1

Предвыборная кампания набирала обороты. И чем меньше времени оставалось до дня голосования, тем больше свирепствовал и лютовал Пантов. Казалось бы, прогулявшись по Парижу, он должен был вернуться в город добрым и умиротворенным. Ан нет! Вован никогда еще не видел своего шефа таким раздраженным и злым: то не так, это не эдак. Неаронов теперь не перечил, не пускался в споры, а лишь помалкивал, когда Михаил Петрович в очередной раз вымещал на нем свое негодование, выдавал какую-нибудь глупую идею и требовал ее немедленного исполнения.

Впрочем, поводы для волнений у Пантова были. Несмотря на усилия Алистратова, который Вовану казался парнем далеко не глупым, но ужасно самонадеянным, рейтинг Пантова в марфинском округе пусть медленно, но все-таки снижался. Даже небольшие денежные компенсации, которые, якобы в результате немыслимых хлопот Пантова, стали регулярно выплачиваться водникам, не помогли привлечь новых избирателей на сторону кандидата от фракции предпринимателей.

Вован понимал, что шеф должен дневать и ночевать в Марфино, как это делал его соперник Сердюков, но в то время как Неаронов челноком носился между думой и избирательным штабом своего шефа, Михаил Петрович разрывался между дочерью спикера и Кляксой. Что у него могло быть общего с последней, Вован не знал. Да и после той злополучной размолвки, когда икона Иверской Божией Матери исчезла за дверцей депутатского сейфа, он вовсе перестал вмешиваться в личные дела своего патрона. Да и Кляксы сторонился…

И хотя Вован исправно и беспрекословно исполнял поручения, всем видом показывая, что успехи и неудачи шефа на избирательном фронте — это и его личные успехи и неудачи, в душе он теперь был совершенно иного мнения — пусть уж лучше провалится.

Нет, он не хотел переизбрания Пантова на новый срок, но палки в колеса пока не ставил и трудился во благо шефа с полной самоотдачей.

Каждое утро Вован заезжал на полиграфкомбинат, не расписываясь ни в одной ведомости, с молчаливого согласия директора забирал упаковки с подписными листами и развозил по агитаторам. Голодные студенты отлавливали на улицах прохожих, нагло требовали от них поставить подпись на бланке с заголовком «За отмену всеобщей воинской обязанности», затем аккуратно отрывали чуть приклеенную верхнюю часть листа и уже с другим заголовком «Голосуем за кандидата в депутаты М.П. Пантова» привозили подписные листы в избирательный штаб партии предпринимателей. Кипы липовых бюллетеней загромождали столы и полки, валялись в углах кабинетов и, как казалось Неаронову, не производили никакого впечатления на Романа Алистратова.

Ах, как ревновал Вован имиджмейкера к своему патрону! Ведь не он, как это всегда было прежде, а Алистратов стал правой рукой Пантова. Трудно было согласиться с тем, что все перевернулось с ног на голову и теперь не ему, преданному помощнику, а какому-то выскочке, иногородцу Пантов доверял все свои тайны и секреты. И не за ним, Вовкой Неароновым, а за москвичом Алистратовым чуть ли не след в след ходил бывший дружок Бобан, готовый прикрыть своим телом в любую минуту. А его, Вована, держали только на побегушках.

— Где Алистратов? — кричал порой шеф, выскакивая из своего кабинета в приемную и глядя на Вована, как на своего самого заклятого врага. — Срочно найди и привези мне Алистратова. Бегом, развалина! Одна нога здесь, другая там. — И хотя под рукой у шефа всегда имелся телефон, Неаронову приходилось бросать все и ехать в гостиницу, где уже несколько месяцев проживал имиджмейкер.

Из Марфино поступили вовсе неутешительные новости: сторонники Сердюкова разогнали немногочисленный митинг в поддержку Пантова. Когда ни одного почитателя партии предпринимателей на площади не осталось, соперники из другого лагеря пригнали поливальную машину, разлили воду и под общий смех жителей городка битых два часа терли щетками и стиральным порошком место, где проходил митинг.

— Вам, Михаил Петрович, нужно срочно отправляться в Марфино, — осмелился заметить Неаронов, положив на стол перед начальником телефонограмму.

— Надо, — не замечая перед собой помощника, упавшим голосом ответил Пантов. — И обязательно надо что-то предпринимать! Только я пока не знаю, что именно.

— А вы попросите Кантона, чтобы он привез в Марфино какую-нибудь французскую знаменитость — актера или певичку. Погуляете по улицам, выступите в клубе, глядишь, ваш рейтинг поползет вверх…

— Певичку, говоришь? — поднял глаза и, как в прежние времена, с благодарностью взглянул на своего помощника Пантов. — А что? Это идея. Я ему — икону, он мне — певичку. Взаимовыгодный обмен.

— А еще можно пригласить какого-нибудь известного политика из столицы, — стал развивать свою идею Неаронов, взбодренный тем, что смог произвести на шефа впечатление и поменять по отношению к себе гнев на милость. — Например, этого самого…

— А ты что тут делаешь? — вдруг нахмурил брови Пантов, — Тоже мне, имиджмейкер местного пошиба нашелся. Не суй свой нос, куда не просят. Разве я не тебе сказал, чтоб разыскал мне Алистратова?

— Вы же четверть часа назад разговаривали с ним по телефону и попросили приехать. Он уж, наверное, в дороге.

— Да ты что, со мной разговоры говорить собрался?! — шеф опять озверел. — Я сказал тебе — езжай за Алистратовым! Сию секунду!

В который уж раз униженный Вован, то и дело застревая в дорожных пробках и заторах, медленно продвигался в сторону гостиницы «Интурист» и строил планы о том, как отомстить Пантову за все оскорбления, которые в последние дни совсем незаслуженно сыпались в его адрес. Можно было бы сообщить куда следует о заведении госпожи Петяевой, попечителем которого является Пантов. Нет, не пройдет. С помощью своего друга, полковника Махини, Пантов выйдет сухим из воды, а вот ему, Вовке Неаронову, даже крест на могилке не поставят. Не станет же сама Виолетта Павловна закладывать своего партнера по «теневому» бизнесу, а значит, все подозрения падут на него. И этот метод мести не годился. А если накапать дочери спикера на связь депутата-предпринимателя с проституткой? Мало ли, кто из недоброжелателей Пантова мог видеть Кляксу в обществе жениха Эдиты? Об этом стоило подумать…

Вован поднялся на лифте на седьмой этаж, нашел дверь под номером 777 и негромко постучал. Никто не отвечал. Неаронов и сам не сомневался, что пока он торчал в автомобильных пробках, Алистратов уже давно добрался до кабинета Пантова. Для очистки совести Вован со всей силы трижды стукнул кулаком в дверь, и она неожиданно открылась.

В холле над диваном горело хрустальное бра. На кресле — махровый халатик и чье-то нижнее белье. Только теперь Вован услышал шум душа. Он перешагнул порог и сделал два шага вперед, замерев перед дверью ванной комнаты: неужели Алистратов проигнорировал приказ Пантова, спокойно принимал душ и не собирался никуда выезжать?

Он два раза стукнул в дверь и громко спросил:

— И как скоро у вас закончится банный день?

— Входи, входи, — послышался женский голос. — Я уже почти заканчиваю.

