-за правого плеча Ездигерда плавной, грациозной походкой вышла молодая — лет двадцати семи — женщина.
Черты ее красивого, со смуглой матовой кожей лица были безукоризненно правильны. Темные вьющиеся волосы ниспадали на плечи. Наготу высокого, стройного тела прикрывал длинный хитон из тончайшего шелка природного цвета.
На лоб был надвинут тонкий, искусно отлитый в форме извивающейся змеи золотой обруч.
Оба запястья объяли красивейшие инкрустированные браслеты. На груди драгоценными камнями сверкала диадема.
Это была Ширин — третья, самая молодая жена Ездигерда. Она почтительно наклонилась перед правителем и коснулась губами полы его одежды.
— Мой повелитель! — тихим воркующим голосом произнесла Ширин, поднимая к нему широко раскрытые глаза.
— Что еще?! — небрежно ответил Ездигерд. — Судя по твоему тону, — его губы искривила ехидная усмешка, — ты намерена снова что-то просить. Ну?!
Ширин, действительно, вовсе не отличалась кротостью нрава.
И уж если иногда в разговоре с Ездигердом ее голос и звучал особенно ласково, а взгляд темных лучистых глаз светился нежностью и преданностью, то это случалось лишь тогда, когда ей было что-то нужно от правителя.
Ширин улыбнулась.
— Ты так великодушен, мой повелитель! — с жеманным восхищением произнесла она.
— Перестань кривляться! — Ездигерд гневно нахмурился. — Ну говори, зачем пришла! Не испытывай мое терпение!
— Я пришла к тебе не одна, — с расстановкой начала она, при этом своими длинными унизанными перстнями пальцами разглаживая складки льняной джуббы на коленях правителя. — Моя подруга надеется найти у тебя помощь.
Ездигерд тяжко вздохнул.
— Вот как?! Твоя подруга, — протянул он. — Эта одна из женщин моего гарема?
— Нет, — ответила Ширин.
— Нет?! — разъяренно крикнул правитель. — Какого же демона ты привела ее ко мне?!
Ширин судорожно вцепились в запястье Ездигерда, потянула к своему лицу и принялась отчаянно целовать.
— Прошу тебя, прими ее! — обжигая кожу правителя своим жарким дыханием, шептала она. — Умоляю, повелитель мой!
Правитель решительным жестом высвободил свою руку из цепких пальцев Ширин.
— Ладно, зови ее, — наконец согласился он и затем с брезгливой усмешкой добавил: — Надеюсь, она не такая надоедливая, как ты?!
— Она не твоя жена, — улыбаясь, заметила Ширин. Потом встала на ноги, взглянула куда-то, за спину правителя и легким кивком головы подала знак.
Ездигерд услышал, как тихонько отворились двери.
Тут же через них кто-то прошел и быстрым, торопливым шагом направился в сторону сидевшего в нефритовом кресле правителя. Еще какие-то считанные мгновения — и перед Ездигердом появилась женщина.
Она приблизилась к правителю. Наклонилась и поцеловала полы его одежды с тем же почтением, с которым некоторое время назад это сделала Ширен. А затем, снова выпрямив горделивую осанку, отошла от трона на несколько шагов.
И только тогда Ездигерд смог хорошо разглядеть ее.
Приколотая к гладким иссиня-черным волосам вуаль была достаточно прозрачна, чтобы позволить увидеть молодое лицо, с белой, как лепесток магнолии, кожей. Огромные карие глаза были подведены сурьмой. Светлые муслиновые одежды нисколько не скрывали контуры стройного тела.
Ездигерд узнал ее. Это была Ассинджа — жена Зулгайена. Красивейшая из женщин Турана. Несколько лет тому назад сам Ездигерд предлагал ей госпожой войти в его дом. Но она отказала правителю, предпочтя ему его же собственного полководца.
А сейчас прекрасная Ассинджа сама пришла и королевский дворец. Но пришла туда за помощью.
За помощью?! Про себя Ездигерд усмехнулся, то ли со злостью, то ли с горечью — он и сам не разобрал.
Даже теперь, в нелегкое для нее время, Ассинджа смогла сохранить достоинство. С гордо поднятой головой пришла она искать помощи у некогда отвергнутого ею Ездигерда.
— Государь! — обратилась она к правителю, и ее голос звучал взволнованно. — Я осмелилась прийти к тебе только потому, что… не в силах более вынести этой неизвестности, — Ассинджа говорила прерывисто. — Мой муж… Тот, кто служил тебе верой и правдой, сейчас в плену, — в отчаянии ее руки взметнулись к лицу. — Разве не дорог тебе Зулгайен, что ты совсем позабыл о нем… Оставил дожидаться смерти…
Ездигерда будто передернуло. Но он совладал со своими эмоциями или же только сделал вид, что совладал.
Что ни говори, но правитель не должен показывать своим поданным, какие чувства и сомнения одолевают его.
— Я и слышать ничего не желаю о Зулгайене! — едва не срываясь на крик, отозвался Ездигерд. Глаза его гневно сверкнули.
Ассинджа, недоумевая, глядела на правителя.
— Меж твоих подданных не найдется человека, которому ты смог бы доверять больше, нежели Зулгайену, — уверенно произнесла она. — Ты всегда признавал это.
Зулгайен предал меня, — жестко сказал Ездигерд.
— Нет же! — в сердцах воскликнула Ассинджа. — Кто угодно, только не он!
Ездигерд выдавил из себя хриплый смешок.
— Твой драгоценный муж продался вендийцам. И вовсе не в темнице он сейчас, а в палатах королевского дворца в Айодхье. Ты пришла ко мне просить за него. Только вот сам Зулгайен, в объятиях вендийских девок, давно уже позабыл о тебе!
— Это неправда!
Правда — то, что он предал тебя, равно как и меня, — холодно произнес Ездигерд.
Ассинджа, отрицая, покачала головой.
— Зулгайен верен…
Но она не успела договорить — правитель резко перебил ее.
— Верен?! Да что женщина может знать о верности?! — из его горла вырвался горький смех.
— А что можешь знать о верности — ты?! — твердым голосом спросила Ассинджа.
Ездигерд почувствовал, как что-то сильно сдавило ему сердце.
— Нет! Я знаю, это не Зулгайен продался вендийцам, — решительным тоном продолжала Ассинджа. — А ты… ты — жрецам!
— Прочь с моих глаз! — не выдержав, закричал Ездигерд. — Не то я отправлю тебя на виселицу!
— На виселицу?! — усмехнулась Ассинджа. — С каких пор ты стал казнить знать?!
— Ты жена предателя. А от титула ничего не останется, как только веревка палача коснется твоей шеи!
— Как же ты глуп, Ездигерд! Мне даже жаль тебя.
— Прочь! — взревел правитель. Ассинджа издала легкий смешок и быстрым уверенным шагом направилась к двери.
Ездигерд тяжело вздохнул. Сделал небольшой глоток вина из златокованой чаши, которую по-прежнему держал в правой руке. И пустым, бесцельным взглядом уставился прямо перед собой.
Ширин стояла подле него. Ее глаза сверкали гневом. Руки инстинктивно сжались в кулаки, и костяшки пальцев побелели. Казалось, она готова была, словно дикая кошка, наброситься на Ездигерда и разорвать его в клочья. Так она стояла в течение нескольких долгих мгновений. А потом, вдруг громко фыркнув, медленной полной грации походкой подошла к самой кромке бассейна. Скинула с себя шелковый хитон и нагишом прыгнула в воду.