Романовский юбилей в Москве и Костроме – Олег становится корнетом – Визит в Россию Пуанкаре и Жоффра

Весной 1913 года романовский юбилей праздновался в Москве. Снова большинство Императорского дома собралось в Первопрестольной. Иоанчик с женой, Костя и я снова жили в Нескучном, как весной 1912 г. На юбилей приехала из Швеции великая княгиня Мария Павловна со своим мужем герцогом Зюдерманландским и малолетним сыном Ленартом.

Государь император въезжал в Москву верхом. Мы все поехали встречать их величества. Перед вокзалом стояла рыжая чистокровная лошадь государя, внук известного производителя Гальтимора. Лошади всех нас стояли справа от подъезда по нашему старшинству.

Сев на лошадей, мы поехали за государем. Дяденька был на своей неизменной кобыле Штокрозе Деркультского конного завода, а я на своем Парнеле. Непосредственно за государем ехало дежурство (генерал-адъютант, свиты генерал и флигель-адъютант). За ними ехали старшие по престолонаследию – великий князь Кирилл, Борис и Андрей Владимировичи с герцогом Зюдерманландским, а за ними – все остальные.

Государыня ехала с наследником, а великая княгиня Елизавета Федоровна с великими княжнами. Толпа их приветствовала. Бедная государыня, очень красивая, в большой белой шляпе с перьями, сидела с серьезным лицом, покрытым от волнения красными пятнами.

Перед государем шел взвод собственного его величества конвоя, в конном строю. Войска стояли шпалерами; Тверская улица, по которой двигалось шествие, была посыпана желтым песком, а столбы украшены горшками с цветами, везде были вывешены флаги, с балконов спускались материи и стояли царские бюсты. Народ восторженно приветствовал царя.

Когда мы подъехали к часовне Иверской Божьей Матери, государь сошел с лошади, чтобы приложиться к образу. Нам нельзя было задерживаться, и дяденька крикнул братьям и мне: “Сыпь!” Мы рысью выехали вперед.

Все ехавшие за государем выстроились в одну шеренгу против часовни и затем снова последовали за ним. Проезжая Спасские ворота, мы, как полагается, сняли шапки. За воротами нас встретило духовенство. Сойдя с лошадей, мы пошли за ним в Успенский собор на молебен.

В Москве было много богослужений, завтраков и обедов. Их величествам подносили иконы; московское дворянство поднесло государю очень красивый стяг, при этом Самарин сказал замечательную речь. Это тот самый Самарин, который впоследствии был обер-прокурором Святейшего Синода.

Московское дворянство дало совершенно исключительный по красоте бал в Благородном собрании. В собрании был зал с колоннами, и этот зал был украшен растениями и цветами, которые были привезены из подмосковных дворянских усадеб. Специально для императрицы был сделан лифт, потому что из-за больного сердца ей было трудно подниматься по лестнице.

Всем этим устройством заведовал граф Мусин-Пушкин, женатый на графине М.И. Воронцовой-Дашковой.

Как и в Петербурге, бал начался с польского. Государь шел с женой московского губернского предводителя дворянства Базилевской, увешанной замечательными изумрудами, а государыня – с Базилевским. Бал был очень оживленный, и я сам тоже много танцевал.

Государь и государыня смотрели на танцующих из открытой ложи, которая была в конце зала и примыкала к смежным с ней комнатам.

Великий князь Дмитрий Павлович танцевал вальс-бостон, т. е. вальс с фигурами, со своей сестрой Марией Павловной. Он был очень красив и изящен в красном конногвардейском мундире, который украшала голубая Андреевская лента, а Мария Павловна – в белом платье, бриллиантах и с бриллиантовой диадемой в виде лучей. Я никогда не забуду этой картины.

Как и в Петербурге, государь, государыня и великие княжны уехали до ужина. Ужин был очень красиво устроен. Мы с братьями ужинали целой компанией. Великий князь Николай Николаевич сидел рядом с Базилевской, муж которой когда-то был лейб-гусаром и служил под его командой.

А.Р. тоже приехала в Москву и остановилась у знаменитого тенора Леонида Собинова. Она смотрела на въезд из одного дома на Тверской.

Я часто бывал на Моховой, в квартире Собинова, чтобы видеться с ней. Она была поражена московскими обычаями, чисто русскими, которые в чиновном Петербурге больше не существовали. Завтрак, как она заметила, накрывался всегда на большое число людей – не потому, что было много приглашенных, а потому, что ждут неприглашенных, которые приходят каждый день в большом количестве. И действительно: сперва садилось за стол немного людей, но постепенно собиралось их изрядное количество, и к концу завтрака все места бывали заняты. Завтраки были обильны и разнообразны. После завтрака прислуга накрывала чай, и весь день самовар не сходил со стола, который ломился от пирогов, тортов и пр., и так шло до обеда, за который тоже садилось множество гостей. Такова была наша матушка-Москва, широкая и гостеприимная!

