В Швейцарию после воспаления легких – На Корфу у тети Оли, королевы греческой – После консилиума врачей я ухожу в бессрочный отпуск и уезжаю на кумыс в Оренбург – Сестра Татиана влюбляется в князя Константина Багратион-Мухранского

С 4 по 5 мая я был дежурным по полку и по нездоровью чувствовал себя не в своей тарелке. Ночью я даже не обходил полка. Вернувшись после дежурства домой, я почувствовал себя скверно и на следующий день не послал на высочайший выход по случаю дня ангела государя, а слег в постель. У меня оказалось воспаление легких.

Лечил меня наш домашний врач Д.А. Муринов. Отец был в это время в служебной поездке, чуть ли не в Туркестане, и матушка не писала ему о моей болезни, чтобы не волновать его. Когда я начал поправляться, мне было разрешено сидеть в кресле на балконе. Погода была чудесная.

Хотя я постепенно и поправлялся, но врачи все же решили отправить меня в Швейцарию. Дяденька стоял за Финляндию. В некоторых отношениях это было бы, конечно, лучше, потому что я оставался бы в пределах России и мои близкие легко могли бы меня навещать. Но мне лично очень хотелось уехать за границу. Со мной, в качестве ментора, поехал Тинтин и доктор Д.А. Соколов, по прозванию Букса.

Я протелеграфировал государю, который в то время плавал на яхте “ Штандарт”, в шхерах, прося его разрешить мне уехать в 11-месячный отпуск за границу. Государь ответил утвердительно.

В день отъезда на станции Александровской железной дороги провожали меня родители, дяденька, братья и Татиана, а также наши домашние. Из лагеря приехали на автомобиле офицеры 4-го эскадрона. Если бы я в то время знал, что с моим отъездом оканчивалась, в сущности, моя служба в полку! Впоследствии я служил лишь периодами и, в конце концов, ушел из строя по слабости здоровья. Но в то время я уезжал, окрыленный надеждой через 11 месяцев вернуться в полк.

В Берлине мы втроем, Тинтин, Букса и я, погуляли по улицам между двумя поездами, а приехав в Швейцарию, поселились в местечке Бюргеншток, на озере Четырех Кантонов. От озера до Бюргенштока вела цепная железная дорога. Бюргеншток был нам знаком всем троим: десять лет тому назад мы провели здесь несколько недель вместе с моими братьями и сестрой Татианой.

Я быстро поправлялся, живя на большой высоте и в прекрасном воздухе. Мы делали прогулки, и я даже играл в теннис. Но Букса запрещал мне много играть. Как всегда бывает в таких случаях, завелись знакомые: известный петербургский врач по накожным болезням Манасеин с дочерью, почтенная русская дама со своей племянницей Дворжицкой, девицей уже в годах. Ее дядя был полицмейстером Петербурга 1 марта 1881 года, когда император Александр II был смертельно ранен бомбой нигилиста. В санях Дворжицкого Александр II был привезен в Зимний дворец. В нашей же гостинице жил профессор пения грек Критикос. Его дочь очень хорошо пела и дала концерт в большой гостинице, в Бюргенштоке. Я взял у Критикоса несколько уроков пения. Он учил меня петь арию Ирода из оперы “Иродиада”.

Прожив положенное время в Бюргенштоке, мы поехали в санаторию Шатцальп, над Давосом. Из Давоса в санаторию идет цепная железная дорога, здание санатории громадное, с дивным видом на окрестности. Мне отвели прекрасную комнату с балконом, и я сперва пользовался большой свободой, несмотря на строгие правила. Старшего врача, доктора Неймана, не было, и его замещал младший врач.

Конечно, я быстро перезнакомился с пациентами, не слишком серьезно больными, пользовавшимися, как и я сам, сравнительной свободой. Я подружился со шведом Рольфом Демаре и русским швейцарцем Штудером. Все трое мы увлекались крокетом. Но когда приехал из отпуска старший врач, моей свободе настал конец. Нейман прописал мне строгий режим: все утро и часть дня я должен был проводить лежа на балконе и несколько раз в день мерить температуру. За мое почти девятимесячное пребывание в санатории у меня, однако, ни разу не повысилась температура.

Завтракал я и обедал в общей столовой, за отдельным столиком, как и большинство лечившихся, вечер проводил в гостиной. Мне никогда не было скучно, и я был доволен судьбой. Лежа на балконе, я много читал и писал письма. Я не был болен, но должен был поправить легкое от бывшего в нем воспаления и окрепнуть.

