Опять друзья были вместе. К ним обращались за советом, просили помочь в оснащении и подготовке диверсионных групп. Среди них встречались серьезные люди, которые задавали конкретные вопросы.

Куда чаще консультации помогали остановить неподготовленных энтузиастов, начитавшихся приключенческих книжек и наслушавшихся фронтовых баек. И тех, кого отправили по разнарядке. Ибо, все красиво на бумаге, да забыли про овраги.

Настоящие разведчики и диверсанты обучались в соответствующих центрах, а различные самопальные "экспедишники" только мешали работать, подставляли под удар настоящих агентов. Иногда из-за таких вот "добровольцев", проваливались хорошо организованные подпольные ячейки, гибли сотни людей.

Вот только с бывшим дрессировщиком дельфинов что-то опять случилось.

Ника, после очередного обследования и лечения, направили на консультацию в один секретный медицинский исследовательский институт. Парень в последнее время сильно ослабел, все чаще задыхался. Лицо его сильно побледнело. То тут, то там появлялись какие-то мелкие шишки. По ночам сильно болели кости. Боль была такая сильная, что не давала заснуть, парень еле сдерживался, чтобы не кричать. Он ночь на пролет ходил по квартире, не находя себе места. Собачка тихонько скулила.

Пушистый черный котик грел Ника в кровати, и нежно мурлыкал: "Не печалься, хозяин! Все еще образуется". Даша и Петр Сергеевич очень жалели парня, который утром пытался отшучиваться. Еле уговорили пойти в больницу, но и там не смогли ему помочь. Тогда Николай Иванович договорился, чтобы юношу посмотрели в одном закрытом медицинском институте.

Долгая дорога в столицу была для Ника настоящим кошмаром. Ноги болели почти все время. Иногда боль становилась нестерпимой. Петр Сергеевич несколько раз опасался, что не довезет его до специалиста. Особенно, когда парнишка начинал закатывать глаза и проваливаться в черное беспамятство. Приходилось беспокоить проводницу. Аптеки работали не везде. Когда выручали случайные попутчики, а когда приходилось обращаться в санитарные поезда. Если не было лекарств и санитарного поезда, дядя Петя заставлял Ника грызть мухоморы. Иногда – залпом выпивать стакан самогона.

Ну вот, наконец-то, они и на месте. Когда в приемный покой вошел высокий, приятной внешности, несколько суховатый мужчина, Ник и дядя Петя одновременно облегченно вздохнули.

В НИИ юношей занялся однокурсник Николая Ивановича. Занялись им капитально – покоя не было ни днем, ни ночью. Медсестер там не было и в помине. Он обрадовался бы и ворчливой тете Любе. Как никак живой человек. Юношу окружали суровые мужики, больше напоминающие биороботов, чем людей, эмоции не оставляли никаких следов на их мрачных лицах. Их хватка была железной. Огромные руки сомкнутся на плечах и все. Не вырваться, не шелохнуться. Даже не вздохнуть лишний раз. Сильные руки сожмут челюсти – и не крикнешь, даже если очень больно.

И только горькие слезы непроизвольно катились по щекам, как у маленького.

Только в перерывах между таинственными процедурами (во время которых опекуна молча выставляли за дверь) и обследованиями Ник и дядя Петя могли вздремнуть.

Некоторые из них были настолько неприятные, что парень просил опекуна увести его отсюда. А когда появлялись огромные медбратья с набором инструментов, больше напоминавшие слесарные, даже у Петра Сергеевича сердце неприятно опускалось в пятки. Юноша едва не терял сознание от ужаса: бедняжку трясло мелкой дрожью, расширенные от страха зрачки делали испуганные глаза бездонно-черными, а дрожащие руки судорожно хватали дядю.

– Не надо… Я боюсь… Пожалуйста, не надо…

– Надо, малыш! Потерпи, просто так надо! Иначе нельзя, – спокойно, как будто речь шла о чем-то вполне обыденном, обрывал напуганного подростка суровый доктор, пока дюжие мужики крепко привязывали парня к столу, служившему уже несколько дней постелью для необычного пациента, а его дядю также спокойно и обыденно выставляли за дверь.

– Дядя Петя, увези меня, – просил юноша, когда дяде после всего разрешали войти к измученному и перепуганному племяннику, – мне здесь не нравится…Мне плохо…

Так больно… Не могу терпеть…. Мама… Дядя Петя, прикончи меня, пожалуйста,… Сил больше нет…

– Потерпи, малыш! – уговаривал его дядя Петя, – мы столько ехали! Эти люди знают, что делают. Что же делать, раз так случилось. Надо терпеть.

– Я боюсь… Эти мужики мне не нравятся… Они специально надо мной издеваются…

– Ну, мало ли что тебе не нравится. А что, дома тебе лучше было? Лучше было просто сходить с ума, не зная в чем дело? – Петр Сергеевич гладил по волосам своего воспитанника, пытался успокоить его, – Немедленно прекрати истерику.

Успокойся, ты уже большой мальчик… Не надо дергаться… Потерпи малыш…

Сейчас все пройдет…Спокойно… Сейчас все…

Петр Сергеевич приставал к врачам, пытался разобраться, что же такое происходит.

– Сколько можно мучить ребенка? Он скоро с ума сойдет, он же всего боится. Он во сне кричит.

– А Вы что хотели? Гноили мальчишку два месяца, а хотите, чтобы за два дня все прошло. Так не бывает.

– А нельзя ли как-нибудь понежнее, он ведь еще не совсем взрослый. Ему слишком тяжело… У него сердце слабое, может не выдержать.

– А когда вы отправляли его на задания, с которых он еле живой возвращался, почему вы не думали, что он еще ребенок. Тогда вы, почему-то, не беспокоились, что его сердце может не выдержать! Он был хоть раз в санатории? Он должен один месяц спать зимой – он хоть недельку поспал?

Тут дядя Петя вспомнил, что в конце ноября, начале декабря у Ника действительно были необъяснимые приступы сонливости. Он мог заснуть прямо на занятии. Мало того, засыпал прямо в море, его спасали дельфины. Они доставляли парня, не подающего признаков жизни на базу, поручая заботам доктора. Тогда выходили из положения – ему кололи руку что-то жгучее, от чего он сразу же просыпался.

Правда, лекарство помогало не надолго – через день два парнишка опять неожиданно засыпал на полуслове. И приходилось повторять все с начала. Из-за этого начальник базы и отослал Ника, чтобы не случилось беды. А вовсе не из-за сыпи.

Об этом Петр Сергеевич честно рассказал строгому доктору. У того еще грознее сдвинулись брови, еще больше потемнело лицо.

– Вы стегали его измученный организм, как загнанную лошадь. Вот и достегались. А всего-то и надо было дать ребенку отдохнуть. Дали бы ему поспать – и тогда мальчик здесь бы не оказался. Но нет – все для фронта. Правильно – сейчас ему тяжело… Сейчас он плачет от боли и, уже не получается от него не отмахиваться.

– Не я ведь его посылал!

– Да, но с вашего молчаливого согласия. Вы молча наблюдали, как он надрывается!

Вот он и надорвался. Кто-то медаль, кто-то звание – а мальчишка за это крест на могилку и того не получит.

– Что я мог поделать? Не от меня зависит… Но малыш, ему так трудно.

– А кому сейчас легко. Болезнь у него такая, мы и так делаем, все что можем. Но время… Нужно время и очень много терпения.

Врачи пытались объяснить замученному дяде, который изнервничался не меньше самого больного, мудреные термины. Последний ломал голову над медицинскими книгами, пытаясь вникнуть в суть проблемы. Но, это оказалось так трудно, как этим же врачам разобраться в тонкостях конструирования скоростного истребителя дальнего действия. И дядя Петя бросил это занятие. Врачи и без него делали все, что только было можно и то, что еще было нельзя.

Постепенно мучительные боли прошли. Дядя Петя уехал домой, а Ник остался на лечение. Оно было довольно неприятным. Таблетки и микстуры были противными, и источали невыносимый запах. От лекарств сильно крошились и болели зубы, правый бок наливался свинцовой тяжестью. Ник сам насквозь пропитался ядовитым запахом.

Волосы осыпались, как с линяющего кота. Густые темные кудри поредели, а зеленые прядки (которые был практически незаметны на темном фоне) придавали и без того бледному лицу особенно болезненный вид. А кожаная куртка, которую Ника-нокке забыл у дяди Максима, и через много лет продолжала пахнуть тяжелыми лекарствами.

Но, раз надо, приходилось перебарывать себя.

Парень очень хотел жить. Не ради того, чтобы просто коптить небо и есть три раза в день. Парень хотел как можно быстрее вернуться к своему делу, хотел спасать людей. Он знал, рано или поздно болезнь погубит, но не хотел умирать лежа в постели. Может быть, ему посчастливится – и шальная пуля предотвратит мучительную смерть от страшного недуга. Но, может быть, он спасет еще одну жизнь, спасет того, кого ждут, любят, надеются. Ему было бы легче умирать, зная, что он вернул матери сына, мужа женщине, отца детям. Может быть так он сможет оправдать свою жизнь. Ту жизнь, которую ему оставили, забрав все самое дорогое, что в ней было.

Старый доктор знал, что не суждено юноше стать здоровым. Если диагноз подтвердится, то это будет уже не диагноз, это жестокий, глупый, несправедливый приговор. Этот юноша, еще полный надежд, еще жаждет боя, не боится отдать свою жизнь за страну, ставшую ему родной, за тех, кто делился с ним теплом и любовью.

Но придется ему умереть как старику – в изолированной палате, в невероятных страданиях, блуждая по ужасающим лабиринтам кошмарных видений, вызванных сильнейшими обезболивающими лекарствами. Доктор не один год занимался такими больными. Но и ему было страшно и дико, что и во время войны люди умирают именно от этого. И то, что именно от этого умрет совсем молоденький парень, совсем еще мальчик. Старик пытался уйти от прямого разговора, заглушал мысли в присутствии парня (он как-то узнал о необычных способностях Ника).

Но, пока на руках не было окончательного приговора из лаборатории, врач поддерживал иллюзии юноши, вселял надежду. Не мог раньше времени сказать этому мальчику: "Ты умираешь, сопротивление бесполезно". И искал, искал что-нибудь, чтобы помочь ему. Он был готов ухватиться за любую соломинку, за любую абсурдную на первый взгляд идею, готов поить его хоть водкой с маслом, хоть настоем травы из-под забора, хоть керосином. А когда состояние пациента позволяло, отпускал его на перерыв домой.

По документам парень лежал в больнице, но врач решил, что "казенная обстановка удручающе действует на юношу, и что в семье ему будет легче". Утром Ник уходил в институт, а вечером приходил. Жил он в московской квартире "дяди Макса". Его жена по-матерински заботилась о юноше, который жутко протестовал вначале, а затем смирился. Врач иногда отпускал парня на несколько дней, дав с собой кучу пузырьков и флаконов, и объяснив, как надо их применять.

Маленькая дочь Максима полюбила "дядю Ника", который самозабвенно развлекал и забавлял девочку. Он так умело за ней ухаживал, что Нина Александровна – жена Максима, получила, наконец, возможность общаться с подругами, сходить в театр, на выставку. Со временем девчушка перестала сходить с рук своего любимца, не засыпала, если тот, по каким-то причинам, задерживался до ночи в больнице.

Женщина была довольна их дружбой. Максим Исаев беспокоился, видя, как юноша привязывается к его дочери, пестует ее, как свое дитя. Он считал, что Нику нужно устраивать свою жизнь, а не быть нянькой при чужом ребенке. Уж очень это неблагодарное занятие.

Девочка явно изменилась – исчезли бесконечные капризы за столом, постоянное нытье "Купи!!!". Как малышка ждала выходных дней! Нику и девочке было весело вдвоем. Парень и девчушка все делали вместе: какую-то странную гимнастику, вместе кушали, мыли за собой посуду, гуляли в ближайшем парке в любую погоду (и девочка, о, чудо, не простужалась). Они любили гулять под дождем. Какие сказки Ника рассказывал девочке, какие серенады он напевал вечером под гитару маленькой принцессе. Уже последний дождь Ника и Сашенька торжественно проводили на покой – до весны. И они с наслаждением плескались в последних лужах. И девочка, спустя много лет, вспоминала с радостью эти дни.

Только один раз Нина Александровна сильно испугалась за дочку. Она с дочерью и Ником прогуливалась в субботу по набережной. Нина Александровна решила показать парню Москву. А то, что он видел – больницу, да явочные квартиры, да еще хулиганов с бродягами. Женщина подумала, что вдруг мальчик больше никогда не увидит этот город. Врач говорит, что, если диагноз подтвердится, жить ему осталось всего ничего. Нина Александровна, как коренная москвичка, не хотела, чтобы Ник плохо думал о ее родном городе.

Они смотрели на величественные памятники старины, бродили по старым дворикам, разговаривали с москвичами. Было очень весело. Женщина водила Ника и дочку по театрам, музеям, выставкам. Чужой огромный город стал таким уютным, таким добрым, таким родным. Нику очень нравились эти люди, он ни за что не скажет о них: "тупые и примитивные людишки". Как можно назвать примитивным одного чудаковатого художника – он показывал им свои работы в одном из двориков старого Арбата, и подарил им несколько миниатюр. Ник узнал в коллекции нового знакомого одну из маминых работ. И совсем не глупый плотник-интеллигент, который был убежден – чудеса надо делать своими руками. И он делал. Пятеро маленьких сирот, вывезенных из партизанских сел Белоруссии вернулись в детство: опять обрели маму и папу, снова научились улыбаться. При этом новые папа и мама не считают этого подвигом.

И многие, многие другие…

И в этот вечер, и в другие вечера – Москва населялась добрыми знакомыми – разными: учеными и простыми рабочими, чудаковатыми или излишне педантичными, кто-то из них наивный и мечтательный, другие приземлены и крепко, двумя ногами, стоят на земле. Нина Александровна сумела влюбить Ника в этот город и так, что даже некоторые ворчливые старушки не портили общего впечатления.

Вдруг тишину осеннего вечера разорвал крик. С моста выбросилась девушка. Ник бросился в ледяную воду, только черная кожаная куртка мелькнула. Нина едва удержала дочурку, которая собралась прыгнуть следом. Девочка стала такая сильная.

Ник и девица выбрались на мост, за девицей появилась мама и тетя. Передав спасенное создание на руки родственникам, парень быстро скрылся из виду. Женщины и девушка не смогли даже толком описать, как выглядит таинственный спаситель.

Нина шутливо выговаривала Нику, а маленькая Сашенька заступалась за своего друга.

– Тетя Нина, я же нокке – речной эльф! Что мне сделается от воды?- оправдывался парень, отряхиваясь, как собака.

– Нокке, не нокке, а простудишься и попадешь в больницу, там не до смеха будет, – взволновано говорила женщина.

– Ну, прямо сейчас… Я и так в больнице.

– Смотри, как бы потом криво не получилось! Опять будешь бродить по квартире и охать, как привидение.

Все трое, весело смеясь, вернулись домой. Женщина испугалась за юношу, заставила его принять горячую ванну, поила какими-то настоям и отварами. Все обошлось.

Никто не заболел.

Однажды, Михаил Степанович вынужден был уехать на несколько дней из Москвы. Он посоветовал парню несколько дней не появляться в институтской клинике – очередная проверка из органов. И дал несколько советов, чтобы не вернулись боли: принимать какие лекарства, избегать психоэмоциональных перегрузок (попросту не нервничать), не простужаться. И через недели две, когда врач вернется из командировки, показаться опять.

– И самое главное: никаких твоих фокусов с телекинезом, никаких гаданий и сеансов телепатии! Никаких, запомни! Иначе – ну ты догадываешься, – сурово сказал доктор.

Первые два дня все получалось легко, но потом все пошло не так. То он забудет про лекарства, то допоздна догуляется с тетей Ниной, то маленькая Сашенька просила показать "летающую кружечку" и визжала от восторга, увидев, как чашка с молоком летит прямо к ней в ручки.

Дня три эти хулиганства проходили без особых проблем. На четвертый болезнь начала напоминать о себе знакомыми приступами.

В этот день Ник остался один с девочкой. Максим и Нина были в театре. Ник не пошел, – всю ночь болели ноги. Ник бродил по квартире, искал пятый угол.

Пришлось бежать за соседкой медсестрой. Утром парень был совершено разбитым. И развлекаться ему не хотелось. Вместо него пошла в театр тетя Вера, одинокая подруга Нины Александровны. Она была счастлива – в спектакле играл ее любимый артист. Вдруг раздался звонок в дверь. Звонили очень настойчиво.

Девочка спала в своей кроватке, а юноша читал заинтересовавшую его пьесу Чехова "Чайка". Он взял пистолет, навернул на дуло глушитель, чтобы не пугать ребенка, неслышно подошел к двери. За дверью весело переговаривались молодые девушки и юноша, на вид чуть старше самого Ника. Ничего опасного они не представляли. Это были очередные "на консультацию".

Желая поскорее отделаться от гостей, Ник впустил их и попросил не шуметь, сказав, что дядя Макс будет с минуты на минуту.

Оказалось, что эта группа искала именно Ника. Они специально дождались, когда полковник Исаев удалиться на безопасное расстояние. С ним они упорно не желали встречаться – он слишком долго жил в Германии, и уже думать стал, как немец. И вообще, он давно больше Штирлиц, чем Исаев. Ну, не хочет он говорить о подвигах, о комсомольском задоре, о приказах партии. И вместо всего этого в сотый раз одно и тоже нудит им об ужасах в Гестапо и Абвера, о карательных отрядах, о пытках и о прочих ужасах, творящихся на оккупированных землях. И о том, что работа разведчика – это не совсем то, о чем пишут в книжках. И что этому надо учиться.

Надо уметь смотреть и видеть, слушать и слышать, надо уметь думать, читать между строк. Красиво пистолетом размахивать для этого недостаточно.

Они считали, что мнение Ника будет существенно отличаться от мнения его наставника – он молодой, он обязательно поймет и поможет. Кроме того, они в тайне надеялись, что им удастся сманить молодого эльфа в свою компанию – он очень хорошо знает Белорусские леса, видит в темноте и умеет колдовать. И стрелок непревзойденный. Такой спутник незаменим в лесу.

Они знали, что Ника-нокке тяжело болен, возможно, даже умирает. Страшная болезнь превратила его в тень самого себя. Но горе-руководителя этот факт мало беспокоил.

Он, как и его покровители, считал, что этот "нокке" всего лишь придумал очередную уловку, лишь бы не работать. Прикидывается в очередной раз больным. Он только не понимал, почему Максим Исаев его покрывает.

Гости, весело переговариваясь, шумно ввалились в комнату. Молодой человек словно сошел с агитационного плаката. Его провожали восхищенными взглядами нескольких восторженных девиц. Среди них Ник увидел девушку – она была красива, она так напоминала Олесю: тот же упрямый огонь в ее глазах, так же резко чеканила слова, так же верила в то, что говорила, так же искренне восхищалась своим руководителем. И так же хотела всем доказать.

Гордая, независимая красавица, полная жизни, и измученный болезнью парень, который уже почти смирился со своей участью, на мгновение встретились взглядом.

Ник совсем некстати почувствовал нечто подобное сильной жажде. Остывающая кровь вскипела от нахлынувшего вдруг волнения. Это чувство было одновременно и адской мукой и небесным блаженством. Ему хотелось одновременно закричать от боли и петь от счастья. Казалось, что минута длится бесконечно долго, а вечность проносится за одно мгновение. Девушка обнадеживающе улыбнулась в ответ.

Молодые люди вдруг забыли, кто перед ними, где они находятся, зачем пришли, кто они сами. Перед глазами были только ее и его глаза, да еще ощущение чуда. Забыты страх, боль, даже надвигающаяся смерть тактично удалилась на задворки подсознания, а коварная война затаилась – она еще успеет взять свое. Холодный разум хельве постепенно растворялся в зарождающемся чувстве, в тончайшем волшебстве момента, как айсберг тает под палящими лучами тропического моря.

Они вдруг увидели наяву свои общие мечты. Вот они бредут по ночным бульварам, взявшись за руки. Завистливые звезды тускло сверкают с недосягаемой высоты, а деревья радостным шепотом провожают влюбленную парочку. Вот они в подвенечных нарядах – сегодня родилась их семья. Дядя Петя утирает слезы, ища поддержки у Лилечки. А Даша многозначительно смотрит на Алешку. И вот уже счастливые супруги слились в жарком поцелуе. Вот уже счастливый отец катит перед собой коляску с двойняшками, а молодая мать доверчиво и нежно к нему прижалась. И вдруг, цветные, радостные картинки, поблекли, потускнели, рассыпались в прах.

Сильно защемило сердце, и перед внутренним взглядом пронеслось совсем другое, страшное видение. Эта же девушка, с красивой польской фамилией, вся в крови, избитая и изможденная пытками босиком идет, пошатываясь, по снегу в одной окровавленной сорочке к месту своей казни. И вот уже девушка взошла на эшафот, вот уже… Уже не будет нежных поцелуев, теперь точно не родятся очаровательные девочки-двойняшки, юной девушке не суждено дожить до седин, не суждено нянчить внуков. "Всех не перевешаете!" – были ее последние слова. Ник видел все так четко, что едва не закричал от ужаса.

– Не будет этого, норны!- зло шептал парень, рванув ставшую вдруг такой тесной рубашку (пуговицы полетели, ткань жалобно хрустнула) – не будет, вы слышали, старые ведьмы!!!

– Будет, будет! Нить ее судьбы уже отрезана,- смеялись в ответ три хриплых старческих голоса – Я этого не допущу!

– Допустишь…допустишь! Кто тебя спрашивает?! Что ты можешь сделать, маленький наглый хельве? Ты себя то отстоять не можешь! Сам сдался на милость своим болячкам.

Наваждение пропало. Ник обнаружил себя в низком кресле, а одна из девушек (которая на вид была постарше остальных – не было в ее взгляде испуганной суеты) отчаянно колотила его по резко побелевшим щекам. Он уверенно перехватил ее руку: "Я в порядке, спасибо!". Спасительница, смущенно улыбаясь, поспешила затеряться среди гостей.

Которые тем временем с шуршанием вытащили из бумажных пакетов торт, конфеты, фрукты, бутылки с вином. Ник был очень недоволен, девочка проснулась и заплакала.

Парень быстро зашел к ней в комнату и начал жалеть и успокаивать.

– Ну что ты там возишься с этой малявкой! – нетерпеливо прикрикнул парень из гостей, манера выражаться выдавала в нем типичного комсомольского вожака: наглого и бестолкового (такие как он, карьеристы и неучи, губили солдат тысячами в сорок первом), – мы ведь столько ждали! У нас поезд через три часа.

– Столько времени ждали, – раздраженно проговорил нокке, и так посмотрел на крикуна, что тот поперхнулся, – еще подождете. Ребенка пугаете. Между прочим, здесь – не распивочная. (Парень красноречивым жестом указал на разложенное угощение). Пивная – направо за углом.

Девочка перестала плакать, и испуганно прижалась к Нику всем своим маленьким тельцем. Парень обнял ее и усадил на колени. Ника бесил этот комсомольский божок.

И он уже подумывал, как потактичнее выставить этого самовлюбленного попугая.

Если бы нокке не беспокоился за семью старшего друга, то вынес бы этого активиста – агитатора на пинках, без лишних эмоций.

Пока Ник укладывал девочку, "диверсанты", разложили на столе между бутылками и конфетами свои документы: маршрутный лист, карту, явно еще дореволюционную, свои планы и методы. Эльф несколько раз внимательно изучил все материалы экспедиции.

И многозначительно замолчал. Вернувшийся Максим Исаев (Нина зашла поболтать к соседке-медсестре, забрать у нее обезболивающее лекарство, чтобы ночью не беспокоить подругу, уколы она сама умела делать), неслышно прошел в комнату к собравшимся, увидел ехидную усмешку на его губах. Участники группы с трепетом смотрели в рот юному консультанту. Тот молчал.

– Ник Отфридович, что Вы скажете? – не утерпев, спросила самая молоденькая и восторженная участница.

Ник подробно объяснил, что он думал о своих собеседников. Он обратил внимание компании, что вылазка в тыл врага – это не увеселительная прогулка. И отправляться туда, где мучительная смерть настигала опытных подпольщиков, в компании восторженных и совершенно неприспособленных девочек – это самоубийство.

Нику было непонятно, какой вред они собираются нанести врагу, сжигая дома своих крестьян зимой (да и летом тоже). И он считал, что привлекать к этому девушек преступно.

– Как ты можешь защищать эти кулацкие пожитки, в то время, как мы должны врагу оставлять лишь выжженную землю. И жизни своей не жалеть ради этого, а ты трясешься над мещанским барахлом и их гнилыми халупами! – возмущенно дернула плечиками девушка лет семнадцати, которая мечтала "умереть, как Таня".

Ник попытался объяснить, как плохо без дома. Он рассказывал, как тяжело построить даже деревянную избу. И как долго. А горит все за несколько минут, вообще – ломать не строить. И прежде чем отправляться в тыл врага, надо как минимум, подумать, что будете там делать. Сам не знаешь – посоветуйся с умными людьми. Под конец, парень прочел вису (коротенький стишок по случаю):

Героизм – он украшает жизнь!

Но как, порой, бесчестим мы его -

Когда десять совершают героизм,

Чтоб исправить глупость одного.

И многозначительно взглянул на старшего в группе.

И еще, парень заметил, что нормальная девушка мечтает о крепкой семье, об умных, красивых и здоровых детях, на худой конец, о карьере. А той, которая мечтала "умереть, как Таня", посоветовал найти хорошего психиатра. Ибо о смерти мечтают только древние старушки.