Вован толкнул дверь ладонью и увидел нагую девушку. Лицо у нее было в мыле, глаза зажмурены. Струи воды разметали по спине и по упругой девичьей груди длинные каштановые волосы. Фигурка, напоминающая контуры изящной скрипки Страдивари, длинные прямые ножки и…

Вован почувствовал, как у него задрожала нижняя челюсть и напряглись мускулы. Жадно глядя на отточенное тело наяды, он шагнул вперед и, не понимая, что делает, поднял девушку на руки.

— Ну что ты делаешь, Ромка! Я же вся мокрая, как курица, — не открывая глаз, засмеялась она. — Сейчас же отпусти, бесстыжий!

Но Вован, одной рукой подхватив под колени, а другой обвив спину, с силой зажав ладонью левую грудь, ни слова не говоря, понес ее к дивану. Ноги стали ватными, в коленях появилась предательская дрожь. Девчонка, интуитивно что-то почувствовав, смахнула мыло с лица и подняла длинные ресницы. Несколько секунд, приоткрыв красивый ротик, она с ужасом вглядывалась в незнакомца. А он, не выпуская ее из рук, шел к дивану в холле, сдавливая ладонью грудь.

Номер гостиницы сотрясло от оглушительного визга. Он, стараясь не причинить ей боли, аккуратно опустил на диван, зажал губы ладонью и, заикаясь, тихо попросил:

— Не кричи, хорошо?

Другая рука лихорадочно шастала по телу девчонки. Она попыталась оторвать его ладонь ото рта и позвать на помощь. Но незнакомец крепко, словно клещами, продолжал сжимать ее.

— Я же тебя просил — не кричи! — теперь уже шепотом попросил он ее и, словно вампир, потянулся к шее губами. — Я заменю тебе твоего Ромку…

Звонкая пощечина не только быстро отрезвила Вована, но и помогла вернуться на землю из мира любовных, но опасных грез. Пока он с ужасом размышлял, что произошло, девушка успела вывернуться из его объятий и накинуть на себя халатик. Она стояла около входной двери, готовая в любую секунду выскочить из номера.

— Ты кто? Откуда у тебя ключ? — спросила она и кивнула в сторону журнального столика, на котором лежал гостиничный брелок с ключом.

— Ромка дал, — стараясь собраться с мыслями и выпутаться из трудной ситуации, грозившей ему немедленным и самым жестоким наказанием, ответил Неаронов. — Я его друг.

— Друг? — стягивая на груди полы халатика и не веря ни в одно слово, переспросила девушка.

— Да, мы вместе ведем избирательную кампанию Пантова. Вам известна эта фамилия?

— Слышала, — без всякой интонации в голосе ответила девушка.

— Ну вот, видите, я же не насильник…

— А чего же руки распускаешь?

— Вы сказали из душа: «Входи». Я заглянул и обомлел. Словно затмение какое нашло.

— Затмение на него нашло! Чуть не изнасиловал!

— Я не мог бы этого сделать, — напропалую врал Вован, лишь бы выкрутиться из щекотливой ситуации, и, вспомнив, каким недугом страдает телохранитель директора центра знакомств Евнух, рубанул окончательно и бесповоротно: — Я кастрирован. На войне. Хотите покажу?

— Не надо! — испуганно отшатнулась девушка. — Лучше быстрее уходите.

Он сделал навстречу ей пару шагов, стараясь выдавить из себя слезы:

— Я даже не знаю, как вас зовут. Но искренне прошу извинения. Только умоляю вас, не говорите об этом случае Роману.

— Уходите! — она распахнула перед ним дверь.

— Я вас очень прошу…

— Уходите…

Он ехал назад и, искренне завидуя Алистратову, не мог выбросить из памяти образ нагой незнакомки. Иногда его прошибал холодный пот: как ему удалось удержаться! Ведь еще мгновение, и он бы ее… Пантов пальцем бы не пошевелил, чтобы, как это бывало в прежние времена, вызволить его из беды. Наоборот, перекрестился, если бы Вован сгинул за решеткой. Но Бог милостив, уберег от греха подальше. И теперь Вован был почти уверен: дабы не распалять воображения своего ухажера, девчонка никогда не расскажет о том, что с нею произошло.

 

2

Пошла уже третья неделя, а Сердюков и не думал покидать Марфино и возвращаться в город. Он был уверен, что в областном центре его никто не ждет. Ни жена, которая молчаливым приветствием только благословила его отъезд. Ни бывшая любовница, которая накануне его командировки сказалась больной и оформила бюллетень. Правда, до него дошел слух, что Леночка Пряхина снова готовится поступать в аспирантуру.

Стараясь отвлечь мысли от многочисленных проблем, которые остались в городе, Сердюков истязал себя работой. Поднимался чуть свет и разъезжал по району, ни на шаг не отпуская от себя Теляшина. По его разумению, как раз в Марфино никаких проблем и не было. Одна лишь работа.

Получив статус доверенного лица и временного помощника, Федор Игнатьевич, хотя каждый раз и жаловался на неугомонность профессора да на свою не ко времени одолевшую старческую усталость, с Сердюковым не расставался. Он видел, что у Пантелеича кошки скребут на душе, и со своей стороны пытался отвлечь его от гнетущих раздумий. Они объехали почти все местные заводики и фабрики, побывали во многих сельских хозяйствах.

Нет, Сердюков даже не думал ни о предстоящей избирательной кампании, ни о своем рейтинге, ни о сопернике. Он просто исполнял обязанности депутата, встречался с избирателями, для которых был в одном лице и генеральным прокурором, и министром труда, и министром социальной защиты, и искренне радовался, когда обнаружил, что на улицах Марфино резко уменьшилось число пьяных, праздношатающихся людей, а водники стали получать в кассах предприятия какие-то деньги. И хотя некоторые недоброжелатели судачили за его спиной, что заслуги его, Сердюкова, в открывшемся финансировании водообъектов нет никакой, он не обращал на ехидные реплики и высказывания никакого внимания. Пусть не он, пусть Пантов. Главное, что людям на пользу.

Только хитрый Теляшин, кряхтя залезая и вылезая из «уазика», на котором они колесили по избирательному округу, видел, что Сердюков мало-помалу, сам того не замечая, набирал предвыборные очки. Работницы швейной фабрики в Сосновке, которую Пантелеич поднял буквально с колен, души не чаяли в своем депутате. Еще полмесяца назад пустые пошивочные цеха могли навести уныние даже на самого безнадежного оптимиста, но с помощью Сердюкова предприятие постепенно заработало и отдел реализации готовой продукции не успевал строчить накладные для отправки товара в центр и разные районы области.

Теперь он был званым гостем в воинских частях, для которых выбил из области обмундирование и медикаменты. Во многих поселках, куда они наведывались с завидной регулярностью, Сердюкова благодарили родители малоимущих семей, чьим детям он помог найти бесплатное место в летних лагерях отдыха.

В отличие от Пантова и его доверенных лиц Сердюков не требовал лучшего номера в марфинской гостинце, а, как и в предыдущие наезды, останавливался в летней кухоньке на дворе у Теляшина. В той самой, где он провел свои лучшие в жизни дни с Леночкой Пряхиной. Поздней ночью, когда они возвращались в Марфино, Сердюков скидывал с ног грязные сапоги и жадно пил молоко, которое каждый раз не забывала оставлять на его столе жена Федора Игнатьевича.

