Мой брат Олег первым из членов Императорского дома поступает в Александровский лицей. Я присоединяюсь к нему – Петербургские театры – Шаляпин встает на колени – Литературно-музыкальные субботники в Павловске

В это время брат Константин был произведен в офицеры. Он вышел в лейб-гвардии Измайловский полк, который всегда так нежно любил мой отец. Он приехал в Осташево вскоре после меня. Там же в это лето находился и другой мой брат, Олег, только что, весной 1910 года, окончивший Полоцкий кадетский корпус. Олег мечтал поступить с осени в Императорский Александровский лицей для получения высшего образования.

У нас дома одни были за лицей, а другие – против. Инициатором поступления Олега в лицей был Н.Н. Ермолинский (воспитатель трех младших братьев), который был новатором в их жизни и проводил свои взгляды в их воспитании и образовании. Что касается воспитания, то он считал, что они должны быть самостоятельнее, чем мы с Иоанчиком, когда учились. Что же касается образования, то Ермолинский находил, что Олег, как способный человек, должен получить высшее образование, и нисколько не смущался тем, что лицей – гражданское заведение, и что до сих пор ни один член Императорского дома не носил гражданского мундира. Сам Олег не стремился на военную службу, он гораздо больше интересовался литературой и музыкой. Я лично тоже стоял за то, чтобы Олег поступил в лицей.

Олег был дружен с Н.Н. Ермолинским, и последний понимал, что Олег незаурядный человек, и всячески содействовал его развитию и образованию. Они вместе играли в четыре руки, увлекаясь музыкой. Олег много читал, и Ермолинский знакомил его с интересными и образованными людьми, могущими отвечать на его запросы. Ермолинский, повторяю, понимал, что нельзя нас было так воспитывать, как это делалось до его поступления к моим братьям. Нас воспитывали очень далеко от жизни и давали нам очень мало свободы. Поэтому, когда мы с Иоанчиком поступили в полки, нам было нелегко. Взгляды Ермолинского не сходились со взглядами дяденьки, который, несмотря на свои воспитательские способности, придерживался старых взглядов.

Благодаря Ермолинскому Костя, а за ним и Игорь, поступили в Пажеский корпус, в специальные классы. Поступление моих братьев в Пажеский корпус тоже было новшеством, так как не было принято, чтобы члены императорской фамилии были пажами. Конечно, ни Костя, ни Игорь не носили на высочайших выходах шлейфы великих княгинь.

Мой отец и дяденька, и дядя Вячеслав Константинович, другой брат моего отца, числились в Морском училище, как и Кирилл Владимирович, Александр и Алексей Михайловичи. Андрей Владимирович и Сергей Михайлович числились в Михайловском артиллерийском училище, но все они учились дома и только на некоторые занятия ездили в училища. Так было и с братом Константином. Но когда Игорь поступил в Пажеский корпус, он был приходящим в полном смысле этого слова. Как и везде, в корпусе его очень любили, он был на “ты” со своими товарищами и на совершенно равном с ними положении. Я считаю, что так и должно было быть. Жизнь идет вперед и не может оставаться в одних и тех же формах. Дети императора Николая Павловича, как Александр II, мой дед, и великие князья Николай и Михаил Николаевичи были в свое время как бы полубоги: в то время они были единственными великими князьями на всю Россию. Их дети, как мой отец и дяди, конечно, занимали высокое положение, но уже иное, чем их отцы, так как великих князей было уже много. А их внуки, как мы, хотя и были в исключительном положении, но уже опять по-иному, чем наши отцы и деды.

Перейдя на третий курс лицея, Олег больше не учился дома, а ездил на все занятия в лицей, будучи приходящим. Почему-то все же не решались позволить Олегу и Игорю жить в своих учебных заведениях. Член императорской фамилии прежде всего – человек и потому должен знать жизнь, чтобы ее понимать, а для этого он должен не бежать от людей, а, наоборот, быть среди них.