Конечно, Ник очень ценил и восхищался героизмом и самопожертвованием русских людей. Он и сам, если нужно, не задумываясь, отдаст свою жизнь. После смерти Олеси и доченьки, он эту жизнь не очень то и ценил. По первому слову Максима Исаева или Александра Викторовича он бросится в огонь или в ледяную воду, спустится в преисподнюю или поползет под танк с бутылкой керосина. Парень уже по собственному опыту знал, что такое война. Это боль и грязь. Это рухнувший рядом смертельно раненый друг. Это расстрелянный дезертир, с которым еще вчера ели из одного котелка. Это очень много страшного и ужасного. Война – это смерть. И ничего с этим не поделаешь. Единственное, что было выше его понимания, это заведомо напрасная смерть. Юноша не понимал, как можно разбрасываться жизнями юных дев и молодых женщин, как какой-нибудь мелочью, которая не заслуживает внимания. За каждой из них безутешная мать и братья с сестрами, может быть, и любимый друг. Убитая женщина уже не будет мамой. Это плачущие сироты, или дети, которые никогда не родятся.

Дело в том, что в волшебной стране жизнь женщины ценится гораздо выше, чем жизнь мужчины. И не только потому, что женщина допущена к сокровенной тайне рождения, тайны любви и сохранение богатства. В женской природе закрепляется золотой запас рода. Женщина мужскому натиску противопоставляет терпеливую мудрость и разящее коварство. Отец, имеющий много дочерей – объект зависти. Посылать женщину на смерть – для молодого хельве не было греха более безобразного. Убить женщину – убить саму жизнь. Нику становилось не по себе, от одной только мысли – сколько молоденьких девочек погибло напрасно.

"…Столько нет в полях ростков пожухлых,

В море рыб и звезд на небесах,

Сколько вас от голода опухло,

В пересыльных вымерзло лесах.

Сколько руки ваши не успели,

Сжать снопов и локонов завить.

Скольких песен ваших вы не спели,

Только б жить вам, девочки, да жить…

О того, что слишком, слишком рано

Смерть на вас накинула покров,

Скольких не родили вы Иванов,

Михаилов Юриев, Петров…" – напишет спустя десятки лет одна поэтесса, правда по другому поводу. Но именно эти слова всплывали в памяти у пожилых женщин, вспоминавших жизнь спустя этот хмурый вечер, а не злые и горькие висы Ника.

Рите, самой старшей девушке заметил, что если с ней что-то случиться, то ребенок попадет в детский дом – а там: "вырастет он, если богу угодно, а сгинуть ничто не мешает ему".

Девушки восхищенно любовались Ником. Молодой эльфийский парень выгодно отличался от их руководителя – он хорош собой, умный начитанный, вежливый, детей любит.

Какой у него голос, как красиво, наверное, этот Ника поет. Девушки любовались его мягкими и плавными движениями – движениями молодого лиса.

Только самая старшая и внимательная Рита заметила, какое бледное лицо у этого юноши. Как устало и печально, почти по-старчески, смотрят в мир эти зеленые глаза, темные круги под которыми говорили о бесконечном недосыпании. Как болезненно иногда сжимаются его губы, и как выступают при этом капельки пота на лбу. Она заметила – может быть потому, что сама уже два года была мамой. Молодая женщина умела видеть то, что не показывают и слышать, о чем молчат.

Но даже это не портило Ника. На его фоне их красавец – активист смотрелся как мокрый ощипанный петух. Да, "миг назад, он женщинам влюбленным казался совершенным Аполлоном, он был почти, что с богом наравне…", спустя много лет опишет подобную ситуацию Леонид Филатов.

"Этот нокке сейчас все сорвет, – думал активист, – девчонки уже готовы! Минут через пять они разъедутся по домам! Надо что-то делать!!!" -Да ты просто трус,- вопил оставленный поклонницами кумир,- ты трус, как и все эльфы. Ты боишься встретить с опасностью лицом к лицу. Ты трус и женоненавистник!!!

Твои агенты от немцев по подвалам и чердакам прячутся.

Ник промолчал, считая препирательства с дурачком ниже своего достоинства. Это добавило ему очков в поединке за девичьи жизни.

Ряды почитательниц Вадика заметно поредели. Как позже выяснилось, из двадцати восьми билетов, купленных на кануне, двадцать были сданы обратно за час до отправления поезда.

– Как нам быстрее добраться до села Н-ского, Н-ского района, Н-ской области, – превозмогая ненависть, спросил руководитель группы диверсантов.

Ник опять вспылил, и, в довольно резких выражениях, объяснил, что добираться до села Н-ского, им как раз не нужно. А необходимо как можно скорее сесть на трамвай, добраться до штаб-квартиры. Положить все бумажки в красивую папочку, перевязать ее красивой ленточкой, папку положить на самую дальнюю полочку. И доставать ее, чтобы хвастать перед девицами участием в секретных операциях.

Девушкам нокке посоветовал забыть эти бредовые мечты о славе и подвигах и пойти учиться на бухгалтеров. Так они, хотя бы останутся живы. С такими руководителями, как их Вадик, и фашистов не надо, чтобы из леса не вернуться. С их Вадиком любая подмосковная роща может быть смертельно опасна. А "юному атаману" заметил, что с таким интеллектом ему только на завод – чугунные болванки ворочать: и комсомольский задор весь выйдет, и думать не надо, и, глядишь, старые рабочие на ум наставят, и девушку подберут.

– Да ты немецкий шпион! Ты специально срываешь все экспедиции, подрываешь боевой дух участников! Бабник! Дамский угодник! Лиса в курятнике! Я пристрелю тебя, как велит товарищ Сталин! По законам военного времени, за паникерство и саботаж!

– За то ты у нас герой! Ты дев и молодых женщин отправляешь на верную смерть. А сам собираешься отсиживаться в безопасном месте и отдавать дурацкие приказы!

Тебя за это убить мало, скотина! А может, ты и дачку в Переделкино приглядел, по сходной цене? Они будут умирать под пытками, а ты свое пузо под солнышком греть и девиц лапать! Хорош, командир, ничего не скажешь!

– Да как ты смеешь?! Да ты кто такой?

Парень в кожаной куртке схватил пистолет и направил его в голову Нику. Пистолет с глушителем, который хельве беспечно оставил на столе, вывернул юному комиссару руку, пролетел по воздуху и оказался у своего хозяина. Тот зловеще усмехнулся, глаза полыхнули нехорошим огнем. Его противник выхватил из кобуры свое табельное оружие. Девушки заверещали, девочка за стенкой заплакала. Ник одним прыжком оказался за спиной у противника, схватил его за шкирку и резко, одним движением, выкинул на улицу. И прыгнул следом.

Нина, вернувшаяся от соседки, Рита и Максим пыталась утащить с балкона рассерженную девочку. Сашенька не понимала, что происходит, но видела, что дядю Ника, ее любимчика, обижают. Малышка искренне верила, что может победить большого плохого дядьку. И бросала в нехорошего дядю с балкона камни, железных солдатиков, кукольную посуду. И очень возмущалась действиями папы, мамы и тети Риты, которые не давали ей спрыгнуть с балкона, чтобы разобраться с обидчиком.

Парни закружили по двору в чудовищном танце. Парень в кожаной куртке направил пистолет в сторону балкона, готовясь убить Риту – дезертирку. Ник оказался быстрее – какая-то сила вырвала табельный пистолет из руки, из него высыпались патроны. Ник прижал своего противника к промерзшей земле и хотел последним ударом прекратить "эту бессмысленную дискуссию".

С красавца-активиста спала спесь, и он с рыданием схватил сломанную руку. "Помогите!!!

Спасите!!! – вопил раненный парень, – сделайте, что-нибудь!!! Он меня убьет!" Полковник Исаев, с трудом оттащил Ника от юного комиссара, тихонько завел своего подопечного в квартиру, пообещав уладить конфликт. Маленькая Сашенька со слезами обнимала и целовала своего друга, и тот также обнимал маленькую подружку.

Убедившись, что девочка не пострадала, Ник сразу заснул, как будто отключился – поединок утомил его, да и бессонная ночь сказалась. Малышка приткнулась рядышком и тоже засопела. Девчонки укрыли обоих теплым пледом.

Взрослый разведчик доходчиво объяснил собравшимся, что так не понравилось в их группе его другу. Молодая девушка плакала оттого, что к ней молодой эльф придирался больше всех:

– Ну почему он так грубо… Неужели я ему совсем не понравилась?

– Скорее наоборот, девочка. Ты ему понравилась, даже очень!

– Странно как-то ухаживает.

Пришлось старому разведчику рассказать, как Ник тяжело переживал смерть жены и дочери, с каким трудом его вернули к жизни. Но рана на сердце до сих пор кровоточит. Активист-комсомолец и тут не утерпел, вставил свое "мудрое слово":

– Тоже мне разведчик – из-за какой-то бабенки голову потерял, из-за какой-то деревенской курицы вены себе вскрыл. А еще меня обзывал!

– Это для тебя она курица. А для него любимая, единственная.

– Я не понимаю, как можно любить ободранную колхозницу…

– Дурак, вот и не понимаешь!

Максим Исаев с большим трудом подавил в себе желание довести до конца то, что Ник не успел: с каким удовольствием он бы задушил этого пустого и бестолкового болтуна. И долго жалел, что этого не сделал.

Мужчина все-таки попытался объяснить торопящимся на поезд диверсантам, что экспедиция совершенно не подготовлена. Так нельзя работать.

Коллектив не подходящий. Мало того, "чуткий руководитель" не знал важнейших данных о своих подопечных. Можно сказать, ничего не знал. Например, то, что у Риты двухлетний сын, который остался с бабушкой, стало для Вадика божеским откровением. А две девушки, которых "мудрый Вадик" поставил в одну команду, не поделили жениха. Горе-резидент был в замешательстве, когда Максим Исаев попросил набросать психологический портрет самой простой и бесхитростной девушки. И очень удивлялся, когда дядя Макс, задав несколько ничего незначащих вопросов, рассказал об этой девушке все: чем она дышит, как и в каких ситуациях, она поступает, самые ее сокровенные мысли и чувства, даже те, которые мечтательная девушка тщательно скрывала даже от мамы и самых близких подруг. Вадику это казалось волшебством, каким-то фокусом. Ведь единственное, что он мог – это процитировать совершенно формальные характеристики с места работы и учебы.

– Вам хорошо, вы столько лет в разведке. Если бы я столько прослужил, и я бы это умел! – обиженно огрызнулся товарищ Вадик.

– Какого черта тогда ты лезешь?! Куда ты собрался, раз ничего не знаешь, ничего не умеешь? Знание психологии – это не высший пилотаж. Это твой хлеб, твоя жизнь и жизнь этих девочек, в конце концов. Без этого разведчик беспомощен и обречен на смерть, как беременная черепаха в Антарктиде.

– А вот товарищ Горгидзе…

– Мы сейчас не товарища Горгидзе обсуждаем (пусть живет как хочет), а вашу, с позволения сказать экспедицию.

Максим Исаев дал задание Вадику устроить группу на ночлег к одной из старушек, которые живут в скособоченных домишках в сохранившемся частном секторе. Вадик побежал доказывать старшему товарищу, что он все знает и умеет, и не нужны ему рекомендации всяких кабинетных работников и штабных крыс. Через полтора часа сидящие у подъезда Максим и девушки, многие из которых уже придумывали легальные пути к отступлению, развлеклись довольно веселым зрелищем.

Толпа рассерженных старушек, вооруженных кто поварешкой, кто скалкой, кто лопатой, кто косой гнались за юношей в черной кожаной куртке, осыпая его самыми обидными ругательствами. Хорошо, что бабки знали Максима, и он легко успокоил напуганных старушек. Взрослый мужчина объяснил юному коллеге, в чем он ошибся. И что будет, если он также поведет себя на месте предполагаемой вылазки. Не удалось будущему резиденту закурить вместе с пожилым рабочим, при этом ненавязчиво обсудить последние новости. Убеленный ранними сединами мужчина очень агрессивно отнеся к таким расспросам. Опять Максиму пришлось выручать Вадика. А ведь там, в Белоруссии, все гораздо серьезнее, там все по-взрослому. Там не будет доброго дяди, чтобы вечно вытаскивать его из неприятностей.

Физическая и боевая подготовка членов экспедиции вообще не выдерживала даже самой благожелательной критики. Две чрезмерно упитанные девицы с огромным трудом вползли на второй этаж, сам Вадик – краса и гордость экспедиции не смог потянуться на турнике. А уж как они стреляли: это надо видеть. Возвышенная, излишне домашняя девушка лет шестнадцати (не известно, что она вообще тут делает) брезгливо держала пистолет, как заразную вещь, двумя пальчиками, не решаясь выстрелить даже в нарисована кружочек, другие палили как попало и едва не разнесли дворовый сарайчик Максима Исаева, обитый пуленепробиваемыми листами.

Вообще, кроме Риты, никто не мог, как следует, обращаться с оружием. Но ведь в тетрадке, которую парень принес с собой стоит галочка напротив каждой фамилии – "подготовку прошел". Информационная поддержка и снаряжение – не просто безобразны, это полное отсутствие всякого наличия – не называть же снаряжением пару разодранных палаток, ржавое неухоженное дедушкино ружьишко с четырьмя патронами (автоматов у местного райкома комсомола на тот момент не оказалось), да несколько тупых, как валенки, перочинных ножей. Оружие эта группа планировала добыть в первом бою. Такое впечатление, что эту разношерстную команду наспех собрали и отправляют не тыл врага, а в соседний колхоз на уборку картофеля.

Все это было бы смешно, когда бы ни было так грустно. Ведь там, куда собралась эта развеселая компания, от каждой мелочи успешное выполнение задания, и даже сама жизнь – твоя, и тех, кто тебе доверился. Тут каждый зависит от всех и все – от каждого. Цепь не сильнее своего самого слабого звена. Тем более, что это слабое звено – товарищ чуткий руководитель.

Максим Исаев довольно подробно и очень натуралистично описал, с чем этому заигравшемуся в шпионы мальчику и домашним девочкам придется иметь дело, что предстоит пережить, какие опасности их там подстерегают. И он очень сомневался, что они готовы к таким испытаниям. Подполковник разведки из всех присутствующих выделил Риту, ту самую молодую маму, как единственную пригодную по всем параметрам к работе разведчика. В этой самой квартире затурканная соседями и затравленная родственниками мать-одиночка почувствовала себя человеком, получила направление на учебу, которое изменила всю ее жизнь. Девушка получила то, на что не смела надеяться – возможность образования, хорошая работа, уважение. Это была ее путевка в светлое завтра. Тем более, что Максим Исаев долгие годы лично опекал и наставлял перспективную сотрудницу, не давал в обиду, ограждал ее от многих бед.

Разговор Максима и несколько инфантильного Вадика (двадцать пять лет – а все Вадик) был очень жестким, временами даже грубым, переходящим на личности.

Полковник Исаев очень не любил театральных жестов и высокопарных выражений там, где речь идет о жизни и смерти. Только в комедиях враги глупенькие и наивные.

Только в кино их легко обмануть наклеенными усами. В жизни они умные, коварные, жестокие. Мало того, твой враг на своей территории, где все устроено для его удобства и безопасности. Это тебе придется прятаться, бояться каждого шороха, продумывать каждый шаг. За линией фронта, на оккупированных землях нет места детским играм!

Прослужив много лет в разведке, Максим не терпел дурошлепства и безалаберности, ухарства, гусарства и ура-патриотизма, уже устал от человеческой глупости и подлости. Он категорически запретил этой компании появляться в Белоруссии.

– Я не буду рисковать своими людьми ради таких как, ты. Я даже пальцем не пошевелю, чтобы помочь тебе. Девчонок только твоих жалко.

Максим позвонил работнику, который подписывал приказы для этих молодых людей, и тоже был очень резок – не любил разведчик тех, кто прикрывает свои интересы громкими словами, тех, кто покупает чины и привилегии ценой чужих страданий, ценой вдовьих и сиротских слез. Максиму Исаеву это сходило с рук по многим, не называемым здесь причинам, его побаивались.

Но комсомольцы-добровольцы и их руководители не сочли нужным прислушаться к мнению опытного разведчика. И жестоко поплатились за это. Все… Не суждено было юному коммунисту отдыхать на правительственной даче, тыкать в лицо "боевыми" наградами, наедать животик. Ужасная смерть настигла всю группу.

Как только ушли гости, Нику стало очень плохо. Особенно, когда парень услышал в телефонной трубке имя той самой девушки и ее фамилию, среди тех восьми, которые поехали на встречу собственной смерти. Он выронил трубку, и обреченно вздохнул:

– Все напрасно. Все кончено.

И страшно замолчал, усердно рассматривая узор на паркете, а тоскливые мысли были разве что не написаны на лице. Даже малышка притихла – понимала, что случилось что-то нехорошее. Дядя Максим и тетя Нина боялись, что этот телефонный звонок станет соломинкой, которая переломила спину верблюда, коробком спичек, который обрушил бетонный мост. И не ошиблись.

Ноги разболелись так, что парень с трудом подавлял животный крик. Слезы непроизвольно текли по щекам. А сам он ходил из угла в угол и мазал ноги всем подряд. На коже уже появились язвы, а он все остервенело растирал их уже керосином, надеясь хоть как-то облегчить себе жизнь. Тетя Нина израсходовала запас лекарств еще задолго до полуночи. Они приносили облегчение на очень короткое время. А потом мучения начиналось с новой силой. Как на грех, соседка медсестра уехала на все входные. Тетя Нина сделала компрессы, но от них стало еще хуже. Ник уже начал потихоньку сходить с ума. Максим уже не один раз отбирал у него пистолет. Юноша держал дуло у виска, не решаясь нажать на курок. Боли были ужасные, даже сильнее, чем в начале. Потом нокке попросил своего взрослого друга отрубить ему эти проклятые ноги:

– Я сейчас, зажмурюсь! А вы рубите! Не могу больше!

– Голова заболит, и голову рубить прикажешь? Терпи, раз так получилась. Ты разведчик, а не институтская барышня! – сурово сказал старший друг, а потом уже примирительно прибавил – Не бойся, что-нибудь придумаю.

Девочка жалела своего друга, гладила больные ноги через одеяло, пела колыбельные песенки, бормотала какие-то слова – повторяла заученные еще с бабушкой слова молитвы. Парень лишь улыбался сквозь слезы, чтобы не пугать малышку. И говорил, что все в порядке. Малышка чувствовала, что ее обманывают. Не может у такого большого и сильного парня просто так намокнуть щека, как будто под дождем.

Максим позвонил в больницу, но Михаила Степановича не оказалось в городе.

Посвящать посторонних людей в тайну юноши не хотелось. Нужно было справляться самим.

Дома появились баллоны с газом и маска. К ним прибегали уже тогда, когда ничего больше не помогало. Сильный больничный запах наполнил квартиру. Газ сильно отравлял мозг больного юноши, мучил печень и почки, терзал сердце. Такова была плата за несколько часов спокойного сна. Это давало время на поиски решения Девочку отвели к соседям, чтобы не пугать. Но и у соседки она не спала, плакала.

И вместе с набожной старушкой шептала молитвы, чтобы прошли ножки у дяди Ника. И каждый раз всхлипывала, когда слышала приглушенный стон из-за стенки. А потом, тайком от папы, девчушка с мамой шли в церковь и ставили свечку за здравие племянника Николая. Знакомая монашка любила вкусные подношения. А бог любил искрение молитвы хорошей женщины и маленькой девочки. Она очень жалела своего большого и нескладного друга. Ей хотелось, чтобы он с ней поиграл, спел песенку.

Или подкинул бы высоко-высоко и ловко поймал.

Ник уже не едва сдерживаться. Парень не хотел, чтобы его считали неженкой, и не издавал ни звука, хотя порой казалось, что с него живьем сдирают кожу. Слезы текли, почти не переставая. И тут вспомнили про старушку с экзотическим именем Чен. Она, оказывается, знала его, когда ее методика лечения испытывалась в одном из северных городов. Бабушка Чен была очень ценным специалистом. К подбору клиентов она подходила крайне придирчиво. За то если бралась, то буквально поднимала со смертного одра. Старушка согласилась помощь бывшему пациенту.

Как только старушка показалась на пороге, парень испытал облегчение, видя знакомое лицо. И еще привычное беспокойство, когда она доставала свои серебряные иголки. В его глазах засветилась слабая надежда. Пусть будет немножко больно, пусть опять искры из глаз – лишь бы эти мучения поскорее закончились. Хоть как закончились, хотя бы там, где вообще все заканчивается.

Бабушка придирчиво осмотрела парня и удрученно качала головой.

– До чего довели ребенка! Он уже одной ногой в могиле. Все время тянете до последнего часа! – ворчливо бормотала целительница.

– Все так плохо? – с тревогой спросила Нина Александровна.

– Придется повозиться! Привет дружок, узнаешь меня? Давай, только не пугайся. Все будет хорошо!

– Я вам верю.

Старушка развесила кругом колокольчики и странные сооружения из трубочек. Потом заставила переставить мебель в квартире.

– У вас такой отвратительный фен-шуй! Непонятно, как вы сами тут еще не вымерли!

Не удивительно, что мальчик заболел. Это же надо так безобразно спланировать квартиру! – ворчливо выговаривала старуха.

Хозяйка квартиры только успела вспомнить, как нахваливали молодого смелого архитектора, как сухонькая бабушка начала подробно, и в довольно нелестных выражениях прохаживаться по этому художнику и по его произведению.

Нина обиделась, и зашептала на ухо мужу, чтобы он попросил эту бабку не выражаться непонятными словами. Все-таки Нина воспитывалась в советской школе, в духе научного атеизма, и в ее сознании не было места таким вещам. Муж начал тихонечко объяснять, что оно означает – искусство здорового и правильного устройства своего окружения, с целью привлечения любви, удачи и здоровья. Даже попытался сформулировать его основные постулаты. Женщина была с этим не согласна.

Нина Александровна не понимала, как расположение мебели поможет больному парню.

И уже думала, что муж привел в дом просто сумасшедшую старуху. Для женщины, которая сначала была пионеркой, потом комсомолкой все это было очень дико. В ее голове плохо укладывались понятия, не объясняемые естественными науками.

Максим за свою жизнь сталкивался со многими необъяснимыми вещами. Даже с такими, которые инструкцией ВЦСПС не оговариваются. И поэтому советы старушки воспринимал очень серьезно. И рекомендации выполнял тщательно. Сама целительница очень уважала Максима. Этот белый мужчина поразил ее своей мудростью (которую редко встретишь у белых, тем более у мужчин), огромной жизненной силой. Бабушка была из тех восточных женщин, которые позволяли мужчине думать, что именно он – господин и повелитель, не забывая при этом, кто на самом деле в доме хозяин.

Старенькая целительница и разведчик разговаривали на равных. Оба явно говорили меньше, чем знали. И при этом отлично понимали друг друга.

Если бабушка лечит только тем, что демонстрирует, зачем она тогда наполнила опустевшие пузырьки. Старушка что-то еле слышно прошептала, щелкнула пальцами. И вдруг пустые баночки наполнились лекарством -тем самым, который придумал друг засекреченного доктора.

Вскоре и Нина перестала на них дуться. Тем более, что Нику на самом деле стало легче. По крайней мере, юноша уже не смотрел в угол с тоской и безысходным страданием. Не призывал смерть, как единственную избавительницу. И уже с надежной, пусть самой слабенькой, ожидал завтрашний день.

Потом бабушка занялась непосредственно самим страдающим. Она попросила всех выйти. Из-за закрытой двери иногда слышались приглушенные стоны и негромкие вскрикивания, и тихий голос целительницы, которая что-то говорила про засоренные каналы и циркуляцию энергий. Так проходило несколько часов. Потом сухонькая старушка обессилено покидала комнату, оставляя курящиеся благовония. Ник крепко спал без сновидений. Несколько дней ходила бабушка к юноше. Боль стала уже терпимой. Две ампулки – рано утром и перед сном, хватало для целого спокойного дня. По сравнению с тем, что было – курорт! Максим случайно подслушал разговор старушки и молодого человека.

Бабушка сказала, что основные проявления болезни удалось победить, а вот причина всего этого – сидит где-то глубоко внутри. Она будет терпеливо ждать. Стоит только слегка простыть, чуть-чуть понервничать – и все вернется. И с каждым разом будет все хуже!

– Что делать? – Нику очень не хотелось всю жизнь беречься и оглядываться.

– Надо подумать…

Бабушка на некоторое время сосредоточенно ушла в себя. Вернувшись, он сказала: "Я вижу ее! Вижу обиженную женщину!" Она расспрашивала его про то, кого он мог обидеть. Ник затруднялся ответить – этот список был настолько длинен.

– Да ты у нас, оказывается, малолетний донжуан – усмехалась старушка.

– Только у плохого агента всего два недоброжелателя – повторил парень шутку Александра Викторовича, – жена и теща.

Бабушка укоризненно покачала головой, однако продолжила разговор.

Ник по очереди называл имена своих бывших подружек. И вдруг бабушка остановила его. Парень долго мялся и жался. А старушка стала собираться, обижено выговаривая:

– Или ты говоришь мне всю правду, или я ухожу. И больше не приду.

Максим разрешил говорить.

Чемодан без ручки, или проклятие старой узбечки.

Это было еще тогда, когда Ника только что вернулся от морских разведчиков, и с упоением рассказывал дяде Пете и Алеше с Дашей о друзьях-дельфинах, о строгом капитане, и даже о мимолетном романе с морской девой Клавой. Ник даже не мог вспомнить, откуда взялась эта южная красавица с пышными формами.

