1
По вечерам после изнурительных, но бестолковых, ничего не решающих заседаний Сердюков подолгу засиживался в своем кабинете. Старался оттянуть время, когда нужно было возвращаться домой. Но и после полуночи дверь ему молча отворяла жена, каждый раз одаривая его презрительным взглядом. Порог дома он переступал с таким настроением, будто на плаху шел.
Теперь, по распоряжению Сердюкова, все папки с письмами жителей области на его адрес и ответами на них клали ему на стол. Вечерами, углубившись в изучение писем, Сердюков старательно изучал запросы, мнения и жалобы избирателей, но голова была занята другим. Иногда, как бы по служебным обязанностям, он приглашал для пояснения Леночку.
Как и прежде, до их поездки в Марфино, помощница придвигала стул и занимала свое обычное место с правой стороны от Сердюкова. Как и прежде, улыбалась уголками губ и понимающе кивала. Как и прежде, подрагивали локоны на висках и кабинет обволакивал приятный запах «Шанель». Сколько раз по поводу и без повода Сердюков дарил ей эти духи!
Но он видел, что Леночка изменилась. Со стороны казалось, что ничего в отношениях депутата и его помощника не произошло. По рабочим вопросам они понимали друг друга с полуслова, но прежней душевности уже не было. Стремительная и незначительная размолвка в Марфино после выхода заметки со временем переросла в глубокий душевный надлом. Но что больше всего тяготило обоих — ни Сердюков, ни Леночка не предпринимали никаких попыток, чтобы объясниться и освободить друг друга от душевных мук.
Правда, теперь Сердюков понимал, что дело совсем не в заметке.
Хоттабыч сдержал свое слово и представил Сердюкову журналиста Агейко. Несмотря на разницу в возрасте, они сблизились и теперь до поздней ночи сидели в обкуренной кафешке, которая располагалась напротив здания областной думы, пили водку и, ничего не скрывая друг от друга, говорили о женщинах. Сердюков о Леночке, Агейко об Эдите. И оба пришли к выводу, что виноваты в разрыве не женщины, а только они сами. Их мужская гордость, упрямство и нежелание понять любимого человека.
Честно признаться, когда они впервые пожали друг другу руки, Сердюков и не предполагал, что заносчивый и непримиримый журналист, каким он считал Агейко, окажется не только честным и приятным, но и самокритичным собеседником.
Расстались они уже дружески обнявшись на прощание.
Сердюков, отложив в сторону папку с документами, нажал на кнопку селектора. Шел девятый час вечера.
— Вызывали, Виктор Пантелеевич? — Леночка заученно улыбнулась.
— Ты еще не ушла домой?
— Вы же прекрасно знаете: пока вы здесь, я никуда не уйду.
— Раньше, наедине, ты называла меня просто по имени. — Сердюков все же собрался с духом, решил в этот вечер расставить все точки над «і».
Леночка промолчала.
Он поднялся из-за стола. Взять бы ее за плечи, прижать к себе, погладить по волосам — так, как он делал раньше. Но он продолжал стоять каменным истуканом.
— Между нами все кончено, Лена?
Она отвернулась, передернула плечиками:
— Это все ради вас, Виктор Пантелеевич. Ради вашей семьи. — В глазах девушки мелькнула боль. — Я вас очень прошу, давайте прекратим этот разговор. Поверьте, я не каменная и у меня тоже есть сердце. Мне так же больно вспоминать, что между нами было.
— В таких случаях говорят — расстанемся друзьями. — Сердюков сжал кулаки, чтобы унять поднимающуюся откуда-то из глубины звериную тоску.
— Это обман. В таких случаях никогда не расстаются друзьями. Но и врагами мы стать не должны. Мы просто расстанемся, как обыкновенные знакомые. При встречах будем улыбаться друг другу, задавать дежурные вопросы о здоровье, делах, детях.
Тоска не сдавалась, голова шла кругом, на висках выступила испарина.
— Ты говоришь так, словно решила оставить работу…
— Да. Мне уже предложили место.
— И куда, если не секрет? Не во французское консульство?
Спокойно, словно других вариантов и быть не могло, Лена тряхнула кудряшками и безо всяких эмоций подтвердила:
— Во французское.
Вот и ему пришлось пережить это. На своей шкуре понять, что это за зверюга — ревность.
— Это Кантона? — голос звучал глухо, как сквозь вату.
Она молчала, отрешенная, задумчивая, словно не понимая, чего от нее хотят. Вспомнила встречу с Пьером у храма на соборной площади.
Леночка не могла знать, что Кантона битый час ожидал совсем не ее, а другую, черноглазую и черноволосую Светку Марутаеву. Но Клякса в тот вечер была занята. Пьер огорченно побрел к поджидавшей его машине и тут увидел выходящую из храма попутчицу, которую не так давно подвозил из Марфино.
— Вторая встреча подряд — это уже далеко не случайность, — широко улыбаясь, он преградил Пряхиной дорогу.
Леночка улыбнулась в ответ и заговорила по-французски:
— Все-таки вы шпион, следили за мной все это время. Я ведь тоже не верю в случайные встречи.
— Так-так, — Кантона подхватил девушку под руку. — А ну, признавайтесь, где тут хранятся баллистические ракеты? Где спрятаны атомные подводные лодки и расположены элитные части воздушно-десантных войск? Вознаграждение следует.
— Не много ли заданий на первый раз?
— Ну что вы. Совсем не много. Я хотел бы просить гораздо больше.
— Ах так? Тогда увеличим вознаграждение.
Они не спеша прошли через площадь и по бульвару направились в сторону центра. В разговоре Лена и не заметила, как очутилась около дома.
— Ну, вот вы меня и проводили. Как и прошлый раз, доставили к самому порогу.
— Мне было очень приятно и легко с вами.
Она подала ему руку, подумав, что и ей тоже.
А на следующий вечер они пили молодое бужеле…
— Это Кантона? — снова повторил Сердюков, буравя помощницу взглядом.
— Да. Мне кажется, да. Хотя я не совсем уверена…
Почему-то ей сразу стало легко и свободно.
2
Бурмистров был взбешен. Только что он вернулся из здания областной думы, куда его приглашали с отчетом о расходе средств, выделенных на финансирование водников. Пока он отбивался от многочисленных вопросов демократов и коммунистов, которые требовали полной ясности в связи с задержками выплаты заработной платы, члены предпринимательской партии мирно дремали или болтали, почесывая затылки. Он, Бурмистров, вертелся ужом, стараясь до предела затуманить ситуацию по нецелевым расходам, а те, кто его должен был поддерживать, и прежде всего Пантов, ни слова в защиту не вымолвили.
Алистратов дожидался банкира в приемной. Бурмистров бросил плащ на стол секретаря и на ходу молча кивнул Роману, приглашая в кабинет. Пока Роман устраивался в кресле, Бурмистров метал громы и молнии и яростно ковырял в ухе.
— Где ваш подшефный? — загремел он на Алистратова и, не дожидаясь ответа. — Залег на дно с очередной потаскухой?