Привожу выдержку из книги “Князь Олег”:

Новая воспитательная система поставила себе вполне определенные задачи. “С сотню лет тому назад, – читаем в одной записке, поданной моему отцу, – жизнь текла спокойно и медленно. Барин-вотчинник, выезжая, например, по делам в столицу, уже за месяц до отъезда начинал собираться: вытаскивались с антресолей сундуки, красились форейторские седла, неторопливо обдумывались поручения, покупки, и тут же записывались ровным, спокойным почерком… Потом шла длинная, бесконечная дорога, подолгу останавливались на почтовых станциях и терпеливо ожидали перемены лошадей или починки экипажа… Во всем, что делалось, не было заметно ни тени торопливости: художник просиживал над картиной по 30 лет, писатели писали шеститомные романы; переписчики сами себе точили перья, прежде чем покрывать чистый лист мелким и вычурным почерком; сенные девушки пряли и ткали вручную под аккомпанемент песен. Повсюду шла работа прочная, но медлительная… В наши дни, чтобы собраться в путешествие на край света, достаточно часа. Из окна летящего с головокружительной быстротой поезда или мотора вы не успеваете различить окрестности. Остановки на станциях уже редкость. Усадебной жизни почти нет. Поместья сменены дачами и курортами. Художники на полотне успевают давать только настроения или впечатления от природы. Литература с шеститомного романа перешла на коротенькую повесть. Гусиное перо сменилось пишущей машинкой, письмо – телефоном, ручная работа – фабричным производством, и все человечество торопится, летит, как будто продолжительность его жизни сократилась на три четверти”.

Этот быстро несущийся поток жизни в связи с усложнившимися общественными и экономическими условиями, в связи с борьбой различных классов между собой, несомненно должен был ставить новые задачи в вопросах воспитания моих братьев.

“Прежде всего, – читаем в той же записке, – нельзя забывать, что их высочества переступают порог юности с особыми правами и при наличности особо благоприятных условий существования. Со дня совершеннолетия, имея почти все русские знаки отличия и с этих же пор вполне обеспеченные материально, они не только могут, но, по словам Императора Николая I, обязаны оправдать в глазах Монарха и народа свои исключительные права и привилегии. Ведь они стоят так высоко, так на виду, что вся Россия знает их жизнь, повторяет их слова, даже часто следует их примеру. Кто, как не они, при наличии материальной обеспеченности и всех знаков отличия, полученных еще в юности, могут явиться для государя “без лести преданными”? Кто, как не они, так высоко стоящие над толпою, обязаны явить собою пример людей, окупивших громадные, дарованные им права, еще большими великими делами? Общество ждет от них этого и надеется”.

Ермолинскому казалось, что братьям, вследствие особых условий их уклада жизни, не хватает знания России в ее целом, не хватает ясных, твердых ответов на многие запросы времени, не хватает, наконец, может быть, – воли. В самом деле: лишений они не знают, толпы близко не видят, а с окружающими людьми столкновений обычно не испытывают, горячих споров не ведут. Все эти неблагоприятные условия решено было, по возможности, устранить или смягчить.

10 мая 1910 года состоялось официальное зачисление Олега в Императорский Александровский лицей. Государь разрешил ему носить лицейский мундир. Таким образом, и мечты Олега, и намерения ведавших его воспитанием и образованием осуществились.

Олег оказался первым из членов Императорского дома, поступившим до военной службы в высшее гражданское учебное заведение. Император Александр I предполагал поместить в Царскосельский лицей своих младших братьев, но это в силу разных причин не осуществилось. Но, увы, Олег первые два года не мог учиться в самом лицее – он должен был слушать лекции на дому, в Павловске, потому что вследствие перенесенного воспаления легких пребывание в Петербурге могло оказаться для его здоровья роковым. Врачи согласились только на одно: предоставить Олегу возможность держать экзамены в стенах лицея, вместе с товарищами.

И горю, и гневу Олега не было границ. Но, как бы то ни было, перед волей врачей пришлось склониться и к началу учебного года занятия были устроены в Павловске.

Вскоре после начала занятий я присоединился к Олегу для слушания лекций. Я числился в это время в отпуску по болезни, и так как не мог служить, решил получить высшее образование. Отец вызвал к себе моего командира полка, генерала Воейкова, и объявил ему об этом. Мне кажется, что Воейков был недоволен: он зачастую меня впоследствии подразнивал лицеем.

