Однако зря Егор волновался: нашлась дома заварка и даже кусок сахара. Его вмиг покололи, вскипятили чайник на примусе, расселись на кровати и подоконнике.

— Я думаю, скорее всего убили его наверху, а в яму просто сбросили, потому что, кроме следов сапог наших милиционеров, — рассуждал старший эксперт Николай Николаевич Елин.

— …И их же окурков, — вставил, усмехаясь, его помощник Платон Гусев, — больше ничего и нет.

— Следы были наверху, но прошло уже немало времени, да навалилось зевак сразу множество, стали разгонять, — продолжил Елин, деликатно продолжая пить чай. Он пил с достоинством, неторопливо, не мешая своему сообщению. — Рады бы другим чем помочь, да чем уж богаты…

— Крови много вылилось, — заметил Гусев.

— Да, крови много, он, видимо, еще долго жив был, даже стонал, наверное, ночь, к утру отошел… поддержал Елин.

Ребята еще пожаловались Ларьеву на отсутствие всяких химпрепаратов, технического оборудования, и Виктор Сергеич обещал помочь. Потом Егор заторопился на дежурство к девяти, и пришлось заканчивать чаепития.

На следующий день Ларьев заявился в отдел еще затемно, часов в шесть.

Ночью позвонили из больницы и сообщили, что к ним в бессознательном состоянии был доставлен Сергеев Василий Ильич с сильным сердечным приступом. Почувствовав боль, он сам дошел до больницы и рухнул на крыльце. Пока находится без сознания. Егор, встревоженный происшедшим, позвонил утром в больницу, однако на этот раз его успокоили: после двух уколов Сергеев пришел в себя, но самочувствие пока не пришло в норму. Егор лишь успел поведать все это Ларьеву, как в сенях послышался шум, и не успел Егор сообразить и меры предосторожности принять, — отвыкли уж за десять лет мирной жизни, — как дверь распахнулась и в кабинет ворвался Бугров. Егор уж потом подумал: войди кто другой, кому они мешают, — уложил бы их в два счета и ушел бы непойманным.

Глаза Бугрова горели, он шагнул к столу и выпалил:

— Посадите меня! Я — враг народа, и посадите меня!

— Не понял, Никита Григорьевич, — пробормотал Егор.

— Коли вы считаете меня виновным, то посадите, посадите сразу, я подпишу ваши бумаги! — голос у Бугрова дрогнул. — Чего же тянуть, зачем так мучить человека?! Он ходит и ходит, и все смотрят, шарахаются от меня, точно я прокаженный! А теперь уж другой, и все видят, боятся… Так нельзя! Нельзя!

Бугрова затрясло, он не мог выговорить больше ни слова.

— Я сейчас! — Воробьев сбегал, принес воды. Бугров залпом выпил.

— У меня жена музыку преподает, так кто-то слух пустил, что она с детьми белогвардейские песни разучивает, к ней детей отпускать боятся! Я член партии, я обязан знать, что я совершил, вы обязаны по-человечески подходить!

Бугров не выдержал, закрыл лицо руками, зарыдал. Воробьев не знал, как его успокоить. Принес еще воды.

Даже Ларьев растерялся, не зная, как успокоить Бугрова.

— Вот, выпейте еще воды, — предложил Егор.

Бугров выпил воды и затих. Сидел, опустив голову, изредка всхлипывая и сотрясаясь всем телом.

— Кто другой, Никита Григорьевич, объясните толком? — спросил Егор.

— Ну сначала Сергеев все ходил по пятам… Я ночью по нужде в четыре часа утра вышел, а он стоит… Когда, говорит, признанье свое принесешь, контра?! Я и работать не могу, хожу под конвоем, ко мне люди подойти бояться… С женой припадок…

Бугров не выдержал, снова закрыл лицо руками, заплакал.

Егор и Ларьев молчали. Ларьев поднялся, отошел к окну. Оглянулся, точно говоря взглядом: успокой, что стоишь?!

— Успокойся, Никита! Кто еще-то теперь?

— Семенов… Вышел, я дежурил на станции, а он стоит… Я больше так не могу, все, сил уже нет… Согласен подписать, что скажете… — почти шепотом добавил он.

— Я хочу попросить у вас прощения за самовольные действия нашего сотрудника, — поднявшись и помолчав, проговорил Воробьев. — Мы, то есть, ни я, ни Виктор Сергеевич Ларьев из Москвы, таких указаний никому не давали… Вы, наверное, слышали, что Сергеев отстранен от должности начальника отдела. Причиной тому, одной из причин, ваш незаконный арест… Я давно собирался зайти к вам и принести извинения, но вот, пользуясь случаем, приношу их…

— Идите и спокойно работайте, — сказал Воробьев. — Я вам обещаю: больше ничего подобного не повторится! Еще раз извините!

— А… нашли их? — спросил Бугров.

— Таких сведений я вам дать не могу, — сухо сказал Егор.

После ухода Бугрова Егор долго не мог прийти в себя.

Виктор Сергеевич молчал, неподвижно глядя в окно, потом поднялся, достал из кармана телеграмму, в которой ему предписывалось немедленно выехать и Москву.

