15 апреля 1909 года исполнилось двадцать пять лет свадьбы моих родителей. На эту серебряную свадьбу приехал в Россию брат моей матушки, дядя Эрнест Саксен-Альтенбургский. Отец, дяденька, мои братья и я выехали его встречать на станцию царской ветки. На платформе был выстроен почетный караул и собрались лица свиты.

Дядя Эрнест приехал в сопровождении флигель-адъютанта Свечина, назначенного состоять при нем, а также своего альтенбургского гофмаршала. Не успел он приехать, как надо было спешить на богослужение в лютеранскую церковь Павловска. Матушка, выходя замуж, не перешла в православие и всю свою жизнь оставалась лютеранкой, поэтому накануне дня серебряной свадьбы было лютеранское богослужение.

После завтрака, днем, приехал великий князь Андрей Владимирович и привез подарок – серебряные тарелки от всего семейства. На обратной стороне каждой тарелки было выгравировано имя одного из членов царствующего дома.

Перед обедом, когда дядя Эрнест спустился из отведенных ему комнат “под куполом” – только что очень красиво отделанных, – он принес с собой два футляра. Я сразу решил, что это – альтенбургские ордена для Иоанчика и меня. Так и оказалось: один футляр он дал Иоанчику, а другой – мне. В них лежало по знаку 1-й степени Саксонского Эрнестинского ордена, со звездой. Мы, конечно, были очень счастливы этим.

Обед был в присутствии государя и государыни, торжественный и праздничный. Прежде чем сесть за стол, государь и государыня удалились с моими родителями в туалетную комнату рядом с парадной спальней императора Павла Петровича и благословили их образом. Кроме того, они подарили матушке брошь с большим аквамарином, окруженным бриллиантами. Аквамарин был любимым камнем императрицы Александры Федоровны.

Во время обеда играли прекрасные балалаечники Измайловского полка. После обеда Татиана, братья и я устроили собственный концерт в картинной галерее: мы дули в чайники, наполненные водой и таким образом очень прилично сыграли несколько вещей. После концерта государь и государыня уехали, а за ними спешно стали разъезжаться и другие.

На следующий день утром, в самый день серебряной свадьбы, когда родители вошли в кабинет, мы с Татианой сыграли им в четыре руки свадебный марш из “Лоэнгрина”, после чего мы все вместе пошли пить кофе в столовую. Мы поднесли родителям в этот день сделанные на серебре наши профили, вроде того, как императрица Мария Федоровна, жена императора Павла, нарисовала своих детей. Профили наши писал художник Рундальцев, остальное делал ювелир Фаберже.

Отец подарил матушке раскрашенные фотографии – свою и всех нас, детей, в серебряной раме, в стиле ампир. Кроме наших фотографий, в эту же раму были вставлены фотографии Мраморного, Павловского и Стрельнинского дворцов и дома в имении Осташево – то есть тех мест, где протекала жизнь моих родителей в течение 25 лет. А матушка подарила отцу свою и наши миниатюры.

Подарков было очень много: бабушка, дяденька, тетя Оля и тетя Вера подарили серебряную “бульетку” – для чая. Вышло какое-то недоразумение: предполагалось подарить серебряный самовар, но получилась вместо русского самовара – заморская “бульетка”. Ювелир Фаберже поднес моим родителям по платиновому обручальному кольцу, которые они с тех пор всегда носили.

Утром был торжественный молебен. Мы все были в парадной форме и альтенбургских лентах. После завтрака поехали в Петербург, в Мраморный дворец. Тут собралось множество народу. Залы во втором этаже, выходившие окнами на Дворцовую набережную, были переполнены депутациями и поздравителями. Дядя Эрнест, Татиана, братья и я шли непосредственно за родителями. Старшие в депутациях говорили речи. Преображенцы преподнесли родителям статуэтку Петра Великого, полковник Воейков – букет красных роз. Прием этот запомнился мне навсегда: родителям было оказано столько внимания, они увидели к себе столько любви. Тут можно было воочию убедиться, какой популярностью и каким уважением они пользовались!

Днем 17 апреля состоялся у нас в Павловске спектакль. Шла пьеса П.С. Соловьевой “Свадьба солнца и весны”. В ней приняло участие до пятидесяти детей, и в их числе – моя старшая сестра Татиана и мои братья – Константин, Олег и Игорь. Брат Олег подробно описал этот день в своем дневнике от 19 апреля (ему было в это время 16 лет).

