Глава 9

Движущие силы социальной динамики. Проблема существования и действия объективных социальных законов

Общество представляет собой сложную систему, обладающую способностью к саморазвитию. Эта мысль не отвергалась и не отвергается практически никем из мыслителей прошлого и настоящего. Более того, способность социальной системы к саморазвитию и самодетерминации является одной из научных аксиом современного социального знания. Сегодня общество понимается как открытая, обладающая определенной степенью согласованности своих подсистем и в то же время известной неравновесностью социальная система, что позволяет описывать ее динамику с помощью нелинейных математических моделей. Понимание движущих сил социальной динамики представляет непростую философскую проблему.

Если обратиться к истории науки об обществе, то мы увидим чуть ли не уходящую в бесконечность цепь гениальных прозрений, эпохальных иллюзий и фальсификаций. Великое множество мыслителей всех времен и народов, несмотря на все свои предвосхищения, нередко впадали в крайнюю односторонность или, чаще всего, силы, управляющие историей, выносили вовне, за пределы самой этой истории. И это неудивительно: человеческое общество – одно из наиболее сложных явлений мира. К тому же в исследовании общественной жизни часто субъект и объект познания совпадают или меняются местами, что неизбежно порождает пристрастность, желание приукрасить или очернить действительность исходя из тех или иных частных или групповых интересов.

В целом эволюция взглядов на движущие силы развития общества шла следующим образом. Первоначально силы, управляющие социальной динамикой, пружины изменения и преобразования общества выносились за рамки человеческого и социального мира, локализовались в сфере сверхъестественного. Эти силы и пружины неизменно выступали в виде персонифицированных духов или божественного провидения и действовали исключительно извне, так или иначе управляя индивидуальной и коллективной жизнью людей, историей и человеческими судьбами.

Позже субъект управления историей (естественные силы, натуральные факторы – биологические, географические, климатические и т. п.), оставаясь все еще вне общества и человечества, был спущен на землю и значительно приближен к людям. Отныне человеческое общество, его функционирование и всевозможные трансформации стали рассматриваться как прямой продукт этих сил и факторов.

Многие мыслители обратили свои взоры на самого человека, стали усматривать движущую силу в самих людях. Правда, поначалу эта способность не распространялась на всех человеческих существ, а приписывалась только великим людям: королям, полководцам, гениям и т. д. Последние объявляются подлинными творцами истории, двигателями общества. Причем выдающиеся способности великих людей, их харизма пока еще не связываются с внутренней логикой развития общества, его интенциями и потребностями, а рассматриваются как врожденные, генетически наследуемые, или как приобретенные в ходе индивидуального развития. Субъект исторического развития был, таким образом, очеловечен, гуманизирован, но еще не социализирован.

Далее случилась интересная метаморфоза. «С появлением социологии, – пишет известный польский психолог П. Штомпка, – произошел удивительный поворот: субъект деятельности социализировался, но вновь дегуманизировался. Он помещался строго в пределы общества, которое рассматривалось в организменных терминах как саморегулирующаяся и самотрансформирующаяся целостность». Подход, рассматривающий субъекта действия исключительно как силу социального организма, лег в основу целого ряда социально-философских течений, согласно которым история вершится где-то над человеческими головами. Людям и их деятельности во всемирной истории в рамках этих течений вольно или невольно отведена роль статистов и марионеток, за спиной которых история, ее законы делают свое дело. Это прежде всего касается всех вариантов эволюционизма, функционализма и многих теорий развития. Во избежание упрощения ситуации подчеркнем, что во всех этих названных течениях и направлениях роль выдающихся личностей полностью не отрицалась. Но в любом случае ей отводилось подчиненное положение. В великих людях, как правило, видели лишь средоточие творческих сил общества, воплощение социальных настроений, исторических традиций, проявление метавласти, которая формирует социальный контекст.

Новый шаг в осмыслении пружин истории – это абсолютизация ролей различных учреждений, особенно тех, которые обладают неотъемлемой прерогативой осуществлять изменения и даже принуждать к ним. В результате на первый план выдвинулись проблемы социальных институтов, служб и их привилегий и возможностей.

Однако наиболее значимым поворотом в развитии теории социальных изменений явилось распространение понятия движущих сил на всех людей, на все выполняемые ими роли, а не только на избранное меньшинство, отдельные социальные институты и всесильные службы. Стало укрепляться убеждение, что поступки и действия каждого человека, сколь бы они ни были, казалось, незначительными, переплетаясь и сливаясь с поступками других людей, обретают силу, способную трансформировать историю, как бы постепенно и незаметно это ни происходило. Совокупный результат деятельности всех людей в данном случае начинает выступать действительной движущей силой истории, подлинной причиной социальных изменений. При таком подходе источник социальной динамики перемещается вниз, в гущу повседневной жизнедеятельности людей, приземляется. Изменения в данном случае происходят в результате многочисленных и разнородных решений и поступков, принимаемых и свершаемых бесчисленным количеством людей. Люди в своей повседневной практике воссоздают и преобразуют свое общественное бытие примерно так, как они в своей повседневной речи воссоздают и изменяют свой язык. Решающими становятся скрытые, непреднамеренные последствия человеческих действий. Частные интересы, эгоистические цели и соответствующие им действия аккумулируются в данном случае в исторически совокупный результат, который, в конечном счете, и обусловливает те или иные социальные изменения. Такой подход к анализу источников и факторов социальных изменений развивал, в частности, известный американский социолог Роберт Кинг Мертон (1910–2003).

Тем не менее, чтобы глубже понять природу движущих сил истории как определенных причинных факторов, ведущих общество или его элементы к изменениям и структурной организации во времени, в результате чего формируется социальная реальность, качественно отличающаяся от предшествующей, остановимся на анализе проблемы существования и действия объективных социальных законов.

В самом общем виде объективная общественная закономерность выступает как результат совокупной деятельности бесконечного числа человеческих поколений, регулярно меняющих друг друга. В этой цепи поколений, которая никогда не прерывалась, каждое новое поколение помимо своей воли попадает в мир социальной реальности, которая сложилась ранее и без него. Оно застает в готовом виде определенный способ производства, определенные формы общественного устройства, культуры, идеологии, т. е. все то, что было достигнуто. В данной ситуации людям по необходимости приходится творить свою историю каждый раз исходя из наличных условий, ранее сложившихся обстоятельств. Их деятельность и активность всегда разворачивается в контексте данной им реальности. Человек не может выйти из общества, стать над ним и исключительно произвольно строить свою жизнь. В этой ситуации социальная реальность воспринимается как предзаданная совокупность объективных условий, сложившихся независимо от человеческого сознания и обстоятельств человеческого бытия.

Значит, обусловленность процесса дальнейшего развития и преобразования общества его предшествующим состоянием выступает как один из моментов исторической необходимости. Не только в политике, экономике, науке, искусстве, но даже в быту реальная жизнь устанавливает жесткие границы человеческому своеволию, вынуждая людей тщательно соотносить субъективно желаемое с объективно возможным.

К объективным условиям бытия людей относятся также коллективные представления и общественное сознание, составляющими которого они являются. Интерсубъективное, надындивидуальное сознание, выходящее за рамки опыта отдельных людей, индивидов, может, как и многие другие социальные явления, формироваться стихийно, выступая как незапланированный продукт духовного производства. Люди практически везде – в стране своего проживания, в сословной или профессиональной среде, в различных формальных организациях сталкиваются с безличными духовными образованиями: стереотипами мышления и чувствования, нормами морали и права, которые стихийно складывались в течение длительного времени и которые явно выходят за рамки их индивидуального опыта, предзаданы им, принудительно программируют их сознание и поведение, навязываются всей принятой в обществе системой социализации. Совокупность таких надындивидуальных реалий коллективной жизни создает объективную социокультурную среду существования и жизнедеятельности индивидов.

В целом получается так, что результаты деятельности одного поколения становятся объективными предпосылками деятельности другого поколения, и это последнее поколение изменяет современный мир, опираясь на те возможности, которые уже имеются в наличии. Поколение, находящееся на стадии присваивающей экономики – охоты и собирательства, не может перейти к капиталистическому способу производства. Нельзя от феодальной мельницы перейти к компьютерной технологии, от организации первобытной охоты шагнуть к выводам современной научной организации труда, от мифологического сознания перейти к теории относительности и т. п.

В этом смысле история закономерна, ибо она детерминируется целым рядом объективных факторов, имеет свою объективно-субъективную логику, задающую направление изменения как любой стороны общества, так и общества в целом. Вообще, именно детерминационное воздействие на сознание и поведение людей новых поколений надындивидуальных реалий, сложившихся в результате духовного творчества и практической деятельности предшествующих поколений, позволяет нам относить человеческое общество к системам органического типа, где целое способно оказывать формирующее воздействие на свои части. С какой стороны ни смотреть, получается, что между событиями истории существуют некоторые объективно обусловленные зависимости, которые никакая свобода воли не может изменить. Наличие этих зависимостей и позволяет нам говорить о законах истории, общественных закономерностях. Вместе с тем закономерности общества осуществляются только через деятельность людей. Нет этой деятельности – нет ни истории, ни общества. Люди творят свою историю в той мере, в какой она творит их. Это сложный взаимосвязанный процесс.

Это только одна сторона сложного процесса общественного развития. Каждому поколению действительно объективно предзадана реальная основа того, что составляет отправной пункт его жизнедеятельности. Но каждое новое поколение не просто повторяет то, что делалось предшественниками, а действует в соответствии со своими, уже новыми потребностями и интересами, стремится реализовать свои собственные цели, в той или иной степени отличающиеся от целей людей предшествующих поколений. Зададимся в связи с этим вопросами: Может ли каждое новое поколение произвольно, по своему разумению изменить дальнейшее развитие общественно-исторической ситуации, которая сложилась ранее, до него? Направить движение общества в любую, какую ему заблагорассудится, сторону? Факты, убеждают в обратном: каждое поколение, пришедшее на смену другим поколениям, не может сразу, самовольно изменить то, что было достигнуто предшественниками. Оно по необходимости должно включаться в социальный процесс, который уже имеет место. Конечно, включившись в социальный процесс, пришедшее поколение (одно больше, другое меньше) всегда привносит что-то новое в сложившуюся ситуацию, что-то меняет, иногда, казалось бы, коренным образом, революционно, но, как правило, всегда не так и не в том направлении, как ему хотелось бы. Объективный результат практически никогда не совпадает с субъективными устремлениями и целями. Почему так получается?

Каждый нормальный человек обладает разумом, волей, эмоциями и своими целями. То же можно сказать по отношению к социальным группам, классам, нациям, государствам и т. д. Однако цели у разных индивидов и групп, классов, народов и государств, как правило, не совпадают, их устремления никогда не бывают полностью направлены в одну сторону. В реальной жизни их действия встречают противодействие других людей, групп, наций, государств, которые тоже имеют цели и устремления. Они сталкиваются, сливаясь в поток поступков масс, классов, партий, правительств, погашаются, дают некий общий результат, который ни от кого в отдельности уже не зависит. Этот результат и представляет собой историческую необходимость, определенную раенодейстеующую, среднестатистическую всех сил, воль и действий, имеющих место в историческом процессе. Это оборачивается тем, что деятельность людей нередко приводит к противоположному изначальной цели появлению на исторической арене чего-то такого, что никто по отдельности и все вместе ни знать, ни хотеть не могли. Воистину, «крот истории» роет свою дорогу в потемках.

Таким образом, между людьми возникают интегральные реалии общественной жизни, которые, как и вещи, не могут рассматриваться простым порождением сознания. За мозаикой осознанных человеческих действий скрывается как бы второй, подспудный, более глубокий пласт истории. Как писал Г. Гегель, «во всемирной истории благодаря действиям людей вообще получаются еще и несколько иные результаты, чем те, к которым они непосредственно стремятся и которых они достигают, чем те результаты, о которых они непосредственно знают и которых они желают, они добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется еще нечто дальнейшее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не осознавалось ими и не входило в их намерения». Г. Гегель, как и позже К. Маркс, за многообразием осознанно-целенаправленных действий людей видит глубинную общую объективную логику истории. В этом Гегель усмотрел «хитрость разума» истории. Правда, если для Гегеля логика истории базируется на развертывании разума, «мирового духа», то для Маркса она выступает как результат практической, материальной деятельности людей.

Итак, система реальных общественных отношений обладает способностью складываться стихийно, независимо от желаний людей, а сложившись – властно влиять на их поведение, подталкивать их к выбору определенных жизненных целей, ориентировать их на определенные социально-значимые поступки и тем самым существенно ограничивать их, казалось бы, безграничную свободу воли.

И, наконец, следует отметить, что стихийность общественно-исторического процесса характеризуется тем, что люди не осознают (точнее, далеко не полностью осознают) объективно складывающиеся общественные последствия своей преобразующей деятельности. Люди, как правило, способны просчитать лишь ближайшие последствия своей деятельности, то, что дает им выгоду здесь и теперь, но они обычно не могут, да и не стремятся предвидеть конечные результаты своих действий. Например, выкорчевывая леса и засевая поля с целью получения пропитания, человек чаще всего наносил серьезный вред окружающей среде. С течением времени его деятельность приводила к тому, что наиболее урожайные земли превращались в пустыню (Сахара). Этого человек не ожидал и не хотел. Причем такого рода результаты деятельности далеко не всегда очевидны и могут быть учтены заранее. Осуществляя преобразующее вмешательство в природную и социальную среду, человеку не только в прошлом, но даже и сейчас не в состоянии просчитать все последствия этого вмешательства. Поэтому деятельность людей нередко осуществляется вопреки действительной природе объектов. Как это ни досадно признавать, люди очень часто не ведают, что творят.

Несмотря на то что люди обладают способностью к целесообразной деятельности, к расширяющемуся и углубляющемуся воздействию своего сознания и воли на окружающий мир, в истории все же остается нечто такое, что не подвластно человеку и не может быть изменено какими бы то ни было волевыми усилиями. Это нечто и можно квалифицировать как объективные законы социума, составляющие как бы невидимую нить, связывающую многие, казалось бы разрозненные, явления в единое целое. И хотя подобные законы есть результат, итог совокупной деятельности индивидов, преследующих свои цели, они, тем не менее, носят не субъективный, а объективный характер.

Иногда возникает впечатление, что общественная закономерность как бы действует вне людей и над ними, поскольку всякий раз оказывается не продуктом свободного целеполагания деятельности группы, правительства или индивида, а чем-то таким, что явно не совпадает с целями, которые они сознательно стремились реализовать. Парадоксальность ситуации состоит в том, что законы общества складываются в результате деятельности людей, раскрывающейся с точки зрения внутренних механизмов этой деятельности, факторов и причин, но люди при этом не господствуют над ними, а подчиняются как чему-то надличностному и самостоятельному, попадают под загадочную логику их движения и действия. В самом деле, кто возьмется сегодня утверждать, что развитие человечества уже перестало носить иррационально-неуправляемый характер и направляется разумной, тем более доброй волей? Ссылки на Организацию Объединенных Наций здесь будут вряд ли уместны, хотя эта организация принимает много мудрых решений, но они, как правило, остаются на бумаге и не берутся в расчет отдельными, особенно самыми сильными государствами.

Утверждая наличие в мире социальной закономерности, необходимо определить ее основания и условия реализации. Если исходить из понимания социального закона как необходимой, существенной и повторяющейся связи социальных явлений, а также их субординационных или координационных зависимостей, то такие связи и зависимости так или иначе прослеживаются в разных сферах общественной жизни и между сферами. Так, например, закономерная связь усматривается между объективными потребностями людей в пище, одежде, жилище, безопасности, средствах передвижения и развитием их способностей к удовлетворению этих потребностей, что находит свое выражение в развитии знаний, умений, навыков, а также техники, технологии и других элементов производительных сил. Можно говорить также о закономерной связи разделения труда и социальной структуры общества, его социальных и профессиональных составов.

Об общественных законах позволяет говорить и тот факт, что в самой природе (биосоциальной) людей и в способах их объединения есть много сходного. Сходство это лежит в единстве происхождения обществ из доисторических племен, свидетельством тому являются, например, языковые семьи. Сходство имеет место в общности реакций на внешние воздействия природы и соседей. Похожие явления лежат в основе группирования людей в коллективы: способы объединения и решения проблем, формы организации и управления и многие другие явления имеют неотъемлемые черты любого общества и вытекают из основы существования людей как вида.