Кажется, это она пригласила на танец красивого парня с удивительным голосом на одном из праздничных вечеров для молодых комсомольцев, куда дядя Петя отправлял Ника, чуть ли не в приказном порядке. И обязательно в сопровождении Алеши и Даши, которым тоже хотелось повеселиться. Собственно ради своих друзей он и посещал эти мероприятия. Озорная девчонка подошла к своему избраннику и озорно спросила:

– Вас можно?

– Можно, – ответил ей парень несколько удивленно, – но сначала потанцуем.

Веселая девушка рассмеялась и закружила растерявшегося Ника в танце под удивительно прекрасную мелодию. От ее веселого смеха кружилась голова, запаха и шуршание платья навевали мысли о чем-то запретным, но таким желанным и уже давно забытым.

В отличие от Олеси, у которой все шло от сердца, она была слишком умелой и расчетливой. Олеся была как летний ветерок в лесу, а эта пышнотелая красавица – подобна удушливым благовониям гарема. Она так старалась затащить Ника в постель, и очень обижалась на его отказ. Это отталкивало.

Но девица изображала такую любовь, такую преданность, так натурально сопереживала его горю, что Ник не устоял. Особых чувств к этой девушке не испытывал. Встречался так, как бы по привычке. И с каждой встречей общаться становилось все тягостнее.

Ник тщательно следил за тем, чтобы не стать отцом. Юноша однажды уже проявил слабость, поддался искушению. Бог его жестоко наказал за это. Вероятно затем, чтобы подобное больше не повторилось. Молодой никс со злостью отталкивал руки жаркие девицы, которые пытались заключить его в страстные объятия. Решительно выпроваживал красавицу из квартиры и отправлял ее домой на такси (расплатившись с шофером заранее), если она становилась чересчур назойливой. Однажды плачущая девушка заявилась к нему ночью, рыдая, сообщила, что ее выгнали из дома.

– Мне некуда больше идти! Пожалуйста, не выгоняй меня! Если и ты меня оставишь, я пойду, я брошусь с моста, чтобы тебя всю жизнь совесть мучила!

Парень пустил ее к себе. Ему стало вдруг страшно, что задумала эта глупая девушка. Он знал, что от темпераментной Амины можно ждать чего угодно, любой глупости. Она вполне могла лишить себя жизни только затем, чтобы заставить его помучится мыслью, что он – убийца.

Когда же девушка, в предвкушение радости и исполнения желаний растянулась на широкой кровати, дверь неожиданно распахнулась.

– Ты готова? – спросил ее хозяин квартиры.

– Я давно готова, – призывно улыбнувшись, ответила прекрасная постоялица.

– Тогда – спокойной ночи! – равнодушно ответил ей парень, спокойно взял подушку и шерстяной плед из комода и вышел спасть на кухонном диванчике. Амина со злостью запустила тапочкой в закрывшуюся дверь и долго не могла уснуть. Ну почему у нее ничего не вышло? Бабушка сказала, что все будет так просто и легко, что никто не устоит перед ее чарами и особыми бабушкиными духами. Их секрет старушка хранит еще с тех времен, когда она была в гареме самого эмира юной наложницей, которую муж и господин удостаивал своим вниманием не реже двух раз в месяц. А этот даже не взглянул.

Парень ловил себя на мысли, что все время сравнивает Амину с Олесей. И сравнение было не в пользу Амины.

Сама красавица страшно ненавидела свою предшественницу. С какой радостью она бы растоптала ненавистные фотографии, разорвала бы ненавистную вышитую кофточку из тонкого батиста. Девушка понимала, что ведет себя очень глупо, ревнуя к покойнице. Но ничего не могла поделать.

– Ну, чем, чем она – эта белая моль лучше меня? – ревела девица, размазывая тушь, пристально разглядывая ненавистную фотографию, – Ни рожи, ни кожи! Она, наверное, даже целоваться, как следует, не умела! – со слезами спрашивала Амина свою бабушку.

Ник сильно раздражался только от одного присутствия своей невесты. В последнее время его все в ней бесило: как она ходит, как одевается, как ест. Парня бесили ее волосы, заплетенные в бесконечное количество косичек, скользкий шелковый халат, запах шафрана и чеснока. Он закипал всякий раз, когда Амина пыталась надавить не него. Ник удивлялся, как одна женщина может вызвать столько эмоций.

Он все чаще и чаще вспоминал Олесю.

Более неподходящей пары, чем Амина и Ник трудно было себе представить.

Интеллигентный юноша, сын писателя – и эта базарная торговка, которая выставляла на показ свои бескультурье и хамство. Книг она не читала (мало того, не знала, как можно находить в этом какое-то удовольствие – девушка с большим трудом дождалась окончания школы), готовила все время какие-то слишком жирные и слишком острые блюда, которые Ник глотал через силу.

Темпераментной Амине было слишком трудно сохранять "приличия", как от нее требовал Ник. Ей хотелось петь и летать, расплескивая вокруг радость, согреть эту ледяную глыбу, которая вместо сердца у Ника. Знойной веселой девушке слишком тяжело было рядом с непонятным хельве. Сердце его всегда на замке, а душа спрятана за гранитным занавесом.

Хозяин квартиры то несмело приласкает ее, как бледное северное солнце, то вдруг обожжет мертвым снежным холодом. "Лучше бы бил! Чем так вот: сверкнет своими глазищами, страшно так, закроется на кухне и молчит, молчит, молчит" – со слезами жаловалась бедная девушка бабушке, матери говорить что-либо бесполезно.

Временами Амине хотелось бежать от своего жениха, бежать и не оглядываться. И не нужна ей эта квартира, и деньги не нужны, и слава не нужна, и нечего не нужно.

Строгая мать велела: "Терпи! Чего тебе дуре, не хватает? Богатый, красивый, не пьет, не бьет, баб не таскает – сокровище, а не муж!" Амина, как послушная дочь, терпела. Кропотливо повторяла суры из Корана, каждый намаз усердно читала соответствующие молитвы, усмиряющие гнев джина, умножающие терпение благочестивой жены. Усердно подкармливала его блюдами, которые как учила ее бабушка, призваны "воспламенить страсть даже в самой холодной крови". Видимо, в чем-то мудрая Гюль-Гюль просчиталась и на этот раз.

Мечтавшая о скором замужестве девушка терпеливо сносила перепады настроения своего друга, стойко выносила зеленые (даже тщательно вычищенные) зубы, холодные руки, научилась улыбаться его друзьям и спокойно слушать ужасные песнопения под гитару, не возмущаться недовольно-придирчивым взглядом Петра Сергеевича, не обращать на откровенную неприязнь будущей золовки. Не возражала против наглухо закрытых окон и дверей. Терпела, раз мать велит. Но и терпение восточной женщины имеет свои границы.

Не было дня, чтобы они не поссорились. Иногда в знак примирения парень дарил невесте какую-нибудь золотую или серебряную побрякушку.

Наедине с Алешкой Ник делился переживаниями:

– Амина для меня как чемодан без ручки: нести тяжело и бросить жалко.

Нечто похожее говорила своей бабушке Амина, когда та наведывалась навестить любимую внученьку и подержать ее дельным советом.

Праздники были для девушки настоящей пыткой. Ник тащил ее к своим друзьям, отказывался пить водку. Он постоянно одергивал свою подружку, которая вела себя как маленькая капризная девочка. Чем больше одергивал, тем сильнее хотелось девушке что-нибудь эдакое отчебучить, назло занудливому жениху. Амина то и дело кокетничала то с одним, то с другим, а однажды принялась соблазнять ответственного работника, не стесняясь присутствия законной супруги. Ник, чтобы избежать скандала, силой увел подружку с застолья:

– Амина, ты ведешь себя, как уличная девка!

– А ты кто такой! Ты мне не муж! Что хочу, то и делаю! От тебя все равно никакого толка! Да пошел ты в пень, унтер Пришибеев! Ты ведь не мужик вообще! Так одна видимость! Сам большой, гармонь большая… – развязно и насмешливо отвечала пьяная девица.

Парень не сдержался и ударил ее по щеке, не дав договорить до конца. Даша была в шоке, Амина же сделала вид, что ничего не было.

Нику не нравились друзья и родственники девицы, которые натащили в дом мешки с урюком, черносливом и какой-то травой, которые они почему-то выгрузили в центре комнаты, за ними тянулся шлейф запахов немытого тела, вонючего курева и несусветный шум. Амина была удивлена, когда "этот айсберг" вдруг вспылил и довольно грубо велел гостям убираться. Мешки с фруктами, баулы с нестиранными пожитками, оказались на лестничной площадке.

– Эй, зачем хулиганишь? – попытался возразить самый старший гость, – Ты, мальчик, почему старших не уважаешь?

Мужчина замахнулся на хозяина квартиры ножом. Что произошло дальше, никто не успел заметить. Нападавший скорчился от невыносимой боли в сломанной руке, нож был в руках у странного жениха Амины. Он оскалился и со смехом направился к обкуренным "старшим":

– Ну – с, господа коммерсанты, кто следующий?

Спекулянты с криком, как стадо баранов покидали нечистую квартиру, спотыкаясь о свой товар. Амина обиженно дулась на жениха, и пыталась выговаривать. Ник же грубо возразил:

– Приглашаешь гостей – следи, чтобы они вели себя прилично! Ты здесь не хозяйка пока еще. Попойки для базарных спекулянтов устраивай и разводи свинарник у себя в коммуналке, если мать позволит! А у меня нечего!

– А тебе жалко для моих родственников угла? Твои друзья день и ночь у нас – это ничего! Я готовлю для них, убираю за ними – это так и надо! А как ко мне, так пошли вон! – визгливо огрызнулась красавица.

– Мои друзья не гадят в доме, как эти животные.

– Мои родственники животные? Ты то сам – нечисть болотная, а мои родственники животные. Вот завтра же они все придут жить сюда! И ты никуда от этого не денешься, дорогой мой! – злобно шептала красавица, захлебываясь слезами от обиды.

На что Ник подробно разъяснил, куда и за какую часть немытого тела он отведет таких родственников, если еще хоть раз увидит. Девушка ушла, в чем была (спасибо на дворе июль), хлопнув дверью. Через несколько дней, она все-таки вернулась, как будто ничего не случилось. Даже выманила очередную безделушку. В глазах никса она упала еще ниже, чем была до этого.

Парень смутно догадывался, что девушку привлекает не столько он сам, сколько его квартира. Та самая квартира, где он надеялся на счастье с милой Олесей и их дочкой. И куда вот-вот переедет мама Олеси и ее дети. Женщине нашли работу в одной из контор города. Так, решил Петр Сергеевич, будет лучше для всех.

Амина, чувствуя непонятную угрозу, стала все настойчивее говорить о свадьбе, все возвышеннее мечтала о гнездышке. Ей не очень улыбалось делить и даже огромную (по тем временам) комнату с бывшей тещей (которую Ник по-прежнему называл мамой) и ее детками. Кроме самой девушки порхали вокруг молодого никса ее мать и бабушка, носились с ним, как с писаной торбой, не знали куда усадить, чем накормить. Ник был очень завидным женихом – не у каждого парня в таком нежном возрасте есть свой угол. Ник знал, что рано или поздно ему придется назвать Амину своей женой.

Девушка постепенно вошла в семью Ника. Петр Сергеевич уже называл ее своей невесткой. Даша вовсю секретничала с будущей родственницей, мало того, она всегда защищала робкую Амину от сурового "мужа и господина", когда они ссорились (а ссорились они почти постоянно). Даша заставляла своего сводного брата уважительно отзываться о своей невесте. Да и сам молодой никс уже привык к вкусной еде, к чистым рубашкам и носкам, к выглаженным брюкам. Привык видеть по вечерам ее головку, склоненную над пяльцами и блеску бисера, из которого она составляет дивные узоры. Амина стала для Ника чем-то вроде удобного домашнего халата и мягких тапочек. Вот если бы можно было назвать ее сестрой! Зачем обязательно женится? Дело стремительно неслось к свадьбе. Вот уже и дата назначена, и с нужными людьми договорились о соответствующих документах.

Но… Чем ближе становился роковой день его шестнадцатилетия, на который заказан марш Мендельсона, чем сильнее хотелось остановить, или хотя бы замедлить бег времени. Этот день стал сниться в кошмарах. Поцелуй с нелюбимой вызывал такое отвращение, как будто предстояло целовать не чистенькую, ухоженную и довольно миловидную девушку, а какое-то грязное животное. Ник каждый раз мрачнел, когда его взгляд падал на календарь – неумолимое время безжалостно отнимало с каждой секундой по кусочку его свободы.

Парень не мог ничего с собой поделать. Разум говорил, что нельзя вечно горевать по ушедшей возлюбленной, что надо жить дальше. Мертвая жена детей не нарожает.

Глаза отдавали должное красоте лица и темпераменту восточной девушки, округлости и плавности линий тела, уши – прелестному голосу, нос – чувственным ароматам. Но душа не принимала ее. Ник тайком молился о чуде, которое избавило бы его от тягостного союза с совершенно чуждым, несовместимо чуждым существом, от пожизненной пытки одиночеством.

И как будто кто-то очень сильный и могущественный пожалел молодых. В один из вьюжных февральских вечеров, вернувшись с занятий из "Белой совы", Ник застал свою красавицу в объятиях какого-то красавца узбека. Эльвир и Амина самозабвенно целовались, забыв обо всем на свете. Даже о времени. Амине это знойный парень нравился гораздо больше Ника. Он, конечно, не так красив, зато руки его всегда теплые. И он умеет целоваться. И не сравнивает ее с другими. И не будет ей морочить голову какими-то заумными книжками и непонятными стихами. Бедняжка не понимала, зачем вообще усложнять жизнь излишними размышлениями. Жизнь и без того сложна и запутана.

Еще ей очень хотелось подразнить жениха, доказать ему, что она оказывает ему милость, тратя на него свое драгоценную молодость. А то возомнил, бедненький, что делает ей одолжение. Ей, первой красавице на всем рынке. Да и мать пристала – "Роди ему ребеночка, никуда он не денется! Жениться как миленький! А не захочет сам женится – заставят" Откуда он возьмется, этот ребеночек – если Ник ее целует как сестру или подружку, если между ними ничего не было. Но как, как признаться в этом строгой матери?

Ник молча смотрел на них. Вдруг Эльвир оттолкнул от себя подружку и закрыл лицо руками. Ему было известно, что водяные джины очень скоры на расправу. Он знал, что они обиды помнят долго и мстят за них жестоко. Правоверный мусульманин едва не намочил свою репутацию, причем в буквальном смысле. Он ждал всего: удара, выстрела, мгновенной смерти. Но только не испуганный крик возлюбленной. И не этот ледяной голос:

– Что здесь происходит? Это кто такой?

Амина поняла, что никакой свадьбы и никакой квартиры ей не светит. И терять ей уже нечего.

– А ты что думал? Ты думал я тебя люблю. Да ты же холодный как лягушка. Да кто тебя полюбит такого? Кому ты нужен? Да я же с тобой только из-за квартиры! Да ты же не мужик, ты – статуя мраморная. Да если бы не мама, я бы даже близко к тебе не подошла! – вопила девица, застегивая на ходу пуговицы халата.

– А головы у тебя своей нет?

И Ник долго описывал девице, все прелести жизни с нелюбимым, а, главное, с нелюбящим мужем. И под конец добавил:

– Разве можно так? Ты же человек. Ты же не жертвенная овечка. Это же противно.

Как же надо себя не уважать!

Эльвир дрожал от страха, как любовник, застигнутый мужем на месте преступления.

Боялся пошевелиться. Ник рывком вытащил его из укрытия и резко поставил на ноги:

– Будь ты мужиком, наконец! Перестань прятаться за бабьи юбки.

В любой другой ситуации была бы драка. Но этот напуганный парень был Нику просто смешон. И бить его не хотелось. И еще нокке был благодарен Эльвиру за то, что он помог разрешить эту ситуацию. Бить своих спасителей – не совсем умно.

– Ты его любишь? – спросил Ник растрепанную девушку. Та четко кивнула.

– А ты ее? – в ответ напуганный парень неуверенно что-то промямлил.

– Не слышу!

– Да! Да! Да! – истерично выкрикнул Эльвир, не понимая к чему все это. Но зря он так боялся.

Ник заставил обоих одеться. Потом развернул их к себе. И насмешливо сказал:

– Раз вы так любите друг друга, то – совет вам да любовь! Плодитесь и размножайтесь!

И уже обращаясь к более удачливому сопернику, тихо добавил:

– Только посмей обмануть ее. Я под землей тебя найду, из воды достану, и на части разорву. Понял, ты, ягненок?

И выставил обоих за дверь. Эльвир был очень напуган. И поэтому чуть ли не на коленях упрашивал строгую тетеньку их расписать. Пришлось даже показывать справку от врача, где указывался срок беременности. К себе в коммуналку они пришли уже как муж и жена.

А Ник остался один в своей квартире. Мама Прасковья еще не приехала. Парень уронил голову на руки. И начал бешено хохотать как сумасшедший. Он смеялся над своей наивностью, над соперником, который скулил, как напроказивший щенок. И над наивностью Амины. Неужели она всерьез думает, что этот трусливый шоколадный заяц – достойный спутник жизни. Он сбежит при первых же трудностях. Но пусть ее.

Избавился, и, слава богу! Парень долго не мог остановиться.

Потом зашел сосед. А за ним прибежала его жена. Мужчины говорили о коварстве и непостоянстве женщин. А дама смеялась над ними обоими и защищала выгнанную девицу. Разошлись только под утро – благо была суббота. Парень поехал к дяде, не поленившись сменить замки.

Но на этом история не закончилась. Спустя несколько месяцев, на пороге квартиры, где жил Петр Сергеевич и Даша, и где жил Ник, чтобы не сойти с ума от одиночества, появилась бабушка Амины. В руках она держала пищащий сверток, а за дверью рыдала молодая мать. Это была сама Амина.

Старушка без приглашения ввалилась в квартиру, ведя за руку упирающуюся внучку.

Оказывается, что красавец Эльвир сбежал через неделю, после рождения ребенка.

Вся страсть пропала от постоянного ночного крика.

Петр Сергеевич отказал бабушке в претензии на квартиру Ника. И выставил наглую старуху из квартиры. Бабка поняла, что бороться официально с Ником, который так упорно отказывается пускать ее внучку к себе, и с его дядькой – совершенно бесполезно. Парню по закону ничего не грозило – мало того, что Амина сама навязалась, так она была вполне совершеннолетней барышней. И ребенок этот к Нику отношения не имеет. Это не его ребенок. Бабушка обещала проклясть Ника – самым страшным проклятием.

– Ты будешь выть от боли! Ты будешь гнить заживо, а врачи будут только разводить руками. Даю тебе три дня срока. Или ты женишься на Амине, усладе моей старости, или тебе конец! Смейся, смейся, тварь нечистая! Потом заплачешь, да уже поздно будет!

Но Ник своей вины не чувствовал. Он заставил Эльвира женится на Амине, а что она его не удержала – так это дело житейское. Ходить и охранять эту парочку, свечку им держать, быть добрым ангелом, охраняющим непрочный союз – на это он не подписывался. О чем прямо и сказал агрессивной, не старой еще, тетке, не утратившей горделивой осанки эмирской наложницы.

– Ты же обещал!!!

– Я свои обещания выполнил сполна. Тебе я ничего не должен.

Бабушка ругалась, требовала подать виновника ее позора. Она считала Ника во всем виноватым. Ведь это он должен был жениться на ее красавице-внучке. А не этот голодранец Эльвир, который к тому же пустился в бега. А молодая женщина намекала об обещанной мести за нее. Амина рыдала, взывала к его милосердию, к состраданию.

– Ты уже довольно играла на моих чувствах. Милая моя, ты свой выбор сделала в августе. А может и раньше. Когда вы резвились с Эльвиром и ненароком зачали. Ты ошиблась, бывает и такое! До свидания!

– Пожалуйста, прости меня. Ника, прости меня! Пожалуйста, прости меня!

– Амина! Ты хороший человек! Но ты уходи, прошу тебя! Не заставляй тебя выгонять.

Уходи сама.

– Ты никогда не любил меня! Ты только ее любишь, эту белую моль, эту свою Олесю, будь она проклята!

– Я не скрывал этого, ты сама навязалась…

– Я тебе все-все отдала, а ты?!!

– Я тебя ни о чем не просил… Мне от тебя ничего не нужно. Ни тогда, ни сейчас…

– Будь ты проклят! Будь ты проклят! Проклят!!! Чтобы ты сдох, неблагодарная тварь!!!

Чтобы ты по шею в воде стоял и напиться не мог! Чтоб тебе своими слезами захлебнутся. Чтоб ты ни с одной бабой не ужился! Чтобы не жену в роддом, а гробы на кладбище таскал!

Красавица с ребенком на руках и ее бабушка, быстро убежали, хлопнув дверью. А этот голос обманутой женщины еще долго звенел в голове. И вскоре первый раз парня скрутило.

Это было прямо на тренировке в "Белой Сове". Ник внезапно побледнел, и чуть было не потерял сознание от нежданно нахлынувшей боли: казалось, что кости заживо плавятся, суставы выкручиваются, а мышцы тупым скребком отдираются от костей. В больнице у Николая Ивановича облегчение наступило только под наркозным аппаратом.

Он целую неделю пытался разобраться, но все без толку – анализы, обследования и даже пункции были идеальными. Все было именно так, как грозила старая узбечка.

А боли все мучительнее и невыносимее. От постоянного напряжения у Ника стали сдавать нервы. И жизнь ему не мила, и солнышко не радует. А дождь – это вообще садист, мучает еще до своего появления – дня за три все ноет и болит. Доктор уговорил дядю Петю отвезти племянника в Москву, чтобы выяснить, что, в конце концов, происходит. Почему у молодого парня разрушаются кости, как у древнего старика? Почему кровь никак не реагирует на это явление?

В беспричинные боли, в нервное расстройство, тем более в симуляцию, Николай Иванович не верил. Он знал, что Ник очень терпеливый парень. Ему довелось однажды по живому тащить бандитскую пулю, застрявшую в черепе у этого парня. Он даже не издал ни единого звука во время всей процедуры. Только щурился и пытался отшучиваться.

И если уж Ник стонет, то значит, дела действительно так плохи, а боль действительно нестерпимая.

Максим и старушка-кореянка слушали и думали, как этому помочь. Бабушка занялась уж очень устрашающими обрядами. Заставляла Ника медитировать, связаться с мыслями Амины.

И получить ее прощение. Это было очень трудно, но получилось. Только вот бабушка Амины умерла в тот самый день, когда парень впервые спокойно заснул без всяких уколов. Старушка на мгновение заглянула в пропасть, куда она так усердно пыталась столкнуть свою любимую внучку. "Хотели как лучше, а получилось – как всегда!" – вспомнила почтенная Гюлчатай любимую шутку молоденького солдата.

– Прости меня, девочка – сказала на прощание пожилая женщина, прежде чем душа покинула изношенное тело, – будь счастлива тут без меня. Скоро мне предстоит держать ответ. Помолись за меня внученька. Запомни деточка – на чужом пепелище дворец не построишь, на чужом коне далеко не ускачешь. Красив и богат Ника, да видно не для тебя он. Не тебе суждено растопить ледяное сердце. День прожит без любви – приписан к смерти день.

Скажем по секрету: Амина все-таки нашла свое счастье. Да еще и там, где меньше всего ждала. За соседним прилавком – молодой парень, которого она прошлым летом даже не замечала, торговал урюком, дыней и прочими дарами Средней Азии.

Он заметил эту красавицу еще год назад. Но, тогда ее опекал страшный юноша. Этот огромный парень, сверливший недобрым взглядом соседей Амины, про которого рассказывают всякие ужасы, казался таким всемогущим и непобедимым. Разве мог робкий тогда Карим спорить с таким могущественным господином? И кто он такой?

Разве променяет прекрасная Амина, предмет его грез, такого богатого и красивого юношу, носителя волшебной силы, на простого продавца? То ли дело красавец Эльвир!

Эх, знай Карим тогда, что Ник с радостью уступил бы ему нелюбимую невесту! Может быть, вся жизнь сложилась бы по-другому.

Он любил ее до умопомрачения, отбивал от злобных нападок своей многочисленной родни. Они прожили долго и счастливо. Карим ее сыну заменил отца, и любил озорного мальчишку, как родного. Амина всю жизнь хвасталась перед затурканными до рабского состояния подругами своим главным богатством – одиннадцатью детьми, уютным двухэтажным домом (который они с Каримом строили своими руками), красивым ухоженным садиком. Тем, что она "не бита, не мята, ни клята". Спустя годы она была благодарна своему странному жениху за то, что он избавил ее от участи рабыни, увешанной золотом и запертой в четырех стенах. Но это еще не скоро.

А пока бедная девушка почувствовала себя не обиженной брошенной невестой, а свободной женщиной. В ее душе не осталось обиды – только радостное ожидание чуда.

Она встала рано утром, сладко потянулась и улыбнулась, глядя на безмятежно спящего сынишку. На рынке лоток Амины опустел быстрее всех. Веселая продавщица буквально светилась радостью, и снующая по рынку публика стремилась купить у веселой девушки хотя бы горсть изюма. Ибо просто пройти мимо – было выше их сил.

А где-то далеко от нее парень тихо спал без сновидений. А утром у него ничего не болело. Через день вернулся врач, и Ник пришел на прием.

Не известно, что больше помогло: лечение вернувшегося Михаила Степановича, молитвы Нины и Сашеньки, обряды бабушки-кореянки. Или все вместе. Но вот уже Ник опять играет с маленькой подружкой. И даже выходит погулять. А малышка была очень рада этому.