“Вчера состоялся спектакль. Главные роли “солнца” и “весны” исполняли Татиана и Костя, роль зимнего ветра взял на себя Игорь, а я вышел в роли весеннего дождя. Кроме этих представителей весны и зимы, было множество ролей, как яблони, сирень, жаворонки, головастики, ласточки, снежинки и разные цветы. Все были одеты в очень красивые костюмы. Еще 12 апреля, в воскресенье, была сделана генеральная репетиция. Она сошла очень слабо, так что между днем самого спектакля и генеральной репетицией пришлось опять повторить пьесу, которая на этот раз сошла лучше. Все с нетерпением ждали 17-го числа, когда должно было состояться представление.

Вот наступил, наконец, этот день, и с двенадцатичасовым поездом стали собираться все актеры. Папа′ и мама′ пригласили к спектаклю государя, государыню, наследника и великих княжон. Все поочередно подходили к нам, спрашивая, будут ли их величества, и я всем отвечал: “будут”, так как знал, что государь любит разные представления. Мало-помалу все актеры надели свои костюмы, и когда все было готово, вышло приказание встать за кулисы. Выход зимнего ветра и танец снежинок должен был совершиться под музыку, а мне, весеннему дождю, надо было мелодекламировать. Но вдруг я узнал, что нашего музыканта, А.М. Миклашевского, еще нет и может быть придется начать без него. Всякий поймет волнение, охватившее меня при этом известии. Начались томительные минуты ожидания. Я несколько раз выбегал за кулисы, чтобы узнать, приехал ли Миклашевский, но всегда получал отрицательный ответ.

Откуда-то пришло известие о прибытии государя во дворец, которое шепотом передавалось от актера к актеру. До поднятия занавеса оставалось пять минут. Я почти с отчаянием выбежал в последний раз из-за кулис, чтобы узнать о прибытии Миклашевского, и вдруг с радостным лицом входит М.Н. Бухарин (тесть Н.Н. Ермолинского) и объявляет: “Миклашевский приехал!” У меня как камень с сердца свалился. В эту минуту я был бы в состоянии от радости заплакать, броситься на шею к М.Н. или сделать что-нибудь другое, невозможное… Возвратившись на сцену, я, конечно, не замедлил объявить радостную весть. С минуты на минуту должен был войти в залу государь. Всё на сцене было тихо. Изредка слышался шепот некоторых актеров и шушуканье других.

В это время мы услыхали шаги приближающегося царского семейства и загремела “Слава”. У всех нас от высокого наслаждения слышать эту русскую песнь, от чувства преданности государю, который находился тут же рядом и слушал ту же “Славу”, и от волнения перед игрой забегали мурашки по коже. Сделалось холодно… Забренчали балалайки и полились звуки наших родных русских песен. Куда я ни смотрел в это время за кулисы, где толпились играющие, везде видел актеров, отбивающих такт. Это делалось как-то машинально. Послышались последние аккорды балалайки. Вот сейчас поднимется занавес. Все начали креститься. Сестра и я внутренне молились. Раздался шум и занавес поднялся. Первая снежинка заговорила:

– Отчего нам стало скучно?

Вторая ей ответила:

– Что-то неблагополучно.

И вот пьеса пошла. Раздались аккорды, под которые должен был выбежать ветер, и вот вылетел с шумом Игорь, и я слышу, как он уверенно и громко говорит:

Пути мои далеки.

Я надуваю щеки,

Лечу, лечу, лечу…

В это время особой машиной изображается шум ветра. Игорь взбегает на холм и кричит:

Пляшите же, сестренки,

Кружитесь предо мной,

Я научу вас шмыгать,

Взлетать, кружиться, прыгать,

Я – брат ваш ледяной…

После этих слов снежинки начали одна за другой бегать по сцене под очень красивую музыку. Я слышу, что раздаются последние аккорды: сейчас мне надо будет выходить. На меня вдруг налетает какое-то торжественное настроение весеннего дождя… Я расправляю руки, с которых падают зеленовато-серебряные ленты, наподобие воды, и выхожу тихо и медленно на сцену. Все залито зеленоватым светом. Сначала я останавливаюсь у дерева и смотрю в ряды. Вот сидит государь в стрелковом мундире, государыня, и на ее коленях – маленький наследник. Мама нагнулась к государыне и что-то шепчет. Она меня не видит. Вот она откинулась, заметила меня и как будто вздрогнула. Все это, конечно, произошло в одно мгновение. Я иду и говорю под музыку:

Я к вам иду, иду я к вам.