Труд как необходимое условие существования людей, важнейший фактор человеческого бытия требует определенной организации. Поэтому любое общество – от примитивного первобытного коллектива до современных высокоразвитых государств – имеет определенные способы организации производства. В сущности, социальные законы есть законы человеческих объединений, структурирования этих объединений, функционирования и взаимодействия их частей, поведения людей как членов этих объединений. Например, чтобы большой коллектив мог достаточно долго и успешно функционировать в качестве единого целого, в нем должны сложиться управляющий орган, определенная иерархия руководителей, достаточно компетентных (адекватных делу), обладающих соответствующим опытом, волевыми качествами и т. д. И эти требования суть объективные законы организации и успеха. Игнорирование их приведет к тому, что данное объединение перестанет быть жизнеспособным, будет плохо функционировать и распадется, т. е. нарушение законов организации трудовой деятельности, государственного управления и подобное неизбежно сопровождается тяжелыми негативными последствиями для общества. Однако нарушение законов организации общественной жизни, законов человеческого бытия не означает их отмену. Это просто поведение, по тем или иным причинам не считающееся с законами.

Социальные законы обладают определенной универсальностью, т. е. действуют в принципе одинаково там, где появляются социальные объекты и условия, к которым они относятся. Различны лишь конкретные формы их проявления. Так, государственная власть организуется и функционирует по одним и тем же законам везде, где она возникает. Это вовсе не означает, что она у всех времен и народов аналогична. Она изменяется, разнообразится в зависимости от различных факторов, достигает различных уровней развития. Но законы, по которым это происходит, практически одни и те же. Законы – это своего рода постоянные «правила поведения» явлений и объектов, определяющие их строение, движение, функционирование. Социальные законы – самые глубокие механизмы общественных изменений. Их действие носит скрытый характер и на поверхности обнаруживается в виде доминирующих тенденций развития.

Раскрывая сущность социальной закономерности, необходимо отдельно рассмотреть проблему повторяемости социальных фактов и событий. Напомним, что социальный закон – это существенная, устойчивая и повторяющаяся связь социальных явлений. Правда, ряд социальных философов отказывается признать существование социальных законов, опираясь на внешне бесспорный факт уникальности и неповторимости социальных явлений. Исследователи, отрицающие существование объективных социальных законов, не устают подчеркивать, что в общественной жизни, в отличие от природы, ничего не бывает дважды, ничего не повторяется, что история людей есть бесконечный поток всегда новых, уникальных событий. А то, что не повторяется, не может быть обобщено, а то, что не может быть обобщено, не поддается научному объяснению.

И действительно, повторяемость представляет собой важнейший признак закономерности. Поэтому обнаружению законов, этих постоянных правил поведения объектов, должно предшествовать обнаружение некоторой регулярности такого поведения, его повторяющихся черт. В мире природных явлений это прослеживается довольно легко и часто. Например, все молекулы воды устроены одинаково и одинаковым образом ведут себя, разлагаясь на кислород и водород под действием электрического тока; астрономы не сомневаются в правильности космических законов и практически безошибочно определяют очередное затмение Солнца и т. д. В обществе же нет одинаковых людей, социальных групп и объединений – все они живут и действуют по-разному. У каждого народа – своя особая судьба, своя история и т. д. Если взять движение социума в целом, можно сказать следующее: как нельзя взрослому человеку вернуться в детство, так нельзя вернуть, воссоздать прошлые события в том виде, какими они были в реальной человеческой истории. Необходимо признать, что история, рассмотренная с точки зрения ее персонажей, отдельных событий, свершений, принципиально неповторима.

Но означает ли это, что в конкретной общественной жизни людей – в человеческой истории отсутствует вообще всякая объективная повторяемость, что любое социальное явление абсолютно универсально и не содержит в себе вообще никаких черт, повторяющихся в другое время и в другом месте? Отвечая на этот вопрос, признавая уникальность исторических явлений за несомненный факт, мы, тем не менее, считаем, что данная уникальность имеет не абсолютный, а относительный характер. Оказывается, только при поверхностном взгляде на социальную реальность не обнаруживается в ней никаких повторений, не усматривается в истории людей ничего, постоянно и регулярно повторяющегося. При углубленном подходе выясняется: за уникальными, не имеющими аналогов единичными событиями стоят определенные структуры, константные факторы человеческого поведения, в которых воплощены его устойчивые, повторяющиеся характеристики. Если внимательнее присмотреться, можно увидеть, что любые исторические события, будь то конкретная война или конкретная революция, несут в себе родовые определенности войны вообще и революции вообще, являются вариантами существенных признаков, повторяющихся на всем протяжении истории или на определенных ее этапах.

Нам представляются, поэтому, ошибочными все попытки редуцировать, свести жизнь социума к феноменологическому пласту уникальных, неповторимых событий. В сущности, такого рода попытки вообще закрывают вопрос о существовании общих закономерностей развития социума, которые так или иначе детерминируют деятельность людей в их историческом развитии.

В целом полотно человеческой истории, траектория ее движения есть результат сложного, неоднозначного и постоянно изменяющегося соотношения начал объективного и субъективного характера, из игры и взаимодействия которых и выявляются (выкристаллизовываются) базовые факторы социальной эволюции, глубинные основания человеческого бытия, которые людям необходимо знать и учитывать в своих замыслах и поступках.

 

Глава 10

Субъективная сторона исторического процесса

Рассмотрение сущности и механизма действия социальной закономерности позволило раскрыть лишь одну сторону сложного процесса общественного развития. Исторический опыт показывает, что деятельность, активность людей реально формируют облик социальной действительности, влияют на ход и направленность исторического процесса. Считать людей марионетками, значит не только их бесконечно унижать, но и до предела примитивизировать вопрос о характере социального развития, логике общественного бытия. Другими словами, в общественной жизни наряду с объективной закономерностью неустранимо действует субъективный фактор, воля и стремления отдельных индивидов и социальных групп.

Рассмотрение проблемы роли и значения субъективного фактора требует постановки следующих вопросов: Каково соотношение объективного и субъективного в истории? Является ли оно постоянным, константным или их удельный вес может определенным образом меняться?

Данную проблему можно рассматривать в долгосрочном и краткосрочном плане. На относительно небольших отрезках исторического времени значение субъективного фактора резко возрастает в переходные периоды, когда действие внутренних закономерностей предшествовавшего уклада жизни ослабело, а закономерности нового уклада еще не сложились. Именно в этот период начинает интенсивно твориться облик будущего мира, рельефно проявляется пластичность и податливость истории. Это происходит потому, что в действии социальной закономерности как бы образуется вакуум, зазор, в который бурно направляется свободная воля людей, их устремления и предпочтения. Ярким и колоритным примером такого процесса может служить европейское Возрождение.

В долгосрочном плане рельефно проявляется тенденция возрастания роли субъективного фактора в истории. Эта тенденция обусловлена следующими причинами: постепенно растет опыт организации масс различными социальными институтами и партиями, совершенствуются технические средства связи и способы взаимодействия между людьми, что позволяет концентрировать усилия огромных человеческих масс в определенном направлении во имя достижения тех или иных целей, в том числе и таких, которые не отвечают глубинным интересам широких слоев населения.

В XX в. субъективный фактор истории стал реальной силой, определяющей судьбы целых поколений и народов. Оказалось, что в наше время затруднительно говорить о каких-то чисто объективных социальных процессах, протекающих вне и независимо от субъективной воли, от субъективного фактора истории. Возьмем, к примеру, общественные экономические отношения, которые в свое время К. Маркс в отличие от идеологических рассматривал как материальные, возникающие стихийно, не проходя в своем генезисе через сознание исторических субъектов, чисто объективные. Как известно, на этой точке зрения наше обществоведение держалось долго. Теперь, однако, мы можем утверждать, что стихийность формирования экономического базиса – явление не вечное, исторически ограниченного действия, т. е. не имеющее универсального характера и не могущее быть распространенным на все времена. При ближайшем рассмотрении оказывается, стихийность социально-экономических процессов постепенно преодолевается, вытесняется целерациональным началом, способностью сознания влиять не только на функционирование, но и на становление экономических реалий. В качестве примеров такого рода инноваций сознания в некогда закрытой для него сфере экономических отношений может служить экономика Советского Союза, явившаяся результатом сознательного выбора в пользу огосударствления средств производства, а также теперешние попытки российской властной элиты сознательно построить экономику рыночного типа. При этом все большее число социальных явлений, некогда полностью не зависимых от сознания, складывается как результат целей и замыслов людей, определяется сознанием как реальной целевой причиной своего возникновения. Конечно, стихийность социальных процессов вряд ли когда-либо в будущем будет до конца преодолена. Это, на наш взгляд, в принципе невозможно. Тем не менее, мы не можем не признать, что сегодня в какой-то степени утверждается плановая история, управляемое, конструируемое общество, имеют место непрекращающиеся попытки определенными силами, в частности мировым олигархическим интернационалом, взять под свой контроль ее движение. Трагедия истории заключается в том, что нарастающая сила целенаправленного воздействия на природную и социальную среду отнюдь не сопровождается гуманизацией социума, а, скорее, ведет к разрушению фундаментальных основ человеческого бытия, оборачивается не прогрессивными, как этого хотелось бы, а регрессивными общественными изменениями. Если выразиться более последовательно, то возросшая роль субъективного фактора истории на каждой развилке ее дорог грозит обернуться новой и еще более опасной формой угнетения и подавления людей, а применительно к нашему времени – всепланетарным тоталитаризмом. На практике возросшая роль данного фактора не принесла людям гуманизации их жизни, мира и праведности. Напротив, в XX в. субъективный фактор весьма часто принимал деструктивный характер, находил свое прямое выражение в приверженности к волюнтаристической тенденции. Примером этому может служить Октябрьская революция в России, которая рельефно продемонстрировала миру, что человечество вступило в новую эпоху – эпоху неизвестных ранее возможностей крупномасштабного исторического произвола и насилия и вместе с тем – в эпоху небывалого по своему размаху социального творчества и новаторства, связанных с резким возрастанием роли именно субъективного фактора истории. С этого периода как никогда стала бесспорной мысль о том, что «сознание не только отражает мир, но и творит его» (В.И. Ленин). Теоретическое сознание небольшой кучки людей смогло переплавиться в общественное бытие, насильственно прервать естественную фазу развития великой страны. Деструктивно-конструктивная утопия – продукт рациональной гордыни – получила воплощение в реальности, обнаружила способность стать практикой, быть приведенной в исполнение.

Вообще реалии XX в. изменили наше представление о закономерностях развития социума. В этом столетии небывало усилился государственный контроль над общественной и частной жизнью. Возможности манипулирования сознанием миллионов людей благодаря современной информационной технике оказались беспрецедентными; следует добавить и объективный процесс усиления роли управленческих функций и возросшую в связи с этим опасность бюрократизма, возможности быстрой концентрации общественных сил не только в интересах прогресса, но и регресса и т. п. Этим в значительной степени обусловлены трагедии, организованные властью сознательно. Отсюда и расширяющиеся возможности проведения в жизнь программ и проектов, разрабатываемых верховной властью часто в полной зависимости от различных личностных решений вождей и вовсе не контролируемых народными массами.

Можно определенно утверждать, что многие трагические события российской (советской) истории непосредственно связаны с экспансией внешностных, оторванных от отечественного опыта и традиций проектов тотального социального переустройства, навязываемых обществу центральной властью. Именно в XX в. человек, возомнивший себя творцом и господином своей исторической судьбы, сумел навязать общественному развитию, своему социальному бытию искусственно сконструированные проекты и модели нового мира, нового порядка, совершить хирургическую операцию над живым телом народов, над веками сложившимися социальными организмами.

Такие крупные исследователи, как Н. Бердяев и X. Ортега-и-Гассет уже давно отмечали, что тоталитаризм как жесткая система всеохватывающего контроля над жизнедеятельностью людей связан с вторжением в общественную и личную жизнь фактора техники. С их точки зрения, тоталитаризм в широком смысле есть власть техники, механизация социальных отношений, технизация стиля мышления и машинизация человека. Ни диктатура римских рабовладельцев, ни восточные деспотии не обладали возможностью такой концентрации бесконтрольной власти, которая появилась у современных государств благодаря развитию техники. Диктаторы XX в. смогли воспользоваться вкладом современной технологии в искусство деспотии.

Вот почему даже самый глубокий и тщательный анализ объективных и субъективных предпосылок и в целом исторических обстоятельств и традиций, сложившихся в ряде государств к началу XX в., не в состоянии был дать полного и законченного объяснения последующему процессу становления и упрочнения в странах тоталитарных режимов и систем. Ибо тоталитаризм представляет собой продукт особых исторических обстоятельств, явление нового, а не традиционного уклада жизни. Он исторически уникален и может быть, следовательно, объяснен только с учетом специфики XX в.

Таким образом, XX в. стал наряду с прочим веком самоосуществления утопии, эпохой реальной жизни места, которого нет, временем экспансии искусственно конструируемых образов и моделей светлого будущего. И соответственно этому многие проблемы и сложности, с которыми столкнулись люди XX в., не имеют под собой объективной основы – они были порождены утопическим прожектерством.

Можно, конечно, сказать, что выбор, не считающийся с логикой исторического развития, осуществляемый самонадеянным субъектом, рано или поздно отметается историей или трансформируется до неузнаваемости. Примеров тому множество. Но это мало утешает: далекое и совсем недавнее прошлое свидетельствует, что ошибки в выборе направления общественного развития, способов движения к субъективно избранной цели всегда оплачивались народом – бедствиями и лишениями целых поколений.

Но если исторический выбор в условиях XX в. оказал такое существенное влияние на судьбы народов и людей, то он уже не может быть привилегией какой-либо политической силы, сколь бы ни казалась она авангардной и прогрессивной. Сегодня никто не в праве решать за всех, навязывать обществу проекты тотальной переделки общественной жизни, противоречащие коренным свойствам природного и человеческого мира, не вытекающие из традиций и исторического опыта народа. Люди должны знать, что существуют фундаментальные основы общества, на которые никто и никогда не должен покушаться, что преждевременные попытки взорвать существующий порядок вещей, навязать обществу, исходя из априорного идеала, новые формы бытия могут обернуться в конечном счете трудновосполнимыми потерями, люди должны, наконец, иметь уверенность, что глубинные структуры человеческого бытия не будут впредь разрушены в результате очередного волюнтаристского социального эксперимента.

Следует заметить, что история, как это ни странно, обладает удивительной способностью всякий раз уходить из-под полного сознательного контроля и вместе с тем преподносить людям всевозможные сюрпризы. Она по сей день неистощима на выдумки, склонна к неожиданным решениям, трагична, загадочна и неуправляема. Ее вулканические выбросы и волны, как правило, застигают людей врасплох. А в тех своих проявлениях, где она, кажется, стала уже управляемой и контролируемой, каким-то парадоксальным и непонятным образом оборачивается чудовищной тиранией, насилием и деструкцией. В сказанном нас убеждает опять же печальный опыт XX в. Оказалось, что разум как самое эффективное средство покорения мира и гуманность – вещи все реже и реже сопрягаемые. В системе мировоззрения и поведенческих реакций современного цивилизованного человека гуманистическая ориентация выступает отнюдь не как первостепенная. Выяснилось, что с цивилизацией вполне уживаются дикость, варварство и вандализм. В недалеком прошлом цивилизованные европейцы с целью насильственного захвата капитала не останавливались перед уничтожением сотен тысяч невинных людей из колонизируемых стран Азии, Африки и Австралии. А сегодня цивилизованные американцы не остановились во имя своих эгоистических и захватнических интересов перед применением в Ираке кассетных и вакуумных бомб, разрушением уникальных музеев и древнейших на Земле памятников культуры. Впрочем, это в традиции американцев. Это они в свое время впервые в мире применили чудовищное ядерное оружие в войне с Японией. Воистину, «цивилизованная дикость – самая худшая из всех дикостей» (выражение К. Вебера). Неудивительно, что сейчас исследователи с нарастающей тревогой заговорили даже об экспансии нового варварства, неоварваризации. Так, К.С. Гаджиев утверждает, что мы являемся свидетелями пришествия варвара в новой ипостаси, в ипостаси нового цивилизационного варварства. Причем исследователь подчеркивает, что если в прежние времена варвары приходили с отсталой периферии цивилизованного мира (например, применительно к Римской империи), то сегодня одним из магистральных направлений развития мира «является движение цивилизованного варварства (или нового варварства) с Запада на Восток».

Отсюда следуют самые трудные вопросы: Как гуманизировать субъективный фактор истории, направить человеческую деятельность в гуманистическое русло? Если и в самом деле люди являются не только хорошо управляемыми марионетками, бездумными исполнителями предопределенных вердиктов истории, воплощенных в производительных силах, технологических, демографических тенденциях или революционном порыве, а действительными творцами истории, то как добиться того, чтобы они действовали с позиции гуманизма?

