Имение Аннина слобода, под Москвой, год 1740.
Александр вошел в залитую весенним солнцем комнату. Дорога от Москвы заняла на удивление мало времени, и молодой человек был счастлив, что добрался засветло до наследуемого владения! Вокруг суетились крепостные девки, украдкой бросая любопытные взгляды на нового барина. Но не они сейчас занимали Александра! Он смотрел на простирающиеся до горизонта поля с яркими цветами, на пасущихся жеребцов, опрятного конюха, а также на вполне упитанных малышей, копошащихся на лужайке… Это зрелище очень нравилось ему, даже, можно сказать, оно его вдохновляло. И не потому, что сельские пейзажи грели сердце, а потому, что все, являвшееся его взгляду, говорило о сытости и процветании. А сытый крестьянин — это, как говорится, богатство барина.
Желая найти хоть одного человека, сведущего в делах покойного владельца, Александр хотел обратиться к девушкам, но те уже разбежались.
Вообще-то, новоявленный помещик очень мало знал о местных нравах. С ранней юности он жил в Европе, где с увлечением изучал медицину. Александр выглядел гораздо моложе своих тридцати шести лет, но держался с достоинством и благородством, одевался модно и изысканно.
В Россию Александр прибыл недавно, полный профессиональных знаний и радужных надежд. Надо сказать, что это был весьма богатый молодой мужчина. Но балы и праздный образ жизни при дворе не входили в его планы. Посетив по приезде все приличествующие рангу дома и банкеты, Александр заскучал… Возможно, Россия изменилась, но он мало знал об этой стране. Вот в Германии, например, он имел небольшую врачебную практику, чем очень гордился. Также Александр изучал медицину во Франции, чей опыт здесь весьма уважали. А тягу к медицине Алекс почувствовал еще в русской церковно-приходской школе, хотя, на его взгляд, постом и молитвой болезни не лечились. Он вспомнил, как за свои достаточно вольные помыслы неоднократно был порот, и Алекс улыбнулся…
Воспоминания о России, хоть и смутные, грели душу и сердце. Планы на будущее, все свои честолюбивые надежды связывал он с Россией, и вот теперь благодаря какому-то высшему, непостижимому промыслу стал, как никогда, близок к своей мечте… Теперь молодой человек сможет заниматься медициной на родине!
Какой-то шорох отвлек Александра от восторженных мыслей. Он обернулся, придав лицу печальное выражение, подобающее случаю. За его спиной стояла женщина в темном, траурном платье, больше всего напоминающем власяницу.
Женщина едва заметно кивнула и недоуменно на него уставилась.
Понимая, что выглядит глупо, Александр решил представиться и шагнул к ней. Но женщина почему-то отступила. Он сделал еще шаг, она отступила еще дальше и каким-то глухим надтреснутым голосом спросила:
— Кто вы?
Александр удивился звучанию ее голоса, напряженного и неприветливого. Женщина явно не чувствовала себя здесь хозяйкой и не хотела никакого общения, на крепостную она тоже не походила, возраста была неопределенного, а лицо ухитрялась прятать. Александр решительно ничего не мог рассмотреть сейчас. К тому же женщина отступила в сени.
Что она делает, черт побери?! Играет с ним? Не похоже. Разгневана внезапным вторжением? Тоже не то. Напугана? Снова мимо.
Стараясь сохранить лицо и прекратить затянувшуюся паузу, Александр произнес как можно более официально:
— Меня зовут Александр Метелин, сударыня. Я прибыл сюда, получив письмо о кончине дяди, и являюсь его единственным родственником и наследником.
— Да что вы? — достаточно грубо ответила женщина, отступая в кромешную темноту сеней и поворачиваясь к нему спиной. — Поговорите об этом с управляющим.
— Что?! — Александр почувствовал, что его обдало ледяным холодом. — Что вы сказали, я не расслышал?!
Но эта фраза оказалась брошена уже в пустоту. Женщина куда-то исчезла, и издалека донеслось еще раз ее напряженно-неприязненное «обратитесь к управляющему».
Интересно, где его отыскать? Алекс шагнул в сени, фактически шаря по стене руками. Кто запер все двери? Где-то на улице послышались смешки и говор, и он стал пробираться на эти звуки.
Надо сказать, молодой человек находился в необычном помещении. Скорее всего это была какая-то пристройка, в которую почему-то и ворвался Александр. Длинные ломаные сени и несколько узких дверей, ведущих в комнаты. При этом та, из которой он вышел, походила на гостиную; назначение остальных оставалось загадкой. Здесь пахло сыростью, травами, пожалуй, немного овечьей шерстью и воском, под ногами что-то шелестело, возможно, сено. На стенах не было ни подсвечников, ни каких-либо украшений.
Неужели письмо не дошло? Ведь, судя по приему, его здесь явно не ждали. И кто, в конце концов, эта странная баба? Хотя русское словечко, чудесным образом всплывшее в голове, с образом неприветливой незнакомки явно не вязалось.
Наконец-то Александр выбрался на улицу. Солнышко светило как и раньше. Парадное крыльцо поместья действительно оказалось существенно дальше, и вообще непонятно, с чего его занесло в это строение. Соответственно странная женщина могла оказаться кем угодно.
Выбросив неприятные мысли из головы, Алекс деловито пошел разыскивать управляющего. По двору прошла полная, важная кухарка с корзиной, за ней плелась собака. Алекс легко взбежал на крыльцо и вошел в здание. Оно хоть и не поражало размерами его искушенное воображение, но весьма впечатляло. Высоченные потолки, широкие дощатые полы, узкие окна с крестовинами, богато украшенные стены. Здесь давались балы, подумал Александр, продолжая отыскивать комнату, в которой мог бы находиться управляющий… Дело в том, что из залы имелось несколько выходов, и кто угодно мог растеряться, оказавшись здесь впервые. Интересно, как часто сюда приезжали важные особы? Ведь дядя был достаточно известной фигурой. При Петре он находился в особенной чести, и многие почитали за радость наносить ему визиты. При нынешней государыне науки хоть и не являлись модными, но уважением пользовались бесспорным. Особенно медицина. Что поделать, без нее никуда. Каждый желал поправить свое здоровье и красоту, а то и вернуть стремительно убегавшую молодость. И все их пути вели сюда…
— Здра-а-вствуйте! — нараспев произнес кто-то совсем рядом, и рядом с Алексом возник достаточно неприятный мужичок, скорее всего управляющий собственной персоной. — Вы, наверное, наследником быть изволите?
— Пожалуй, — оживился гость.
— Я писал к вам. Проходите. — И управляющий, гостеприимно распахнул перед ним дверь своего кабинета.
Комната оказалась просторной и светлой. Здесь стояли шкафы с учетными книгами, столы, несколько светильников, полных масла. Почему-то казалось, что их не использовали, видимо, хозяин кабинета дотемна не засиживался.
— Проходите, присядьте! — продолжал расшаркиваться мужичок. — Весьма вам благодарен! Прибыли, как обещалися! Иван Федорович мне о вас уж говорили, говорили…
— Так ли уж и говорили, милейший?! — совсем осмелел Александр. — Ведь Иван Федорович и видеть-то меня возможности не имел, и посредством писем со мной не общался. Поэтому хотелось бы, чтобы вы скорее переходили к делу. Как умер дядя? И почему, собственно говоря, меня разыскали не сразу, ведь прошло уже несколько месяцев?
— Да, да. Следующего дня будет четыре месяца. Но матушка не велела. Приготовления были разные. Потом я все-таки разузнал ваш адрес. Но, к несчастью, как раз на днях всплыли совершенно другие обстоятельства.
— Что за матушка? Вы сбиваете меня с толку! И какие могли на днях всплыть обстоятельства, которые были бы для меня более горьки, нежели кончина известного и уважаемого предка?
Управляющий усмехнулся. Нацепил малюсенькие очки, как-то недобро наморщил лоб и потеребил щупленькую бороденку. Затем таинственно произнес:
— Например, то, что неожиданно отыскалось завещание…
— И что? — Александр первым не выдержал театральной паузы.
— И по этому завещанию Иван Федорович отписал имущество не вам.
— А кому же, позвольте? Ведь других родственников он, кажется не имел?
— Совершенно верно! — подобострастно закивал радивый слуга. — Не имел. Но это не мешало ему отписать свое имение кому угодно, хоть вон церкви! К тому же в возрасте он был хоть и преклонном, никто ему не мог запретить этих самых родственников себе заиметь…
Мужичок явно остался доволен произведенным эффектом и принялся жевать свою бороденку. Александр едва смог подавить отвращение.
— Ну так что же? Дядя заимел новых родственников или отписал это имение вместе с аптекой церкви? Что церковь может смыслить в производстве лекарств, мазей и всяких притираний?! И кто такая ваша матушка, которая запретила разыскивать меня раньше срока? Попадья?
— Ну что вы, конечно, нет! Ольга Григорьевна никакого отношения к приходу не имеет. Вернее, нет! — Казалось, управляющий сам испугался того, что сказал, и слишком расторопно поправился: — Конечно, я не хочу сказать, что она не посещает богомолий! И ко всякой литургии пешей идет, это все как положено. Посты соблюдает, милостыню подает и все такое прочее… Православная она, что бы там ни говорили! Но она не попадья. Матушкой ее дядя ваш покойный прозвал. Так и говорил всегда: матушка наша.
— Так дядя все-таки был женат? — совершенно сбился с толку Александр. — Он на ней женился?!
— Нет, нисколько нет. Что вы? Иван Федорович был вдовец и образ жизни вел богобоязненный.
— Да уж вижу. — Александр поднялся и совсем другим взглядом осмотрел кабинет и вид из окна, открывающийся на цветущие яблони. — Стало быть, вызвали меня зря и я ничего не наследую. На отпевание меня не позвали, поминать не предложили и с наследством чего-то напутали…
Нельзя сказать, что это известие поразило его как гром среди ясного неба, да и все свои чаяния Александр не связывал с деньгами дяди. Ведь он и сам был достаточно богат, настолько богат, что самые разборчивые из великосветских невест открыли на него настоящую охоту. Поэтому деньги в общем-то не имели для молодого врача решающего значения. Но огород с лекарственными травами и лавка, а также созданное Истопиным производство занимали все его помыслы. Небольшое производство по изготовлению мазей, настоек и дорогостоящих дамских притираний — вот что будоражило воображение амбициозного дворянина. Это было как раз то, чем Александр очень хотел заниматься.
У его дяди имелись титул, имение, собственное дело. Он удалился от двора, но мог даже отсюда в некоторой степени влиять на правителей. Его положение оставалось неуязвимым и выдержало не одну смену власти. Не имея ярко выраженных политический пристрастий, Иван Федорович был свободен. Он смог добиться того, о чем Алекс мог только мечтать, и его производству просто не хватало многочисленных дипломов и наград, коими обладал Александр, острого аналитического ума и шлейфа заграничной известности.
Александру такое положение дел казалось идеальным, он даже подумывал посетить дядюшку с предложением начать работу в его лавке, чтобы тот сам ввел его в курс дела. Он несколько раз писал дяде письма, но не мог их отправить, считая, что по такому серьезному вопросу, лучше бы встретиться с ним лично. Но поездка каждый раз откладывалась, да и слишком далеко было ехать из Петербурга. Впрочем, когда известие о наследстве разыскало его, Александр тут же без колебаний решил посетить своего старинного знакомого, находившегося в Москве, а затем оттуда срочно выехал на почтовых в Аннину слободу, которую, собственно, и собирался наследовать.
Говорят, у дяди имелся еще дом на Мясницкой, где он поселил свою старую троюродную тетку. Но никто толком не знал, жива ли она теперь и кому достается древний особняк. Впрочем, все это практически не трогало Александра, кроме дядиного огорода, ради которого он согласился бы оставить претенциозный Петербург и даже величественно-суровую Москву. Ведь аптекарское дело не только престижно, но и крайне прибыльно! Лишь немногие люди распоряжением Аптекарского приказа допускались к столь тонкому занятию.
От грустных размышлений Александра отвлек голос управляющего:
— Позвольте, почему же ошибка, где напутали? Вас Иван Федорович тоже не оставили. В завещании лишь оговаривается, что наследник-то, стало быть, это… не один… Так как у дяди вашего, э-э… родственник объявился.
— Скажите прямо, какую долю я наследую в производстве? — раскрыл свои карты Александр. — Мне хотелось бы поддерживать доброе имя моего известного предка своими образованием и усилиями. Я образованный медик, имеющий практику и большой опыт работы в Европе. Поэтому мне важно знать, кто второй наследник и не желает ли он продать мне свою долю в аптекарской лавке за большие деньги. Итак, кто он?
Видно было, как управляющий собирается с мыслями. Почему-то перед глазами Александра встал образ женщины в черном, что встретилась ему в тех нелепых покоях… Возможно, она жена наследника? Тогда понятны ее неприязнь и смущение. А может, просто муж ее ревнив, а Александр, сам того не ведая, зашел в непредназначенные для посторонних комнаты. Кто их поймет?!
При воспоминании его снова обдало холодом, но Алекс отогнал это чувство, втайне уповая на то, что муж этой женщины или любой другой наследник окажется вполне нормальным господином и они скоренько ударят по рукам.
— Второй наследник — ма… Ольга Григорьевна будет. Ваш покойный дядя очень ее любили и доверяли во всем, ей принадлежит большая часть земель аптекарского огорода, а также и половина Анниной слободы, в которой числятся три деревни. Она уже десять лет здесь за хозяйку, но в недавнем завещании он ее родней признал. Это… дочкой, стало быть. Получается, что, если бы вы не приехали, ей бы лучше все обошлось. Выходит, что вас-то Иван Федорович сюда по особой прихоти привязали. Потому что кабы без дочки, то вы наследник, а с дочкой-то…
Александр очень хотел, чтобы он ослышался и все это являлось лишь плодом его воображения. Но, кажется, происходящее становилось очевидным, а непонятная баба в черной власянице наверняка и окажется той самой «матушкой Ольгой», с которой невозможно будет договориться. Надо же, «дочка»!
Ничего этого Александр вслух, конечно же, не сказал. Он вдруг почувствовал необычайный прилив сил и решимости. Несмотря на наличие «дочки», Иван Федорович зачем-то подстраховал себя еще одним наследником. Зачем? Одно дело, передать свое бесхозное имущество какому-нибудь дальнему родственнику, а совсем другое — приписать это имущество ему, имея более близкую «родню».
Что бы там ни придумал дядя в момент написания завещания, все это надо еще хорошенько осмыслить, потому что от жизни на родине Александр подотстал. Сейчас он разберется во всем, решит все текущие вопросы, ознакомится с завещанием, хотя сначала, пожалуй, лучше попросит, чтобы его вещи отнесли в какие-нибудь комнаты. Раз наследство все-таки есть, Александр передумал сдаваться.
Управляющий словно прочитал его мысли!
— Уважаемый Александр Николаевич, размещайтесь со всеми удобствами! Завтра при свидетелях, как положено, вы сможете ознакомиться с завещанием! Сегодня в вашу честь будет дан праздничный ужин, где вы сможете познакомиться и с Ольгой Григорьевной, нашей матушкой, и со всею челядью. Соседей так быстро ждать не стоит, с ними церемонии можно провести и позже, если пожелаете. А сейчас пойдемте, я позову Дуню, она вам все покажет и подготовит покои.
— А не могу ли я увидеть Ольгу Григорьевну раньше?
— О, думаю, что нет. У нее траур, она все время посвящает заботам об аптекарской лавке или молитвам. Не выходит из своих покоев. А еще на ее попечении и молельня, и богадельня… Нет, пожалуй, вы не увидите ее раньше.
— А где ее покои? — спросил Александр, когда управляющий, поймав какую-то девку за рукав, запирал на ключ двери кабинета.
— А вот же они, — кивнул за окна управляющий, а затем обратился к своей вертлявой пленнице: — Дуня, Александр Николаевич прибыл, покажи новому хозяину его комнаты да прикажи подготовить все. Акулине дай знать, Феклушка пускай что-нибудь расскажет, раз из-за траура ей петь нельзя. Короче, бегай, девка, гости у нас! А вы, Александр Николаевич, — обратился управляющий к молодому человеку, — чувствуйте себя свободно, если что, спрашивайте Фому Расточного, это как раз и буду я.
Александр кивнул и быстро пошел за вертлявой смазливой крепостной девкой, которая, с полуулыбкой оглядываясь на него, почти бежала по зале, а потом — вверх по лестнице.
«Все наладится», — думал Александр.
К черту этих манерных иностранок, москвичек и всех иже с ними! К черту вероломные ужимки двора, где кроме французских рифмованных куплетов, больше никто ни в чем не смыслит. Жить бы здесь, изучать науки, пригреть на груди вот такую смазливую и крепкую девку, как Дуня, и посвятить себя изучению наук и торговле лекарствами. Пожалуй, даже для торговли стоило бы кого-нибудь нанять.
Будто подслушав шальные мысли нового барина, Дуня призывно повела крутыми бедрами, и Александр поспешил за ней по лестнице, чуть не оступившись.
* * *
Ольга полдня пыталась заниматься делами, но мысли о надвигающихся переменах страшили и отвлекали ее. Сегодня в ее небольшой импровизированной больнице собралось уже восемь детей. Неделю назад заболели двое, потом еще столько же и четверо за один только сегодняшний день. Откуда подобралась страшная хворь, Ольга никак не могла разобраться. Она постоянно осматривала кожу детей, поила их целебными отварами, а недавно даже повесила на шею каждому по нитке оттягивающих жар камней… Правда, никто не верил в ее методы. Никто из врачей, кроме покойного Ивана Федоровича, не разделял ее взглядов на лечение, поэтому за жизнь детей Ольга сегодня боялась втрое. Некому протянуть руку помощи, поддержать. Еще не готов заказ, над которым она билась вот уже несколько месяцев, а теперь работу и вовсе пришлось отложить. Хоть это и простые крестьянские ребятишки, но, если случиться что-нибудь хоть с одним, в Ольгу с ее маленьким предприятием, с нелепыми лечебными методами и лекарскими задумками полетит просто град камней. И этот — как его там? — Метелин будет первым, кто захочет сбить с нее спесь и поставить на место.
Ольга уже несколько суток спала всего по три-четыре часа и больше всего на свете хотела бы сейчас приклонить куда-нибудь голову. Но это несбыточно. Все, что касается отдыха и возможности расслабиться, несбыточно до тех пор, пока она не закончит свой страшный заказ, пока не вступит в наследство и не поднимет на ноги этих несчастных детей! Ну почему все напасти разом свалились на ее голову?! Теперь Ольге хотелось не только спать, но и плакать.
Чья-то мокрая от испарины макушка ткнулась ей в ладони, и девушка отругала себя за слабость, заставила выпрямить спину и улыбнуться. Как бы плохо и страшно ни было ей сейчас, этим детишкам гораздо страшнее… И вообще, ребятишки полностью от нее зависимы и не знают, горемычные, от скольких других людей зависит она сама.
— Матушка, сказку расскажи, — заканючил Федька, всеобщий любимец и недавний резвый шалопай. Сейчас он был мокр и взъерошен, на щеках горел лихорадочный румянец.
Вслед за ним со всех сторон послышалось: «Расскажи, расскажи!»
— Будет уже! Феклушка придет, расскажет. Она сегодня весь день без работы, насочиняет вам сказок!
Ольга улыбнулась. Ее присутствие требовалось сразу везде, поэтому Феклушка со своими сказками пришлась бы, как никогда, кстати. К тому же Ольге обязательно надо было попасть в лавку. Сейчас полным ходом шла заготовка ромашки, крапивы и хмеля. Крестьяне работали целыми днями, собирая сырье. Если сейчас недоглядеть, то назад ничего не воротишь! И на весь год придется отказаться от изготовления нескольких сборов, на которые уже начали поступать многочисленные заказы. Пожалуй, производство сейчас совсем не в том состоянии, чтобы себе такое позволить.
Аптекарский огород Истопина приобрел исключительную репутацию благодаря прилежно выдержанному способу заготовки сырья. За качество своих лечебных продуктов Иван Федорович отвечал лично, поэтому во время сезонной работы иногда и ночевать оставался в лавке. Разве же можно теперь, когда внимание общественности и так направлено на то, как пойдут дела после его кончины, выпустить это из рук? Нет, такого Ольга не могла допустить.
Несколько крестьянских деревень жили за счет дохода с аптекарского огорода. В России народ испокон веков кормила земля, и кормила, надо сказать, не крапивой, хотя сейчас многие селяне в нее верили. Конечно, они имели скот и наделы земли под натуральное хозяйство, но все же этого не хватило бы на содержание целого поместья, если бы не продажа дорогостоящих лекарств.
Для многих соседей являлось делом глупым и немыслимым засевать пахотную землю «сорной» травой. Истопина поначалу считали чуть ли не блаженным и искренне жалели его крестьян, которые по всем показателям должны были помереть к середине зимы. Но год за годом сбыт набирал обороты. Среди постоянных покупателей оказались высокопоставленные лица. Истопин ликовал. А соседи злились и недоумевали.
Ольга не собиралась давать им повод приняться за старое и понимала, что ей придется нелегко. Она поднялась и крикнула одной из крестьянок, чтобы та ее заменила. Авдотья, местная девушка из церковного хора, вбежала и любовно подхватила Федьку на руки. Ольга поднялась и неспешно вышла из больничного помещения.
— Матушка, я всюду вас ищу! — Через лужайку, которую Ольга давно и безуспешно пыталась засадить цветами, к ней бежала кухарка Акулина. — Сегодня вечером ожидается ужин! Приехал наследник собственной персоной! — Акулина состроила гримаску, и Ольга не могла не улыбнуться. — Что к столу-то подаем? Ягненка, уточку? А может, яду крысиного?! — Кухарка заразительно хохотнула, подперев руками широкие бока.
Ольга устало потерла плечи:
— Пожалуй, яду на него жалко, самим бы на зиму хватило. Вон перевороты какие в стране, того и гляди, потекут к нам дворцовые заказы из самого Петербурга. Пусть будет что-нибудь из твоих любимых блюд, но подавай не слишком помпезно. Я понимаю, ты истосковалась по приемам, но нам в оправдание траур. К тому же он не с визитом к нам и не по приглашению.
Ольга пыталась шутить, а у самой от мысли о Метелине застучало сердце. Вспомнив его в своих покоях, она почувствовала, что руки холодеют и кровь приливает к щекам. В эту пристройку, которая нелепым образом приютилась рядом с усадьбой и сначала служила импровизированной больницей, никто из мужчин никогда не заходил, пожалуй, кроме Ивана Федоровича. В этом домике она чувствовала себя в безопасности в первые годы, когда ее только привезли в Аннину слободу, и отказывалась переезжать, даже когда отношения с Истопиным стали вполне определенными.
Несмотря на то что проживание посторонней молодой девушки под одной крышей с богатым чудаковатым стариком уже давало повод для скабрезных слухов, ей не хотелось усугублять свое положение еще, больше. У Ольги имелось личное, несколько странное понимание женской чести, взращенное в ней матерью, и ее не сильно волновали деревенские слухи. Ну чем они угрожали ей? Тем, что порядочный человек не захотел жениться? Ольга не помнила, чтобы когда-нибудь хотела оказаться замужем. Тем, что в церкви люди отводили глаза? Так не судите да не судимы будете! К слову сказать, этим-то, как ни странно, против Ольга не грешил никто. Ее положение среди соседей проще всего было бы назвать странным и не вдаваться более в эти подробности.
Ольга слыла спокойной, щедрой и внимательной к простому люду, перед подобными добродетелями замолкали даже самые злые языки. Она не стремилась вызвать зависти к нарядам, не пользовалась влиянием на барина и хранила тайну, к которой все давно потеряли интерес по причине крайней Ольгиной скрытности. О девушке знали лишь то, что она невозмутима и никогда не оставит в беде, за это ее величали матушкой, а возможно, и просто в угоду старику Истопину.