У парня постепенно прекратились ночные боли, он опять стал достаточно сильным, для того, чтобы работать. Тщательное обследование в институте показало, что это не просто временное улучшение. Ника можно забрать из больницы на совсем.

– Спасибо Вам, Михаил Степанович, – сказал на прощание Максим Исаев, – Вы просто волшебник! У меня в голове не укладывается. Не знаю как Вас и благодарить!

– Ну, что ты, Максим!- отвечал ему доктор, – ты не меня, дочурку свою благодари или жену! Без них все мое лечение было бы как мертвому припарка. Что-то сделала с ним твои Сашенька и Ниночка. В начале я уже думал, что все, конец мальчишке.

Он буквально гнил заживо. Я думал только о том, как снять боль, как придавить болезнь, выгадать для бедного ребенка лишние месяцы. Больше я ничем не мог ему помочь. Думал, что ему придется жить как старику – постоянно оглядываться, беречься, боятся каждого чиха. И все ради нескольких месяцев – а потом все равно – тяжелая смерть. А мальчишка вдруг на ровном месте начал выходить и вышел из своих болячек. Даже разрушенные суставы и сломанные кости сами собой восстановились. Я не могу объяснить, почему. Я такое вообще первый раз в жизни вижу. Такое впечатление, что твой дружок просто очень захотел жить. Или ему кто-то очень помог захотеть. Другого объяснения я не вижу.

В это время Ник и Сашенька прощались. Девочка не хотела отпускать своего дружка, но ее как-то отвлекли. Вскоре малышка занялась своими игрушками. Но всю жизнь помнила своего большого друга. Даже когда сама стала мамой, рассказывала сынишке о нем. Тот воспринимал всю историю, как сказку.

Прошло время, отряд "Белой Совы" по-прежнему ходил на задания. По- прежнему спецотряд работал на пределе возможностей. Дети болели от перегрузок, но "наполеоны от контрразведки" не видели в этом ничего предосудительного. И по-прежнему в белорусских лесах, в карельской и финской тайге, в горах и в катакомбах под старыми приморскими городами гибли юноши и девушки, совершая громкие подвиги.

Кого-то из них немедленно причисляли к героям. Кто-то так и оставался пропавшим без вести, скитаться неуспокоенным духом и тщетно пытаться напомнить о себе живым.

Однажды Нику попалась на глаза статья в газете. В ней корреспондентка, по-садистки смакуя подробности (так казалось Нику, на самом деле, девушка щадила нервы читателей, не упомянув даже половины увиденного ужаса), писала о последних днях комсомолки. Той, самой, которая мечтала "умереть, как Таня". Той самой девушки, которая чуть было не зажгла огонь в остывающем сердце молодого хельве. Ее мечта сбылась. За высокопарными и пафосными строчками парень видел напрасные страдания девушки, обиды и унижения сельских жителей, над которыми издеваются и свои, и чужие. На сердце парня появился еще один рубец. Он должен был жить дальше.

Однажды Ник вернулся домой не просто в приподнятом настроении. Парень смеялся как ребенок, не мог сдержать веселья. Разгадка была проста. Дядя Саша в "Белой Сове" сообщил юноше, что его забрасывают на родину, к дядюшке Юстасу. Парень просто не мог дождаться, когда снова увидит свою родную реку, зайдет в лесную чащу. И крикнет на весь лес:

– Я дома! Я приехал!

Юный агент не мог скрыть своей радости. Он часто поднимал Дашу и Маринку, и кружил обеих, как маленьких девочек.

– Я домой еду! Вы понимаете! Домой! Домой! Домой!

– А ты что, здесь не дома! Ника, ты меня пугаешь.

– Дашенька, милая моя сестричка, конечно же дома. Но ведь это же не то все. Я там родился!

– Мало ли кто где родился…

– Вот ты только представь себе. Маленькое озеро в лесу, снег только сошел. Выхожу я из дома на берег. Кругом такая прелесть.

И вдруг сама собой получилась песня:

Когда, разомлевший от теплого дня,

Бежал наугад по весенним протокам,

Родина щедро поила меня березовым соком.

Первый подснежник еще не расцвел, лишь только приблизились первые грозы, На белых стволах появляется сок…

Это собственно было даже не песня, а так подслушанный у вселенной отрывок идеи, совпавший с настроем метущейся души. Как песня это оформится еще через очень много лет.

Петр Сергеевич и Александр Викторович в очередной раз поругался с начальством.

Они делали все, чтобы не впутывать Ника, который едва отошел от непонятной болезни, в страшные эксперименты. Дядя Петя приводил свои аргументы, показывал выписки из больницы. Но инициатор заброски был непробиваем. С таким же успехом Петр Сергеевич мог показывать ему абстрактные картинки или чистые листы бумаги.

В отличие от Ника, они знали, что возвращение на истерзанную войной родину принесет его подопечному очень много страданий. Взрослый мужчина очень хотел ошибиться, но оказался прав.

Хоть и подготовили Ника к тому, что ждет его на родине, все равно увиденное сильно потрясло юношу. Предупреждения Петра Сергеевича, что агент нокке еще ребенок, что это испытание может оказаться непосильным, отлетали от непробиваемых чиновников, как от железобетонной стены. На всякое слово опекуна, на гневные строчки доктора медицинских наук из засекреченного института (то, что врач выговаривал дяде Пете на словах, было зафиксировано официальной подписью и печатью), у них был готов соответствующий параграф.

Ведь юные нокке, как и всякий другой агент, для них все лишь подопытное животное.

Для них было очень интересно – как дерзкий мальчишка покажет себя вот в этой ситуации? Что будет делать, если сильно прижмет? К коммунистам побежит или воспользуются старыми отцовскими связями? Чем придется заплатить юноше за эти игры взрослых по паспорту дяденек – не все ли равно? Разве обязан великий естествоиспытатель спрашивать согласия у подопытной мыши?

Глава 11. Возвращение на родину: детские грезы и жестокая реальность.

Дядя Петя не ошибся. Ник с большим трудом удержался, чтобы не расплакаться, как маленькому. Тот мир, добрый и понятный, по которому он так скучал – не существовал более. Его место заняло какое-то подобие ада: повсюду гремели оглушительные бравурные марши, повсюду доносы, человеческая жизнь обесценилась до крайности. В книжной лавке не купить открыто стихов Гейне, на которых он вырос. Не видно томиков маминых знакомых-иммигрантов, изгнанных с родины великой революцией. Не было скучно оформленных, зато увлекательно написанных учебников, разных теорий и гипотез.

Вместо них красовались несуразный бред новых хозяев. И в соседнем с лавочкой кафе, где раньше собиралась интеллигенция, где юные озорники наслушались вдоволь крамольных идей, взбудоражившие их неокрепшие умы, развязно приставали к девицам пьяные создания, демонстрировали остроумие утонченные и циничные господа в черных мундирах. И везде, везде свастика. А еще офицеры развлекались стрельбой по арестованным военнопленным. И расстреливали без суда и следствия. Выходя из дому утром, нельзя быть уверенным, что вернешься сюда вечером.

Юноша уже хорошо умел жить двойной жизнью. Парень был совершенно незаметным, не выделяться из толпы. И при этом делать много такого, о чем добропорядочный обыватель даже и не подозревает. Сослуживцам Ника и в голову не могло прийти, что в это существо может быть опасным. Этакий милый домашний мальчик.

– Он совершенно безобиден, господин офицер! Он мухи не обидит, он такой душка! – охали дамы и девицы.

– Прекрасный работник, скромный и исполнительный, просто идеальный сотрудник, отзывчивый, старательный! Все схватывает на лету, – не могли нахвалиться мужчины, особенно начальники.

Красивый, умный, старательный и общительный парень был на хорошем счету у начальства, любимчик знатных дам, легко втирался в доверие, доставал очень важные сведения. В каждом доме он желанный гость на вечеринках. Но эта двойная жизнь отнимала слишком много сил, слишком много молодой эльф узнавал такого, о чем предпочел бы не знать. Слишком много грязи, слишком много жестокости и цинизма выливалось на истерзанную душу, слишком многие садисты и некрофилы, которые получали удовольствие от предсмертных мучений своих жертв, изливали ему свою душу, слишком многие дельцы, продававшие свою разоренную страну, пытались взять его в оборот.

Максим Исаев с тревогой наблюдал за тем, как парень ужесточился, стал слишком легко убивать. Особенно после того, как в сарае было найдено тело повесившейся девочки, юной рабыни, угнанной вместе с тысячами сверстников, и ее дневник, который заканчивался словами: "Дяденьки и тетеньки! Пожалуйста, отомстите за меня!".

Даже Карпинусу рядом с Ником становилось страшно: он с такой ненавистью смотрел на аккуратные ряды чистеньких домиков. Тех домиков и сарайчиков, где лились невидимые миру слезы маленьких рабов, где оборвались сотни и тысячи детских жизней.

"Сволочи, твари бездушные, чудовища, уроды, порождения тьмы!" – перехватил Максим Исаев мысль Ника адресованную хозяевам этих строений, и сам этому удивился. И Максим и Карпинус оба ужаснулись, когда парень без тени переживаний убивал попадавшихся ему эсесовцев. И как убивал!

Как-то один из "добреньких хозяев", тот самый в чьем сарае нашли повесившуюся девочку, осмелился предъявить счет за случайно застреленную свинью.

– Она еще могла жить! Могла рожать поросят! А вы убили ее, убили мою Клару.

Убили!!! – громко причитал хозяин усадьбы, напоминавший средних размеров борова, обнимая мертвую любимицу.

Глаза Ника бешено сверкнули, он схватил за грудки почтенного хозяина и прижал к аккуратно оштукатуренной стене дома:

– Она могла жить, говоришь! Свиньей меня попрекаешь! Она тоже могла жить! (Ник красноречиво указал на маленькое тельце, только что вынутое из петли). Моя мать тоже могла жить.

– Я ее пальцем не трогал, – испугано верещал толстяк – она это сама! Она сама в петлю влезла, я ее пальцем не тронул. И мать твою я не трогал!

– Конечно, узел девочка сама затянула и с табуретки сама спрыгнула. А кто ее туда загнал, сволочь? Кто ее убивал каждый день? Кто морил ее голодом, непосильной работой? Кто каждый день топтал ее достоинство, вытирал об нее ноги? – парень со злостью лупил и пинал перепуганного насмерть соотечественника.

– Пожалуйста, не убивай меня! Мы же одной крови! Мы же родились на одной земле!

Я дам тебе все, что пожелаешь! Все отдам, только не убивай меня!

– Ошибаешься, гнида! Не одной мы с тобой крови! Верни маму, тварь! Верни жену!

Верни девочку! Верни мне мою жизнь! Верни все назад, так как было! – Ник с такой злостью избивал бывшего соседа, что у того потемнело в глазах. Казалось, что Ник вымещает на этом жирном теле всю свою злость, всю свое отчаяние, всю боль неудавшейся судьбы. Он бил и не мог остановиться. Парня с большим трудом оторвали от своей жертвы. На свое счастье мужчина успел отправить семью в Швейцарию.

Нику было противно. Он стеснялся своего поведения, но ничего не мог поделать.

Парень почти физически чувствовал, как его захватывают темные силы, убивают в нем все хорошее и светлое, что еще осталось в истерзанной душе подростка.

Превращают его в циника, который всему знает цену, но не ведает ценности.

– Вот эта милая Родина, земля отцов! Это я по ней так плакал в заметенной снегом избушке! И вот что. Нравится, да!!! Я так мечтал, вот вернусь! И вот что, ничего не осталось: "там, где я плавал за рыбками, сено гребут в сенокос".

Парень устало опустился на камень и уставился в одну точку. Руки его дрожали. Он выглядел таким несчастным и разочарованным. И старых друзей почти не осталось – одни убиты, другие навсегда уехали, третьи предали. Остальных заставили маршировать под жуткую музыку, не спрашивая их согласия. Ему было очень тяжело и больно на душе. И понял строчки несчастной поэтессы, прочитанные в маминой тетрадке:

Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Мне совершено все равно -

Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошелкою базарной

В дом и не знающий, что – мой,

Как госпиталь или казарма.

Мне все равно, каких среди

Лиц – ощетиниваться пленным

Львом, из какой людской среды

Быть вытесненной – непременно -

В себя, в единоличье чувств.

Камчатским медведем без льдины

Где не ужиться (и не тщусь),

Где унижаться – мне едино.

Не обольщусь и языком,

Родным, его призывом млечным.

Мне безразлично – на каком

Не понимаемой быть встречным. …

Так край меня не уберег

Мой, что и самый зоркий сыщик

Вдоль всей души и поперек!

Родимого пятна не сыщет!

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И все – равно, и все – едино.

Но если по дороге – куст

Встает, особенно рябина…

Юноша вспоминал, как эти стихи появились в маминой тетрадке. Он помнил, как мама привела к ним в гости молодую женщину, замученную вечной неустроенностью и ее маленькую, худенькую дочурку. Обе гостьи впервые за несколько дней до сыта наелись. Взрослой даме на сытый желудок показалось не все так плохо. Мама долго разговаривала с женщиной, утешала, вселяла надежду, называла ее стихи гениальными. И обещала, что к ней придет еще мировая слава. И весь мир будет ею восхищаться. Может быть, ее творчество будут изучать школьники. Гостья мечтательно рассмеялась.

И вдруг Эллис, мама Ника, призналась, что тоже скучает по своей родине. Ник рассказывал взрослому другу, как мать вспоминала свои детские шалости и проделки.

Как она рассказывала детям о своем доме. У мамы Эллис была семья, любящий муж и очаровательные сыновья, взрослая красавица-дочь, и три премиленькие внучки, скоро появиться четвертая.

Но все равно женщина очень скучала по своему сумрачному острову, по его утренним туманам, по своему языку. Любое английское слово, даже коряво произнесенное сыновьями, "с жутким эльфхольмским акцентом", ласкало слух матери. И даже по Лондонскому смогу скучала. Женщина была благодарна мужу, который с пониманием относился к ее чувствам. Когда происходила эта беседа, Нику едва исполнилось пять лет. Он был доволен своей жизнью и совершенно не понимал маму, которая тоскует по непонятной и скучной стране. Ник вспомнил, как они всей семьей ездили к маминому отцу. Бабушка не обратила на них никакого внимания. А мамина мачеха все беспокоилась, как бы гости не остались насовсем. Ник смеялся сквозь слезы, вспоминая сияющее лицо знатной дамочки, когда они покинули дом папы Эллис.

Самого князя они так и не застали.

Взрослый разведчик слушал юношу, который вспоминал свое детство. Нику нужно было выговориться. Максим видел, как катились слезы по щекам, как нервно дрожал голос, когда парень изображал то маму, то тетю Марину, то ее дочку, то отца, а то себя самого. Мальчишка тосковал по тому миру, который был здесь, и которого теперь нет. И никогда уже не будет. Он сгорел, как копна сена в лесном пожаре. Конечно, пойдут годы. Вырастет новый лес. И в новом лесу будет стоять такая же кучка сухой травы. Но это уже будет совсем другой лес, совсем другая копна. Ее буду населять совсем другие мыши. И совсем другой маленький лисенок будет сторожить их. Мальчишка пытался в поэтических образах объяснить взрослому и опытному другу свои чувства, пытался сам в них разобраться.

Как не хватало Максиму сейчас его друга пастора. Как проповедник, он не представлял собой ничего особенного. Зато он был силен телом и духом, умел лечить душевные раны. Этот пожилой мужчина немало повидал в своей долгой и бурной жизни. Он мог исцелить одним только своим понимающим молчанием. Совсем недавно старик еще своим мудрым словом направлял заплутавших на путь истинный, подталкивал к исцелению, успокаивал душевные муки. Теперь его нет в этом мире.

Его место занял теперь совсем молоденький парнишка. Этот мальчик мало что мог сделать для Ника, душа которого буквально истекала кровью. Максим опасался за разум своего юного друга.

Ему приходилось вспоминать то, чему учил их психотерапевт. Гипноз, конечно, не лучшее, даже запрещенное в мирной жизни. В те самые годы Максим Исаев не мог подумать, что ему придется применять гипноз к своим товарищам. Причем не к зарвавшимся чинушам от разведки, а к измученному и запутавшемуся пареньку. Но сейчас это было необходимо. Нужно было спасать товарища, совсем еще мальчишку, которого по велению некоторых деятелей, обрекли на тяжелые лишения. Слишком тяжелые. Ему было слишком трудно, Ник был не готов – его психические функции еще не сформировались, он еще не готов к таким испытаниям физически. Но кого это волновало, кроме Максима Исаева и Петра Сергеевича? Кому есть дело до того, что Александр Викторович не хочет еще одного безымянного холмика.

Взрослый мужчина и подросток снова и снова возвращались к тому, что было раньше.

Юноша слишком часто стал вспоминать родителей, особенно свою маму. Эти воспоминания были окрашены в розовый цвет. Молодой никс немножко идеализировал, приукрашивал действительность. Мальчишке это было необходимо, чтобы хоть как-то сохранить в себе силы жить дальше.

Эльфхольмские тайны или кто такая Эллис.

У самого же разведчика была другая информации о маме Эллис, побочной дочери князя Имрика. Его имя стояло первым в списке нужных людей, который заучивали наизусть агенты, отправляющиеся на туманный Альбион. Этот князь единственный из волшебного народа, был занесен в список личных врагов фюрера, чем очень гордился.

Он был знаменит тем, что почему-то очень хорошо относился к русским. Впрочем, не ко всем русским, к некоторым из них. О прочих людях, даже о подданных Великобритании, он был весьма невысокого мнения. Он относился к ним с презрительным снисхождением.

Никто не знал, почему именно русских выделял правитель Эльфхольма. В высших эшелонах контрразведки считали, что это всего лишь прихоть аристократа. Максим же чувствовал, что здесь все намного глубже и сложнее.

Максим Исаев знал, что дома маленькая Эллис была очень несчастлива. Отец появлялся, изредка, как красное солнышко. В эти редкие мгновения малышка забиралась на колени к отцу, и нежно прижималась к широкой, как ей тогда казалось, груди. И слушала, как бьется его сердце. А тот гладил ее темные шелковистые локоны. Маленькая девочка и взрослый эльф понимали друг друга без слов. Он тоже был несчастен в своем огромном замке, где он был всем и всегда что-то должен. И где его никто не любил, кроме одного мальчишки – такого же несчастного и одинокого, как отец.

Имрик очень завидовал своему спасителю доброму, сильному, умному, но слишком наивному Ивану. Завидовал его жизни такой короткой, как время падения метеорита в июльском небе, зато простой, правильной и понятной. Когда молодая женщина, уже законная супруга Ивана, поцеловала мальчишку на прощание, он понял, что ничего такого в его жизни не будет. И женщины у него будут – но такой любви не будет: будут лишь нужные браки и необходимые любовницы, которые даже в постели будут думать о выгоде. Так же, как у его отца, так же как у его деда. Так оно и вышло.

Разум понимал, что все имеет свою цену, власть и богатство – не исключение.

Тогда мальчик еще не знал, что ему суждено слишком дорого заплатить за свое княжество, на которое он и не рассчитывал, к которому не очень-то и стремился.

Но вот только душа этого никак не хотела понимать, продолжала тосковать по любви и ласке.

– Каждый должен носить свою шкурку, Рыжик! – шутливо выговаривала молоденькая женщина, потрепав золотистые кудри мальчишки. Она единственная кто, кроме матери, осмеливалась так называть юного княжича. Как младшего братика.

И он стойко носил эту шкурку, иногда проклиная свое бессмертие. Иногда не было сил нести этот крест, рука невольно тянулась к намыленной веревке. И только всплывавший образ могучего богатыря, ушедшего в монастырь, останавливал неизбежное.

– Ты нужен княжеству. Ты не имеешь право на слабость. Ты не имеешь право на трусость, – сурово говорил могучий старик, – Не смей!

Эта малышка – единственное существо, кроме того юноши, которое радовалось его приходу без всякой корысти. (Сын Джозеф побаивался этого огромного мужчину) Имрик дарил маленькой дочери свою нерастраченную отцовскую нежность. Он слушал, как небесную музыку, беззаботное воркование малышки, и измученная душа отзывалась на детскую ласку.

Отец не умел растить женщину, и воспитание лежало на матери. Мамаша этим умело пользовалась.

Каждый раз, когда Имрик выговаривал ей, что Эллис совершенно не одета, указывал на старенькие платьица и дырявые чулки дочери, хитрая дама неизменно отвечала:

– Жизнь так подорожала!

И выуживала дополнительные средства. Замотанный князь не успевал заметить противоречие: почему не хватает денег на одежду и образование для дочери, но их достаточно для содержания толпы бездельниц. Одежду, которую привозил для Эллис отец, мать отбирала:

– Для юной леди они слишком откровенные! Леди не пристало…

Тем не менее, эти наряды "очень даже пристали" матушкиной племяннице – заносчивой и пакостливой девице Элоизе.

Мама девочки все свое внимание, всю любовь, всю ласку отдавала старшему брату Джозефу. Он был похож на родню матери. Малышка, вылитая в отца, росла, как трава у дороги: девочку ничему не учили, одевали, как придется, кормили вместе со слугами (только когда приезжал отец, мать усаживала девочку за стол вместе со всеми), ее даже забыли окрестить. У нее была одна обязанность в доме – не мешать матери. Эллис терпели за то, что ее отец фактически содержал семью, многочисленных приживалок и компаньонов мамочки.

Брат и сестра очень любили друг друга. Джозеф учил сестру читать и писать, приглашал ее, когда приходил учитель. Он не обращал внимания на нотации матери – мальчик не понимал, почему он должен ненавидеть и обижать свою родную сестренку, свою единственную сестру. Мама объясняла это непослушание эльфийской кровью.

Брат делал сестре подарки, устраивал праздник в день рождения малышки, (мама не приглашала гостей, но разрешала организовывать пирушку и танцы для прислуги). Он придумывал для девочки интересные сказки, гулял с ней по парку.

Брат и сестра прятали в своем саду лисиц во время традиционной осенней охоты.

Бывали дни, когда в саду не было свободного места. То там то здесь, мелькал рыжий хвостик, пугая многочисленных гостей и приживалок мамочки. А когда кухарка Фани выходила в сад с остатками обеда, со всех укромных уголочков огромного сада к ней стекался огненно-рыжий живой поток.

Мать всем своим видом показывала неудовольствие. Но дети этого не замечали. Они начали мастерить из корявых веток, фанерок, веревочек и цветных лоскутков модель флета – легкого боевого укрепления хельве.

Но пришла беда. Мальчик и девочка серьезно заболели. Брата не стало. А Эллис выжила. Девочке было очень горько и одиноко. После смерти любимого сына мать перестала ее замечать, вся ушла в мистику. Бедная женщина все время повторяла: "Джозефа забрали феи!". В доказательство приводила какие-то фотографии, сделанные дочерью.

Почему мамаша приняла изображенную компанию девиц за фей, было совершенно непонятно. Ежу было понятно, что прозрачные крылья – часть карнавального костюма.

Отчаявшаяся женщина не слушала разумных доводов, платила огромные деньги разным шарлатанам. Некогда уютный, с претензией на изящество домик превратился в захламленный сарай, изрисованный бессмысленными каракулями. В доме появилось множество сумасшедших бродяг и воров. Опустившаяся хозяйка этого строения категорически запрещала убираться в помещениях, за исключением кухни и комнатки, где жили Фани и Эллис.

Мать отчаянно пыталась войти в контакт с феями, чтобы вернуть сына. Феи не обращали внимания на эти жалкие потуги (они больше интересуются взрослыми мужчинами и исключительно живыми), это обстоятельство немало печалило женщину.

Она не замечала, как дочь-замарашка вырастала в очаровательную девушку. Ее красоте завидовали даже чистокровные эльфийки-аристократки. Девушке очень хотелось посекретничать с матерью, поделиться с ней своими переживаниями и умозаключениями. Ей были нужны, как воздух, советы опытной женщины. Но эти советы и наставления давала лишь кухарка Фани. Только она относилась к девочке, как к своей дочери, секретничала с ней вечерами. Она же открыла взрослеющей девочке тайну особых женских дней, которые сейчас принято называть критическими.

Именно эта женщина научила Эллис готовить шоколадный пудинг и кокетничать.

Родная мать холодно и надменно, как снежная королева из отцовских сказок, отталкивала дочь, пресекала любые проявления чувств. Родительница по-прежнему видела в ней маленькую замарашку, исчезновение которой не сильно опечалило мамочку. Она заметила лишь оскудение банковских счетов. Мамаша даже не обратила внимания уход дочери, которую князь Имрик забрал в свой дом. Но и в княжеском замке бедняжке не было житья.

В доме отца юную Эллис также обижали родственники.

Только брат Эрик защищал ее. Эрик сам до десяти лет рос в трущобах Петербурга.

Его рождение стало следствием совсем уж неприличного романа князя Имрика и некой девицы по имени Аннушка. Эта девочка, вынужденная заниматься древнейшей профессией, была чище и благороднее едва ли не всех придворных дам, включая законную супругу. Среди окружающих ее грязи, нищеты, унижений барышня выглядела бриллиантом, который какой-то беспечный богач неосторожно выронил в сточную канаву.

Князь, которого после смерти любимого сына уже мало что волновало в этой жизни, влюбился, как восторженный юноша, едва начавший постигать взрослую магию. Эта малообразованная девушка дала князю то, что он искал и не находил в своих подругах-аристократках – искреннюю любовь, жалость, сочувствие. Аннушка почему-то сумела разглядеть немолодого, уставшего от потерь, запутавшего и очень одинокого мужчину. Ему казалось, что он вернулся в дни своей давно прошедшей юности, но на этот раз любимая не отвергла его.