После московских торжеств мы все отправились по Волге в Кострому, живя в которой Михаил Федорович Романов был избран на царство. Лицам императорской фамилии были предоставлены два парохода. В Костроме они стояли вплотную один у другого, у самого берега. На пароходе, на котором помещался Иоанчик с женой Костя и я, жили также дяденька, Сергей Михайлович, А.П. и А.А. Ольденбургские и другие великие князья и княгини. На другом пароходе размещались Владимировичи и Виктория Федоровна, а также Петр Николаевич с семьей, Дмитрий Павлович и др.

По утрам все обитатели нашего парохода пили вместе кофе в столовой. Сергей Михайлович почему-то был все время не в духе и мрачно сидел один за столом в старой генерал-адъютантской фуражке. Он вообще плохо одевался. Когда он бывал в таком настроении, с ним лучше было не разговаривать из опасения получить неприятную реплику.

Старый дядя Алек Ольденбургский находил, что я очень худ, и усиленно поил меня черным пивом с какой-то примесью, что было очень невкусно, но я подчинялся из уважения к нему.

Несколько раз мы сходили с пароходов и ездили в придворных колясках в Кострому на разные торжества. Мы были вместе с государем в Ипатьевском монастыре, в котором когда-то жил Михаил Федорович со своей матерью перед избранием на царство.

Главным торжеством в Костроме было открытие памятника трехсотлетию царствования Дома Романовых. На площади перед памятником был выстроен 13-й гренадерский Эриванский полк, получивший вензеля царя Михаила Федоровича, и сотня казаков Терского казачьего войска в черных черкесках со светло-синими башлыками. Это было замечательно красиво.

Командир Эриванского полка флигель-адъютант полковник Мдивани обратился к великому князю Александру Михайловичу с просьбой посодействовать тому, чтобы ему, Мдивани, было разрешено пронести на руках перед фронтом полка наследника Алексея Николаевича, но Александр Михайлович отсоветовал ему это делать.

Костромское дворянство дало бал, на котором присутствовало большинство из нас. Я танцевал с местными дамами и барышнями и остался с Иоанчиком и Костей ужинать. На пароход мы вернулись очень поздно, когда уже все спали.

Мы уехали из Костромы на наших пароходах одновременно с их величествами; когда пароходы отходили, на высоком берегу Волги, со стороны города, стояла в конном строю сотня казаков Терского казачьего войска, это было очень замечательно красиво.

В Москве мои братья и я были очень обрадованы известием о производстве Олега в корнеты лейб-гвардии Гусарского его величества полка. Олег прекрасно окончил Александровский лицей и должен был поступить в лейб-гусары эстандарт-юнкером. Эстандарт-юнкеров больше уже тогда не существовало, но так как Олега не хотели почему-то делать вольноопределяющимся (должно быть, считая, что высочайшей особе не подходит быть таковым), решили сделать его эстандарт-юнкером. Но государь сразу произвел его в корнеты. Олег совсем не знал военной службы, и потому ротмистру Зякину поручено было учить его уставам. Олег, как в высшей степени добросовестный человек, рьяно принялся за учение.

В день последнего лицейского экзамена Олег узнал, что его напряженные труды нашли себе справедливую оценку: он окончил лицей с серебряной медалью, а выпускное сочинение “Феофан Прокопович как юрист” было удостоено Пушкинской медали, что особенно его порадовало, так как Пушкинская медаль давалась не только за научные, но и за литературные достоинства сочинения.

С 18 до 23 мая Олег каждый день ожидал высочайшего приказа о назначении его в Гусарский полк эстандарт-юнкером, но дни текли, а ожидаемое известие не приходило. Он нервничал, тосковал и не знал, чем объяснить такое промедление. Наконец, в день Вознесения пришло радостное известие, на которое Олег совершенно не рассчитывал. Вот как описано это событие самим Олегом в “Сценах из моей жизни”:

“Наступил праздник Вознесения. Уже за несколько дней перед ним Игорь и я были приглашены ехать с Романом и Надей (сын и дочь великого князя Петра Николаевича) в Знаменку, играть в теннис. Предполагалось собраться у них после 12-ти и выезжать из Петербурга на моторах. В этот день меня как-то особенно тянуло в церковь. Я как будто предчувствовал, что со мной должно произойти что-то необыкновенное, и перед этим мне хотелось помолиться. Подчиняясь этому влечению, я направился утром в храм-памятник (храм на месте покушения на Александра II), пришел к началу, стал в толпе, но постоянная давка, входящие и выходящие мешали мне сосредоточиться. Я давно был знаком сторожу, и он меня охотно впустил в алтарь, где я и простоял обедню.