Роман спокойно выдержал разъяренный взгляд работодателя, как ни в чем не бывало пожал плечами:
— Ну что вы, Денис Карлович, еще вчера мы расстались с ним в Сосновке. Пантов решил заскочить еще в пару поселков, помозолить глаза избирателям, а я вернулся в центр. Мне нужны нормальные условия, чтобы подытожить данные и проанализировать предвыборную активность населения.
— Это еще зачем? — Бурмистров швырнул золотую ковырялку в футлярчик. — Вы что, замещаете председателя избирательной комиссии?
— Зачем же мне его замещать? Просто в моих обязанностях не только научить своего подшефного хорошо выглядеть, правильно говорить, уметь слушать народ, но и определить районы с пассивной избирательной активностью. Именно там важно проявить особый темперамент, пока соперники не опередили. Это же дополнительные голоса.
Он сказал «пассивная избирательная активность» и сам чуть было не рассмеялся. Надо же такое ляпнуть!
Но Бурмистров не заметил ни шероховатости в ответе, ни внезапной растерянности, которая тут же прошла. Алистратов оправился от первой атаки банкира и теперь был во всеоружии.
Бурмистров потянулся к телефонному аппарату.
— Как позвонить в эту самую Сосновку?
— Ума не приложу. Но даже если вы дозвонитесь в поселок, Пантова там наверняка не окажется, — помня уговор не распространяться об отлучке депутата, наставник бросился выручать своего ученика. — Чего ему там сидеть? Волка ноги кормят.
— И то верно. Без смазливых телок он там и двух часов не просидит, — Бурмистров слегка помягчел. — Как продвигаются наши дела? Удастся запихнуть этого бездаря в думу на новый срок?
Роман ушел от прямого ответа:
— Это зависит не только от него и от моих усилий. Я проанализировал ситуацию. Так вот, в самом Марфино, где проживает две трети населения избирательного округа, пока еще чувствуется превосходство Пантова. Смею заверить, вовсе не ошеломляющее, как думают в штабе партии предпринимателей, а весьма зыбкое и шаткое. С одной стороны, активизировались те, кто выдвигает кандидатом в депутаты господина Сердюкова. Кстати, он очень эффективно провел время в Марфино, а ведь до поездки его шансы сводились к нулю. Что он там напел, мне неизвестно. Но факт есть факт: его поддерживает уже сорок пять процентов марфинцев.
— А с другой?
— А с другой — группа нашей местной поддержки и забастовщики просто дуют халявную водку, и запал агитации за приватизацию, а значит, и за самого Пантова заметно падает.
— Почему? — Бурмистров снова вытащил ковырялку.
— Много ли наагитируешь с похмелья? — вопросом на вопрос ответил Роман. — Здесь трезвый ум нужен. Половина сошла с арены, расползлись по домам и отлеживаются. Остались только отъявленные пьяницы и бомжи. Водочная агитация всегда эффективна только в канун самих выборов, а не за два месяца до них.
Бурмистров поднялся, прошелся по кабинету и остановился за спиной Алистратова. Роман чувствовал, как банкир дышит ему в затылок. Нет, он нисколько не боялся его, но, как породистая немецкая овчарка, не выносил, когда кто-то находился сзади.
— А каковы успехи моего протеже? — банкир вернулся за стол.
— Подготовка идет полным ходом, и в поведении Пантова заметны первые сдвиги. По крайней мере, площадная брань исчезла. Вошел в стиль, стал чувствовать официальный костюм. Если чего-нибудь не выкинет накануне голосования, то за его собственный имидж можете не беспокоиться. Знаете, как бывает: хорошее накапливается по крупинке, а теряется в один миг. Проверено.
— Мне нужна гарантия, что я не зря плачу вам деньги. Немалые, кстати.
— Вы знаете, что в последних президентских выборах участвовало свыше десятка кандидатов. И у каждого — своя команда специалистов по имиджу. Уверяю вас, все они исправно выполняли свою работу и двигали лидера к победе. Но победил и стал президентом только один человек. Так что один имиджмейкер победы не гарантирует. Конечно, мы верим в победу, но призовое-то место одно… Как на ипподроме: делаешь ставку на одну лошадь, а выигрывает другая. Если же вы хотите оценить мою работу, давайте устроим Пантову экзамен.
— Что за экзамен?
Роман улыбнулся:
— На этот случай у меня богатый опыт. На следующей неделе Пантов проводит во Дворце офицеров встречу с избирателями. Приходите и увидите своего ставленника во всей красе.
— Постараюсь. И еще одна просьба: если каким-то образом в ближайшее время увидите Пантова, пусть срочно свяжется со мной.
Роман согласно кивнул. В приемной он бросил взгляд на настенный календарь. До возвращения Пантова из Парижа оставалось трое суток. «Так что в ближайшее время, — подумал Алистратов, — Пантов на связь с ним не выйдет».
Бурмистров приподнял жалюзи в кабинете, окна которого выходили на улицу. Его взгляд устремился в одну точку. От ярко освещенного подъезда быстро откатил «мерседес». Тот самый, который он с легкой руки за бесценок продал неутомимому аферисту и лидеру предпринимательской фракции господину Пантову. Бурмистров не узнал машины, когда-то служившей ему верой и правдой. Он смотрел в одну точку и думал о другом. О тех деньгах, которые были вложены в предвыборную кампанию.
3
В последние дни дела у Виолетты Павловны шли из рук вон плохо. Во-первых, экономический кризис заметно сказался и на ее бизнесе: клиенты совсем перестали посещать ее заведение. Во-вторых, пришло сообщение из Германии, куда она в начале месяца отправила десятка три девушек: несколько из них бежали. Удрали, не имея на руках ни денег, ни паспортов. Это уже настоящее ЧП, которое могло грозить Виолетте Павловне несколькими годами заключения. Контракты с девушками заключали на работу официантками, реальный же запрос был совершенно другим.
За все время российско-экспортного сотрудничества у Виолетты Павловны случился единственный прокол. Одна из тихонь — ну кто бы мог предположить! — сумела-таки улизнуть из турецкого подполья, перебралась на пароме в Италию, самостоятельно перешла несколько границ и сдалась чешским властям. В отличие от других цивилизованных народов чехи не захотели содержать нарушительницу на дармовых харчах и скоренько отправили беглянку в Россию. Благо времени прошло немало, но об этой женщине пока не было ни слуху ни духу.
Третью подлянку преподнесла Светка Марутаева. Эта сучка упустила богатого жениха, а сваха, в качестве которой выступала сама Петяева, лишилась прямой выгоды. Короче, ни сна ни покоя.
Сотрудники держались от разгневанной патронессы подальше, и только невозмутимый Евнух хранил ледяное спокойствие.
— Отыщи Кляксу, достань хоть из-под земли и быстро ко мне, — распорядилась Виолетта Павловна, вызвав телохранителя.
Когда Евнух ушел, она открыла сейф, достала несколько книг, в которых вела нехитрую бухгалтерию, и погрузилась в их изучение: куда уплыли средства, заработанные в предыдущий месяц?
В активе значилось, что по две тысячи долларов она получила от зарубежных партнеров за каждую «эмигрантку», которая изъявила желание улучшить сервис в западноевропейских странах. Общая сумма от сделки принесла заведению Петяевой 76 тысяч долларов. Еще на 28 тысяч пополнили общую копилку штатные путаны.
