Никогда еще Егор не попадал в такой переплет. Если преступники Левшин и Мокин, то вот они, хватай, допрашивай, уличай. А как схватишь, если улик нет? То, что биография странная у Левшина, так странности еще не улики. А как, где их искать — неизвестно. Ну, хорошо, были у Мокина набойки. Ну снял, оборвались, отлетели, мало ли что… Хотя не тот Мокин человек, чтобы задники зазря стаптывать. Не тот…

Антонина хохотала в приемной, слушая нашептывания Семенова. Уж очень он хорохорился перед ней, словно отбить хотел у Левшина. Так Егор с ним и не поговорил по поводу убийства Катькова. Да и Семенов его сторонится, точно чувствует вину за собой.

Егор сидел в кабинете, курил, ощущая, что с отъездом Ларьева расследование зашло в тупик. Лынев ходит проверяет ножи, хотя Егор понимает, что дело это бесполезное. Миков уехал в Сопени по опознанию Левшина. «В парламент Боливии вынесен законопроект об отделении церкви от государства и национального церковного имущества, — прочитал Егор в газете, лежащей на столе. — Интересно, — подумал он, — они тоже за социализм или это временная уступка давлению социалистов?.. „В Сан-Маргарете проделаны удачные опыты радиопередачи на волне всего в 18 см. Для передачи и приема понадобилась совершенно незначительная мощность в полкиловатта…“. Где этот, Сан-Маргарет? Что это за 18 сантиметров, что за волна?..»

Егор вздохнул. Ничего он не знает, а еще за преступниками поставлен гоняться. Такого пустяка, как Сан-Маргарет, не знает! А вот еще: «В связи с успешным наступлением повстанцев в Никарагуа, туда из САСШ направлены крейсер и канонерка. В Никарагуа сейчас находится четыре военных корабля САСШ». Никарагуа, где это?.. И политической карты мира нет! Как же так? Вот сейчас бы посмотреть, где это Никарагуа, а посмотреть нельзя. Егор встал, заходил по кабинету. Антонина снова захохотала. Воробьев не выдержал, выглянул в приемную.

— Антонина Афанасьевна! — строго сказал он. — Зайдите в кабинет!

Семенов смотрел в окно.

— А вы, товарищ Семенов, напишите объяснение, как это с четырех метров попали Катькову в голову, имея приказ Сергеева взять бандита живым и являясь лучшим стрелком ОСОАВИАХИМа! — на той же интонации проговорил Воробьев.

— Вы что же… меня подозреваете?.. — опешив, спросил Семенов.

— Да, я вас подозреваю, — сказал Егор и закрыл дверь.

Вошла напуганная таким разговором Антонина.

— Вот что, Антонина Афанасьевна, — походив по кабинету, строго сказал Егор. — Необходимо срочно купить политическую карту мира!.. И желательно прямо сейчас!

Антонина ушла. Егор еще помотался по кабинету, и ему стало совсем худо. Он привык действовать, наступать, а тут не знал, за что уцепиться. Следить за ними нельзя, учуят, это верно, но как же иначе? Ждать, когда еще больших дел натворят?.. Негоже! А что делать?..

Егор набросил куртку, решив сходить к Бугрову, расспросить его о Мокине. Стоял конец апреля, снег уже сошел, но погода не спешила баловать теплом, ветер дул холодный, северный, и хмурые тучи грозили новым снегом. Белые мухи летали в воздухе. Егор уже пересек площадь, когда его окликнули. Он оглянулся. Девушка в красной косынке и кожанке бежала к нему, размахивая руками. Это была Катя. Егор не сразу ее узнал в этой странной кожанке, в черной юбке и сапожках. Она похудела, вытянулась, и на скуластом лице теперь горели светлые яростные глаза, преобразившие в один миг все лицо. Егор смотрел на тихую раньше Катю с удивлением и любопытством.

— С революционным приветом, Егор Гордеич! Забыли меня совсем?

Егор молчал, потом улыбнулся, давая Кате понять, что и не забывал ее надолго.

— Увидела вас и вспомнила, как была влюблена без памяти, — весело, задиристо сказала она. — Ночами ревела, ужас, стыдно вспоминать!

Она вздохнула, щуря свои красивые, чуть раскосые глаза.

— Я так изменилась, что вы не в силах выговорить ни слова?.. Я была на курсах агитаторов в Москве и теперь работаю в школе организатором по внеклассной работе, — еще смущаясь, говорила она. — И хотела вас пригласить выступить…

— Меня?.. — удивился Егор.