Служба приближалась к концу. Священник, причастив детей, повернулся и вошел царскими вратами в алтарь. Заметив меня, он сказал: “Нагните голову”. Я послушался, хотя и не отдавал себе отчета, почему это нужно. Священник подошел и, держа чашу над моей головой, медленно благословил меня ею…

Когда мы приехали в Знаменку и вошли в дом, то увидали, что в столовой уже наливала чай Анна Алексеевна. Все садились, двигали стульями, смеялись, разговаривали. Как всегда в подобных случаях, шум был невероятный:

– Вам сколько кусков сахара? Два?

– Мне не чаю, а шоколада.

– Пожалуйста, не говорите все разом!

– Ваше высочество! Вас просят к телефону из Петербурга генерал Ермолинский, – сказал подошедший к столу лакей.

Сердце у меня екнуло. Я поспешно встал, прошел маленький коридорчик и очутился в комнате, где был телефон.

– Барышня! – говорил лакей. – Со мной говорят из Петербурга, а вы меня разъединили. Пожалуйста… так точно. Его высочество у телефона… Сейчас будут говорить.

Я взял трубку:

– Николай Николаевич, это вы?

– Да, получена телеграмма от князя Орлова, что государь император зачислил вас корнетом в лейб-гвардии Гусарский полк.

– Что?

– Корнетом в Гусарский полк. Поздравляю!

– Ничего не понимаю. Какой Гусарский полк?

– Государь вас зачисляет корнетом в Гусарский полк.

– Не может быть! Неправда! Ура-а-а!

При этих радостных криках влетают в комнату Роман и Надя.

– Что? Что такое? Что случилось?

– Государь меня зачислил в Гусарский полк корнетом… Только это ошибка, нечему радоваться, – и, обратившись к телефону, я спросил:

– Николай Николаевич, кем я зачислен?

– Корнетом.

– Эстандарт-юнкером?

– Корнетом, кор-не-том.

– Это ошибка!

– Никакой ошибки. Сущая правда.

Надя и Роман стояли в дверях, изумленные не менее моего.

– Только, ради Бога, – сказал я им, – не говорите никому про то, что слышали… О своем производстве я решусь сказать только Игорю. Пойдем его искать.

Игорь, только что приехавший, стоял в это время в уборной спиной ко мне и мыл руки.

– Господин паж, – обратился я к нему строго. – Позвольте вас спросить, по какому праву вы стоите ко мне спиной?

– Что? Ты с ума…

– Потрудитесь молчать! С вами говорит корнет Гусарского полка.

– Что? Неправда!

– Нет, правда. Получена телеграмма от Орлова.

– Ну?..

Сердце мое было переполнено. Я бросил всю компанию и ринулся в сад… Перескочив разом несколько ступеней крылечка флигеля, я побежал по дорожке, вдоль чудных кустов сирени, которая была в полном цвету…”

На следующий день Олег, переодевшись в военную форму, явился в полк, а пять дней спустя, 29 мая 1913 года, состоялся высочайший приказ, по которому все окончившие в этом году лицеисты утверждались в соответствующих гражданских чинах. Олег утверждался в чине титулярного советника. Приказ этот вышел, следовательно, тогда, когда Олег уже числился корнетом.

Олег начинал совершенно самостоятельную жизнь, которой, однако, не суждено было оказаться продолжительной.

Когда мы вернулись в Петербург, я поехал с Олегом в Петергоф являться к государю. Олег – по случаю производства в офицеры, а я – по случаю возвращения в полк, после окончания лицея. Мы ехали с Олегом в его автомобиле. Государь принял нас в своем кабинете и, как всегда, был очень ласков. Продержал он нас очень недолго.

Я не пропускал почти ни одного спектакля в Красносельском театре. Ставились веселые пьесы, оперетки и красивые балеты, в которых неизменно принимала участие балерина Кшесинская, восхищавшая всех своими танцами.

Под конец лагеря приезжал в Петербург председатель французского Совета министров Раймонд Пуанкаре, а также генерал Жоффр. Жоффр предназначался, в случае войны, в главнокомандующие французской армии. Его возили по маневрам и смотрам, а жена его гостила в имении Николая Николаевича под Петербургом. Этот последний показывал Жоффру в присутствии государя учение всей кавалерии, бывшей в лагере под Красным Селом; он сам командовал ученьем. Кроме Гвардейской кавалерии, были еще Вознесенский уланский и Елизаветградский гусарский полки, прибывшие из своих стоянок в лагерь под Красное Село.