— Что, сильно тебя охмурила девка? — спросил однажды Сердюкова Теляшин.

— И не спрашивай, Федор Игнатич! За последние три месяца я столько глупостей наделал, сколько за всю жизнь не наберется.

— Может, все как-нибудь устроится?

— Что устроится, Игнатич? — поднял на Теляшина уставшие глаза Сердюков.

— Ну то, что ты сам хочешь, — философски развел руками старик. — Или к жене вернуться, или с молодухой примириться…

Впервые за все дни Сердюков от души расхохотался:

— Ну, Федор Игнатич, ты и Спиноза!

Старик обиделся:

— Я тебе от всего сердца, а ты сразу обзываться начинаешь. Надо же, слово-то какое похабное подобрал  — Спиноза!

Сердюков уже плакал от смеха, держась за живот.

— Да не обзывал я тебя вовсе, Игнатич, а, наоборот, похвалил. Спиноза — это ученый, известный философ!

Старик, казалось, разозлился еще больше:

— Ну вот, опять нахамил. Всем своим видом показываешь, что ты умный, а я дурак безграмотный. Все, с завтрашнего дня беру отвод от должности доверенного лица и выхожу на производство. Я с тобой, как с писаной торбой, с утра до ночи ношусь, скидок на свой преклонный возраст никаких не делаю, совсем замотался. А ты ржешь над стариком, как сивый мерин.

Сердюков уткнулся лицом в подушку, чтобы остановить приступ хохота. Когда он поднял голову, старика в кухоньке уже не было. Он встал с кровати, прошелся из угла в угол. Как-то нехорошо получилось. Неужели и в самом деле обиделся на него старик?

Он вздохнул и расстелил кровать. Спальное ложе показалось ему слишком широким. С головой накрылся одеялом и уже через несколько секунд уснул.

…Кто-то настырно тряс его за ногу. Он открыл глаза и увидел перед собой улыбающееся лицо Телятина.

— Вставай, депутат-развратник. Нас в районе директора сельских школ ждут.

Сердюков с благодарностью посмотрел на старого водника. Значит, нисколько не обижался накануне вечером Теляшин, а, наоборот, выпендривался, чтобы хоть как-то отвлечь его, Сердюкова, от тягостных мыслей.

Когда они проезжали выдраенную до блеска стиральным порошком центральную площадь, Теляшин тронул его за рукав и показал на огромный плакат «Хотя нас и меньшинство, но мы за Сердюкова — экологически чистого человека».

— Твоя идея, Игнатич? — оглянувшись на Теляшина, без какого бы то ни было осуждения спросил Сердюков.

— Когда б я успел! Это не моя идея, а твоя работа. Наши люди прекрасно видят не только то, кто за какой юбкой увивается, но и кто делает для них благо.

— Не говори высокопарно, старик. А то я начинаю видеть себя бронзовым памятником на гранитном постаменте. — Он отвернулся, слегка покраснел и еще раз стрельнул взглядом в сторону транспаранта.

Что ни говори, а ему было приятно: пусть не все, но жители Марфино все-таки заметили и оценили его старания. Впрочем, как ему казалось, благодарить они должны вовсе не его, а ту щепетильную ситуацию, в которую он угодил на старости лет.

Где она теперь? С кем? С французом? Выздоровела ли?

Из задумчивости его вывела ехидная реплика Телятина:

— Извини, но на памятник, Пантелеич, ты пока еще не наработал…

 

3

Проворочавшись всю ночь на постели и до самого утра так и не сомкнув глаз, Клякса теперь полностью согласилась со своей хозяйкой и утвердилась во мнении: Кантона — жених завидный и отпускать его от себя было бы непозволительной роскошью. Даже разозлилась на незнакомую ей соперницу, которая позарилась на чужое. Разве не ей, Кляксе, Пьер преподносил дорогие подарки — костюмчик из бутика, браслетик из жемчуга. Нет, решила она. когда за окном начало рассветать, так просто своего она не отдаст.

Правда, и Пантов тоже не жалел денег. И пусть колечко с бриллиантом, которое он ей подарил после проведенной вместе ночи, навсегда исчезло в кармане Петяевой, Клякса по-прежнему продолжала получать от него презенты и сувенирчики.

Каждый день около ее подъезда стала парковаться «девятка», за рулем которой она видела Бобана. И хотя у Светки Марутаевой работа была из разряда рискованных и опасных, к ней она даже начала привыкать, но угрюмое лицо пантовского телохранителя приводило ее в ужас. Пусть он не сделал ей ничего плохого, а в злополучную ночь, когда она вылетела из окна дома отдыха, даже заступился, отгораживая от разъяренного дружка, она все равно боялась его. Светка вспоминала его грубые ласки, молчаливое сопение и звериное спокойствие ко всему происходящему. Клякса ничуть не сомневалась, что Бобан выполнит любой приказ своего начальника. Но когда она выскакивала из подъезда, Бобан тоже выходил из машины и молча протягивал ей очередной букет с записочкой.

Когда у Светки стали совсем сдавать нервы, она поделилась своими опасениями с Евнухом. Конечно, можно было обо всем рассказать и самой Петяевой, но Клякса не стала делать поспешных шагов.

Евнух, выслушав девушку, лишь по-отечески погладил ее по черным волосам, ободряюще приобнял за плечо и снисходительно улыбнулся:

— Прости его, он больше не будет.

И в самом деле, прошло уже три дня, но ни самого Бобана» ни его машину Светка больше не встречала.

С кровати Клякса поднялась как никогда решительной и отчаянной. Она теперь знала, что нужно делать. Выпив чашку крепкого кофе и облачившись в костюмчик, который ей купил Кантона, она направилась к зданию областной думы. Молодой сержант, которому она так мило строила глазки, давая понять, что у него есть все шансы пригласить ее в кино и купить мороженое, быстро помог отыскать телефон помощницы депутата Сердюкова, и прямо из бюро пропусков Светка набрала нужный номер.

— Приемная депутата Сердюкова, — услышала она в трубке голос своей соперницы и тут же произнесла заготовленную фразу:

— Вас беспокоит невеста Пьера Кантона. Если вы Лена Пряхина, то мне хотелось бы с вами поговорить…

— О чем?

Клякса, как заправская актриса, всегда готовая выдавить из себя слезу, разрыдалась в трубку, чего никогда от себя не ожидала.

— Лена, вы не думайте, что я пришла сюда, чтобы наговорить вам разных гадостей и выплеснуть свои обиды. Ситуация, в которую я угодила, куда сложнее.

Через минуту ей выписали пропуск, и Клякса, весело подмигнув сержанту, прошла в фойе думы.

Они сидели друг перед другом. Взволнованная визитом неожиданной гостьи Пряхина и опухшая от слез, казалось, совсем растерянная Светка Марутаева.

— Понимаете, Лена, я жду ребенка. От него, Пьера. Поверьте мне, я не хотела бы рожать. Зачем связывать себя дополнительным бременем? Но месяц назад он сделал мне предложение и сам же настоял на малыше…

— Ну и в чем же вы увидели проблему? — искренне поинтересовалась Пряхина.

— В нем. — Светка принялась утирать платком слезы. — Пьер — человек увлекающийся, наверное, как и все люди этой национальности. Но зачем было настаивать на ребенке? Правда, сделать аборт еще не поздно…

— И не вздумай, девочка! Поверь, между нами ничего не было.