— Мы проводим серию диспутов в том, что такое революционное сознание и как его выработать. — Катя, не отрываясь, смотрела на Егора. — У меня есть один ученик Стулов. Он вчера довел до истерики преподавательницу литературы, доказывая, что Пушкин был контра и помещик, а, значит, изучать его не надо. Ведь известно, что во время восстания декабристов он отсиживался в деревне, порол крестьян по субботам и спаивал няню-старушку. Даже сам признавался: «Выпьем, бедная старушка!» Я перечитала его стихи и пришла к выводу, что Стулов прав. Почти через стихотворение восхваление вина, любви, утех и полное отсутствие коллективизма. Одно «я» и больше ничего! Кстати, как вы относитесь к тому, что Канада запретила ввоз советских товаров лишь на том основании, что СССР не является участником версальского договора? — спросила Катя. — Соединенные Северо-Американские Штаты и Китай тоже не являются участниками договора в Версале, однако им почему-то Канада не запрещает ввозить свои товары?! Не есть ли это новый этап интервенции против пашей страны?.. Полянскому дали десять лет, слышали?..

— Нет, — пробормотал Воробьев, ошарашенный столь неожиданным напором.

— Кстати, мы в этом вопросе поступили совершенно правильно, запретив со своей стороны ввоз канадских товаров! — торжествующе проговорила Катя. — Проживем без канадской тушенки!.. Не женились еще, Егор Гордеич?.. — вдруг спросила Катя.

— Нет, — робко ответил Егор.

— А когда назовем виновников аварии на ГРЭС? — в упор спросила Катя. — Трудящиеся ждут результатов вашего затянувшегося расследования. Молодцы, что ликвидировали Катькова, но город должен знать и вредителей наших турбин! Бугров действительно непричастен к аварии?..

— Да, — вздохнул Егор. — Он…

— Не будь к обороне глухим, тебя призывает ОСОАВИАХИМ! — весело продекламировала Катя, перебив Егора. — Я тоже отказалась выйти замуж, решив окончательно порвать с буржуазными пережитками в своем сознании! Семья, кстати, самый стойкий из всех пережитков! Ведь надо же было придумать такую хитрую западню! Все эти кровати, подушки, все эти предметы пошлости, которые до сих пор мы не стесняемся даже продавать, за ними гоняются, ими спекулируют — это было ловко придумано буржуазией, чтобы отвлекать народ, особенно женскую половину от классовой борьбы. Я чуть было не угодила в эти сети, но теперь, как видите, вырвалась из них и рада видеть вас, Егор Гордеич! Так придете к нам?

— Сейчас не знаю, столько работы… — пробормотал Егор.

— Ничего, работа не уйдет, а дети — наше будущее. Расскажите им хотя бы о ликвидации банды и непримиримости ко всяким проявлениям буржуазных замашек, еще существующим в нашем быту. Надо, надо, товарищ Воробьев! — решительно тряхнув головой, сказала Катя. — Ну мне в женсовет! До встречи! — она крепко пожала ему руку и смело взглянула в лицо, тотчас вспыхнув, и, дабы скрыть смущение, немедля ушла, но Егор видел, что она еще любит его и яростно борется с этой любовью. И странное дело: ему даже захотелось ее догнать, но Егор сдержал себя.

Бугров был дома, уходил вечером в ночную смену и в свободное время мастерил полки для посуды.

— Растем бытом, — точно оправдываясь, проговорил он. — Нужны полки, что делать… — он прервался, закурил. — Чай будете?

Егор кивнул, снял фуражку, сел. Никита Григорьевич ушел в сени разжигать примус, загремел чайником. Воробьев оглядел уютное жилище Бугровых. На стене портрет Маяковского и еще одного с бородкой, кого — Егор не знал. «А портреты украшают, — подумал Егор. — Надо Маяковского тоже прилепить, пусть смотрит».