Пробыл я в Шатцальпе девять месяцев, пора было думать об отъезде. За мной приехал Р.Ю. Минкельде, служивший при нашем дворе, и мы поехали с ним в Лозанну. Когда он уехал обратно в Россию, оставив меня в Лозанне, я почувствовал себя очень одиноко, до такой степени я не был приучен к тому, чтобы жить одному!

Я объехал все Женевское озеро, побывал в Женеве, Эвиане – в те счастливые времена никаких виз и паспортов не требовалось и можно было проехаться по территории Франции. Прожив в местечке Ко, я через Италию выехал в Грецию, к тете Оле. Переночевав в Венеции, я на следующее утро выехал в Триест и через два дня был на Корфу.

Мой двоюродный брат, королевич Христофор, подъехал к нашему пароходу на лодочке и привез меня во дворец, который стоял на берегу. Я сразу попал в объятия дорогой моей и горячо любимой тети Оли, а идя во дворец, мы встретились с греческим королем Георгом I и его сестрой, английской королевой Александрой (женой Эдуарда VII), которая жила на своей яхте “Виктория и Альберт”.

Дядя Вилли выглядел очень моложаво, несмотря на то, что в те времена ему было 59 лет. Королева Александра была очень красива и тоже выглядела моложе своих лет. У нее была фигура, как у молодой девушки. В первый раз мне пришлось видеть ее за шестнадцать лет до этого, когда в 1894 году она приезжала в Петергоф на свадьбу великой княгини Ксении Александровны. Она очень много снимала тогда, и, несмотря на длиннейшую катушку для снимков, этой катушки все-таки не хватило. Королева Александра была в сильной степени глуха и с ней было трудно разговаривать.

Во дворце, на лестнице, я встретился с очень симпатичной и веселой принцессой Викторией, дочерью Эдуарда VII. Ее окружали тоже веселые и оживленные мои греческие двоюродные братья Николай и Андрей.

Поместили меня в прекрасной комнате. По утрам мы все вместе пили кофе в столовой: тетя Оля, король, королевичи, их жены и я. Тетя Оля сама разливала кофе. Все греческое семейство было очень дружное и жило в мире и согласии.

Королева Александра и принцесса Виктория каждый день завтракали с нами во дворце. После завтрака мы все, в нескольких автомобилях, катались по Корфу. Это исключительной красоты остров. Каждый день мы ездили по живописнейшим местам. Обыкновенно я сидел в автомобиле, которым правил королевич Андрей. Несмотря на сильную близорукость, он правил прекрасно. На Корфу местность очень гористая и нам все время приходилось ехать по горным дорогам, с очень крутыми поворотами, которые зачастую невозможно было взять сразу и приходилось давать задний ход. При этом автомобиль приближался к краю обрыва и тетя Оля боялась. Король греческий и королева английская обычно ехали впереди нас.

Обедали мы ежедневно на яхте “Виктория и Альберт”. Мужчины надевали к обеду смокинги, а дамы – вечерние платья. Один лишь король бывал в английской адмиральской форме, в короткой вечерней куртке со звездой ордена Подвязки. К пристани, перед дворцом, подавался английский военный катер, на котором мы и ехали на яхту, он же отвозил нас обратно.

В столовой яхты накрывался длинный стол, украшенный цветами. Один из английских придворных держал в руках папку с воткнутыми в нее карточками с обозначением имен приглашенных и указывал им, куда садиться. В первый же вечер я спутал свое место и сел не туда, отчего вышел небольшой конфуз – случилось это от моей чрезмерной стеснительности.

К обеду мы шли торжественно, ведя под руку каждый свою даму, под звуки греческого и английского гимнов, – и так бывало каждый день. Лакеи были одеты в красные ливреи, были подтянуты и стилизованы.

После обеда почти все усаживались за бридж, но так как я не играл, то мне приходилось разговаривать с английскими придворными.

Королеве Александре пришлось спешно уехать с Корфу, когда она получила известие о серьезной болезни Эдуарда VII. Она успела вернуться в Англию перед самой смертью английского короля.

Мне кажется, что мы все еще были на Корфу, когда пришла весть о смерти. Вскоре после этого мы с тетей Олей переехали в Афины.

