Перед самыми выборами в земельный комитет приехал какой-то человек в синей куртке и лаковых сапогах с большими усами и бритым круглым подбородком.

Он пришел на выборы в школу, и все, недоброжелательно косясь на него, спрашивали друг у друга:

— Чей-то такой?

— Да, говорят, Андреев сын, что выписался из общества лет двадцать назад и уехал в Севастополь.

— Кум из слободки его встречал там. Вроде как в жандармах, говорит, служил.

— Похоже на то. Куртка-то синяя.

— Там его знают, что он за птица, жить нельзя, вот он и прилетел сюда.

— Ну, да у нас долго не заживется.

— Много этих прощелыг шляется. Лучше бы ноги поскорей уносил отсюда.

Приезжий что-то говорил с лавочником, председателем совета, стоя у окна в передней части школы, где стоял стол для президиума совета. Все молчали и следили за ним подозрительными и недоброжелательными взглядами.

— По усам видно, с какого чердака кот, — сказал кто-то.

— Главное дело — куртка синяя. Синего сукна, окромя жандармов, никто не носил.

— Петлички спорол и думает провести. Нет, брат, не на простачков напал.

Вдруг все повернули головы: к председательскому столу подошел незнакомец, постучал карандашом, как бы требуя тишины, и с минуту постоял в ожидании полного успокоения, посмотрел рассеянно на отдушник, на стенные часы, потом на свои часы, вынув их из жилетного кармана.

Наступила полная тишина. Взгляды всех обратились на незнакомца.

— Ровно к присяге собрался приводить, — сказал сзади негромкий голос: взять бы его да от стола в три шеи…

— Товарищи! — раздался громкий, спокойный и уверенный голос незнакомца, — я потребую на пять минут вашего внимания, и затем мы приступим к выборам.

Задние толпой подвинулись вперед и тесным полукругом без шапок, как перед чтением манифеста, остановились перед столом.

— Я здесь родился, вырос, ваш земляк и вот теперь приехал поработать на родине. В такое трудное время каждый обязан.

— Бреши, бреши… — сказал сзади негромко кузнец.

— Принимаете вы меня в свое общество?

Мужики хотели было промолчать, но так как незнакомец, говоря это, остановился взглядом на Федоре, стоявшем в полушубке с прорванным плечом, тот, почти против воли, потому что как-то неловко было не ответить, раз к нему обращаются, сказал неохотно:

— Что ж, милости просим.

— Отчего же не принять… — сказали остальные уже совершенно против воли и только потому, что один сказал и молчать было неудобно. Даже кузнец, который от печки в ярости погрозил кулаком Федору, и тот сказал:

— Очень даже рады будем…

— Вот у вас затевается земельный комитет. Дело для вас новое, и я не откажусь помочь.

— Убирайся ты к черту лучше, пока есть время, — проворчал опять кузнец так, что ближние оглянулись на него.

— Много таких помощников… — сказал угрюмо печник, обращаясь к шорнику, с которым они оба жались на уголке лавки.

Рядом с незнакомцем стал лавочник.

— Предлагаю собранию кандидатуру товарища Ломова на должность председателя комитета.

— Просим… — неожиданно вырвалось у Федора, и он, испуганно оглянувшись на кузнеца, махнул рукой и сел на дальнюю лавку.

— Вот дьявол-то! — сказал кузнец и почти со злобой крикнул:

— Просим.

Федор со своей лавки увидел уже несколько кулаков.

— Его с первого слова надо бы по шеям отсюда гнать, а они голос за него подают, — сказал шорник печнику, который совсем нехотя сказал свое «просим» и теперь с ненавистью поглядывал на Федора.

— Да что ж там говорить: синяя куртка, дело ясное.

— Вишь, словно начальство какое… карандашом еще стучит, — говорили в дальнем углу.

— Привык командовать-то…

— У нас не покомандует, — сказал Андрюшка, сидя на лавке, спиной к столу, около Федора, которого он взялся караулить.

— Товарищи! — раздался опять твердый и спокойный голос от стола.

Некоторые голоса, как бы из протеста, продолжали говорить, но новый председатель земельного комитета постучал концом карандаша по столу. Все смолкло, и взгляды всех обратились к нему.

— Только и берет, дьявол, тем, что карандашом стучит, — проворчал кузнец.

— Товарищи! Предлагаю сосредоточить денежные поступления в руках какого-нибудь избранного вами лица, ответственного перед обществом. В случае же нежелательности лишних расходов я могу взять это на себя, представляя еженедельные отчеты.

— Прос… — сказал было Федор. Но карауливший его Андрюшка поспешно ткнул его кулаком в спину, и он, поперхнувшись, не договорил.

Рядом с Ломовым стал лавочник, и, так как кругом загалдели протестующие голоса, он взял из рук избранного председателя карандаш и постучал им по столу.

— Вот моду-то взяли окаянные, — сказал кузнец.

— Теперь окрутит этих остолопов, — лучше не надо.

— Вырвали бы у них этот карандаш-то.

— Я предлагаю просить товарища Ломова во избежание расходов принять это на себя. Кто за мое предложение, прошу поднять руки.

Все молчали.

— Пришел незнамо откуда, первый раз его видим и ему — денежные суммы, тихо сказал печник Иван Никитич, усмехнувшись и покачав головой.

— Прибегаю к поименному голосованию. Иван Никитич, ваше мнение?

Печник растерянно оглянулся.

— Что ж мое мнение. А мне нужно? Мне все равно, как другие…

— Значит, хотите просить товарища Ломова?

— Что ж, пущай, — сказал Иван Никитич.

И когда лавочник обратился к другим, он плюнул и отвернулся.

— На какие штуки пошли! — сказал он, обращаясь к шорнику, — поименное, говорит, голосование. Ведь он же, черт, видит, что я не согласен, так нарочно взял и прямо с меня начал.

— Оплетать умеют. Им обоим синюю куртку носить.

— В самый раз.

— Товарищи, — продолжал лавочник, — для сокращения ставлю для всех вопрос: кто против, поднимите руки.

Все молчали и сидели неподвижно.

— Единогласно…

И лавочник махнул рукой, как бы отрубив что-то.

— Объявляю собрание закрытым.

Все стали нехотя подниматься и расходиться.

— Попали… — говорили мужики, выходя. — И что за народ, бестолочь. Такого сукина сына на порог пускать было нельзя, а они его выбирают.

— Его бы, как он пришел, взять бы голубчика под ручки да в волость. Так и так, мол, товарищ волостной председатель, не угодно ли вам побеседовать.

— Насчет куртки порасспросить, почему она синяя, — добавил насмешливый голос.

— Вот, вот…

— Ах, черти бестолковые. Теперь засядет, будет нас гнуть да карман набивать, и ни черта с ним не сделаешь.

— Главное дело избран единогласно, вот что плохо.