Виолетта Павловна быстро перевернула несколько листочков бухгалтерской книги и, взглянув на таблицу месячных доходов, пришла к неутешительному выводу: производительность по интимному обслуживанию городского населения резко катилась вниз. Немыслимый обвал отечественного рубля заставил даже состоятельных граждан мужского пола экономить на развлечениях.
Еще две с половиной тысячи баксов были заработаны путем самой легальной, но далеко не прибыльной деятельности. Их внесли в кассу около трех десятков женихов и невест, которые с помощью Виолетты Павловны обрели свое счастье и образовали ячейку общества — семью. Но этих денег не хватило бы даже на зарплату штатным сотрудникам центра, не говоря уже о налогах и арендной плате за помещение.
Итого в активе значилось 106,5 тысяч долларов. Сумма, надо заметить, немалая. Но Виолетта Павловна сокрушенно вздохнула: ее приятельница сделала более верную ставку и теперь жила припеваючи. Около четырехсот высококвалифицированных попрошаек, которых она призвала под свои знамена и рассадила в самых многолюдных точках города, каждый день стабильно приносили ей по 5–8 тысяч дохода в долларовом эквиваленте. На подаяниях русский народ не экономил даже в самые кризисные времена.
Виолетта Павловна стряхнула с себя зависть и сосредоточилась на собственной экономике. Итак, куда делись заработанные с таким трудом деньги?
Она подвинула к себе калькулятор и, задерживая указательный пальчик на каждой строке графы расходов, принялась подсчитывать затраты. В самую значительную сумму, 22 тысячи долларов, обошлись премии врачам, сотрудникам органов правопорядка, санэпидемстанции и пожарной охраны. Последние, видимо смекнув, какой такой брачной деятельностью занимается центр знакомств, совсем обнаглели. Пожарные премии за прошедший месяц вылились в шесть тысяч «зеленых».
Виолетта Павловна на чистом листке сделала пометку «пожарные» и несколько раз подчеркнула слово. Придется в ближайшее время нажаловаться на вымогателей нужным людям и тем самым сократить расход.
Четырнадцать тысяч — чуть больше половины дохода, полученного ночными бабочками, — ушли этим самым нужным людям. Двенадцать тысяч она перечислила за аренду здания, и это еще по-божески. За двухэтажный особняк, расположенный в центре города, просили в два раза больше, но этот вопрос помог уладить депутат Пантов.
Шестнадцать тысяч Виолетта Павловна выплатила штатным сотрудникам заведения — сутенерам, водителям, телохранителям. Только Евнуху, самому ценному своему сотруднику, она каждый месяц выдавала по две тысячи баксов.
Пятнадцать процентов со всех доходов заведения Петяева каждый месяц отдавала своему компаньону — Пантову. Это значило, что из дохода нужно вычесть еще пятнадцать тысяч долларов. Как исправный налогоплательщик, одиннадцать тысяч российских рублей, что составляло около семисот долларов, директор центра знакомств перечислила в городской бюджет.
Еще шесть тысяч поглотила реклама. О регулярном появлении в прессе заметок о деятельности центра Виолетта Павловна не забывала и денег на этот вид услуг никогда не жалела. А иначе как вербовать добровольцев в заграничную сферу услуг?
Она вздохнула с облегчением: за последние месяцы эта строка расходов значительно сократилась. Рекламой теперь занимается Толик Мокогон — директор одного из крупнейших в области агентств.
Понятно, снижение расходов на пропаганду и агитацию полулегальной деятельности центра случилось не вдруг. Тут уж прямая заслуга самой Виолетты Павловны. Петяева делила с Мокогоном постель, получая и материальную, и моральную выгоду. Неожиданно для нее Толик оказался не только пылким любовником, но и обладателем ценной информации о тайной жизни и темных делишках сильных мира сего. Наутро; после ночи любви, ей оставалось лишь открыть дневничок и, чтобы не запамятовать, зафиксировать в нем ценные сведения. К примеру, Бурмистров. Бывший уголовник, сколотивший свое состояние на рэкете. Кое-что из полученных сведений ей удалось использовать, кое-что оставила про запас. Но было и такое, что Виолетта Павловна побоялась доверить бумаге: не дай бог дневник окажется в чужих руках — ей не сносить головы!
Заложив все расходные цифры в память калькулятора, Виолетта Павловна подвела итог. Затраты вылились в сумму 85 700 долларов.
Она тяжело вздохнула, поднялась, направилась к несгораемому шкафу и вытащила из него целлофановый пакет, в котором по старой привычке хранила выручку. По ее подсчетам, в нем должно было оставаться еще двадцать с небольшим тысяч. Вынув из пакета валюту, Петяева уже по толщине пачки поняла — денег значительно меньше. В мешочке хранилось без двухсот долларов ровно одиннадцать тысяч. А где же еще ровно десять?
Ах, да! У Виолетты Павловны отлегло от сердца. Ровно десять тысяч долларов она выделила Пантову на премию членам депутатской группы, которые обещали содействовать в решении очень важной для нее проблемы. Народные избранники от партии предпринимателей обещали подготовить и вынести постановление «О легализации проституции и открытии публичных домов» на одно из заседаний областной думы.
Виолетта Павловна понимала, что с первого наскока узаконить такое постановление не удастся. Придется заняться народными избранниками вплотную, прежде чем результат будет получен. Ничего, терпение у нее хватит. Денег тоже. В конце концов закон «О легализации» будет одобрен.
Она успела бросить обратно в сейф деньги и документы, когда в дверь робко постучали и на пороге нарисовалась Клякса.
— Ну, заходи-заходи, касатка, — голос Петяевой не предвещал ничего хорошего. — Поведай, любезная, как погналась за двумя зайцами.
— Какими зайцами? — не поняла Светка.
— Не строй из себя идиотку! — патронесса распалялась все больше и больше. — С депутатом, сучка, снова спала?
Светка наконец сообразила, о каких таких зайцах шла речь, и понуро молчала.
— Спала, я тебя спрашиваю? — Петяева с силой ткнула кулаком Кляксе под дых, задыхаясь от злости.
— Спала, — обреченно кивнула Светка.
— А я тебе такие указания давала?
— Нет, не давали.
— А кого ты должна окучивать?
— Француза.
— А с кем теперь твой француз, знаешь?
— Нет, не знаю.
— А я знаю. Так вот, пока ты с депутатами кувыркалась, французика у тебя увела из-под самого носа помощница другого депутата. Сказать, сколько из-за твоего идиотизма мы потеряли денег?
— Сколько? — честно спросила Светка.
— А столько, сколько тебе за год не отработать, даже если полк принимать каждый день.
Светка снова понуро повесила голову.
Чуть отдышавшись, Виолетта Павловна присела на стул и продолжила воспитание с новой силой:
— Забудь депутата. Слышала? Забудь!
Она умолкла, задумчиво рассматривая подоконник, по которому прыгала синица. Надо же, как кстати! Петяева быстро обернулась к Светке. Синичка испуганно вспорхнула и исчезла с подоконника.
— Лучше синица в руках, чем журавль в небе, — нравоучительно проговорила патронесса. — Ты не думай, что я только о своей выгоде пекусь. Да, на французе можно хорошо заработать. Но и ты запомни, дуреха: выйдешь за него замуж, уедешь из этой страны и думать забудешь, что такое голод, холод и безденежье. Поняла меня?