Обсуждаемые вопросы чрезвычайно актуализируют проблему перспектив, возможностей и границ социального регулирования, сознательного управления общественными процессами. Очевидно, что человечество к настоящему времени попало в трудноразрешимую коллизию, в парадоксальную ситуацию: стихийно-спонтанное развитие общества уже невозможно, а вездесущее рациональное управление социальными процессами опасно – часто принимает деструктивный характер. Парадоксальностью такой ситуации и порождены разные, порой противоположные точки зрения по вопросу необходимости сознательного регулирования социальных процессов. Для решения вопроса предлагается три подхода.

Первый подход — необходимость сознательного управления социальными процессами и контроль за всем и вся в жизни людей. На практике также устремления ведут к тоталитаризму, к превращению личности в объект абсолютной калькуляции.

Второй подход — либеральный, предполагающий, что все беды идут от попыток субъекта регулировать социальные процессы. Подход опирается на принцип саморегулирования: пусть общество развивается само по себе, самотеком.

В основе третьего подхода (синтетический вариант) лежит идея необходимости и неизбежности сознательного управления социальными процессами, которая диктуется нарастающей угрозой экологических катастроф, опасностью неконтролируемого применения ядерного оружия, возможностью разрастания разрушительных межнациональных и межгосударственных конфликтов и т. д. Однако предлагаемая сознательность – это не синоним проектной логике, проективности, стремящейся подчинить развитие общества заданной схеме. Такая сознательность заключается в следующем: уметь вовремя подключить волю и разум к стихийному, органическому процессу общественного развития, не ломая и не насилуя этот процесс, помогать ему устранять преграды на пути, препятствовать деструктивным устремлениям отдельных лиц и групп и т. д.

Непременным условием успешного развития любого общества является гармоническое взаимодействие в нем процессов самоорганизации и организации. Так, на примере рынка можно показать, что самоорганизация сама по себе не способна обеспечить социальную справедливость в жизни людей. Ведь рынок не принимает в расчет никаких других соображений, кроме коммерческой выгоды: он отдает товар только тому, кто может за него заплатить. Поэтому в рамках общества самоорганизация нуждается как в коррекции, так и в управлении со стороны органов и институтов государства. Государство в состоянии смягчить и исправить недостатки рынка путем проведения соответствующей налоговой политики и осуществления помощи малоимущим и низкооплачиваемым слоям населения.

Из всего сказанного следует, что субъективный фактор истории – обоюдоострое оружие, его возросшая роль чрезвычайно сложна, двойственна и противоречива. С одной стороны, его игнорирование, стремление ограничить целенаправляющее начало в историческом движении, упование исключительно на действие механизмов саморегуляции могут, как в этом нас убеждает сегодняшняя действительность, придать развитию общества катастрофический, разрушительный характер. С другой стороны, надо признать, что, несмотря на необходимость и неизбежность в условиях современности сознательного управления социальными процессами, общественная саморегуляция пока остается наивысшим проявлением упорядоченности и органичности движения. А это значит, что пользоваться возросшей силой субъективного фактора необходимо крайне осторожно и в определенных пределах. Отсюда также следует, что перед политическим руководством стран, находящихся в переходном состоянии (в том числе и перед политическим руководством восточнославянских стран), стоит задача фундаментальной важности: привести в действие механизмы общественной саморегуляции (самоорганизации) и научиться их разумно сочетать с практикой сознательного управления социальными процессами, с государственным администрированием и регулированием (организацией). Причем в каждом конкретном случае мера данного сочетания должна сообразовываться с традициями, ментальностью и историческим опытом того или иного народа. Политиков же, которые при решении этой сложнейшей задачи будут впадать в крайности, т. е. делать ставку на механизмы общественной саморегуляции или полностью их игнорировать и уповать только на собственную политическую волю и государственное администрирование, неизбежно ждет крах.

В советский период дилемма стихийного (самоорганизация) и сознательного (организация) решалась исключительно в пользу последнего. Предполагалось, что всеохватывающий сознательный контроль над природными и социальными процессами призван избавить человека от унизительного положения марионетки внешних обстоятельств, что позволит ему поставить себе на службу ранее господствовавшие внешние над ним стихийные силы природы и общества и тем самым обеспечит историческую свободу. Отсюда устойчивая тенденция к максимально возможному ослаблению и вытеснению стихийно-спонтанных процессов из социальной жизни, стремление к вездесущему планированию и государственному регулированию.

В период истории Советского Союза, который у нас и за рубежом называли перестройкой, а теперь однозначно квалифицируют как номенклатурный или аппаратный переворот, российские реформаторы впали в другую крайность – вместо того чтобы в разумных пределах смягчить отрицательные последствия и издержки всеохватывающего планирования и государственного регулирования, они стали интенсивно внедрять в массовое сознание миф об автоматизме рыночного механизма и необходимости полного изгнания государства из экономической жизни общества. В результате оценки стихийно-спонтанного и целеволевого начал в развитии социума поменялись местами. Абсолютизация сознательного (организация) и отрицание стихийного (самоорганизация) сменились необоснованным преувеличением роли механизмов спонтанной рыночной самоорганизации и нигилистическим отрицанием всякой значимости целерационального, сознательного начала в жизни общества. Причем государственное регулирование и управление, целенаправленный политический, финансовый и юридический контроль за экономическим развитием общества со стороны государства стали отождествляться с несвободой, а спонтанностихийные процессы в экономике (невидимая рука рынка) стали однозначно оцениваться как подлинная свобода.

В современных условиях политика такого рода невмешательства государства в регулирование экономикой, преувеличение самоорганизующей роли рынка может дорого стоить наро-дам, вступившим на путь модернизации своих обществ. Надежда на чисто рыночную самоорганизацию общества применительно не только к странам, где не сложились развитые рыночные отношения, но и даже к странам с развитым рынком сегодня не может быть оправдана. На практике шоковая терапия, ориентированная на рыночную саморегуляцию, к которой прибегли, например, в России радикальные реформаторы, обернулась невиданным спадом производства, галопирующей инфляцией, перекачкой капитала за границу, формированием криминально-мафиозного, олигархического капитализма.

Сегодня важно четко представлять, какие ценности культивировать, от каких отказываться и как все это скажется на процессе гуманизации общественной жизни. Задача состоит в том, чтобы обеспечить интеграцию человеческой духовности на основе высших ценностей, что позволит осуществлять гуманистически выверенные действия. Сравнительный анализ систем ценностей – сначала в теоретическом, а затем и практическом плане – важнейшая потребность современности. Гуманитарное развитие добавляет к имеющимся видам контроля и экспертизы еще и аксиологическую экспертизу. Новый вид экспертизы должен выявлять и культивировать наиболее соответствующие гуманности векторы духовного развития человечества.

Чтобы сохранить себя, человечество должно решить две взаимосвязанные задачи: 1) обезопасить от духовного вырождения и деградации, саморазрушения изнутри в результате эрозии «экологии души», утери человеком человеческого; 2) спастись от разрушения внешней среды обитания, коллапса биосферы, эрозии «экологии природы». В этом, возможно, и есть смысл истории.

И здесь может оказаться полезной возросшая роль субъективного фактора истории, расширившиеся возможности современного социального субъекта. Ведь, в конце концов, мощь и сила субъективного фактора истории могут быть направлены не только на разрушение и деструкцию, но и на созидание, на утверждение гуманистических начал в развитии социума. И это в принципе реально на любом этапе современного исторического процесса. Ибо история всегда так или иначе открыта для социального творчества. В ситуации, когда нет альтернативы от скатывания в пропасть, когда ни одна из реальных возможностей не в состоянии удовлетворить, активный социальный субъект может осуществить творческий прорыв, который еле-дует интерпретировать как «овозможивание невозможного» (выражение известного российского философа С.А. Левицкого). Тому есть немало исторических примеров. В частности, известный российский исследователь Л.Н. Гумилев, изучая проблему этногенеза, указывает, что бывают ситуации, когда ценности и идеи какой-либо группы единомышленников (консор-ции), стоящих у истоков нового этноса, а шире сказать – новой организации социума, оказываются способными весьма быстро овладеть критической массой и развернуть ход истории самым неожиданным образом.

И действительно, человек по сути своей – существо творческое, субъект исторического выбора и действия. Причем надо иметь в виду одно важное обстоятельство: будущее в значительной степени станет таким, каким мы его увидим сегодня. В силу действия механизма «самоорганизующихся» и «самоосуществляющихся» пророчеств оно в немалой степени будет соответствовать тому, к чему мы будем стремиться и за что мы будем бороться.

 

Глава 11

Альтернативы истории и проблема выбора путей общественного развития

Признание субъективного фактора в качестве важнейшей движущей силы общественного развития закономерно приводит нас к рассмотрению проблемы исторического выбора, осуществляемого социальными субъектами. Исторический выбор, будучи укорененным в глубинных пластах общественного бытия, диалектически связан с принципиальной многовариантностью социальной динамики. Развитие социума открыто, незапрограммировано, не подчинено действию каких-либо жестких закономерностей и однозначно не детерминировано ни каким-либо одним фактором, будь то политика, экономика или еще что-нибудь, ни даже всей совокупностью факторов, имевших место в предшествующий период развития. Оно в каждый момент истории готово к становлению нового, в каждый момент времени его будущее носит вероятностный характер и творится здесь и теперь. Из любой конкретной точки его бытия исходит не одно, а целый веер потенциально возможных направлений развития, степень вероятности утверждения которых может измениться в каждый последующий момент.

В социальной жизни характер становления нового, как правило, не предопределен жестко и однозначно содержанием старого. Новое всегда является сложным сплавом традиционных и нетрадиционных элементов, его природа зависит главным образом от современных социальных и политических условий. Даже специфика отрицания старого, т. е. сама форма негации, ее глубина, степень деструктивности, неизбежно оказывают определенное влияние на тенденции развития нового, в известной мере задают направленность последующему процессу общественных изменений. Но главное то, что новое обладает способностью к самодетерминации : возникающая общественная система опирается не просто на ту конфигурацию социально-политических сил, которая была характерна для предшествующей системы, но творит для себя соответствующие социальные образования, порождает адекватный для себя социальный базис, который впоследствии становится действенной ее опорой. В результате свершившийся социальный выбор в ряде случаев может привести к необратимым изменениям, на годы и даже многие десятилетия задать определенное направление развитию общества. Факторы же, повернувшие историю на этот путь, могут, с точки зрения своей общественной значимости, быть незначительными, во многом случайными. Реализовавшись, однако, они жестко определяют движение общества в новом направлении. Причем вероятность такого развития многократно возрастает, когда тот или иной проект преобразования общества становится идеологической доктриной какой-либо общественно-политической силы, монопольно властвующей в обществе.

Все это означает, что на конкретном историческом этапе, в сложном переплетении ветвящихся дорог общественной эволюции, исторических потенций и возможностей, решающую роль играют субъективный фактор, непредсказуемый человеческий выбор и поступок, случайное стечение обстоятельств. Именно они в преимущественной степени определяют конкретное «лицо» формирующихся новых исторических обстоятельств и уклада жизни людей. И если свершившееся конкретное событие никак не вкладывается в полосу прогрессивно-поступательного развития общества, то истории предстоит немало «потрудиться», чтобы преодолеть его последствия.

Историческая действительность, таким образом, является в значительной мере пластичной, способной к различным переменам. В сущности, если не к истории в целом, то к миру конкретных событий понятия «историческая закономерность» и «необходимость» надо применять весьма осторожно, с учетом игры случайностей и человеческих предпочтений. Нравится нам это или нет, история всегда будет представлять собой одну из выбранных и реализованных людьми возможностей, при этом далеко не всегда соответствующих оптимальному пути социального развития. Как свидетельствует исторический опыт, способностью к самодетерминации, обретению собственной, не вытекающей прямо из природы старого, логики развития обладает и тоталитаризм, сыгравший столь драматическую роль в истории XX в.

В наши дни альтернативность истории не требует особой верификации: факт ее наличия можно непосредственно наблюдать даже на уровне обыденного сознания. В последние полтора десятилетия XX в. мы стали свидетелями, а некоторые из нас даже действующими лицами разыгрывающейся на советском и постсоветском пространстве драмы выбора путей развития общества, столкновения и борьбы исторических альтернатив, побед одних из них и поражения других. На наших глазах зачастую рушилось за несколько дней то, что создавалось в течение долгого ряда лет. Мы, независимо от отношения к происходящему, пережили целую серию крутых метаморфоз истории – кризисных сдвигов в политической, социально-экономической и культурной жизни общества. Скорость протекания социальных процессов, непредсказуемых, часто трагичных и всегда касающихся каждого из нас, превзошла самую буйную фантазию. На авансцене политической жизни стали неожиданно появляться множество новых лиц, сменяющих друг друга, группирующихся, нападающих один на другого и защищающихся. Невозможно этот калейдоскоп событий, лиц, обстоятельств описать с позиций жесткого детерминизма.

Эмпирически наблюдаемые явления позволили исследователям сделать важный теоретический вывод: историческую свободу людей неправильно, как это было ранее, рассматривать исключительно как осознанную необходимость. Современный уровень социального познания требует осмыслить историческую свободу как осознанную возможность , т. е. как возможность исторического выбора из имеющих место в данной ситуации альтернативных путей развития, которые, как мы уже старались показать, история всегда имеет в запасе. Это значит, что люди обладают способностью преодолевать историческую инерцию и творить собственное будущее, осуществлять выбор этого будущего исходя из целого спектра исторических альтернатив, обладающих различной или одинаковой возможностью для реализации.

Благодаря особенностям развития социума субъект истории имеет возможность формировать пути истории, т. е. принимать исторически сложившуюся ситуацию и действовать в рамках инерции истории, либо направить свои усилия на изменения status quo, преодоление (углубление, расширение) наличного уровня исторической необходимости. Такого рода возможность исторического субъекта обусловливает субъективную сторону существования альтернатив истории.

Тем самым истории внутренне присуща альтернативность. Это объясняется реальным существованием в жизни социума различных противоборствующих политических, экономических и социальных структур, сил и тенденций разной направленности. Последнее обстоятельство позволяет придать исторической возможности (альтернативности) онтологический статус, идентифицировать ее как особую сферу реальности, признать ее укорененность в каждой точке социального пространства и в каждый момент социального времени.

Однако во избежание упрощения отметим, что тезис о свободе как осознанной необходимости не может быть отвергнут окончательно и во всех случаях. Хотя в истории, как правило, существует множество возможностей, тем не менее, в отдельных случаях могут возникнуть ситуации, когда будет иметь место лишь одна возможность. Правда, единственная возможность – предельный случай, который возникает лишь тогда, когда общество находится в критическом состоянии и исчерпаны все другие возможности, кроме гибели. Такая ситуация для отдельных народов мира неоднократно имела место (неслучайно некоторые исследователи рассматривают человеческую историю как кладбище цивилизаций и народов). В будущем (возможно, недалеком) такая ситуация станет реальностью для всего человечества, если оно не будет сообразовывать свое развитие с экологическим императивом и окажется не способным дать ответы на глобальные вызовы современности.

Но даже в критических ситуациях, вплоть до последнего момента имеются две возможности – гибель и предельная концентрация сил общественного организма с целью самосохранения. Реализация второй возможности требует от общества пресечения всякого противостояния классов и социальных групп, подчинения деятельности элит и масс единой общенациональной цели и воле, их готовности и способности идти на сверхусилия до выхода из критической ситуации. В этом случае историческая свобода и может выступить лишь в форме осознанной необходимости.

Проблема альтернативности теснейшим образом сопряжена с вопросом о роли случая в историческом процессе. Следует отметить, что социальная система является весьма чувствительной к проявлению случайности. В период социальной неустойчивости, в переходном состоянии, когда осуществляется крупный сдвиг в развитии общества и рождаются новые структуры, меняется диспозиция социальных сил, даже малая случайность может возыметь радикальное значение для дальнейшей судьбы общества в целом, т. е. в точках бифуркациии (если прибегнуть к синергетической терминологии) незаметные случайности могут привести к качественной перестройке системы, к коренному изменению дальнейшей траектории ее движения. Случай в данной ситуации означает гибкое начало, имеющее непосредственное отношение к появлению нового в процессе развития.

Разного рода случайности выполняли роль спускового механизма, импульса и почвы для экономического, политического, нравственного и любого другого выбора, становились в высшей степени значимым фактором движения социума. В некоторые моменты истории роль свободной воли отдельной личности или организованной социальной группы (даже небольшой) вполне может не раствориться в результате стихийно-спонтанного столкновения с волями других субъектов исторического процесса, а стать доминирующим и даже системообразующим фактором в процессе разворачивающихся событий, перейти с микроуровня на макроуровень. Правда, в спокойные эпохи в период более равновесного существования социальных систем, когда преобладают детерминистские связи и отношения, способные противостоять опасностям века, исторические случайности рельефно себя не обнаруживают.