Тем более, что это юное создание повторило черты, которые многие годы хранит его память. Черты девицы Джоаны, которая отвергла его тогда, когда еще только первый пушок пробивался на лице юного князя. Тоже лицо, тот же мягкий говор и плавные, неторопливые движения. Бедная, запуганная и забитая двадцатилетняя девочка, не знавшая ласки, да и просто хорошего обращения, просто потеряла голову от любви.

Эти недели были едва ли не самым счастливым временем в жизни обоих. Имрик готов был бросить все и навеки упасть в объятия своей возлюбленной. Лицо снова стало живым, а глаза впервые за много-много лет засветились радостью и нежностью.

Съемная квартирка в одном из петербургских трактиров казалась роскошным дворцом.

Потому что, здесь жила любовь. Может быть, его последняя любовь.

Аннушку было не узнать – сутулые плечи расправились, нежные васильковые глаза смотрели открыто и уверенно, девушка, казалось не ходила, а легко порхала по мощеным улицам, не замечая сырости и грязи. Сам же князь чувствовал себя подростком, наивным мальчишкой. Они понимали друг друга без слов. Дела вынудили князя покинуть Аню. Девушка осталась одна в уютной, снятой на три года вперед чистеньком домике.. Князь оставил ей "некоторую сумму на первое время". Аннушка никогда не видела столько денег сразу.

Вернувшись спустя месяц, Имрик не нашел свою возлюбленную. Она исчезла. В уютной комнатке на покрытом пылью изящном столике была записка. "Милый мой, бедный мой Имрушка! – взволновано писала девушка, – Не ищи меня! Пусть все, что было между нами, пусть останется чудесной сказкой. Ты не можешь быть со мной. Так и не люби меня, не надо. И встречаться нам не следовало. И жить вместе нельзя было. Боже, зачем ты разбередил мне душу? Поманил несбыточным счастьем? Твоя судьба – быть одиноким среди толпы, нищим среди роскоши, моя – одиночество в этой грязной яме.

Так значит народу написано. Так мы и дальше будем жить, как жили – нелюбимые с нелюбимыми. Вот только сможем ли? Как после твоих губ смогу целовать другого, постылого мужика, пьянь кабацкую? Как после тебя жить с ненавистными пьяницами, терпеть их мучительные ласки, что хуже побоев теперь? Ты один для меня – любовь и радость, свет и тепло. Ты не должен любить меня, не надрывай понапрасну свое сердце. И спасибо тебе за все, моя единственная любовь. Погибну от тебя – но гибель от тебя желанна. Тысячу раз целую…". И ни слова о том, где ее искать, что она собирается делать дальше.

"Тетушка", поставлявшая девушек "для утех их благородий", пребывала в печали из-за исчезновения главного своего сокровища. Мачеха, которая заискивала перед шикарным господином, только удрученно качала головой. Ее отец нес какой-то пьяный бред, рвал на себе волосы, посыпал голову пеплом.

О рождении сына князь узнал только после смерти матери мальчика. В отличие от очень многих женщин, оказавшихся в подобной ситуации, Анечка ничего не просила от отца своего ребенка. Ей казалось, что швейная мастерская – это уже целое предприятие, это уже капитал. Конечно – не молочные реки с кисельными берегами, но все-таки (если пошевелится) то на жизнь хватит. Эрик помнил и очень любил свою маму: любил ее ласковый голос, руки, трепавшие его золотистые волосы и угощавшие его нехитрыми лакомствами. Любил, когда мама рассказывала ему красивые сказки.

Эрик, только повзрослев, до конца понял, как тяжело было маме Ане, чего ей стоили эти маленькие радости. Тогда ему было совершенно не важно о чем говорить, лишь бы слышать мамин голос, видеть ее лицо, чувствовать ее тепло – в эти минуты весь мир принадлежал только им. Когда мальчишка чуть-чуть подрос, он с удовольствием помогал маме. И самой большой его мечтой было вырасти, стать взрослым и сильным, приносить домой много-много денег. И тогда, думалось мальчишке, мама будет целыми днями отдыхать: вязать красивые кружевные воротнички из тонких ниток просто так, для своего удовольствия, или читать свою любимую книжку, гулять по скверику. Маме не придется выслушивать претензии скучающих красоток, скандалить из-за каждой копейки. И тогда мама не будет уставать и болеть.

Однажды холодной осенью пришла беда. Вся фабрика сгорела до последней щепки.

Анна только и успела выскочить в чем была, вытолкав в окно ошалевшего сына. Это подкосило бедняжку. Мама стала чахнуть день ото дня. Мучительный кашель не давал заснуть всю ночь ни измученной женщине, ни перепуганному мальчишке, ни приютившим погорельцев добрым людям. Все чаще бедная женщина застирывала носовые платки со следами крови. Мальчишка со страхом наблюдал, как его мать, подкошенная болезнью и жизненными невзгодами, превращается из жизнерадостной красавицы в бледную немощную страдалицу, в тень самой себя.

Анна решила начать все с начала. Но ничего не выходило. Ей пришлось вернуться домой. Но дома им не были рады. Ее отец давно умер, семейство голодало, а мачехе этот мальчик был совершенно не нужен. И мачеха встретила мать и сына попреками и оскорблениями.

– Конечно, как князя заарканила, так нос-то свой курносый больно задирать стала.

Полушки от нее не допросишься. Ну а как денежки закончились, так домой приползла, змея подколодная, так еще и змееныша за собой на хвосте тащишь! Да чтоб этот хлеб у вас обоих поперек горла встал! – попрекала куском мачеха. Она забыла, как сама отбирала деньги у Анечки, как выклянчивала их у ее покровителя. Анна попыталась напомнить тетушке об этом. Но та только еще больше распалялась.

Мама, уложив мальчишку спать, отправилась к Амалии Фридриховне, к той самой "доброй тетушке", которая поставляла девиц для утехи "их высокоблагородий", просить прощения и работы. Больше Эрик не видел маму живой. Через несколько дней ее закоченевшее тело нашли на одной из холодных улиц мрачного города. Мальчишка после этого надолго замолчал. Не с кем ему больше говорить.

Мачеха же не растерялась. Только взглянув на ребенка, она стразу вспомнила богатого и обходительного иностранца, который десть лет назад искал Аннушку. Кто отец этого ребенка, тетенька догадалась сразу. Не теряя времени, она отправило письмецо по адресу, который ей оставил несколько лет назад таинственный незнакомец, который обыскался ее падчерицу. И с великой радостью отправила ребенка с папочкой. Мальчишка почему-то доверчиво прижался к незнакомцу, спрятав личико в складках широкого плаща от злой тетки.

– Пойдем, сынок, нас ждут, – ласково произнес незнакомец, стараясь не напугать только что обретенного сына.

– Да, папа, – тихо прошептал Эрик (это были его первые слова после смерти мамы), непослушные слезы катились по щекам, хорошо, что шел дождь слез не видно.

В доме отца Эрика, также как Эллис, не особенно ждали. Не то чтобы княгиня уж очень ревновала своего благоверного. Они уже не один век был чужими друг другу.

Они даже не любовники. Так – партнеры по бизнесу, артисты, которые должны изображать на публике счастливое супружество. Знатной даме было просто не очень приятен тот факт, что ее детям придется делить наследство еще с другими детьми князя. Эрик очень хорошо понимал сводную сестру и жалел ее.

Для остальных девочка была "грязной полукровкой", "позором семьи". Она была очень удобным объектом для травли. Эрик был уже достаточно взрослым, успел завести друзей, да и мог уже защитить себя (да и сестру). Юная ранимая девушка толком не знала своей силы, старалась угодить строгой даме, как пыталась угодить матери. Бедняжка догадывалась, что раздражает жену своего отца одним фактом своего существования. Мачеха ненавидел Эллис, как свидетельство одной из многочисленных измен князя Имрика. И только страх перед гневом мужа, страх потерять богатство и положение в обществе, мешал ей убить девчонку.

Какой-то чудаковатый художник занимался с девочкой, у которой открылся вдруг талант. Его наняла мачеха, чтобы "эта уродливая полукровка не мозолила глаза".

Чтобы меньше бывать дома, Эллис устроилась сестрой милосердия в один из госпиталей на окраине города. Отец только спросил молоденькую девушку:

– Ты действительно этого хочешь?

– Да, папа, – ответила девушка, слегка потупив глаза.

– Тебе придется много работать,- напомнил о неприятном отец.

– Это лучше, чем слушать сплетни чинных кумушек, воображающих себя высшей расой, – убеждала саму себя Эллис.

Отец улыбнулся (это был хороший знак – отец очень редко улыбался, вообще редко проявлял чувства, только с самыми близкими) и позволил.

Там она и познакомилась с никсом Отфридом. Он показался ей похожим на брата.

Едва поднявшись с постели, парень трогательно опекал девушку, с ним было так надежно и так спокойно. Вот уже они до полуночи гуляют по парку, освещенному лунным светом. Мальчишка увлек девочку настолько, что та решилась стать его женой. Мало того, Эллис согласилась на переезд в другую страну. Узнав, что нелюбимая падчерица уезжает на родину мужа, папина жена светилась от счастья.

На родине мужа Эллис узнала, что может быть совсем по-другому. Она видела, как нежно любят ее мужа Отфрида его родители. Как свекровь придирчиво рассматривает избранницу сына! Матери мужа хватило мудрости не шпынять невестку, не тыкать носом в ее проблемы (девочка же старается изо всех сил), а принять ее такой, как она есть. Благодарность Эллис не знала границ. Ей не стоило большого труда назвать свекровь мамой. Тем более, что вскоре они очень подружились. Молоденькая женщина видела, как родители мужа дарят свою любовь многочисленным детям и внуками. Они не разделяли их на "любимчиков" и "постылых", как это делала ее мать. Они просто давали каждому столько любви и внимания, сколько было нужно.

Старшие опекали младших, тайком от родителей баловали их.

В семье мужа Эллис приняли. Молодая женщина оттаивала, раскрепощалась, освобождалась от комплексов. И расцветала. И всегда говорила, что своими успехами в живописи обязана своему мужу и его семье. Умная и красивая женщина, к тому же талантливая художница очень украшала их клан, придавала вес в обществе.

Доходы в семье позволяли молодой женщине заниматься благотворительностью.

Русские поэты, писатели, артисты, художники, вынужденные бежать с родины, находили в ее лице помощницу. Она не могла их содержать, просто помогала устроиться. Она часто сводила друг с другом издателя и талантливого писателя, директора театра и актеров. Вместе эти люди уже могли сами зарабатывать себе на кусок хлеба, не надеясь на подаяние. Эллис и Отфрид очень любили друг друга, и были счастливы до самой смерти.

В самом начале Эллис согласилась стать женой Отфрида, только для того, чтобы иметь что-то свое в этой жизни. Ей надоело быть бедной родственницей. Но бедная замарашка приобрела нечто большее, чем просто свой угол. Постепенно чувственность эльфийки, разбуженная чуткостью и вниманием мужчины, пробила прочную корку из вдолбленных розгами "леди не пристало". Отфрид не скупился на похвалу и ласку для своей жены. Она отвечала ему верностью и беззаветной преданностью.

Женщина, которая не любила вспоминать свое безрадостное детство, хотела, чтобы ее дети росли в любви и заботе. Она, как будто чувствовала, что не успеет видеть их взрослыми, будто торопилась дать им всю ласку, на которую способное ее сердце.

Соседи считали, что ее дети слишком заласканные. Отфрид поддерживал жену, считал, что перелюбить детей нельзя.

В день смерти дочери князь вдруг почувствовал страшную пустоту. Не боль, а именно пустоту. Его лицо было беспристрастно, как давно застывшая маска. Он был в одном из парков Лондона (этот город еще не знал бомбежки), вокруг него множество людей и эльфов спешили по своим делам. Но, только один из них, вдруг подошел и спросил:

– Вам плохо?

И услышал в ответ нечто странное. Если перевести на русский язык, получилось бы нечто подобное:

– Отойди от меня, человек, отойди – я зеваю, Этой страшной ценою я за жалкую мудрость плачу.

Видишь руку мою, что лежит на столе, как живая, – Разжимаю кулак и уже ничего не хочу.

Отойди от меня человек. Не пытайся помочь.

Надо мною густеет бесплодная тяжкая ночь.

Прохожий посидел еще некоторое время рядом а потом тихонько пошел прочь. Вечером, он уже забыл о странной встрече, только эти странные стихи не давали ему покоя.

Парень взял лист бумаги, и, домыслив предысторию, записал стихи. Как будто прочитал мысли Имрика: " Друг мой! – Нет ни друга, ни ответа. О, если б мог не быть еще и я!" Еще не было нашумевшей статьи, еще ничего не успели донести шпионы. Но князь Имрик уже знал, что случилось: его дочь Эллис (которую он так и не смог сберечь) и ее муж Отфрид погибли. А ее отец мучился ненужными теперь знаниями. Зачем все эти древние тайные науки, если не можешь спасти тех, кого любишь?

Их сын, сидит теперь на разоренной земле и тоскует по миру своего детства. Он знает, что прошлое не вернется. Юноша смотрит на творящееся вокруг, и сердце сжимается от боли. Потому что он помнил, как все было тут раньше. Раньше, когда по берегам реки не бродили патрули в страшной черной форме. Раньше, когда не дымила трубами фабрика смерти, где избавлялись от "неполноценных людишек". Он очень жалел, что приехал сюда.

Ник погрузился в воспоминания. Он вспомнил, как почти вечность назад, таким же летним вечером на берегу речки остановился бродячий цирк. Юноша вспоминал, как артисты разводили костры, готовили еду, (пышная пожилая дама умудрились накормить Ника густой и наваристой похлебкой), валялись в траве, учили ручного медведя разным забавным штучкам. Потом фокусник показал мальчишке несколько фокусов. Эти люди любили петь и танцевать. Казалось, сосны до сих пор хранят эти простоватые, но красивые мелодии. А потом мальчишка до позднего вечера, как завороженный, смотрел на танец маленькой плясуньи. Пока его не забрал отец.

Мерно покачивается маятник. Глаза Ника наливаются свинцовой тяжестью. Уходит бесконечная усталость, отступает боль и тоска. По жилам растеклось живительное тепло. И в голове звучит совсем другой голос – его отец читает им с братом вслух потрепанную книжицу: Горные вершины спят во тьме ночной, Тихие долины полны свежей мглой.

Не пылит дорога, не шумят листы.

Подожди немного – отдохнешь и ты.

Ник снова погрузился в мир своего детства. Снова мир такой добрый и понятный. И безмятежность счастливого детства снова наполнило измученную душу. Вместе с покоем пришла вера – так еще будет.

Максим Исаев поймал себя на том, что читает мысли юного нокке. Скорее это были даже не мысли, а яркие эмоциональные образы. Он положил руку ему на плечо и сказал:

– Они вернутся, малыш! Верь мне, Ника, они вернутся!

– Вы думаете?

– Уверен…

– Вы думаете, я увижу это!

– Обязательно!

Тяжелые будни агента "нокке".

Однако, на самом деле, взрослый мужчина не был так уверен. Конечно, Ник был очень осторожен. Максим и Карпинус его не подставляли, к рискованным мероприятиям не привлекали. Они вообще считали, что детям на войне, а особенно в тылу врага, не место. Юноша был им благодарен за это.

Психика подростка не выдерживала постоянного напряжения. Ник стал чаще и чаще срываться вспышками безудержного гнева. В такие минуты он становился по-настоящему опасным для своих друзей. Казалось все темные силы, какие были в округе, начинали бесноваться. То полтергейст не дает покоя всем соседям. То на обидчика начинают падать камни с неба. И никс становился в такие минуты сильным, как медведь. И убить человека ему уже ничего не стоило. Самого Ника такие приступы очень беспокоили. Кроме того, он уже совсем запутался: кому можно верить, а кому нет, и на всякий случай не верил никому.

Но больше всего юного нокке беспокоили, что он не востребован, что у него нет дела, ради которого вообще стоило так рисковать, так надрывать душу, возвращаясь совсем в другую страну. Парень с тревогой замечал, что ожесточается, превращается в холодного циника.

– Дядя Макс, я превращаюсь в чудовище, – испуганно проговорил парень, – я не хочу быть как они.

– Что случилось, дружок?

– Мне нравиться убивать. Я не хочу такой силы!!! Не нужно мне такое могущество.

Помогите мне. Я совсем запутался. Я не знаю, что делать. На душе так погано.

Ник вдруг расплакался, как маленький. Все ночь не спал, погрузившись в мрачные переживания. Воспоминания, страшные детские сны опять вернулись. Страшная тоска опять буквально выворачивала душу на изнанку, не давала работать. И никто не мог помочь. Юного нокке ничего не радовало, все виделось в черном свете. Даже ухаживания симпатичной секретарши раздражали.

Даже встреча с мельничихой, бывшей соседкой не принесло ожидаемого облегчения.

Это произошло как-то неожиданно. По причине разболевшегося зуба. Из-за этого Ник не спал, не мог есть, был не в состоянии сосредоточиться на чем-нибудь. Каждый порыв холодного осеннего ветра отзывался приглушенным стоном. Ник скрывал свое состояние, пытался изобразить, что все в порядке. Доступные лекарства – травы и самогон не помогали, а делали еще хуже. Под конец кто-то в отряде сказал, что знает женщину, которая поможет.

С огромными предосторожностями в условленный день молодой парень и старый дядюшка пробирались к маленькому домику на окраине. Вот, наконец, и пришли.

Женщина осмотрела тот кошмар, который творился во рту Ника. И сказала, что оставляет его дня на три. Весь день шла работа. Пришлось делать небольшую операцию, чтобы спасти жизнь пациента. От боли парень несколько раз терял сознание. Но вот уже все закончилось. Ник заснул. Утром лицо его спасительницы показалось ужасно знакомым.

Бедный парень напряг память и вдруг вспомнил. Эта была жена мельника. Но тогда у нее не было столько морщин, и в волосах седины почти не было. Пожилая женщина сразу узнала юношу, хотя не видела его много лет. Она не могла ошибиться: вот зеленые глаза Отфрида, с которым так дружил ее муж, а вот улыбка и тонкие руки с длинными пальцами бедняжки Эллис. Такими руками хорошо бы сжимать смычок скрипки, или кисть художника, в крайнем случае, волшебную палочку. Но не этот ужасный автомат, не тяжелый пистолет (тетя Агата, как прирожденный врач, оружье не любила). И тонкая нежная кожа не покрылась бы болезненными трещинами. И не пришлось бы по живому рвать три зуба да еще резать десны, боясь, не остановилось бы от боли сердце юноши. Такими красивыми стройными ногами (которым позавидовали бы профессиональные танцовщики), выписывать фигуры по паркету на балах, а не месить грязь военных дорог. Как было бы хорошо, если бы не было этого дурного рейха, этой некстати начатой войны с Советами.

Эти зеленые глаза излучали бы сейчас веселое лукавство, а не жгучую боль. Пухлые губки шептали бы первое в своей жизни любовное признание. А юное сердечко замирало бы от восторга или трепетало бы от предвкушения счастья, а не от боли и страха.

Бедная женщина смотрела на лицо спящего юношу и украдкой утирала слезы. Мальчик невольно напомнил ей ту, прежнюю жизнь, где она хозяйка преуспевающей усадьбы, душа большой и шумной семьи.

Женщина очень жалела бывшего соседского мальчишку. Даже ей, уже достаточно пожившей на этой планете, было страшно и тяжело каждую минуту думать о смерти. И гадать, отпугивая шутками и веселым смехом дурные мысли, в каком обличие она придет за ней, как будет выглядеть сиротство внучки? Будет ли это предательская пуля из-за угла? Или удушающее облако смертельного газа? Или веревка, сдавливающая шею? А может – бокал отравленного вина на приятельской вечеринке?

Ей, старухе, и то тяжело. А каково думать об этом юноше, почти мальчику?

Бывшие соседи долго говорили. Вспоминали свою прежнюю жизнь.

Тетушка рассказывал, как она потеряла практически всех детей – одного за другим.

Вдруг всплыли рассказы дяди Пети о гражданской войне. Тогда все ужасы казались такими далекими, нереальными, а потому – не страшными. Но теперь нечто подобное происходит с его знакомыми, с друзьями его родителей, на его родной земле. На той самой земле, где, казалось, еще совсем недавно раз и навсегда заведенному порядку, согласно которому муж должен быть хорошим добытчиком, жена – работящей, экономной и аккуратной, дети – послушными, а соседи дружными и благожелательными.

Юноша не мог представить себе, что в дружной семье мельника может быть такое.

Потому что так не бывает. Только не с ними. Только не они! Но это – правда. И не получается отмахнуться, успокоиться, что это все было давно и неправда. Здесь и сейчас брат, оказывается, сможет застрелять брата, на глазах у поседевшей от горя матери, не стесняясь убитой горем невестки и отчаянно верещащей племянницы.

И бедная женщина, вместо того, чтобы наряжать дочерей и внучек под венец, встречать из церкви жен сыновей и внуков, суетится на веселых свадьбах и наслаждаться заслуженной счастливой старостью в кружение домочадцев, должна копать могилы. Должна думать, как прокормить маленькую правнучку – единственное родное существо. Вместо того, чтобы радоваться прибавлению семейства должна терять, терять, терять. Уставшая пожилая женщина и маленькая, болезненная девчушка – все, что осталось от когда-то многочисленного семейства.

Ник попрощался и как бы случайно оставил драгоценности для тети Агаты.

– Ты бы лучше сам остался, сынок, – бывшая соседка, ласково гладила густые кудри юноши.

– Не могу, тетушка. Я бы очень хотел, но не могу.

– Я понимаю тебя. Знай, малыш, эта дверь для тебя всегда открыта!

– Большое спасибо! Я учту это.

Он покидал друзей с тяжелым сердцем. Зубы не беспокоили, но нервы! Даже на работе заметили, что парнишка в последнее время сам не свой. Он отговаривался вполне уважительными причинами – головной болью, тоской по родителям, усталостью.

Взрослый разведчик был готов перестрелять тех, кто мучает детей. Тех, кто заставляет их выполнять такую, непосильно тяжелую для души тела работу. Он знал, что этот парень не из-за романтических бредней и не из-за высоких слов.

Это была его плата за жизнь. Плата за то, что Даша может учиться в школе, за то, что живы Петр Сергеевич, бабушка Евдокия, дед Семен в деревне. Он знал, что стоило Нику пожаловаться на усталость, руководители сразу приводили свои аргументы.

Эти товарищи не видели живого юношу, который страдает, думает, чувствует. Они смотрели на него, как на подопытную мышь. Всякие интеллигентские нюни, разные там высокие материи, как-то порядочность, уважение к чувствам подопытного и хотя бы жалость к мальчишке, пусть не как к человеку, как к ценному животному, была чужда этим экспериментаторам. А если вдруг подопытный лисенок повел себя непослушно, они знали, чем больнее его ударить. И не дай бог юному нокке отказаться. Или сказать, не может больше.

Для Максима Исаева не было секретом, что сделали бы с мальчиком любители экспериментов от НКВД. Парня не стали бы высылать в двадцать четыре часа – слишком много чести. Его бы посадили в машину. Отвезли бы в лес. Несчастный ребенок до последнего бы надеялся, что его отпустят.

Что он может вырасти тем, кем захочет. Что позволят уехать на мамин остров, найти там деда. И весь этот шпионский кошмар останется дурным сном. Любезные дяденьки будут вести неторопливую беседу, ласково похлопывать по спине, радушно улыбаться, желать удачи, приглашать за выездными документами, напрашиваться на прощальную вечеринку. И неожиданный выстрел прервал бы жизнь агента нокке, который стал задавать опасные вопросы. У него не было бы даже могилы – эти господа не дадут себе труд закапывать какого-то русалчонка. Тело необычного юноши так бы и глядело с недоумением и укором, пока его бы растерзали голодные одичавшие собаки. А друзьям сказали бы, что у Ника внезапно стало плохо с сердцем. И долго рассказывали, как пытались остановить уходящую жизнь юного товарища.

Даже Александру Викторовичу с большим трудом удавалось выбить время, чтобы его подопечные могли отдохнуть и подлечиться. Партийные функционеры не могли и не хотели понимать, что Ник еще ребенок, что его психика, его организм (также как и тела, и души других "совят") не может выдержать постоянного напряжения, от которого срываются и взрослые мужчины. Но разве мнение какого-то Юстаса или Алекса может повлиять на их мысли? Вообще, этот Юстас лезет не в свое дело.

Сидит в своей дыре, пусть бы там и оставался.

Одно только хорошо. Вскоре для Ника нашлось живое дело. Парнишка просто летал на крыльях – он был рад окунуться в работу. Только вот старший друг почему-то тревожно вглядывался в счастливое лицо юноши, как будто хотел защитить, предостеречь. Он до потери пульса инструктировал, наставлял. Все проверял и перепроверял.

Возвращение русалок или зеленые святки.

Операция "русалочья неделя" едва не стоила ему жизни. подробности этой операции не известны. В местной газетенке появилась статья, в которой описывались русалочьи игры, которых не было здесь " с тех самых пор, как проклятые русские устроили резню в поселке волшебников".

На самом деле этими русалками были освобожденные узницы лагеря смерти. За этим стояла очень сложная работа. Девочек выбраковывали на специальных комиссиях.

Обмирающих от ужаса семнадцатилетних девочек раздевали, заводили в комнату без окон и дверей, где по документам их травили газом и сожгли. Для контролеров, сидящих снаружи, дым над корпусом возвещал о том, что пора оформлять документы.