Занятия науками не заполняли всего моего свободного времени. После 11-месячного отпуска, вернувшись домой, я хотя и поселился в Павловске, но стал довольно часто ездить в Петербург. В первые два года моей службы я даже не мог ездить в театр, и теперь я старался нагнать потерянное. Я стал ездить на спектакли, особенно – в балет.

Как-то перед тем, как ехать в театр, я обедал в Мраморном дворце у сестры моего отца тети Веры (герцогини Вюртембергской), в так называемой “семейной” комнате. Она называлась так, потому что в ней висела большая картина, изображавшая моего прадеда, герцога Иосифа Саксен-Альтенбургского, с его четырьмя дочерьми. В этой комнате тетя Вера всегда останавливалась, когда приезжала в Петербург. Мы обедали вдвоем. В разговоре она между прочим сказала, что считает грехом посещать театры. Она была своеобразным человеком, очень религиозным, но, не поняв духа православия, в котором родилась, она на старости лет перешла в лютеранство.

Бывая в Мариинском театре, мы, младшие члены императорской фамилии, сидели в верхней боковой царской ложе, как нам было указано через министра двора. Нижняя ложа предоставлялась более старшим членам семейства. В ней также садился всегда государь и обе императрицы. В Большой средней царской ложе государь и лица императорской фамилии никогда не сидели, кроме парадных спектаклей, что случалось очень редко. Так, государь, государыня и старшие великие князья и великие княгини сидели в этой ложе в день парадного спектакля по случаю трехсотлетия царствования дома Романовых.

В начале 1911 года в Мариинском театре шел “Борис Годунов”. Годунова пел Шаляпин. Обе боковые императорские ложи были полны лиц Императорского дома. Приехали государь с дочерьми и императрица Мария Федоровна. Государь, государыня и великие княжны сидели в нижней ложе, а также и члены Императорского дома постарше. Те же, кто были помоложе, сидели в верхней ложе, как мои братья и я, Дмитрий Павлович и А.Г. Лейхтенбергский. Почему-то великий князь Николай Николаевич и его жена тоже пришли в нашу ложу.

Когда окончился первый акт и начались аплодисменты, совершенно неожиданно поднялся занавес и мы увидели артистов, участвовавших в опере, стоявших живописной группой. Среди них возвышалась громадная фигура Шаляпина в древнем царском одеянии. Повернувшись лицом к царской ложе, они запели “Боже, царя храни”. Весь переполненный театр встал, как один человек. В этот же момент все артисты и Шаляпин опустились на колени. Вся публика запела гимн вместе с ними. Картина была потрясающая. Зал был охвачен невероятным энтузиазмом, он гудел от “ура”.

Какая была причина манифестации? Оказалось, что хор оперы обращался с какой-то просьбой к директору Императорских театров Теляковскому, но удовлетворения не получил. Тогда хор решил обратиться прямо к государю. Чтобы подкрепить свою просьбу, он прибег к манифестации и был поддержан старшими артистами. Но в момент манифестации публике не были еще известны настоящие ее причины. Государь велел исполнить просьбу артистов.

Из всех лиц императорской фамилии Дмитрий Павлович ближе всех стоял к государю и его семье. После смерти великого князя Сергея Александровича (у которого он жил с сестрой после свадьбы отца) государь приблизил его к себе, и одно время Дмитрий жил в Царском Селе, в Большом дворце, под его крылышком. Будучи своим человеком у государя, Дмитрий ходил в антрактах в нижнюю ложу; нас же дома учили, что если в нижней ложе находится государь, то пока он нас не позовет, не спускаться. Так, по крайней мере, было во времена Александра III, но я все же решил спуститься. В нижней аванложе стояли в это время мои дяди Георгий и Сергей Михайловичи и о чем-то разговаривали. Государь, государыня и все остальные, бывшие внизу, находились в самой ложе. Георгий Михайлович сказал мне спокойным тоном: “В наше время без приглашения государя не входили в его ложу”. Я ответил не менее спокойно, что если бы я сам не пришел, то мне пришлось бы в антрактах оставаться одному наверху.

Александр III звал к себе в ложу во время антрактов членов семейства, находившихся в верхней ложе; он вообще держал себя ближе к семейству, чем император Николай II. Я не помню случая, чтобы государь позвал нас к себе в ложу, но он, по-видимому, ничего не имел против того, чтобы мы приходили вниз без предварительного с его стороны приглашения.