Таким образом, будущее всегда есть результат синергетического эффекта множества социальных выборов, проб и ошибок, пересматриваемых и постоянно изменяемых решений. Например, в общественном развитии может сыграть весьма существенную роль совсем непредсказуемый по своей природе такой фактор (историческая случайность), как отдельная личность. При определенных условиях политические лидеры и вожди способны влиять на макросоциальные процессы, воздействовать на общественное развитие ничуть не меньше, чем объективные закономерности. Известно, что вернувшиеся после февральской революции из длительной эмиграции большевистские лидеры и не помышляли о скорой социалистической революции. Однако В.И. Ленин, обладая незаурядной силой внушения и убеждения, сумел их нацелить на немедленное вооруженное восстание. В результате седьмая (апрельская) Всероссийская конференция РСДРП(б) официально провозгласила курс на социалистическую революцию. Трудно переоценить роль и значение этого субъективного по своей природе решения в последующей исторической судьбе России. Прав был известный русский философ Н. Бердяев, когда он, имея в виду Октябрьский переворот, писал, что Ленин на практике сумел доказать способность незначительного организованного меньшинства прервать детерминизм социальной закономерности. Очевидным сегодня представляется и то, что в крушении Советского Союза существенную, если не решающую, роль также сыграл субъективно-личностный момент.

Идея нелинейности социальной среды как важнейшего условия ее самоорганизации позволяет по-новому понять исторический процесс в эволюционном смысле (различие стран и народов в достигнутом уровне социальной эволюции) и в мультикультурном (принципиальное социокультурное разнообразие стран и народов, находящихся на примерно одинаковом эволюционном уровне развития). Она также дает нам возможность осмыслить социальную динамику как устойчиво-неустойчивый, многомерный и вместе с тем целостный процесс, в рамках которого имеют место взаимопроникновение и взаимо-наложение различных по своему содержанию и направленности детерминистских импульсов, сфер и начал (детерминант) человеческого бытия – от природных до идеологических, что в своей действительности обеспечивает многоуровневый, поли-детерминистский подход в понимании движущих сил развития общества. Рассмотрение жизни общества в виде открытого, сложного и неоднородного взаимодействия основных компонентов, разных, имеющих свою специфику факторов, сил и тенденций, в ходе которого происходит чередование, взаимо-переходы хаоса и порядка, бесконечное становление полифонической целостности, показывает как невозможность существования единого идеального и универсального порядка для всех времен и народов, так и несостоятельность интерпретации истории как иерархии высших и низших ступеней, как непреложного движения вперед.

Все сказанное – это одна сторона правды. Другая ее сторона состоит в том, что многофакторность, многовариантность, стохастичность в развитии общества еще не означают в социальной жизни вообще отсутствие причинно-следственных связей и что поэтому нельзя предвидеть дальнейший ход общественных событий. Случайность, стихийность или сознательная концентрация усилий людей в определенном направлении могут сбить, отбросить с того или иного пути общественного развития, привести к сложным блужданиям в рамках спектра исторических альтернатив и возможностей. Но сам спектр возможностей и путей развития общества не безграничен. Ветвящиеся дороги общественной эволюции имеют конечное число, в определенной мере обусловлены прошлыми событиями и обстоятельствами, предшествующей исторической практикой.

Иначе говоря, логика истории диктуется долгосрочными факторами существования: природно-климатическими, геополитическими, цивилизационными, экономическими и пр. Она не так принудительна, как это представлялось сторонниками непреложных исторических закономерностей, бывает на своих развилках максимально открытой для всевозможных социально-утопических экспериментов, но она, как свидетельствуют факты, вовсе не безобидна и может быть довольно мстительной. В последнем нас особенно убеждают трагические последствия радикальных рыночных реформ, развернутых в России и ряде других стран СНГ.

Под покровом так называемой событийной истории скрывается глубинное течение исторического времени, которое обычно поверхностный взгляд не замечает так же, как не замечает он движения Земли вокруг своей оси. Например, никакие усилия людей древних обществ периода рычага и лопаты не смогли бы превратить эти общества в машинные, буржуазные, поскольку для такого превращения необходим длительный ряд столетий вызревания объективных предпосылок. Иными словами, случайность, субъективность, различные отклонения весьма существенно влияют на социальный процесс, но влияют не произвольно, а в рамках вполне определенного спектра исторических возможностей. Кроме того, когда общественная система выбирает определенный путь развития, дальнейшая ее эволюция происходит в рамках детерминистского поля, в соответствии с детерминистскими законами. Следовательно, случайное и необходимое в жизни социума не исключают, а дополняют друг друга.

 

Глава 12

Личность и массы в историческом процессе

Логика осмысления проблемы социального развития с необходимостью предполагает постановку вопроса о субъекте исторического выбора, той силе, которая является подлинным творцом исторических изменений. Категория субъекта исторического процесса весьма непроста для теоретического анализа и поэтому различным образом истолковывалась историками, философами, правоведами, социологами, а также государственными и политическими деятелями. Первая сложность заключается в том, что человек в процессе общественной жизни является одновременно и ее творцом, субъектом, и результатом, объектом. Этот диалектически противоречивый субъект-объектный статус человека и социальных групп затрудняет понимание того, в какой мере человек может влиять на историю. Второй сложностью является выяснение координационных и субординационных отношений между такими разнопорядковыми субъектами общественной жизни, как личность, народ, класс, человечество. Сложность усугубляется еще и тем, что в научной литературе до сих пор ведутся дискуссии о содержании и границах данных понятий, доходящие вплоть до отрицания некоторых из них.

Как было показано выше, история – это глубоко закономерный процесс, имеющий внутреннюю логику, не сводимую к логике жизнедеятельности отдельных индивидов. Но в то же время история есть продукт человеческих усилий по достижению своих частных целей и интересов. В некоторых случаях деятельность одного человека оказывала настолько мощное влияние на общество в целом, что становилась сопоставимой с ролью объективных железных законов истории. Вот почему выделение вопроса о том, насколько отдельная личность может повлиять на историю, всегда находилось в центре внимания социальной философии. Другими словами, одной из важнейших проблем осмысления исторического процесса является проблема роли личности в истории.

Сложилось несколько конкурирующих теорий о роли личности в истории. Первую из них П. Штомпка назвал героическим детерминизмом [67]Штомпка, Я. Социология социальных изменений / П. Штомпка. М., 1996. С. 326.
. Главное положение этой теории заключается в том, что история есть исключительно продукт деятельности великих личностей, героев. Общетеоретическим основанием подхода являются принципы идеализма и волюнтаризма. Согласно идеализму «идеи правят миром» (выражение Вольтера), и поскольку их разрабатывают критически мыслящие личности, то они и являются детерминантами исторического процесса.

Классическая формулировка теории героического детерминизма дана в широко известной работе шотландского историка и философа Томаса Карлейля (1795–1881) «Герои, почитание героев и героическое в истории». «В каждой эпохе мировой истории мы обнаруживаем Великого человека, которого можно назвать его спасителем, той искрой, из которой разгорается пламя. История мира была биографией великих людей». Т. Карлейль проводит скрупулезный анализ нескольких категорий героев. Среди них те, кого уподобляют богам, кого рассматривают как наместников богов (пророки и священники) и поэты, писатели, правители (Магомет, Данте, Шекспир, Кромвель, Наполеон).

Последовательное применение этой теории сталкивается с серьезными трудностями. Одна из них – признание факта, что великие личности действовали в сложившемся социальном контексте, который определенным образом влиял на их деятельность. Если принять возражение, что данный социальный контекст есть наследие великих личностей, живших ранее, то вместо целостной картины общественной жизни мы получим раздробленную мозаику, состоящую из своеволия и капризов отдельных людей.

Вторая теория противоположна первой. Она строится на утверждении предопределенности курса истории и движимости внутренними побудительными силами и заблокированности от воздействия людей, в том числе великих героев. Сторонники этой теории провозглашают фатализм и рассматривают индивидов в качестве частиц, которых влекут за собой волны истории. В лучшем случае они являются носителями исторического процесса, воплощением истории, ее закономерностей, направлений и целей.

Одним из наиболее видных представителей данного подхода является Г. Гегель. Он убедительно показал, что в ходе истории возникают противоречия между существующими порядками и появляющимися возможностями их изменить. Эти возможности содержат некое всеобщее, т. е. нечто такое, что имеет огромное историческое значение. Но это всеобщее может быть первоначально реализовано лишь в деятельности отдельных индивидов, обладающих исключительными способностями и готовых к осуществлению всеобщего. И поэтому «историческими людьми, всемирно-историческими личностями являются те, в целях которых содержится такое всеобщее».

Исторические личности появляются тогда, когда созревают необходимые условия для реализации значимых проектов, имеющих всемирно-историческое значение. Но потребность в подобном проекте, как правило, еще не осознана массами, и потому великие личности обладают блестящим умом и понимают глубинную тенденцию исторического процесса в данный момент. Тем самым они лучше постигают суть дела, нежели остальные люди. С точки зрения Гегеля, появление великих людей на исторической сцене необходимо и неизбежно , так как дальнейший прогресс общества становится невозможным из-за накопившихся противоречий между старым и новым. Великий человек разрешает эти противоречия и спасает всех от гибели. Г. Гегель отмечает, что когда цель достигается, то великие люди «отпадают как пустая оболочка зерна. Они рано умирают, как Александр, их убивают, как Цезаря, или их ссылают, как Наполеона на остров св. Елены».

Согласно Г. Гегелю и другим сторонникам социального фатализма великие личности – это продукт исторических времен, они лучше других отвечают требованиям эпохи. Такие требования закономерны, обязательны, и на них непременно должен кто-то откликнуться. Дело не в какой-то конкретной личности, на ее месте может оказаться другая, которая в любом случае выполнит необходимую историческую роль.

Этот довод высмеял Т. Карлейль: «Время зовет? Увы, мы знали времена, которые достаточно громко звали великого человека, но никто не отозвался на призыв! Провидение его не послало. Время звало изо всех сил, но вынуждено было отступить и потерпеть крах, потому что тот, кого звали, не пришел».

Итак, существуют различные ответы на вопрос, насколько отдельный человек может повлиять на ход истории. Одни обращают внимание на историческую необходимость и ее роль в формировании великой личности, другие утверждают производность самой необходимости от воли великого человека. Но эти точки зрения не противоречат друг другу при условии их рассмотрения не абстрактно, а в конкретно-исторических ситуациях.

Прежде всего следует подчеркнуть, что великая личность действительно может проявить себя только в особых исторических обстоятельствах. Выдающиеся люди должны найти благодатную почву для своих идей, открытий. Если это им удается, то они становятся способными вести за собой других и таким образом влиять на социальные процессы, изменять курс истории. Но если их идеи не соответствуют требованиям времени, не отвечают нуждам и чаяниям масс, то никакие уговоры или принуждение не помогут. Иными словами, никто не сможет сыграть исторической роли, если социальные обстоятельства этому не благоприятствуют.

Чтобы стать великой личностью, разумеется, одних внешних условий недостаточно. Человек, желающий оставить яркий след в истории, должен обладать личными характеристиками, необходимыми для выполнения трудных и масштабных государственных задач. Такая личность обязана иметь тонкий и проницательный ум, решительность, твердость в отстаивании убеждений, ответственность и, что очень важно, неразрывную духовную связь с народом, чьи нужды и чаяния она воплощает. Деятельность великого человека должна носить в целом конструктивный характер, но это не означает, что она должна всем нравиться и вызывать бесконечное одобрение. Без этих качеств человек не может стать великой личностью, если даже имеются соответствующие исторические условия и он оказался во главе процесса.

Человек, который свой личный талант и возможности ставит на службу своему народу, – подлинно великая личность. Он заслуживает не только благодарной памяти современников и потомков, но и признания и уважения со стороны идейных противников. Ярый роялист и сторонник Бурбонов, очень суровый критик и, можно сказать, враг Наполеона I Франсуа Рене де Шатобриан (1768–1848) вот как характеризовал деятельность французского императора: «Бонапарт велик не своими словами, речами и писаниями, не любовью к свободе, о которой он всегда очень мало заботился и которую даже и не думал отстаивать; он велик тем, что создал стройное государство, свод законов, принятый во многих странах, судебные палаты, школы, мощную, действенную и умную систему управления, от которой мы не отказались и поныне; он велик тем, что возродил, просветил и благоустроил Италию; он велик тем, что вывел Францию из состояния хаоса и вернул ее к порядку, тем, что восстановил алтари, усмирил бешеных демагогов, надменных ученых, анархических литераторов, нечестивых вольтерьянцев, уличных говорунов, убийц, подвизавшихся в тюрьмах и на площадях… велик тем, что прославил свое имя и среди диких, и среди цивилизованных народов, тем, что превзошел всех завоевателей, каких знало человечество прежде, тем, что десять лет подряд творил чудеса, ныне с трудом поддающиеся объяснению». Если говорить об отечественной истории, то, как бы ни критиковали Сталина, он остается великой личностью в истории, ибо его деятельность в целом носила конструктивно-созидательный характер. Он сыграл выдающуюся роль в организации победы над фашистской Германией, в превращении Советского Союза во вторую сверхдержаву мира. «Он, – как писал Черчилль, – получил Россию с сохой и оставил с атомной бомбой».

Подводя итог, можно утверждать, что подлинные исторические изменения возможны лишь при взаимодействии великой личности и народных масс. Никто в одиночку, лишь своими силами не в состоянии изменить историю. Великая личность должна быть способна подвигнуть к действию других людей, мобилизовать их или сопротивляться им, вести за собой, устрашать силой или характером, соблазнять идеями, увлекать эмоциями – короче, вытаскивать из рутины и застоя. Таким образом, человек, удовлетворяющий всем этим требованиям, может в полной мере считаться великой личностью.

Важнейшим субъектом исторического развития является народ. Понятие «народ» имеет сложную теоретическую судьбу. Долгое время, вплоть до XVIII–XIX вв., за ним не признавалось самостоятельной роли в историческом творчестве, которое считалось результатом деятельности великих личностей. Переломным этапом стала Великая французская революция, наглядно продемонстрировавшая значение народных масс в истории. Однако и после нее излюбленными сюжетами исследователей долго оставались политика, дипломатия и право, т. е. сферы, в которых действуют представители высших социальных слоев. Только благодаря работам историков-романтиков О. Тьерри, Ф. Гизо и О. Минье статус субъекта общественной жизни приобрело третье сословие – простолюдины, которых они отождествили с буржуа и противопоставили двум привилегированным сословиям – дворянству и клиру. Следующий шаг в реабилитации понятия «народ» сделал марксизм, однако противоречиво и не до конца. Дело в том, что, с точки зрения марксистской философии и социологии, народ – это обязательно прогрессивная общность, как правило, занятая в материальном производстве. Однако народ способен не только к прогрессивным, но и к регрессивным действиям, а тем более не все представители народа ведут материально-производственную деятельность.

Для лучшего уяснения сути понятия «народ» соотнесем его с понятием «нация». В отечественной философской мысли было принято следующее определение нации: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психологического склада, проявляющегося в культуре». При исследовании нации советские исследователи исходили (и не могли не исходить, ибо нации в первую очередь возникли в Европе) из западноевропейских реалий генезиса наций и национальных отношений. А эти реалии связаны с выходом на авансцену истории буржуазии как мощной движущей силы общественного развития и, следовательно, с формированием буржуазных общественных отношений. Капиталистический способ производства потребовал для своего развития формирования крупных экономических и политических пространств и общенационального рынка, что в свою очередь предполагает наличие общей территории и общего языка. Поэтому вовлеченные в буржуазные общественные отношения социально-этнические общности стремятся к объединению, к тому, чтобы иметь общую территорию, общие экономические отношения, единое национальное государство, единый рынок, единый язык, на котором все смогли бы общаться. Таким образом, процесс формирования буржуазных отношений и нации как новой социальной общности людей представляет собой единый процесс. Но вместе с тем это и процесс формирования единого народа с общей экономикой, общей территорией, общим языком и общей культурой. Поэтому в Западной Европе понятия нации и народа вначале совпадали.

Советское определение нации исходило из тех реалий, которые существовали в Западной Европе в начале XX в. До сих пор данный подход к пониманию нации сохраняет научное значение и может использоваться в теоретическом анализе. Однако сложные этнодемографические процессы второй половины XX в. заставляют углубить наши представления о нации и о народе. Дело в том, что на территории европейских государств сегодня живут и имеют европейское гражданство представители неевропейских этносов: арабы, азиаты, негры и т. д. Как свидетельствует и непосредственный опыт, и социологические исследования, большая часть представителей этих этнических групп не идентифицирует себя с каким-либо европейским народом и не желает встраиваться в новую систему духовного производства.