12 кавалерийских полков построились в одну линию для встречи государя. Линия построения была так велика, что я, бывший на первом взводе 4-го эскадрона, не видел из-за складки местности Николая Николаевича, который стоял впереди, перед серединою всей этой массы конницы. Он был на своей новой чистокровной гнедой лошади, на которую он в первый раз сел в тот день. Хотя она была прекрасно выезжена выдающимся наездником Андреевым, я все же не понимаю, как Николай Николаевич рискнул выехать на высочайший смотр на лошади, которой совсем не знал.

Конечно, линейное учение 12 кавалерийских полков не имело боевого значения, а было лишь красивой картиной, показывающей хорошую съезженность нашей конницы.

Во время ученья один из французских генералов, приехавший с Жоффром, потерял звезду Белого Орла. Унтер-офицер моего эскадрона случайно ее нашел на военном поле, и генерал был очень доволен и дал унтер-офицеру хорошо на чай.

Николай Николаевич был красив и эффектен верхом. Лихо ездил, хотя лошадей и не любил. Его высокая фигура на лошади производила большое впечатление. Когда он подъезжал к полку, окруженный большой свитой, солдаты подтягивались, боясь его. За ним ездил казак с его Георгиевским значком главнокомандующего.

Во время Великой войны, когда Николай Николаевич был Верховным главнокомандующим, он стал очень популярен во всей России, и солдаты ему верили и полюбили его. К сожалению, он не сумел использовать своей популярности в начале революции, в 1917 году, и спасти Россию от великих потрясений. Он совсем не был сильным, волевым человеком, только внешне казался таковым.

В то же лето 1913 года государь делал в Красном Селе смотр пехотным и кавалерийским полкам, прибывшим в наш лагерь из других округов. Один из этих полков был лейб-гвардии Литовский, первый полк 3-й гвардейской пехотной дивизии, стоявшей в Варшаве.

Я приехал на этот смотр из Алякуль и гарцевал перед Жоффром на моей чистокровной Ольнаре. Смотр был замечательный. Линейное ученье лейб-гвардии Литовского полка было настоящим балетом. Но опять-таки это ученье не представляло боевого значения. Смотр Литовскому полку закончился церемониальным маршем. Николай Николаевич ехал во главе полка в качестве его шефа.

В Красном Селе на военном поле была показана Жоффру атака кавалерии на пехоту, тоже в высочайшем присутствии. Не помню, участвовала ли в атаке вся кавалерия, находившаяся в лагере, или только наша 2-я гвардейская кавалерийская дивизия. Мы шли разомкнутыми рядами полевым галопом несколько верст подряд. К своему ужасу, я заметил, что моей Ольнаре не хватает дыхания, и ей трудно идти. В это время ей было девять лет.

Наш полк атаковал лейб-гвардии Измайловский, в котором служил мой брат Константин. Он был в этот день в строю полка. Измайловцы стояли разомкнуто, с пулеметами, и мы проходили между ними. Тут же находился верхом государь с большой свитой; справа от государя стоял великий князь Сергей Михайлович, генерал-инспектор артиллерии. Я заметил, что он указал государю на меня. Как раз в это время Ольнара испугалась какого-то измайловца и шарахнулась от него.

5 августа 1913 года государь принимал в Петергофе парад 8-го Уланского Вознесенского и 3-го Гусарского Елизаветградского полков. Шефом Гусарского полка была великая княжна Ольга Николаевна, а Уланского – Татиана Николаевна – старшие дочери царя.

Ольга и Татиана Николаевны приехали до государя и сели амазонками на своих лошадей. Они были в форме своих полков, в чине полковника. Николай Николаевич поехал с Ольгой Николаевной к Гусарскому полку. Я слышал, как он ей сказал: “Галопом!” Ольга Николаевна подняла свою красивую вороную лошадь в галоп и рядом с Николаем Николаевичем подъехала к своему полку. Командующий полком генерал Мартынов выехал к ней навстречу. Ольга Николаевна поздоровалась с полком и объехала его в сопровождении Николая Николаевича. Затем она встала на правый фланг полка.

Николай Николаевич широким галопом вернулся за Татианой Николаевной и тоже вместе с ней подъехал к ее Уланскому полку, с которым она поздоровалась и встала на его правый фланг. После этого приехал государь. Государыня по болезни не могла быть на параде и, таким образом, не видела своих двух старших дочерей перед их полками. Наследник со своими младшими сестрами смотрел на парад из палатки.

Когда государь объехал полки, начался церемониальный марш; великие княжны ехали перед своими полками на месте шефа, то есть перед командиром полка. Уланский полк проходил первым. Перед Татианой Николаевной ехал командовавший сводной бригадой генерал Орановский на некрасивой рыжей лошади, шедшей за поводом. Обе великие княжны галопом заехали к государю, но Ольга Николаевна срезала круг. Обе они были прелестны и очень старались. Я думаю, что государь сильно волновался, видя своих дочерей в первый – и увы! – последний раз в строю.