— Вас я ни в чем не виню… — Светка подняла на собеседницу доверчивые глаза.

Но Лена, внутренне понимая, что вся эта сцена выглядит довольно-таки глупо, все же принялась оправдываться:

— Однажды он по чистой случайности подвез меня домой из Марфино. В другой раз я помогла ему с переводом на приеме…

— А третий? Третий раз? — почувствовав заминку в голосе соперницы, требовала ответа Клякса.

— Мы были в кафе, — набравшись храбрости, созналась Пряхина.

— Я так и знала: он к вам неравнодушен… — У Светки снова градом покатились слезы.

Помощница депутата помолчала, подыскивая нужные слова.

— Ну, теперь это его дело — равнодушен, неравнодушен… — она взяла Кляксу за руку. — Поверь мне, главное, что я равнодушна. А это для тебя очень многое значит.

— Скажите откровенно, он вам нравится?

— Нет. У меня есть человек, которого я безумно люблю.

— Но вы ведь с ним, наверное, договорились о следующей встрече? — Светка с мольбой смотрела в глаза Пряхиной.

— Да, — уже взяв себя в руки, ответила собеседница, — в шесть часов вечера мы договорились встретиться в сквере у академического театра. Но можешь не сомневаться, я не приду.

Светка, полагая, что разговор пришел к необходимому ей завершению, поднялась со стула.

— Значит, мне не делать аборт?

— Нив коем случае. У вас все образуется. — Пряхина обнадеживающе улыбнулась.

Уже в дверях Клякса повернулась и еще раз посмотрела на Пряхину. Та поняла, о чем говорит печальный взгляд.

— Можешь не сомневаться. О нашем разговоре не узнает никто, тем более твой жених.

— Спасибо вам, Леночка, — вздохнула Клякса и скрылась за дверью.

Кто-то неожиданно взял Светку под руку. Она обернулась и увидела Пантова.

— Вы?

— А ты разве не ко мне пришла?

Она смотрела на него широко открытыми глазами, лихорадочно соображая, как объяснить свое появление в этом высокопоставленном заведении. Не палить же правду-матку о том, что у нее несколько минут назад состоялся душеспасительный разговор с помощницей депутата, которая посягнула на ее личную собственность.

— К вам, — наконец решилась Светка на еще одну театральную роль.

— Но как ты сюда прошла без моего разрешения?

Она кивнула на сержанта, который теперь тревожно наблюдал за ними.

— Он меня пропустил. Я его очень-очень попросила.

— Ах ты, моя искусительница! Но я так рад тебя видеть. Ну, пошли, пошли в мои апартаменты.

Они скрылись за дверьми его кабинета, и депутат обхватил Кляксу за талию:

— Я знал, что ты придешь.

Она скривилась и постаралась высвободиться из его объятий.

— Я не за этим сюда пришла, Михаил Петрович…

— Ну, конечно, не здесь. Конечно, не сейчас. — Он ничего не понял. — Мы встретимся сегодня вечером у меня дома.

Ей наконец удалось отбиться от нежелательных ласк. И теперь, упреждающе выставив ладони вперед, дабы остудить пыл бывшего любовника, она, запинаясь, быстро затараторила:

— Между нами больше не должно быть никаких отношений. Никаких. Вы человек нечестный, Михаил Петрович, как мне стало известно, даже обручившийся…

— Ах, вот оно что! — прошептал Пантов, поняв наконец, откуда дует ветер, и тут же вспылил: — Это Виолетта Павловна, моя старая подруга и бывшая любовница, уже успела накаркать с кем, куда и зачем я на несколько дней отбывал. Так?

Клякса, не сказав ни слова, опустила голову. Пантов поднял со стола какую-то папку и с силой швырнул ее обратно.

— Поверь мне, Светочка, я не люблю ту женщину. Но я занимаюсь политикой, а она иногда требует некоторого лавирования… Я увезу тебя из этой страны. Если хочешь — увезу навсегда. Во Францию, в Ниццу. — Он заметил, как она вздрогнула при упоминании Франции, и с еще большим жаром принялся уговаривать: — Я ведь специально туда летал. У меня там собственность. Я купил под Ниццей коттедж. Ты можешь там жить. Я буду прилетать к тебе…

Она обреченно вздохнула:

— И в качестве кого вы меня будете там содержать?

Пантов осекся. Он не ожидал от этой девчонки, которую считал недалекой простушкой, такого вопроса. Раздумывая над ответом, он дернул плечами:

— Я не могу на тебе жениться, Света…

— Ну вот, видите, сами же себе и противоречите. Любите, а жениться не можете. Потому что у вас есть другая женщина. Одна, проститутка, — для забавы, другая, с положением, — для карьеры. Не надо мне пудрить мозги, Михаил Петрович! Может, в политике я не научилась разбираться, но, когда мужчины врут открыто и нагло, я сразу фальшь чую.

Он опустился перед ней на колени.

— Хорошо. Но ты мне можешь подарить последнюю ночь?

— За деньги? Если вы хотите купить меня, то опоздали.

— Кантона?.. — простонал Пантов.

— Какая вам разница!

— Я сотру его в порошок? — угроза в голосе Пантова прозвучала серьезная. — Он навсегда забудет дорогу в этот город.

Клякса испугалась. Такой поворот событий не входил ни в ее, ни в планы Петяевой. Мало того, если француз оставит навсегда город, как бы ей, Кляксе, не пришлось снова пойти на панель. А этого не избежать — Виолетта Павловна никогда не простит ей промашки.

Она склонилась к Пантову, прижала ладони к его лицу и заглянула в глаза.

— Если я приду к вам завтра вечером, вы обещаете навсегда оставить в покое меня и Пьера?

— Да, да, да! — он придвинулся еще ближе, положил руки на бедра девушки, уткнулся головой ей в колени.

 

4

Несколько дней подряд Агейко дежурил около центра знакомств. Он позаботился о том, чтобы его автомобиль, из которого он вел наблюдение, не привлекал внимания, и останавливался метрах в двухстах от входа в заведение. Конечно, из-за других машин, то и дело парковавшихся около интересующего его здания, он не всегда мог видеть и различать лица незнакомых ему людей. Но клиенты — женихи и невесты, которые шли за помощью к Виолетте Павловне, — его мало интересовали. Ему важнее было отследить перемещения непосредственных сотрудников центра. И в особенности — Евнуха, с которым он и намеревался поговорить начистоту. Почему-то Агейко был уверен, что сможет расколоть парня и добиться от него признания, что звонок с просьбой забрать из Купинска папку с важными документами был от него.

Евнух, с которым Юрий хотел поговорить с глазу на глаз, не покидал центра знакомств. Сын Зои Ивановны не имел своей квартиры и жил в одной из комнат заведения. По примелькавшимся лицам девушек, которые по нескольку раз на дню входили и выходили из подъезда, Агейко понял, что комнаты сдаются не только Евнуху. А по темным расплывчатым фигурам мужчин, которые, чаще всего на иномарках, подъезжали к заведению в сумерках и покидали его за полночь, нетрудно было сделать вывод, что не только апартаменты госпожи Петяевой сдаются в аренду, но и девичьи тела.