На самом деле, в монолитной стене открывалась маленькая дверь, через которую в комнату заносились найденные в реке трупы людей и животных. Они то и сжигались потом, и их пепел предъявлялся как доказательство того, что девчонки мертвы. А девочки покидали неуютные стены по подземному коридору, который открывался островок посередине реки. От любопытных глаз замаскированный выход прятал обрывистый берег.

Мертвые, по документам, девочки не верили неожиданной свободе, испугано прятались в кутах, тщетно пытаясь прикрыть наготу венками из осоки и кувшинок.

Они проводили некоторое время на острове, пока им не подготовят документы для выезда из страны. Со стороны они и впрямь напоминали русалок. Иногда, забыв про осторожность, молодые девушки слишком шумно резвились, иногда затягивали песню, которая далеко разносилась душной июльской ночью по реке, пугая ночных рыбаков и пассажиров речных судов.

Обыватели, увидев хоровод девиц, едва прикрытых травой и цветами, кто крестился, кто шептал молитвы, а кто-то истошно кричал. Хорошо, что молва предписывала не прикасаться к русалкам тем, кто не собирается в ближайшее время на свидание с умершими друзьями и родственниками. Настоящие русалки держались от этих компаний подальше – неясное их пугало еще больше, чем людей. Тем более, что в хороводе псевдо-русалок он видели своего давнего знакомого – Ника, сына Отфрида, который их гонял от человеческих поселений. Юноша чувствовал себя востребованным и пребывал в прекрасном настроении. Но продолжалось это не так долго, как хотелось бы.

Астральные путешествия.

Однажды Ник допустил ошибку. Юного нокке подставил один из агентов, которого тот считал вполне надежным. Из-за него Ник провел целую неделю в тюрьме, в камере смертников. Его пытали своеобразно – приковали к решетке из чистого железа. Они знали наверняка, что подростку простое прикосновение железа доставляет сильную боль. Даже через ткань рубашки и брюк.

Какой-то чудик без конца брал кровь, пробы тканей и без конца говорил о каком-то эксперименте.

– Я на пороге величайшего открытия! – одухотворенно вещал экспериментатор – Ну, малыш, хочешь быть отцом народа?

– Спасибо не очень! – грубо отвечал ему арестант. Ему хотелось быть отцом той самой маленькой девочки, которая не прожила и месяца.

– Ну да тебя и никто не спрашивает! Завтра, завтра, завтра первая партия моих деток вылупится на свет. Но, ты папаша, этого уже не увидишь – со смехом сообщал ему чудаковатый садист, который развлекался, создавая чудовищных гибридов насекомых и никса.

– Премного благодарен.

Каждый день юный нокке прощался с жизнью. Парень уже не боялся смерти, а жаждал ее, как освобождения от страданий. Ник с нетерпением ждал рассвета: вот уже совсем скоро он обнимет своих родителей, Олесю с дочуркой. Обнимет, чтобы никогда не расставаться. И встречал своим мучителей радостной и слегка рассеянной улыбкой. Утром ему со смехом сообщали, что его отведут в газовую камеру завтра.

Однажды вечером в камеру принесли обильный ужин. Надзиратель, в который раз, спрашивал его имя. Ник отвечал, как он условился еще там, в "Белой Сове". Офицер велел снять парня с решетки, погладил по голове и сообщил новость.

Оказывается, в память о литературном гении его отца, юноше оказана особая милость. Он не будет задыхаться в газовой камере – ему разрешено уйти из жизни легко. Ник с радостью набросился на еду, думая, что там яд. До этого юноша не ел совсем. Насытившись, он растянулся на подстилке и стал ждать. Незаметно соскользнул в сон.

Около полуночи его разбудили. Его убийство обставлено, как зловещий ритуал.

Пришли наблюдатели, которые должны зафиксировать, что все сделано по договоренности. В этом качестве приглашен длинный мужчина лет сорока, с надменным и жестоким лицом, и дама средних лет, которая всем своим видом неудовольствие оттого, что ее беспокоят ради какого-то мальчишки. Она торопилась на важную встречу и настоятельно просила сделать все побыстрее. Время, до того туго спрессованное, вдруг растянулось до бесконечности. Пошел отсчет его последних секунд. Ник судорожно что-то придумывал. Фантастичные планы спасения проносились в разгоряченной голове юноши. И тут же наступало понимание, что все кончено. И думать теперь придется только о том, как достойно принять смерть.

Нику зачитали приговор, который парень прослушал с отрешенным видом, слова скользили мимо. Он понял, что все: завтрашнего рассвета он не увидит. Не будет у него завтра. Наблюдатели ознакомились с надписью на ампуле. Доктор отдал распоряжение медсестре. Та стала набирать. Ник посмотрел на осколок неба в узком окне тюремного замка. Ночь выдалась удивительно звездной. В это звездное небо легко выпорхнул мотылек, вылупившийся только что из куколки. Этот безобразный кокон висел в дальнем углу камеры. Парень, оставшись один, разговаривал с червячком, который готовился стать бабочкой.

Офицер подошел к Нику и тронул его за плечо:

– Пора, малыш! – подростку послышалось что-то человеческое в этом голосе.

Ник обреченно молчал, когда закатывали рукав, когда игла вошла под кожу, и лишь закусил нижнюю губу, когда рука онемела от едкой жидкости. Но вот и все. Пока нокке чувствовал себя вполне сносно. Наблюдатели не уходили. Они сидели в креслах неподвижные, как мумии. Парень одарил их ненавидящим взглядом, от которого на форме дамочки остались две прожженные дырки. Боже, почему так тянуться эти секунды? Лицо дамы казалось фаянсовой физиономией манекена. На нем не было не одной эмоции.

Вдруг Нику стало очень плохо. Оказывается, умирать очень страшно. Голова закружилась, сердце стало затухать, способность дышать отказала юноше.

Задыхающийся мозг мучил напоследок ужасными видениями. Он собирал в кулак остатки мужества, чтобы не кричать от ужаса.

– Будьте вы, все, прокляты с вашим милосердием! Чума на оба ваших дома! – с ненавистью прокричал, как ему казалось, Ника. Исполнители приговора и наблюдатели услышали лишь неясный хриплый стон осужденного. Старательный писарь все занес в протокол.

Офицер подхватил Ника на руки и донес до лежанки. Потом пришли мучительные судороги. Офицер почему-то пытался облегчить страдания казненного. Он вытирал лицо влажной тряпицей. Держал голову, и даже пытался дать обезболивающие капли.

Подал мальчику его последний стакан воды.

Женщина с облегающей черной форме по-прежнему с беспристрастностью стервы наблюдала за ними, время от времени кокетливо гладясь в зеркало. На ее кукольном личике застыло выражение раздраженного нетерпения: "Рудольф, это лишнее!", "Вы непозволительно долго нянчитесь с юным подпольщиком!". Как будто это не живая дамочка, а беспристрастная машина, предназначенные для фиксации юридического факта – казни молодого преступника, и удостоверится в соблюдении всех предписанных инструкций. Последнее, что чувствовал Ник, было то, как его переодевают и придают правильное положение в постели. Чтобы, не дай бог, родственники не заподозрили, что парень перед смертью страдал, что ему все-таки было больно. И не подняли бы шум. Им было обещано, что он уйдет из жизни тихо, во сне: "заснет, как младенец, никаких переживаний, он даже ничего не почувствует".

Затем юноша сильно испугался. Он почувствовал, что раздвоился. Один Ник был там, внизу. С ним возились двое мужчин. Другой Ник видел все это сверху. Вот его тело забирают какие-то люди, а его не слышат. Парень кричал, но никто не обращал на него никакого внимания. Он попытался схватить за рукав пожилую женщину, огромного мужчину но руки проваливались, а дама в эсесовской форме несколько раз прошла сквозь него и слегка поморщилась. Дверь в камере захлопнулась, а через час на его место швырнули какого-то зверски избитого парня.

Ник, к своему удивлению без труда выскользнул из камеры и проник в комнату коменданта, где смог прочесть очень интересную бумажку.

"Сегодня…июня 1944 года, в присутствии госпожи Н.., служащей в чине… и господина М…, служащего в чине…, был зачитан приговор Нику…, родившемуся 23 марта1929 года. Согласно приговору господина С…, медсестрой Амалией Р…, в двадцать три часа сорок пять минут осужденному был введен препарат (в документе перечислялась латинское название той едкой жидкости, растворитель и введенная доза). В час по полуночи отмечалось ухудшение самочувствия, нарушение сознания.

В час тридцать начались судороги. Смерть зафиксирована доктором Мюллером в три часа двадцать семь минут тринадцать секунд.

В четыре часа пять минут тело осужденного было отдано прибывшим родственникам для погребения". В самом низу стояли четыре подписи. И еще две подписи: в получении тела.

Сослуживцы Ника очень переживали за мальчика, который, как они считали, связался с дурной компанией. Парень, сам не зная как, очутился в самой большой комнате конторы, где он служил. За столом печально сидели все его коллеги, но Ника никто не видел и не слышал. И даже несколько раз прошли сквозь него, но теперь это уже не пугало. Только на том самом месте, где Ник обычно сидел в праздники, стоял стакан воды, накрытый коркой хлеба. Один охранник привез этот варварский обычай из покоренной Украины. В тот же день по нему справляли поминки.

– Вот что значит – сирота! Пороть его не кому, – сурово подвел итог старый охранник, – был бы жив отец, такого бы не случилось.

– Да, и деньги не помогли. От гестапо разве откупишься? – вставила старая уборщица.

– Я думаю, что папаша сам втравил мальчишку в эту историю. Вы разве не знаете, чем он занимался?

– По мне так сплетни, не больше. Отфрид не мог быть красным шпионом.

– Его дружок Рихард, по-твоему, тоже не виновен?

– Возможно, Отфрид просто дружил с ним с детства. Ну, попал старый друг в шпионы – не бросать же его из-за этого.

– Вот старые друзья и утянули мальчишку вслед за папенькой.

Пожилая машинистка убеждала, что они все виноваты в том, что случилось. Никто не интересовался, никто не сочувствовал мальчишке, не делился с ним лаской, не заботился. Слишком были заняты кастрюлями и горшками. А мальчишка один, в пустом доме, без родной души сходит с ума от тоски. Да, парень утром бодро улыбался и балагурил. Но, кто знает, может быть, он ночи напролет плакал в подушку, ненавидя одинокую обитель. Может быть, приглашал в дом кого попало, чтобы просто не быть одному в пустом доме наедине с призраками. Вот и нашлись "добрые дяденьки", которые приласкали, пожалели и, между делом, прибрали парня к рукам.

И погубили.

Долго никто не решался нарушить молчание. Все почувствовали себя виноватыми.

Нику даже стало как-то не ловко.

– То-то он последнее время, ходил сам не свой! – вспомнила молоденькая секретарша.

Она очень сожалела о том, этот зеленоглазый парень не будет развлекать гостей на вечеринке по случаю именин девицы такими чудесными песнями. И больше не поможет разбирать бумаги долгими вечерами. И свадьбе уж точно не бывать.

Парень не знал, что из-за этого Петр Сергеевич едва не удостоился пышных похорон.

Он хотел пойти к начальнику и вызвать его на дуэль. А бабушка Евдокия сразу как-то сникла и постарела. Хорошо, что подоспело известие, что "агент нокке" жив. Но сам виновник узнал об этом очень нескоро.

А пока парень вернулся в пустую камеру (видно того бедолагу уже казнили) и молча вспоминал эту бумажку, где говорится, что он умер. Потом охрана в коридоре услышала смех, доносящийся из камеры только что казненного.

Ник оглянулся и увидел, что он не один. Вот, оказывается, чье присутствие он чувствовал каждый день. Оказывается в комнате полно народа. Были там дяденька лет сорока, молодая женщина и двое ее детей – совсем маленькие девочки. Были четыре девушки и два парня, которые продолжали выяснять свои отношения.

Семидесятилетние старики, уже давно все выяснившие, пытались воспользоваться библией. Новые знакомые обступили его. Девчонки стали носиться вокруг него кругами и баловаться. Взрослые разговаривали с ним, делились своими мыслями по поводу дальнейшей судьбы, учили существовать в новой реальности. Только дяденька, который случайно прикоснулся к Нику, сказал, что не все здесь чисто. Что-то не так с их новым другом. Новые товарищи по привычке обменялись адресами, просили сообщить родственникам.

Потом вдруг вся компания резко сорвалась с места и покинула тюремный замок. Их влекла неведомая сила, по пути к ним присоединялись все новые попутчики. Вокруг него было много всего такого, о чем он потом старался не вспоминать. Об этих встречах предупреждал дядя Саша, он же и научил, как себя вести с этими созданиями. Мужчины, женщины, совсем дряхлые старики чинно летели в общем потоке, малыши, даже потеряв тело, шумели и баловались. Все они испугано метались, не знали, куда податься. К ним присоединялись все новые и новые попутчики.

Вокруг них стали скапливаться темные сущности. Малыши испуганно прижались к матери и заплакали от страха. А эти темные твари набирали силу от их страха.

Ник тоже начал было испугано метаться. Но тут парнишка вспомнил, что говорили на занятиях в туристическом клубе. И вовремя, ибо темные сущности уже стали более агрессивными. В его руке оказался светящийся меч, от которого темные тени съеживались и со страшным, нечеловеческим криком рассеивались. Его примеру последовали другие мужчины. Вскоре люди перестали представлять собой беззащитное овечье стадо. Темные твари ушли. Или отступили? Вдруг всех спас удивительный свет, появившийся как из перехода. Сияние заполнило все пространство вокруг, отгоняя прочь страшные сущности.

Мгновение спустя, парень уже летит с потоком таких же как он созданий туда, откуда свет исходит. Ник все время спрашивал про отца, про маму, про дядю.

Товарищи по непонятному движению только отрицательно качали головами. Попытки расспроса о судьбе Олеси и малышки, о погибших товарищах то же ни к чему не привели. Ник перестал спрашивать, думая, что скоро сам все узнает. Он расслабился и предался блаженству.

Ему показалось, что увидел отца, который отнюдь не приветствовал юного нокке.

Наоборот, что-то недовольно кричал благообразному старику, указывая на сына. Не хотел отец принимать его в свои объятия. И мама почему-то была встревоженной.

Отец и мать выдернули сына из бешено несущегося потока, и старались всеми силами удержать его на незримой границе, за которой уже нет возврата к живым.

– Тебе еще не время! Ты должен жить! – ласково и спокойно шептала ему мать. Отец же крепко держал его, как маленького мальчика, не давая свершится непоправимому.

Ник уже и сам не очень то хотел туда, куда влекла его непонятная сила. Он сам из последних сил хватался за руки отца, цеплялся за каждый призрачный клочок. Но, что-то подобно ураганному ветру Ника вместе с родителями, увлекло в водоворот нестерпимо белого света.

Вдруг Ник наткнулся на какого-то странного старца: на фоне ослепительного света выделялось только его строгое лицо. Он вспомнил, где его видел – на иконе у Прасковьи Никаноровны. Кажется, у них одинаковые имена. Этот святой муж, как объяснила ему мама Олеси – покровитель моряков и путешественников (вот только не понятно, чем он был занят в крестьянской семье).

– Живому не место с покойниками. Тебе еще рано. Твое время еще не пришло.

– Но ведь там написано… – попытался возразить Ник странному созданию. Он только сейчас парень заметил, что из его тела растет какая-то призрачная нить, другой конец уходил в бесконечность. У других, кто несся с ним в одном потоке, у отца с матерью – такого и в помине не было.

– На заборе тоже написано… Не торопись, дружок! В гости к богу не бывает опозданий. Сюда еще успеешь. А пока тебя друзья ждут. Поторопись, сынок, а то дальше будет хуже… Чем дольше бродишь, тем больнее возвращаться.

– Как я вернусь? Мое тело мертво и я не знаю куда идти.

– Ты еще жив, а нить тебя сама выведет. Да и друзья тебя ждут.

– Меня ждут? – недоуменно переспросил нокке.

Этот старик вывел парня из толпы, и тихонечко толкнул в грудь. Ник с криком ужаса полетел вниз.

Очнулся парень от сильной боли. Казалось, что его тело разрезали пополам, а потом вновь соединили. И закричал. Он был в какой-то лесной избушке. Он был снова в своем теле. Вокруг него суетилась какая-то женщина:

– Все хорошо, маленький. Все хорошо. Все, больше не будет больно.

Она беспокоилась, что мальчик долго не приходит в себя. Строгая дама держала в шприц с огромной иглой. И что-то выговаривала мужчине с грузной фигурой.

– Все ребра переломал ребенку, медведь. Я же показывала – сильно, но осторожно.

– Я и так осторожно. Зато видите, сердце же заработало.

– Конечно, после адреналина заработало.

Ник с большим трудом повернул налитую свинцом голову, в которой еще звенели неведомые звуки нездешнего мира, и с огромным облегчением узнал бывшую мельничиху, тетю Агату.

– Добро пожаловать домой, маленький нокке! Осторожнее, малыш! Не торопись… Как хорошо, что Яношу удалось подменить ампулу. Я уж испугалась, что все пропало!

Напугали мы тебя! Ну, ничего… Ты нас еще больше напугал. Поверь старой тетке, так было нужно. Отдохни, сынок, у тебя был трудный день, – с приветливой улыбкой произнесла пожилая дама.

– Так это был сон?

– Я бы сказала, это был очень дурной сон, – устало ответила тетушка Агата.

Пожилая дама тихонько выскользнула за дверь, и вскоре вернулась с деревянной кружкой, из которой раньше, вероятно, пили пиво. Вот только пахло совсем не пивом.

Ник слабо улыбнулся. И попытался обнять старую знакомую, которая стала ему вдруг такой близкой. Женщина заставила его выпить какую-то противню на вкус жидкость.

Довольно много. Шум в голове прекратился. Ник расслабленно лежал на скрипучей металлической кровати и, отчаянно борясь со сном, слушал венгра Яноша. Если бы не форма, парень ни за что бы не узнал его. Теперь, когда не надо играть зловещую роль и лицо его перестало быть маской, он казался приветливым. И ласково трепал густые волосы Ника.

Этот дяденька поведал юноше, что его смерть была ненастоящей. Это был какой-то очень секретный яд. Дыхания почти что нет, сердце не выслушает ни один врач.

Конечно, в большой клинике начиненной всякими приборами, обман бы раскрылся. Но кто станет перепроверять уважаемого доктора ночью, в тюремной камере, в которой и днем царит полумрак? Пока Ник был без сознания, эксперт установил время наступления смерти. По всем правилам был составлен акт об исполнении приговора.

Тело юноши отдано родственникам для погребения. Так он и попал в эту избушку.

Конечно, друзья прорабатывали и другие способы вызволить мальчишку. Но все эти планы то и дело оказывались неосуществимыми. У этого плана оказалось дополнительное преимущество: мертвого парня, чья смерть была зафиксирована двумя наблюдателями и документирована, никто не будет искать. Одно только плохо – страдания агента нокке были самыми настоящими, неподдельными. Он вполне мог умереть по-настоящему. И поэтому на этот план долго не могли решиться.

Парню выдали новые документы, одежду. Но работать, как требовали из центра, он еще не мог. Уже прошла неделя, а Ника нокке все еще никак не может покинуть хутор Карпинусов. Его туда отвезли друзья тетушки Агаты.

После этого приключения нервы Ника были расшатаны до предела, временами казалось, что подросток просто сходит с ума. Слишком сильными были переживания: умереть и снова очнуться. Парень увлекся непонятной литературой, говорил непонятные вещи, боялся остаться один, доводил себя до полного изнеможения, боясь заснуть. Все время мерещились призраки, напоминавшие о данных обязательствах. Ему ничего нельзя было поручить, все валилось из рук, мысли вялыми осенними мухами ползали по сознанию. Да еще и ушибленные ребра болели, но это как раз беспокоило меньше всего. Так – мелкая неприятность.

Опять Карпинусу и Максиму пришлось возиться с Ником, выводить его из жесточайшей депрессии. Собственно, парнем занимался Карпинус.

Максим должен был заняться своими делами. Их у него было очень много. Родное правительство в очередной раз его подставило. Максу Исаеву приходилось выпутываться самому, выручать своих людей. На помощь начальства он никогда не надеялся. Они все так хотели полюбоваться на провал знаменитого Юстаса, что сами несколько раз подстраивали провальные ситуации. Не вписывался этот человек в их систему. Не хотел убивать положенное число своих, чтобы быть хорошим для начальства. Этот упрямец боролся за каждого агента, за каждого своего человека.

Однако партийцы зря старались. Верные друзья Максима Исаева, которые выручали его не раз и не два, не подвели и на этот раз. "Молодец! Герой!" – высокопарно восхищались начальники (те самые, которые сами устраивали критическую ситуацию), в обстановке строжайшей секретности вешали на грудь очередной орден. Максим произносил дежурное: "Служу Советскому Союзу!". Партийный функционеры слышали в этом ответе тонкий намек, на толстое обстоятельство.

Парень в это время находился на хуторе Карпинусов. Повод был подходящим: ребенку нужно окрепнуть после перенесенных потрясений. Конечно, это двухметровое существо назвать ребенком было очень сложно. Но ему было всего шестнадцать лет от роду. И он очень сильно устал. Первые дни он просто тихо лежал в верхней комнате и целыми днями смотрел в окно. В тихом пруду резвились беспечные рыбы.

Так же, как и тысячи лет назад, поднимались на крыло гуси и утки, отправляясь на зиму в теплые края. И как в детстве, он тоже хотел отправиться за ними, туда, где не бывает зимы.

Дни проходили в мирных хлопотах и задушевных разговорах с тетенькой Ингрид и ее правнучкой-сиротой. Эта молоденькая девочка тоже всех потеряла, а держится.

Вечерами парень брал гитару, по которой успел соскучиться и тихонечко наигрывал песенку, посвященную бывшим объектам и бывшим сослуживцам:

Весь мир – театр, так говорит Шекспир,

Я вижу лишь характерные роли:

Тот негодяй, тот жулик, тот вампир!

И все, как Пушкин написал: "чего же боле…".

Аппарат и наметанный глаз,

И работа идет эффективно.

Только я столько знаю про вас,

Что порою бывает противно…

Девушка весело смеялась, а парень еще больше раззадоривался. Они уже могли относится к происходящему с юмором. Это был хороший знак. Тело крепло, а душа залечивала раны. И тот факт, что нельзя дважды войти в одну реку, не воспринимался как трагедия, а просто как данность. Ну, нельзя и нельзя, ну и что с того?

Ник уже нашел в себе силы смотреть в будущее, даже покрытое мраком неизвестности.

А прошлое… Оно было. И хорошо, что оно было. Хорошо, что оно было прекрасным, но надо жить дальше. Дел много: спасаться самому, спасать других, приближать гибель ужасного монстра, превратившего страну с богатейшей культурой в кошмарное логово почти средневекового мракобесия. У него есть дело, и никто его не сделает.

Ник сделает все, чтобы убить это чудовище.

В этом благословенном уголке совсем не чувствовался тот ужас, что творился вокруг. И совершенно не хотелось здесь думать о грустном или страшном. Ник мог бы находится на этом хуторе до бесконечности. Но вскоре его оттуда забрали.

Ник помогал "дяде Максу" анализировать некоторые ситуации. Максим Исаев решил, что пора приучать своего молодого друга к серьезной работе, хватит с него махания ногами. Максим и Ник понимали друг друга с полуслова. Некоторые стали считать юношу незаконным сыном Максима Исаева (или Юстаса Штирлица): так похожи были их жесты, их взгляды, даже их мысли. Находились даже "добрые люди", которые доводили до сведения Нины Александровны эти сплетни. Нина слишком хорошо знала, и Ника, и своего мужа, чтобы устраивать сцены и демонстративно рыдать, на радость сплетникам. Он просто не обращала на них внимание. Во-первых, жизнь как товарища Максима, так и господина Юстаса была заполнена совсем другими делами и заботами. А во-вторых, если считать каждого юношу, выпестованного строгим наставником плодом его неприличных похождений, то получится, что Максим только и делает, что плодит новых агентов по образу и подобию своему. Ни на что другое просто не останется времени.

Хорошо, что Алешка и все прочие были дома, по ту сторону. Нику было тоскливо и тяжело без них, но парень не хотел рисковать ими ради своего психологического комфорта. Но кто-то очень умный решил, что надо непременно подключать к делам Алешку и Сашу. С друзьями Нику было бы веселее, но он очень боялся за них. В отличие от инфантильного Вадика, юноша знал, что ходит по лезвию ножа. Ник очень любил своих друзей и не хотел, чтобы им пришлось пройти через тяжелые лишения, не хотел подвергать их опасности.

Глава 12. Война закончилась, а Ник все на службе.

Победа пришла неожиданно. Ник, Алеша и Саша вернулись из очередного задания. Их встретили Даша, Маринка и Настя. Девочки были в прекрасных шелковых платьях, волосы уложены в шикарные прически. Петр Сергеевич и Лилия Борисовна готовили праздничный ужин. Парни были так измучены, что даже сначала ничего не заметили.

Они шли по улицам, а там всюду было веселье, музыка, радостные крики и объятия.

– Что случилось, девочки?- спросил Сашка.

– Вы что не знаете? Правда, не знаете, – глядя на их растерянные лица парней, весело смеялись девочки,- Мальчики, война кончилась. Война закончилась!!! Вы слышите!!! Ника, что с тобой, ты побледнел.

Парень тяжело опустился на прогретый камень. Обхватил голову руками.

Страшное напряжение вдруг спало. Перед его внутренним взором пронеслись страшные видения войны – убитые, заживо сгоревшие, раздавленные гусеницами танков солдаты (но почему-то их не причисляли поименно к героям советского союза, а парень считал именно их, солдат и офицеров, настоящими героями войны), сожженные деревни, умирающие от голода дети блокадного Ленинграда. Героизм тысяч и миллионов, который бесчестили глупость, безалаберность и воровство единиц.