Я очень был дружен с библиотекарем короля, Стюкером, и часто заходил к нему. Он был забавный и веселый. Я знал его еще с 1898 года, когда, будучи воспитателем моих двоюродных братьев, Андрея и Христофора, он в первый раз приехал в Россию. Когда тетя Оля приезжала в Россию, она и ее семья считались гостями государя. Поэтому Стюкер в каждый свой приезд получал орден, а так как он одно время приезжал каждый год, то у него накопилось несколько русских орденов. Он много видел на своем веку; в России он гостил не только у нас, но и у государыни Марии Федоровны, в Гатчине, и у великого князя Сергея Александровича, в имении Ильинское, под Москвой. Дядя Сергей подарил Стюкеру Красивую посеребренную дугу для троечной запряжки. Он также бывал в Дании, у короля и королевы Датских, знал много интересного и умел занятно рассказывать.

Когда я вернулся в Петербург, через несколько дней после моего приезда в Мраморном дворце состоялся консилиум врачей. Они нашли, что состояние моего здоровья не позволяет мне служить в строю, и направили меня в Оренбургскую губернию пить кумыс. Мне пришлось поехать к государю и просить его отпустить меня в бессрочный отпуск. Я приехал к нему в воскресенье, до обедни, и он отпустил меня. Вернувшись домой, в Павловск, я сразу же пошел в церковь, отец был уже там. Я подошел к нему и сказал, что государь отпустил меня в бессрочный отпуск. Мне показалось, что отец был не в духе и что мое сообщение ему не по душе.

На следующий день я поехал в полк и доложил старшему полковнику Г.И. Шевичу (полковник Воейков в это время был в отпуску), что государь отпустил меня в бессрочный отпуск. Шевич тоже остался недоволен.

В это время у нас дома часто говорили о корнете Кавалергардского полка князе Багратион-Мухранском. Он приезжал к нам в Павловск и катался на лодке с сестрой Татианой. Все были от него в восторге. Татиана и Багратион влюбились друг в друга и решили жениться. Но отец и матушка были категорически против этой свадьбы, так как Багратион считался не равного с Татианой происхождения. Отец потребовал, чтобы Багратион покинул Петербург. Тогда Багратион уехал в Тифлис в ожидании прикомандирования в Тегеран к казачьей части, бывшей в конвое у шаха Персидского. Татиана была в отчаянии и серьезно заболела. У нее болела спина от удара, который она получила, катаясь в Павловске на санках, привязанных к розвальням. На нее налетел барон Буксгевден, преподаватель немецкого языка моих братьев и большой их приятель. Татианино горе совпало с ее болезнью. Она долго лежала и не могла ходить. Зимой ее выносили на балкон греться на солнышке.

В комнате с пилястрами, в которой жила Татиана, висел образ Божьей Матери в профиль в синем покрывале. Императрица Мария Федоровна, супруга Павла I, любила молиться перед этим образом и скопировала его. Копия висела в другой комнате. Татиана заметила, что молитвы исполняются, когда перед этим образом помолишься. Она молилась, чтобы Багратион вернулся и они поженились. Отец сказал Татиане, что она должна знать, что по закону этот брак недопустим. В семействе стали подниматься голоса о желательности изменения этого закона, и государь сказал матушке: “Я три месяца мучился и не мог решиться спросить мама, а без ее санкции я не хотел предпринимать что-либо. Наконец, я ей сказал про Татиану и Багратиона, о предполагаемых семейных советах для решения этого вопроса и о возможном изменении закона. Я боялся, что она скажет, а она ответила (при этом государь изображал, как Мария Федоровна говорит своим низким голосом): “Давно пора переменить”. Напрасно я три месяца мучился”.

Матушка очень грустила о Татиане и не знала, что придумать, чтобы ей доставить удовольствие. Она послала свою камер-фрау Шадевиц купить для Татианы книжку о Грузии. Ей дали единственное, что было: маленькую беленькую брошюру грузинолога профессора Марра: “Царица Тамара или время расцвета Грузии. ХП век”. Профессор Марр в ней защищает царицу Тамару от общепринятого о ней понятия, будто она была не строгих правил, и повествует о том, как никогда, ни до, ни после, Грузия не доходила до такого расцвета во всех областях своей жизни: поэзии, музыки, строительства и государственного управления. Он отмечал нищелюбие царицы, ее заботу о церквах, которые она снабжала книгами, утварью, ризами…

Прочитав эту брошюру, Татиана полюбила святую и блаженную царицу Тамару, помолилась ей, любившей и защищавшей Грузию, за ее прямого потомка – князя Константина Багратиона. И вскоре государь разрешил Багратиону вернуться и увидаться с Татианой в Крыму.