— Поняла, Виолетта Павловна.
— И еще одно. Француз, в отличие от Пантова, совершенно не знает, кем ты здесь была. Просто симпатичная девушка ищет себе состоятельного жениха. Вот и действуй. Выйдешь замуж, получим деньги — и все. Прошлое быльем поросло. — Она помолчала. — Так и быть, устрою вам еще одну встречу наедине. И соперницу с дистанции уберу. А потом рассчитывай только на себя. Уяснила наконец, вертихвостка?
Петяева впервые улыбнулась.
— Я вам так благодарна за вашу заботу… — завела заезженную пластинку Светка.
— Иди, — отмахнулась от нее Петяева.
Когда за Светкой Марутаевой закрылась дверь, директриса нервно передернула плечами: «Как же, оставляю я тебя в покое! Ты, дорогуша, до конца дней своих будешь мне за такого жениха налог платить. Иначе он обязательно узнает, как ты здесь квалификацию повышала да за всеобщий охват городского населения интимными услугами боролась».
4
Они поселились в «Рице». В двухкомнатных апартаментах. Пантов тут же снял трубку телефона, набрал номер портье и приказал сию же секунду принести омаров, лягушачьи лапки, запеченные в тесте, фруктовый салат и бутылку коньяка. Подумав несколько секунд, добавил, что коньяк ему требуется из определенной провинции и совсем было бы хорошо, окажись в баре бутылочка «Ричарда Хенесси».
Он положил трубку, самодовольно улыбнулся и, бросив взгляд на уставшую от перелета, но счастливую Эдиту, вальяжно протянул:
— «Ричард Хенесси»… Как мне не доставало его в нашей провинции!
— Кто это? — не поняла Эдита.
— Не кто, а что. «Хенесси» — настоящий коньяк! А настоящий коньяк, дорогая, — Пантов вспомнил высказывание кардинала Мазарини, на которое ненавязчиво обратил накануне отъезда его внимание имиджмейкер, — можно сравнить только с любовью к женщине: его вкус и горек, и сладок, терпкость в сочетании с мягкостью, легкость — с крепостью. Выпив его, можно испытать истинное блаженство или потерять разум…
Эдита, сняв пиджак и расстегнув пуговицы на блузке, собиралась принять душ, но неожиданное красноречие Пантова заставило ее остановиться.
— Кто это сказал?
— Я! — горделиво задрал подбородок Пантов.
— Не замечала за тобой такого красноречия… Ты все больше русскими пословицами и поговорками сыпал.
— Всему свое время, дорогая. Но теперь ты находишься не в нашей Тмутаракани, а в столице мира — Париже. А здесь даже у немого появляется красноречие.
Он замолк, хищно следя, как женщина грациозно скидывает с себя блузку, юбку. В дверь постучали, и Эдита быстро юркнула в ванную комнату.
Официант вкатил в номер столик с коньяком и закусками. Когда он снова скрылся за дверью, Пантов бросился к ванной комнате. Жадно оглядев нагую фигурку, схватил спутницу за руку.
— Пошли…
— Но, Миша, я собралась принять душ. Погоди четверть часа.
— Пошли, я сказал. Коньяк и омары не терпят отлагательства.
Ей пришлось подчиниться. Он посадил ее на диван, а сам занял кресло напротив.
— Этому знаменитому коньяку не меньше девяноста лет. — Пантов открыл бутылку. — И все это время он хранился в дубовых бочках. А перед тем как его разлить, в каждую бутылку добавляли по нескольку капель коньяка, которому вообще лет двести пятьдесят…
Эдита зябко поежилась — то ли от наготы, то ли от холода. Чтобы быстрее отогнать от себя неприятное чувство, быстро взяла фужер и, не дожидаясь, пока Пантов закончит речь, выпила его до дна. Коньяк оказался очень крепким.
— Милая! — Пантов от изумления поперхнулся. — Разве так пьют «Хенесси»!
Коньяк приятно ударил в голову. Эдита смущенно улыбнулась и, уже не стесняясь своей наготы, с иронией посмотрела на Пантова:
— Ну и как его пьют?
— Мелкими глотками, согревая в ладонях. Можно запить содовой.
Она потянулась за самым крупным омаром.
— Знаешь что, милый! Я человек русский и потому пью твой «Хенесси» так, как мне нравится. А другие пусть как хотят. Что мне до других! — Она с аппетитом жевала нежное мясо омара, лягушачьи лапки в тесте. — Налей мне еще. Гулять так гулять!
Поддавшись неожиданному задору подруги, Пантов снова наполнил ее фужер. Вторая порция залпом последовала за первой.
— Нечего сказать — хороший напиток!
— Вот за это я тебя люблю еще больше, дорогая…
Он выпил свой коньяк, пересел к ней, повалил на диван. «Экзотика кончилась, — подумала Эдита. — Пришла пора платить».
Пантов подпрыгивал, закатывал от блаженства глаза, по лицу струился пот. Эдита лежала не двигаясь и ожидала конца спектакля. «Ну же! Ну!» — кряхтел Пантов, требуя от нее помощи. Ей хотелось побыстрее сбежать в ванну, но она пересилила себя, закрыла глаза, обняла его за плечи.
— Любимый, — выдохнула Эдита, и в сознании возникло лицо Агейко. — Любимый, дорогой… Как я хочу тебя…
Через пару дней их пребывания в Париже у Эдиты сложилось впечатление, что Пантов все время куда-то спешил. Они поднялись на Эйфелеву башню, погуляли в Люксембургском саду, кавалерийским наскоком одолели «Мулен Руж», Нотр-Дам и музей мадам Пампадур. От Триумфальной арки прошли до самого Лувра, посетив несколько ресторанчиков на Елисейских полях, но в знаменитый музей Пантов покупать билеты отказался наотрез. Нет, в жадности его упрекнуть было нельзя. Наоборот, он бросал деньги на ветер — заказывал самые изысканные закуски и дорогие вина. От одного исторического места к другому они, как правило, добирались только на такси, да и на телефонные переговоры с Россией он тратил кучу денег.
— Миша, куда мы все время спешим? — поинтересовалась Эдита, когда они, измотанные и усталые, вернулись в гостиницу поздним вечером.
— В Ниццу, — ответил он и поцеловал ее в шею. — Завтра утром берем в прокате машину и едем в Ниццу.
— Но мы и Париж-то толком не посмотрели! Здесь столько музеев, дворцов…
— В следующий раз. Кстати, Ницца — второй город после Парижа по количеству музеев. Конечно, музеи Матисса, Марка Шагала и изящных искусств Лувр не заменят, но, уверяю, ты останешься довольна.
— Боже мой, как я устала! Завтра с удовольствием целый день просидела бы на монмартрском холме, а придется ехать черт знает куда!
— Я тебя уверяю, что ты останешься довольна путешествием. А сейчас пойдем в ванну.
— Вместе?
— Что, не поместимся? Это же не ванна, а целый бассейн!