Всплыло высохшее личико "Лизы-русалки", которую приемные родители бросили умирать вместе с престарелой бабушкой в Ленинграде. Опять он видел Олесю, измученную заточением. Страшным калейдоскопом мелькали жуткие картины. Парень усилием воли прекратил видения.

Всю свою жизнь Ник восхищался и удивлялся, вспоминая Россию, русских людей. Эти люди, ничем не выделяющиеся в обычной жизни, не имея каких-то сверхчеловеческих способностей, сумели остановить страшного врага. Это далось им очень страшной ценой.

Ник радовался, что монстр, испоганивший его родину, теперь уже ничего не натворит. Что теперь никому не придется мучиться страшными вопросами. Надеялся, что не будет больше страшных четырехугольных похоронных бумажек.

Алеша взял его за руку. Они молча смотрели в глаза друг другу. И радостно рассмеялись, отгоняя ужасы. Вся компания отправилась пировать. Через несколько дней состоялась свадьба Петра Сергеевича и Лилии Борисовны. Свадьба прошла в кругу друзей: скромно, но очень весело.

Война закончилась, а центр, как и раньше, нуждался в услугах "туристов" Андрея Викторовича. Агентура их знала в лицо. А соседи и приятели считали родственниками Исаева и Карпинусов. Отряд терял бойцов – дурной пример Ника и Олеси оказался заразительным. Настя и Игорь оформили свои отношения, едва дождавшись шестнадцатилетия. Настя ждала ребенка. С первых дней беременности ее отстранили от дел. "Хватит с нас Олеси",- заявили в один голос друзья.

Однажды, разбирая почту, Даша нашла странное сообщение. Буквы походили на русские, а смысл ускользал. В телеграмме говорилось, что Ник принят в Высшую Военно-Морскую академию в Линдоне. Девушка показала телеграмму Насте, но и она не смогла понять, куда принят Ник. Еле дождались друзей из похода.

Ник рассказал всем, что собирается уходить в свой мир. Он вел переговоры с учебным заведением, где веками обучались мужчины его семьи. И не говорил, потому, что боялся сглазить.

– Меня здесь ничего не держит, – заявил нокке, – здесь все прекрасно проживут без меня. Я здесь лишний.

И сказал, когда его должны были забрать.

– Ника, ты не прав! Мы любим тебя, малыш, – сказал дядя Петя, положив руку на плечо.

– Все уже решено,- ответил юноша, без вызова, без раздражения. Как будто речь шла о чем-то обыденном.

– Тогда удачи тебе, сынок. Не забывай нас.

– Вас я никогда не забуду.

Перед отъездом Петр Сергеевич и Александр Викторович выбили Нику длинный отпуск – на три месяца "для лечения и восстановления сил". Как хорошо снова предаваться мирным занятиям вместе с Сенькой Малиной и его женой Евдокией: возиться в огороде, ходить в море за селедкой, бродить по окрестным лесам, плавать в лабиринтах речных и морских заливчиков на лодке, петь любимые песни.

Но однажды во двор, где сидели "туристы" с Александром Викторовичем и Семеном Малиной, ворвалась растрепанная секретарша сельсовета. Она передала им текс сообщения. Смысл его был таков, что бездельничанье в деревне отменяется. С сожалением старики провожали гостей обратно в город. Петр Сергеевич сообщил, что похищены Карпинусы. Связи с этим Максим призывал воздержаться от любых рискованных действий – американцы любой ценой хотят заполучить детей из "турклуба".

Однажды разразилась страшная гроза. Ника нигде не было. На столе лежала записка, где он просил его не разыскивать. Парня не нашли ни в деревне у стариков, ни у тещи на квартире, ни у друзей в Москве.

Последнее дело агента нокке.

В это время в городе вечного лета разразилась страшная гроза. В парадную дверь шикарного особняка на зеленой его окраине, где проживала семья преуспевающего бизнесмена, зазвенел колокольчик.

– Кому не спиться в ночь глухую? – ворчала старая домоправительница донна Роза, шаркая стоптанными тапочками по высоким ступеням.

В ответ пожилая дама услышала такой четко зарифмованный отзыв, который заставил ее покраснеть до корней волос.

– К вам какой-то молодой человек, господин Юстас! Пожалуйста, скажите своим друзьям, пусть хотя бы ночью оставят Вас в покое! – ворчала дама запахиваясь в старенький халат.

Пока хозяин апартаментов успокаивал старушку и заверял ее, что следующую ночь ее никто не побеспокоит, резвая семилетняя девочка слетела по ступенькам и заверещала на весь дом:

– Папа, мама, Ника приехал!

Девочка мало что помнила из той, своей московской жизни. Она была уверена, что папа и мама русские эмигранты, которые сначала жили в Германии, потом уехали в этот прекрасный, вечнозеленый и вечно теплый город. Но, как оказалась, девочка забыла не все. Своего большого друга она не забыла. Она помнила его сильные и добрые руки, его голос.

Максим Исаев очень удивился увидев Ника, который должен был быть далеко отсюда.

Полковник около получаса распекал его за нетерпение и безобразную выходку.

Карпинусы сама по себе не представляли никакого интереса для американцев – подумаешь, старичок превращается в гигантского карпа, старушка – в серую гусыню.

Похитили их, чтобы выманить "туристов". Дело в том, что в течении нескольких лет американцы изучают феномен НЛО, а все что у них есть – это какие-то жалкие обломки и трупы биороботов. А у проклятых русских – живой эльф, работающий на государственную безопасность, целый отряд подростков – полукровок, контакты с другими мирами.

Максим Исаев сам тщательно разработал план, Нику приказал не выходить из дому даже во двор. Но парень решил по-своему – Я не могу сидеть в норке! Карпинусы – мои друзья! Он мне как отец! Когда мне было плохо, когда я сходил с ума, он был со мной. А тетя Ингрид? Она мне как мать.

– Я мы тебе неужели совсем чужие? Ника, откажись от своей глупой затеи Ты уже не ребенок, ты должен понимать, что это опасно. Охота на тебя, малыш, – тихо говорила тетя (теперь сеньора) Нина, держа холодные руки парня, сжатые в кулак, в своих ладонях. Непонятно, как ей это удалось. Руки Ника должны были быть слишком велики. Но, судорожно сжатые кулаки уютно поместились в ее ладонях. От ее тепла и материнской ласки ледяные кулаки разжимались.

– Тетя Нина, если бы Вы или дядя Максим были в опасности, я что отсиживался в ямке и плакать, как девочка.

– Ника, сынок, ты пойми! Твоих друзей освободят профессионалы, ты будешь там только мешаться!

– Я тоже не любитель! Меня тоже чему-то учили.

– Ник, пообещай мне, что будешь хорошим мальчиком! Охота на тебя, сынок.

Карпинусы так – приманка. Я не хочу потерять тебя так глупо, – просила его Нина Александровна.

Ник пообещал. Клятвенно заверял обеих женщин – Нину и маленькую Сашеньку – что никуда не выйдет из дому до специального разрешения.

В решающий день нокке был среди штурмующих. Он тихонько выскользнул в окно, и присоединился к отряду. Тетя Нина очень огорчилась, когда обнаружила побег своего подопечного.

– Боже! – подумала женщина, – Какой он, в сущности, еще ребенок! Только бы ничего не случилось.

Маленькая Сашенька громко обсуждала со старой домоправительницей и молоденькой горничной недавнее происшествие. Так семилетняя девочка пыталась заглушить тревожные предчувствия. Но это ей очень плохо удавалось.

В это время уже была аккуратно снята охрана. Парень скользнул к сараю, где держали его друзей, открыл замок. До спасения оставались считанные шаги.

Из-за огромного дерева выскочил грузный мужчина сорока лет, с лицом, напоминающим морду бульдога. Дуло пистолета было приставлено к голове тетушки Карпинусы.

– Стой, где стоишь, щенок, – крикнул агент ЦРУ, – иначе эта кошелка расстанется со своими курными мозгами.

– Отпустите женщину, – крикнул Ник, – я пойду с вами по своей воле. Она же Вам не нужна. Отпустите ее с богом.

Дядька, радостно посмеиваясь, грубо оттолкнул женщину, и стал приближаться к юноше.

– Долго копаешься, гаденыш, – терял терпение офицер, – Шевели ногами! Ничего, в Штатах тебя научат дисциплине.

Увидев, что на кончиках пальцев нокке собирались светлые огоньки, бравый рейнджер испугался: "Ты, мальчик, свои колдовские штучки брось!". В тот же момент его ослепила молния. Но американец успел бросить в лицо недоступному никсу рябиновую ветку. Юноша уклонился, но ветка самым краешком оцарапала щеку.

Ник и супруги Карпинусы вскоре оказались на берегу озера, по колено в воде. По лесу раздавались выстрелы, кто-то подвергался избиениям и на ломаном русском просил пощады. "Мы упустили их, сэр",- рапортовали ребята в штатском из автомобиля.

– А ты здорово вырос, малыш, – восхищенно произнес старый друг семьи, который превращался в рыбу. А его жена вдруг заметила, что руки Ника непривычно горячие и сухие.

– Время дорого! Потом поговорим, – ответил юноша, в голосе слышалось усталое придыхание.

Мгновение спустя, они уже на одной из тайных квартир у сеньора Максима. Супруги весело переговаривались, а Ник устало опустился в кресло. Щека распухла, покраснела. Царапина напоминала о себе пульсирующей болью. До перехода остались считанные минуты, а проводник еще не стоял на ногах. Голова была как в тумане, все звуки доносились, как из-за ватной стены.

– Макс, прости меня, – тихо выдавил Ника, – я не справился. Мне плохо!

Карпинусы были вывезены по каналам полковника Исаева. Вернувшись, Максим застал парня в том же кресле. Он сидел, обхватив голову руками, и как заведенный повторял одну и туже фразу: "Я в порядке! Сейчас отдохну и пойду домой!" Левая щека раздулась, вокруг царапины высыпали огромные пузыри, наполненные гноем.

Максим одел плохо соображающего парня и посадил в машину. Они поехали в клинику, где работал хороший знакомый Исаева. Он никогда не отказывал его друзьям в помощи.

Ник едва с трудом переставляя ноги, перешагнул порог госпиталя. Его переодели, завели в какую-то комнату. Тут же взяты анализы, врач занялся раной. После того, как все закончилось, юношу, наконец-то, оставили в покое. Голова сильно болела, а потом пришли страшные видения. Вокруг нового пациента, который кричал нечто нечленораздельное и куда-то рвался, началось столпотворение. Максим слышал страшные слова: "гангрена", "энцефалит", "молниеносный сепсис".

Врачи клиники, включая знакомого Максима, сбились с ног. В дело шли новейшие антибиотики, многие еще только в стадии разработки, сложнейшие методы лечения, кровь и плазма лилась литрами. Кожа со щеки слезла, каждую перевязку приходилось вырезать мертвые куски мышц и жировой ткани. Казалось, что подросток заживо гниет. Ни сам доктор, ни многочисленные консультанты, не могли ничего сделать.

Не смотря на все усилия врачей и медсестер, мальчик, (Нику едва исполнилось семнадцать) угасал на глазах. Обследования показали опасное истощение всех жизненных ресурсов, остатки которых сжигала лихорадка. Он почти все время был без сознания, а когда приходил в себя, то лишь тихонько стонал от невыносимой боли.

– Дядя Макс, я ничего не вижу, – вдруг подросток сжал руку своего взрослого друга,- не уходи, мне так страшно. Слова услышал только Максим, даже не слова опять, а тяжелые мысли умирающего мальчишки. Другие слышали всего лишь нечленораздельный стон.

Огромная рана на щеке закровила.

– Я умираю, – с трудом выговаривал парнишка, – пожалуйста, похороните меня на озере. Вы же знаете, где оно. Я хочу быть там, где папа. Сашеньке только не говорите – она расстроится. И еще вот письма для бабушки Евдокии. Когда меня не станет, пожалуйста, отправляйте их по одному в месяц. Тут у меня на пять лет.

Медсестра Марта подала посетителю пакет.

– Не бойся, малыш. Я с тобой. А теперь помолчи, не трать силы на всякие глупости.

Ты сам поедешь к Сашеньке. Знаешь, она так сильно ругалась. Вот поправишься и поедешь. И бабушке сам напишешь.

Максим тихо объяснил недоумевающей Марте, что бабушка – это их служанка с востока. Мальчик был очень к ней привязан. Марта сделала вид, что поверила.

– На тот раз не выкарабкаться. На этот раз все по-настоящему. Я все истратил.

Прости меня, дядя Максим! Скажи, я хоть не зря жил? Кто-нибудь вспомнит обо мне?

– Не зря, Ника!!! Не думай об этом.

– Как глупо… Война кончилась… Как страшно на самом деле… Страшно…

Братишка расстроится…

Снова вокруг Ника суетились врачи и мед сестры. А сам он безучастно лежал на столе – не вздрагивал, не стонал, вообще не реагировал ни на что. Когда под ключицу вошла толстая игла, глаза юноши на мгновение приоткрылись (видимо, ему было очень больно), потом он снова затих. И это было страшно. Выражение растерянности так и застыло на его лице.

Освободившись, Максим каждый день навещал своего молодого друга, говорил с ним, когда тот открывал глаза, держал за руку, пытался пробиться к нему, сквозь кошмарные видения. Персонал больницы прямо говорил с полковником о неизбежной смерти парня, советовали хорошее кладбище, толкового священника, который может облегчить уход несчастного юноши. В то, что мальчишка выживет, не верил никто.

Врачи продолжали отчаянно бороться за него, буквально ночевали в клинике. Но каждый день появлялись новые гнойные очаги, микробы без особых помех хозяйничали в измученном организме юноши. Кровь едва не цвела прямо в пробирках. "Господи, – думал врач, – что же с ним сделали? Сопротивляйся же, малыш! Ну, хоть немного сопротивляйся! Дерись за себя, парень! Нельзя же так…".

Был приглашен знаменитый нейрохирург из столицы. Это была операция отчаяния – если парень выживет после операции, то его ждет ужасное будущее: парализованные ноги, частичная потеря памяти, обезображенное лицо, жизнь в темноте (зрительный центр был уже разрушен), постоянная зависимость от постороннего ухода – это в семнадцать лет. Не проклянет ли он своих спасителей?

Полковник Исаев, как и все опытные разведчики, не любил работать с молодыми.

Оставшись один, полковник Исаев видел призраки всех своих погибших товарищей. И как много среди них молодых и совсем юных лиц. Тех, кого он не смог спасти, кто не послушал его советов, те, кто умер у него на руках, чьи имена и лица с болью врезались в память. Они будут с ним до конца жизни. До того времени, пока Максиму Исаеву придет пора предстать перед высшим судом. Скоро, совсем скоро к ним присоединиться еще один – он будет ходить по комнате, потом возьмет призрачную гитару и будет до утра перебирать струны, напевая старинную и очень грустную песенку, потом подойдет к детской кроватке, и будет смотреть на спящую девочку, и улыбнется. Сашенька вырастет, станет мамой, а призрачный парень все будет ходить около детской кроватки, охраняя маленького человека от всяких опасностей.

Гуляя по улицам, он набрел на костел. В это время там обычно очень тихо. Заняв место в самом дальнем углу, полковник погрузился в свои мысли.

– Господи, за что ты наказываешь этого мальчика. Неужели его преступление в том, что он родился в неудачное время! Прошу тебя, не отворачивайся от моих слов.

Некому, кроме меня, попросить за этого ребенка. Я бы на твоем месте покарал сначала тех, кто забивает головы детей сомнительной романтикой, благословляет их на ненужные подвиги. Заставил бы их на себе испытать все прелести реанимации, заставил бы их души блуждать среди страшных кошмаров, не отличая бред от реальности. А тому, кто принуждает детей и подростков к нашей работе, тому, кто держит в заложниках их родных и друзей – тому нет прощения ни на том свете, ни на этом.

Перед мысленным Максима взором предстало грустное лицо божьей матери. Он обратился к ней:

– Матушка, вспомни своего сына. Ведь он знал, что его ждет на Земле, сам пошел на это. Но разве оскорбления были менее обидными, а раны его меньше болели.

Прошу тебя, Прошу сына твоего, не дайте умереть Нику!

И вдруг полковник услышал странные стихи. Звуки, казалось, заполняли собой весь зал, не давая возможность определить, откуда доносится умиротворяющий голос.

– Скользит слеза из под усталых век,

Звенят монеты на церковном блюде.

О чем бы ни молился человек,

Он, непременно, молится о чуде.

Чтобы дважды два вдруг оказалось – пять, Чтобы розами вдруг расцвела солома, Чтобы к себе домой прийти опять, Хотя и нет "ни у себя", ни "дома" Чтоб из-под холмика с могильною травой, Он вышел вдруг веселый живой Максиму подсела пожилая женщина в старинной одежде. Она обняла его, совсем как мама.

– Максимушка, – сказала незнакомка, – а ты хорошо подумал? Мальчишку спасти можно, это проще, чем ты думаешь! Но не будет ли это "исцелением для ада"? Он сейчас умрет с миром, душа его успокоится. Твой друг будет со всеми близкими и родными. Совсем скоро он будет наслаждаться в прекрасных садах. Отец и мать ждут его у входа. А так мы исцелим его для новых страданий.

– Неужели он так сильно провинился, что не достоин спасения! Он ведь и еще и не начинал жить.

– Я только что просмотрела его будущее. Люди завидуют дивному народу. Но жизнь эльфа очень грустная и тяжелая, и совсем не похожа на бесконечный праздник.

Может, от этого они так много пьют? А жизнь этому мальчику определена до того печальная, что лучше оставить все как есть. Смирись, сынок, не надо бичевать себя. Пусть лучше малыш уйдет сейчас, не познав предательства, крушения надежды, не узнав горечи потери лучших друзей и мук несправедливого наказания.

– Матушка, неужели совсем ничего нельзя сделать! Ты же все можешь. Я знаю, что выберет Ника. Он выберет жизнь, пусть даже полную страданий. Позволь ему прожить ее.

– Сейчас он все истратил. Волшебники называют это "откатом" – когда магия подавляет защитные силы настолько, что даже маленькая царапина убивает. И еще – совсем недавно мальчик так желал смерти, звал ее, как подружку на свидание.

– Он был сам не свой от душевной боли. Парень потерял ту, что любил больше жизни.

Сейчас он уже переболел и не ищет смерти. Он жить хочет! Пожалуйста, помоги ему!

Последние слова с криком вырвались из его рта, молодой пастор с удивлением взглянул на странного посетителя. Странная посетительница исчезла, как будто ее и не было. Максим Исаев извинился и вышел на улицу. Дома он лег спать. Утром его ждало удивительное известие. Он понял, что ОНИ вмешались.

Однажды ночью Ник внезапно открыл глаза.

У изголовья кровати стояла незнакомая женщина. И вдруг юноша узнал свою крестную.

Или ему это показалось в горячке?

– Ты не ошибся, малыш, это я. Твои родители просили передать тебе привет. У них все хорошо, вот только ты их немного огорчаешь, мальчик. Они хотят, чтобы ты жил.

И об Олесе не беспокойся. Она вернется к тебе. Но еще очень, очень не скоро.

Она погладила парня по волосам, затем присела на кровать. Они говорили очень долго, обсуждали всю его жизнь. Юноша подумал, что уже умер – последние дни даже попросить воды ему было невероятно трудно и больно, только дядя Максим его понимал. А тут разговаривает как обычно. Потом женщина положила руку ему на голову, и парень болезненно скривился. Разрушения были такими ужасными, что даже исцеление причиняло сильную боль. Под действием чудесной силы таинственной посетительницы исчезали микробы и вирусы, их яды распадались до безобидных соединений, рассасывались рубцы и шрамы, восстанавливались клетки и сосуды.

Парень не стонал, не жаловался, только очень часто дышал, и несколько раз сильно пропотел. Лужи от пота тут же высыхали. Когда все закончилось, и исцеленный парень немного отдышался, загадочная женщина сказала:

– За благие дела тебе даруется еще одна жизнь. Проживи ее так, чтобы мне не пришлось сожалеть. И еще ты можешь попросить о чем угодно.

Ник раскрыл было рот, но дама сказала:

– Мне известно твое желание, оно исполниться, не сомневайся. И спи, ты должен выспаться. У тебя много работы. И берегись рябиновых веток. И еще, не беспокойся, Зоя уже у нас. И она тоже очень за тебя просила.

– Зоя? Но ведь мы с ней так не хорошо расстались. Я не хотел, чтобы она так… Я хотел, чтобы она жила, чтобы у нее дети были.

– Она все поняла теперь. И больше не сердится.

Женщина исчезла, будто растворилась в утреннем свете. Или ему показалось?

Утром медсестра, которая пришла поменять капельницу (и, возможно, закрыть давно невидящие глаза) чуть не упала в обморок. Парень, которому вечером всей больницей собирали на похороны, сидел на постели и блаженно улыбался. Мало того, похвалил ее новую цепочку – подарок мужа. Ведь он уже несколько дней ничего не видел.

В это время главный врач и владелец клиники лично встретил столичного нейрохирурга. Оба врача торопили водителя, чтобы застать юношу. Труп оперировать бесполезно. Приказали готовить операционную, но персонал не спешил выполнять приказ. "Может быть, вы вначале осмотрите пациента, господа", – предложила медсестра.

– Доктор Вольфенштайн, это уже не смешно, – произнес консультант, увидев мальчика, к которому его пригласили.

– Когда я его оставил, мальчик был на волосок от смерти. Я боялся, что он не переживет ночь, – ответил ему лечащий доктор.

Столичный консультант придирчиво осматривал пациента, стремясь найти хоть какие-то неврологические нарушения. Тут же были взяты анализы крови, сняты кардиограммы и энцефалограммы. Но никаких отклонений от нормы не обнаружено, даже рубцов на сердце растворились, будто их и не было никогда. Уродливые шрамы, которыми наградил его зверь крикун – тоже исчезли. Оба доктора были в недоумении.

Прочитав историю болезни, столичный врач только покачал головой. Конечно, Ганс Вольфенштайн в студенчестве отличался страстью к розыгрышами, но сейчас он уже давно вырос из студенческих забав. А Юстас, племянником которого представили юношу, вообще – "зерцало рыцарских и мужеских добродетелей", в "связях, порочащих его, не замечен". Есть вещи, которыми не шутят даже русские шпионы.

Вернувшись в столицу, ученый в тот же вечер написал статью "О чудесном исцелении в госпитале Святой Марии". Статья эта была перепечатана из скучного (для обычного читателя) медицинского журнала чуть ли не всеми христианскими общинами Европы. За этой статьей проповедники буквально охотились. Ведь одно дело, когда о чуде повествуют неграмотные пастухи. А тут знаменитый врач, профессор пишет о чуде, свидетельствует о мощи и милосердии единого бога! Материал этот был бесценен.

Одно печалит – история болезни странного юноши бесследно исчезла. Да и господин Юстас посмотрел на жаждущих славы господ репортеров, подозрительно квадратными глазами. И довольно спокойно и уверенно заявил, что все его племянники живы и пребывают в добром здравии. И в последнее время, насколько ему известно, за медицинской помощью не обращались.

– Чудо! Чудо! Покажите нам исцеленного! Правду от народа не упрячете! Солнце шапкой не закроешь! Погоду задницей не прижмешь! Вы не имеете права это скрывать! – вопили снаружи, за кованой оградой, возбужденные представители прессы.

– Никакого юноши здесь нет! – сурово и сухо отвечала собравшимся журналистам пожилая домоправительница донна Роза в проталкиваемые через решетку микрофоны и объективы камер и фотоаппаратов, старая домоправительница – господин Юстас просил передать, что он уехал и не сказал, когда будет! Нечего здесь орать под окнами, как банда мартовских котов.

И вызвала полицию. Через несколько минут пригород погрузился в свою привычную, умиротворяющую и исцеляющую тишину.

Максим в это время примчался в клинику, долго благодарил доктора, потом зашел в костел и заказал благодарственную молитву. И по-отечески распекал юного друга за его нетерпение. Он лично привез Ника к Семену Малине, сдав его с рук на руки.

Вечером того же дня все собрались у стариков. Во дворе стояла машина, на которой эльфы обычно путешествуют по космосу. К юноше бежал парень чуть моложе Ника.

– Эрик, братишка! Как я рад тебя видеть! Что ты тут делаешь?

– Да вот, нагло напросился. Ник, наконец-то я нашел тебя брат! Я теперь тебя не оставлю.

Братья обнялись.

Максим вдруг заметил, как эти мальчики, эти братья сильно отличаются друг от друга. Эрик моложе Ника на два года, но был на целую голову выше своего брата, и шире его в плечах. Опытный разведчик по каким-то, одному ему известным признакам, определил в прибывшем пятнадцатилетнем юноше признаке воспитанника или выпускника военной школы. Мальчишка по-военному подтянут, очень силен (намного сильнее своего брата, с которым его так жестоко разлучили).

Наверное, таким должен был вырасти Ник. Он бы и стал таким, если бы не война.

Если бы не тяжелые, практически непосильные испытания, выпавшие на его долю.

Если бы не тяжелые болезни. Если бы не ядовитые лекарства, которыми приходилось спасать жизнь юному нокке. Если бы мальчишку не заставляли работать на износ, и над ним не экспериментировали наполеоны различных уровней. Если бы все шло своим чередом.