Но сегодня Ольга потеряла покой. Встреча с молодым благородным мужчиной, в этой глуши, в которой она посвятила себя работе, заставила всколыхнуться ее душу. Этот человек был не только молод, красив, богат и утончен. Помимо всего перечисленного, он имел право на все, чем она теперь владела. Метелин выглядел решительным, дерзким и непреклонным. И Ольга отчетливо понимала, что ее спокойной жизни в имении Истопина пришел конец. Конечно, сегодняшний ужин многое покажет. Возможно, с ним можно как-то договориться. Например, совесть возьмет верх, и он откажется от наследства человека, которого совсем не знал.
Ольга усмехнулась, не веря в подобный исход. А вдруг они смогут поладить и будут работать вместе?.. Пожалуй, именно такую картину рисовал себе Иван Федорович, составляя завещание.
Она даже не могла выкупить у него вторую половину наследства! Потому что это было все, что у нее когда-либо имелось. У кого просить денег на выкуп аптекарского огорода? Отец спился и умер в казачьих Лемешах, там же похоронена и мама.
Кухарка Акулина приняла усмешку на свой счет и, ответно улыбнувшись, проворно отправилась к погребу. Ее ожидали хлопоты, которые она просто обожала!
— Ольга Григорьевна! После больницы-то приоденьтесь! — на ходу крикнула она.
Ольга машинально кивнула. Вернувшись в свои покои и запершись там, она снова принялась за расчеты, связанные с аптекарским огородом. Да, в неспокойное время скончался ее благодетель Истопин. В свои двадцать два года Ольга оказалась слишком уязвима для чиновников Аптекарского указа.
Если раньше имя Ивана Федоровича прикрывало собой, даже «нелегальные» заказы, то сейчас принимать вельмож, хоть и под покровом ночи, — дело крайне опасное. А уж если задуматься о том, что арифметически сводить концы с концами для Ольги всегда было крайне скучным делом, то перспектива проступала невеселая.
Производя машинальные расчеты, она поглядывала на массивную папку в бюро, где покоился заказ, о котором она боялась даже думать. Но почему все так некстати?! Почему она не может оставить всех и задуматься о деле, которое имеет значение для всей ее жизни, причем в буквальном физическом значении… Не выполнив этот заказ, она имеет все шансы быть отравленной, например ядом собственного производства. Размышляя об этом, Ольга искренне надеялась, что преувеличивает.
Но даже если все не так уж и страшно, то нет повода терять бдительность. Как ни крути, но прошлое никогда не оставляло ее, заставляя испытывать новые и новые страхи.
Шушуканье ребятишек, собиравшихся под деревьями, чтобы наблюдать праздничный прием, отвлекло Ольгу от мрачных и тревожных мыслей. До ужина оставалось не так много времени, и она крикнула сенной девушке, чтобы шла ее одевать.
Обычно на полные утренние туалеты Ольга тратила не более часа. Тщательно умывалась, водой, принесенной ей в кувшине, отирала тело винным уксусом и надевала тонкую рубаху из белой, тонко выделанной ткани. После того как Дуня или Авдотья затягивали ее тело в тугой корсет, она надевала сверху бесформенный балахон и одну из своих черных широких юбок, в таком виде девушка отправлялась в больницу, к соседям или в лавку.
Сейчас времени оставалось не больше, а случай требовал несколько иного облачения. Все остальные одежды она приказала убрать, как только скончался Иван Федорович. Теперь Ольга занервничала и захотела вернуть хоть что-то из опального гардероба. Надо заметить, что, хоть последние годы приемы и были достаточно редки здесь, гардероб Ольги Истопин пополнял исправно. Ей шили лучшие портнихи, которых специально вызывали из Москвы, так как сама уехать из лавки девушка отказывалась категорически…
Сегодня же, задумавшись не более чем на минуту, Ольга решительно бросилась к шкафу и извлекла оттуда платье, которое раньше считала слишком скромным, а сейчас вполне подходило для траура. Пошитое из темно-синей шерсти на французский манер, оно могло бы показаться чуточку старомодным, но очень шло ей. Боясь показаться слишком нарядной, Ольга заметалась по горнице и совсем уже пала духом, если бы не старания Дуни. Она быстро успокоила барыню и без лишней суеты ее одела.
Провожая Ольгу из покоев, Дуня улыбалась как-то особенно хитро и вообще была полна каких-то приятных перемен, которые читались на ее полном, красивом лице. Дуня обожала интриги, хотя понятия не имела об этом слове. И что-то говорило ей о том, что сегодняшний день в барском доме будет очень интересным. Посмотрев вслед Ольге Григорьевне, Дуня отметила, что смена траура очень пошла ей, хотя, на ее-то опытный взгляд, барыня была слишком худосочна, и платья бы ей стоило носить на ватном, а то и меховом подбое. Даже летом! Подумав об этом, Дуня громко рассмеялась и пошла прихорашиваться.
* * *
В зале, в которой подавали «особый» ужин, царила суматоха. Чисто вымытые крестьянские дети, из самых послушных, таскали все для столов, которые накрывались с размахом, несмотря на то, что собирались всего четыре персоны. Помимо господ и Расточного, прибыл управляющий с фабрики, который тоже находился в курсе всех дел Ивана Федоровича, — его секретарь Василий Кузьмич Тюрин. Больше никого и не было.
Тем не менее Акулина не смела посрамить русский хлебосольный стол, и проворные ребятишки все таскали и таскали из кухни новые блюда. Баранина с грибами и кислым молоком, поросенок жареный, фаршированный, несколько разновидностей печеного хлеба с мятой и тмином, пироги с маком и с яйцами, тонкие и толстые блины, телячьи уши, крошенные с чесноком, и караси с грибами. В отдельных сосудах несли взвары, клюквенный кисель и мед, которые собирались выставить последними, а также любимый всеми квас.
Мужчины уже давно прибыли и сидели в отдельной комнате, за картами. Нынче в моде были фаро и квинтич, но провинциалы не столь азартны и про светскую моду не слыхали, поэтому дружелюбно играли в неразорительный ломбер и кадрилию. Метелин не любил это занятие и втайне считал крайне бестолковым, но, понимая неопределенность своего положения, предпочитал со старожилами находиться в приветливых отношениях.
Все ожидали Ольгу Григорьевну. Отбросив фамильярности, Тюрин называл ее просто Ольгой и с каждой новой фразой о ней сильно оживлялся. Александр прикинул его возраст и отнес его годам к двадцати пяти, что, по его представлениям, делало этого молодого человека слишком жалким вариантом ухажера. Самой-то «матушке», по воспоминаниям Александра, было гораздо больше.
Сам того не замечая, Алекс постоянно возвращался мыслями к встрече с непонятной женщиной, все его попытки увидеть ее снова в течение этого суматошного и, кажется, бесконечного дня не увенчались успехом. Ему показали поля и конюшни, кухни, амбары и погреба, но нигде он не находил и следа загадочной женщины… Как там сказал управляющий? «Дочери» хозяина? Дескать, образ жизни дядя вел богобоязненный? Да уж, не очень-то похоже. Не часто богобоязненные помещики заводят себе «дочек» сомнительного происхождения. С другой стороны, еще реже они этих «дочек» официально регистрируют в подобном качестве. Ладно. Осталось подождать недолго, и «дочку» можно будет рассмотреть во всей красе. Причем до официального оглашения завещания сама Ольга могла об этом и не знать. Кто его знает, этого управляющего, что он ей говорил! С одной стороны, он изображал ей всякое почтение, с другой — явно смущался и многое недоговаривал. Возможно, Ольга о завещании знает не много, хотя, судя по всему, обездоленной себя не чувствует. Впрочем, что толку строить догадки, кто знает, какие гарантии предоставил ей умерший помещик? Может, выдал много денег наличными, или подарил бочонок драгоценностей, или сосватал за кого-нибудь из знати. И что ей тогда до завещаний всех этих? Пустые формальности, право. *
Ольга появилась в зале в самый разгар разговоров о себе и прервала поток мыслей Метелина. Едва переступив порог, она приковала к себе внимание мужчин, смутилась от этого и покраснела.
Тюрин сразу же бросился приветствовать ее, Расточный округлил глаза от восхищения, а Александр, просто завороженно принялся ее рассматривать. Да уж… Посмотреть, надо сказать, было на что…
— Здравствуйте, господа! — поприветствовала всех Ольга Григорьевна. Она явно желала поскорее пройти к столу, но приличия требовали задержаться. На ее лице отразились дружелюбие и гостеприимство.
— Александр Николаевич Метелин, — второй раз за день представился Алекс. — Племянник Ивана Федоровича Истопина.
Он чуть не добавил «вашего батюшки». Язвить Метелина тянуло не случайно. При виде красивых девушек он часто смущался, несмотря на отнюдь не юный возраст. И в двадцать, и в тридцать, и несколькими годами позже откровенная красота вызывала в нем нервозность и отменную язвительность.
Ольга выглядела совершенно необыкновенно в своем строгом платье. Идеальная кожа, безупречный овал лица и глаза цвета горького шоколада. Темные волосы высоко подобраны простым, но изящным способом: небольшая прядь опускается на шею тугим завитком, и больше никаких ухищрений. Воистину, дорогой бриллиант в неброской оправе!
Почему утром он решил, что она немолода? Несомненно, это была та же самая женщина, но, черт, что за превращение?! На вид — не больше двадцати, совсем молоденькая! Поджимает губы, щеки слишком бледны, несмотря на смущение. Хотелось закутать ее во что-нибудь теплое и накормить горячим ужином.
«Она небедная помещица, — мысленно одернул себя Александр. — Не голодает, поест сама».
Все направились к столу. Потекла неспешная беседа о нелегком сельском быте. Затем незаметно речь зашла о производстве лекарств.
— А что, Ольга Григорьевна, — не умея тянуть и выжидать подходящего момента, осведомился Алекс, — не считаете ли вы наличие аптекарского огорода на ваших хрупких плечах слишком обременительным?
— Почему же мне должно так казаться? — парировала она. — Производство не пробыло на моих плечах и полугода. Пока рано говорить, что я устала.
— Это верно, — не унывая, согласился Метелин. — Но не грустно ли ждать, чтобы оно пришло в упадок раньше, чем продать его? Или у вас есть надежная уверенность, что кто-то вам поможет?
Александр не верил, что сам это говорил! Надо же, что-то собственническое полезло из него наружу по отношению к этой фактически незнакомой девушке! Еще бы спросил, не собирается ли она замуж? Неужели присутствие явно неравнодушного к ней Тюрина так на него действовало? Хотелось его позлить.
«Что-то рано это началось, — думала Ольга. — Еще ровным счетом ничего не спросил обо мне, а уже придрался к аптекарскому огороду. Еще пусть напомнит о моем происхождении, о том, что я и прав-то ни на что не имею, что у Ивана Федоровича жила в позорном сожительстве. Как надоело! Как же все надоело!»
Ольга медленно поворачивала на своей тарелке кусочек мятного хлеба. Затем произнесла:
— Такой уверенности мне не смог бы дать никто, даже сама государыня Анна Леопольдовна, если бы ей и было до меня хоть какое-нибудь дело. Но много лет я обходилась с помощью одного только Василия Кузьмича и нареканий со стороны Ивана Федоровича не слышала. Поэтому не вижу причин торопливо расстраиваться, Александр Николаевич.
Ольга выговорила все это, как красивое стихотворение, каждое имя в ее устах прозвучало как талисман, оберегающий ее от нападок чужаков. Надо же, даже государыню не забыла! Метелин злился. Он видел, что эта женщина почему-то заинтересована в аптекарском огороде чуть ли не больше, чем он.
— Если хотите знать мое мнение, уважаемый Александр Николаевич, то я, во-первых, во всем послушна воле Истопина, а во-вторых, готова пойти на любое принижение моих интересов ради интересов производственных. Потому что предприятие это считаю доходным, интересным и для России важным. Поэтому не пытайтесь уколоть меня раньше, чем сможете сравнить наши возможности и способности в деле. Вы ведь раньше не имели дело с приготовлением лекарств?
Ольга чувствовала, как краска приливает к ее лицу, но продолжала говорить очень ровно и сдержанно. Так говорила она всегда, когда была прижата к стенке, когда от нее ждали гнева, растерянности или мельчайшей осечки. Сейчас она избегала смотреть в глаза Метелину, изо всех сил пыталась придумать, как привлечь к беседе Василия и Фому, и ровно дышала, чтобы унять дрожь. «Почему не остановится, думалось Ольге. — Почему он не перестанет сверлить ее взглядом. Почему нельзя заговорить о чем-то более приятном?»
Тут слово взял Расточный:
— Думаю, что я оглашу общее мнение, если скажу, что на все была воля Истопина. — Расточный коротко хохотнул, словно произнес виртуозную шутку. — Завтра мы все соберемся этим же составом и ознакомимся с завещанием. Благодаря моей болтливости для большинства из вас не секрет, что написано в документе, но обещаю вам, каждый услышит что-то новое! А на сегодня стоит условиться, что ни один из вас продавать свою долю не хочет, во всяком случае, долю в аптекарском огороде. — Затем управляющий обратился непосредственно к Ольге: — Уважаемая Ольга Григорьевна, моя осведомленность простирается столь далеко, что мне стало известно, что Александр Николаевич может быть полезен истопинскому делу не только своим острым языком и резвым складом ума, но еще и многочисленными дипломами, что, несомненно, укрепит престиж зелейной лавки и даст ей статус потомственного предприятия. А это уже, господа, дорого стоит!
Ольга зааплодировала его выступлению, словно заезжему балагану актеров. К ней нехотя присоединился и Александр, осознавая, речь управляющего существенно разрядила обстановку, а Тюрин, пару раз хлопнув, ободряюще кивнул девушке, выказывая молчаливую поддержку, чем вновь подстегнул Александра, сам того не ведая.
После ужина все вышли в прохладный тенистый сад… Между яблонь висели качели, на которые села Ольга, а Тюрин бросился ее раскачивать.
Расточный закурил трубку, расположившись на красивой деревянной скамье, которая, кажется, была одна на весь сад, и Александру пришлось присесть рядом.
— Вы бы не обижали ее, барин, — нараспев, произнес управляющий. — Матушка у нас хоть и молода, но палец ей в рот не клади. За нее здесь любой крестьянин головы не пожалеет. И покойный Иван Федорович души в ней не чаял. Ее ведь привезли сюда совсем малую, лет двенадцати. Привезли и бросили. Как говорят, по приказу молодой цесаревны. Уж чем она ей не угодила или, наоборот, от чего спасала, этого я не ведаю, но отдали Истопину без всяких указаний, мог казнить и миловать. Вроде и не крепостная, но кто бы про нее спросил, голь перекатную? Сначала она как дикая жила. А потом Иван Федорович разглядел, что она грамотная и сметливая, что животных забирает к себе и лечит. То курицу принесет из деревни, то ягненка. И что-то варит все для них. Оказалось, что не от безделья! Способность у нее чудесная есть. Так и повелось, взял ее Истопин к себе.
Александр слушал Расточного и рассматривал улыбчивую Ольгу. Сколько же в ней грации, сколько кокетства… И ведь не всегда она бывала такой! Разве сравнить с той грозной бабой, которую он еле разглядел в сенях пристройки? Неужели ей и правда нравится этот хлыщ Тюрин?! Непонятно почему, но подобная мысль Александра злила.
Тюрин был высоким, субтильным, добрым мужчиной с воспаленной кожей и мягкими клочками растительности на лице. Близость его к столь совершенному созданию, как Ольга, мешала Александру думать о мировой гармонии. Тем не менее они прекрасно ладили. Ольга сидела на качелях уже без движения, а Тюрин оживленно ей что-то рассказывал. Во время своей речи он два раза коснулся ее плеча, один раз локтя, отчаянно жестикулируя, поправил ей складку на длинном рукаве.
— Э нет! — Александр поднялся со скамейки, кивнув Расточному. — Этак он ей прямо сегодня предложение сделает! Позволите, Василий Кузьмич? — Он церемонно подставил Ольге локоть, но так близко, что ей не оставалось ничего другого, кроме как положить на него руку и подняться. — А что, Ольга Григорьевна, большие ли у вас нынче планы на урожаи?
Ольга прыснула от столь изысканной бесцеремонности.
— А что, Александр Николаевич, вы знаете об урожаях? — в тон ему ответила девушка, увлекаемая прочь из сада.
Они пригнулись, проходя под низко склонившимися ветками разросшейся вишни, и Александр снова ощутил запах воска, меда и трав, исходивший от ее кожи. Чем-то похожим пахло в том помещении. Как будто кто-то сушил там цветы, прял теплую шерсть и топил мед… Совершенно необыкновенный запах.
Ольга по-прежнему не убирала своей руки с его и смотрела на него шоколадными глазами будто с вызовом. От ее напряженности не осталось и следа.
— Зачем вы увели меня от Тюрина, он рассказывал мне о заготовке хмеля, — улыбнулась девушка.
— Надо же, а мне показалось, что он вам наскучил.
— Нисколько. — Ольга снова кокетливо улыбнулась. — Мне интересно все, что происходит на производстве. Да и вам, думаю, стоило бы войти в курс дела.
— Ну так позвали бы меня, — развел руками Алекс. — А то пришлось чуть ли не силой отрывать вас друг от друга.
— Я с радостью узнала, что почти все закончено, хмеля у нас в этом году даже больше, чем в прошлом. Сможем сделать чудесную настойку для лечения волос, если с лопухами все выйдет так же удачно.
— Вам правда это интересно? — Александр говорил исключительно для того, чтобы не допустить пауз и не вспугнуть ее разговорчивость. Он не понимал этой девушки и что-то постоянно искал в ее внешности и поведении. Изъяна? Подвоха? Лжи? — Тогда почему же сегодня вас там не было, раз уж, кроме дела, ничего не занимает ваших мыслей?
— Потому что дети болеют, — бесхитростно ответила Ольга. — Я им сейчас нужнее.
— Дети? Какие еще дети?
— Обычные дети, — холодно произнесла она и более дружелюбно добавила: — А вы не могли бы завтра подменить меня в лавке? Раз уж у вас медицинское образование и столько усердия в этом вопросе, то не могли бы вы завтра после формальностей с завещанием поехать к Тюрину вместо меня? Он введет вас в курс дела…
— Конечно, — только и оставалось ответить Александру. — Мог только мечтать, что вы предоставите мне такую свободу в делах, Ольга Григорьевна.
— Да что вы! — проговорила она, отпуская его руку и намереваясь уйти в дом. — Мы же теперь в одной лодке. И пожалуйста, называйте меня просто Ольгой, не люблю этих церемонных обращений.
Александр не успел даже кивнуть, как она скрылась в доме. Пришлось вернуться в сад, где мужчины раскуривали трубки и куда Дуня вынесла столик с самоваром. Впрочем, с новыми знакомыми задерживаться долго не хотелось. С трудом представляя, чем можно занять себя в деревне, Александр ушел в свои покои, чтобы не слоняться без дела. Он достал все, что привез с собой, размышлял, насколько долго придется задержаться. Он хотел написать своему секретарю, а также нескольким приятелям, которые живо интересовались течением его дел, но почему-то из-под пера не вышло ни строчки. Вместо этого Александр рассмотрел на своем рукаве небольшое пятно неизвестного происхождения и с горечью отметил, что, возможно, именно в таком виде и предстал на ужине. После столь неутешительного вывода он попытался припомнить то время, когда его последний раз заботило произведенное на даму впечатление.
И… не смог вспомнить. Недолюбливая карты и разговоры об охоте, в коей не проявлял должных успехов, он все-таки предпочитал все это больше, чем общество дам. За неимением подобной забавы, он просто принялся смотреть в окно, гадая, куда разошлись гости и во сколько завтра прилично будет спуститься к завтраку…
За окном было темно, спальня находилась на втором этаже, и внизу он решительно ничего не видел. Алекс несколько раз отходил от окна, но возвращался, как только ему казалось, что он слышит шорох. Затем под самыми окнами он увидел пламя свечи. Наверняка кто-то из прислуги наводит порядок, подумалось Александру. Но в голову снова закрадывалось едкое: «Прислуга, ночью, так тихо»? Не зная нравов российских крестьян, Александр подозревал их все-таки в некотором невежестве. Сказки о леших, кикиморах и прочей нечисти мало кого могли выгнать на улицу под покровом ночи…
Может, это Ольга, вдруг вспыхнула внезапная догадка? Может, у нее тайное свидание с Тюриным? Пожалуй, даже самому себе Александр Метелин не смог бы признаться, с чего это вдруг отношения мелкого уездного чиновника и приемной дочери его дяди, с которой он и познакомился-то всего несколько часов назад, стали так сильно волновать его. Но одной только нелепой догадки было достаточно, чтобы он оделся и вышел на улицу, отогнав мечты о теплой постели.
* * *
Ольга даже не думала ложиться. Она снова поспешила в больницу, расположенную на окраине ближайшей деревни, и с ужасом узнала, что половину детей матери разобрали по избам, не надеясь уже на излечение. Болезнь набирала обороты, несмотря на то что прошло всего несколько дней. Сделав предварительный осмотр оставшихся ребятишек, Ольга приняла решение действовать способом, которым даже покойный Иван Федорович ей разрешал нечасто. Пожалуй, снова придется прибегать к «средству», доставшемуся ей в наследство от матери.
Как бы чудовищно это ни звучало, но ей требовались лягушки. Ольга прекрасно представляла себе, что подумают про нее крепостные крестьянки, если узнают, из чего приготовлено лекарство для их детей. Говорят, что за подобное в других странах женщин жгли на кострах. В России она об этом не слышала, но скандал поднимется, можно не сомневаться. Но Ольга и не думала предавать свой поступок огласке. Ночью нескольких лягушек вполне можно достать и в погребе, решила она.
В принципе сами лягушки были ей не нужны. Она не собиралась ни варить их, ни резать. Специальным маленьким скребком Ольга собрала с их кожи слизь и смешала ее с толченым мелом, после чего быстренько выкинула своих помощников в сад, чтобы не привлекать ненужного внимания.
Как действовал этот препарат, Ольга Григорьевна не знала… Столь удивительные рецепты достались ей от матери, плененной казаками турчанки, которую звали Байсар. Она много раз проверяла их действенность на животных и людях, в том числе, и на себе. Но как и почему они работают, тоже представляла с трудом. Мать считала, что на коже лягушки образуются яды, которые убивают болезнь.
Сколько Ольга себя помнила, Байсар была изгоем. Она уводила у казачек и плохих, и хороших мужей и не убита была ими только по причине своего уникального дара, который не раз спасал их детей. Ее величественное имя, означающее на родном языке «быть победительницей», быстро заменили на Босярку, хоть и величали ее так только за глаза. Чаще же ее называли чертовкой и обходили стороной.
Ольга вздохнула и принялась будить детей для приема лекарства. Авдотья, добрая ее помощница в лечебных делах, сморенная усталостью, спала рядом и даже не шелохнулась.
При воспоминаниях о матери Ольге всегда становилось грустно. Никто не понимал этой женщины, и даже родная дочь не стала исключением. Оля тянулась к другим ребятишкам, ко всем животным, а мать уводила ее в лес, заставляя рвать и сушить травы. Вместе радовались они только чьему-то исцелению, потому что для Оли это была возможность получить друга (даже если лечили щенка), а для матери — опробовать новое средство.
Босярка была худа, смугла и очень красива. Она отличалась от дородных и веселых казачек так же, как изящная роза от букета полевых цветов. Но Оля не видела роз и тянулась к казакам, а сейчас с удивлением обнаруживала, что крайне похожа на мать.
На секунду Ольга оторвалась от своих размышлений, потому что ей показалось, будто слышит снаружи шаги. Проверив еще раз засов на двери, она вернулась к детям. Больница располагалась недалеко от поместья, и Ольге некого было бояться. Во всяком случае, сейчас. Как правило, высокие гости о себе предупреждали.
После того как последний малыш проглотил безвкусную смесь и заел ее вареньем, Ольга присела рядом на кровать и принялась ждать. Если лекарство подействует, то результат видно уже через несколько часов. А если нет… Что ж, придется искать других лягушек. По опыту, Ольга знала, что подходили не все… С этими мыслями Ольга Григорьевна так сидя и заснула.
Удивленного лица Александра Николаевича, нагнувшегося, чтобы посмотреть, что бросила ему под ноги Ольга, никто не увидел. Лягушек оказалось шесть штук. Их осветила луна, выглянувшая из-за туч.