Евнух вышел из центра в обед и быстрым шагом направился в сторону городского сквера. В руках у него был чемоданчик. Это была удача, и другого случая познакомиться с молодым, но неразговорчивым человеком могло больше не представиться. Ведь не мог же журналист напрочь забыть о редакционных делах, которых скопилась тьма тьмущая, и сидеть в машине всю жизнь.

Агейко тут же повернул ключ зажигания и рванул на своей «восьмерке» следом за белокурым парнем. Тот шел по самому краю тротуара.

Поравнявшись с желанным объектом наблюдения, журналист остановил «жигуль» рядом с ним, открыл правую дверцу и, перегнувшись через пассажирское сиденье, выглянул наружу:

— Садись, нам, кажется, по пути.

Евнух от неожиданности остановился:

— Спасибо, дойду пешком.

— Садись, тебе говорю, — Агейко удалось схватить парня за рукав. — Я тебе кое-что про твою мать расскажу…

Он втянул его в машину, сам же захлопнул дверцу и выжал педаль сцепления. Чтобы, не дай бог, пассажир не выпрыгнул из салона, Агейко занял крайнюю левую полосу дороги.

— Что вы мне хотели сказать про мать?

— А она вообще есть у тебя? — с сарказмом поинтересовался Агейко. — Ты хотя бы ее лицо помнишь?

— У меня? А разве это ваше дело?

— Мое. Если пожилая женщина в слезах приходит в газету и просит найти ее сына, без вести пропавшего в Чечне, то мы, журналисты, считаем это своим долгом.

— А вы уверены, что это моя мать приходила к вам в редакцию?

— Брось дурить, Вадим. Я не видел твой паспорт. Конечно, ты мог поменять имя и фамилию, но родную мать-то не обманешь! Я могу подвезти ее к заведению, в котором ты служишь. Не стыдно будет? Живешь в ста километрах от родного поселка и не удосужился навестить родных.

Евнух не проронил ни слова.

— Что? Обдумываешь? Как сорваться из области и поменять место жительства?

За время поездки Евнух впервые повернул голову к Агейко и внимательно посмотрел на него.

— Нельзя мне в поселок.

— Натворил что-нибудь?

— Я? Если бы натворил, то перед тем, как сесть за решетку, нашел бы время навестить родителей.

— Тогда я тебя не понимаю…

— Невеста у меня там. Четыре года уже ждет. И я жду — когда она замуж выйдет.

— А ты ее разлюбил и втюрился в Кляксу.

— Да ни в кого я не втюрился…

— Тем более ничего не Понимаю.

— А может, и не надо вам влезать в мои дела? Я законопослушный гражданин. Никого пока не трогаю…

— Пока?

— Не придирайтесь к словам.

— А что сказать матери?

— Ничего. Вы меня не видели, и я вас тоже. Умер я, сгинул…

Агейко подрулил к обочине и остановил машину.

— Спасибо, что подвезли.

Евнух взялся за ручку, но открыть дверь и выйти на тротуар не спешил. Агейко нервно барабанил пальцами по баранке: неужели парнишка не отважится на открытый разговор?

Ни слова не говоря, телохранитель Петяевой достал сигарету и закурил.

— Я бы не хотел, чтобы нас видели вместе, — выдохнув дым, наконец сказал он и, видимо что-то обдумывая, снова замолчал. — Давайте договоримся так: в самое ближайшее время, когда у меня появится возможность, я сам вас найду. Вот тогда обо всем и поговорим. Только матери пока ничего не рассказывайте. Не травмируйте.

— А когда наступит это ближайшее время?

— Когда у меня появится возможность, — уклонившись от конкретного ответа, сказал Евнух и открыл дверцу машины.

«Интересно, что у него в дипломате? Деньги? Бомба? Или компрометирующие кого-нибудь документы?» — подумал Агейко, глядя вслед Евнуху, бережно придерживающему чемоданчик.

Он с облегчением вздохнул: его дежурства около заведения госпожи Петяевой закончились. И хотя об успехе говорить было рано, Агейко нисколько не сомневался в том, что с бывшим лейтенантом-десантником Вадимом Жильцовым ему удастся найти общий язык.

 

5

Роман Алистратов выглянул из-за кулис — Дворец офицеров был забит до отказа. В первых рядах сидели старики и старухи. Самые ярые сторонники идей великого Ленина держали в руках красные флаги и знамена канувшей в Лету социалистической эпохи. Пожилые люди, словно разогревая себя перед боем, о чем-то вяло переругивались между собой. Роман прекрасно знал, что эти божьи одуванчики только на словах дряхлые и больные. На самом же деле деды и бабки составляли самый боевой актив коммунистической партии и напрочь забывали о своем подорванном здоровье, когда дело доходило до баррикадных боев.

Наконец отыскав взглядом в многочисленной толпе кого-то из знакомых ему людей, Роман чуть заметно улыбнулся, одобряюще кивнул головой и исчез за кулисами. Кандидаты в депутаты гуськом потянулись к столам президиума, и зал одновременно наполнился свистом и аплодисментами.

Алистратов отечески похлопал Пантова по плечу:

— Постарайтесь не нервничать и на самые каверзные вопросы отвечать просто и коротко, не теряя при этом своего достоинства. И самое главное, чему я вас учил, — не пускайтесь в перебранку. Зала вам никогда не перекричать…

Пантов самодовольно улыбнулся:

— Не переживай, учитель, все будет, как в аптеке: старикам — нобелевские пенсии, трудящимся — зарплату и трехразовое питание, студентам-двоечникам — повышенную стипендию.

— Хорошо, что пока вы не потеряли чувства юмора, — сказал Роман и легонько подтолкнул своего подопечного к столу президиума.

Когда Пантов, поправив галстук, направился на сцену, Алистратов взглянул на ложи для почетных гостей, где в полумраке чуть виднелась фигура банкира Бурмистрова.

— Я человек верующий, — спокойным голосом начал Пантов, — а потому о вере говорить не буду. Потому что не хочу подчиняться новой моде и выставлять напоказ свое общение с Господом. Потому что молитва и иконы со святыми ликами, пред которыми ты преклоняешься, — это сугубо личное. Теперь, что касается деятельности нашей партии предпринимателей и самих бизнесменов. В принципе мне глубоко наплевать, что о нас пишут в газетах. Дескать, туфли носим из крокодиловой кожи, золотые часы с бриллиантами, покупаем костюмы в модных западноевропейских салонах. Выставляя свою кандидатуру на новый срок, я прежде всего думаю о тех, кто меня поддерживает. И это, поверьте, не предприниматели. А те трудящиеся, которые работают на предприятиях моих деловых друзей. И я горжусь тем, что когда большая часть населения области сидела по нескольку месяцев без зарплаты, на приватизированных предприятиях, которыми командуют мои сподвижники, и деньги регулярно выплачивались, и производство не останавливалось из-за забастовок. Возьмите тот же коксовый, металлургический и медицинский заводы…

— Это верно! — послышалось из зала. — Так и было.

Воодушевленный одобрительными возгласами, Пантов продолжил, кивнув на соперника-коммуниста:

— Если бы не эти, со своей мировой революцией, то на сегодняшних магазинах, заводах, разных коммерческих учреждениях красовались бы не имена зарубежных фирм, а фамилии дореволюционных купцов и предпринимателей. И я уверен, что, например, в Америке предпочли бы пресловутой «Кока-коле» какой-нибудь русский медовый напиток, японцы бы вывозили к себе на острова радиоаппаратуру отечественной фирмы «Сонин и К°», а немцы разъезжали бы по своим дорогам на автомобилях русских автомагнатов Опелева или Афиногенова. Как раз этого и хотела бы добиться в современных условиях наша предпринимательская партия, которая выдвинула меня кандидатом.