Ей не хотелось в этот вечер заниматься любовью, но она уступила Пантову: сбросила всю одежду в комнате и покорно отправилась в мини-бассейн. Только бы он ничего от нее не требовал! Хватит того, что она безропотно исполняла желания своего любовника, но брать какую бы то ни было инициативу на себя… Пантов был неутомим. Откуда только у него силы брались! Правда, после того, как все закончилось, и она, закрыв глаза, отдыхала в горячей воде, ей показалось, что Пантов остался недоволен.
Раскинув руки по краям огромной джакузи, он молча дымил сигарой.
— Ты обижаешься на меня, милый? — она постаралась быть нежной, внимательной. — Но я и вправду очень устала…
— Скажи, — не вынимая сигары изо рта, спросил Пантов, — тебе приятнее было заниматься любовью с этим самым… как его? Журналистом?
— С чего ты взял, Михаил?
— Я давно заметил, что ты возбуждаешься только тогда, когда закрываешь глаза. Ты вместо меня представляешь его? С открытыми глазами ты равнодушна ко всем моим ласкам…
Это было правдой. Эдита почувствовала, как слегка покраснела, хотя горячая вода, распарившая лицо и тело молодой женщины, помогла скрыть явную улику. Отводя глаза от пристального взгляда Пантова, она попыталась разыграть негодование.
— Зачем ты меня обижаешь? Ведь я же поехала с тобой.
Пантов, казалось, не заметил ее возмущения. Щелчком отправил окурок сигары в мусорную корзину, придвинулся ближе и обхватил руками ее колени.
— Ты его любила?
Она всегда ожидала этого разговора. И давно решила, что когда он возникнет, она не станет лукавить и уходить от прямых вопросов.
— Мне кажется, да.
— А сейчас?
— Я не знаю. — Она попыталась хоть немного оправдаться за свою откровенность. — Мы так долго делили между собой и радости, и невзгоды… Иногда я бываю очень благодарна ему за то, что он вернул меня к жизни. Ведь мой первый брак закончился полным крахом. Отец Фильки оказался проходимцем чистой воды, и мне было стыдно даже нос высунуть из дома.
Пантов такой чистосердечности, признаться, не ожидал и не нашел ничего лучшего, как спросить:
— А разве журналист — не проходимец? Я слышал, что его турнули из органов за взяточничество…
— Это неправда! — глаза Эдиты полыхнули гневом. — Юрку просто подставили. Мы с отцом в курсе всех этих дел.
— Кто подставил? — не скрывая злорадства, спросил Пантов.
— Торговцы фальсифицированной водкой. Агейко тогда возглавлял отдел по борьбе с экономическими преступлениями в области. Взяли с поличным одного подпольного дельца, у которого конфисковали несколько контейнеров с поддельной водкой. И ему решили отомстить. Кто-то вскрыл его машину, подбросил в бардачок сверток с внушительной суммой и сразу сообщил высокому начальству. Когда Юрка возвращался домой, его остановили, сделали досмотр автомобиля и обнаружили злополучный пакет. Расчет был тонкий. Но махинаторы просчитались! Они-то думали, что Агейко заглянет в бардачок, поинтересуется содержимым неизвестного свертка и оставит на нем отпечатки пальцев. Тогда бы ему не миновать камеры.
— А Пинкертон не взял деньги в руки?
— По чистой случайности. Бог уберег. Но из милиции, к счастью врагов и недругов, ему пришлось уйти.
— А как же пострел в газету поспел? С такой-то репутацией?
— Не ерничай, Михаил. С первого дня работы в органах он вел в областной газете колонку о махинациях. У него были прекрасные отношения с редактором, который, кстати, тоже нажил себе немало неприятностей. Ему сразу же и предложили поменять погоны на перо. И Агейко согласился.
— Лучше бы он работал в милиции, — легонько оттолкнув ее колени и размышляя о чем-то своем, сказал Пантов.
Он на мгновение забыл, что он в Париже, в люксе, с привлекательной женщиной. Контролировать шаги Агейко-милиционера с помощью полковника Махини ему было бы куда легче, чем держать в узде независимого журналиста. Постоянные укусы журналиста выводили Пантова из себя. Не было месяца, чтобы в газете не появилось о нем какой-нибудь гадости. А в последней статье бывший милиционер выплеснул на него такой ушат грязи, что депутатский рейтинг Пантова заметно дрогнул. И это накануне новых выборов!
Пантов готов был принять вызов и ввязаться в бой. Это еще надо посмотреть, чья возьмет!
Он с гордостью победителя взглянул на Эдиту — возлюбленную журналиста, которая, закрыв глаза и, казалось, ни о чем не думая, теперь нежилась в ванне с ним, Пантовым. Такая нагая и услужливая.
Он, Пантов, нисколько не сомневался и в том, что даже сейчас, в ванне, предложи он Эдите свою руку и сердце, она не откажется. Но решил не поддаваться спешке. Всему свое время. Тем более, упрекая дочь спикера в том, что в любовных утехах с ним она вспоминает Агейко, и он обманывал сам себя и лукавил. Потому что обладал не ей, Эдитой, а черноглазой, совсем еще юной, но полной энергии Светкой Марутаевой.
Ранним утром темно-зеленая «Рено-Лагуна» несла их к средиземноморскому побережью. Эдита, опустив спинку кресла, спала, а он, радуясь глади французского авторута, выжимал из машины все, на что она способна. В обед они уже были в Каннах, а еще через полчаса въехали в Ниццу.
— Между прочим, — сказал Пантов, когда Эдита, проспав всю дорогу, подняла сиденье и принялась оглядываться по сторонам, — этот город полностью построен на русские деньги.
— Ну уж! — не поверила женщина и ехидно заметила: — Не новых ли русских?
— Я не шучу. — Пантов хорошо помнил рассказ экскурсовода, когда несколько лет назад посетил Ниццу первый раз на экскурсионном автобусе. — Когда в середине прошлого века турки, англичане и французы общими усилиями разбомбили главный российский курорт Крым и перед нашими предками встал вопрос, куда им теперь ехать и где отдыхать, то они выбрали тихую прибрежную деревеньку под названием Ницца. Совершенно дикое место, без каких бы то ни было следов цивилизации. Одни лишь развалины древнеримской крепости. Но солнце здесь, как и в Крыму, светило триста десять дней в году, температура зимой и летом не поднималась и не опускалась ниже 15–25 градусов, природа была дивная, поэтому вскоре здесь было не протолкнуться от строящих свои дворцы русских графов и князей. Между прочим, двоеженец император Александр III держал в Ницце вторую жену…
— Поэтому ты меня туда и везешь? — улыбнулась Эдита. — Наверное, хочешь, чтобы я стала твоей второй женой?
— В свои тридцать семь я никогда не был женат, — он подумал, что опыт российского императора, может, когда-нибудь и пригодится. Только он содержал бы в Ницце вовсе не Эдиту, а Светку Марутаеву. И раз в квартал мотался бы сюда, чтобы вволю оторваться и развлечься. А Эдита? Эдита и ее отец нужны ему там, в России.
— Послушай, Пантов, а почему ты никогда не был женат?