Я краснею, чувствую близость государя, которого немного вижу. Вот дошла очередь до моего любимого места, которое я стараюсь сказать повышенным голосом:

Мои струи собьются с вами,

И над полями и лугами

Мы вознесемся к небесам…

В это время я всегда чувствовал, будто бы я действительно возносился высоко в голубое небо. Тот, кто бывал в деревне, поймет меня, если я скажу, что у меня было чувство “деревенское”, которое бывает в деревне в хорошую летнюю пору.

Кроме этих стихов, я очень любил мои последние слова, после которых должен был выйти Костя (солнце). Обращаясь к ветру, я говорю:

Но погляди: за мною

Лазурною тропою

Идет великий вождь!

В это время вышло Солнце в золотом костюме, и в рядах пошел шепот. После длинной речи, которую оно говорит, я ухожу за кулисы.

На представлении за кулисами было очень тесно. Кроме актеров, там стояли еще рабочие, которые поднимали на блоках заднюю движущуюся декорацию. Татиана, Игорь, Старицкий, Муханов и я были сценариусами. Итак, мне надо было толкаться между рабочими и актерами, чтобы всех вовремя посылать на сцену. В эти минуты я бывал всегда ужасно злым, так как приходилось толкать всех, торопить всех, отвечать на глупые вопросы всем и т. д. Я даже поругался с “сиренью”, с которой, конечно, мы помирились после представления. Она мне говорит: “Олег Константинович, ради Бога, уйдите отсюда, вы мне ужасно мешаете!” Через несколько мгновений она мне еще что-то сказала, а я ей ответил: “Да бросьте ко мне приставать!” Но в сущности она была права, так как я им ужасно мешал.

У нас, как я уже писал, в роли яблонь играли две девочки: Шидловская и Зернина. Мы их всегда очень изводили и спрашивали, кто из них древо познания добра и кто – древо познания зла. Обе отвечали, что они древо познания зла. Я очень любил их выход.

В общем представление сошло хорошо и публика была очень довольна. После этого играли французские актеры Andrieu и Paul Robert – очень смешную пьесу. Читала стихи Стрельская и было еще несколько номеров. Мне приходилось еще участвовать в двух живых картинах, в роли альтенбургской невесты и великой княгини Екатерины Павловны. Первая картина представляла сватовство русских витязей с альтенбургскими крестьянами, а вторая – семью императора Павла Петровича.

По окончании спектакля папа, мама и все приглашенные собрались в картинной галерее и ждали шествия цветов, жуков, птиц и других участвовавших в первой пьесе. Все они с цветами в руках проходили мимо папа и мама, причем клали цветы у их ног. Самые маленькие проделывали это настолько смешно, что все улыбались… По окончании шествия всех позвали обедать. В шести залах стояли круглые столы, за которыми сидели дети, их матери и много других приглашенных. Нам, то есть Татиане, Косте и мне, хотелось устроить такой стол, чтобы никого из больших за ним не сидело, а сидели бы только мы и самые симпатичные дети…

Вскоре все задвигали стульями и надо было прощаться. Это всегда так грустно! За эти репетиции и представление все так сошлись, всем было так весело! И вот теперь все это кончилось, и кончилось навсегда! Все побежали переодеваться, чтобы поспеть на экстренный восьмичасовой поезд. Я бегу на квартиру к Н.Н. Ермолинскому, чтобы тоже переодеться, и встречаю там Макса (Муханова). Мы с ним очень подружились за последнее время. Я его схватил, поцеловал и сказал: “Спасибо тебе, Макс, что ты так помогал нам и что так хорошо исполнил свою роль!”

Я побежал на большой подъезд, откуда все отъезжали. Гости говорили, что им тоже жалко, что всё кончилось. Меня одна девочка даже остановила и сказала: “Кланяйтесь Татиане Константиновне, Константину Константиновичу и Игорю Константиновичу, скажите им, что было очень весело, и поблагодарите их!”

Все уехали, я пошел в залу, где стоит наша сцена, и показалось мне, что тут сделалось так грустно. Я взошел на подмостки. Везде беспорядок. Лежат декорации, стружки, стулья. Между мусором я нашел ветку какого-то цветка, кажется, ветку одной из яблонь. Я улыбнулся, поднял ее и ушел”.