Зал наполнился овацией, и Пантов торжествующе посмотрел за кулисы, откуда наблюдал за ним Алистратов.

«Ну-ну, — подумал Роман, — а что же ты, друг ситный, дальше будешь делать? Посмотрим, посмотрим, как ты выкрутишься, когда и тебя начнут мешать с дерьмом». Он выглянул в зал, поднял руку и чуть слышно щелкнул пальцами, отдавая непонятную команду кому-то невидимому и до сих пор не рассекреченному.

Тут же с крайнего стула в середине зала встала женщина и подошла к микрофону.

— Как депутат, вы нам очень импонируете, Михаил Петрович, и я готова проголосовать за вас, если вы мне ответите на несколько вопросов.

— Я весь внимание.

— Кто разворовал нашу страну? Коммунисты — как тот, который говорил о Боге, или такие, как вы, предприниматели?

— А что вы понимаете под словом «разворовал»?

— То и понимаю, — теперь уже обратилась к залу женщина. — Денег в стране нет, золота — нет, и работы не стало. Зато сын банкира стал банкиром, сын маршала — маршалом, сын цыгана — попрошайкой и мошенником. По крайне мере, никто из бывших реформистов не оказался в очереди на биржу труда и не стал торговцем сигаретами. Только мы, трудовой народ, как были при социализме с голыми задницами, так без штанов и остались. Мало того, появились еще и какие-то новые русские в виде вас, предпринимателей, которые быстренько забрали у нас ваучеры и успели приобрести на них действительно ценные бумаги или предприятия. Что вы на это скажете?

Ему хотелось ответить, что умные и опытные люди, каким он считал себя, всегда богатеют за счет дураков, но Пантов мило улыбнулся:

— Ну а кто же вам-то мешал скупать эти самые ваучеры?

Женщина вывернула карманы затертых джинсов:

— А на какие шиши я бы их, позвольте узнать, скупала?

— Да, я с вами в чем-то согласен, — приняв опечаленный вид, кивнул Пантов.

Он вспомнил, чему его учил Алистратов: если уж приперли к стенке и нет конкретного ответа, то необходимо менять тактику и приступать к запудриванию мозгов, начинать атаку на чувства и эмоции. И говорить побольше непонятного, хорошо перемешивая с общими фразами.

— В силу неотработанных законов многие мошенники воспользовались тем, что государство на время отстранилось от управления экономикой и потеряло контроль над финансовыми потоками, не создало изначальных условий для развития конкурентных отношений и принялось зарабатывать деньги в свой карман. В итоге, пока рыночная экономика пробуксовывала, вакуум, оставленный государством, был заполнен криминалом и теми, кто решил нагреть на этом руки. Но новые собственники оказались еще более неэффективными и паразитическими распределителями государственного имущества. Обнищание народа и «доходность» того или иного частного предприятия определялись не качеством продукции, не количеством услуг, предоставленных населению, а количеством наличных денег, «мерседесами» и многоэтажными особняками…

Он сделал передышку и обвел взглядом зал. Все молчали, поняв из всего сказанного Пантовым только то, что кто-то обзавелся «мерседесами» и виллами.

— Вы сказали «частного предприятия» — вы имели в виду «приватизированного»? — через несколько секунд снова задала вопрос избирательница.

Пантов нервно дернул щекой:

— Частного это частного. Видите ли, приватизация не всегда шла так, как хотелось бы. Но теперь мы этот вопрос держим под контролем.

— А вы, предприниматели, относите себя к новым собственникам, о которых только что упоминали? — не унималась женщина.

Пантов смутился и покраснел: кажется, в своем монологе он ляпнул что-то лишнее. Да и неуемная баба, обхватившая обеими руками микрофон, уже начинала его раздражать. Но он постарался взять себя в руки.

— Относил. Но теперь депутатская деятельность не позволяет мне заниматься бизнесом.

— Значит, уже нахапали?

— Зачем вы меня оскорбляете? Разве я вам сделал что-то плохое?

— А откуда же у вас личный «Мерседес»? Ведь сознайтесь, он у вас есть. И трехэтажный особняк есть! — женщина, довольная собой, заулыбалась.

В поддержку ее словам в зале засвистели и заулюлюкали.

— Вы кто, работник прокуратуры? — на секунду потеряв терпение, в сердцах бросил Пантов.

— Я, между прочим, безработная и мать двоих детей, которых нечем кормить. И все из-за вас, предпринимателей! Потому что, как я понимаю, чем больше приватизировалось предприятий, тем больше становилось таких, как вы, шустрых бизнесменов, и в сто раз больше нищих. Таких, как я…

Она оттолкнула от себя микрофон и, ни с того ни с сего разрыдавшись, побежала к выходу из зала. Ее место занял парень.

— Михаил Петрович, вы выдвигаете свою кандидатуру в новый состав думы. Я правильно вас понял?

Увидев, что тетка покинула помещение, Пантов облегченно вздохнул:

— Вы правильно поняли. Иначе зачем же я здесь?

— Но предвыборная кампания стоит огромных денег. Откуда вы их берете?

— Это средства спонсоров.

— А мы, ваши избиратели, могли бы знать, кто Является этими самыми спонсорами? Назовите хотя бы одну фирму или учреждение, которое вкладывает в вас деньги.

Пантов развел руками:

— Я не имею права называть своих спонсоров. Это сугубо конфиденциальная информация.

— Но почему же она так секретна? Вот мы знаем, что у коммунистов на эти цели идут партийные взносы, экологи используют деньги природоохранных организаций. А вы где берете?

Пантов, словно ища поддержки, кинул взгляд за кулисы, где по-прежнему, скрестив руки на груди, стоял Алистратов. Роман бодро кивнул: отвечай, мол, отвечай.

— Ну, хорошо, буду откровенным. Меня поддерживает банк и несколько коммерческих фирм.

— Банк «Интерресурс»?

— Не имеет значения.

— Значит, он самый.

Пантов пожал плечами: мол, думайте, как хотите.

— А известно ли вам, Михаил Петрович, что, выбрасывая огромные деньги на избирательную кампанию, «Интерресурс» больше полугода не выплачивал зарплату работникам водных объектов?

— Между прочим, — встрепенулся Пантов, — это моя заслуга, что водники стали получать деньги.

— Но почему же вы не предприняли эти шаги полгода назад?

— Но я что, председатель банка?

— Вы выше председателя банка! Вы депутат!

К микрофону прорвалась девчушка с короткой стрижкой и, оттолкнув парня, истерично закричала:

— Скажите, что вы ели сегодня на обед?

— Я, к сожалению, еще не обедал, — соврал Пантов.

— Неправда! — завизжала она на весь зал. — Я вас видела в самом дорогом ресторане! А на обед вы заказали рыбу — нерку, фаршированную протертой фасолью с чесноком и зеленью и запивали ароматным виноградным вином. Я тоже хочу быть депутатом и есть фаршированную нерку!

— Но какое это имеет отношение к сегодняшнему мероприятию! — взорвался Пантов.