Егор дважды перечитал сухой лаконичный текст приказа и растерянно взглянул на Ларьева.

— Когда?..

— Сегодня, — он вздохнул. — Через три часа…

Егор кивнул. Схватился за папиросы.

— Надо поговорить, — Ларьев вытащил часы-луковку. — Все подробно обсудить, время еще есть… — он встряхнулся и, грустно улыбнувшись, посмотрел на Егора. — Ты молодец, с Бугровым говорил выдержанно. Люди могут кричать, плакать, биться в истерике, ты — не имеешь права.

Ларьев задумался, помолчал, барабаня пальчиками по столу, точно пробегая мысленно готовую речь перед выступлением.

— Итак, у нас на сегодняшний день наиболее серьезная версия Левшин — Мокин. Серьезная в том смысле, что есть некоторые косвенные улики, подтверждающие причастность их обоих к диверсионной деятельности. Улики не прямые, их нельзя предъявить им обоим в качестве обвинения и арестовать их. Поэтому твоя задача, во-первых, найти прямые улики. Или доказать, что оба, Левшин и Мокин, не причастны к диверсиям. Будем рассуждать. Шульц — глава шпионской сети германской и не исключено, — Ларьев поднес палец к губам, — английской разведки. О его агентуре мы кое-что знаем. Но приоткрывать этот канал информации мы не имеем права. Сам понимаешь, откуда он исходит. Значит, чтобы разоблачить Шульца, надо искать здесь. Мы уже действуем сейчас и по другим направлениям его деятельности. Однако о существовании резидента здесь мы узнали тоже из надежного источника. Более того, диверсии на электростанциях — часть задуманного крупнейшими промышленниками и правителями Запада контрудара по нашим планам построения социализма. «Социализм не должен быть построен! Этот миф мы должны похоронить под обломками их электростанций, фабрик и заводов» — это подлинная фраза одного из руководителей западной разведки. План этот финансируют Детердинг, Крупп, Сименс и другие воротилы капитала. Как видишь, корни местной диверсии уходят слишком далеко. Но вернемся в Краснокаменск. Шульц трижды приезжает в этот городишко, и я представляю, как он мучился, бедняга, в холодных номерах вашей гостиницы, проклиная все на свете. Но ездил не зря. Здесь его агент, агент крепкий, и Шульц готовит, я бы сказал даже, разыгрывает точно по нотам прекрасную операцию. Остановка турбины, все улики на прекрасного специалиста и… Пока не все ноты сыграны. Итак, кто он? Кем Шульц дирижирует? Мы вместе неожиданно вышли на Левшина. И я начал думать о нем. И вот что получается!.. — Ларьев разволновался и, потирая руки, заходил по комнате. — Нет, тут, брат, кое-что есть, кое-что я сумел зацепить. Во-первых, Левшин живет и работает здесь семь лет. Переехал в тот момент, когда достраивали электростанцию. И ровно через два месяца пожар — разлили «случайно» керосин. Ладно, кое-кого вы арестовали, даже осудили, я тут пролистал протоколы допросов. Поначалу человек все отрицает, у одного даже алиби железное имелось, и вдруг, на тебе — признание, раскаяние и прочее. Открытый суд, на суде снова отрицание всего. Да видно, что люди невиновны, фактов мало, а крика много. Потом построили каменное прочное здание. Тут все в порядке. Пустили турбину, а через месяц она встала. Вину свалили на немцев, якобы турбина плохая, но они вину не признали, а мы им не доказали. Опять пустили. И время от времени с периодичностью в полгода раз что-то выходило из строя. Безусловно, нельзя все списывать на некие тайные враждебные силы — никто об этом, кстати, не задумывался, что тоже плохо, — и все же закономерность тут есть! Словно кто-то помогал этим авариям, подталкивал их. И вот еще факт. С этого же времени работает Мокин на станции… Исчез один техник Спиридонов, по отзывам, пил в последнее время, имел сомнительное прошлое. Потом появился Русанов…

Ларьев помолчал, глядя в окно. Пожевал губами воздух.

— Ну с Русановым, — продолжил он, — мне самому не все ясно. Есть тут кое-какие закавыки. А вот с Левшиным ситуация любопытная. Да, был он на империалистической, тяжело ранили, даже посчитали убитым, но выжил. Что делает обычно солдат, пережив такое? Едет домой к матери! Левшин едет в Тверь, из нее в Симбирск, находится там в то время, когда в городе орудуют белочехи, затем неожиданно выплывает сначала в Екатеринбурге, потом в Омске и работает там в железнодорожных мастерских, правда, помогает подпольщикам, партизанам, вступает в партию после разгрома Колчака… Не настораживает биография?

— Что-то есть такое… непонятное, — пробормотал Егор.

— Во-во! — встрепенулся Ларьев. — Безусловно, в каждой биографии есть свои невнятицы, но тут… уж больно легко он пронырнул в наше время. И заметь, до сих пор домой не съездил! Вот ты поступил бы так?

— Да как это, мать ведь?! — оторопел Егор.