* * *
Вдалеке за лесистыми холмами Анниной слободы вставало солнце. Крестьяне спешили на поля, детвора еще нежилась на печках, их матери выпекали хлеб. Ольга с трудом разлепила припухшие веки и бросилась к детям. Малыши спали вполне спокойно, с маленьких личиков спала лихорадочная краснота, хотя жар еще сохранялся. Ольга могла бы запрыгать от радости, но усталость не позволяла. Немного придя в себя, она поплелась к умывальнику. Ледяная вода несколько освежила лицо. Авдотья подала белоснежный рушник, тоже светясь от счастья. Беда отступила!
Ольге требовались лягушки, а также малыши, которых матери забрали по избам. С замиранием сердца Ольга вышла из больницы, стараясь не представлять себе, что могло случиться за эту ночь с ее бывшими маленькими пациентами.
Двор встретил ее росой и прохладой. Она пробежалась по саду, надеясь, что ее помятый вид и вчерашнее платье не вызовут ненужного интереса у обитателей поместья. За садом простирался обширный овощной огород — настоящее Акулинино царство, на котором с самого раннего утра ежедневно работало не менее четырех человек. Но в этот день Ольга опередила даже Акулину. Она свернула на проезжую дорогу и заторопилась к лесу.
* * *
Александр этим утром, напротив, долго не мог подняться. Всю ночь снились болотные кикиморы, которые тянули к нему свои страшные крючковатые руки, и на каждом приплюснутом пальце сидело по жабе, огромной и безобразной. Разгоняя нечисть, Александр бегал в своем сновидении по ночному саду, и ему отовсюду слышался голос Ольги Григорьевны. Она то звала его, то смеялась, а когда он нагнал ее, улыбнулась блаженно и радостно и протянула ему на своей чистой, ароматной ладошке скользкую лягушку, предложив ее поцеловать…
Проснулся Александр Николаевич полностью разбитым. Перед ним стояла Дуня в красивом вышитом переднике, а за ее спиной — малюсенький самовар на две чашки, прозванный в народе «эгоистом». Когда Дуня с улыбкой отодвинулась к окну, чтобы открыть его, облегчив барину пробуждение, рядом с самоваром обнаружились тарелка с теплыми пирогами, кувшин молока и засахаренные ягоды.
Александр понял, что завтрак он проспал и заботливая Дуня, стараясь услужить, будет потчевать его деликатесами. С огромным усилием выпроводив заботливую девушку, Александр сел на кровати. Спать он привык обнаженным, вопреки изменчивой моде на ночное белье. Именно поэтому Дуню пришлось выпроваживать с особенной настойчивостью. Упрямая плоть пыталась устроить забастовку, вспоминая аппетитные Дунины формы, но Алекс подавил ее мыслями о жабах, и, к немалому его удивлению, помогло.
Греясь в лучах солнышка, припекавшего из открытого окна, Александр принялся жевать пирог. В голове царил хаос, а утреннее, непонятно откуда взявшееся влечение и вовсе сбивало с толку. Александр попытался прикинуть, когда последний раз в его постели оказывалась женщина. По подсчетам выходило, что давно.
По приезде в Петербург он завел приличествующую случаю подружку из профессиональных жриц любви, так называемую камелию. Она являлась уроженкой какого-то провинциального городка Германии, блистала знанием языков и искусств, а также имела собственные меблированные апартаменты на набережной. Жюли, как она сама себя называла, была очень милой и ласковой, и они с Александром проводили вместе прекрасные ночи. Оперы, балы, театры сменяли друг друга, прогулки в карете по Невскому — все это нравилось Александру и настраивало на романтический лад. Жюли разделяла его амбициозные интересы, с одинаковой радостью сопровождала на балах и приемах, на охотах и посещениях дальней родни. Она была прекрасна.
Но несколько месяцев назад Александру пришлось по делу уехать в Астрахань, затем он посетил пару уездных имений. Известие о кончине дяди направило его в Москву, а потом и в Аннину слободу. И еще в Москве его настигло послание милейшей Жюли, в котором она выражала уверенность, что его дела идут на поправку, и сообщала также, что отныне она отдала свое горячее сердце в обмен на вместительный кошелек французу Мишелю Монескью…
Александр пытался ощутить разочарование и боль от столь вопиющего непостоянства изящной камелии, но… не смог. Как человек добрый и совестливый, во время своего отсутствия он продолжал оплачивать счета красотки, и, по правде говоря, был рад снятой с него этим письмом обузе. Жюли грела его тело и душу, но почему-то расставание с ней нисколько не тронуло Александра. Подумав, он решил, что виной тому стал перенятый у камелии поверхностный взгляд на чувства, ведь, будучи хорошими любовниками и друзьями, они никогда не собирались становиться друг для друга чем-то большим.
Александр стряхнул с голого колена крошки от пирога и налил себе ароматного чая. Надо сказать, напиток оказался неподражаем. Самого чайного листа он распробовать не сумел, но явно различил аромат мяты и смородины, а также толченых ягод земляники. Благодать! Почему-то сейчас ему подумалось, что он никогда и не любил тот крепкий и презентабельный иноземный чай, который принято было подавать в Петербурге и в Москве.
Настроение стремительно улучшалось, и Александр отправился умываться к кадушке, которая располагалась здесь же в комнате за перегородкой, затем вернулся к окну и выглянул в сад. Сначала он не заметил ничего, кроме густых веток яблонь, залитых ярким солнцем. Но потом, приглядевшись, увидел, что в плетеном кресле, вынесенном на лужайку, кто-то сидит, а при внимательнейшем рассмотрении этот «кто-то» оказался… Ольгой!
Отодвинув тяжелые длинные занавеси, Александр уставился на девушку. Скорее всего эта комната для гостей предназначалась для летнего проживания, так как огромные окна и небольшая печь явно не были рассчитаны на русские зимы.
Разглядывать Ольгу оказалось очень интересно, к тому же она спала, что делало наблюдение безнаказанным. На ней было то же платье, что и вчера, волосы распущены, лицо скрыто в мозаичной тени листвы. Тонкая талия еще более явственно обозначилась от неудобной позы, при этом довольно откровенно вырисовывалась грудь, которая мерно и высоко вздымалась в такт ровному дыханию спящего человека. Несмотря на то что темная ткань закрывала ее до самой шеи, Алексу в этом зрелище почудился верх бесстыдства. Засмотревшись, он чуть сильнее обычного оперся плечом на раму, и она громко стукнулась о стену.
Ольга тут же проснулась. Повернув лицо по направлению к разбудившему ее шуму, она явила взгляду Александра заспанные милые глаза и пересохшие, чуть припухшие губы. Приветствие замерло на его устах, когда он заметил происходящие с девушкой перемены. На мгновение ее глаза расширились, а рот приоткрылся, затем краска стремительно залила лицо, и она громко вскрикнула.
В эту минуту Александр вдруг вспомнил, что совершенно не одет! Стремительно захлопнув окно и задернув штору, Александр нервно ругнулся, а затем расхохотался. Надо же, скрыть свою наготу от разбитной Дуни, а затем взять и смутить молодую неопытную барышню!
Александру было смешно и одновременно действительно стыдно. Успокаивало лишь то, что скорее всего барышня не столь уж вопиюще невинна, учитывая совместное проживание со стариком Истопиным. Ну, не дочка же она ему, в самом деле, что там с родословной ни крути!
После этого происшествия Александр благоразумно решил одеться. Мало ли кто может войти, в середине-то дня! К тому же все равно придется выходить для оглашения завещания, поэтому стоило начать собираться.
* * *
В средней зале, которая обычно отводилась для игры в карты, был выставлен дубовый массивный стол, покрытый темным бархатом. За ним расположился Расточный, одетый торжественно и ради такого случая даже напомадивший без всякой меры себе бороду и волосы. Рядом с ним восседал Тюрин, являя, с точки зрения Александра, зрелище вполне комичное, впрочем, остальным, наверное, так не казалось. Напротив стола были расставлены стулья, где могли разместиться многочисленные слуги, а также немногочисленные родственники покойного барина.
Церемония оглашения завещания началась с того, что Ольга Григорьевна Розум называлась отныне Ольгой Ивановной Истопиной и признавалась родной дочерью дворянина Ивана Федоровича Истопина. Матерью ее упоминалась вольная крестьянка Мария, ныне покойная. Эта новость вызвала всеобщий переполох, главным образом напугав и удивив саму Ольгу Григорьевну, которую, впрочем, теперь и неизвестно было, как называть.
Затем следовало известие, что имение наследуется дочерью барина лишь наполовину, как и само производство аптекарской направленности вместе с аптекарским огородом и зелейной лавкой. Другую половину получает двоюродный племянник усопшего, Александр Николаевич Метелин. Далее по тексту шли многочисленные награждения слугам и всякие мелкие благости и почести.
Александр откровенно скучал на этом заседании, не слыша решительно ничего для себя нового и интересного. Основное он все уже понял. Иван Федорович чудил… Сначала признал дочкой свою подопечную, не исключено, что любовницу, затем, одумавшись и переживая за судьбу собственного дела, приписал к завещанию племянничка, надеясь на то, что, имея медицинское образование, он от столь лакомого кусочка не откажется. С другой стороны, если подумать, возможны и варианты…
Почему-то Александру вспомнился утренний сон, неприятные холодные кикиморы с лягушками, которых смогла разогнать лишь Дуняша. Он попытался представить дядюшку, проживающего в поместье и каждый день общающегося с этой грациозной юной лебедью, которая сейчас рядится в заправскую монашку. Возможно, дядя и любил ее… Может, она отвечала ему взаимностью, что с того? Чем он мог помочь ей, безродной своей воспитаннице? Ольга не дворянка. Жениться на ней? Пожалуй, самое простое. Но почему-то покойный чудак выбрал такой нелепый способ сделать ей имя — посмертно признал дочерью. Ведь это все чистейшая «липа» и провокация! Теперь он никак не сможет подтвердить свои слова. При желании, их можно даже оспорить. Уж лучше бы женился!
Александр в задумчивости тер подбородок и разглядывал нежный профиль Ольги, которая сегодня выглядела особенно взволнованной и избегала поднимать на кого-нибудь глаза. Неужели настолько смущена была видом его обнаженного тела? Надо же, сама невинность, просто ангел, да и только! Александр подумал даже, что, пожалуй, и сам мог бы удочерить ее, если бы она часто являла его взору столь трогательную картину, как сейчас.
Девушка успела переодеться. Теперь на ней было темно-коричневое, чуть более открытое платье, отороченное золотой тесьмой, что, впрочем, расценивалось обладательницей платья как недостаток, который она прикрыла траурной тафтой. Волосы Ольги оказались гладко зачесаны в тугой пучок — никаких излишеств. Ни дать ни взять, настоящая дочурка в трауре.
Александр не понимал, что напрягало и злило его. Во всем чудился подвох. Этот траур, странная волокита с наследством, надуманные родственные связи — все раздражало и не внушало доверия. Эта ангельская девушка явно водила всех за нос, в чем-то врала, не умея совершенно этого делать, и ответ лежал где-то рядом, совершенно на поверхности. При этом мысленно Александр ни к чему не мог прицепиться, а в голове то и дело всплывали лягушки, выброшенные, в чем он не сомневался, из того дома, в котором почему-то ночевала Ольга. Черт побери, чей это вообще дом?!
— Александр Николаевич! — «выволок» его из недр глубокой задумчивости дотошный управляющий. — Вы не имеете вопросов ко мне по сути завещания?
— Я? Нет. — Александр постоянно думал о лягушках… — У меня нет вопросов.
— Ольга Григорьевна? — переадресовал вопрос Расточный.
Девушка отрицательно покачала головой. После того как будут улажены разные формальности, она официально станет носить отчество Ивановна и фамилию Истопина… Оля и сама не знала, как к этому относиться.
Тем временем управляющий освободил расшумевшуюся, возбужденную прислугу, которая разошлась обсуждать барские подарки, и принялся вводить Метелина в курс дела.
— Итак, на сегодняшний день мы имеем в качестве наследства небольшое процветающее предприятие, — начал он. — В Москве на сегодняшний день насчитывается около десятка аптек, и все они так или иначе являются успешными, потому что цены на лекарства достаточно высоки, а спрос неиссякаем. Нашим врагом и союзником в деле производства различных снадобий выступает Аптекарский приказ, который теперь называется Медицинским управлением, а также Аптекарская канцелярия, которая в ближайшее время непременно нагрянет к нам со своей бумажной волокитой. При этом, чтобы сердце ваше не сильно омрачалось, призываю вас радоваться! Например, тому, что располагаемся мы рядом с Москвой, а не с каким-то уездным городом поблизости, ибо там больше одной аптекарской лавки на весь город иметь нельзя. Наш аптекарский огород, который занимает по площади чуть ли не половину крестьянских пахотных земель, специализируется не столько на торговле через московскую или тем паче Аннинскую лавку, сколько на продаже разнообразных снадобий в личное пользование высокопоставленных особ. Это тонкая и не во всем законная работа, но именно такой подход практиковал Истопин. Нынешние владельцы могут пересмотреть сей взгляд и наконец-то порадовать Василия Кузьмича полностью законными бумагами.
При этих словах управляющий воззрился на Тюрина, и тот усиленно закивал головой. Будучи не столько распорядителем в Аптекарском огороде, сколько секретарем Истопина, Тюрин слыл большим педантом и, естественно, противником всего тайного и не вполне законного.
Александр оживился было, желая подтвердить, что законность бумаг его очень волнует и он на ней настаивает, но затем осекся, ибо ему расхотелось «радовать» Тюрина. Поэтому, изобразив на челе благородную задумчивость, Метелин сообщил, что сначала ему следует ознакомиться с делами.
— Ну, Ольгу Григорьевну я не спрашиваю, так как она интересовалась возрастающими потребностями на необычные снадобья гораздо более, чем Истопин. Покойному барину даже приходилось ее кое в чем ограничивать, не правда ли?
К удивлению Александра, Ольга не улыбнулась этой нелепой шутке, а, напротив, вздрогнув, побледнела и сдержанно кивнула.
— Прошу прояснить этот вопрос! — оживился Алекс, нисколько не смущаясь замешательству Расточного и откровенной панике Ольги.
После минутной паузы Расточный нараспев сообщил, что Ольга Григорьевна, мол, в таких делах гораздо более всех сведуща, так как общение с серьезными деятелями государства простым служащим никто бы не доверил. На что Тюрин тоже подобострастно закивал.
— Какая низость, господа! — поднялся и начал ходить по зале Александр. — Свалили все на милую барышню. Почему же она так бледна и не говорит ни слова?
Ольга встала. Видно было, как непросто она возвращает себе самообладание, но взгляд ее стал прямым и светлым, а речь, как всегда, спокойной и рассудительной.
— Александр Николаевич, я призывала вас вчера не фамильярничать и рада, что вы услышали мою скромную просьбу. Прошу прощения за свое нездоровье, последнее время проблемы разного толка отнимают много моих сил. Вне всякого сомнения, постепенно вы войдете в курс дел и будете нам всем мудрым советчиком. А сейчас, раз наши служащие до сих пор в чем-то некомпетентны, предлагаю обсудить это отдельно, без них. Думаю, что Фома Лукич не против? А вы, Василий Кузьмич?
Естественно, те счастливо закивали.
Александр содрогнулся от звука ее голоса. Сколько мягкой иронии, силы и уверенности в себе, какое высокое ораторское искусство! Она бы покорила любой суд, если бы предстала перед ним.
Суд… Что за аферы крутятся здесь, в этом благостном уголке, где разводят ромашку и мяту? И какую роль во всем этом может играть Ольга, будучи еще совсем юным созданием? Что может смыслить сельская девушка в дворцовых интригах и кем она должна быть, чтобы ей доверяли придворные?
Александр почувствовал, как холодный укол дерзкой мысли поразил его разум. Ольга может быть совсем не такой, какой хочет казаться. Что за игры вели они с Истопиным, и много ли партий в них она сумела разыграть сама?
Мучимый подобными мыслями, Алекс покинул залу и отправился прогуляться. От его благого порыва извиниться перед Ольгой за утреннюю сцену не осталось и следа.
* * *
Ольга вышла из залы практически тотчас же за Александром. Она не хотела никого видеть и пребывала в смятении. Кликнув конюха, она приказала снаряжать коляску, чтобы ехать в аптекарскую лавку. Тюрин показался на крыльце с небольшим саквояжем, собираясь отправиться сначала в лавку, а затем к себе домой. Он благодарил Ольгу за радушный прием и говорил прочие любезности, Девушка слушала его вполуха и пыталась представить, насколько подробно ей придется ознакомить новоявленного наследника со своими делами…
Коляска была подана. Ольге не пришлось ни ждать, ни переодеваться, и она удобно устроилась на сиденье. Все ее папки с расчетами остались в доме, но она бы и не смогла сейчас считать. Просто ее присутствие требовалось сейчас, как ей казалось, именно на производстве.
«Допустим, — размышляла она, — придется рассказать, какого рода заказы мы выполняем… В этом же нет ничего особенного! Сборы от мигреней и кровотечений, молодильные капли и растворы, капли, возбуждающие любовный жар. Иногда некоторые виды ядов, применяемых исключительно для лекарственных целей. Как медик, он все это поймет. Но вот поймет ли, что рецептура ядов не заявлена в Аптекарскую канцелярию?»
Ольга с сомнением покачала головой, поправив черную шаль на плечах. Солнце припекало, и ей захотелось скинуть с себя этот оберег из шерсти. Истолковав ее жест по-своему, рядом оживился Тюрин.
— Оленька, а когда ты снимешь траур по… батюшке? — спросил он с запинкой, но без тени иронии.
— Пожалуй, к Троице, — прикинув в уме, ответила Ольга.
Носить траур становилось все труднее и, учитывая новые обстоятельства, больше походило на фарс. Поначалу смерть опекуна настолько выбила ее из колеи, что Оля собиралась проходить в трауре несколько лет. Да хоть всю оставшуюся жизнь, настолько ей было худо и пусто. Ей и сейчас не хватало дружеского ободрения Ивана Федоровича, его поддержки при дворе, которая делала неуязвимыми для Аптекарской канцелярии ее опыты с лекарствами… Но почему-то по прошествии всего четырех месяцев жизнь Оли перевернулась настолько, что все десять лет, проведенных с Истопиным, стали казаться зыбким сном. Да и при чем здесь последние месяцы? Все изменилось за два дня, как только в поместье появился этот вальяжный красавец. И она уже задумалась о смене траура…
— Это хорошо. Совсем недолго осталось, — обрадовался каким-то своим мыслям Василий.
Коляска подкатила к большому бревенчатому зданию с узкими окнами, которое напоминало огромную недостроенную избу зажиточного крестьянина. Отделка была грубой и явно не предназначенной для чужих глаз. Здесь находилась святая-святых аптекарского огорода, которую Истопин гордо именовал «производство», а прочие и вовсе не придумали названия. Внутри царила обычная суматоха. Бабы ссыпали цветы ромашки в огромные перегонные печи, мужики тащили тяжелые кадки с водой. На длинных деревянных рамах, выставленных на улицу, сохли мята и зверобой, а также котовник, топяная сушеница, полынь и что-то еще, что Ольга не смогла уловить по запаху. Здесь заготавливались традиционные травяные сборы. Они были просты и пользовались неиссякаемым спросом из-за своей крайней распространенности.
Далее шли комнаты, где две специально обученные крестьянки, аккуратно работали с беленой, борщевиком и вехом, или белокрыльником. На вскидку Ольга могла назвать еще около десятка ядовитых трав, гораздо менее известных, но с ними все действия производила только она сама, да они и не требовались никогда в больших количествах.
Этих женщин сейчас не оказалось на месте, и Ольга взглянула на их нехитрые инструменты. Скребок, ступка, нож, такие же лотки для сушки, только расположенные внутри помещения. Ядовитые травы Истопин запрещал сушить на улице, для подачи воздуха имелась специальная отдушина в крыше. Выносить их из комнаты, всем, кроме Ольги, запрещалось.
В избе имелась и большая отапливаемая комната, рассчитанная на работу зимой. Здесь сушили, варили, растирали, мололи, рассыпали смесь по кулечкам и коробочкам множество рук. Тут также делали небольшие запасы сырья непосредственно под личные Ольгины нужды. Сейчас несколько человек мололи приправу, которую Акулина с усердием сыпала в свою стряпню и которая еще служила средством от кашля. Ольга улыбнулась, и крестьяне тепло приветствовали ее. Сюда уже стали приносить первый лесной мед, и Ольга с наслаждением вдыхала его запах. Сладость, смешанная с теплой терпкостью воска, — что может быть приятнее? Ольге не хотелось уходить… Здесь все оставалось таким же, как при жизни Истопина, каждый крестьянин выполнял работу, и знал ее как никто другой. Здесь был покой, сосредоточенность и порядок, чего не наблюдалось сейчас ни в Ольгиной голове, ни в ее сердце…
Попрощавшись со всеми, девушка вернулась в поместье. По дороге мысли о чиновниках не давали ей покоя. Сюда неминуемо нагрянут соглядатаи… Начнут вынюхивать имена тех людей, для которых делались заказы.
В политике Ольга разбиралась плохо, не то что в лекарствах. Особенно любила яды… Они привлекали ее на каком-то почти животном уровне, причем не только растительные, но и змеиные, пчелиные… Ей нравилось чувствовать лекарство, растворять его в своем восприятии. Лишь вдыхая аромат мази, мысленно раскладывая ее на составляющие компоненты, она могла легко представить, за какой срок и кому она могла бы помочь. Будь то старушка или младенец, женщина или мужчина…
Именно это нравилось Ольге, и именно это заметил и сумел развить в ней Истопин, предоставив в столь своеобразном творчестве почти полную свободу. Ему нравилась Ольгина непосредственность, отрешенность, задумчивость, ее умение видеть, казалось бы, сквозь предметы, самое сердце их. И именно этого она теперь будет лишена, загнанная в рамки канцелярских предписаний, не умеющая дать отпор, не имеющая должного образования. Ольге стало страшно. Только сегодня она всерьез задумалась о том, что же станет с ней самой в связи с грядущими переменами.
В поместье за время ее отсутствия ничего не изменилось. Интересно, чем занят сейчас Александр и почему он не отправился следом за ними в лавку?
Ольга навестила детей, приказав бессменной Авдотье регулярно давать им приготовленную в склянке смесь и поить двумя видами травяных сборов. Затем забежала к Акулине, получив порцию шуток, и осведомилась, что и когда будет подано на ужин. Кухарка заявила, что впредь такие вопросы должна решать только хозяйка, а не она, старая больная прислужница. Ольга отправилась в свои покои, желая хоть немного поспать. Но разве это возможно? На полпути к дому она повстречала Дуню.
— Расточный звал, — передала она.
Ольга вздохнула и рассмеялась. Надо же! Надумала отдыхать в самый разгар дня! Развернувшись, она направилась по направлению к поместью, но тут вдруг ей пришла в голову неожиданная мысль:
— Дуня, а не снарядить ли тебе посыльного в Москву, чтобы нанес визит моей портнихе?
Дуня опустила глаза, чтобы скрыть усмешку, и покорно ответила:
— Конечно.
— Мне нужно, чтобы она нашла время приехать ко мне на этой неделе, дабы успеть справить несколько платьев до Троицы. Если она слишком занята, я доплачу за срочность, — добавила Ольга и побежала к управляющему. Затем, решив, что серьезной даме в трауре не пристало бегать на глазах у прислуги, пошла тихо и степенно.
В кабинете Расточный сидел один, сдвинув шейный платок набок, и, к удивлению Ольги, пил горькую.
— Фома, что случилось? Ты с ума сошел?! — Ольга отобрала бутылку и заткнула ее пробкой. — Ты же никогда не злоупотреблял этим зельем, прекрати же наконец! — И она выхватила у Расточного еще и штоф.
— А что, Ольга Григорьевна, матушка. Или как там вас теперь величать? Почему бы не пить нам, если немножко? И Иван Федорович не брезговал, «батюшка» ваш.
— Не паясничай, — повысила голос Ольга. — Хватит шельмовать. Выкладывай, с чего гуляем?