Сидя в комнатке Бугрова, Егор вдруг подумал: а смог бы он один без помощи Ларьева выйти на Левшина? Конечно, Ларьев многое знал о Шульце, и про то, что в городе есть немецкий агент, но ведь и Егор сам тоже пришел к этой мысли. Более того, он внимательно перечитал отчеты Прихватова о действиях Шульца в Краснокаменске… «Постой-постой, — вдруг спохватился Егор, — а ведь фамилия Левшина в этих отчетах не фигурирует! Это ему Прихватов рассказал на словах, а в отчет не вписал, видимо полагая, что нечего всякую ерунду вписывать. А если бы вписал, Егор бы обратил внимание!» Он вдруг вспомнил, как его резануло левшинское «извините» тогда на вокзале, когда приезжал Шульц. «Эх, жаль Ларьеву не успел рассказать, — подумал Егор. — А может быть, тогда Левшин и не болен был вовсе, а нервничал, ожидая тайного знака от Шульца, поэтому и бросил, не контролируя себя, это „извините“. Так-так-та-ак! — Егор радостно вздохнул, снова почувствовал прилив сил и боевого духа. — Нет, Ларьев прав, раскисать не стоит, рано или поздно Егор бы и сам, без Виктора Сергеевича, докопался бы до этого Левшина! Уже много таких странных несообразностей собиралось у него относительно этого ухажера Антонины, и они все равно бы указали верный путь. Искать и не сдаваться в полон трудностям — вот закон, по которому стоит жить!»

Вернулся Бугров, сел к столу, пригласив придвигаться со стулом и Егора, вытащил варенье, две голубые чашки.

— Чем обязан? — расставляя чашки, спросил натянуто Бугров.

— Я бы хотел услышать о Мокине, — спросил Егор.

— Кисель, а не человек, — махнул рукой Бугров.

— Какие у вас отношения?

— Сейчас никаких, а раньше каждый день виделись. Я же был за начальника, а он завскладом, сами понимаете… — Бугров развел руками. — Счета, подписи, накладные…

— А набойки ставил вам на сапоги? — спросил Егор.

— Набойки?.. — Бугров недоуменно пожал плечами. — Вроде ставил, я не помню… — Бугров задумался. — Да, ставил…

— Какие денежные вопросы решали?.. Деньги давали ему?

— Свои как-то давал, топорища он тут заказал одному, тот привез, денег не оказалось в кассе, а я собрался шубу жене покупать, вот и отдал…

— Пересчитывать заставлял? — спросил Егор.

— Да. Он аккуратный…

С Левшиным Никита Григорьевич не был знаком.

Они попили чаю с вареньем, Егор еще поспрашивал Бугрова о Мокине, но тот ничего вразумительного сказать больше не мог.

— А это, кто с бородой? — спросил уже на пороге Егор.

— Чайковский Петр Ильич… Композитор, — добавил Бугров.

— A-а, слышал, — кивнул Егор. — Хорошее лицо…

Воробьев ушел, взяв слово хранить разговор в тайне.

Уже выходя, Егор столкнулся с Ниной, она бежала домой и, увидев Воробьева, остановилась, с тревогой глядя ему в лицо.

— Мне соседка сообщила, что вы снова пришли, — побледнев, прошептала она. — За ним…

— Да так, кое-что спросить заходил, — улыбнулся Егор. — Чаю попили.

Нина кивнула, даже попыталась улыбнуться.

— Все в порядке, — сказал Егор и направился дальше, а Нина еще долго стояла у калитки, не в силах идти дальше: ноги не шли.

На обратном пути он зашел в больницу и с удивлением узнал, что Сергеева выписали еще утром. Он направился было к нему, но на полпути остановился, может быть, он в отделе и Егор зря только время потеряет. Но в отделе Сергеева тоже не было. В это время приехал Миков, привез Митяя Слепнева из Сопень, и Егор о Сергееве забыл на время. Митяй, низкорослый мужичок с рыжеватой свалявшейся бороденкой, с Колькой Левшиным бегал еще в детстве в ночное, пас лошадей и коз, но как забрали Левшина на войну, с тех пор его не видал. Не понимая толком, зачем его привезли бесплатно на «чугунке» да с таким мандатом, какой был у Микова, Митяй соображал слабо и все время просил отпустить его обратно даже без билета и проездных, которые ему обещал Миков. Если продержать его сутки, подумал Егор, то он, пожалуй, совсем перепугается, и тогда его опознание совсем ничего не будет стоить. Поэтому Егор сказал, что Митяя отпустят сегодня же, и стал растолковывать ему смысл их просьбы: посмотреть со стороны на одного человека и, если это не Левшин, то виду не подавать, а промолчать. Митяй затряс бороденкой, стал вытаскивать яйца и сало, чтобы Егор забрал их себе, но Воробьев приструнил его тут же, приказав забрать обратно. Он велел Микову выдать предписание товарищу из Сопень, чтобы в колхозе, куда вступил Митяй, знали, что он, Митяй Иванович Слепнев, выполнял поручение Краснокаменского отдела ОГПУ.

Митяя с его мешком усадили на перроне на лавочку и сказали, сейчас должен прийти один товарищ, смотри внимательней. Митяй разволновался, затеребил свою рыжую бороденку, беспокоясь вслух о том, что за столько лет отсутствия Кольки Левшина, он может и не узнать его.