— Вот то-то и оно! И еще ты мне сам сказал: умен, хладнокровен, в стороне держится… Вроде как таится… От чего? И разговор с Мокиным о деньгах, и внезапная женитьба. Это ведь чтоб подозрение отвести! Кстати, Мокин в день аварии ушел поздно, в одиннадцать вечера. А еще чуть позже Лукич с Русановым пьют чай, так? — раскладывал, как пасьянс, факты Ларьев. — И Антонина не помнит, во сколько отец пришел, легла полдвенадцатого, словом, вопрос об алиби Мокина очень сомнителен… И еще одно. Мокин начисто отрицает набойки на своих сапогах, отделываясь шуткой, что сапожник без сапог. А ведь Мокин человек бережливый, копейке счет ведет, так?

— Так-так-та-ак! — внимательно слушая Ларьева, отозвался Егор.

— Что же это получается, он нарочно будет стаптывать задники, приводить в негодность сапоги?.. Думаю, если сейчас осторожно проверить, то можно увидеть на каблуках у Мокина след от набоек!..

— Как это?.. — не понял Егор.

— Он их снял, ибо Русанов знал, что набойки были у Мокина особенные, фигуристые. Он ведь мастер по сапожным делам, и, дабы чем-то отличиться от других, поставил себе набойки особо затейливые, с таким рисунком, что враз отличишь… Поэтому Русанова в одночасье и убрали. Другого мотива нет… А сейчас, когда таять начало, Мокин вдруг в валенки вырядился…

— У Антонины бы спросить, в чем сегодня ушел?! — загорелся Егор и, поднявшись, хотел уже бежать в приемную.

— Не надо, только вспугнешь! Сапоги он не сегодня завтра наденет. Вот тогда и вызовешь его в больницу, будто с анализами что-то. И посмотришь. Терпение, выдержка, хладнокровие и большие, чем у врага, — вот наше оружие! Только тогда мы выиграем…

Ларьев уезжал. Договорились, что по своим каналам Виктор Сергеевич затребует все сведения о Левшине, а Егор пошлет Микова в Сопени, где родился Левшин и куда ни разу не ездил, все выспросит о нем и привезет человека, хорошо его знавшего. «Возможно, что мы зря подозреваем Левшина, — задумчиво сказал Ларьев. — Но скорее всего мы все же на верном пути!..»

— Я с Левшиным встречался два раза, — уже прогуливаясь с Егором по перрону и поджидая московский, размышлял Ларьев. — Первый раз в столовой, когда ты ездил в Выселки, второй, уже из любопытства, недавно. Левшин по биографии до двадцати лет прожил в деревне, и это не могло не отложить на него свой отпечаток. Но у Левшина окающий московский выговор, выправка вышколенного офицера, хоть он ее и прячет. Помнишь, мы в церкви стояли? Выброс ноги, взмах руки — безукоризненны. Он забывается, видимо, время от времени, и срабатывает привычка. Потом взгляд — холодный, отчужденный, изнутри. Вообще-то можно предположить, что не очень ему наш социализм и нравится, но чтоб до такой степени — вряд ли. Левшины были бедняки, они ничего не потеряли при революции. Все это тоже факты. Пусть и лирические, но факты. И закрывать на них глаза мы не имеем права… — Ларьев вздохнул.

Подошел московский. Они обнялись, расцеловались как старые друзья. Ларьев оставил свои телефоны, рабочий и домашний, попросив держать его в курсе расследования и обращаться с любой просьбой.

Провожал Ларьева и Левшин. После отхода поезда даже подошел к Егору и угостил его «Посольскими».

— Ну что, до чего-нибудь докопался этот?.. — закурив, спросил он, кивнув в сторону ушедшего московского.

— Да нет, — махнул рукой Егор. — Выпустил Бугрова, снял Сергеева, чтобы видимость работы показать, и уехал. А как дальше быть, прямо не знаю!

— Н-да, — помолчав, сочувственно промычал Левшин. — Все-таки Сергеев у вас человек опытный, он зря упорствовать не станет, что-то есть, видно, за Бугровым этим!

— Да если ничего больше не найдем, снова им займемся, — согласился Егор. — Когда свадьба-то?

— Да по теплу сыграем, — улыбнувшись, вздохнул Левшин. — Родственниками тогда станем! — толкнул он в бок Егора. — Один коллектив!

— Эт точно! — согласился Егор. — Эх и гульнем мы свадьбе! — весело проговорил он.

— Сам-то че не женишься? — спросил Левшин.

— Не берут! — по-простецки посетовал Егор. — Нашел бы какую-нибудь, не очень старую. Я, видишь, рябой да неказистый, а ты вон у нас какой богатырь.

— Ладно, сыщу я тебе кого-нибудь по дружбе… — закручивая ус, задумался Левшин. — Вдвоем с Антониной что-нибудь придумаем. Теперь ты начальник, жену надо, а то не так этот момент изобразить могут…

Они попрощались. А через день Мокин вышел на работу в сапогах. Тогда Егор и заставил его прийти на повторный осмотр. Ларьев как в воду глядел: на каблуках Мокина были видны еще свежие следы от набоек.