— Да с горя, Оленька, чего же не погулять?
— Какое горе у нас?
— Расчеты провел, документацию с почтой отправил для Аптекарских приказов там разных… И знаете, что я думаю, Ольга Григорьевна? Что не видать нам всем фабрики, сожрет нас драгоценный Метелин, и все под суд пойдем.
— Так ли уж и сожрет и под суд?! — разозлилась Ольга.
— А что? Мне братец из Москвы намедни писывал, что в Москве очень даже неспокойно. Говорят, что во власти грядут большие перемены. Нам ли не знать, к чему все это? Раньше Истопина каждая собака знала и нам любая власть была не указ, потому что лекарь при любой власти полезен. «Батюшка» ваш, упокой Господь его душу, ко всем был благорасположен и вас в курс дела вводил. Теперь вам многие доверяют.
— Ну так и что?
— Так ведь негласно это все, Ольга Григорьевна! А раз негласно, то по закону всех нас отсюда Метелин может гнать. Он ведь хоть и титула не имеет, но вполне может по выслуге быть пожалован! Образование и деньги ему это все позволяют. Мужчина он заметный, виды большие имеет, кто ему указ? При дворе, племянничек мой узнавал о нем, бывал, значит, не врет. А при дворе, Ольга, это тебе даже не высшее общество, а высочайшее! Уважением он пользуется большим и надеется своей честной службой отечеству добиться еще большего.
Расточный, кажется, рассуждал вполне трезво и уже даже не косил глазами. Ольга присела с ним рядом и глубоко задумалась:
— Так ты серьезно считаешь, что Метелину захочется меня отсюда изжить?
— А подумай сама, что за причины у него этого не сделать? Только ленивый не воспользуется!
— А что он может без меня? Ведь у него не останется клиентов! Половина из них не доверится ему после подобного вероломства.
— Допустим, Ольга, что сейчас он об этом и не знает вовсе. Откуда такой спрос был на Истопина, знали все, но вслух не говорят об этом. И что для Истопина именно ты являлась кладом, тоже не многие знают. Для большинства ты лишь способная его ученица. Если хочешь знать мое мнение, Ольга, то выход у тебя один, но тебе он не понравится.
— Любой приму, говори.
— Нет, не обещай раньше времени! Я знаю, что тебе такое не подходит.
— Фома! — грозно придвинулась к управляющему Ольга, сжимая маленькие кулачки и нахмурив брови.
— Хорошо. Но только не вздумай обвинить меня в сумасшествии! На мой умудренный опытом взгляд, тебе нужно сделать все, чтобы Метелин захотел жениться именно на тебе, причем как можно скорее.
— Ты с ума сошел?! — Ольга чуть не задохнулась от такой наглости и собственного возмущения.
— Вы обещали! — взвизгнул Расточный и дурашливо полез под стол.
Ольга откинулась в кресле и закрыла глаза. Управляющий сошел с ума, в стране грядет разруха, крестьяне умрут с голоду или нажрутся ядовитой травы в знак протеста. Куда катится мир?
— Фома, вылезай! Вылезай, старый бес, и скажи на здравую голову, что ты не шутишь.
— Конечно нет, барышня. Какое там шутить. — Расточный вылез, встал на вытяжку и закончил вполне логично: — Если хотите знать, у Метелина прекрасное образование, дипломы, я смотрел. Хорошая родословная, большие сбережения, куча одиноких пожилых родственников, весьма состоятельных и благородных. К чему раскидываться такими партнерами в деле? А уж женихами такими к чему раскидываться, это уж мне и вовсе невдомек!
— Зачем мне муж?
— Эко вы, барышня, только о себе думаете! А зачем ему такая вертихвостка под боком, когда он может всем владеть единолично? К тому же я видел, как он смотрит на тебя, Ольга! Не ромашку он с тобой сушить собирается, поверь мне! А раз так, то лучше замуж! К чему позор-то разводить?
— Фома!!! — Ольга вскочила, почувствовав, как румянец заливает ее бледные щеки. — Оставь меня Фома, у меня траур! И не пей больше, я запрещаю тебе. Мне надо подумать.
— Да уж думай, матушка, думай, — бубнил себе под нос Фиона, располагаясь в своем кресле за столом. — Есть над чем думать-то. Мужчинка непростой попался. Франт… В нашей глуши его только чудо может удержать. А это «чудо» скачет, будто молодая коза, и уперта, как целое стадо баранов.
* * *
Оставшись один, Александр долго не мог прийти в себя. Почему-то нахождение в замкнутом пространстве вместе с Ольгой делало его раздражительным, подозрительным и каким-то злобным. Он сам не понимал, с чего вдруг взъелся. И крайне недоволен был тем, что Ольга укатила с Тюриным, вместо того чтобы отправиться к каким-то там детям, к которым она собиралась, тем самым предоставив ему возможность разбираться с делами. Женское дело — сидеть дома с детьми, а мужское — решать вопросы с крестьянским трудом и всем этим аптекарским огородом!
«Странно, с чего это я вдруг взял? — думал Алекс. — У Ольги даже нет детей, с кем она может сидеть? И почему бы ей не работать, раз она привыкла это делать при Иване Федоровиче? С другой стороны, что еще ей оставалось делать, если ничего другого старый барин просто не мог ей дать. Научил ее работать. А она, может, стала бы очень даже неплохой матерью…»
Разозлившись на себя за такие мысли, Александр решительно направился в библиотеку, которая совмещала в себе функции еще и барского кабинета. Почему-то именно сейчас ему захотелось узнать, как выглядел в последние годы его дядя, чем занимался и какой характер имел. Даже самому себе он бы не признался, что хотел прикинуть, мог ли у Ольги быть роман со старым барином. Кликнув Дуню, Алекс приказал дать ему ключи и до самого обеда не тревожить.
В библиотеке царили величественный порядок и чистота. То ли слуги были так старательны, то ли Ольга часто посещала эту комнату. Александру здесь понравилось.
У окна, затянутого тяжелыми драпировками, стоял огромный письменный стол, а по центру — удобные кресла; напротив входа — уютный диван, а на стенах висели портреты и картины. Вот прадед Истопин, говорят, отличился еще при царе Иване Васильевиче, рядом его супруга, одетая чрезвычайно роскошно. На этой картине написан маслом зимний пейзаж, а здесь какой-то ручеек с мостками.
Никого, похожего на дядю, на портретах не нашлось, как, впрочем, и на Ольгу. Видимо, дядя не жаловал современных художников, а судя по состоянию картин, не жаловал вообще никаких. Но Александр не сдавался. Возможно, дядя вел записи или документы какие-то сохранил. Стоило поискать в ящиках стола и бюро.
Сначала Александру попадались письма. Их было много. Упакованные в тонкую бумагу пачки, перевязанные лентами, хранились в идеальном порядке. Алекс обрадовался, но быстро понял, что это совсем не то, что он искал. Пробежав письма глазами, он отметил их профессиональную направленность и с горечью обнаружил, что дядиных записей здесь не содержится. Это лишь разрозненные, порой заумные, лебезящие и неинтересные послания его знакомых.
Дальше Александр просмотрел счета. Но те оказались слишком старыми, часто на них стояла пометка Расточного, поэтому основная масса подобных документов, несомненно, хранилась у управляющего.
Нашел Алекс и несколько недописанных писем дяди, которые его заинтересовали. Он прочел, что Оленька, «последняя радость его», очень переживает, что он боится оставлять ее одну и что смерть, несомненно, являлась за ним уже несколько ночей, и лишь Ольгино прекрасное лицо гонит ненавистную старуху прочь.
— Да, как же! Если б помогало!
Александр читал дальше, и каждое слово больного старика казалось ему пронизанным смыслом. «Эта девушка способнее меня в медицине, хоть и не имеет нужных бумаг, и мне кажется порой, что в самой крови ее течет лекарство от многих болезней».
Александр оживился. В крови? Раз доподлинно известно, что старик ее не съел, то что другое он мог иметь в виду? Каким еще образом он мог лечиться ее кровью?
Образные сравнения распаленный мозг Алекса категорически не принимал. Девственность! Вот оно! А что? Почему старый барин не может по слабоумию захотеть лечиться кровью молодой своей воспитанницы? Хотя зачем? Мало, что ли, в деревне девок крепостных?
В голове Александра все перепуталось. «Чушь, сказал он сам себе. — Полная чушь и какой-то бред, полный болезненной ревности. Ведь мог же дядя быть настолько хорошим и добрым человеком, чтобы просто, по-родственному, любить девушку, которую еще маленькой девочкой привезли ему откуда-то издалека».
Теперь Александру стало жалко Ольгу и до боли захотелось ее увидеть. Бросив напоследок взгляд на полки с книгами, он разглядел среди них бархатную папку с бумагами. Решив не останавливаться на столь ничтожных результатах, как обрывки писем, он извлек папку и обнаружил в ней листы, исписанные мелким дядиным подчерком. Начав читать, Алекс онемел. Это оказались записки покойного барина, некое подобие дневника, который он вел на отдельных, аккуратно оформленных листках.
Захлебываясь от наплыва информации, Александр принялся читать. И первое, что сразило его, были острые, ошарашивающее откровенные описания весьма недвусмысленного толка. Остановиться Александр уже не мог, несмотря на то что почувствовал сильное дрожание рук, и если б мог увидеть себя со стороны, то отметил бы, что стал бледнее полотна. На листках стояли разные даты, но Алекс не обращал на них внимания. Возможно, перед смертью старик перечитывал свои сочинения и разложил их в хаотичном порядке. В исступлении Александр опустился на диван и читал, читал, читал… Ольга, этот ангел душещипательной наружности, представала перед ним в совершенно другом, изощренно порочном свете… В одном месте дядя разоткровенничался настолько, что стал описывать каждую родинку на теле своей любовницы, немного внимания уделяя, впрочем, и ее лицу. Главное что привлекало его, это родимое пятнышко в виде полумесяца, располагающееся прямо на правой груди бесстыдницы.
Зачитавшись, Александр даже не услышал, когда вернулась Ольга, как вышел после разговора с ней из собственного кабинета управляющий, и очнулся лишь тогда, когда Расточный окликнул его из-за двери, пытаясь войти. Словно пелена заволокла взгляд Алекса, когда он поднимался, чтобы отпереть дверь ключом. То, что он прочитал, не давало ему покоя и клокотало внутри, будто лава вулкана.
Наспех спрятав папку под одеждой, он натянуто улыбнулся. На вопросительный взгляд Расточного сообщил:
— Решил предаться чтению. Для начала хоть с библиотекой познакомился.
— И как вы ее нашли? — язвительно поинтересовался Фома, осматривая через плечо нового барина все пространство комнаты, причем не особенно дружелюбно. — Хороша?
— Хороша. — Алекс обошел Расточного и отправился в свои покои.
То, что он собирался читать сейчас, было горьким лекарством, и он хотел испить его до дна. Запершись в комнате и обтерев лицо ледяной водой, он кропотливо разложил бумажки по датам, разгладил каждый уголок, рассмотрел их и… сел, уставившись в стену.
В этот момент Александр отчетливо понял, что не следовало входить в библиотеку, копаться в документах и заниматься прочей ерундой. Разве Ольга виновата в том, что приютивший ее человек оказался развратным? Разве виновата, что ее падение он решил запечатлеть в письменном виде, да при этом столь бесстыдным образом? И разве вправе был он, Метелин, вторгаться в ее маленький, сокровенный мир? Неужели раньше он не видел порока, неужели настолько невероятным казалось ему, что до этой невинной девушки мог кто-нибудь дотрагиваться? Разве красотка Жюли не делала все для того, чтобы выглядеть год от года все невиннее и моложе?
С другой стороны, у Жюли это и не получалось.
Метелин совсем запутался. Спрятав папку как можно дальше, он решил заняться ею вечером, а сейчас отправиться обедать и постараться присмотреться к Ольге повнимательнее.
Обед подали поздно. Стол накрыли в малой зале, неподалеку от кухни. Акулина подала соленой рыбы, нажаренных грибов, блинов с разнообразными добавками, ароматного кваса, настоек четырех сортов, пироги да яйца.
Александр надеялся, что Расточный отобедает с ними, но ничего подобного не произошло. Сообщив, что соседи звали нового барина назавтра к обеду, он удалился в свой кабинет, преисполненный важности и деловитости. За столом осталась только Ольга, и выглядела она весьма испуганной. Александр и сам смутился. За свои тридцать пять лет жизни, в которой он успел повидать многое, он считал себя вполне зрелым мужчиной и не припоминал случая, чтобы чувствовал себя подобным образом.
Как выяснилось, обычная баба не лучше других. Ну глазки, как заморское лакомство, ну, щечки с ямочками, ну волосы пахнут медом и воском — подумаешь, экая невидаль! Но только одного Ольгиного взгляда на него из-под опущенных густых ресниц оказалось достаточно, чтобы содержимое дядиного дневника показалось далекой и неинтересной выдумкой.
— Ольга, простите мне утреннюю сцену, — услышал Алекс собственный голос и удивился себе. Перед кем он извиняется? Эта бесстыдная красавица видела и не такое! Так и хотелось спросить, как нашла она его обнаженным? Понравилось?
— И вы простите меня, пожалуйста. Я ничего, решительно ничего не рассмотрела, уверяю вас!
Александр рассмеялся. Если Ольга и играет, то делает это мастерски, хотя столь непосредственную невинность сыграть просто нельзя. Он немало видел театральных постановок, причем в наилучших их исполнениях, и если Ольга могла играть так, то грош цена дешевым ужимкам всех артисток.
Нет, Ольга не лжет. Она просто стала жертвой опытного и властного мужчины. Алекс успокоил себя этим, и посмотрел на жизнь веселее. Раз она не так уж невинна, то стоит познакомиться с ней поближе, к чему церемонии? Конечно, какие-то приличия стоит соблюсти, но наконец-то можно признать, что к этой девчонке его тянет. Ее высокая полная грудь и идеально стройные бедра не могут не волновать, а эти губы, а игривый излом бровей? Только слепой может остаться равнодушным к такой красоте, но даже и его подведет нос, который, уловив столь естественный и неподражаемый аромат женственности, уведет своего обладателя хоть на край света, вслед за этой потрясающей барышней.
Решив, что и она к нему наверняка не могла остаться равнодушной, Алекс принялся за еду с гораздо большим аппетитом. Ольга же, наоборот, ела мало и была как-то болезненно бледна.
— Как поживают дети, Ольга? — поинтересовался Метелин, тщательно пережевывая.
— Лучше, намного лучше, спасибо, — отвечала Ольга. Кажется, она тяготилась его обществом.
Подумав, Алекс решил завести разговор о клиентах, который не удалось продолжить утром в присутствии Тюрина и Расточного. Незаметно для себя самого он перешел на «ты»:
— Ольга, не могла бы ты мне рассказать, какого рода заказы ты выполняешь отдельно и для кого?
Взгляд Ольги забегал, но ответила она ровно и сразу, как будто ждала подобного вопроса.
— Иван Федорович считал, что работа с личными заказами — это лучшее направление для подлинного развития медицинского дела. Многое из того, что он делал и продавал, нельзя было купить ни в каких других аптеках, да и не многие лекари посчитали бы это лекарством.
Александр оживился и напрягся, словно гончий пес.
— Не понимаю, о чем ты? Дядя придумывал запрещенные лекарства?
— Запрещенных лекарств, по мнению Истопина, не существовало, и прекрасное образование позволяло ему судить об этом. Своими составами он излечивал безнадежных больных!
Постаравшись подавить* иронию и добавив в голос как можно больше мягкости, Метелин поинтересовался:
— Ты знаешь что-нибудь о том, как ему это удавалось?
— Да, лучше, чем все другие. Потому что многие лекарства, которые Истопин продавал для знати, я делала сама.
— Ты?
— Да. — Испугавшись, что Александр неправильно поймет ее, и памятуя о словах Расточного, Ольга поспешила добавить: — Иван Федорович строго контролировал все мои действия. И, если он не одобрял каких-то рецептов, я их старалась не делать.
Александр сделал вид, что не заметил слова «старалась». Девушка-то не так проста… Неизвестно еще, кто кого за нос водил и кто кому был невинной жертвой.
— И какие же лекарства ты готовила? По каким рецептам?
— Разные. От лихорадки, чесотки, мигреней, опухолей, от некоторых внутренних болезней. Моя мать умела лечить, она научила меня многому, остальному — Истопин.
— Твоя мать не могла быть врачом, — усмехнулся Александр. — Кем же она была, знахаркой?
— Я не знаю. — Голос Ольги стал сердит, и Алекс понял, что допустил бестактность. — Но моя мать лечила много людей, целые деревни спасала. За это ей прощали все. Она умерла, и я не смогу узнать, кем она сама себя считала. Пусть будет знахаркой. За глаза все обычно называли ее чертовкой.
Алекс растерялся. Что он взъелся, в самом деле?! Ольга, немного разгорячась собралась уходить. Непроизвольно Александр ухватил ее за локоть:
— Не обижайся, Ольга, я же многого не знаю. Не обижайся, пожалуйста…
Ольга растаяла под его взглядом… Как там говорил Расточный? Замуж выйти? Девушка залилась краской стыда, ощущая его руку на своем локте. Как он говорит, как просит… Со всем своим хваленым самообладанием Ольга не может устоять и тает, как сахарная крошка.
И такого человека соблазнить? Обмануть и женить на себе? Да разве может она чем-то ему понравиться, он же смотрит на нее, как на ребенка… Ольге стало немного обидно, но от его ласковых слов так тепло и спокойно, что она постаралась ни о чем не задумываться. Это потом она попробует кокетничать с ним и наряды будет демонстрировать потом, а сейчас просто поговорит с ним немного, и все.
Александр отпустил ее руку.
— Ольга, а откуда ты, кто твоя мать?
— Моя мать была плененной турчанкой. Мы жили в казачьих Лемешах.
— И как же там оказался Истопин, если он твой отец?
— Я не знаю. Меня привезли к нему в двенадцать лет. Мы никогда не говорили о матери, — солгала Ольга. Меньше всего ей сейчас хотелось обсуждать сомнительность своих родственных связей с Истопиным.
— Так ты и вправду считаешь, что ты его дочь? — не вполне представляя, какой бы хотел услышать ответ, поинтересовался Алекс.
Ольга помолчала немножко, с грустью посмотрела ему в глаза и ответила без тени смущения, коего он ждал от нее.
— Я не знаю, Александр, правда не знаю. Иван Федорович был хорошим человеком, мне бы было приятно родство с ним.
«Ну почему она не сказала что-нибудь другое, разозлился Метелин. — Что значит «приятно родство»? Что она имела в виду? — Чувствуя, что закипает от этих мыслей и от близости Ольги, Алекс собрался попрощаться, но вдруг потянул ее к себе за руку и, не вполне осознавая, зачем это делает, накрыл ее губы поцелуем».
Ольга обмякла, подалась к нему и вздохнула. Ее губы оказались гладкими и прохладными, как лепестки цветка. Она не успела даже возмутиться или вымолвить хоть слово, как Александр уже отстранился и, пошатнувшись, хрипло произнес, расставляя недвусмысленные акценты:
— Приятно родство с ним… А со мной?
В тот же миг глаза Ольги распахнулись, и туман страсти в них сменился гневом. Лицо ее исказилось до неузнаваемости, выражение стало колким, словно накрошенный лед, и столько презрения, столько горечи явило оно, что на мгновение Александру стало страшно. Не проронив ни слова, Ольга выбежала из комнаты.
Если честно, Александр и сам был ошарашен и всерьез расстроен тем, что так и не получил заслуженной пощечины. Раздумывая о том, не стоит ли догнать и успокоить Ольгу, он все же решил, что не стоит. Метелин отправился в свои покои, по дороге размышляя, что продвигаться к цели близкого знакомства такими семимильными шагами — явный перегиб, все-таки нравы в провинции царили не такие, как в ветреной столице.
В своей комнате Александр снова разложил драгоценные записи и углубился в чтение. По окончании его он знал все об отношениях Ольги с дядей. Во всяком случае, было очень на то похоже. Конечно, некоторые листы отсутствовали, возможно уничтоженные самим автором, а на протяжении всего текста не упоминалось никаких имен, но картина показалась Алексу вполне ясной.
Метелин долго задумчиво сидел, глядя в никуда, и устало размышлял. Интересно, как сама Ольга относилась к своему положению, устраивало ли оно ее? И если не устраивало, то что бы она могла предпринять? Девушка умело работала с лекарствами, даже с ядами… Могла бы отравить его. Впрочем, зачем? Ведь мертвым он уж точно не годился на роль благодетеля. На удочерение она надеяться не могла, уж очень это шатко. Или могла? Истопин на ней не женился, соответственно и роль богатой вдовы ей тоже не светила. Возможно даже, что на развлечения с барином ей было наплевать и она просто получала большой доход от продажи лекарств, которые «не одобрял» Истопин. А что? За вовремя поданный яд многие готовы отдать все, что имеют. Высшее общество — это вам не марципан. Там сплошные убийства, и отравления среди них распространены, как нигде. Как врач, Александр очень часто сталкивался с отравлениями. В таком случае Истопин, с одной стороны, помеха, с другой — защита. Не будет его, закроют все производство, безродную знахарку сдадут в тюрьму и нет больше Ольги Григорьевны Розум-Истопиной.
Засыпая, Александр думал, что, как ни крути, выходит, что незачем было Ольге ненавидеть Истопина и желать ему зла. Хорошо относилась она к старику. Молодой человек не хотел даже думать, простил бы он Ольге убийство дяди только лишь затем, чтобы понять, что она ненавидела его, несмотря на все бесстыдства, которые с ним творила.
Если бы Метелин знал, что и без того измученная Ольга после неожиданной и унизительной сцены в зале будет глухо рыдать на протяжении нескольких часов, он никогда не позволил бы себе такого грубого равнодушия и все циничные мысли наверняка бы выветрились из его головы. Но Ольга научилась скрывать свое состояние не только от посторонних, но даже от самых близких людей, поэтому в своих покоях она находилась абсолютно одна, и свидетелей ее горя просто не было.
* * *
Ольга даже не заметила, как заснула. Прямо одетая, сидя за столом и утомленная от слез, она, кажется, лишь на секунду опустила голову, а когда подняла ее, была глухая темная ночь. Девушка даже не сразу поняла, что разбудило ее. Но через минуту несколько тихих ударов по ставням стряхнули остатки сна.
— Матушка, матушка, — позвали под окном.
Ольга вскочила, словно ее внезапно окатили холодной водой. Сон слетел окончательно, и, наскоро накидывая шаль на плечи, она выбежала из горницы в ночную прохладу сада. Под окном стояла Анечка, заспанная девчушка, дочь сторожа.
— К вам человек приехал, матушка, в карете. Тятька велел вас звать.
— Понятно, понятно, — повторяла Ольга, подхватывая девочку на руки. — Не стой на мокрой траве босая.
С засыпающей девочкой на руках, Ольга отправилась к деревне. Если верить темным окнам, то в поместье все спали. Сердце стучало, как сумасшедшее. Почему сейчас, когда темно и страшно, никого нет рядом? Ни сильного и наглого Расточного, ни раздражительного Метелина, ни рассудительного и мудрого Истопина? Почему по этой мокрой и холодной ночной росе она идет одна, таща на руках сонного ребенка?! И никому до этого нет никакого дела!
Сейчас Ольге казалось, что язвительному раздражению Александра она бы даже обрадовалась. Пусть бы злился потом, а сейчас встретил бы этого ночного визитера сам и поговорил бы с ним на равных, а не так, как может говорить бедная, запуганная женщина. Пусть бы наобещал ему чего угодно. Ольга сделала бы все, только потом… Потом, когда будет хоть какой-то покой на душе.
Ольге опять захотелось плакать. Вместо этого она до боли выпрямила спину и сжала костяшки пальцев. Лишь бы не дать ему повода заподозрить в ней страх и слабость. Лишь бы не дать возможности усомниться в ее волшебной силе, на которую столько людей уповают почти безосновательно. Лишь бы выстоять этой ночью, а потом, может, он уже больше и не приедет…
Ольга услышала скрип подпруги и тихое ржание лошадей. Прикрытая длинными ветвями разросшихся плакучих ив у дороги, притулилась карета камер-юнкера императрицы Алексея Григорьевича Разумовского.