Роман Алистратов удовлетворенно хмыкнул и пошел к выходу. В огромном фойе дворца его поджидал Бурмистров.

— Ну? Засыпали твоего ученика. Раздавили, как щенка!

Роман нисколько не смутился:

— Кто раздавил?

— Как кто? Избиратели!

— Какие это избиратели? Все самые провокационные обвинения в адрес Пантова бросали актеры, которых я нанял несколько дней назад и которым раздал листочки с вопросами. Я же вас предупреждал, что устрою Пантову экзамен.

— Так это был спектакль? — банкира стал разбирать нервный хохот.

— А то! Надо же проверить его психологическую подготовку. Теперь и вы, и я убедились, что она еще не на должном уровне. Время до выборов и до настоящих дебатов еще есть. Будем работать.

К ним подошли «безработная женщина, мать двоих детей», парень и девчонка с короткой стрижкой, желающая обедать только неркой.

— Ну как, Роман, мы справились?

— Отлично, ребята. Вы сделали все, что я от вас требовал.

Он вытащил бумажник, вынул из него несколько сотенных купюр и раздал актерам.

Вниз по центральной лестнице чуть ли не бегом спускался Пантов. И без того красный и распаренный, увидев Романа с Бурмистровым, о чем-то разговаривающих с его недавними оппонентами, он кинулся к ним, буравя взглядом не в меру зубастых избирателей.

— Познакомьтесь, Михаил Петрович, — без всяких эмоций обратился к Пантову Роман. — Это актеры театра юного зрителя. Они задавали вам самые провокационные вопросы, старались вывести вас из себя и тем самым помогали мне определить уровень вашей предвыборной подготовки, которая, увы, пока еще не на должном уровне. Одно вам могу сказать: начали вы молодцом, за здравие, а кончили за упокой. Напрочь забыли о шутках, пословицах и поговорках, с помощью которых я вас учил уходить от нежелательных вопросов.

Лицо депутата посерело. Приоткрыв рот, он, как рыба, старался заглотить как можно больше воздуха. Нижняя челюсть тряслась от гнева.

Бурмистров, чего с ним никогда не случалось раньше, согнулся от смеха, ухватившись за живот. Роман и актеры стояли с непроницаемыми лицами, как ни в чем не бывало.

 

6

После того как они вернулись из Парижа, прошла уже целая неделя, и Пантов за этот срок только однажды встретился с Эдитой. Теперь ей казалось, что эта встреча была искусственная, устроенная ради того, чтобы она все-таки дала ему согласие на брак. После того как она сказала «да», Эдита впала в ступор, полностью подчинилась инфантильности и равнодушию. Отправив Фильку в садик, она часами лежала на диване и, глядя в потолок, думала о перспективах своей жизни. Думала о Пантове, о своей тени рядом с ним.

Конечно, он звонил ей из думы, из области, находил время набрать ее номер в перерывах между совещаниями и заседаниями. Говорил по телефону ласковые слова и тяжело вздыхал, сожалея, что не может вырваться даже на пару часов. Эдита понимала, что у жениха куча неотложных дел: до дня выборов оставалось совсем мало времени.

Пантов позвонил уже за полночь:

— Как твои дела, дорогая?

— Неважно, — ответила она и высказала все, что у нее за последние дни накипело на сердце. — После нашего путешествия мне кажется, что я потихоньку начинаю сходить с ума от одиночества. За этим забором я чувствую себя как в зоне для содержания уголовников. Даже Филька избегает со мной встреч. Я не понимаю, за что наказана, в чем провинилась, Миша?

— Надо еще немного потерпеть, зайчик. Мне вот хотя бы кусочек твоего одиночества… Но все наоборот — встречи, собрания, отчеты, злые лица. Но скоро весь этот кошмар закончится, и мы обсудим, как нам отдохнуть.

— У тебя проблемы? — спросила она, с надеждой отметив пробуждающийся интерес.

— По сравнению с одной — все остальные проблемы мелочь.

— Ну и в чем беда?

— В твоем отце.

— Не понимаю. Он что, преследует тебя за то, что мы были вместе в Париже?

— Нет-нет. Об этом между нами даже разговора никогда не было. В этом отношении твой папаша тактичен до безобразия. Другое дело, что он и его приверженцы лоббируют принятие закона о приватизации водообъектов. А без одобрения закона вся моя предвыборная кампания ничего не стоит. Как говорится, только попусту транжирим деньги.

— Но я в этом ничего не понимаю.

— А что тут понимать? Хоттабыч меня, видимо, тихо ненавидит, поэтому и избрал такой способ мести. Другого объяснения я не вижу.

— Но при чем здесь мой отец, если вы принимаете законы не по указке спикера, как мне известно, а большинством голосов?

Пантов заставил себя деланно рассмеяться:

— Наивная моя дорогуша! Да будет тебе известно, что абсолютное большинство депутатов готово поддержать закон, но боятся испортить отношения с твоим отцом. Голос Хоттабыча — это уже половина голосов в парламенте.

— Ничем не могу тебе помочь. Я никогда не вмешивалась в его дела.

— Я тебя прекрасно понимаю, — ответил он с печалью в голосе. — Ну, нежно целую тебя…

— Когда мы увидимся, Миша? — поторопилась она задать вопрос.

— Завтра у меня весь день расписан по минутам.

— Но мы могли бы провести с тобой ночь.

— Какая ночь, зайчик? У меня голова идет кругом. Я тебе позвоню.

Раздались короткие гудки. Она положила трубку на аппарат и задумалась: неужели Пантов дает понять, что от ее разговора с отцом зависит их дальнейшая судьба? «Да нет, быть не может!» — тут же отвергла она свои сомнения. Наверное, ему и в самом деле нужна помощь. И о своих проблемах он рассказал только для того, чтобы она хоть немного посочувствовала ему. Ей даже стало приятно, что Пантов поплакался и доверился ей, чего никогда не делал Агейко. Разве она не видела портреты депутата, развешанные по всему городу? Разве не о его предвыборной программе каждый день сообщают по телевидению? Разве не он, Пантов, не вылезает из командировок? Он известное лицо в городе, но, как это ни странно, такой же, как все смертные, человек из костей и мяса. Ему не хватает времени — он действительно слишком замотался между всяческими мероприятиями.

И ей вдруг пришла в голову неожиданная, но дикая идея. Да, она обязательно поговорит с отцом, а заодно узнает, насколько он дорожит дочерью и любит ли ее…

Распоясавшийся Филька, забравшись деду на колени, орудовал расческой, предпринимая очередную попытку привести волосы спикера в надлежащий для панка вид. Хоттабыч кряхтел, но терпел.

Эдита вошла в кухню, когда мокрая шевелюра отца усилиями Фильки-парикмахера все-таки была установлена в гребень. Она улыбнулась, стараясь придать своему лицу доброжелательное выражение.

— Вы уже завтракали?

Дед и Филька одновременно отрицательно замотали головами.

— Гренок с яйцом поджарить? — спросила Эдита, зная, что и тот и другой считали это нехитрое блюдо лучшим лакомством.

Оба в знак согласия закивали головами.

Они вместе позавтракали, изредка перекидываясь словами о погоде. И когда Филька, разлохматив дедовы волосы, помчался смотреть утренний мультфильм, Эдита поняла, что лучшего времени для разговора может не представиться.

— Отец, я выхожу замуж.