— Ничего, — успокаивал Воробьев, — не узнаешь, тоже хорошо!

— Ну как, — волновался Митяй, — столько везли, денег на меня тратили, а я не узнаю… — Митяй еще что-то бормотал, а Воробьев подумал, что если Слепнев Левшина не узнает, то его надо будет брать, хотя бы для выяснения личности. Ларьев хотел навести еще кое-какие справки, взяв с собой фото Левшина из газеты.

— Идет! — выскочив на перрон, доложил Миков.

— Пошли, — кивнул Егор Микову. — А ты смотри! — бросил он Митяю, и они ушли в кабинет начдороги, откуда был виден Митяй.

Вышел на перрон Левшин, Митяй впился в него, привстав от усердия. Левшин прошел мимо, но сердце точно кольнуло, он остановился и, оглянувшись, взглянул на мужичка.

Где-то он его уже видел, только где вот и почему мужик так странно на него смотрит? Левшин выдавил полуулыбку, развернулся, сделал даже шаг к Митяю.

— Что тебе? — спросил Левшин.

— Кольша?.. Левшин!.. — пробормотал Митяй.

Левшин подошел ближе, кивнул головой.

— Это я, Митяй, Матрены-то Ивановны, что рядом с вами жила, сын…

— Митяй! — помедлив, проговорил Левшин, крепко обнял его. — Ты как здесь?

— Да вот, — Митяй заоглядывался. — Сказали, будто ты жив, поехал сам поглядеть… А то у нас болтают черт-те что, дом даже твой заняли уж после смерти Лукерьи. Петрова Степана сын Михаил живет, дак скажу теперь, что жив ты…

— Ну, пойдем ко мне, поговорим! — Левшин стоял на месте, пытаясь справиться с судорогой, связавшей лицо.

— Да, я это… — Митяй заулыбался, развел руками. — Я, это, на день токо, дак с товарищами и проездом, значить…

— С товарищами проездом, — тоже оглянувшись, проговорил Левшин. — Жалко!

— Да вот, они тут велели ждать! И поезд через час опять же. Приехал бы, за милу душу твое возвращение бы отпраздновали. А?

— Заеду, Митяй! Летом приеду, жди!

Левшин вдруг обнял его, похлопал по спине.

— Вот уж порадуешь всех! — запел Митяй.

— Передавай там всем поклон от меня! — бросил напоследок Левшин.

— Передам, как же теперь, передам! — затряс головой Митяй.

— Ну, бывай! — Левшин ушел.

Митяй постоял, потом сел на лавку. Вышел Миков, кивнул, приглашая Митяя в вокзал.

Митяй встрепенулся, побежал в вокзал.

Егор видел и судорогу, связавшую лицо Левшина, и пот на лбу, и страх, и растерянность, но Митяй, похоже, узнал его, откуда тогда страх, судорога? Непонятно…

Миков ввел Митяя в кабинет начальника дороги, сел писать протокол.

— Ну что? — спросил Воробьев.

— Да вроде бы он, — пробормотал Митяй.

— Что значит «вроде»? — спросил Воробьев.

— Ну, чернявый, такой же, — пожал плечами Митяй. — Глаза только чужие, вроде…

— Может быть, ты обознался, Митяй? — спросил Воробьев. — Сначала показалось, будто он, а потом…

— Да нет! — уверенно сказал Митяй. — Он меня тоже признал. «Здорово, грит, Митяй!»

— Так и сказал? — уточнил Воробьев.

— Так и сказал. Поклон всем передал и в деревню хотел приехать, а как же… Только здорово он изменился, видно, потрепало на двух войнах!.. — Митяй вздохнул.

Воробьев молчал. Разговор он слышал плохо, форточка в кабинете начдороги была закрыта, а сквозь щели рамы разговор еле долетал. Видел Егор и то, с какой радостью Левшин обнял Митяя. Радость, правда, вымученная, пополам с испугом.

— Глаза вот только чужие, холодные, точно душа выстужена… — вдруг сказал Митяй. Миков перестал писать, взглянул на Егора.

— Про душу указывать? — спросил он.

— Не надо, — вздохнул Воробьев: взглянул на Митяя, — Ну, спасибо, Митяй Иванович. Извините, что побеспокоили. Товарищ Миков, посадите Митяя Ивановича на поезд и выдайте проездные!

— Слушаюсь!..

Миков увел Митяя, а Егор направился на обед.

Не дойдя до столовой, он вдруг решительно повернул к речному спуску, к дому Сергеева.