В доме сторожа не оказалось никого из его обитателей. Посреди освещенной избы стоял высокий мужчина в пыльной дорожной одежде, но даже она не скрывала его городского шика и великосветского лоска… Даже не скажешь, что камер-юнкер — это мелкое придворное звание. Несомненно, у обладателя такой горделивой стати должно быть большое будущее при дворе, особенно при дворе женском.
Ольга замешкалась в дверях и сжала в ладони пузырек, который последние несколько дней носила при себе в корсете.
— Здравствуй… Алеша.
Сердце ее замерло, потом медленно застучало вновь: первый мучительный удар, второй, третий… Как же она скучала! Как же при этом боялась его! Почему никогда он не приезжал просто так, повидаться?
Разумовский повернулся. Уже в который раз у Ольги дух захватило от его красоты! Выразительнейшие черты так и просились на холст. Черные глаза, некогда светившиеся юмором, тонкий нос, гладкие щеки и мужественный подбородок. Раньше он носил черную бороду, и она очень шла ему, теперь же от бороды пришлось избавиться. Парик, который неизменно надевали при дворе, сильно изменил его, но не придавал ему женских черт, как многим другим. Он в любом одеянии — и в казачьей рубахе на голое тело, и в кружевных нарядах — смотрелся безупречно, как полубог.
— Здравствуй, Ольга! — Алексей Григорьевич улыбнулся. Голос у него был низкий и неистощимый на обертоны, ни дать ни взять, райские голуби воркуют! — Нехорошо, что ты заставила меня ждать. Кирилл писал тебе, я присылал гонцов, но все они приезжали без ответа. Надеюсь, мне-то ты не скажешь, что результата нет? Я очень устал в дороге и приехал в Москву ненадолго. Ты же знаешь, я передвигаюсь только с двором цесаревны.
Ольга припомнила последние письма Кирилла, полные желчи и сарказма. Нет, из двух братьев Разумовских она однозначно предпочитала видеть Алексея.
— Конечно, знаю, Алеша. Не гневись зря, я давно уже сделала лекарство. Но пойми, мне трудно помогать тебе, не имея возможности видеть больную! Медицина не творит чудес… — Ольга глубоко вздохнула, стараясь не раздражать его. — Я не имею готовых формул. Ничего не имею! Дозировку надо увеличивать, но никто не знает, на сколько. Истопин всегда останавливал меня, когда я пыталась помочь… Представляешь, что случится, если ты моим лекарством не вылечишь, а… отравишь цесаревну Елизавету?! Алеша, одумайся, это очень опасно!
— Знаю, знаю, — отмахнулся от нее Алексей, как от назойливой мухи. — Но пойми же и ты наконец! Мне-то что делать?! Это для вас всех она цесаревна, дочь Петра I! Я же просто люблю Лизу, и она больна! Это моя любимая женщина, которая нуждается в помощи. Твоя мать творила чудеса, это любой в Лемешах может подтвердить! Я видел многих лекарей при дворе. Это надушенные и красивые ученые мужи, но ни один из них не может столько, сколько умела чертова Босярка! К тому же слухи, Оля, слухи! Если станет известно хоть кому-то, хоть одной живой душе, что цесаревна больна… Она потеряет поддержку гвардии, и все сорвется. Все сорвется! Только ты можешь ей помочь!
— Алеша, я не всегда могу помочь. Что сорвется? О чем ты? Ты зол, ты бредишь…
Ольгой опять завладела нерешительность. Больше всего на свете она хотела бы сейчас провалиться сквозь землю вместе с тем зельем, которое приготовила.
Она как во сне разжала руку. Легкий маленький флакончик перекочевал в руку ее ночного собеседника, и на секунду его пальцы даже стали нежными. В это краткие мгновения Ольге стало понятно, зачем держит его при себе цесаревна.
— Алеша, — тихо и как можно более спокойно проговорила она, — храни его в темноте. На первые несколько недель хватит и пяти капель. Потом увеличивай дозировку по одной с каждым днем, но не делай больше двадцати. Это остановит истерические припадки не менее чем на полгода. И, пожалуйста, найди для меня возможность увидеть цесаревну! Найди, если не хочешь потерять ее. Что бы там ни «сорвалось» без поддержки гвардейцев, для тебя должно быть важным только ее здоровье.
— Да пойми же! — почти закричал Разумовский. — Она принадлежит не мне, а России!
На какое-то мгновение Ольге показалось, что Алеша сейчас разрыдается. Но вместо этого он схватил ее в охапку, притянул к себе и с жаром зашептал в самое ухо:
— В стране назрел переворот! Нынешняя императрица не нужна народу! Она насадила иностранщину: ни в Москве, ни в Петербурге русского слова не слыхать! Целые районы заселены ее прихвостнями! Внутри страны давно сцепились интересы Пруссии, Франции, Германии! Про дела отцов наших и дедов давно забыли. Многих ученых мужей это не устраивает. Скоро, скоро выставят из России вон Анну Леопольдовну, и цесаревна взойдет на престол!
Последние слова он почти прошипел и также рывком отпустил ее. У Ольги земля покачнулась под ногами. Чтобы не вскрикнуть, она зажала ладонью рот, до боли укусив себя за палец. Господи! Что же делается в родной России?!
— Алеша! — заплакала она. — Что же с тобой-то будет, Алеша?!
— Дура-баба! — кратко подытожил камер-юнкер, успокаиваясь и явно собираясь уходить. — Не обо мне думай, а о России! Молись за цесаревну Елизавету.
С великой осторожностью Алексей упаковывал драгоценное лекарство в кожаный футлярчик. Ольга, эта бестолковая женщина, в руках которой сосредоточилось сейчас все будущее России, порой выводила его из себя! Она решительно не похожа, с его точки зрения, на дворянку, как ее ни назови — Истопина или Розум. Хоть и говорили, что ее мать Байсар являлась высокородной турчанкой, он, как уроженец простой казачьей семьи, обязанный своим величием только случаю, красоте и голосу, ничего не понимал в этом. Слишком много обычный люд думает о себе и слишком мало — о России-матушке.
Алексей еще раз посмотрел на Ольгу. Хороша, черт! Дьявольски хороша! Пожалуй, несколько больше, чем надо, худа. В России это, можно сказать, недостаток, но при дворе многие назвали бы ее худобу утонченностью. Зато какой овал лица, какие губы, какая идеальная кожа. А волосы… Алексей даже не заметил, как подошел совсем близко к Ольге и чуть не протянул руку, чтобы коснуться ее волос. Надо же, здесь не носили париков и совсем не пудрили волосы. Чудно, что недалеко от Москвы можно встретить столь естественную, столь дерзкую красоту, причем не затуманенную светскими пороками.
При всей своей любви к Елизавете как будущему России и как женщине Алексей почти преклонялся перед Олиной красотой, как человек близкий к искусству и весьма одухотворенный. Сам он, получивший все, что имел, только благодаря внешней привлекательности, очень ревновал тех, кого природа одарила ярче.
Надо же! Куда смотрел Истопин? Интересно, он и впрямь удочерил ее, как некогда собирался, или все это пустое и они жили в блуде? Разумовский решительно не хотел влезать в отношения Ольги с кем-либо. Он обожал эту девушку, зависел от нее, знал с детства, но одновременно побаивался и держался чуть в стороне. Не так уж много у него осталось искренних и близких людей, после того как случай изъял его из родных Лемешей и переместил под крылышко к цесаревне. Но Ольгу он к близким причислять боялся, уж больно странная она была… Да и Лизе бы ее красота очень не понравилась. В этот момент Алексеи даже порадовался, что Елизавета и Ольга ни разу не виделись.
Оля посмотрела Алеше в глаза и попыталась представить, о чем он думает. Может, об их детстве?.. Лично ей то время казалось безоблачным. Мать томилась нуждой и постоянно заставляла ее изучать травы. В народе считали ее чудной, а красоту называли проклятой. Но игры со сверстниками, река, лес и поля вспоминались Ольге с благодарностью.
Помнила она и отца. Суровый казак мало чем походил на добряка и чудака Истопина, но не делал различий между детьми и принимал ее наравне с остальными своими отпрысками. Правда, потом он спился. Другие сельчане не были столь благодушны, и даже дети поначалу не хотели играть с Олей. Но пара ударов Алешиного хлыста и тумаков его брата, Кирилла, сделали ее права в компании сверстников неоспоримыми… До самого отъезда его в столицу Оля оставалась очень привязанной к Алеше.
Сейчас Петербург неузнаваемо изменил молодого человека. А уж жизнь при дворе издергала и научила вседозволенности… Глядя на Алешу, Ольга не понимала, как она относится к нему. Боится? Отчасти. Ненавидит? Да нет, больше жалеет. Тем не менее она молилась за него и еще более — за цесаревну Елизавету.
— Алеша, я буду ждать от тебя вестей, — прошептала девушка.
Алексей поднял на нее тяжелый взгляд, поправил парик и молча вышел. Ольга же, обессилев, рухнула прямо на пол.
Дождавшись, когда нежданный гость уедет со двора, в избу вернулся хозяин. Тактично покашляв у дверей, вошел сторож Степан вместе с женой и заспанными детьми, легко поднял Ольгу и посадил на лавку.
— Негоже вам, барышня, на полу валяться, чай, не маленькая уже, — улыбнулся он.
Ольга в ответ тоже улыбнулась. Посмотрела, как молодая крепкая Марфа укладывает детей в остывшие постели, и поспешила попрощаться. Степан вызвался проводить ее в поместье.
По дорожке шли медленно. Прохладный ночной ветер обдувал разгоряченное Ольгино лицо и приятно освежал. Домой ей совсем не хотелось. Степан не торопил ее, хотя подобных чувств не испытывал. Визиты Разумовского, как он давно уже заметил, сильно нервировали Ольгу Григорьевну или Ивановну, раз уж она и впрямь барину дочь, она плакала после них часто и несколько дней выглядела больной.
Степан проводил Ольгу до ворот усадьбы.
— Не печальтесь, матушка, — тихо вымолвил он. — Знаем, что за нас радеете.
Ольга кивнула и побрела ко входу в свои покои. На крыльце она присела и в который раз за сегодняшний день заплакала… Руки сами потянулись к заколкам, стягивающим прическу. Она распустила черные витые пряди волос по спине и так и сидела, не желая, чтобы ночь заканчивалась.
То ли силы настолько оставили ее, то ли не слыхала она модного слова «предчувствие», но Ольга совершенно не ощущала взгляда, направленного на нее из темного сада, и совсем не задумывалась о том, как выглядит сейчас в лунном свете, растрепанная, сидя на крыльце после визита ночного гостя. Если кто-то и говорил ей о чести, о том, как надо выглядеть в глазах общественности, то это была не мать и уж точно не Истопин, который видел в ней лишь ребенка как в двенадцать, так и в пятнадцать, и в двадцать лет… Он сам мало заботился о приличиях, выбрав жизнь деревенского затворника, и уж тем более не призывал к этому окружающих. Он больше, чем добродетель, ценил Ольгины медицинские таланты.
Тем не менее Ольга как раз и отличалась добродетелью. Рано смирившись с тем, что приличный человек не может захотеть на ней жениться, Ольга просто похоронила эту часть своей личности. Она не думала о мужчинах и, будучи оторванной от родителей, занималась только тем, что связывало ее с родными Лемешами, а именно приготовлением лекарств.
О ней и Истопине судачили всякое, Ольга хранила молчание и жила как привыкла. Мать приучила ее к тому, что общественное мнение может изжить только время, и Оля терпеливо ждала. Ни разу в жизни она не подтвердила и не опровергла ни одного дурного слова, услышанного в свой адрес. Впрочем, и слышала она их не часто… Те, кто знали Ольгу хотя бы немного, быстро переставали сплетничать о ней.
* * *
Александру надоело томиться в мокром и темном саду. Чертыхаясь и коря себя за то, что поддался колдовским чарам, он пробирался ко входу в поместье и своими ночными хождениями туда-сюда разбудил половину прислуги. На задворках залаяли собаки, ночь перевалила за середину. Метелин вернулся в свои комнаты и с отвращением сбросил мокрые сапоги! Черт! Черт! Черт!!! Эта женщина смогла обмануть его, как обманывала дядю. Еще неизвестно, что она могла бы натворить!
Только что он прекрасно видел через окна сторожки, как этот невинный ангел обнимался с заезжим камер-юнкером! Вот оно! Вот чем мешал Ольге Истопин и что он мог дать ей. Неизвестно, каким обманом она смогла заставить Ивана Федоровича подарить ей свое имя, но несомненно, что это ей нужно, чтобы выйти замуж за своего тайного любовника! Интересно, сам-то заезжий удалец знает, с кем имеет дело? То, что между ними нет плотской любви, Метелин был уверен, потому что следил за Ольгой с того момента, как она покинула свой дом и потащила ребенка на окраину деревни. Возможно, наивный влюбленный действительно считает, что женится на дочери известного аптекаря. А может, он не так уж наивен и Ольга помогает ему в каких-то темных делах.
От подобных подозрений Александру становилось страшно и душно. То Ольга казалась ему исчадием ада, то невинной жертвой обстоятельств. Хотелось схватить ее в охапку и увезти подальше из России, в какое-нибудь приличное общество, где она забудет свое прошлое и будет просто улыбаться, причем только ему одному. Потом хотелось, напротив, разоблачения Ольги, ее покаяния и… Нет не казни, конечно, а, например, пострига в монастырь, откуда она опять же не сможет никому улыбаться, даже ему.
Перебирая в голове такие возможности, Алекс представлял себя карающим мечом правосудия, но совсем не понимал, какой из двух вариантов нужно выбрать. К утру он совладал с собой и принял решение заняться делами. Для этого он вознамерился избегать Ольги и пребывать в одиночестве. Ему нужны были документы медицинского управления, все счета и информация о ведении дел. Также он хотел спокойно все обдумать и собрать доказательства, касающиеся связей Ольги. Алекс был настроен решительно. Следует прекратить ее тайные ночные встречи и узнать, кто стоит за всеми секретами.
* * *
Следующие несколько дней Александр строго придерживался избранного плана. Он завтракал в комнате, обедал в зелейной лавке, ужинал там же, общался с Тюриным и Расточным и занимал их настолько, чтобы у них, как и у него самого, не хватало сил и времени справляться об Ольге.
У него получилось устать и отвлечься. Теперь даже к Дуне не испытывал он соблазна. Она казалась ему обычной упитанной бабой неприметной наружности. Услыхав такую характеристику, Дуня, не задумываясь, отравила бы нового барина, которого, если честно, не считала особо привлекательным, потому что в мужчинах ценила беспомощность, и кокетничала с ним только из собственных представлений о любезности.
Дела в лавке шли неплохо, но документы находились в ужасном состоянии. Приняв решение отправиться в Петербург для улаживания всех вопросов, Александр исполнил его немедленно. Получилось, что за неделю он решил больше бумажных проблем, чем затворнику Истопину удавалось за год.
Наследование Метелиным дел Ивана Федоровича было принято однозначно благосклонно, потянулись всевозможные нужные визиты. За свою короткую поездку Александр ни разу не вспомнил об Ольге.
В Петербурге он, не задумываясь, посетил Жюли, и с наслаждением обедал в ее апартаментах, правда, сделал это, сведя знакомство с ее французом. Жюли была мила и даже демонстрировала им свою игру на фортепьяно. Уезжая из этого гостеприимного, полного роскоши и разврата дома, Алекс с удивлением обнаружил, что с Жюли ему скучно.
Этим же вечером он ужинал с придворным лейб-хирургом Лестоком, который сам выразил желание с ним лично познакомиться. На этом же приеме ему назначили еще несколько встреч.
Пересекаясь по делам с разными людьми, Александр пристально вглядывался в лица, пытаясь отыскать того, кого он ночью видел с Ольгой. Многие высказали ему в приватной беседе, что являлись клиентами Истопина и знакомы с его прелестной помощницей, но никто из них не походил на того человека, с которым Ольгу связывало нечто большее, чем индивидуальные заказы на лекарства. Метелину и в голову не приходило, что тот, кого он так долго и безуспешно ищет, сейчас находится не в Петербурге, а в Москве, и занят тем, что спасает от тщательно скрываемой болезни любимую женщину… С точки зрения Метелина, все знакомые Ольге мужчины должны были домогаться только одной женщины… Такие заблуждения вполне простительны, хоть и нелепы, но более свойственны юношам, пылким и влюбленным.
Ночью Александр падал замертво и засыпал крепким сном, опьяненный успехами. Прислуга в его съемном доме отличалась радушием и приветливостью. Тем не менее, уезжая, Алекс принял решение не продлевать контракт, а прислугу распустить. Это был его первый шаг к тому, чтобы из городского франта стать сельским барином. Себе же он это объяснял экономией и тем, что, пересмотрев свое нынешнее положение дел, при необходимости сможет быстро купить собственный дом, например в Москве. Почему бы и нет?
Так или иначе, но прислуга получила приказ упаковывать личные вещи Алекса для переезда в Аннину слободу. Все лишнее он решил продать или раздать тем же прислужникам. Все мысли Алекса возвращались к небольшой усадьбе.
Дорога назад прошла без происшествий, и, вернувшись менее чем через две недели, Алекс был полон самых благодушных планов. Он не встретил никакого подтверждения того, что Ольга могла быть коварной любовницей Истомина. На его скупые выкладки о новых владельцах с указанием того, что Ольга в качестве дочери Истопина наследует половину имения, многие удивлялись, но никто не смеялся вслед, как предполагал Метелин. Поэтому, развеявшись и соскучившись, Александр с легким сердцем возвращался домой. Новоявленная родственница теперь казалась ему весьма пикантным дополнением к наследству, и он был полон решимости этим воспользоваться, к удовольствию всех заинтересованных сторон.
Спрыгнув с коня, Алекс бросил поводья встречавшему его Степану и поспешил в поместье. Расточный выглядел странно помятым, Тюрин еще хуже.
— Что случилось, господа? Что за кислые лица? Я привез вам чудесные известия!
Вперед выступил Расточный и глухо, пряча глаза, сказал:
— Ольга Ивановна совсем плоха, шли бы вы к ней. Сегодня Авдотья позвала святого отца, барышня хочет исповедаться.
— Исповедь еще никому не навредила, — весело ответил Алекс. — А что с ней?
— Неизвестная какая-то лихорадь привязалась! — зло и горько ответил Фома. — Говорят, что много дней она лечила деревенских детей, с ними было то же самое. Дети-то здоровы! А вот через пару дней после вашего отъезда Ольга перестала показываться из дому, а на днях Авдотья сказала, что наступили бред и судороги. Решили попа позвать из деревенской церкви.
Александр почувствовал, как медленно и тягуче холодеют его руки и ноги, как, пульсируя, тяжесть приливает к голове. Побледнев, он снял дорожную сумку с документами, затем душивший его все это время парик и расстегнул верхнюю пуговицу на одежде.
— Где она? Лекаря вызывали? Кто при ней все это время?
— Был лекарь, из Курьево. Да только не помог ничем. Авдотья сейчас у нее, и сейчас и всегда. Не уходит девчонка, так и живет при ней.
Александр с трудом вникал в происходящее, но одно он понял быстро и сразу. Ему нужно туда, срочно! Он может и должен помочь Ольге.
— Где она? У себя или в этой своей богадельне?
— У себя. Как слегла, так и не трогал ее никто… — подал голос Тюрин.
Александр неприязненно глянул на него и бросился в Ольгины покои.
* * *
В этой пристройке он не бывал с того дня, как приехал сюда. Опять в полумраке холодных сеней Алекс бросился, шаря по стене, заглядывать во все двери. Ольгины покои оказались последними. В комнате были прикрыты ставнями окна, горела лампада перед иконой, а рядом с кроватью сидела Авдотья.
Александр, лишь на секунду вглядевшись в лицо больной, сразу понял, почему у всех такой растерянный и помятый вид. Девушка была очень плоха.
— Оля, — позвал он ее — Оленька!
Авдотья громко всхлипнула.
— Не слышит она. Сегодня весь день в себя не приходит, вчера не узнавала даже меня и Феклушку. Федька приходил к ней, не пустила я. Он только что от этой заразы исцелился, негоже, чтобы ребенок снова заболел.
— Не заболеет уже. Авдотья, ты уверена, что с ней то же самое, что было с пацанятами? Как они болели?
Авдотья принялась рассказывать. Алекс послал за своими инструментами, а сам все смотрел на Ольгу. Бледное, изможденное лицо ее словно просвечивало, волосы на лбу слиплись и черными змейками приклеились к вискам и щекам. Глаза впали, и густые темные тени пролегли под ними.
На несколько секунд Александру стало страшно, он испугался, что больше никогда Ольга не встанет с этой постели, не увидит он ее взгляда, не услышит смешливых речей. Вспомнил он и последнюю встречу, когда своим резким, неуместным словом и дерзким поцелуем вспугнул ту легкую ноту доверительности, что стала появляться в их общении. Александр беспощадно корил себя, ведь, возможно, именно его резкость и толкнула ее в объятия того ночного визитера! Что он вообще знает об этой хрупкой беззащитной женщине?
Отгоняя минутную слабость, Александр решил действовать. С собой у него всегда имелось все необходимое для медика. Вооружившись трубкой, он хотел прослушать легкие Ольги, но вдруг смутился. Хотел осмотреть кожу, смутился еще больше, в конце концов разозлился и велел Авдотье покинуть комнату.
Оставшись с Ольгой наедине, Александр отодвинул одеяло. Увидев длинную тонкую рубашку на ней, рассердился пуще прежнего, потому что не представлял, как можно это снять с нее… Затем взял себя в руки и, немного помедлив, снова кликнул Авдотью.
Девушка вернулась, но выглядела перепуганной. Она не понимала странного поведения нового барина, который вызвался лечить, и думала уже, что не стоило отпускать сельского священника. Бедная девушка, привыкшая видеть Ольгу, занимающейся целительством, всегда невозмутимой, не представляла, что, кроме возможной смерти барышни, могло привести новоявленного лекаря в такое состояние.
Сдерживая слезы, Авдотья все-таки помогла Алексу снять с Ольги рубашку. При этом она заметила, что Метелин все-таки старается как можно меньше прикасаться к мокрому разгоряченному телу больной. Авдотье показалось, что это от страха и брезгливости, хотя этих чувств не могло быть у человека, врачевавшего людей. От своих мыслей Авдотья так расстроилась, настолько жаль ей стало молоденькой барышни, что, не справившись с собой, она зарыдала, закрывая лицо рукавом, и выбежала из покоев.
Чертыхнувшись, Алекс принялся дюйм за дюймом прослушивать грудь Ольги, ловя сквозь сбивающееся дыхание хрипы. Картина постепенно становилась ему понятной, и он прикидывал, как можно объяснить, какие лекарства понадобятся ему из лавки. Сам он твердо решил не отходить от больной ни на минуту.
Болезнь, несомненно, заразная, но раз что-то позволило Ольге исцелить детей, значит, надежда оставалась. Правда, он так и не понял толком, чем именно матушка Ольга Григорьевна опоила крестьянских ребятишек, что они поднялись все-таки. Авдотья говорила о какой-то белой смеси без запаха и вкуса, которую барышня готовила сама, в полном одиночестве. Истопин умер, унеся свои секреты в могилу, Ольга тоже слегла, и неизвестно, что за странное зелье приготовила она для крестьянских детей. Метелин для таких случаев имел с собой удивительный бальзам, действие которого все в высшем свете называли не иначе как чудесным… Сам Алекс никогда не верил в чудеса. Бальзам этот, который он по нескольку бутылок выписывал ежегодно из Багдада, предлагался им для пациентов как иностранное изобретение, и даже он сам придумал для него модное название. Этим бальзамом следовало растирать грудь, спину и ноги больного, а также пить его в виде растворов.