1 мая 1911 года в Ореандской церкви, построенной моим дедом, был отслужен молебен по случаю помолвки Татианы и Багратиона. Этот день был днем празднования св. царицы Тамары, о чем знала одна Татиана.

В 1946 г. митрополит Анастасий, постригая в Женеве Татиану, дал ей совершенно неожиданное имя Тамары. Теперь она неразрывно связана со своей небесной покровительницей.

Получив разрешение государя, я выехал в Оренбург на кумыс. Я ехал с подъесаулом Васильковским и его женой, сначала через Москву, а потом – по Волге до Самары. Путешествие было восхитительное. Погода стояла идеальная. Красивые, живописные виды сменялись один за другим; мы проезжали мимо старых монастырей и церквей, в некоторых из них я был за два года перед этим, когда с родными путешествовал по Волге. Кормили нас чудесно.

В Казани мы сошли с парохода и поехали осматривать город, главным образом его святыни. В то время, когда мы осматривали старинный Кремль, появился молодой вице-губернатор с рыжей бородой. Он только недавно был назначен в Казанскую губернию и ничего о ней не знал. На мои вопросы он не мог отвечать и только хихикал в бороду, повторяя, что он только недавно на своем посту и еще ничего не знает.

Командующий войсками Казанского военного округа был генерал Сандецкий, известный своей невероятной строгостью и грубостью. Узнав, что я в Казани, он прислал в мое распоряжение офицера. Генерала Сандецкого так боялись солдаты, что во время производимых им смотров некоторым из них становилось дурно.

Осмотрев Казань, мы снова сели на пароход и доехали до Самары, где пересели на поезд и поехали в Оренбург, который был столицей Оренбургского казачьего войска. В нем одновременно жили наказный атаман Оренбургского казачьего войска и губернатор.

Позавтракав на станции, мы поехали на лошадях на “Кумыс Каррика”, то есть в степь, где были разбросаны небольшие деревянные домики для лечившихся кумысом. Кажется, ехать надо было часа два-три. Я поселился в одном из таких домиков, в нем было три комнаты: две – моих и одна – моего камердинера. Каррик был не то англичанин, не то шотландец, он был хозяином и собственником этого кумысного заведения. Большого роста, симпатичный, он ходил в шотландской шапочке. Васильковский был уже на кумысе Каррика за год перед тем и поэтому знал, как надо пить кумыс. Питье это начиналось с самого утра и постепенно увеличивалось. Его приносили в больших бутылках, как из-под шампанского, вкус у него сладковатый и пить его тяжело, а, в конце концов, и противно. От него часто тошнило, но на это не обращалось внимания.

От кумыса я стал сильно полнеть, так что пришлось выписать себе из Петербурга новые, более широкие штаны и сапоги – голенища стали жать. Я каждый день прибавлял в весе и посылал об этом сообщения в Петербург П.Е. Кеппену, который был душой всей жизни нашей семьи и, конечно, очень интересовался результатами моего лечения кумысом.

Я познакомился с местным уездным начальником, и мы с Васильковским и с ним как-то ездили к киргизам, ночевали втроем в киргизской юрте и присутствовали на киргизских скачках, в которых принимали участие старые, толстые киргизы. Я устроил на кумысе народный праздник с разными играми и состязаниями и раздавал призы. Окончился народный праздник скачками. Скакала куча народу, в ужасной пыли. Мой шофер Сильванович почему-то непременно пожелал участвовать в этой скачке и болтался где-то в толпе, понятия не имея о верховой езде.

Я провел на кумысе чуть ли не два месяца. Накануне отъезда из Оренбурга мы с Васильковскими переночевали в доме войскового атамана. Самого атамана не было и принимал нас его сын, кадет одного из двух оренбургских кадетских корпусов. Он прекрасно справился со своей задачей.

На вокзал мы приехали, окруженные конвоем оренбургских казаков. Меня провожало много народа и даже хор оренбургских трубачей. Мне с Васильковскими дали салон-вагон, к которому была прицеплена платформа, на которой стоял мой автомобиль, покрытый брезентом. Я поехал в наше подмосковное Осташево.