Поэтому сегодня ряд исследователей предлагают различать понятия «народ» и «нация». В самом первом приближении нация есть социально-политическая и социально-экономическая общность, а народ – социально-этническая и социокультурная общность».

Исходя из этого, дадим более развернутую характеристику народа. Каждый народ имеет несколько атрибутивных качеств, наличие и специфика которых конституирует его как культурную целостность. Во-первых, каждый народ имеет собственную историческую судьбу [73]Н.А. Бердяев писал по этому поводу следующее: «Бытие нации не определяется и не исчерпывается ни расой, ни языком, ни религией, ни территорией, ни государственным суверенитетом, хотя все эти признаки более или менее существенны для национального бытия. Наиболее правы те, которые определяют нацию как единство исторической судьбы. Сознание этого единства и есть национальное сознание» ( Бердяев, Я. Философия неравенства / Н.А. Бердяев II Дон. 1991. № 2. С. 171).
, выражающуюся во внутренней логике его развития, не могущей быть измененной отдельными индивидами или группами. Историческая судьба предполагает наличие сверхзадачи, трансцендентной цели, стремление к которой вносит смысл в существование данного народа. Например, реализация идеологемы «Москва – Третий Рим» может быть рассмотрена как важнейшее измерение исторической судьбы русского народа. Во-вторых, еще одно качество народа – общая вера и национальная идея, духовно цементирующие народ. Это прекрасно понимали лучшие представители русской культуры, которые, начиная с первой половины XI столетия, с митрополита Иллариона и его «Слова о Законе и Благодати», упорно искали такую идею. Продумывание национальной идеи особенно важно в кризисные, переломные эпохи, когда народ ищет новые пути развития. Именно тогда создаются манифесты национальной идеи, будь то «Речи к немецкой нации» Иоганна Готлиба Фихте (1764–1814) или «Русская идея» В . Соловьева. В-треть-их, атрибутом народа является единство исторической памяти и исторической перспективы. Одновременное присутствие в историческом бытии народа прошлого и будущего, памяти и проекта является залогом восходящего устойчивого развития. Резюмируя сказанное, отметим, что при отсутствии какого-либо из рассмотренных атрибутивных качеств народ не сможет состояться, а с утратой одного из них даже состоявшийся народ распадается.

В советской и в значительной степени постсоветской философии, историографии, литературоведении сложилась устойчивая традиция рассматривать народ как решающую силу исторического прогресса в силу следующих веских оснований.

1. Крупные сдвиги в технологическом укладе и в целом в материальном производстве, подготавливающиеся незаметными, исподволь накапливающимися изменениями в трудовой деятельности больших масс людей. Стремление каждого отдельного индивида (если это соответствует его интересам) повышать эффективность своего труда приводит к зримым трансформациям всей структуры общественного производства.

2. Роль народных масс в сфере общественно-политической жизни. Господствующие классы в большей или меньшей степени вынуждены были учитывать отношение народа к своей политике, что находит свое выражение в известных уступках требованиям трудящихся, на которые приходится время от времени идти господствующим классам под натиском масс. Каждая демократическая свобода либо учреждение, которыми по праву гордятся развитые страны Запада, появились в свое время под напором борьбы народных масс. Но особенно ощутима решающая роль народных масс в эпохи социальных революций. Такая оценка относится не только к позитивному, но и к негативному вкладу масс в революцию. Если, с одной стороны, кардинальное переустройство общества невозможно без активного вмешательства масс, то, с другой стороны, цена преобразований во многом определяется уровнем их культуры, который не всегда находится на должном уровне.

3. Народ является подлинным творцом духовной культуры. Народ создает и хранит язык, в котором закрепляются неповторимые образы мира и человека, нравственные ценности и общественные идеалы. Народное искусство подготовило появление профессионального и по сей день питает его своими сюжетами, своей мудростью, своими изобразительными средствами. Произведение искусства, философии, науки лишь тогда приобретает подлинную культурную ценность, когда явно или опосредованно выражает чаяния народа, потребности его прогрессивного экономического, социального, нравственного и умственного развития.

Высокая оценка роли народных масс и порождаемых ими великих личностей, присущая в основном марксистской историософии, сегодня подвергается аргументированной критике. Сложные и противоречивые процессы массовизации, атомизации, глобализации и подобное ставят под сомнение возможность проявления народом исторической субъектности, а действия отдельных личностей все чаще растворяются в безличных сетях информационных, политических и иных коммуникаций. Как итог осмысления этого социального опыта в социально-гуманитарном знании сложились концепции, предлагающие иную трактовку проблемы субъекта общественно-исторического процесса.

Одной из наиболее популярных является концепция элитизма (элитаризма ), предложенная итальянскими социологами Вильфредо Парето , Гаэтано Моска, а также немецким политическим философом Робертом Михельсом (1876–1936). Много интересных суждений о значении элиты в жизни общества и развитии культуры высказал Ф. Ницше. Согласно концепции элитизма общество делится на две неравные части: элиту и массу. Различие между ними проходит по линии личностной зрелости и вытекающих из нее компетентности, способности к сложным видам деятельности, интеллектуальной развитости. Сторонники элитизма утверждают, что единственным субъектом истории является элита, тогда как масса представляет собой пассивный материал для реализации ее замыслов.

В. Парето утверждал, что между элитой и остальной массой населения постоянно происходит обмен: часть элиты перемещается в низший слой, а наиболее способная часть последнего пополняет состав элиты. Процесс обновления высшего слоя Парето называет циркуляцией элит. Благодаря циркуляции элита находится в состоянии постепенной и непрерывной трансформации.

Циркуляция элит функционально необходима для поддержания социального равновесия. Она обеспечивает правящую элиту необходимыми для управления качествами. Но если элита оказывается закрытой, т. е. циркуляция не происходит или происходит слишком медленно, это приводит к деградации элиты и ее упадку. В то же время в низшем слое растет число индивидов, обладающих необходимыми для управления чертами и способных применить насилие для захвата власти. Но и эта новая элита утрачивает способность к управлению, если она не обновляется за счет представителей низшего слоя.

По теории Парето, политические революции происходят вследствие замедления циркуляции элиты либо по причине накопления элементов низкого качества в высших слоях. Революция выступает как своего рода альтернатива, компенсация и дополнение циркуляции элит. В известном смысле сущность революции и состоит в резкой и насильственной смене состава правящей элиты. При этом, как правило, в ходе революции индивиды из низших слоев управляются индивидами из высших, так как последние обладают необходимыми для сражения интеллектуальными качествами и лишены тех качеств, которыми обладают как раз индивиды из низших слоев.

Иную трактовку соотношения элиты и массы предложил испанский философ X. Ортега-и-Гассет в своей знаменитой книге «Восстание масс» и в ряде других работ. Он аргументировал тезис о том, что масса, ранее занимавшая подчиненное и вторичное положение в системе общества, сейчас вышла на авансцену истории, стала формировать саму ткань общественной жизни, определяя ее содержание и ход развития. Мыслитель весьма критично воспринимает складывающуюся ситуацию, полагая, что залогом успешности развития любого общества является аристократизм, тогда как масса бесконечно далека от любой формы аристократичности. «Масса – всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же «как и все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью… Особенность нашего времени в том и состоит, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду… Масса сминает непохожее, недюжинное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать изгоем… Такова жестокая реальность наших дней, и такой я вижу ее, не закрывая глаз на жестокость».

В современной философии, культурологии, психологии и других социально-гуманитарных науках эти идеи оказались весьма востребованными и получили широкое распространение по причине усиления тенденции массовизации всех сторон общественной жизни. Сегодня уже можно констатировать, что тип человека-массы окончательно сформировался и занял господствующее положение в социальной системе европейских и постсоветских стран. К характерному признаку этого типа относится социальная дезориентированность относительно ценностей и приоритетов даже жизненно важного плана (цель и смысл жизни, жизненный идеал и т. д.). Из-за одновременного распространения противоречивых, порой взаимоисключающих суждений сознание массового индивида погружено в бульон не-проваренной и взаимонесовместимой информации, что затрудняет адекватную ориентацию, порождает безразличие, апатию, анархичность настроений. Следствием этого является психическая неустойчивость, некритичность, легковерие, внушаемость. У массового человека понижена способность к рассуждению, на него большее впечатление производит не аргументированный и обоснованный анализ, а энергичное, уверенное, пусть и легковесно бездоказательное утверждение: подчиняя волю, оно снимает с человека необходимость принимать самостоятельное решение, а следовательно, и нести ответственность. Массовый человек нередко бывает сентиментален, однако в то же время он не чувствителен к чужой боли, не склонен (в известной мере вследствие частичной атрофии эстетических чувств и способностей) к сопереживанию, эгоистичен, равнодушен к мнению, достоинству и даже жизни другого человека. Похоже, будто утрачен какой-то особый нерв, отвечающий за чувство причастности к самому человеческому роду, и эту свою связь с ним человек уже не ощущает.

Погруженность массового человека в экранную культуру приводит к ослаблению способности к размышлению, глубинным ассоциациям, перспективному воображению. На этом фоне психологи отмечают снижение способности к концентрации, следовательно, к умению и способности сосредоточения (а значит, к обучению), т. е. разрушается основа, на которой возможно формирование глубоких устойчивых чувств, способности сопереживания и т. п. Замену идеалов и ценностей стандартами и модой можно рассматривать как следствие разрушения способности к долговременному, перспективному построению мыслительно-образных программ, что формирует упрощенный, вульгаризованный взгляд на действительность, который к тому же деромантизирован даже у молодежи.

В целом массовый человек отличается меньшей степенью подавления бессознательного, ибо компоненты массовой культуры воздействуют на подпольные пласты психики, на иррациональную составляющую души, которая находится вне постоянного контроля сознания. У такого человека легко высвобождаются инстинкты, ослаблены моральные запреты, он руководствуется простейшими, сиюминутными стимулами и мотивами, импульсивен, переменчив, способен лишь к относительно краткосрочным программам действия. Особенностью массового человека становится то, что он не только отвыкает от отвлеченных умственных усилий, но и часто предпочитает иллюзии. Правда ему безразлична, особенно если она ему неудобна и разрушает состояние спокойного полусна, в котором он пребывает. Такое состояние представитель американской трансперсональной психологии Ч. Тарт называет согласованным (координированным) трансом, считая это разновидностью измененного состояния сознания в отличие от сознания, полностью осознающего себя.

Массовый человек становится все более опустошенным при всем многообразии и яркости внешнего наполнения его бытия, все более внутренне безликим и бесцветным при внешней претенциозности «оформления» его присутствия в мире – его потребностях, запросах и т. п. Предприимчивый и инициативный массовый человек в действительности все менее способен к самостоятельному решению проблем: как отдыхать, ему советует туристское бюро, как одеваться – определяет мода, кем работать – рынок, как вести себя – имиджмейкер, как жениться – астролог, как жить – психоаналитик, и т. д. Походы в консерваторию или картинную галерею заменяет шоппинг, все более становящийся теперь самостоятельной формой отдыха, времяпрепровождения.

Но самое важное и трагичное состоит в том, что процессы массовизации не обошли стороной и элиту, которая сегодня практически в полном объеме представлена типом массового человека. Прежняя элита существовала как своего рода оппозиция «массе» и представляла собой более высокий уровень социальной стратификации, прежде всего в культурно-духовном отношении. Элита считала себя призванной способствовать повышению культурного уровня народных масс, создавала программы формирования всестороннего развития личности и, наконец, сама являла образцы культурной деятельности, пропагандировала и поддерживала высокое искусство. Сейчас так называемая элита противостоит массе не в культурном отношении, а лишь в обладании властью. Нынешняя элита не может служить образцом в культурном отношении и не испытывает чувства ответственности перед народом. Буржуазные отношения с их принципом всеобщего равенства перед деньгами привели в элиту того же массового человека, но более успешного, более активного и удачливого, чем остальные.

По сути, сегодняшняя элита по своему мышлению представляет собой группу массовых людей, оказавшихся в силу ряда причин (как лично обусловленных, так и случайных, особенно в нашей отечественной действительности) в составе некой управляющей группы, состоящей из политиков, финансистов, менеджеров самого разного профиля и уровня (от чиновников транснациональных корпораций до президентов), а также руководителей различных форм масс-медиа, которые одновременно входят в эту управляющую группу и сами наняты ее верхушкой для обслуживания ее интересов. И если раньше масса по отношению к элите выступала как опекаемая ею, то теперь – только как управляемая. Поэтому новая элита фактически сама заинтересована в ухудшении «качества» людей, ибо толпой легче управлять.

Низкое качество современной постсоветской элиты зафиксировано многими исследователями. Например, М. Ремизов выделяет следующие качества российского высшего слоя – крупного бизнеса и верхушки бюрократии:

• короткий горизонт сознания и целеполагания, что выражается в отсутствии способности мышления в надличностных категориях;

• фетишизм в отношении к деньгам и предметам потребления, т. е. поклонение им – деньгам и предметам, а не тому, что их создает. А создают их общественные отношения и присущая человеку способность к труду и творчеству. Эта особенность делает типового российского «элитария» эталонным потребителем, а не создателем стоимостей;

• провинциализм, выражающийся, в частности, в том, что российский истеблишмент воспринимает интеграцию в западную элиту как самоцель. И тем самым объективно обесценивает собственные статусные позиции, ставя под вопрос всю систему, внутри которой они сформированы.

Современный экономист М. Делягин в процессе анализа такого важнейшего компонента элиты, как информационное сообщество, т. е. группы людей, профессионально занимающихся формированием общественного сознания путем применения информационных технологий, пришел к выводу, что внешняя яркость, энергетика, умение произвести нужное впечатление «трагически сочетаются с внутренней пустотой, интеллектуальной скудостью и граничащим с убожеством догматизмом».

Убедительное социально-философское объяснение данному феномену дал А.С. Панарин. Он показал, что в мире обнаружилась тенденция выхода элит из-под социального контроля, обусловленная падением СССР и временным ослаблением социалистической идеи. Во всем мире экономические и обслуживающие их интеллектуальные элиты все более открыто начали заявлять о необходимости пересмотра прежних соглашений с обществом, которые мучительно вырабатывались на протяжении XIX–XX вв. Суть этих соглашений состояла в том, что крупный бизнес, имея возможность законно обогащаться, возлагает на себя социальную ответственность, выражающуюся в высокой ставке налога на сверхдоходы, соблюдении трудового законодательства, участии в значимых общественных проектах. Сегодня найденный компромисс все чаще и чаще нарушается со стороны элитных группировок.

В большинстве стран на постсоветском пространстве это общемировое противоречие многократно усилено специфическими местными реалиями. Процессы приватизации и формирования нового слоя экономической элиты были осуществлены юридически и морально нелегитимно – товарищи по партии и товарищи из спецслужб тайком поделили собственность за спиной народа, оставив подавляющую часть населения своих стран обездоленными. Очевидно, что в процессе «большого хапка» на привилегированных уровнях социальной лестницы оказались далеко не лучшие, что противоречит самой сути элиты. Тем самым можно обоснованно утверждать, что процесс дезертирства элит – это всемирный феномен, имеющий далеко идущие последствия, касающиеся изменения самой сути общественных отношений и закономерности общественного развития.

 

Глава 13

Основные типы социальных изменений: эволюция, революция, трансформация

Осмысление проблемы социальной закономерности неизбежно приводит к решению вопроса о том, каким образом и в какой форме она реализуется в общественной жизни, т. е. к вопросу о типах изменений, характерных для социальной системы. В социальной философии и общественных науках традиционно выделяют два основных типа – эволюционный и революционный пути развития, а в последние десятилетия стали активно обсуждать возможности трансформационного преобразования социума. Рассмотрим каждый из них.

В самом первом приближении под эволюцией можно понимать количественные изменения, а под революцией – качественные скачки. Однако такой взгляд является чрезмерным упрощением проблемы. В действительности дело обстоит намного сложнее. Уже в конце XVIII в. один из основоположников эволюционного учения в биологии Жан Батист Ламарк (1744–1829) утверждал, что развитие – это не просто рост, не постепенное увеличение одного качества, но порождение нового качества, замещение им ранее бывшего. Признаком же, отличающим эволюцию от революции, выступает медленная, без перерывов постепенности и резких взрывообразных потрясений всей системы замена старого на новое.