Обнаженное тело Ольги было влажным и очень горячим. Алекс смачивал бальзамом узкую полоску ткани и медленно проводил ею по разгоряченной коже девушки, стараясь думать о чем-нибудь отвлеченном. У Ольги оказалась безупречная бархатистая ровная кожа, которую хотелось целовать и гладить. Сквозь омут и безумных для данного момента мыслей Алекс отмечал отсутствие сыпи и примерный характер жара. Судорог и лихорадки не было, что несколько обнадеживало.
Растирая ступни Ольги Григорьевны, Метелин опустился на колени и мысленно молил ее простить глупую выходку с поцелуем, и дерзкие речи, и нелепые подозрения. Именно здесь, у ног Ольги, он вдруг понял, что не видит и не представляет своей жизни без нее, кем бы она ни была и чем бы там ни занималась с Истопиным. Почему-то сейчас он горячо верил, что она поправится, от одних только его мыслей встанет, потому что ни к одной женщине никогда в жизни он не относился столь странно и столь трепетно.
Вливая Ольге в полуоткрытый рот по каплям лекарство, Алекс готов был плакать, готов был отдать свою жизнь за ее мгновенное исцеление и прислушивался к ее дыханию, будто страшась не услышать его.
Застав его в таком состоянии, Авдотья замерла у входа в немом удивлении. А потом вышла, не проронив ни слова.
* * *
Ольга лишь ненадолго приходила в себя за последние дни болезни. Действительность вокруг нее была зыбкой и очень горячей. Казалось, что терпеть эту обжигающую боль, дрожь и слабость просто невозможно, поэтому большую часть времени больная проводила в забытьи.
Сквозь помутненное сознание ей как-то померещилось возвращение Александра и его бдение у ее постели. Ольга понимала отстраненно, что такого не может и не должно быть. Спекшимися губами она несколько раз пыталась сказать ему что-то, но видение отступало, и она засыпала снова.
Надо сказать, что бесконечные ее видения «вели» себя весьма вольно, пользуясь тем, что она не могла дать решительного отпора. Иногда, перекрывая ей доступ к живительному воздуху, видение целовало ее висок, часто держало за руку и даже со слезами на глазах признавалось в любви, хотя этого уж точно быть не могло. Ольга подумала, что умирает, раз ее заблуждения приобретают столь откровенно нереальный характер. Порой ей казалось, что она уже умерла, а ее душа блуждает по аду. Потому что на рай ее состояние не тянуло даже в минуты облегчения. Нет, этот жар мог быть только адом! Но целующие твои руки черти, это, согласитесь, серьезное испытание веры! И Ольга поняла, что из небытия пора выбираться.
Первая, кого она увидела, собравшись с силами на каком-то переломе болезненной лихорадки, была Авдотья.
— Дотя, Дотя, ты слышишь меня?
Девушка вздрогнула от неожиданности и с неверящей радостной улыбкой бросилась к барышне.
— Ольга Григорьевна, матушка наша! — Девушка со слезами целовала ей руку. — Говорит, в себя пришла… Говорит!
— Брось же, Дотя! — негодующе оборвала ее Ольга. — Мне же не лучше, может, и смерть моя близка. Верна ли ты мне? Могу я доверять своей подруге?
— Ольга Григорьевна! — Девушка опустилась на колени у постели Ольги и прижала к груди ее руку. — Только прикажите. Сделаю все, что угодно!
— Запоминай, может, я и не скажу тебе этого больше… Только делай все сама! Пусть ни Тюрин, ни Расточный, ни новый барин, ни даже Дуня не знают о твоих делах… Найди в аптекарской лавке Марусю, дочь кузнеца Емели. Она запасает травы. Попроси для меня той, что я всегда беру из зеленого ларца. Затем… лягушки. В погребе лягушки…
— Ольга Григорьевна? — Девушка в испуге отпрянула.
Слова барышни уже не казались ей внятными. Наверное, нужно звать Метелина. Вдруг Ольге плохо, а этот бред отнимает ее последние силы.
— Стой, Дотя! Не смей млеть, как темные деревенские бабы! — Голос Ольги, как и раньше, звучал уверенно и твердо, поэтому Авдотья уверилась, что барышня не может бредить. — Иди в погреб одна и принеси лягушек. Хотя бы двух, но нужно больше. — Ольга передохнула и набрала в грудь побольше воздуха. — Их кожа мокрая, Дотя. Это не случайно. Акулина их держит там, чтобы не скисало молоко. Ты умная, ты поймешь… Не знаю почему, но они помогают. Только лягушачья кожа сможет меня спасти.
Авдотья содрогнулась, но руки своей у Ольги не отняла.
— Барышня будет есть лягушачью кожу? — в ужасе прошептала она.
— Не-ет! — Ольга, пытаясь улыбнуться, застонала. — Тупым скребком собери с их кожи слизь, смешай с мелом и тотчас неси сюда. Я должна это съесть. И, ради Бога нашего, Дотя, никому ни слова!
— Ей-богу, барышня! — Авдотья вскочила. — Скоро буду! Сейчас, сейчас…
Ольга успокоилась и прикрыла глаза… Если все равно умирать, то уже не важно, что про нее будет думать Дотя…
Александр же не находил себе места. Уже три дня он почти не спал, еду принимал только после ругани самой Акулины, почти ни с кем не разговаривал и только иногда бродил вокруг Ольгиных владений. Ее убогая пристройка стала ему дороже любых дворцов. Здесь все пахло Ольгой, все дышало ею. В своих комнатах он не находил покоя, красивые девки раздражали, а когда он видел, что какая-то из них прикасается к его постели или развешивает вещи в шкафу, то просто свирепел.
Если бы приличия позволяли, он бы переехал в покои Ольги тотчас же. Но, учитывая ее состояние, это было бы крайне нелепо. Несмотря на то что в самочувствии Ольги не наступило еще заметных улучшений, Алекс уже видел ее здоровой и с упоением представлял, как будет с ней объясняться. Сидя у ее постели и всерьез опасаясь за ее жизнь, Александр понял, что не должен потерять эту женщину. Кем бы она ни являлась и каким бы скандальным ни было ее прошлое, отныне это станет лишь прошлым, и он не даст ей вспоминать об этом… Кем бы ни был ночной визитер и его соперник — к черту соперника! Алекс сделает все, чтобы Ольга забыла обо всех своих увлечениях и отдала ему чувство, переполнявшее его самого, а именно иссушающую, горячую страсть, которую она тоже, вне сомнения, умеет испытывать и которую скрывает от Метелина лишь по причине его грубой и неуклюжей настойчивости… Больше он не будет грубым, подозрительным и злым. В конце концов, они взрослые люди и вполне могут здраво рассуждать о природе своих чувств.
Еще раз внушив себе все это, Алекс вошел к Ольге. Она лежала на спине, тяжело дыша, а на лбу и губах ее опять выступила испарина. Привычным движением Александр откинул одеяло и снова взялся за флакон. От воздействия бальзама ровная белая кожа Ольги кое-где покраснела, что говорило о том, что лечение не проходит даром. Комната наполнилась жгучим и едким ароматом лекарства, а Ольга лишь плотнее закрыла глаза. Казалось, что она не спала вовсе, а притворялась.
Александр еще раз провел влажной тканью по шее и плечам больной, затем опустил руку все ниже, чтобы проверить Ольгино состояние. Сегодня она лишь раз принимала лекарство, и, по наблюдениям Метелина, за несколько дней лечения жар существенно спал.
Проводя рукой по мягкой, подрагивающей Олиной груди, Алекс внезапно остановился, словно пораженный громом. Рука его задрожала, и он неосознанно опустил ее, уставившись на открывшееся ему зрелище с совершенно непрофессиональным выражением на лице. Он видел грудь, красивую, безупречную женскую, довольно пышную грудь. Но только теперь в одну секунду, она стала самым неоспоримым доказательством невиновности Ольги во всех смертных грехах, в которых он сам же и обвинил ее. На ровной, безупречной коже Ольги не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего родимое пятно в форме полумесяца, которое дядя столь упоенно описывал в своих воспоминаниях!
Александр напрягся, пытаясь вспомнить хоть что-то из прочитанного, и угодливая память быстро подкинула ему самые пикантные отрывки. Описание густых жестких волос пшеничного цвета не только на голове, но и на других частях тела, широкие бедра и другие, еще более щекотливые моменты явно не указывали на Ольгу. Метелин недоумевал.
Еще раз осмотрев внимательно девушку, Александр захотел припасть к ее ногам, целовать их и молить ее о прощении. Эти черные волосы и глаза, эта гладкая, лишенная даже самых мелких родинок кожа. Разве Ольга могла быть той румяной, пышнотелой девкой, которую обхаживал в своем кабинете престарелый барин? Да куда же раньше смотрел его затуманенный ревностью взгляд?! Александру стало стыдно перед бедной больной Ольгой за свое животное поведение при их последней встрече. Ведь она не поняла его намека, а только обиделась, а в поцелуе увидела не страсть, а лишь насмешку и издевательство. Алекс смущенно накрыл Ольгу одеялом и даже захотел выйти. Как раз в этот момент вошла Авдотья и предложила сменить его. Приказав девушке при малейших изменениях посылать за ним, Метелин вышел на улицу и даже решил поужинать, чтобы не гневить попусту заботливую Акулину. За его спиной суеверная Авдотья задвинула засов. Алекс усмехнулся и направился в поместье.
Он был настолько окрылен своим открытием, что не заметил, как начал напевать модную песенку. Возле парадного крыльца стояла карета. Из нее выгружали небольшие легкие сундуки. Какая-то дама, придерживая длинный подол весьма легкомысленного платья, опиралась на руку Расточного. Управляющий устало улыбнулся, завидев Метелина.
— Вот портниха из Москвы пожаловала, — хмыкнул он. — Не знала, что Ольга Григорьевна заболела. Пока вы в отъезде были, Оленька платья заказывала, думала к Троице траур снять. А теперь… — Расточный махнул рукой.
Алекс понял, что тот имел в виду. Все боялись, что, не ровен час, придется готовить Ольге одежду иного рода, и считали дурной приметой, что в столь неподходящее время модистка явилась со своим заказом.
Александр примерно знал стоимость ее услуг, поэтому по достоинству оценил то, что дама решила приехать лично. Перехватывая инициативу у Расточного, он спешно пригласил мадам отужинать, а также любезно согласился оплатить все ее заказы, сделанные Ольгой. Более того, он, не раздумывая, согласился купить еще несколько готовых платьев, которые искусница привезла барышне на показ. В данный момент он купил бы для Оли хоть дворец, да все что угодно, не задумываясь, залез бы в долги, лишь бы загладить в себе гаденький осадок за грязные домыслы и приобрести надежду на чудесное Ольгино исцеление.
Дама осталась довольна, правда, несколько расстроилась из-за того, что ее не пустили к заболевшей клиентке. Уверив Метелина, что она всегда рада помочь и приедет по первому же зову, дама предложила купить у нее несколько шляпок и, получив согласие, уехала в прекрасном расположении духа.
Александр лично отнес все платья в комнату Ольги. Он попытался рассмотреть их, но запутался во множестве ленточек всего этого дамского великолепия и в отчаянии поклялся не совать туда нос, пока Ольга не исцелится.
* * *
Здоровье Ольги стремительно шло на поправку, чему искренне радовались все, от мала до велика. К Александру начали наведываться соседи с подарками и сладостями для Ольги Ивановны, с уверениями, что они давно подозревали, что у Истопина была дочь, и очень рады, что все так мило разрешилось. Дородная помещица Хряпина приезжала к Метелину не только с новостями, но и с двумя дочками-невестами, в малиновых кружевах, и Александру стоило больших трудов вежливо отказаться от ее приглашения «отужинать в их скромном доме».
Другая молодая помещица, славившаяся продажей самых дорогих в округе овец, являла собой куда более приятное зрелище и носила откровенные наряды самых наимоднейших цветов. Она заезжала с визитом к Ольге, но почему-то в покои ее не пошла, а вместо этого долго играла в шахматы с Тюриным и всячески отвлекала Метелина от работы. Она тоже приглашала на обед, но, к собственному удивлению, Александр сказал, что приедет после выздоровления Ольги вместе с ней. Правда, к вечеру он и вовсе решил, что красавица вдова довольно вульгарно себя держит, плохо пахнет, а ее канареечное платье раздражает глаза.
Говорили, что Ольга стала вставать. Почему-то Александр, чем лучше ей становилась, тем реже заходил. Ее ясный взгляд и речь, свободная от горячки и бреда, смущали его, и он не знал, куда смотреть. Говорить о своих чувствах он боялся, потому что девушка еще не окрепла, да и не знал совершенно, с чего ему начинать. Приличия требовали хотя бы извиниться, но Ольга после всего пережитого не вспоминала про тот злосчастный поцелуй. Поэтому Александр принял решение ждать и тешил себя надеждой, что все само уладится.
Дуня, соперничая с Авдотьей во всем, всячески развлекала хозяйку, словно решила загладить вину за свое невнимание к ней во время болезни. Она приводила к Ольге деревенских ребятишек с букетами полевых цветов, выставляла в сад плетеное кресло для барышни, звала Феклушку, чтобы та тешила ее сказками.
Авдотья стала все чаще пропадать в деревне, вернувшись к пению в церковном хоре. Она не любила бывать в поместье и общалась лишь с Ольгой, а теперь, когда болезнь отступила, девушка спряталась от суеты, которую вокруг выздоравливающей развели слуги и знакомые. Дотя иногда приходила убираться в тот дом между поместьем и деревней, где Ольга лечила всякую живность. Сейчас он пустовал.
В один из погожих летних дней Ольга попросила истопить баню, и все стали веселиться, потому что хозяйка окончательно выздоровела. Ольга поправилась как раз к Троице, когда все жители Анниной слободы убирали дома, топили бани, пекли пироги и усиленно молились.
С самого утра, как только стали носить воду и дрова для парной, Ольга была на ногах. Дуня приготовила ей теплые простыни, мягкие отвары для волос и тела. Принесла мед и жир.
Раньше, еще при жизни старого барина, Дуня любила наблюдать, как барышня моет свое тело. Очень многие рецепты ей тогда удалось перенять. Писать она не умела, поэтому, чтобы сохранить их в своей памяти, часто повторяла их и никогда не упускала случая помочь Ольге мыться. После смерти Истопина Ольга Григорьевна из-за занятости обходила свое тело вниманием самым несвойственным ей образом. Баню топили не чаще раза в неделю, да и тогда она лишь мылась горячей водой, не производя больше с собой ничего интересного. От этого траура, в котором Ольга пребывала после кончины Истопина, Дуне было весьма скучно.
Теперь же она все приготовила, как раньше, расставив все баночки по своим местам. Сюда мед, сюда сливочное масло, молоко, сметану, клубнику и травы. Все это с расчетом на то, чтобы хватило обмазать барышню раз пять, а на шестой — чтоб досталось и ей.
Ольга вошла в растопленную баню. Она не очень любила сильный жар, но сейчас он был ей полезен.
— Эх, поддай, Дуня! — крикнула она и легла повыше, к более крепкому жару.
Дуня плеснула на каменку немного воды и бросила две щепоти мяты, после чего баня наполнилась ароматом и клубящимся паром так, что ничего не стало видно. Дуняша с усилием натерла Ольгу сначала медом, потом смесью сухих трав, которые липли к коже и шелушили ее как жесткий веник, затем втерла в тело немного масла с медом и ягодами и принялась за пятки. Жар бани оказался настолько нестерпим, что Ольга не смогла бы и пошевелиться, поэтому расторопность Дуни была особенно приятна. После всех манипуляций, подчиненных женской красоте, следовало попариться.
От жара и духоты Ольга почувствовала себя неважно, но продолжала подставлять бока под веник и глубоко дышала, специально не опускаясь ниже, где сквозь щели между досками пола сочилась спасительная прохлада. Ей хотелось, чтобы жар русской бани выбил из нее остатки болезни, поэтому она лишь молча терпела и старалась думать о чем-нибудь отвлеченном. Например, о Метелине…
От воспоминания о нем сердце Ольги мучительно замерло, и сладкая боль пробежала от груди к животу. Что он творил с ней, пока она была больна? Конечно, Ольга и раньше болела и ее осматривал сельский лекарь, но никогда еще она по этому поводу не переживала так сильно. А здесь, каждый день, в ее покоях… Такой стыд! Он же раздевал и одевал ее, гладил… то есть не гладил, а растирал, наверное, но почему-то было похоже, что и гладил. Ой, ну и грех! На дворе светлый праздник, а тут такие мысли, просто ужас!
Ольга еще раз порадовалась пару горячей бани и тому, что еще долго после него стыдливый румянец можно будет списать на оздоровительные процедуры. И все-таки какие нежные у него руки! И как он заботился о ней! Ей казалось, что он совсем не так ухаживал за остальными своими больными. Ведь Метелин почти не уходил никуда, наверное, забросил все аптекарские дела! На этой теме Ольга вдруг поняла, что аптекарский огород ее почти уже больше не волнует, что он в надежных руках и что можно просто расслабленно плыть по течению. Все будет хорошо, подумала Ольга, и ей даже начало казаться, что она засыпает.
В этот момент размеренные движения веника прекратились, Дуня тяжело оперлась на лавку, охнула и осела вниз. Ольга тут же очнулась и бросилась к ней.
— Дуня! Дуня! — потрясла ее она и хлопнула по щеке.
Дуня никогда не имела проблем со здоровьем, а Ольга сейчас плохо соображала из-за жара парной, поэтому решительно не представляла, что с ней и как можно помочь. Испугавшись, Ольга дернула дверь и бросилась в предбанник, наскоро прикрываясь простынями. Выскочив на улицу, она принялась звать кого-нибудь на помощь. Бежать в таком виде в поместье было стыдно, а одеваться на разгоряченное мокрое тело слишком долго, поэтому Ольга надеялась докричаться до Акулины или до кого-то из ее помощников.
Со стороны огородов прибежала малышка Анечка и с удивлением воззрилась на барышню в кружевных простынях.
— Аня, беги скорее к Акулине, зови людей! Александра Николаевича зови, он же лекарь! Дуне нашей плохо в бане стало!
Ольга вернулась назад и, окатила Дуню холодной водой. Раз, другой… Девка стала понемногу приходить в себя.
Когда за спиной Ольги показались люди, Дуня уже очнулась и даже попыталась встать. Первым, кто подхватил ее, оказался Метелин. Стараясь не смотреть на Ольгу, он с усилием поволок Дуню прочь из бани и положил на траву в тени деревьев. Девушка с трудом дышала, ничуть не смущаясь своей лишь чуть прикрытой наготы, рядом охала кухарка Акулина, а Метелин с каким-то совершенно непонятным удивлением взирал на обнаженную увесистую Дунину грудь.
А посмотреть, надо сказать, было на что… Огромные, с белесыми, почти не видными ореолами и широкими, совсем не выпуклыми сосцами, груди просто приковывали к себе взгляд. На правой из них выделялось необычно яркое для столь бледной кожи родимое пятно в форме полумесяца.
Вероятно, обладательница ими гордилась, потому что, заметив ошалелый взгляд молодого барина, не поспешила прикрыться, а кокетливо выдержала паузу и тянула простыню нарочито медленно, а потом неуклюже изобразила смущение.
Ольга ахнула и, снова покраснев, бросилась в предбанник, осознав, что на ней самой надето не больше: всего-то одна простыня с тонким ручным шитьем васильками, и все!
Ольга решила не выходить из бани, пока не уйдет Метелин, и накинула на дверь увесистый, кованый крючок. Баня при необходимости могла выдержать небольшой штурм. Поэтому Оля почувствовала себя спокойно и принялась неторопливо одеваться.
И чего это Дуня титьки свои напоказ принялась выставлять, злилась Ольга. И тут же оправдывала неразумную девку, что та не по бесстыдству своему, а по болезни, от волнения, да и вообще потому, что для нее Александр Николаевич и не мужчина вовсе, а самый обычный врач. Бесстыдное жеманство Дуни она тоже с легкостью отписала на счет помутнения рассудка. А о Метелине рассуждала уже бойко и не таясь, как, дескать, он мог, негодный развратник, на девичью грудь с таким выражением лица глазеть? Неужто не понимает, что к обмороку грудь не имеет никакого отношения?! В общем, Ольга просто ревновала и злилась, хотя ничего такого раньше за собой не замечала.
Тем временем подоспели дюжие мужики, которые втроем с легкостью подхватили Дуню и отнесли в комнаты для прислуги, расположенные рядом с «владениями» кухарки. Метелин ушел вместе с ними, а Акулина терпеливо дожидалась под дверью бани свою любимицу и торопила ее.
— Все, Ольга Григорьевна, выходите ужо! Ушли все. И бесстыдницу уволокли тоже. Будете ли продолжать мыться, может, еще кого позвать к вам?
— Нет, Акулина, не надо совсем. Я уже оделась и выхожу. Дуня меня помыла, а когда парила, почему-то упала. Никогда не замечала, чтобы у Дуни в бане слабый дух был!
— Да шельмует она, Ольга Григорьевна! Или теперь вас Ивановной величать? Старая я уже, никак не возьму в толк… Дуня — чертовка и развратница! Разве не видите вы, как она барину зенки свои строила? Будь я барыней, пороть бы приказала!
— Да ладно уж тебе, Акулина! Дуня просто любит нравиться. Негоже, конечно, этой слабости предаваться перед светлым церковным праздником, но в остальном ее греха нету. Она ведь и правда без чувств упала.
— Нету в ней никакого чувства, матушка! Эх, кабы было чувство! А то в такой туше души, как в тряпичной кукле, одни цацки на уме! Вот кабы вы, не приведи Господь, упали, я бы поняла, хоть и не представляю, где это у тебя, маленькая, душа-то держится?!
Ольга рассмеялась. Акулина любила разговаривать на простоватый лад и в шутку относилась к ней, как к маленькому ребенку. Веселая кухарка только две вещи любила в жизни — готовить и балагурить.
Ольга отправилась проведать Дуню, но дверь оказалась запертой, а под ней сидел бледный Тюрин.
— Василий, что ты здесь делаешь? — удивилась Ольга. — Ты же должен был в лавку ехать?
Тюрин покраснел, явно засмущался, но ответил с вызовом:
— Не работает она сейчас. К явлению Святого Духа все готовятся, к святой Троице, а я нынче в деревне на постое. — И более тихо добавил: — У бабки Матрены. *
— У Дуниной родственницы? — еще больше удивилась Ольга. — И как Матрена поживает?
— Глуха, почти слепа. Дуня ее последняя надежда. Не знаете, что с ней в бане приключилось?
— Сама не понимаю, Василий! Никогда такого не было с Дуней, она баню пуще всего любит, просто обожает! Всегда самый горячий пар себе устроит, никогда пониже не ляжет. Всякие хитрости женские банные знает. А тут и не побыли совсем, как она без чувств упала. Что Александр Николаевич-то говорит?
— Да ничего! Двери запер и сказал, что осмотреть ему ее нужно.
— Ты не переживай. Александр Николаевич хороший лекарь, он о ней позаботится, ступал бы домой. Только Матрене не говори пока ничего, чтобы она не пугалась раньше времени.
— Нет, Ольга, я подожду, — с нажимом сказал Тюрин. — Дуня хорошая девушка. Мы с ней очень поладили, пока все о твоей болезни переживали. Она молилась усердно очень и помогала во всем. Я хочу увериться, что она здорова.
Ольга пожала плечами и отошла от дверей. Рядом, в маленькой зале, стоял столик для рукоделия. Ольга не любила этого, но пойти к себе и предаться смешиванию разных лекарств она не могла, поэтому пришлось изобразить заинтересованное отношение к цветной пряже.
Метелин вышел из комнаты через час. Все это время нервный Тюрин почти не разговаривал и постоянно курил трубку. На всеобщий шум прибежал даже Расточный, который теперь жил в усадьбе, чтобы не оставлять Ольгу одну да и чтобы не дальний путь был на службу.
После истории с наследством как-то получилось, что и Расточный, и Тюрин стали считаться чуть ли не членами семьи, тем более что и семьи-то как таковой не было.