Когда мы вернулись наверх, мы все были в очень веселом настроении и заперли дверь нашей аванложи, так что жена великого князя Николая Николаевича, тетя Стана, долго не могла в нее войти. Она стояла у двери, сердилась и требовала, чтобы мы ее открыли. В конце концов, мы впустили ее. К счастью для нас, Николай Николаевич этого не увидел, иначе нам бы страшно от него попало.

Приблизительно раз в месяц я бывал дежурным флигель-адъютантом. Раза два мне пришлось во время дежурства сопровождать государя в Петербург, в Мариинский театр. Однажды это совпало с концертом инвалидов. Эти концерты в пользу инвалидов давались после Отечественной войны ежегодно и так продолжалось сто лет подряд. Концерт давали соединенные хоры музыкантов и трубачей Гвардейского корпуса, поэтому музыканты были в своих разнообразных формах, что было очень красиво. Рампа большой сцены была уставлена касками, киверами и шапками гвардейских полков; по старой традиции, еще со времен Александра I, государь надевал на этот концерт мундир лейб-гвардии Драгунского полка, потому что лейб-драгуны были сформированы во время Отечественной войны в 1814 году. В антракте государь раздавал призы музыкантам.

В ноябре 1910 года у нас в Павловске начались так называемые “субботники”, то есть литературно-музыкальные вечера, происходившие на квартире Н.Н. Ермолинского по субботам. Целью “субботников” было, с одной стороны – ознакомление с произведениями наших писателей XIX века в художественном чтении, с другой – с произведениями иностранных композиторов. Всех участников приглашено было до сорока, причем было установлено, что никто из них не может быть только слушателем или, как говорили мои братья, “трутнем”, – все присутствующие на вечерах должны были выступать в качестве исполнителей: декламаторов, пианистов или певцов, по желанию. Братья следили строго, чтобы это требование выполнялось участниками, и ему, действительно, подчинялись все. Отец почти всегда посещал эти собрания, принимая участие в чтении художественных произведений и иногда сообщая неопубликованные материалы из переписки тех или других писателей.

Перед первым субботником была разослана всем участникам следующая программа:

Эта программа, разосланная заблаговременно, давала участникам субботников возможность выбирать произведения по своему вкусу и достаточно времени, чтобы подготовиться к их исполнению.

Изредка мои братья и я выступали на субботниках, чтобы прочесть то или иное литературное произведение. Из всех нас только один Олег выступал и как чтец, и как пианист, и как мелодекламатор.

Между прочим, в этих субботниках принимал участие квартет Кедровых, состоявший из братьев Николая и Константина Николаевичей Кедровых (сыновей Стрельнинского придворного священника), Чупрынникова и Сафонова. Н.Н. Кедров был профессором консерватории, К.Н. Кедров – псаломщиком Аничкова дворца, а Чупрынников и Сафонов – артистами Императорской оперы. Чупрынников прекрасно пел в опере “Садко” арию индийского гостя. С Н.Н. Кедровым приезжала его жена, С.Н. Гладкая, хорошая певица. Иной раз приезжала заслуженная артистка оперы Каменская, она была уже в отставке, но пела еще отлично, с большим мастерством. Также прекрасно пели и Сандра Белинг, и г-жа Одинцова. Первая была замужем за служившим в придворном оркестре Белингом, а вторая – за адъютантом Николаевского кавалерийского училища ротмистром Одинцовым. Бывал также известный драматический артист В.Н. Давыдов. Он замечательно декламировал. Вообще на субботниках можно было встретить известных артистов и разных образованных людей, придававших этим вечерам большой художественный интерес.

Зимой 1910–1911 г. у нас в Павловске состоялся любительский спектакль, в котором принимали участие великий князь Борис Владимирович, моя сестра Татиана, мой брат Константин, я сам и другие лица. Кроме пьесы, название которой я теперь забыл, шла также сцена в келье Чудова монастыря в исполнении Олега и Игоря. Олег играл Пимена. Он весь ушел в роль летописца. Я с удовольствием вспоминаю это время и репетиции, на которых всегда бывало весело.