В общественных науках модель эволюционных изменений развивалась такими учеными, как О . Конт , Г. Спенсер , Эдуард Бернштейн (1850–1932). Работы О. Конта и Г. Спенсера способствовали формированию идей буржуазного либерализма и их распространению в рабочем движении в виде реформизма. О. Конт в равной мере выступал как против традиционалистов, так и против радикалов, объявлявших единственным условием прогресса революционное разрушение. Стремясь преодолеть характерное для эпохи Просвещения противопоставление социального порядка и прогресса, Конт мечтал об обществе, в котором социальный порядок не приводит к застою, а прогресс – к революционной анархии. Он писал: «Основное согласование между порядком и прогрессом составляет еще более неотъемлемое преимущество позитивизма… Порядок становится… неизменным условием прогресса, между тем как прогресс составляет беспрерывную цепь порядка». Общественный прогресс, считал Конт, должен опираться на духовные, реформационные преобразования. Вопреки либеральному оптимизму он оценивал складывающиеся раннекапиталистические отношения как проявление глубокого кризиса. С социалистами же его разделяло отрицательное отношение к революционному преобразованию общества.

С наибольшей полнотой идеи эволюционизма воплотил в своем творчестве английский мыслитель Г. Спенсер. Он одним из первых попытался рассмотреть общество как живой организм, и потому его по праву называют родоначальником органической школы в социологии, согласно которой функции общественных институтов и учреждений сравниваются с функциями отдельных органов и частей организма. Основным законом общественного развития он считал выживание наиболее приспособленных обществ, а уровень их развития связывал с разделением общества на отдельные группы и классы. Интересно отметить, что именно Спенсер повлиял на представления Дарвина о борьбе за существование и выживание наиболее приспособленных как факторе эволюции природы. В области общественных отношений он горячо защищал принципы индивидуальной свободы и конкуренции. Всякое вмешательство в естественный ход событий, а тем более социалистическое планирование, по его мнению, приводит к биологическому вырождению, поощрению худших за счет лучших.

История, согласно учению Спенсера, есть глубоко объективный процесс и не является продуктом сознательного творчества социальной группы или отдельной личности. Напротив, сама человеческая деятельность, ее цели и намерения должны получить естественное обоснование в законах социальной эволюции. Задачей общественных наук в этой связи является изучение массовых явлений, социальных фактов, раскрывающих действие всеобщих законов эволюции, процессов, совершающихся независимо от воли отдельной личности, их индивидуальных свойств и субъективных намерений. Из его теоретических посылок логично вытекает низкая оценка государства как субъекта общественной жизни. Г. Спенсер был сторонником ограничения роли государства в современном обществе, поскольку сильное государство ведет к ограничению индивидуальной свободы и может исказить естественное течение социальных процессов.

Еще одним видным сторонником эволюционного пути развития был немецкий философ и политический деятель Э. Бернштейн. Он находил возможным осуществить переход к социалистическому обществу путем реформирования капиталистического строя, т. е. без крупных социальных потрясений. По этому пути пошли многие страны Запада, в том числе Швеция, Дания, Норвегия, Канада, Финляндия, Исландия. Они смогли реализовать проект синтеза сущностных черт капитализма и социализма путем медленных политических преобразований и грамотных экономических реформ. Их опыт оказался весьма интересным, и хотя недавние глобальные потрясения заставили пересмотреть некоторые принципы жизнестроения этих стран, тем не менее проект общественного развития, предложенный ими, сохраняет свое значение.

Таким образом, понятие эволюции используется как в естественных, так и в социально-гуманитарных науках для описания развития систем разного типа. При этом эволюция в широком смысле – это синоним развития, точнее, это процессы, которые в социальных системах ведут к усложнению, дифференциации, повышению уровня организации системы. Эволюция в узком смысле включает лишь постепенные количественные изменения, противопоставляемые качественным скачкам, т. е. революции.

Революция — это изменение во внутренней структуре системы, которое становится связующим звеном между двумя эволюционными стадиями в развитии социальной системы, это коренное качественное изменение, т. е. скачок. В ходе революции происходят глубинные трансформации всей системы общественных отношений, причем происходят резко, быстро, взрывообразно. В отечественной науке проблема революций осмыслена довольно полно, и в частности указывается, что методологической основой ее анализа является диалектический закон отрицания отрицания. Революция в этом смысле есть проявление диалектического отрицания. Советские обществоведы широко использовали гегелевский термин «снятие», в котором органически сопряжены три смысловых плана: упразднение, сохранение и подъем. Диалектическое отрицание обозначает устранение, уничтожение, отбрасывание старого, но не любого старого, а того, что не отвечает изменившимся условиям и препятствует дальнейшему развитию. При этом оно вбирает, удерживает и сохраняет все жизнеспособное, перспективное, ценное, что есть в отрицаемом состоянии, что было в предшествующем развитии. Наконец, диалектическое отрицание дает жизнь новому качественному состоянию, новой стадии развития. Важно отметить, что в реальном революционном процессе, в конкретном ходе его развития на первый план может выступать любой из трех аспектов диалектического отрицания.

Тем самым советские обществоведы абсолютизировали конструктивную роль революции, ее созидательные возможности. Представляется, что социальная революция несет в себе черты, которые гораздо глубже могут быть отражены с помощью категорий деструктивного отрицания или социального нигилизма. Многие революции сопровождались разгулом таких варварских стихий, что становится чуть ли не бессмысленным говорить о каком-то революционном созидании. Так, в первые годы и даже десятилетия после Октябрьской революции восточнославянские народы пережили страшный период тотального отрицания своей культуры, истории, национальной субъектности. Идеологи пролеткультовского движения призывали «сбросить за борт современности» русских писателей и поэтов А.С. Пушкина, Ф.М. Достоевского, Н.В. Гоголя и других, глумились над выдающимися страницами русской истории, уничтожали целые пласты отечественной культуры (религию, отдельные сферы науки и философии, классическое искусство). А.В. Луначарский, в то время народный комиссар просвещения (в ведение которого входили наука и искусство), отмечал, что в своей практике он неоднократно сталкивался с работниками, ошибочно понимавшими задачи партии в отношении культуры. Он писал: «Люди, полные революционным пылом (в лучшем случае, а иногда не менее почтенными страстями), много кричали о «культурном Октябре», они представляли себе, что в один прекрасный час какого-то прекрасного месяца не менее прекрасного года произойдет параллельно взятию Зимнего дворца взятие приступом Академии наук или Большого театра и водворение там новых людей, по возможности пролетарского происхождения или, во всяком случае, любезно улыбающихся этому пролетариату» (Известия ВЦИК, 1922, 3 ноября). Предлагалось провести полный разгром в вузах и начать строить новые, ликвидировать старых специалистов науки, создать новые программы по математике, физике, в которых было бы все «наоборот», и т. п. В период так называемой культурной революции в Китайской Народной Республике огромный вред развитию науки и культуры был нанесен хунвейбиновским вандализмом, прикрывавшим свое дикое варварство вывеской идеологии пролетариата.

Об этих и других опасностях революции прозорливо предупреждали русские мыслители Н.А. Бердяев , С.Н. Булгаков , Петр Бернгардович Струве (1870–1944), С.Л. Франка другие. В сборнике статей «Вехи» критиковали позицию утопического прожектерства, мечтаний о наступлении социализма в ближайшем будущем и возможности фантастического скачка из «царства необходимости» в «царство свободы». Суть дела, как писал Струве, «не в том, как делали революцию, а в том, что ее вообще делали», подчеркивая, что смысл его утверждения связан именно с понятием «делание», выражающим неоправданное вмешательство в исторический процесс с целью его ускорения «революционным взвинчиванием рабочего класса», провоцирующим государство на террор.

При всех индивидуальных трактовках революции, ее причин и результатов, авторы сборника «Вехи» были единодушны в одном – интерпретации ее как нарушения естественного хода исторического процесса. Такое понимание органично вытекало из общей историософской концепции сборника, суть которой состояла в понимании исторического процесса как объективации, т. е. выражения вовне, внутреннего мира человека. В основе веховской концепции лежало признание первичности духовной жизни личности над социальными формами – в том смысле, что при наличии связи между обоими началами исходной точкой общественного развития и совершенствования является сознание, а не мертвая сила утверждений. Тем самым русские мыслители выступили против понимания революции как локомотива истории и прогрессивного в своей сущности социального феномена.

Вопрос о причинах и движущих силах социальной революции также дискуссионен. Многообразие позиций обусловлено принадлежностью исследователей к тем или иным философским школам и течениям, ценностным отношением к изучаемому явлению, а также тем обстоятельством, что в XX–XXI вв. произошла целая серия революций во всем мире, особенно в Восточной и Центральной Европе, затронувших в том числе и восточнославянские народы. Рассмотрим классические и современные теории, отвечающие на вопрос об источнике и закономерностях протекания социальных революций. В отечественной науке советского периода наибольшую известность получила ленинская трактовка причин возникновения революции. Введенное В.И. Лениным в научный обиход понятие «революционная ситуация» охватывает совокупность объективных условий, выражающих социально-экономический кризис данного общества и определяющих возможность политического переворота.

Революционная ситуация, по В.И. Ленину, характеризуется следующими признаками:

• невозможностью для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство;

• обострением, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов;

• значительным повышением активности масс, в мирную эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых как всей обстановкой кризиса, так и самими верхами к самостоятельному историческому выступлению.

Широко известна теория русско-американского социолога Питирима Александровича Сорокина (1889–1968), развитая им в книге «Социология революций» по горячим следам революции 1917 г. и Гражданской войны. П. Сорокин, понимая под причинами восстаний и войн «комплекс условий, связь событий, обрамленных в причинную цепочку, начало которой теряется в вечности прошлого, а конец – в бесконечности будущего» и подчеркивая, что непосредственной предпосылкой всякого «революционного отклонения в поведении людей» всегда было «увеличение подавленных базовых инстинктов большинства населения, а также невозможность даже минимального их удовлетворения», выделял следующие причины: 1) «подавление» голодом «пищеварительного рефлекса» большой части населения; 2) «подавление» инстинкта самосохранения деспотическими экзекуциями, массовыми убийствами, кровавыми зверствами; 3) «подавление» рефлекса коллективного самосохранения (семьи, религиозной секты, партии), осквернение их святынь, измывательства над их членами в виде арестов и т. п.; 4) неудовлетворение потребностей людей в жилище, одежде и подобном даже в минимальном объеме; 5) «подавление» полового рефлекса большинства населения во всех его проявлениях (в виде ревности или желания обладать предметом любви) и отсутствие условий его удовлетворения, наличие похищений, насилия жен и дочерей, принудительного замужества или разводов и т. п.; 6) «подавление» собственнического инстинкта масс, господство бедности и лишений, и в особенности, если это происходит на фоне благоденствия других; 7) «подавление» инстинкта самовыражения или индивидуальности, когда люди сталкиваются, с одной стороны, с оскорблениями, пренебрежением, перманентным и несправедливым игнорированием их достоинств и достижений, а с другой – с преувеличением достоинств людей, не заслуживающих того; 8) «подавление» у большинства людей их импульса к борьбе и соревновательности, творческой работе, приобретению разнообразного опыта, потребности в свободе (в смысле свободы речи и действия или прочих неопределяемых манифестаций их врожденных наклонностей), порождаемой «чересчур уж мирной жизнью», монотонной средой обитания и работой, которая не дает ничего ни мозгу, ни сердцу, постоянными ограничениями в свободе общения, слова и действий. Это, по мнению Сорокина, неполный список причин. При этом он подчеркивает, что и сила «подавления» наиболее значимых инстинктов, и их совокупное число влияют на характер «продуцируемого революционного взрыва».

В современном западном обществоведении значительной популярностью пользуется структурный подход к пониманию революции американской исследовательницей Т. Скочпол. Она многое позаимствовала из марксистской теории, пересмотрев ее по ключевым вопросам понимания государства и оценки роли крестьянского фактора в нем. Опираясь на теоретическое наследие М. Вебера, а также работы Е. Тримбергер, М. Блока и других, Скочпол предложила трактовать государство как «совокупность административных, полицейских и военных организаций, возглавляемую и в большей или меньшей степени координируемую исполнительной властью». Рассматривая государство как «потенциально автономную структуру», со своей собственной логикой и целями, она утверждала, что ее действительная автономность обусловливается конкретными историческими обстоятельствами, а не априорным подходом к государству как к арене столкновения различных экономических интересов или орудию господствующего класса.

Под социальной революцией Т. Скочпол понимала «стремительные радикальные трансформации государственных и классовых структур общества, которые сопровождаются и частично поддерживаются классовыми восстаниями снизу». Постижение причин революции и последующего восстановления государственной системы возможно, по Т. Скочпол, только при соотнесении фактора «международного давления» с классово структурированными экономиками и политически организованными интересами. Итак, основу структурного подхода, по мнению исследовательницы, составляют принцип потенциальной автономии государства и концепция международного и всемирно-исторического контекста на фоне классовых противоречий внутри общества.

Анализируя причины возникновения революций во Франции, России и Китае, Т. Скочпол обратила внимание на то, что во всех этих случаях наблюдались коллапс (дисфункция) административного или военного аппарата, широкомасштабные крестьянские волнения и политические движения «маргинальной элиты». Еще одним ключевым фактором служило «международное давление» (военные кампании), которое подрывало осуществление планов модернизации.

Интересную концепцию революционных изменений предлагает американский социолог Дж. Голдстоун, который предпринял успешную попытку синтезировать существующие подходы к данной проблеме и выработал интеграционную теоретическую модель. В отличие от своей университетской наставницы Т. Скочпол, Голдстоун более оптимистично настроен в отношении создания общей концепции революции, хотя и полагает, что каждый фактор должен рассматриваться в контексте конкретных условий и во взаимосвязи с другими переменными анализа.

Переосмысливая понятие революции, Дж. Голдстоун предложил перейти от социального понимания феномена к более нейтральной трактовке – как «принудительного низложения формы правления, сопровождаемого реконсолидацией власти новыми группами, осуществляющими руководство через новые политические (иногда социальные) институты». В то же время ученый сохранил в своем анализе принцип «потенциальной автономии государства» и разграничил процессы государственного распада, борьбы за власть и последующего восстановления государства. Каждый процесс, по его утверждению, имеет свою собственную динамику и требует отдельного каузального анализа.

Голдстоун описал три источника, необходимых для возникновения революции:

1) финансовое (ресурсное) истощение государства. Речь идет об уменьшении ресурсов, имеющихся в распоряжении государства, относительно его расходов и обязательств, с одной стороны, и ресурсов потенциальных внутренних и внешних противников, с другой;

2) отчуждение и конфликт внутри элиты, которая состоит из людей, пользующихся особым влиянием благодаря высокому положению в иерархических структурах. Формирующаяся контрэлита открыто противодействует политическому курсу, образует коалицию и выдвигает требования по реформированию системы;

3) высокий потенциал мобилизации населения, т. е. желание людей улучшить свои социальные и статусные позиции посредством актов прямого политического действия.

Триаду источников дополняют экономико-демографические условия возникновения революции – инфляция (особенно в условиях неэффективности государственных институтов) и рост численности населения.

Радикализирующее воздействие демографического фактора на ситуацию в современном мире, по Голдстоуну, проявляется в следующем:

• растет сельское население в условиях частной собственности на землю;

• несоизмеримо с экономическим ростом увеличивается численность городских жителей;

• становится все больше выпускников высших учебных заведений, несмотря на ограниченный доступ к высоким статусным и социальным позициям и сильную конкурентную борьбу за них;

• в условиях слабости политических институтов непропорционально велика доля лиц от 15 до 25 лет по отношению к численности взрослого населения;

• наблюдается миграция населения из регионов с иной этнической или политической идентичностью.

Под международным фактором возникновения революции понимается не просто военное или экономическое соперничество государств на международной арене, а их включенность в альянсы и мировую систему разделения труда. Политическая и экономическая поддержка со стороны союзников может иметь как позитивные (усиление государства), так и негативные (например, раскол и отчуждение элиты) последствия. Иностранные компании своими действиями либо способствуют притоку инвестиций и подъему экономики, либо истощают национальные ресурсы и тормозят процесс преобразований, в том числе развития классов управленцев и квалифицированных специалистов, либо даже препятствуют ему.

Анализируя в данном контексте причины революций в странах третьего мира, Дж. Голдстоун описывает неразрешимую дилемму, перед которой оказывались правящие режимы. С одной стороны, они должны были сохранять поддержку сверхдержавы, которая оказывала им военную и финансовую помощь, с другой – поддержку внутренних элит, ориентированных на независимое положение своей страны в мире. Действия режима навстречу любой из сторон подрывали его так же, как и бездействие. Отсюда вывод Голдстоуна: при возникновении подобной неразрешимой дилеммы в условиях структурных дисбалансов различных сфер жизни общества нестабильные, неопатримониальные государства терпят крах (Иран, Никарагуа, Филиппины).