Алекс усмехнулся, увидев процессию, собравшуюся в зале рядом с комнатой. Задержал глубокий, задумчивый взгляд на Тюрине и нараспев произнес:
— Приветствую вас, друзья мои! Не много ли чести для одной лишь крепостной девки? Ничего, собственно говоря, и не приключилось, обычный обморок, от жары. — При этом он дурашливо раскланялся и театрально склонился к Ольге:
— Оля, тебя я приветствую особо. Слышал, что сегодня к ужину ты снимешь траур и предстанешь к нам обновленной. Но и так я счастлив видеть тебя безмерно! Ты не представляешь даже, каким счастливым и беспечным ты сегодня меня сделала!
Ольга сначала покраснела, потом побледнела. И едва не убежала из комнаты. Учитывая то, что Александр битый час «осматривал» в комнате раздетую Дуню, сказанное им казалось ей просто оскорбительным. Она решительно не понимала, что он говорит и зачем это делает. Присутствие Расточного и Тюрина только усугубляли ее негодование и смущение.
— Оля, не убегай! — уже серьезно добавил Алекс. — Совсем не этого я хочу, поэтому не вздумай воспринимать мои слова как обидные. Когда же сегодняшний ужин?!
Последние слова он прокричал, уже отойдя от Ольги, и все заметили, что он чем-то очень воодушевлен.
Тюрин подскочил, как обожженный.
— Могу ли я удостовериться, что Дуня действительно здорова?! — с вызовом произнес он.
— Нет! — неожиданно серьезно ответил Алекс и преградил ему дорогу. — Сейчас она спит, и впредь ей надо много отдыхать, насколько позволит хозяйка, а также следить за своим здоровьем.
— С ней что-то не так?! — с раздражением спросила Ольга, которую очень утомляло его непонятное паясничанье.
— О нет, все вполне закономерно. Не хочу строить поверхностных суждений, но у меня есть веские основания предполагать… Как это говорят по-русски? Вот! При-не-сет в по-до-ле! — Алекс картинно изобразил некое подобие акцента, улыбнулся окружающим, но произведенным эффектом остался недоволен.
Ольга в негодовании выскочила из комнаты, не желая участвовать больше в этом балагане. Весть стала для нее ужасной, потому что она прекрасно понимала, каким позором для девушки может обернуться эта история. За Дуню она переживала даже больше, чем за себя, бедняжку теперь никто не возьмет замуж! Даже если все так, Алексу следовало промолчать, тогда можно было бы как-то скрыть позор. А если он ошибся, то слухи теперь испортят бедной Дуне всю жизнь! С этими мыслями Ольга убежала к себе в покои.
Расточный, изогнув брови, застыл в раздумьях. Он скрестил руки на груди и явно занялся подсчетами. По его лицу Метелин пытался угадать, знал ли Расточный о существовании дневника? Читал ли о похождениях барина или догадывался о них, так как работал здесь давно, а шила, как известно, в мешке не утаишь. Что считал сейчас Расточный? Не окажется ли так, что Дуня носит сейчас в себе самого настоящего наследника, а именно незаконнорожденного ребенка Истопина?
Эх, старый интриган! Везде и во все совал свой нос, а тут не уследил? Метелину было крайне весело озадачить окружающих. Он точно знал сейчас две вещи, которые очень радовали его. Первая, кем именно являлась разбитная бабенка, услаждавшая барина, а вторая, что отцом ребенка, которого она, возможно, носит в себе, никак не мог быть покойный барин. К тому времени Истопина уже давно похоронили — срок беременности Дуни был слишком мал. Этих знаний Метелину вполне хватало, чтобы от души забавляться происходящим. Например, хотя бы реакцией этого прощелыги Тюрина! Ишь, как запрыгал!
И впрямь, Тюрин выглядел весьма странно. На его аморфном обычно лице появился лихорадочный румянец, глазки бегали, он выглядел крайне взволнованным. А после нескольких неудачных попыток успокоиться, он вышел вслед за Ольгой.
Оставшись наедине с Расточным, Метелин от души рассмеялся.
— Не печальтесь так, Фома! Дуня понесла не раньше пары месяцев назад. Покойный барин к этому не имеет ни малейшего отношения. Просто следить надо за такими горячими девками! Не оставлять, так сказать, без присмотра. Лет-то ей сколько? Замуж уж давно бы стоило отдать!
Расточный воззрился на Метелина так, будто тот только что явил ему чудо воскрешения из мертвых, а то и похлеще чего выкинул. На его лице нервно затряслась бороденка, и он силился представить, откуда приезжему родственнику могут быть известны столь неожиданные подробности.
— Да с чего вы взяли ересь-то такую, Александр Николаевич? Болтают разно, почто вам это слушать? — затянул было он, но, увидев предупреждающий ироничный взгляд Метелина, быстро сдался. — Да одна она. Кроме бабки древней, которая ей и вовсе родственницей не приходится, нету у нее никого. Какой за ней пригляд? Я бы пристроил ко времени замуж за какого-нибудь паренька толкового, так ведь на нее сам барин глаз положил! Какое уж тут «замуж». — Фома помолчал немного, подошел к окну и решил добавить: — Он ведь Оленьку и правда, как родную дочь, любил, старик-то Истопин, что бы там злые языки ни болтали. А природа свое брала, вот он Дуню и приглядел. Была у барина жена, да, говорят, померла давно, я и то ее не видел. Вот сколько помню, при барине всегда девки были, молодые, красивые. Чтоб лихого не болтали, он их замуж выдавал куда-нибудь за тридевять земель. Болтали, что он слухов-то не просто так боялся, что по старости зелье чудодейственное сотворил, которое силу мужчине возвращает, и что девок потом изнурял всячески, как по-христиански и представить нельзя… Когда Оленьку только привезли, ей еще и двенадцати не исполнилось, всякое говорили! Девчонка же турчанка наполовину, мать ее, говорят, турчанкой была. А басурманское племя дочерей своих не бережет… — Расточный пожал плечами и принялся набивать себе трубку. Затем добавил: — Но вы не подумайте, Александр Николаевич, что эти слухи основание имели. Люди всякое болтают, а что и вправду есть, порой и не видят. Так вот, про Дуню-то никто и не знал, пожалуй, кроме меня, про других девок уже забыть успели, а только про Оленьку одну и судачили. А она не дружила ни с кем, нелюдимая была девочка, только знай себе зверье лечила, а потом и бабы деревенские к ней с ребятишками потянулись. Многим она жизнь спасла… Сам Истопин к ней за советом ходил и ее искусству дивился. Некогда ей было блудить-то! Деловая она очень.
Слушая управляющего, Метелин продолжал светиться от счастья. Если бы знал, что такой камень упадет с его души, как только он увидит Дунины прелести, давно бы уговорил ее раздеться! Но не мог же он после чтения дневника раздевать всех девушек из близлежащих деревень. Достаточно и того, что дядиной любовницей оказалась не Ольга. Но теперь, когда уверенность стала определенной, Алекс, не задумываясь о девичьей чести, искренне радовался за Дуню и едва сдерживался, чтобы не шутить на эту тему. Отмечая общую недостойность своего поведения, Метелин тем не менее ничего не мог с собой поделать.
Алекс проверил, действительно ли спит Дуня, которой он дал отвара из мака и мяты с валерьяной, и, окрыленный, сразу же отправился в Ольгину горницу. Ему требовалось срочно с ней поговорить.
Из всех возможных прегрешений Ольги он смог бы простить ей решительно все, но особенно мучился из-за отношения к дяде. Теперь, когда в этом вопросе наметилась ясность, он готов был сметать со своего пути соперников в любом количестве, любых степеней знатности и богатства.
В покоях Ольга, как всегда, находилась одна. Тюрин, видимо, пошел не за ней, или она выпроводила его прочь, прислуги здесь и вовсе не водилось, кроме Дуни да Авдотьи. Но первая сейчас… «прихворала», а Дотя слишком занята в преддверии светлого праздника.
Ольга вышла на звук шагов и, негодующе скрестив на груди руки, встретила посреди маленькой гостиной. Здесь все так же пахло травами и медом, по стенам к Троице развесили березовые ветки, а в сенях и вовсе на полу лежала шелковистая зеленая трава.
— Довольны? — Ольга говорила резко, щеки ее раскраснелись, она и смущалась, и злилась. — Теперь Дуня окончательно обесчещена.
— Оля, о чем ты? Я ее не касался!
Метелин откровенно издевался, его захлестывало веселье. Все намерения извиниться перед Ольгой и объясниться ей в непонятном сладком чувстве, переполнявшем его, улетучились. В конце концов, у нее все еще остался про запас тот ночной возлюбленный, с которым она обнималась в избе сторожа, поэтому нельзя показать ей свою слабость, не получив ничего взамен. Но отказать себе в удовольствии общения он не мог, ее горящие глаза и раскрасневшиеся щеки услаждали его взор.
Ольга распалялась все больше.
— Александр, как вы могли?! Вы даже не уверены в том, что Дуня действительно носит ребенка, а заявили об этом в присутствии Тюрина, Расточного, и прислуга тоже слышала. Разве вы не понимаете, какой урон нанесли ее репутации?
— Ты так говоришь, словно она твоя дочь и ты собиралась венчать ее завтра с цесаревичем! Я просто врач. От меня ждали диагноза — и я назвал его. Она здорова, как лошадь. Пожалуй, следует воздержаться от парной, а так полный порядок! И что ты взъелась на меня?! В конце концов, Дуня не самая безвинная жертва в этой истории.
Алекс наблюдал за Ольгой и почти не обращал внимания на то, что говорил. Ее волосы растрепались после бани, она наскоро собрала их сзади, но общей картины это не меняло. Она вы глядела беззащитно, трогательно и очень соблазнительно. Жаль, что, отвлекшись на Дуню, Метелину не удалось рассмотреть, как на Оле смотрелись мокрые простыни…
Ольга же решительно не понимала, как он может быть таким прямолинейным, упрямым и бестолковым.
— Не знаю, Александр Николаевич, где вы там ездили и в каких странах навидались таких порядков, чтобы девушек позорить, но у нас в России так нельзя. Крестьянка она или благородная, спрос один. Не должно ей, невенчанной, детей рожать. Поэтому распинаться тут незачем! Если хотите знать, я лучше других понимаю, что чувствовать должна Дуня! Когда меня привезли сюда, я была несмышленой и глупой, но потом стала понимать, что обо мне говорят и думают люди. Здесь жестокие нравы… Мне не осталось ничего, кроме как доказывать свое достоинство в работе, а что сможет Дуня? У нее не было даже такой непутевой матери, как у меня, у нее не было и такого учителя, как Истопин! Честь — это все, что имелось у бедной девушки!
Кажется, Алекс перестал слышать ее слова. Ольга так разгорячилась, что глаза ее заблестели еще ярче, а над губой выступила испарина. Она быстро и четко выговаривала слова, но любой мужчина сейчас рассматривал бы только ее белоснежные зубы, только этот язычок в нежно-алом обрамлении губ. Через минуту Алексу уже казалось, что он не может удержаться, во рту пересохло. В поисках источника, из которого можно заглушить эту изнуряющую жажду, он рывком приник к Ольгиным губам и с жаром ощутил на своем языке ту самую влагу, которая секунду назад завораживающе блестела на ее губах.
В ушах шумело. Сквозь этот навязчивый, всепоглощающий шум Метелин отметил, что Ольга отвечает на его поцелуй! Отвечает с неведомой раньше страстью, с натиском, который ему самому сделал бы честь, с голодом, несвойственным жеманной девице. Не допуская даже мысли или желания остановиться, Алекс быстрыми и жаркими поцелуями покрывал ее подбородок, щеки, уши, шею… Он снова почувствовал жаркий Ольгин запах, которым она сводила его с ума, запах травы, сладкого меда, вереска и еще солоновато-горький оттенок, напоминающий море и жженый миндаль… Ее аромат манил поскорее сорвать с нее корсет и коснуться кожи, которая мягче ее волос, мягче этой шелковистой ленты, которую Алекс уже давно мял рукой. Долой всю одежду!
Ольга застонала. Из ее груди вырвался хриплый безыскусный стон сладострастия, который уносил от реальности. Больше всего Алекс боялся, что она сейчас очнется и одумается… Ее обнаженная кожа ждала его поцелуев и горела под ними, Александр понимал, что стремительно теряет контроль над ситуацией и не может, не хочет и не собирается останавливаться. Последняя тонкая шелковистая преграда в виде белой, с тонким кружевом рубашки полетела вниз, и Александр коснулся наконец руками ее груди, выпуклых сосков, нежнейшей кожи живота и бедер. Ольга застонала снова и прижалась к нему всем телом. В это мгновение Александр испытал почти болезненное наслаждение в области паха и, стремительно подхватив Ольгу на руки, быстро осмотрелся по сторонам.
Перед его затуманенным страстью взглядом предстал камин, расстеленный на полу ковер, кресло с многочисленными подушками и витиеватый столик для рукоделия. Еще месяц назад Алекс без труда бы нашел применение этим предметам в деле любовных утех, но с Ольгой, да еще сейчас?! Нет, все это решительно не подходило. Постель, только постель! Тонкие благоухающие простыни и теплые одеяла под боком. Другое все недостойно быть рядом с этой женщиной! Но его мысли вдруг разом улетучились от упругого движения ее бедер и от робкого, но зовущего Ольгиного поцелуя, которым она смогла дотянуться Алексу лишь до шеи.
Все! К черту постель, до нее далеко! К черту кресло и рукодельный столик! Все это слишком мудро для такой страсти! И, сгребая на пол сразу несколько подушек, Александр, не прекращая ласкать подрагивающую кожу ее бедер, опустился на ковер со своей драгоценной ношей.
Ольга жаждала его ласк, она двигалась не хуже заправской куртизанки и прерывала любые попытки Алекса быть медлительным. Она бессвязно шептала его имя и быстро, хоть и неуклюже путаясь, срывала с него одежду.
Алекс не понимал, что с ней творится. Не сам ли он добивался близости с ней и не она ли отказывала ему как совершеннейшая недотрога? Так кто она сейчас, какую роль играет — блудницы или святоши? Отбросив эти нелепые в данном положении мысли, Алекс овладел податливой девушкой без дальнейших церемоний и начал ритмичные движения внутри ее лона. Ольга сладострастно выгнулась под ним и, черт побери, содрогнулась в экстазе! Мгновенно, почти сразу испытала оргазм. Она закричала, вцепившись ногтями в спину своего любовника, чего он, без сомнения, не ощущал совершенно. Не медля ни секунды, Алекс ускорил свои движения и почувствовал истекающую из него горячую влагу…
В себя Алекс приходил долго. Ольга выбралась из-под него, и он что-то ласково промурлыкал ей в след. Ему показалось, что она пошла за водой, потому что липкая жидкость, высыхая, стягивала ему кожу и, наверное, доставляла неудобства и ей, но, пролежав на ковре достаточно долго, Александр понял, что Ольга не спешит возвращаться. Превозмогая истому во всем теле, Алекс сел и опустил глаза вниз. То, что он увидел, если и не шокировало его, то сильно удивило, потому что весь низ его живота, как, впрочем, и все вокруг, было вымазано… кровью.
Чертыхнувшись, Алекс вскочил. Девственница?.. Этот демон в юбке никем не тронут?! Если и было сейчас что-то, способное выбить Алекса из колеи, подбросить и вышвырнуть из пучины неги и сладко-порочных заблуждений, так это подобная новость. Такого он не ожидал. Одно дело, развлекаться со зрелой взрослой женщиной, хозяйкой дела и усадьбы, искушенной в светских интригах, а совсем другое — совершить то, что он сейчас сделал с девушкой, которая ни о чем подобном раньше не имела понятия. Что там Ольга говорила про Дуню? Никого у нее нет? Некому заступиться? Я хорошо ее понимаю? Кроме чести, у этой девушки ничего нет?
Метелин не знал, насколько все это касалось Дуни, но Ольге подходило слово в слово! Как же он мог так с ней поступить?
— Черт, какой же я дурак! — с ненавистью прошипел Алекс и принялся быстро одеваться.
Чувствовал он себя скверно и представлял, что распечатал фантастически дорогую бутылку необыкновенного напитка — шампанского, подаренную самим французским королем лишь для того, чтобы сполоснуть руки. И никакой это не шик, это вульгарная глупость.
* * *
К вечеру вся Аннина слобода собралась в сельском храме. Ольга, вне всякого сомнения, тоже была там, и Александр бродил по опустевшему поместью как потерянный. В церковь он не пошел, испытывая необъяснимый стыд, и теперь изводил себя мыслями.
Завтра Троица, и после заутрени, все соберутся на большой пир. Приглашены соседи, наконец-то отменен траур, и Ольга официально примет на себя роль дочери почившего помещика. Ему очень хотелось объясниться, а также просто уехать с Ольгой покататься верхом, хотелось показать ей Петербург и коснуться ее волос… Много смешанных и сумбурных желаний роилось сейчас в его голове.
Александр недоумевал. Как же так? Как он, опытный и уже совсем не юный мужчина, не смог рассмотреть девичью честь в столь утонченном создании? Разве давала Ольга повод думать о ней как о легкомысленной? Нет! Разве не предупреждал его Расточный о том, что девушка она не простая? Это тебе не Дуня крепостная, давно потерявшая невинность. Нет у Ольги ни брата, ни отца, которые бы постояли за ее честь, она совершенно одна… Это все приводило его к мысли о том, что, как честный человек, он обязан жениться.
Вышагивая по просторной гостиной, Метелин размышлял. Женат он еще не был. Рано или поздно все дворяне обзаводятся семьями, чтобы продолжить фамилию. Если ему пожалуют графский титул, как уже не раз намекали свыше, то будет ради чего стараться и что передать сыну. Однозначно, женитьба казалась Александру самым правильным решением в сложившемся положении, и он решил сегодня же поговорить с Ольгой.
Колокольный звон оповестил всех, что служба окончена, и народ разнородными толпами повалил из храма. Крестьяне возвращались в деревню, прислуга спешила в поместье, чтобы продолжить подготовку к завтрашнему празднику, Расточный с Тюриным провожали Ольгу до покоев и, судя по всему, оставались гостить в поместье. Хоронясь в тени разросшейся сирени, Александр слышал, как Расточный убеждал Ольгу поменяться с ним комнатами.
— Неудобно, ей-Богу, матушка, чтобы вы, да в этой прислужней пристройке жили! Будто сирота… — укоризненно увещевал он. — Что люди-то подумают, в самом деле? Это же не я покойному Истопину сын, а вы, Оленька, ему дочка! Поэтому перебирайтесь-ка вы в поместье, а я уж как-нибудь тут пристроюсь.
Ольгиного лица Александр не видел, но отвечала она вяло и как-то подавленно. Девушка торопливо попрощалась и отправилась в свою комнату. Алекс слышал, как лязгнул засов на дубовой двери и раздались ее приглушенные шаги…
Дождавшись, когда Тюрин с Расточным поднимутся на крыльцо поместья, Метелин постучался. Ответа долго не было, потом Ольга выглянула в окошко. Он прекрасно видел белый овал ее лица, показавшегося из-под занавески и скрывшегося вновь. Лязгнул засов. Если честно, Алекс приготовился уговаривать, а Ольга в который раз сразила его, открыв дверь после всего произошедшего. Она толкнула первую же от входа дверь, не давая ему пройти в гостиную, и, указав на кресло, поинтересовалась целью визита. Комната служила кабинетом. Кроме кресла, стола и шкафов, в ней не оказалось ничего. На полу не было циновки, а на стене даже дешевеньких обоев. Аскетичный и продуманный уклад.
Ольга молча ждала. Алекс мялся, не зная, с чего начать. Затем тихо и четко проговорил:
— Прости меня, Оля.
Она молчала. Лицо ее не выражало ничего и будто окаменело в зарождавшихся сумерках. Тогда Александр начал говорить сумбурно и быстро:
— Я много думал о том, что произошло сегодня, Оля. Я должен был сдержать себя, я взрослый мужчина, который, сколько бы ни дурачился, прекрасно понимает, чем для девушки может закончиться подобное событие. Дуня тому пример. Не обижайся за нее, она далеко не невинна. Я знаю точно, что Истопину она была отрадой и усладою, поэтому жалеть ее если и надо, то не усердствуя. Сегодня же стало понятно, что ты совсем другая. Я так опешил из-за этого, Оля, что, вероятно, повел себя не совсем достойно, но сейчас я покорнейше прошу меня простить и предлагаю рассмотреть вопрос о моей кандидатуре на роль твоего мужа. Так как отец твой почил, смею ли я просить руки у тебя, Оля? — Метелин оборвал свой монолог, заметив, как Ольга отпрянула от него.
— Так вы свататься изволите?! — воскликнула она, и столько горечи, злости и желчи услышал он в ее голосе, что испугался даже. — Назовите хоть одну тому причину!
— Оля, я подумал и решил, что так лучше. Я не смел так поступать с тобой, но не сдержался. Ведь я не склонял тебя силой, правда? Мне показалось, что ты так же страстно желала этого, как и я. Ты девственна. А это говорит о том, что я обязан на тебе жениться. Ты достойная девушка, поэтому не вижу причин не сделать этого. Все наши ранние недоразумения я склонен считать ничтожными.
— Так, значит, вы не хотите видеть себя, обесчестившим мое доброе имя?
Ольга отошла от окна, и вдруг вся боль за прожитые здесь и в Лемешах годы накатила на нее… То, как Александр заговорил о тех чудесных мгновениях, которые они пережили вместе, разбудило в ней обиду, которую испытывала, возможно, и ее мать, а также сотни женщин до нее.
Ольге стало невероятно противно. Алекс не любит ее! Не пытается изобразить даже тени глубокого чувства, сводит все к порядочности, которой она якобы достойна по факту рождения! Но Ольга-то знала, что это не так! И более того, в этот момент она вдруг поняла, почему ее мать так никогда и не пожелала выйти замуж, предпочитая порицание общества. Ее просто никто никогда не любил, а на все остальное она не разменивала себя. Любя, она просто дарила себя без остатка — дочери ли, мужчине ли — и ничего не брала взамен. И вся грязь, которой от страха и злости поливали ее местные кумушки, никогда не касалась ее души. «Господи, — про себя взмолилась Ольга и даже не знала, какому Богу возносить молитву. — Аллах, который оберегал мою мать, Иисус, который хранил и наставлял меня, за что сейчас вы посылаете мне это испытание?»
— Мама, помоги мне, — уже шепотом добавила она и обратилась к Метелину: — Александр, боюсь, что ваше желание соблюсти приличия останется без ответа. Замуж я за вас не пойду и благородство такого рода не приветствую.
Александру показалось, что Ольга хочет сказать еще что-то, что с трудом сдерживает себя, но она ничего не говорила. Он же только сейчас заметил, что она не в трауре и что синий цвет ей несказанно идет, а прическа сделана тщательно, несмотря на то что времени на нее оставалось крайне мало… В груди защемило от того, как трогательно она надула губы, от того, что не вспомнила даже прежних обид, и Алекс с трудом осознал смысл сказанных ею слов. Она отказала!
— Александр, извините, я не знаю даже, что надо говорить в таких случаях, поэтому скажу, что подумалось. Моя мать была для всех инородной, ее страну считали блудной и к ней никто не проявлял снисхождения… Я выросла с матерью. Поэтому понимаю ее, как никто другой. Ложные понятия чести не дали во мне корня, я не дорожу ими. Мама умела и любить, и готовить лекарства, и всему, что умела, учила меня. Долгое время меня заставляли стыдиться матери. Сейчас я благодарна ей и жалею, что она не дожила до этого дня. — Ольга взглянула ему прямо в глаза и перешла на «ты»: — Я не буду твоей женой лишь потому, что тебя тяготит роль моего первого мужчины. Не обижайся на меня и уходи. Не знаю, отчего ты вздумал обидеть Дуню, но возможно, что повод и был. Я же не держу на тебя обид, просто хочу сейчас остаться одна.
Ольга развернулась, прошла мимо Метелина, обдав его запахом церковного ладана и терпко-сладким ароматом своей кожи, отворила дверь, которая все это время была не заперта, и выпустила незваного гостя на улицу.
Уходя, Александр злился. Он не очень понял, что имела в виду Ольга, почему отвергла его предложение. Вроде и не проявила злости, обиды или неприязни, при этом и предложению не обрадовалась и даже не смутилась, а просто расчетливо отказалась. Что случилось? Твердо решив назавтра завести этот разговор снова, Алекс отправился проведать Дуню, которая скорее всего давно уже хлопотала по дому.