Он надел очки и развернул газету. Только после минутной паузы, как бы между прочим, поинтересовался:

— И за кого же, если не секрет?

— Ты сам знаешь.

— Я бы не советовал тебе этого делать. Но ты взрослая, самостоятельная женщина…

— У меня будет ребенок, папа.

Хоттабыч отбросил газету и посмотрел на дочь поверх очков:

— Ты в этом уверена?

Эдита изобразила на своем лице грустную улыбку:

— Ты ведь сам только что заметил, что я уже не девочка, а взрослая женщина. Какие могут быть шутки?

— И от этого никак нельзя избавиться? — тут же спросил Хоттабыч.

— От тебя ли я это слышу, папа?

— Извини, но я не хочу, чтобы мой очередной внук или внучка носили фамилию Пантова.

— И только поэтому ты мстишь ему? — набравшись смелости, выдохнула Эдита.

— О какой мести ты говоришь? — спикер сморщил лоб и внимательно посмотрел в глаза дочери. — Я вообще не поддерживаю с ним никаких отношений. Мы перестали даже встречаться!

— Не только в этом заключается твоя месть…

— Ну-ка, ну-ка, — Хоттабыч с нескрываемым интересом склонил голову набок. — Где же я ему еще перешел дорогу?

— Ты делаешь все, чтобы закон о приватизации водообъектов, разработанный его фракцией, не был принят.

Хоттабыч рывком встал и засунул руки в карманы.

— И что же вы хотите, мадам?

Хоттабыч всегда переходил с дочерью на «вы», когда сердился. Но в этот раз, как успела заметить Эдита, старик не просто сердился. Он был разгневан. Но она решила не отступать, не прерывать начатого разговора. В конце концов, когда-то все надо разложить по полочкам. Эдита с вызовом посмотрела на отца.

— Чего я хочу? Только справедливости.

— И в чем же, позвольте узнать, заключается ваша справедливость? — задал он вопрос и сам же на него ответил: — В том, что этот проходимец сначала охмурил мою дочь, затем свозил в Париж только для того, чтобы добиться влияния на спикера? Я ведь предупреждал тебя, что этим все и закончится.

— Прекрати, папа! Да будет тебе известно, что твоя легкомысленная дочь сама повисла у него на шее…

— И поступила глупо и опрометчиво, — закончил он за нее. — По твоему жениху и его благотворителям давно решетка плачет. И если бы он не был защищен депутатской неприкосновенностью, давно бы отбывал свой срок в местах не столь отдаленных.

— Ты говоришь это только из ненависти к нему!

— Я это говорю, основываясь на достоверных фактах! — он сжал губы и постарался успокоиться. — Хорошо, если у нас с тобой пошла такая беседа, я постараюсь тебе кое-что объяснить.

— Надеюсь, ты будешь объективным и непредвзятым.

Хоттабыч пропустил последние слова дочери мимо ушей.

— Закон о приватизации нужен вовсе не твоему Пантову, а местным олигархам, которые дают деньги на его избирательную кампанию и поддерживают фракцию предпринимателей в думе. А в думу на новый срок Михаилу Петровичу ох как нужно попасть! Потому что уголовных грешков за ним — великое множество. Сутенерство, контрабанда, подтасовка избирательных бюллетеней…

— Я не верю ни одному твоему слову. Впрочем, — после недолгой паузы тяжело вздохнула она, — это не твои слова. Это слова Агейко!

— Ты слепа, дочь! — развел руки спикер. — Делай как знаешь. Только не забывай, что у тебя еще есть Филька.

Он вышел из кухни. Эдита, закрыв лицо ладонями, громко разрыдалась. Она не понимала, кто ее обманывает — отец или Пантов. Но то, что ей кто-то лжет, она чувствовала.

 

7

«Я ведь тебя, сука, все равно бы нашел. Даже если бы ты удрал не во французский легион, а в какой-нибудь африканский», — вспомнил Бобан слова боевого товарища, когда Евнух открыл дверцу его машины. Что мог ему ответить Борис Бобин? Что, завербовавшись, искал смерти? Он лишь положил руки на руль и опустил на них голову.

…Наутро он понял — он умирает. Ему становилось все хуже и хуже. Но, заставляя себя не обращать внимания на боль, он даже обрадовался тому, что все мучения вот-вот останутся позади. Он надолго терял сознание и приходил в себя минут на десять. Пытался приподнять голову и оглядеться, но снова проваливался в темноту. Последнее, что он запомнил, — два человека взяли его за ноги, стащили на носилки и бросили в машину. В сознание он пришел только через трое суток и первое, что увидел, — не закопченные своды полевой палатки, а возмутительно белый потолок.

— Мы тебя все же выцарапали у той, что с косой, — улыбнулся ему сержант, командир подразделения. — Теперь выздоравливай — и в строй.

Но когда он окончательно оклемался и приехал в расположение батальона, его вызвали в штаб и спросили: «Хотите продолжить службу?» — «Нет, наслужился. Спасибо за все». Ему безропотно отдали вещи, паспорт и триста сорок долларов, которые набежали, пока он валялся на госпитальной койке.

Со своим одноклассником Вовкой Неароновым он встретился случайно, уже в России, и тот, с завистью оглядев мускулистую фигуру Борьки Бобина, предложил ему работу в качестве телохранителя у депутата Пантова. О том, что ему пришлось пережить за последний год, бывший воин-десантник и французский легионер не рассказывал никому.

И вот неожиданная встреча с Евнухом.

Он приподнял голову и посмотрел в глаза бывшему товарищу:

— Что ты хочешь от меня? Ну, убей…

— Нет, друг, смерть — самый легкий выход из положения. Месть должна быть равноценной.

— Я же хотел, чтобы ты жить остался…

— А мне показалось, что ты спасал свою шкуру.

— Думай как знаешь.

— Тогда нам нужно встретиться где-нибудь в укромном местечке и поговорить — с чувством, с толком, с расстановкой.

То, что Бобан выглядел физически крепче и сильнее Евнуха, было очевидно. Но то, что Евнух славился быстрой смекалкой и аналитическим умом, знал каждый боец в их разведывательной роте. Конечно, предполагал Бобан, Евнух не будет с ним состязаться в силе, а непременно придумает что-нибудь, от чего кровь в жилах стынет, даже у него, многое повидавшего за свою недолгую жизнь Борьки Бобина. Но он не хотел выглядеть трусом. К тому же свой ход он уже сделал.

— Говори, где и когда? — ответил он.

— Я тебе позвоню. Надеюсь, ты не собираешься завтра же увольняться с такой выгодной работы?

Он хлопнул ладонью по его руке, как они всегда делали перед операцией в Чечне.

— Не мели глупостей. Страшнее того, что с нами произошло, уже не будет.

— Страшнее того, что произошло со мной, — поправил Евнух и, как будто боясь обжечься, отдернул руку от Бобана. — Пока ты своим концом расписывался с Кляксой в доме отдыха, я мочился через трубочку и сгорал от жажды мести.

Он с силой захлопнул дверцу машины, показывая, что разговор закончен, но тут же снова повернулся к нему:

— И вот еще что. Прошу тебя, не как бывшего друга, а как человека: оставь Кляксу в покое. И ты, и твой начальник. Ей не нужны больше его букеты.

— Хорошо, — кивнул Бобан. — Я больше не приеду.