Американский ученый предложил, на наш взгляд, продуктивное решение проблемы завершения революции. Дж. Голдстоун выделил слабый и сильный варианты завершения революции. В слабом варианте революция заканчивается тогда, когда «важнейшим институтам нового режима не грозит активный вызов со стороны революционных или контрреволюционных сил». Например, революция во Франции завершилась в Термидоре 1799 г. после захвата власти Наполеоном. Октябрьская революция – после победы большевиков над белыми армиями и консолидацией политической власти в 1921 г. В свою очередь согласно сильному варианту завершения революции «она заканчивается лишь тогда, когда политические и экономические институты отвердели в формах, которые остаются неизменными в течение значительного периода, допустим 20 лет», однако эта формулировка меняет суть определения слабого варианта завершения революции. Получается, что Великая французская революция завершилась с провозглашением в 1871 г. Третьей республики, Великая русская – в 1930-е гг., когда И.В. Сталин консолидировал политическую власть, а под большевистскую диктатуру было подведено экономическое и социальное основание. Более того, окончательное примирение русского общества с коммунистическим режимом вообще произошло лишь после победы в Великой Отечественной войне.

В последние десятилетия в научной литературе активно обсуждается возможность общественных преобразований, соответствующих теоретической модели трансформации. Повышенное внимание исследователей и политиков к ней обусловлено тем обстоятельством, что социальные издержки революции, как правило, недопустимо велики и многократно превышают те обретения, которые были получены в ее ходе. Эволюционный же путь развития не пригоден для решения масштабных задач выхода из глубокого кризиса либо качественного изменения социальной системы в соответствии с требованиями времени.

Термин «трансформация» (от лат. transformare – изменять, преобразовывать, превращать) первоначально использовался в технике, физике, математике, генетике, но с 1950—1960-х гг. стал широко использоваться для описания радикальных структурных перемен, перехода общества к качественно иному состоянию организации. Социальная трансформация – это изменение социального бытия людей, социетального типа общества, обусловленное внешними факторами и внутренней необходимостью, постепенное, но в то же время радикальное и относительно быстрое. Главными чертами, отличающими трансформацию от иных форм социальных изменений, являются:

• направленность на изменение не отдельных частных сторон, а сущностных черт, определяющих социетальный тип общества;

• постепенность и относительно мирный характер протекания;

• неизбежность, длительность и глубина аномии, обусловленной опережающим разложением старых общественных институтов по сравнению с созданием новых;

• принципиальная зависимость хода и результатов процесса от деятельности и поведения не только правящей верхушки, но и массовых общественных групп;

• слабая управляемость и предсказуемость процесса, важная роль стихийных элементов развития, непредрешенность его итогов.

Движущими силами трансформационного процесса в той или иной степени являются все элементы социальной структуры общества, хотя формы, механизмы и эффективность их участия в этом процессе неодинаковы. Интенсивность и направленность трансформационной активности разных общественных групп определяется, во-первых, имеющимися у них возможностями воздействия на трансформационный процесс, тесно связанными с положением на стратификационной шкале; во-вторых, их принадлежностью к выигравшим или проигравшим в результате совершившихся общественных перемен; в-третьих, их социокультурными характеристиками: структурой ценностей, потребностей, интересов и мотиваций.

Трансформации, охватившие страны Центральной и Восточной Европы, можно определить как системные, затрагивающие весь спектр общественной жизни государств: их политику, экономическую и социальную структуру, духовную жизнь. Под системной трансформацией обычно понимаются следующие изменения:

• в экономике – применение технологий, основанных на использовании научного (рационального) знания, расширение вторичного (индустрия, торговля) и третичного (услуги) секторов хозяйства, развитие рынков товаров, капитала и труда;

• в социальной сфере – ослабление прежних предписанных (коммунитарных, аскриптивных) типов социальности и расширение сферы новых целерациональных связей, основанных на профессиональных или рыночных критериях, что сопровождается ростом социальной и профессиональной дифференциации, разделением сфер частной и общественной жизни;

• в политической области – образование централизованных государств, в то же время разделение ветвей власти, включение широких масс населения в политические процессы, установление политической демократии, формирование осознанных интересов различных общественных групп;

• в культурной области – дифференциация духовных систем и ценностных ориентаций, плюрализация общественного сознания и образования, многообразие течений в философии и науке, развитие средств распространения информации. В духовной жизни получает признание ориентация на перемены (реформы) и отказ от прежних запретов на нововведения. Однако перемены не охватывают всей совокупности социокультурной регуляции, а признаются лишь в функционально необходимых сферах, связанных с новыми ожиданиями.

В социальной структуре и составе населения трансформирующихся стран происходят как количественные, так и качественные изменения. Масштабы, тенденции, глубина и особенности протекания трансформации социальной структуры, ее усложнение определяются комплексом факторов: 1) структурными изменениями в экономике (различные формы собственности – государственная, акционерная, частная, с участием иностранного капитала) и ее кризисом; 2) глубокими переменами, связанными с изменениями в системе занятости (система планового формирования, распределения и использования рабочей силы уступает место не просто свободному, но «дикому» рынку рабочей силы, что привело к безработице, преобразованию критериев социальной дифференциации, перестройке трудовой мотивации, углублению социального неравенства, резкому разрыву в оплате труда разных категорий работников);

3) снижением уровня жизни подавляющей части населения;

4) социальной аномией (разрушением одной ценностно-нормативной системы и несформированностью другой) и социальной депривацией (ограничением либо лишением доступа к материальным и духовным ресурсам, возможностям, необходимым для удовлетворения основных жизненных потребностей индивидов или групп).

Выделяют ряд сущностных признаков общественной трансформации.

1. Неравновесность, неустойчивость протекающих социальных процессов. В обществе зрелом, состоявшемся происходящие изменения имеют естественный характер, обусловленный целями функционирующей системы, и служат средством приведения ее в устойчиво-равновесное состояние, выполняя, таким образом, важную регулятивную функцию. В переходном обществе, наоборот, изменения носят, как правило, необратимый характер, расшатывают основы старой социальной системы, открывают простор развитию новых социальных отношений. Подобное состояние объективно обусловливает неравномерность протекания самих изменений, асинхронность социальных процессов. Усиление либо ослабление этой неравномерности зависит от ряда факторов (в основном субъективного порядка) и конкретно-исторических условий, складывающихся в стране, переживающей переходную эпоху.

2. Преходящий (временный) характер. Период развития любого общества не может длиться вечно, он закономерно имеет начало и конец. Завершение переходного периода связано со вступлением обновленного общества в стадию своей зрелости, когда обеспечено безусловное главенство новых социальных отношений. Продолжительность переходной эпохи для каждого конкретного общества индивидуальна и подчинена действию множества различных эндогенных и экзогенных факторов – политических, социально-экономических, социокультурных и др.

3. Вероятность, альтернативность, многовариантность развития. Процессы, протекающие в человеческом обществе, малопредсказуемы, в отличие, например, от физико-химических процессов, в которых конечный результат можно прогнозировать с достаточно высокой степенью вероятности. Трансформационное состояние общества напоминает в чем-то кибернетический черный ящик, в пространстве которого может сочетаться неопределенное число связей, факторов, обусловленностей, обеспечивая на выходе потенциальную многовариантность, альтернативность итоговых форм и многообразие их содержания. В соответствии с концепцией английского социолога А. Тойнби в состояние неустойчивости общество попадает в результате своеобразного вызова, который ставят перед ним возникающие обстоятельства – природные, экономические и прочие факторы, требуя адекватного ответа. Последний может быть альтернативен (вариантен) не только по своим мерам, но и по результатам, т. е. либо иметь успешное окончание посредством снятия противоречий либо завершиться даже гибелью данной локальной цивилизации.

4. Трансформационная динамичность. Действия, происходящие в зрелом обществе в течение длительного времени, в трансформирующемся социуме могут совершаться почти мгновенно, так как изменения в переходном обществе, как правило, быстропротекающие процессы. Когда такие сверхсжатые во времени события и процессы затрагивают систему ключевых социальных отношений, норм, ролей, многие социальные слои и группы населения оказываются не в состоянии также быстро и адекватно осознать перемены, усвоить новую систему ценностей, ассимилировать ролевые и статусные функции и т. д. В результате возникает некое специфическое состояние социальной невесомости, сопровождаемое резким усилением социальных отклонений и социальных патологий, могущих принимать значительные масштабы и глубину. Чем быстрее общество выйдет из него, тем скорее будет достигнуто социальное равновесие и обеспечен единый нормативный порядок в социуме.

5. Отсутствие целостности, полноты свойств и признаков социальных форм и отношений трансформирующегося общества, их конгломеративность и противоречивость. Данному состоянию общества соответствует параллельное сосуществование как старых, уходящих с исторической сцены, так и замещающих их новых социальных форм и социальных отношений, которые протекают в условиях постоянной борьбы, столкновений, обострения противоречий и антагонизмов. Особенный характер противоречий в переходном обществе заключается в том, что их разрешение ведет не к простому снятию локальных проблем развития, мешающих эффективному функционированию существующих традиционных социальных форм и социальных отношений, а к их замене новыми прогрессивными видами, представляющими уже совершенно иные модели общественного организма. Эпоха трансформации, как правило, несет в себе изменения революционного характера, если они связаны со сменой экономических и социополитических систем. При этом необходимо учитывать, что противоречия между старым и новым в переходном обществе проявляются на поверхности явлений как противоречия между стоящими за ними определенными субъектами отношений – отдельными слоями общества и социальными группами и их интересами, а также, что направленность, и особенно скорость протекания переходных процессов, в значительной степени детерминированы действием субъективных факторов, что характерно для процессов, происходящих во всех трансформирующихся странах.

6. Необратимость изменений трансформирующегося общества. Даже в варианте возврата к старой системе невозможны точный повтор ее прежнего состояния, генетически идентичное воспроизведение старых социальных отношений и т. п. Иными словами, переходность уже сама по себе исключает простой возврат к прежнему состоянию. По выражению философа Н.Н. Моисеева, если «начало» состоялось, то в силу вступает правило: «Система не помнит своего прошлого», что перекликается с известной мудростью древних: «Нельзя дважды войти в одну и ту же воду».

7. Историчность, особость трансформирующегося общества. Эти качества обусловлены спецификой эпохи, во временных рамках которой протекают переходные процессы и с которой связаны различия в исходных состояниях трансформирующегося социума, конечными результатами, содержанием социальных противоречий и подобным, а также особенностями конкретно-исторических условий страны, переживающей переходный период, особенностями ее локальной цивилизации.

Названные признаки имеют тесную связь и взаимообусловленность, автономно и в совокупности предопределяя особенные и общие свойства и специфику переходного общества. Однако теоретически строгое рассмотрение сущности трансформации предполагает ее концептуальное осмысление. На сегодняшний день сложилось довольно много теорий, пытающихся выявить направленность и механизмы трансформационных изменений. К их числу относится и модернизационный подход, и обновленные версии марксизма, и теория постиндустриального общества, и др. Каждая из этих теорий вносит свой вклад в понимание процесса трансформации, и мы провели анализ их сильных и слабых сторон в соответствующих разделах учебника. В данной главе рассмотрим теорию П. Штомпки, который трактует процесс трансформации как травму. Целью данной концепции, претендующей на парадигмальный статус, является «исследование негативных, дисфункциональных последствий, возможных в результате важного социального изменения». Под травмой понимается деструктивное воздействие на социальное тело, в результате которого возникает патология социального агента. Другими словами, в процессе социального изменения при определенных условиях могут возникать события, вызывающие нарушения привычного образа мысли и действия, меняющие, часто трагически, жизненный мир людей, их модели поведения и общения. Важно подчеркнуть, что события, для того чтобы стать травматическими, должны быть соответствующим образом интерпретированы, т. е. любое событие само по себе не является травматическим, но становится таковым в результате его культурной оценки. Но если социальный факт все же оценен как травма, то он способен вызвать три типа коллективных травматических симптомов. Во-первых, происходят деструктивные изменения на биологическом уровне социальности, проявляясь в виде уменьшения численности населения, росте умственных и физических патологий, общей биологической деградации. Во-вторых, серьезные нарушения возникают в социальной сфере – политическая анархия, экономический кризис, недееспособность армии и т. д. В-третьих, травма воздействует на культурную ткань общества, проявляясь в нивелировании ценностей, обессмысливании социальных норм, утрате идентичности. Как пишет П. Штомпка, «верования отвергаются, вера подрывается, доверие исчезает, харизма терпит крах, идолы рушатся». Преодоление травмы может осуществляться разными путями. С определенной долей условности их можно разделить на две группы – активного и пассивного противодействия. К первой относятся инновация и бунт, ко второй – ретриатизм и ритуализм.

Можно упомянуть другие научные разработки и теории переходных процессов, но более важными являются вопросы: Могут ли все эти исследования достаточно глубоко объяснить сложные и противоречивые процессы и явления, происходящие сейчас в странах с радикально меняющейся переходной ситуацией? Обладают ли данные исследования и теории достаточной полнотой и универсальностью, чтобы объяснять различные переходные процессы?

Полагаем, что имеющиеся теории и гипотетические модели ограничены в своих эвристических и прогностических возможностях, ибо они не являются общими теориями переходного процесса. Отдельные из них посвящены анализу перехода только от одной конкретной общественной системы к другой (например, переход от капитализма к коммунизму). Некоторые анализируют и обобщают уже реально осуществившиеся переходные процессы в страноведческом аспекте (Испания, Германия и др.). Есть исследователи переходных процессов, которые отдают приоритет единственной, как правило экономической либо культурной, сфере общества. Таким образом, создание общей теории переходных процессов (периодов) является до сих пор нерешенной и, безусловно, необходимой задачей.

 

Глава 14

Причинные факторы социальной эволюции

Чтобы нарисовать картину социальной динамики в развернутом виде, необходимо обратиться к анализу базовых факторов социальной эволюции. Вопрос о причинных факторах общественного развития, их качественной определенности и характере с древних времен привлекал пристальное внимание исследователей. Традиционно социальные философы стремились открыть и описать наиболее фундаментальные и важные факторы социальной эволюции, или то, что можно назвать перво двигателями, конечными причинами социальных процессов. Одни из них выдвигали в качестве решающего фактора, или детерминанты, определяющей функционирование и развитие общества, естественную среду обитания и ее изменения, географические и климатические условия (флору, фауну, ту или иную конфигурацию земной поверхности – горы, реки, моря и т. д.); другие – чисто биологические факторы (рост народонаселения, борьбу за существование, расовые различия людей и т. д.); третьи – экономические факторы (способ производства, характер распределения и потребления материальных благ в обществе, а также классовую борьбу); четвертые – развитие интеллекта, исследовательскую активность (рост и накопление научных знаний, развитие новых технологий и т. д.).

Среди многочисленных версий социальных детерминизмов, претендующих на выдвижение главного, системообразующего, оказывающего определяющее воздействие на все прочие социальные явления фактора, выделяются две основные. Сторонники первой делают акцент на идеальных процессах, вытекающих из интеллектуально-духовного развития человечества, – ценности, идеология, политика, религия, этика и подобные; представители второй считают, что детерминирующая роль в развитии общества принадлежит материальным процессам – экономическим, технологическим, биологическим, экологическим и т. д. Решая вопрос о характере зависимости между отмеченными факторами и источниками общественного развития, исследователи, как правило, полагали, что они выступают никак не в форме субординации, т. е. примыкают к так называемому монистическомутечению в социальной теории, согласно которому в развитии общества всегда имеется главный, самый важный фактор, своего рода перводвигатель социальных процессов, центральное звено, ведущая, основная движущая сила.

Радикальные сторонники монизма убеждены – выделенный ими главный фактор носит универсальный характер, т. е. действует везде и всегда, во всех обществах и на всех этапах их эволюции. Менее радикальные монисты полагают, что разные исторические эпохи или географические регионы человеческой истории могут иметь свои главные, конечные причины развития.