Вечером Алекс снова отправился прогуляться. Ноги сами несли его к домику Ольги, будто ему необходимо было знать, где она и чем занята. Когда он подошел, уже совсем стемнело. В окне горела свеча. Алекс сел на садовую скамейку, раздумывая, чем сейчас занимается его любимая. Любимая? Испугавшись этого слова, Метелин попытался тут же заменить его другим, но не смог подобрать более точного. Эта женщина занимала все его помыслы вот уже целый месяц, каждый день которого наполнен ею до самых краев. Каждый ее взгляд, улыбка, полувздох и полужест хранились в его памяти. Кому он столько времени врал, самому себе или ей, кого боялся и от кого убегал? Ему 35 лет, солидное состояние, серьезное образование, а до сих пор ни жены, ни семьи, ни просто дорогого и близкого человека.
Именно сейчас, в темном влажном саду на скамейке, Алекс осознал вдруг, что никого роднее Ольги у него просто нет. Именно ей захотелось рассказать всю свою длинную, неприкаянную историю жизни, которая похожа на тысячи других, но лишь для нее одной может оказаться важной. Метелин чуть не прослезился от болезненной волны умиления, захлестнувшей его.
В этот момент вдруг послышался шорох, и взгляд смог уловить еле различимое движение у окна, после чего кто-то стукнул по ставням и раздался детский громкий шепот.
— Матушка, Ольга! Тятька звать велел, к вам карета приехала.
Свеча в комнате тотчас погасла. Через минуту на крыльце показалась Оля в струящейся накидке поверх платья и в шляпке, закрывающей волосы, и часть лица.
Алекс напрягся. Ольга взяла девочку за руку и отправилась с ней в сторону деревни. Стараясь унять дрожь волнения, Метелин снова пошел следом. Ольга завела ребенка в сторожку, побыла там несколько минут, а потом вышла и уверенно направилась к околице. На небе светила луна, поэтому силуэт девушки было видно издалека. В сторожке повозились немного, а затем заперли дверь на засов. Почти в этот же момент Алекс заметил карету, скрытую ивами, и руку, которую кто-то невидимый молча подал Ольге. Девушка, подобрала подол платья и оказалась внутри повозки. Лошади рванули с места.
Алекс наблюдал за этим как завороженный, но, как только карета тронулась с места, вздрогнул и бросился обратно к сторожке.
— Куда она поехала?! — гневно вопрошал он заспанного крестьянина, который мужественно не говорил ни слова. — Срочно велите седлать коня, — закричал Метелин показавшимся на печке детишкам.
Пострелята, как ветер, бросились к конюху исполнять приказание. Анечка тихо захныкала на кровати, и мать прикрыла ее пестрым одеялом почти с головой, чтобы не провоцировать гнев барина.
Метелин продолжал трепать сторожа, требуя, чтобы тот немедленно сказал ему, с кем и куда уехала Ольга.
— Матушка не велит говорить!
Степан стоял, как неприступная гора, и запугать этого честного и преданного крестьянина не представлялось возможным. Алекс еще недолго поприрекался с ним, даже ударил. Степан лишь опускал лицо и не говорил ни слова.
Вскоре прибежали дети, но почему-то привели с собой не оседланного коня, как ожидал совсем рассвирепевший Метелин, а заспанного Расточного, который в два счета оценил обстановку.
— Пойдемте, батюшка Александр Николаевич, я вам кое-что покажу. Оставьте честную крестьянскую семью перед праздничком, деткам рано к заутрене подниматься. Не грозите всеми карами. Слуги вернее, чем Степан, нынче не сыскать, он за вас голову отдаст, зачем же вы его обижаете.
С этими словами, произносимыми нараспев, смешно подергивая бороденкой, Фома Лукич почти выволок Метелина из дома и потянул к поместью. Вырываться было бесполезно, потому что вертлявый Расточный висел на руке, как пиявка, к тому же, видя всеобщий сговор, Алекс смирился с тем, что ему сейчас расскажут еще что-то не особо приятное про Ольгу. С этими мыслями он волок на себе управляющего и все ждал, когда же станет хоть что-то понятно.
— Скажи мне, Фома, вредный и дерзкий помощник Истопина, куда подевалась Ольга?
— А с чего это вам, Александр Николаевич, охота пристала следить за ней? Али влюбились?
— Не паясничай, Фома! Она уже второй раз встречается с этим человеком, и я имею право знать, в чем дело! Может, она за моей спиной готовит государственный переворот, заговор или преступление.
— Может, и готовит, — вкрадчиво прошелестел Расточный. — И что вам с того? Помогать, что ли, будете?
— Да как ты смеешь?!
— Ладно, ладно! — Фома подергал бородой и вздохнул. — Что же вы, батенька, карету Разумовского-то Алексея Григорьевича не разглядели, ведь приметная же колясочка-то, не в пример нашим.
— Разумовского? Так это Алексей Разумовский? Позвольте, это же фаворит цесаревны Елизаветы!
— Да буде вам, буде, — зашикал Фома. — Ну, да, фаворит, ну, цесаревны, все знают, а кричать-то об чем?
— Зачем с ним поехала Ольга?!
Александр готов был взвыть от бессилия, хорошо представляя безнравственность, царящую при дворе веселой цесаревны. Не зря Елизавету не жаловали обе последние царицы! Что Анна Иоанновна, что Анна Леопольдовна в ветреной Елизавете видели много вреда и опасности. А кроме того, ветрености и расточительности. Говорят, что Елизавета прекрасно танцует и жалует способных крестьян милостями, о бесконечных ее развлечениях тоже ходят легенды! Зачем Ольге эти карнавалы. Изощренный двор цесаревны погубит ее, даже имени не спросив.
— Так брат он ей… — попросту сообщил Расточный и поскреб носком сапога землю до нелепости комично.
— Кто брат?
— Так Разумовский, стало быть, Алексей. Алешко этот, брат Оленькин, он ее из Лемешей привез, когда мать-то померла ее, а сам он тогда цесаревне приглянулся, потому что пел, что твой соловей. Голос у него ангельский. Вот и полюбился этот голос Елизавете.
— Ты хочешь сказать, что сейчас Ольгу увез ее родной брат, Алексей Григорьевич Разумовский? И она при этом Ольга Ивановна Истопина? Фома, я тебя убью.
Расточный поежился от ночного свежего ветерка и изобразил на лице скуку.
— Скорее всего не убьете. — Фома опять привычно паясничал и чувствовал себя при этом как рыба в воде. Казалось ему известно что-то такое, чего никто на свете не знает, кроме него, но в то же время знать просто обязаны. — Ну почему же сразу-таки и родной брат, не совсем, стало быть, родной. Она к нам приехала, звалась Ольга Григорьевна Розум. Папашей ее числился казак из Лемешей, мать турчанка была. Только померла она, а девчонка в Лемешах больше не имела родных. Чтобы там не съели ее за мамкины грехи или не испортили по малолетству, и привез ее сюда братец. Добрый, стало быть, он.
— Значит, Разумовский ей по отцу брат?
— Значит, по отцу, раз его мать-то казачка и в Лемешах шинок держит. У него и родные братья-сестры есть, но Алешко добрый, он и Олю любит. От всех ее прячет, даже от матушки родной.
— Так как же она может быть дочерью Истопина, раз она казаку Розуму дочь? — Александр утомился и понял, что в дебрях этой родословной ему не разобраться.
— Ну, это вам кажется, что не может, и мне кажется, что не может. Наверное, и Оленька думает, что не может, однако старику Истопину видней, коли он ее дочерью признал и ее честнейшую родословную произвел из своих корней. Правда, на матушке не был на ейной женат, в этом незадача, а так все честь по чести, можете лично ознакомиться.
Александр вздохнул и уставился на звездное небо. Следовательно, по ночам Ольгу посещал не любовник, а Истопину она приемная дочь. Метелин почувствовал, как все препятствия, которые он рисовал между собой и Ольгой, стираются и улетают в никуда. Ничего больше нет! Только эта очаровательная, добрая девушка, отдавшая ему себя с такой страстью и доверчивостью, которая не готова размениваться на мелочи даже ради своей любви. Девушка, считавшая себя простолюдинкой, росла как уездная дворянка, а оказалась нужной даже при дворе…
Александр волновался за нее! Он хотел бы оказаться поблизости, чтобы знать, что с ней ничего не случилось… Почему-то после беседы с Расточным его уверенность в любви к Ольге только окрепла, он постарался как можно теплее попрощаться с управляющим и изобразил, что поднимается по лестнице в свою опочивальню. Потом вышел оттуда и тихонько отправился в Ольгину пристройку.
Дверь оказалась не заперта. Ольга уходила в спешке. В полной темноте Алекс безошибочно нашел ее спальню, вспоминая свой первый приезд и то, как путался здесь в темных сенях. В окно спальни сквозь занавески светила луна. Алекс прямо в одежде лег на высокую и узкую девичью кровать и с наслаждением втянул носом запах, исходящий от ее подушки. В самом приятном расположении духа Алекс погрузился в глубокий и спокойный сон.
Проснулся он от стойкого ощущения, что на него кто-то смотрит. Открыв глаза, он увидел склонившуюся над ним Ольгу, которая стояла над ним и задумчиво накручивала на палец его волосы. Она плакала!
Алекс не мог больше ждать. Стараясь не потерять тонкую нить сновидений, он обнял ее и притянул к себе. Ольга прижалась к его лицу мокрой от слез щекой и тихонько прошептала его имя… Столько нежности, сколько вложила она в свой голос, Александру не приходилось слышать никогда раньше. Разве мог он представить себе жизнь без этой женщины рядом?
— Оля, милая, я люблю тебя! — глухим, совершенно не своим голосом произнес он.
Он прижал ее к себе еще ближе, не давая поднять головы и взглянуть в лицо его, и зашептал жарко и быстро, стараясь успеть все сказать до рассвета, пока не развеялась эта ночная добрая сказка:
— Я снова пришел к тебе и не уйду, пока ты не назначишь день венчания. Прости меня. За недоверие, подозрения, глупости, которыми я осыпал тебя, мою дерзость и резкость, если можешь, прости. Ни одну женщину в своей жизни я не любил столь сильно, не боялся потерять столь ревностно и не оберегал столь рьяно. Твой сегодняшний отъезд едва не стоил жизни Степану, Расточный вовремя унял меня. Я все знаю. Я знаю про твою мать, отца, про брата и полагаю, что еще больше могу услышать. Все это странно, но очень дорого моему сердцу, потому что связано с тобой. А отныне все, что с тобой связано, будет иметь самое большое значение для меня.
Алекс долго еще что-то говорил, осыпая ее волосы нежными и быстрыми поцелуями, а она лишь плакала, пряча на его груди лицо. Он даже не мог понять, от горя или счастья она плачет, но настолько важным, казалось ему, сказать о своих чувствах к ней, что он говорил не останавливаясь.
Еще до первых солнечных лучей Ольга подняла на него заплаканные глаза и поцеловала в щеку.
— Алекс, — прошептала она, — я думала, ты никогда мне ничего подобного не скажешь… Мне казалось, что моя честь, о которой ты так напыщенно рассуждал сегодня утром, лишь усугубила мой стыд, что, будучи блудницей, я имела бы больше прав на счастье с тобой, на любовь без оглядки, на сладкую истому во всем теле. Я думала, что ты женишься, проклиная тот час, когда прикоснулся ко мне. Любовь должна быть свободной, этому учила меня мать… Наверное, ее многие любили, но так никогда и не смогли признать это перед лицом своих жен, матерей и прочих родственников. Для всех она осталась… чертовкой. — Ольга всхлипнула и трогательно прикрыла лицо ладонями. — А мне Истопин подарил имя, и благодаря этому я получила право быть достойной, благочестивой женой. Сомнительное все-таки право… Ты уверен, что хочешь этого?
— Конечно. — Метелин ответил с готовностью, не усомнившись ни на секунду. — Более того, мне плевать на имя, ведь ты теперь мне хоть и дальняя, но родственница. А без этого, Оля, была бы ты сама по себе — сладкая, как дикий мед, и свободная, как степной ветер.
От слов Алекса у Ольги сладко заныл живот и острая приятная боль кольнула в груди. Слегка потянувшись, она потерлась носом о его гладкую щеку, потом коснулась губами шеи и уха и почувствовала, как дрожь прокатилась по его телу. Надо же… Ольга каким-то неизъяснимым образом чувствовала свою власть над Алексом. Она не представляла себе, что должна делать приличная или не очень приличная, а порядком влюбленная девушка, но не могла не замечать, как каждое ее движение сказывается на таком большом и сильном мужчине, который буквально тает, как воск, от легчайших ее прикосновений. Дерзкие, острые мысли пронзали ее сознание. Ольга краснела и пряталась в распущенных волосах от расцветающей зари. При свете утра сказка таяла, и девушкой начинал овладевать стыд. К тому же скоро служба! Крестьяне будут ждать барышню в церкви, сегодня званый обед и…
Жадный горячий поцелуй Алекса отнял последние здравые мысли. Его дрожащие руки, скользящие по ее одежде и старающиеся справиться с тугими застежками, легкий стон, сорвавшийся с губ, — и Ольга забыла все на свете, отдавшись во власть откровенной пульсирующей страсти. Она выгнулась на неудобной и узкой кровати, на которой они с трудом помещались вдвоем, и принялась распутывать на себе шнуры от платья… Но куда там! Девушки так постарались, что платье сидело на ней как вторая кожа. Ей удалось лишь сдвинуть его с груди, чем Алекс и поспешил воспользоваться. Соски Ольги напряглись до боли от одного только его взгляда, когда же он коснулся их губами, Ольге показалось, что ее захлестывает влажный тугой шелк. Ноги задрожали, руки перестали слушаться, и она рассеяно и беззастенчиво стала расстегивать на Алексе рубашку. Как только ее немеющие руки коснулись его живота и груди, пришла его очередь застонать, и Ольга не заметила даже, как ее юбка стала задираться вверх. Представив со стороны эту сцену, Ольга несомненно смутилась бы, но сейчас стыду не было места. Ее гораздо больше мучили руки и губы любимого, которые прикасались к ней везде. Почувствовав пальцы Алекса там, где, на ее взгляд, мужским рукам не пристало бы находиться, Ольга ахнула, но лишь закрыла лицо руками и отдалась во власть ощущений.
Волны обжигающего, необычного и запретного наслаждения разливались по ее телу самым бесстыдным образом. Ольга уже совершенно не владела собой и жаждала, чтобы Алекс прекратил эту пытку и перешел к более решительным действиям. Когда он все-таки прижал ее к себе и оказался внутри, Ольге хватило нескольких минут, чтобы получить полную разрядку своему напряжению.
Чуть позже они оба, смеясь, восстанавливали расшатавшиеся ножки девичьей кровати. Александр подпер креслом ненадежное ложе и снова забрался на него. За окном уже вовсю пели птицы, лаяли собаки, перекрикивалась прислуга. Задолго до утренней службы уже побежали по своим делам кухонные мужики и бабы, закипела работа. Впервые за последний год в поместье ожидался крупный праздник с гостями, поэтому Акулина старалась превзойти саму себя.
Ольга подняла к Александру лицо и смешно наморщила нос, изображая, насколько тяжело ей будет подниматься сейчас. Являясь большим знатоком женских туалетов, но благоразумно промолчав об этом, Александр предложил свою помощь при одевании. Ольга вытащила приготовленное заранее кремовое платье с нежнейшими сливочными розами, а также кучу всяких дамских вещичек, потом подняла на Александра глаза и раскраснелась. Ее мятое платье еще сохраняло следы буйного любовного набега. Александр тактично отвернулся, дожидаясь, пока Ольга наденет на себя все, с чем могла справиться сама.
Алекс смотрел на нее из-под опущенных ресниц, всячески изображая, что занят только платьем. Хороша, как языческая богиня. Изящные, точеные руки и ноги, безупречная фигура — она была создана для того, чтобы с нее рисовали картины, откровенные и трогательно-возвышенные.
Когда все детали одежды заняли свое место, Ольга отошла назад, демонстрируя весь наряд целиком. Александр попытался изобразить невозмутимость, а потом оба рассмеялись. Зрелище было восхитительное! После длительного траура, Ольге было непривычно видеть себя в светлой одежде, а уж Алекс и вовсе не представлял ее такой. В итоге они пришли к выводу, что наряд чрезвычайно удачен.
Вопрос прически счастливо разрешился головным убором, и Ольга вслух восхитилась тому, что волосы в церкви принято прятать. Покраснев от подобного святотатства, Ольга опять улыбнулась.
Александр решил сегодня же на званом обеде объявить всем соседям о их свадьбе. А это значило, что на откровенные разговоры оставалось не более получаса, а потом будет многолюдная церковь, приготовления к празднику, шумный прием, куча поздравлений и гостей…
— Алекс, сегодня, когда я ездила с Алешей…
— Тсс… — Александр почему-то не хотел и боялся слышать о брате Ольги, справедливо опасаясь сюрпризов. Когда дело касается двора… — Уж лучше я узнаю все после свадьбы.
Но у Ольги была другая точка зрения.
— Нет, дай мне сказать! Алеша представил меня цесаревне. Когда-то очень давно именно Елизавета, сделала возможным мой приезд сюда. Именно она посоветовала Истопину приютить меня как воспитанницу, и один Бог знает, почему Истопин согласился. Елизавета Петровна умеет добиваться своего. Ей очень хотелось, чтобы вся семья опекаемого ею Алеши жила в добром здравии. Но мало кто знает, что не только она помогла Алешке Розуму и его бедной сестричке, но и они оказались ей очень полезны. Елизавета тяжело больна… — Ольга перевела дыхание и посмотрела на Александра, пытаясь определить его реакцию, но тот хранил непроницаемое молчание. Тогда она продолжила: — У цесаревны с отрочества замечаемы так называемые «истерические припадки», которые сопровождаются обмороками. Лейб-хирург Лес-ток, несмотря на все свои великие учености, ровным счетом ничего не смог добиться влечении этой хвори. Помог случай… Однажды мне удалось приготовить лекарство. При этом я сильно рисковала, так как по составу оно являлось скорее ядом, нежели целебной настойкой. Малейшая передозировка могла бы привести к отравлению Елизаветы, за что ни меня, ни Алешу, ни самого Истопина, просмотревшего столь деликатный вопрос, скорее всего не пощадили бы. Но лекарство помогло, и Алеша зачастил ко мне в гости. Узнав об этом, Истопин был разгневан. Одно дело, подпольно лечить крестьян и лошадей и изредка готовить составы, прикрываясь честным именем известного Истопина, и совсем другое — дозировать яды для дочери Петра Великого! Я понимала Ивана Федоровича и была благодарна ему за заботу, но остановиться не могла… Алеша слишком любил свою Лизу… И я приняла решение в случае крайней оплошности, если вдруг что-то случится с цесаревной, сама выпить полную дозу страшного лекарства. Осечек не было, лекарство неизменно помогало. Поэтому Алексей Разумовский приезжает сюда снова и снова… И каждый раз я боюсь его приезда, опасаясь, что он сообщит мне страшную весть о том, что я не смогла помочь. Мое решение все еще в силе… Я просто не хотела, чтобы у нас были тайны.
Александр вздрогнул. Его любимая говорит о том, что примет яд, если не поможет ее лекарство?! Варварство какое-то. Родной брат шантажирует ее, заставляя готовить это пойло! Цесаревна Елизавета… Ходят слухи, что она самая вероятная кандидатура на престол. Говорят, что назревает недовольство в рядах гвардии и что готовится переворот. Голова шла кругом. И эту женщину Ольга готова тянуть к жизни ценой собственного существования! Что такое попасть в жернова государственных переворотов, Алекс представлял себе очень хорошо. Ему стало страшно, и он со вздохом притянул Ольгу к себе.
— Все равно, Ольга! Теперь уже все равно. Мы что-нибудь придумаем вместе, ведь недаром я столь ученый врач!
Они оба рассмеялись, и Александр сказал уже более серьезным тоном:
— В любом случае твой крест теперь и мой крест. А пока я буду думать лишь о том, что моя невеста столь учена и мудра, что привлекла к себе внимание самой цесаревны, заткнув за пояс придворного лейб-хирурга! Я наслышан о Лестоке, удивляюсь, как он смог это пережить.
— Лишь оттого, что не знал, Алекс! Умоляю тебя, храни молчание о том, что ты сейчас услышал, это не должно стать известным ни одной живой душе!
— Конечно, любимая! — Александр еще раз улыбнулся, провожая ее до дверей. — И еще! Я давно хотел спросить тебя… Раз уж ты так мудра в лекарствах, то зачем тебе были нужны… лягушки? Помнишь?
— Помню. — Ольга загадочно улыбнулась и шагнула на крыльцо. — У нас впереди море времени, я все расскажу тебе потом.
Александр остался один, дожидаясь, пока Ольга скроется из виду. Идти к церкви стоило по отдельности, чтобы соблюсти приличия. Сегодняшний день станет последним, когда это стоит делать с особенной тщательностью, а потом он сможет уже предъявлять на эту загадочную и невозможно красивую женщину свои законные права. И никто — ни зарвавшийся «потомственный дворянин». Алешка Розум, ни даже сама его могущественная покровительница — не сможет запретить ему это или причинить любимой какой-нибудь вред. И с этими радужными мыслями Александр тоже шагнул на залитое солнцем крыльцо и поспешил на колокольный звон.
* * *
По прошествии месяца в поместье сыграли пышную свадьбу, к тому же не одну. Если венчание Александра и Ольги прошло чинно и скромно, как того велит обычай, то Дуня с Тюриным изрядно помучились, расплачиваясь за излишнее легкомыслие. Получив строгие наставления от святого отца, их все-таки обвенчали, и Дуне велено было сидеть за столом в платке, изображая крайнюю степень огорчения за свое легкомысленное поведение. Но не так-то просто оказалось расстроить Дуню!
Получив на радостях от Метелина вольную и приданое (у него имелся свой повод радоваться женитьбе Тюрина и восхищаться Дуней), а также выходя замуж за бедного, но все-таки благородного человека, Дуня сияла на свадьбе, как серебряный рубль, нисколько не смущаясь своего округлившегося животика. Беременность несказанно шла ей. Дуня постоянно смеялась и прижимала щупленького мужа к своей увесистой груди. Фома Лукич от души балагурил по этому поводу, а Василий Кузьмич, кажется, свою супругу просто боготворил.
Глядя на эту смешливую и неугомонную парочку, Ольга стыдливо опускала глаза и краснела от недвусмысленных взглядов мужа. Она радовалась за Дуню и благословляла ее, как родную.
— Правда же, они чудесная пара? — спрашивала она мужа вечером, закрывая двери супружеской спальни.
— Я бы сказал, забавная… Но, если бы не Дуня, я бы родную сестру за этого хлыща отдал, лишь бы он не глазел на мою жену!
— Что ты?! — Ольга смеялась, шутливо уворачиваясь от рук Александра. — Василий Кузьмич говорил, что я ему нравлюсь?
— Вздумал бы он такое сказать!!! — Алекс уже завладел тяжелой бархатной лентой на ее платье и с увлечением ее распутывал. — Все и так видели, как у него краснели уши от усердия, когда он начинал о тебе рассказывать.
— Уши? — Ольга делала вид, что не замечает того, как распустившаяся лента ослабила платье и скользнула по тонкому шелку рубашки. — Никогда не видела Василия с красными ушами…
— Ужасное зрелище, ничего не потеряла, — прорычал Алекс, увлекая Ольгу на широкое супружеское ложе. — Обожаю Дуню, она спасла наш брак!
Ольга счастливо рассмеялась под быстрыми поцелуями мужа, обвила его шею руками и отдалась собственным ощущениям. Впервые за много лет ее оставили боль, подозрительность и настороженность. Она чувствовала, что способна на многое, пока ее любимый рядом, ей будет все по плечу. Каждая травинка в ее руках будет заряжаться, невиданной, исходящей от ее пальцев силой, и Ольга чувствовала себя богиней, способной творить чудеса. В ее любви была особенная, ни с чем не сравнимая целительная сила.