— Не находилось достойной подруги, и потом, я как огня боюсь женщин, — постарался отшутиться он и, чтобы перевести разговор в другую плоскость, вновь взял на себя обязанности гида: — Ницца очень быстро строилась на средства наших дедов и прадедов. Вон, видишь купола? Это самая большая русская православная церковь во всей Западной Европе. А с правой стороны — знаменитый отель «Негреско», владелец которого в семнадцатом году покончил жизнь самоубийством.
— Несчастная любовь? — с интересом спросила Эдита.
— Нет. Стоит ли из-за этого убиваться, — усмехнулся Пантов, давая понять собеседнице, что ее разрыв с Агейко всего лишь пустяк. — Он отправил себя на тот свет из-за того, что разорился. Но теперь в отеле останавливаются самые богатые люди в России.
— Откуда ты все это знаешь? — удивляясь его эрудированности, спросила Эдита.
Он лишь улыбнулся и промолчал. Разве мог он признаться пока еще не жене и даже не невесте в том, что в Ниццу его позвало далеко не туристическое желание, а сугубо личные интересы. В прошлый приезд во Францию Пантов побывал в агентстве по недвижимости, интересовался стоимостью земельных участков и небольших коттеджей близ Ниццы. Еще несколько лет назад он понял, что хранить деньги в России, даже в банке его соратника Бурмистрова, было бы большой глупостью. Тогда он решил вложить их во французскую недвижимость и купить домик на Средиземноморье. В агентстве ему предложили на выбор несколько поместий, но понравилось ему лишь одно — в тихом Грасе. В нескольких десятках километров от Ниццы.
В прошлый приезд Пантов уже выплатил половину суммы за эту фазенду. Теперь оставалось внести оставшуюся часть. Поэтому он хотел освободиться от опеки Эдиты и с глазу на глаз встретиться с агентом по недвижимости.
— А мы в каком отеле остановимся? — спросила Эдита.
— Конечно, в «Негреско», — отозвался Пантов, подруливая к парадному входу гостиницы, и с гордостью добавил: — Только жить в номере «Наполеон» слишком накладно, а вот комнаты в стиле Людовика Тринадцатого для нас уже заказаны. Ключи возьмешь у портье…
— А разве мы не вместе? — удивилась Эдита. За все время путешествия Пантов пока еще ни разу не оставлял ее одну.
— Нет, дорогая, — с нарочитой нежностью ответил Пантов, — Ты иди в номер, а у меня в Ницце кое-какие важные дела. Я буду часа через три.
Вечером Пантов вернулся подозрительно веселым и разговорчивым. Они снова пили коньяк «Хенесси» и бордо, изготовленное в 1928 году. Ее спутник и благодетель много шутил и сорил деньгами. Эдита не знала, что коттедж обошелся Пантову в гораздо меньшую сумму, чем он рассчитывал. Но ни в музеях Анри Матисса, ни Марка Шагала ей побывать не удалось. Они проснулись к полудню и сразу же выехали обратно в Париж…
В «Боинге», который нес их уже в Россию, Пантов взял Эдиту за руку и, как ей показалось, без всяких эмоций спросил:
— Эдита, ты согласна стать моей женой?
Она предполагала, что это может вскоре случиться, но вопрос застал ее врасплох. Почему он сделал ей предложение не в Париже, не в Ницце, а в самолете? И зачем все-таки они мотались в Ниццу? Она догадывалась, что предложивший в столь неподходящий момент руку и сердце ухажер что-то от нее скрывает.
Эдита внимательно посмотрела ему в глаза, будто хотела в них разгадать тщательно скрытую тайну.
— Миша, я пока не готова дать тебе ответ.
— Ну что ж, буду ждать… — он с грустью улыбнулся и постарался перевести все в шутку: — Жаль, во время избирательной кампании мне будет так не хватать штампа в паспорте.
«Боинг» французской авиакомпании заходил на посадку.
5
Агейко знал, что рано или поздно встреча с Петяевой все равно состоится. Но он не мог понять, почему Виолетта Павловна, с такой радостью согласившаяся поначалу на разговор, ни с того ни с сего стала уклоняться и скрываться от Агейко. Правда, в центр знакомств он приходил не один, а с той девушкой, которой удалось вырваться из лап турецких сутенеров и которую он для конспирации снабдил журналистским удостоверением.
«Стоп, стоп, — в уме анализировал обстановку Агейко, — а что, если Петяева уклоняется от встреч только потому, что не хочет видеться с Валуевой?» Дважды они приходили в центр знакомств в назначенное время, оба раза у Петяевой неожиданно появлялись какие-то срочные дела и она исчезала. «А может быть, именно Валуеву Виолетта Павловна оформляла на работу в Турцию самолично?» Похоже, он что-то нащупал…
Неожиданное открытие требовало срочной проверки. Агейко схватил телефон и набрал номер неуловимой свахи.
— Наконец-то я вас поймал, Виолетта Павловна! Не возражаете, если я через четверть часа к вам заскочу?
— Как вы не вовремя! Я уже оделась и собралась выходить из кабинета. Дел по горло! — попробовала отвертеться Петяева.
— Да я вам хочу тет-а-тет задать один вопрос. А по телефону, знаете ли, спрашивать не очень-то прилично…
— Наедине?
Агейко почувствовал, что Петяева желает удостовериться: один он будет или в сопровождении прежней спутницы, с которой приезжал в прошлый раз.
— Наедине, Виолетта Павловна, только наедине!
Подъехав к центру знакомств и выйдя из машины, он краем глаза уловил, как на втором этаже, где располагался кабинет директрисы, зашевелилась штора. Значит, все-таки за ним наблюдали: один он будет или со спутницей?
В холле его встретил светловолосый парнишка крепкого телосложения и, вежливо улыбнувшись, предложил сопроводить в кабинет директора.
— А вы здесь в каком качестве? — поднимаясь на второй этаж за сопроводителем и прекрасно догадываясь, что тот выполняет роль телохранителя хозяйки заведения, поинтересовался Агейко.
— Я? — переспросил парень, и Агейко показалось, что он уже где-то слышал этот голос. — Я здесь в качестве администратора. Кому-то помогаю подняться, а кому-то спуститься…
Довольный своей шуткой, он весело засмеялся, и Агейко потрафил ему.
— Ну и часто вам приходится помогать подниматься и спускаться? — чтобы еще раз услышать голос молодого человека, спросил журналист.
— Мне? — переспросил парень, как будто вопрос был адресован совершенно постороннему человеку, и снова засмеялся: — Не часто. Но приходится.
Агейко от неожиданности остановился. Да где же он мог слышать этот голос! Он не мог припомнить, где и когда, но ему явно приходилось общаться с человеком, в привычке которого раз за разом переспрашивать, к нему ли обращается собеседник или к кому-то другому. С этой новой головной болью журналист открыл дверь в кабинет директрисы.
Петяева была сама радушие:
— Юрий Васильевич, сколько лет, сколько зим! Водочку, коньячок?
— Разве могу вас задерживать, Виолетта Павловна! Вы ведь куда-то спешите.
— К сожалению, моя деловая встреча сорвалась. Только-только позвонили и сообщили, что рандеву переносится на завтра. Поэтому я вся в вашем распоряжении. — Она развела руками. — Так водочку или коньяк?
— В таком случае я бы выпил водки. Терпеть не могу коньяк — от него клопами воняет.