В XX в., однако, наметилась тенденция избегать поиска конечных причин и рассматривать взаимосвязи факторов общественного развития не в виде субординации, а в виде координационных зависимостей, когда развитие общества понимается как результат взаимодействия многочисленных сил, причинных факторов, детерминант – материальных и идеальных, не разделяемых на главные, определяющие, и неглавные, определяемые, где ни один из факторов не квалифицируется как конечная причина социальных изменений. Это означает, что в современной социальной теории взяла верх ориентация на переход от монизма в интерпретации движущих сил развития общества к плюралистическому объяснению причин социальных изменений. Ныне многие исследователи отвергают абсолютизацию единственных, доминирующих, центральных факторов, вызывающих все последующие социальные изменения, и рассматривают эти факторы исключительно в координационной взаимосвязи, когда каждый из них так или иначе связан со всеми остальными, ими обусловливается и их обусловливает и, соответственно, играет определенную, свойственную ему роль в жизни общества. Отсюда вытекает важный методологический принцип: каждый исследователь вправе выбирать свой собственный «центральный фактор», к примеру рассматривать жизнь общества с точки зрения той роли, которую в ней играет свойственное человеку, как и всякому живому организму, стремление к наслаждению и избеганию страданий (как это делали Уорд, Паттен) или исследовать логику движения социума, исходя из той роли, которую в нем играют экономические отношения собственности (как это было характерно для К. Маркса), или изучать историю под углом зрения духовно-религиозных факторов (как это было присуще М. Веберу). Такие исследования, как полагает известный французский теоретик Р. Арон, будут оправданными и плодотворными, но лишь до тех пор, пока не станут сопровождаться догматической абсолютизацией, не станут рассматриваться в качестве единственно возможного.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что большинству социальных философов так и не удалось в своем анализе жизнедеятельности общества до конца преодолеть и элиминировать дилемму «материализм – идеализм». И дело не только в том, что эта дилемма глубоко укоренена в традиции философского дискурса, но и в реальной сложности, противоречивости и неоднозначности взаимосвязей материального и идеального начал, особенно когда речь идет об анализе социальных феноменов.

Сам факт наличия множества факторов (или движущих сил), обусловливающих изменения общества, никем ныне не оспаривается. И в этом смысле можно сказать, что теория факторов действительно верна. Трудности, а порой и неразрешимые противоречия начинаются тогда, когда пытаются установить иерархию факторов, их соподчиненность. В самом деле, даже на феноменологическом уровне тезис «Факторов много и все они равнозначны» не выдерживает критики. Ведь совершенно очевидно, например, что утверждение о доминирующей роли экономики в странах европейского капитализма и в странах азиатского и африканского континентов вряд ли будет в одинаковой степени правомерно. Или в той же самой Европе определяющие факторы социальных изменений в эпоху Нового времени и средневековья наверняка не были абсолютно одинаковыми и сопоставимыми.

В целом, в интегральном процессе развития в течение длительного, охватывающего исторические эпохи (мегаэпохи) времени жизнь социума действительно так или иначе определяется совокупностью факторов. И в этом смысле правы те авторы, которые подчеркивают, что весь опыт XX в. отверг моно-факторный подход и еще раз убедительно показал, что на формирование той или иной общественной структуры и уклада жизни оказывает влияние множество факторов: прогресс науки и техники, состояние экономических отношений, устройство политической системы, вид идеологии, уровень духовной культуры, национальный характер, международная среда или существующий миропорядок. При этом принципиально важно обратить внимание на следующее обстоятельство. В конкретный период человеческой истории, в определенных пространственно-временных координатах жизнедеятельности тех или иных обществ роль и значение различных факторов (детерминант) не равноценна и не одинакова. Практически в каждый период исторического движения на авансцену жизнедеятельности общества выдвигается какой-либо один фактор (или несколько), который начинает доминировать над остальными, задавать направленность развития всему обществу в целом (как это было, например, в период Средневековья с религиозным фактором). Самоорганизация общественной системы в каждый конкретный период своей истории имеет некую основу, стержень, вокруг которого начинают группироваться, завязываться все другие элементы данной системы, т. е. выявляется некая системообразующая идея (понятие), формируется определенное поле притяжения, которое в синергетике обозначается как аттрактор (от англ, to attract – притяжение).

При такой постановке вопроса никак нельзя уклониться от необходимости определенного структурирования факторов социальной эволюции, объединения их в те или иные группы и блоки, установления между ними координационных и иерархических зависимостей и, в целом, рассмотрения их типологических особенностей.

Когда речь идет о движущих силах социально-исторического процесса, сразу же встает вопрос о характере соотношения между теми факторами, которые действуют изнутри , и теми факторами, которые действуют извне, т. е. о характере соотношения между эндогенными и экзогенными факторами социальной эволюции. Эндогенные причины коренятся внутри самого социального процесса, раскрывают потенциальные возможности, свойства и тенденции, заключенные в этом процессе, имманентны ему, вытекают из природы социального. Экзогенные причины действуют извне на процесс развития общества. Социальному организму, для того чтобы сохранить свой гомеостаз, необходимо не только постоянно реагировать на импульсы, исходящие из внешней среды, но и соответствующим образом к ним адаптироваться, т. е. функционировать в режиме вызова – ответа.

Различение эндогенных и экзогенных факторов, проведение демаркационной линии между тем, что относится к внутренней, а что – к внешней стороне социальной сферы, сопряжено с немалыми трудностями. Например, природные катастрофы, экологические бедствия, различные эпидемии вирусной природы, изменяющие поведение и привычный образ жизни людей, должны рассматриваться как исключительно экзогенные, внешние по отношению к социальной жизни факторы. Ведь изменение образа жизни людей, моделей их поведения является не чем иным, как ответной реакцией на усилившееся давление внешней среды. Однако по своему происхождению все эти неблагоприятные воздействия среды могут быть продуктом человеческой деятельности, неспособности людей просчитать все последствия своего преобразующего вмешательства в окружающий мир. При таком ракурсе анализа и шкале оценки экологические бедствия и катаклизмы, повлекшие трансформацию поведения людей и их образа жизни, должны уже квалифицироваться как эндогенные процессы, непреднамеренно вызванные стихийно-спонтанной деятельностью людей. Поэтому целый ряд социальных процессов вполне правомерно называть эндогенно-экзогенными. Разворачиваясь во времени, эти процессы могут привести к результатам, которые влияют не только на характер системы, внутри которой они протекают, но и на внешнюю среду. И наоборот, внешние факторы с течением времени могут превратиться во внутренние. Сказанное, таким образом, дает основания говорить о существовании наряду с эндогенными и экзогенными факторами эндогенно-экзогенных или (в зависимости от удельного веса и значения) экзогенно-эндогенных.

Причины, которые запускают механизм общественного развития в действие и определяют его специфические черты, направленность и характер, многообразны и выступают в сложном и противоречивом взаимодействии друг с другом. Поэтому мы не ошибемся, если помимо внутренних и внешних факторов общественного развития будем говорить о причинах порождающих и обусловливающих, постоянно действующих и переменных, всеобщих и частных и т. п.

Для большей ясности отметим, что к внешним факторам обычно относят природные факторы развития общества, которые выступают как постоянные (климат, почва, ландшафт и т. д.) и как переменные (эпидемии, наводнения, землетрясения, географические открытия, нашествия вредителей и т. д.). К внешним факторам следует отнести и окружающую социальную среду (соседей, характер контактов, коммуникации данного общества с другими обществами). Контакты могут быть весьма разнообразными: столкновения, войны, заимствования, торговля, смешение и разделение народов, обычаев, религии и т. д. Соседство может порождать различные формы соперничества и взаимодействия. Например, успех и активность одного из соседей – хороший стимул для созидательной деятельности других. Наряду с постоянными факторами – контактами близко расположенных народов могут иметь место и неожиданные (спорадические) контакты – переселение народов, набеги неизвестно откуда взявшихся кочевников и т. д. В результате изменения социальной среды одни общества гибли, другие возвеличивались, одни народы растворялись в других, ассимилировались другими, одни учреждения, социальные институты, обычаи и верования канули в Лету, другие, напротив, укреплялись и возвышались и т. д.

Переменные факторы общественного развития могут быть очень сильными, порой судьбоносными для того или иного народа (вспомним, как повлияли географические открытия европейцев на судьбу аборигенов Америки, Азии и Австралии, а также на судьбу самой Европы).

В эпоху же глобализации, которую сейчас переживает человечество, в принципе невозможно прогнозировать развитие той или иной страны без учета влияния мировой экономической, политической и информационной среды. Ибо именно она устанавливает развитию общества внешние, не зависимые от него требования и ограничения и создает тот «коридор возможностей», в которых это общество и будет действовать.

Теоретический анализ проблемы базовых факторов социальной эволюции предполагает их содержательное рассмотрение. Важнейшим и постоянно действующим фактором социальной динамики является демографический фактор – количество населения, его плотность, рост и убыль. Данный фактор в зависимости от точки отсчета и расстановки акцентов можно отнести как к внутренним, так и к внешним причинам социальной эволюции. Внешним, чисто биологическим фактором движения социума его можно считать только в том случае, если интерпретировать движущие силы общества исходя исключительно из специфики социального, собственно социального, социальное объяснять только через социальное. Если рассматривать жизнедеятельность общества как результат единства и переплетения социальных, природных и биологических начал, то демографический фактор общественных трансформаций вполне можно квалифицировать и как внутренний фактор.

В принципе, демографические процессы в обществе как зависят от природных и биологических факторов, так и находятся под влиянием экономической, политической и духовной (в частности, религиозной) сфер жизнедеятельности общества. Поэтому демографическую составляющую общественной жизни можно называть демосоциальной сферой. Демосоциальной она является потому, что включает наряду с чисто демографическими (численность, рост, смертность населения и т. п.) и социальные характеристики и процессы (семья, поселения, этносы, классы, страты и т. д.). Демосоциальная сфера, таким образом, не только выступает природной предпосылкой образования общества, но и сама является преобразованной общественным строем данного общества. В действительности внешние и внутренние факторы социальных процессов настолько, как уже отмечалось, тесно взаимосвязаны, что их разделение зачастую носит условный характер.

Следующий постоянно действующий фактор общественного развития – рост человеческих потребностей. В марксистской философии этот фактор получил название закона возвышения потребностей. Согласно этому закону потребности людей находятся в перманентном изменении – качественном (появление новых потребностей) и количественном (рост населения, требующий увеличения производства потребительских благ). Очевидно, что данный фактор тесно связан не только с демографическими процессами в обществе (увеличением плотности населения на определенной территории, например), но и с экономическими, политическими и духовными процессами. Это особенно важно иметь в виду потому, что человек – единственное, пожалуй, существо, не имеющее верхней границы своих потребностей. Потребности людей и их реальное удовлетворение зависят и от количества населения, и от уровня развития экономики, и от положения индивидов, занимаемого ими в социальной иерархии. Они также существенно зависят от характера общественного строя, цивилизационных особенностей, менталитета, духовного склада и подобного того или иного общества.

В современной социальной философии наметился отход от марксистской формулировки: «закон возвышения потребностей». Правильней говорить не о законе возвышения потребностей, а о законе развития потребностей и потребления. Это уточнение следует сделать потому, что с развитием общества происходит не только возвышение (прогресс) потребностей, но и их снижение (деградация). Одни потребности обновляются и растут, другие, наоборот, не удовлетворяются и количественно уменьшаются. Например, потребность в экологически чистых продуктах удовлетворяется все хуже и хуже из-за загрязнения окружающей среды. То же можно сказать и о потребностях в общении с живой природой, восприятии ее красоты, в тишине, в самостоятельной предметно-чувственной деятельности («своими руками»), обострившихся в наш техногенный век до предела. Заметим, что реально сужающаяся возможность удовлетворения этих потребностей оборачивается потерей здоровья, психологическими стрессами, различными формами «бегства от жизни» (наркомания, пьянство, мистика и т. д.).

Корректность формулировки «возвышение потребностей» вызывает сомнения и потому, что слово «возвышение» (как и все однокоренные с ним слова – «выше», «высокий» и т. п.) неизбежно несет в себе некоторую «позитивную» оценивающую окраску. Вследствие этого «закон возвышения потребностей» практически всегда квалифицируется как процесс бесконечного «улучшения», как движение исключительно по восходящей линии, как благо и движущая сила прогресса, а не просто как фактор социальной эволюции, содержащей на любой из развилок своих дорог и возможность нисходящих линий движения. Поэтому вполне резонно заменить формулировку «закон возвышения потребностей» на оценочно нейтральную формулировку – «механизм развертывания потребностей». Механизм развертывания потребностей далеко не всегда действует в сторону их возвышения, какие бы при этом мы ни использовали критерии «высоты – низости». В результате действия данного механизма могут развертываться и добрые, и злые, и этически нейтральные потребности. В практике жизни этот механизм оказывается одновременно фактором прогресса и регресса. Более того, в современных условиях механизм развертывания потребностей начинает выступать как источник повышенной опасности и риска в существовании человеческой цивилизации. Паразитарное потребительство как феномен современного общества потребления направляет траекторию развития цивилизации в русло, противоположное актуальным задачам свободного гармонического развития Человека в диалоге с Природой, коэволюции общества и его природной среды. Паразитарное потребительство вместе с милитаризмом, виртуальной экономикой, финансовыми спекуляциями и массовой культурой становится сегодня причиной роста и углубления глобальных проблем и конфликтов.

Обратимся к рассмотрению того фактора социокультурной эволюции, который довольно полно раскрыт в марксистской теории классовой борьбы и в современной конфликтологии – фактору конфликта интересов. Конфликт интересов с доисторических времен сопровождает человеческое общество. Он имеет место уже в развитых сообществах животных. Причем здесь данный конфликт связан не только с материальными (желудочными, организменными) потребностями, но и со стремлением отдельных особей достичь определенного ранга и места в сложившейся системе доминирования и стадной иерархии. Повышение ранга одной особи и понижение ранга другой обычно достигается через напряженную борьбу. В человеческом обществе конфликт интересов приобретает весьма сложный характер и разнообразные формы. Особенно значимым данный фактор становится в постпервобытных обществах.

Социальная дифференциация, возникновение различных групп, слоев, каст, сословий, классов неизбежно вело к неравномерному удовлетворению потребностей людей. Такое положение, наряду с тенденцией постепенного развертывания (возрастания) человеческих потребностей вообще, обычно оборачивалось острым общественным противоречием между потребностями людей и реальным потреблением, с одной стороны, и потребностями и потреблением разных социальных общностей – с другой. Данное противоречие находило свое выражение в социальной напряженности между различными общественными группами и классами, которая проявлялась в перманентных конфликтах между богатыми и бедными, в чувствах зависти, ненависти, агрессивности со стороны обделенных общественными благами слоев и высокомерием, презрением, опасениями со стороны групп и классов, монополизировавших в своих руках общественное богатство. На поверхности социальное неравенство, получившее развитие в обществе, конфликт интересов выливались в мощные социальные движения, всякого рода реформы, в различные типы революций и гражданских войн, изменяющие характер общественных отношений и приводящие к тем или иным сдвигам в развитии общества.

Следует выделить группу, или блок, факторов социальной эволюции, которые обобщенно можно определить как духовные факторы. Духовно-ценностная сфера общества – мораль, религия, искусство, политика, а также наука (исследовательская активность) – выступает в качестве важнейшей детерминанты социальной динамики, различных общественных трансформаций и эволюционных сдвигов.

В заключение подчеркнем еще раз, что сравнительная значимость различных факторов социальной эволюции носит изменчивый характер в разные исторические эпохи. Поэтому не имеет смысла пытаться устанавливать какую-то жесткую иерархию источников и движущих сил общественного развития, давать их раз навсегда неизбежную и определенную ранжировку. Предпочтительным в данном случае является группировка всех выявленных и изученных к настоящему времени факторов социокультурной эволюции с учетом того, что их сравнительная значимость будет существенно варьироваться во времени и пространстве.

Многообразие факторов, так или иначе детерминирующих социально-исторический процесс, в целом движущие силы развития общества можно свести к трем группам, трем сферам реальности, трем мирам, не сводимым друг к другу. Во-первых – это природные факторы развития общества (биологические, географо-климатические, демографические основы жизнедеятельности общества, весь мир природы и вещей, подчиненных физико-химическим законам и объективно предзаданных человеку). Во-вторых – технико-экономические факторы общественного развития (мир общественного бытия людей, вещей и предметов, возникших в результате человеческой деятельности, прежде всего труда). Все то, что сегодня многие исследователи относят к экономическому и технологическому детерминизмам, которые, как нам представляется, несмотря на имевшие в свое время место жаркие дискуссии, можно рассматривать как комплиментарные и когерентные. В-третьих – это все то, что обычно относят к духовным факторам общественного развития (идеи, ценности, человеческая субъективность, которые относительно независимы от мира объективных процессов и обладают высокой степенью свободы).

Имеет смысл отдельно остановиться на рассмотрении роли природных факторов в жизнедеятельности общества. Дело в том, что природные факторы – это такие факторы, о которые, наряду с прочим, споткнулись многие реформаторы, стремящиеся форсированным образом вестернизировать некоторые незападные страны, в частности восточнославянские. Отсюда актуальность и остродискуссионный характер вопросов, связанных с природными основаниями социокультурной эволюции народов, расселившихся в различных географических регионах нашей планеты.