— Так уж никогда и не пили!
— Почему ж не пил? Пил. Когда водки не было.
Петяева, ухаживая за гостем, сама разлила напиток по рюмкам.
— Ну, что вас ко мне привело?
Агейко выпил водку, поставил рюмку на стол и, насколько мог, состроил серьезную мину.
— До меня дошел слух, Виолетта Павловна, что в думе в скором времени будет решаться вопрос о легализации проституции…
У Петяевой вмиг округлились глаза.
— Юрочка, а я-то здесь при чем? Проституция и помощь людям найти друг друга — совершенно противоположные вещи! Правда, как сутенер, так и сваха по большому счету являются сводниками. Но сутенер подыскивает клиентов, чтобы они удовлетворили свои самые низкие потребности. А я, сваха, подбирая семейные пары, даю людям счастье на всю жизнь.
— Вот я и хотел, чтобы вы как специалист по вопросам организации семьи и брака высказали свою точку зрения на легализацию проституции на страницах нашей газеты.
Она, снова наполнив рюмки, лишь отмахнулась:
— Перестаньте, Юра, кто меня будет слушать и кому нужно мое мнение! Незаметная женщина со своими мизерными проблемами.
— А я обещаю сделать из вас заметную фигуру! Дадим большую фотографию на полосе и напишем: дескать, специалист по семье и браку Петяева Виолетта Павловна рассуждает о легализации…
Услышав о своей фотографии на полосе газеты, она не дала ему даже договорить:
— Нет, нет и нет. Я выскажусь, а потом меня кто-нибудь из сутенеров подловит в темной подворотне. Время смутное, бандитское. Тут избили, там убили. Говорю же вам — я человек незаметный. Каждого шороха боюсь. Давайте оставим этот разговор.
Агейко деланно вздохнул:
— А я, честно признаться, на вас рассчитывал. Придется самому строчить. Моя жизнь никому не нужна.
…Когда поздним вечером он вернулся домой, то с удивлением обнаружил на кухне гостью. Зоя Ивановна, которой он отдал дубликат ключа от своей квартиры, уже прибралась, перемыла скопившуюся в раковине посуду. С газовой плиты доносился аппетитный запах тушеной картошки. Только теперь он ощутил, что нестерпимо хочет есть. Они уговорили с Петяевой почти две бутылки водки, но сытной закуской хозяйка центра знакомств его не побаловала.
Через несколько минут под одобряющим взглядом пожилой женщины он запихивал в рот полные ложки любимого блюда, задорно хрустел квашеной капустой. Когда с ужином было покончено, Зоя Ивановна, порывшись в сумочке, достала фотографию и положила на стол.
— А это и есть мой без вести пропавший сыночек.
Агейко придвинул снимок к себе поближе и чуть не вскрикнул от удивления: Евнух в пилотке десантника и тельняшке, выглядывающей из-под мундира, смотрел на него, словно переспрашивая: «Я?»
Не заметив, что журналист явно переменился, Зоя Ивановна тихо заплакала:
— Вадим прислал этот снимок два года назад. И с тех пор ни слуху ни духу…
Агейко хотелось в ту же секунду подскочить к женщине, обнять ее за плечи и успокоить: ваш сын жив! Он здесь, в городе. Но журналист неимоверным усилием сдержал себя. В то же мгновение он вспомнил голос, который разговаривал с ним по телефону и сообщал о документах, которые находились на вокзале Купинска в ячейке камеры хранения: «Я? Это ваш доброжелатель и помощник». Да, теперь Агейко нисколько не сомневался — это был голос Евнуха, сына Зои Ивановны.
Юрий понимал, что поступает кощунственно. Но ему не хотелось раньше времени делиться своим открытием. Он не знал, кем на самом деле теперь является Вадим Жильцов, кому служит и есть ли за ним какие-нибудь грехи. Он лишь догадывался, что Евнух неспроста скрывается от родителей и на это, видимо, есть свои причины. И пока Агейко не раскопает истинную тайну лейтенанта-десантника, рассказывать обо всем матери было бы преждевременно. Главное, что ее сын жив и здоров.
Он отложил снимок и подошел к женщине. Обнял ее за плечи и уверенно сказал:
— Мы его обязательно найдем, милая Зоя Ивановна. Поверьте мне, я верю и печенкой чувствую, что ваш сын жив. Надо только немного подождать, и мы его найдем.
Женщина с материнской любовью посмотрела на него:
— Я вам верю, Юра…
6
Черная «Волга» председателя парламента подрулила к зданию областной думы. Водитель, не скрывая раздражения, матюгнулся: место, где обычно парковалась машина спикера, было занято серебристым «Лексусом», который вот уже несколько дней находился в распоряжении заместителя предпринимательской партии. Водитель в сердцах рванул рычаг коробки скоростей, резко дал задний ход и чуть было не налетел на «Гранд-Чероки». На кабине джипа враз заморгали маячки синего цвета, и всю автостоянку пронзил оглушительный вой сирены. Но «Чероки» давали понять, чтобы водитель спикеровской «Волги» был внимательным. Очередное красное словцо повисло в воздухе, и шофер Хоттабыча, оглядываясь по сторонам в надежде найти свободное местечко для парковки, стал продвигаться в дальний угол площадки. Но в это утро стоянка напоминала автомобильный западноевропейский авторынок: сплошь и рядом была утыкана иномарками.
— Александр Серафимович, — с обидой в голосе обратился водитель к своему высокопоставленному пассажиру, когда ему все-таки удалось втиснуться между красной «Вольво» и серым «Мерседесом», — распорядитесь вы наконец, чтобы наше место никогда больше не занимали!
— Ох, Костик, — в спешке открыв дверцу, ответил Хоттабыч. — Сколько раз уже просил и все как об стенку горох!
— А вы в таком случае примите законодательное постановление.
Но Хоттабыч уже не слышал последних слов шофера, хлопнул дверцей и, почти бегом, направился к парадному входу думы.
Обычно он приезжал на работу за час до начала утреннего заседания. Этого времени ему хватало, чтобы ознакомиться с поступившими в его канцелярию документами, встретиться с тем или иным посетителем, перекинуться парой слов с представителями фракций. Но в это утро Филька, соскучившийся по матери, которая все еще не вернулась из Парижа, не желал есть переваренную манную кашу и устроил деду небольшой скандал. И Хоттабыч, что почти никогда с ним до этого не случалось, немного задержался.
Около лифта уже скопилась уйма народа. Несмотря на теплый летний день, у некоторых мужчин на головах были зимние шапки, женщины держали в руках свертки и пакеты. Теперь все спешили разбежаться по своим рабочим местам — одни в зал заседаний, другие по служебным каморкам и кабинетам.
Наконец лифт раздвинул двери, и толпа внесла в кабину Хоттабыча. Но в ту же секунду крепкие молодчики из охраны председателя патриотической фракции, прижав ногами двери лифта, с улыбками на лице стали выталкивать пассажиров обратно в фойе. Когда в кабине не осталось никого, кроме спикера, в лифт, чеканя шаг, прошел лидер патриотов и со словами: «Спецгруз, спецгруз! Забираем только спикера! Спецезда, спецезда!» — нажал на кнопку нужного ему этажа.
Хоттабыч улыбнулся:
— Лихо ты провел зачистку кабины.
— Подождут. Не сахарные! — ответил он и с удивлением спросил: — А что это вы, Серафимыч, так сегодня припозднились?
— Да, знаешь ли, дочь в турпоездке, а я с внуком…
Лифт остановился на указанном этаже, и патриот, не дослушав ответа, выскочил. Хоттабыч нажал на кнопку. Ему нужно было спуститься двумя этажами ниже…
До обеденного перерыва требовалось решить запрос, поступивший из прокуратуры области: лишить ли депутатской неприкосновенности коллегу от предпринимательской фракции, который с председателем городской жилищной комиссии продал коммерческим структурам изрядное количество гуманитарной помощи. Продукты подлежали бесплатной раздаче населению. На вырученные деньги депутат и его дружок сгоняли в круиз по Средиземноморью. Председатель жилищной комиссии, не относящийся к «касте неприкасаемых», уже дожидался своей участи в камере предварительного заключения. Второй путешественник с лицом провинившегося школьника находился в зале заседаний.
Когда Хоттабыч вынес щекотливый вопрос на обсуждение, из рядов независимых депутатов послышались редкие выкрики: «Лишить, и баста!» Но они тут же потонули в неодобрительном гуле остальных народных избранников.
Тем временем к микрофону поднялся представитель от предпринимателей и с жаром произнес речь о дружбе между народами.
— Что, наш товарищ, страдающий приступами морской болезни, ради забавы отправился в круиз? Да знаете ли вы, что эти поездки просто необходимы! Ведь каждый из нас является не только представителем законодательной власти одной из важнейших областей России, но и миротворцем!
В зале раздался дружный смех, и Хоттабыч поставил вопрос на голосование. Он отлично знал, что попытка лишить мошенника депутатской неприкосновенности закончится неудачей. Такое уже случалось. Не более года назад один из депутатов вместе с парой своих знакомых основательно избил двух офицеров налоговой полиции. Причем, как установили в ходе расследования работники прокуратуры, особо в избиении неистовствовал депутат. На скамье же подсудимых оказались лишь «подельники», поскольку в отношении самого депутата дело было прекращено. Собрание не дало «добро» на привлечение своего товарища к уголовной ответственности.
Хоттабыч не ошибся и на этот раз: за снятие депутатского «зонтика» проголосовало лишь четырнадцать процентов кворума. На лице путешественника сразу же заиграла торжественная улыбка.
Перед началом вечернего заседания застрекотал телефон прямой связи, соединяющий кабинеты спикера и губернатора области.
— Слушаю тебя, Николай Яковлевич, — подняв трубку, отозвался Хоттабыч.
— Давненько ты ко мне не заглядывал, Серафимыч.
— Пока не было необходимости, — попробовал отшутиться спикер.
— Необходимость в общении между старыми друзьями всегда существует. Поэтому вечерком приглашаю тебя на свою территорию. Ты как, не очень занят?
— Вечерком — это во сколько? — спросил Хоттабыч, скосив глаза на настенные часы.
— Давай-ка в семь.
— Никак не получается, Николай Яковлевич. Я на домашнем хозяйстве один остался. Дочь в турпоездку уехала развеяться. Поэтому до семи мне нужно Фильку из детского садика забрать.
— Тогда забирай внучка и вместе с ним приезжай. Не беспокойся, пока будем с тобой общаться, мальчишку накормят и занятие найдут, — не терпящим возражений тоном приказал губернатор.
По дороге к зданию областной администрации Филька все время хныкал, но когда его усадили перед компьютером и рассказали, как играть в ралли и управлять мотоциклом, мальчишка, не отрываясь от экрана, принялся уплетать бутерброды за обе щеки и даже забыл, что приехал вместе с дедом.
— Догадываешься, о чем у нас с тобой пойдет разговор? — спросил Егерь.
— Не дурак, — ответил спикер и отодвинул чашку с дымящимся кофе.
— Ну, так будем принимать закон о приватизации? — губернатор подвинул свободное кресло поближе к Хоттабычу и расположился напротив.
— Это вопрос не ко мне. Есть дума, есть порядок выноса законов на утверждение, наконец, есть…
Он не договорил. Егерь резко встал, с силой оттолкнув от себя кресло.
— Не пудри мне мозги, Серафимыч. Ну что ты капризничаешь, как твой Филька! Разве я не понимаю, что все зависит только от тебя? Недаром носишь кличку Хоттабыч. Стоит тебе пошевелить пальцем, и закон будет принят.
— Как-то легко у тебя все получается. Раз — и в дамки. А ведь парламент на то и существует, чтобы решать вопросы не одним, а большинством голосов. Поэтому я не могу и никогда не стану навязывать свое мнение.
— Но ты-то сам разве не понимаешь, что закон нужен?
— Кому?
— Всем! Тебе, мне, твоим депутатам, инвесторам, жителям области. Марфинцы бастуют уже больше месяца, требуя скорейшей приватизации…
— Стоп! — поднял руку Хоттабыч. — Не сваливай все в одну кучу. Давай разложим все по полочкам. Вот тебе закон нужен, а мне нет. Группе депутатов закон нужен, а большинство не желает его принимать. Инвесторам, желающим за гроши завладеть одним из важнейших объектов области, закон нужен, а многим директорам предприятий он как кость в горле. Ну а что касается народа, то этим словом я бы поостерегся спекулировать. Тот, кто бастует, дерет горло, пьет в Марфино дармовую водку и поддерживает партию предпринимателей, — это далеко не весь народ.
Губернатор вернулся и снова расположился в кресле.
— Ну хорошо. Мы здесь одни, и давай говорить откровенно: что ты хочешь, чего добиваешься?
— Чего может добиваться спикер: законности и справедливости…
— Я не о том: кто тебе платит за лоббирование закона?
— Как кто? — сделал удивленные глаза Хоттабыч. — Государство. Разве ты не знаешь, что мы существуем на деньги послушных законоплательщиков? Например, тех же марфинцев, которые не протирают штаны на городской площади, а пашут. Пашут, невзирая на то что уже больше полугода не получают зарплату.
— Брось увиливать от ответа, Серафимыч. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Подумай о себе и своем будущем. Твоя дача совсем развалилась, да и квартирку пришла пора поменять. Депутатский срок недолговечен. А вдруг случится так, что тебя не изберут в думу при новом голосовании? Так и останешься у разбитого корыта?
— Я понимаю, о чем речь…
— Ну?
— Я подумаю…
— Ну, вот видишь, это уже другой разговор, — одобрительно кивнул губернатор. — Сколько тебе нужно времени для размышления?
— До тех пор, пока я ношу звание депутата.
Хоттабыч встал, показывая, что разговор окончен, и, не прощаясь, молча направился к выходу.
Филька, увлеченный игрой, захныкал, упрашивая деда подождать, пока он закончит. Но Хоттабыч нажал на кнопку, выключил компьютер, взял расплакавшегося внука за руку и, не обращая внимания на обильные слезы, повел за собой.
Если раньше он всего лишь догадывался, что его точка зрения не сходится с губернаторской, то теперь окончательно понял: они стоят по разные стороны баррикад. Война была объявлена.