Да, видно сироте и в благополучном волшебном мире не сладко. Эрик ни на минутку не выпускал руку брата, будто бы боялся, что их снова разлучат. Он держал руку Ника, как самую большую ценность на свете. И, казалось, не мог насмотреться на своего Ника, как будто тот воскрес из мертвых. В известной степени так оно и было.

Тут бабушка Евдокия внесла пару запеченных гусей. Пришло время рассказов.

Сначала члены "туристического клуба" рассказали, как они обиделись на Ника, за то, что он ушел один. Затем Ник и "дядя Макс" рассказали недавнее происшествие, умолчав, правда, про визит таинственной дамы. Так они договорились с Максимом.

Ведь крестной матери Ника вряд ли бы понравилось, если бы ее имя стали трепать на улицах. Затем пришла очередь Эрика.

Глава 13. Там за туманами, за гремучими морями.

Он начал свой рассказ с того момента, как ему и его старшей сестре сообщили о смерти родителей и брата. С того момента, когда в информационной программе показывали деревни никсов – какими они были до войны, и долго рассказывали, как они перестали существовать. Всю ночь сестра надеялась, что, возможно, это ошибка, и ее родители и братишка живы. А потом утром в газете "Утренний пророк" опубликовали имена и фамилии погибших. И еще был была показана любительская съемка. Брат и сестра с болью узнавали родные места. И эту красную шапочку в руках их знакомого. Список и этот репортаж разбили надежду. Брат и сестра сидели и плакали, обнявшись.

Эрик не представлял себя отдельно от старшего брата. До этой злополучной зимы, они все время были вместе, они вместе просыпались весной и засыпали поздней осенью. Мальчишка считал дни до весны, когда обещали отправить к нему брата. Он всегда был примером, самым близким его другом, светом в окошке, после мамы и папы. Сестра ушла из дому задолго до рождения братьев, и они не были так близки.

Эрику казалось, что от него по живому отрезали какую-то очень важную его часть.

Причем по живому отрезали, не заботясь об обезболивании. И выбросил так в соленую воду.

Даже поездка в Аквапарк, куда Эрик любил наведываться с отцом и братом, не оправдала надежд. Девчонки как сумасшедшие носились с одного аттракциона на другой, весело смеялись, шутливо перебранивались и подтрунивали друг на другом.

Эрик только взглянул на водяную горку, как на него нахлынули воспоминания.

Мальчишка немного стеснялся племянниц – до этого он видел их считанные разы. И вдруг он вспомнил, что папы и брата больше нет – не с кем ему резвится. И мама не ждет их у моря, растянувшись на лежаке под зонтиком (пуста ее любимая скамеечка) – Эллис очень боялась кататься с горок, а вот что касается солнца, женщина была всегда голодна на живительные лучи, придающие ее бледной коже красивый золотистый оттенок.

А сейчас жаркое солнце шпарило впустую. Как страшно – вот мамы, папы и брата не стало, а все осталось по-прежнему. Светит солнце, плещет глупое теплое море.

Неистово веселятся вокруг в счастливом неведении тысячи отдыхающих. Также нетерпеливо зазывают покупателей уличные торговцы, также сияют витрины магазинов, гремит беспечная музыка в ресторанчиках и кафе. Также пышно благоухают экзотическими цветами и буйствуют зеленью сады вокруг белоснежных затейливых домов.

Мальчишка вдруг навзрыд заревел, упав на покрытие, стилизованное под мягкую траву. Кое-как его успокоили. Но Эрик весь день так и просидел на любимом мамином лежаке, закутавшись в полотенце, и молча смотрел, как морские волны накатывают на белый коралловый песок пляжа. И незаметно соскользнул в сон по шум прибоя – во сне он был снова с папой, мамой и братом. Пока его не забрали домой.

Бедная женщина с тревогой замечала, как гаснут глаза младшего братишки, как вянет его душа, опускаются маленькие шаловливые ручки. Из веселого и умного ребенка он превращался в озлобленного хулигана. Сестре было страшно видеть, что мальчишка, который совсем недавно был ласковым и смешливым, перестал улыбаться, замкнулся и зациклился на своих переживаниях и обидах. Малыш, вместо того, чтобы с другими ребятами резвится на улице, целыми днями сидел в темной комнате и смотрел в окно. Или наблюдал за волнами, словно они могли принести ему какую-нибудь весть из-за горизонта. Мальчишка не хотел смириться со страшной правдой. Сестра его понимала, а ее муж почему-то считал все страдания детскими капризами.

У женщины начались проблемы с мужем – одно дело приютить родственника на зиму, и совсем другое – постоянно заботиться о чужом ребенке, учитывая, что своих четверо и все девочки. И ребеночек тот еще – капризный, обидчивый, драчливый.

Мать должна заботится в первую очередь о своих детях. Для сироток есть специальные приюты. Сестра была категорически с этим несогласная. Муж был изгнан из семьи. Потом заморозили банковские счета. Начались проблемы – денег не хватало ни на что. Красивый домик на берегу моря, свадебный подарок дедушки, пришлось продать и переселится в лачугу. Из ее окон так же видно море. А деньги ушли, как песок сквозь пальцы.

Эрик подрабатывал на припортовом рынке, но ему платили гроши. Мальчишка наизусть знал, когда приезжают корабли и поезда, привозящие отдыхающих на теплое побережье. Он, надрываясь, зарабатывал лишние грошики. После этого болела спина, дрожали руки. И хотелось одного – лечь и никогда не просыпаться, по крайней мере, пока не упокоиться спина. Сестра надрывалась на трех работах, племянницы нанимались в няньки и домработницы, продавали на припортовом рынке дикие сливы и персики. Но все равно они еле сводили концы с концами.

Эрик рассказывал брату, как они с сестрой и старшей племянницей по долгу стояли в унизительных очередях за копеечным пособием, за бесплатными продуктами – несколько килограммов риса, сахара, несколько банок мясных тушенки. Он с маленькими племянницами собирал ракушки и синие водоросли, которые береговые эльфы едят с большим удовольствием (когда больше есть нечего). Были дни, когда они ели только жидкий суп из водорослей и ракушек.

– Это все из-за меня! – переживал мальчишка. Он считал себя виноватым в том, что его сестра и девчонки так мучаются. Кто бы мог подумать, что внучка князя будет собирать ракушки на берегу океана? Мальчишка часто убегал из дома: он считал, что если его не будет, то жизнь сестры наладится. Муж вернется, и они снова будут богаты и счастливы. Иногда его приводили рыбаки, которые хотели бы, да не могли его оставить у себя – сами еле сводили концы с концами.

– Глупенький, я чуть с ума не сошла.

– Я всем только мешаю! Вам без меня будет лучше!

– Как ты мог такое подумать! Маленький мой! Все еще будет хорошо! Просто сейчас тяжелые времена!

Эрика пригласили пожить к себе папины знакомые. Как это была бездетная очень хорошо обеспеченная семья. Сестра согласилась на это только ради того, чтобы у младшего братишки было будущее. Эти существа совершенно не умели обращаться с детьми, не собирались вникать в проблемы мальчишки, потерявшего опору в жизни.

Новые родители даже не пытались говорить с ним по душам. Вообще, взрослые больше заботились о своем покое, чем о чувствах ребенка.

Опекунов раздражало, что мальчишка то и дело убегает в порт, и с настойчивостью буйно помешанного выспрашивает всех о брате. Приезжие только печально качали головами или отвечали, что ничего не знают. Потом корабли с Новой Арды (так здесь называют Землю) были все реже, потом их не стало совсем. Приемные родители почему-то начали активно бороться с этой блажью: запрещали, наказывали и даже один раз приказали выпороть розгами за непослушание. После экзекуции мальчишку поручили заботам домашней целительницы. Новый папа, почему-то очень удивлялся тому, что не видит в глазах ребенка ничего, кроме ненависти и обиды. А хозяйка дома вообще не принимала участия в жизни мальчика. Ей было абсолютно все равно – мальчик был для нее, все равно, что рыбки в аквариуме. Украшение интерьера – не более.

Мало того, хозяин дома постоянно попрекал мальчишку куском хлеба, слишком шумной игрой. Его раздражало, что мальчишка часами смотрит передачи, посвященные событиям на востоке. Он до боли в глазах вглядывался в лица, в пейзажи, надеясь увидеть знакомое лицо, услышать знакомую фамилию. Может быть, Ник сейчас где-нибудь в больнице, лежит один, всеми покинутый, и не может вспомнить своего имени.

Может быть, сейчас ему больно и страшно, но некому поддержать его, сказать, что его все равно любят. Мальчишка верил, что его брат жив.

– Твой брат сгнил давно! Хватит смотреть эту чушь, – раздраженно говорил опекун, и выгонял приемыша спать.

– Это не ребенок, это сам дьявол! – сердито мужчина, который не хотел понимать мятущуюся душу ребенка. И ужесточал режим "для его же блага". Маленького эльфа все эти запреты не останавливали, а только раззадоривали. Эрик убегал уже из принципа. В ход шли розги и ремень, но эффекта не было и от этих воспитательных мер.

Только ради сестры малыш терпел все эти издевательства. Он знал, что бедняжке сейчас очень тяжело, и не хотел ее расстраивать. Пусть думает, что у братишки все хорошо.

Однажды, в честь какого-то события был устроен праздник с гостями, с танцами, с приглашенными артистами. Маленького Эрика наградили в какой-то ужасно неудобный наряд и заставили помогать официанту. Опекун начал набил трубку, и начал было в компании друзей с видом знатока прохаживаться по беженцам, которые испортили весь бизнес. Туристов раздражал вид оборванцев, которые собирают ракушки и водоросли. И он не видел ничего особенного в том, что погибли их отцы и мужья. И еще прибавил, нелестный отзыв об уровне интеллектуального развития отца маленького Эрика.

Мальчишка демонстративно бросил на пол поднос с налитыми почти до верху бокалами изысканного вина. Жалобно звякнуло стекло, и дорогое вино разлилось, по мраморной лестнице, впитываясь в дорогой шелковый ковер ручной работы.

– Мой отец защищал Вас! А Вы его оскорбляете. Вы все – неблагодарные свиньи, – с обидой говорил мальчишка новому опекуну т и его гостям.

– Я твоего отца туда не посылал. Он за это деньги получал! Он всего лишь глупый наемник. И вообще, он сам виноват!- надменно выговаривал чиновник.

– Немедленно извинись! – строго велел хозяин дома.

– Прямо сейчас, только большие калоши надену.

– Немедленно, я сказал!

– Перед этими дармоедами – ни за что!!!

– Ну что я вам говорил, господа? Каков отец, таков и сын. Яблоко от яблони не далеко падает! Что же от него ожидать – сын оборванца теллери и эльфхольмской анархистки. Ну да ладно! Дурная кровь.

Мальчишка в ответ наговорил таких грубостей, что их дальнейшее пребывание в одном доме стало невозможно. И новоявленный отец выставил Эрика за дверь, как надоевшую собачонку. Через несколько минут дворецкий вынес узелок с вещами.

Мальчишка заплакал, и долго бродил под проливным дождем. Потом он постучался в дом к знакомому рыбаку. Мальчишка ничего не мог сказать, только вздрагивал всем телом, а слезы лились ручьем. Хозяева все понял без слов. Накормили, высушили одежду. Успокоили. Утром его отвели в лачугу к сестре.

К полудню явились те, кто выгнал Эрика из дома. Они просили мальчишку вернутся.

На том злополучном вечере присутствовали журналисты. Они то и раздули нехороший шум вокруг этой парочки, которая издевалась над маленьким сиротой. Подогревало читающую публику еще и то, что мальчишка был сыном погибшего офицера.

Мальчишка прижался к сестре, и упрямо твердил, что не вернется. Женщине предлагали деньги за то, чтобы она уговорила ребенка. Но последняя просто швырнула в лицо купюры и рывком открыла дверь:

– Убирайтесь! Я своими братьями не торгую.

– Ну и дура! – отреагировал мужчина и вышел из дома.

Эрика пытались брать на воспитание и другие бездетные парочки. Но история повторялась. Они не справлялись. Только одна женщина честно сказала, что не может дать мальчику, то что ему нужно, что боится искалечить его психику неумелым воспитанием. Эта пожилая дама охотно помогала материально, взамен получая веселое общение. Она стала другом семьи. Но вскоре веселая тетушка куда-то уехала.

Племянницы, старшая из которых была старше своего дядюшки на год, пытались приласкать, делились с ним своими тайнами. Но даже они все вчетвером не могли заменить одного-единственного брата. Эрик узнал, что такое душа. Потому что, она болит, когда все тело здорово. И не было ни лекарства, ни обряда, которые бы могли ему помочь.

Мальчишка быстро был исключен из своей школы, толком нигде не учился. Драчливый и обидчивый, склонный ко лжи и бродяжничеству мальчишка был везде не ко двору.

Очень часто дети из благополучных семей смеялись над Эриком, прохаживался по его родителям, насмехались над его попытками искать брата. Учителя не хотели с ним возиться. Куда проще было от него избавиться. В других школах история повторялась. И к десяти годам он плохо читал, а писал с чудовищными ошибками.

Когда Эрику было чуть больше одиннадцати лет, сестра снова вышла замуж. Чуда не произошло. Одинокий морской волк не принес в дом особенных сокровищ. Но зато с лица сестры исчезла печать безысходности и обреченной усталости. Она снова светилась красотой и радостью. И никто не смел теперь обижать девочек, обзывая безотцовщиной.

Новый муж очень ценил свою семью, с трогательной нежностью заботился обо всех.

Взрослый мужчина с пониманием отнесся к переживаниям мальчишки. Как ни странно, он не считал это глупыми бабьими страданиями. Капитан рыболовного корабля сам занимался с ребенком, и неплохо его подготовил в учебное заведение, которое когда-то сам закончил. Взрослый мужчина и одиннадцатилетний мальчишка вечерами думали, как найти брата. И даже нашли одних геологов, которых видели Ника, и даже говорили с ним. Это было для Эрика настоящим праздником, он целую неделю ходил именинником.

В двенадцать лет сестра устроила мальчика в Морской Лицей. Это было едва ли не единственное бесплатное учебное заведение в волшебной стране. Сестра хотела, чтобы мальчик получил профессию. И к тому же глава семьи весьма одобрительно отозвался об этом Лицее.

Морской Лицей считается едва ли не древнейшим учебным заведением. Легенды говорят, что его основал сам морской бог, еще на Земле (в окрестностях Херсонеса или в Евпатории – мнения историков тут расходятся). За свою историю это заведение переживало немало взлетов и падений.

Несколько лет назад руководство школы сменилось. Некто Чуф превратил его в приют для беспризорных ребятишек. Сам горе-педагог напоминал унтера Пришибеева. И развел такой бардак, завел тюремные порядки. Доведенные до отчаяния курсанты подняли восстание. Директор Чуф был убит. Кроме того, что погибли дети – это само по себе трагедия, тысячи бедных ребятишек потеряли будущее. Заботливо магическое государство лишилось "социального объекта" – идеального места для отмывания денег и помещения "под бдительный государственный контроль" беспризорных малолетних потенциальных и (или) состоявшихся преступников.

Сейчас Морской Лицей было в стадии восстановления из пепла. В буквальном смысле.

Ивар Кирдан, которому поручили "разобраться с этой шмонькой", быть комендантом Военно-Морской Академии и одновременно директором Морского лицея он не смог чисто физически – разве что раздвоится. Через знакомых он в одном заштатном городке на окраине вселенной нашел человека, которому мог доверить этих ребятишек. Того, кто бы возродил и приумножил славные традиции Морского лицея.

Стены, выложенные мрачным серым камнем, уже возвышались над скалистым берегом.

Уже покрыта красной черепицей крыша. Трубы, по которым будет зимой идти живительное тепло, уже смонтированы. Эрик, вместе с другими ребятишками, все лето помогал восстанавливать разрушенную крепость. Мрачные стены прямо по штукатурке были разрисованы на все лады. Были там и комнаты, расписанные под чудесные сады, на других расцветал удивительный мир кораллового рифа. Новый директор (так казалось детям, на самом деле он незаметно для учеников направлял их мысли в нужное русло) не ограничивал фантазии юных строителей, отделывавших новую школу для себя самих и для младших братьев.

У Эрика появилось много новых друзей – жизнь уже не виделось в мрачных красках.

Эрик понял, что у него не все так плохо – по крайней мере, он здоров, у него есть семья, где его любят и понимают. Он помнил, кто он и откуда. Конечно, маму и папу жалко, слов нет. Очень плохо, что их теперь нет с ним. Но ведь у Эрика есть сестра и племянницы. И старший друг, который защитит и поможет. Да и не было времени жалеть себя – были такие, которые нуждались в сочувствии гораздо больше него.

У Дани, например, были очень большие проблемы со здоровьем – вокруг шеи была туго обмотана полинявшая косынка, под которой скрывались очень страшные рубцы. И голова кружилась, стоило ему слегка перегреться на солнце. Когда шел дождь, эти рубцы сильно болели (казалось, что к коже приложили раскаленный обруч). Эрик осторожно разматывал косынку и помогал другу мазать больное место обезболивающей мазью. Иногда приходилось вести больного к врачу, если лечение не помогало. И еще в правом ухе торчала металлическая пластинка – электронный датчик. Дешевое устройство (на которое, скрепя сердцем, разорилась злобная тетка) все время выходил из строя во время магнитных бурь (в голове стоял сильный шум и правым ухом мальчика не слышал). А папина родственница била и обижала и без того несчастного ребенка.

Но даже Дани не хотел бы оказаться на месте Нильса Карлсона. Мальчик даже не мог вспомнить, кто его мама и папа, что с ним случилось, почему он пустился бродяжничать. Врачи говорят, что, возможно, ребенок стал жертвой чудовищного эксперимента, которые во множестве практиковались в то время служителями науки от третьего рейха. Тем более, что у ребенка нашли разрушенные участки мозга, восстановить которые никак не удавалось. Но сам он ничего не мог сказать – он просто ничего не помнил.

Мальчик мучился от этого незнания, страдал, как от физической боли. Ему было больно, не оттого, что приемные родители недостаточно добры к нему, или названый братец его обижает. Нильс мучился потому, ему страшно быть никем ниоткуда. Он скрывал от друзей свои переживания, но все равно они прорывались нечаянной фразой, непонятной обидой, как будто беспричинной грустью. Мальчишка на что только не соглашался, чтобы узнать, кто он. Без этого знания парень считал себя ущербным, неполноценным, как если бы у него не было руки или ноги.

Нильс как-то даже проник в место, которое называлось "вчерашний день", надеясь встретить там маму и папу, или хотя бы того, кто их видел. Место Нильсу показалось каким-то несуразным – бессмысленная роскошь сочеталась с жутким убожеством и детским примитивизмом, отсутствием элементарной фантазии. Нильсу казалось, что это он уже где-то видел. Только этом мире было все бестолковое, и даже роскошь какая-то аляповатая, лишенная изящества. Мальчик бродил по этому непонятному и как будто вымершему миру с отчаянной надеждой встретить кого-нибудь живого. Но, не обнаружил никого, кроме такого же, как и он, юного волшебника.

Парнишка не знал, что одинаковые лица могут быть такими разными. Не мог предположить, что его губы сложатся в хищный оскал зверя. Голубые глаза, которые каждый день он видел в зеркале, могут не выражать ничего, кроме ненасытной, крокодиловой жадности. Нильс был готов отдать то немногое, что у него было за одно только слово, за туманный намек. Мальчик был готов терпеть любые муки, готов перенести даже позор (он готов простить своим родителям любые ошибки) – лишь бы узнать свое настоящее имя, только бы узнать кто он. Нильс не мог признать братом того, кто по доброй воле забыл своих мать и отца, кому все равно – живы они или нет, который даже отказался от имени, лишь бы не делиться своими сокровищами.

Юный волшебник, которому было достаточно переломить спичку, чтобы остановить войну, вместо этого захламлял свой мир бессмысленными богатствами. Магазинами, в которых никто не продает и не покупает. Море, кишащее рыбами самоубийцами, которые сами запрыгивают на крючок и рядком укладываются на горячий песок. Вот они и сейчас там лежат – как буддийские монахи в нирване или наркоманы под кайфом, не пытаясь даже шевельнуть хвостом. Роскошные безлюдные дворцы, в которых нет ни одной живой души. Нильс не считал своего странного двойника живым существом – скорее чудовищной нежитью, куда страшнее, чем тролли, гоблины и все демоны подземного мира.

Встреча двух мальчиков, похожих друг на друга, продолжалась не больше нескольких минут. Нильс ужаснулся, как изуродовали его брата. Гораздо больше чем его самого.

Ведь у юного хельве просто отняли память, а этого лишили его души. Лишили возможности чувствовать, любить, отличать хорошее от плохого.

– Пойдем, братишка, – позвал один мальчик другого – тебя вылечат!

В ответ же прозвучало равнодушное:

– Мне незачем лечится. Мне никто не нужен. Не трогай спички! Отойди. Ты мне мешаешь.

Лицо мальчишки при этом было спокойное, равнодушное. Потом голубые глаза нехорошо заблестели:

– А что, если превратить тебя в крысу, братишка? Тогда ты уж точно никому ничего не расскажешь, никого не приведешь.

– Я своим друзьям не враг, чтобы их заманивать в логово к чудовищу.

Юный хозяин дворца не слышал ничего, он предавался размышлениям о возвышенных предметах:

– Нет, лучше, пожалуй, в обезьяну. Или еще лучше в собаку. В огромного, шелудивого пса. Чтобы Бертиль, твой братец названый, с которым ты носишься, нянчишься с ним, как с младенцем, как с писаной торбой (при этом глаза юного волшебника сверкнули жгучей завистью), чтобы этот самый братец, боялся тебя, прятался, чтобы его отец пристрелил тебя. Так как ты просил его в первый день.

Нильс похолодев, вспомнил, что действительно в первый день, когда его присутствие в доме было все-таки обнаружено, он с усталой покорностью обреченного подал хозяину дома ружье. Говоря тем самым – "Застрелите, если считаешь нужным! Только не выгоняйте на улицу! Лучше убейте сейчас, так, чтобы сразу… Я устал бояться и прятаться". Отец его друга, немного поворчав больше для вида, позволил остаться. И даже усадил за стол вместе со всеми.

Потом они ели какую-то кашу. Ужин показался ребенку удивительно вкусным. Потому что, впервые за несколько месяцев он ел дома. Слезы непроизвольно катились из глаз ребенка, которые еще не мог до конца поверить в свое спасение. Даже тогда, когда тяжелая мужская рука неуклюже погладила спутанные волосы:

– Не бойся, малыш. Ешь, пока не насытишься.

Таинственный хозяин не обращал внимания на переживания своего брата. Он мучительно размышлял над тем, во что бы превратить назойливого пришельца.

Или нет, лучше в обезьяну. Нет, лучше в….

Гость не стал дожидаться, пока юный властелина этого мертвого мира раскочегарит свою фантазию. Он быстро уменьшился и прятался в зарослях. А на рассвете, незаметно для хозяина, выбрался наружу.

И долго-долго переживал, ругал себя за то, что испугался. За то, что оставил своего брата в плену у самого же себя: у своей жадности и жестокости. И долгие годы мучился вопросами: "Кто я?", "Зачем я?". Пока не увидел ответ в глазах любимой девушки. Но холодные, практически лишенные жизни, глаза брата много лет и после этого продолжали его мучить и преследовать. Долго ему будет сниться мальчик, который задыхается в плену у вещей, умирает от одиночества, но не может выбраться из ловушки, которую сам себя загнал.

Этого мальчика с холодными и пустыми глазами Нильс Карлсон мог сравнить только с одним существом. На земле его прозвали "доктор смерть". А сам мальчишка, который мог уменьшаться до размеров крысы, не мог смотреть даже на его фотографию – вид этого человекообразного чудовища вызывал у Нильса приступ панического ужаса даже спустя много лет.

А тот самый мальчик с голубыми глазами вдруг заскучал. Ему захотелось вдруг, чтобы с ним дружили, захотел научится настоящему волшебству. Но не уже не мог надолго оставить свои сокровища. Тогда он начал мысленно звать брата. Но вместо Нильса, который уже давным-давно вырос и сумел справится с тяжелой потерей, откликнулся совсем другой мальчик. Но и он не захотел остаться там надолго.

Эрик опекал Дани, как младшего братишку, защищал от некоторых злых личностей, для которых чужие мучения слаще пряника. И если больной мальчик еще не окреп настолько, чтобы противостоять двум-трем крутым хулиганам одновременно, то агрессивный Эрик, отчаянно защищавший друга, быстро объяснял ребятам (которые иногда старше и крупнее него) насколько они не правы.

Дани Гилдорсон был старше Эрика на целый год, но был слишком маленьким и худеньким для своего возраста. Болезненный мальчишка стойко переносил все испытания. Даже страшные визиты к врачу не сопровождались жалобами и причитаниями. Каждый раз, немного отлежавшись после обморока, упрямо брал в руки кисть и приступал к работе.

На этой стройке Эрика ждала неожиданная радость. Директор, увидев мальчика, попросил еще раз повторить его фамилию. И спросил, нет ли у него брата Ника.

Рассказ взрослого дяденьки о проделках его старшего брата радовали мальчишку, как ничто другое. Эрик и верил директору, и не верил. Ему очень хотелось верить.

Юный хельве был благодарен дяденьке за эту надежду. Он уже тогда был уверен, что найдет брата. И больше они не расстанутся.

Работа мальчишке очень нравилась – там вкусно кормили, а по вечерам бесплатно учили, помогали подготовиться к экзаменам. Некоторые мальчики, которым некуда было идти – ночевали тут же, в отстроенных комнатах и классах, получая к тому же утром теплый завтрак. Да еще немного денег удалось заработать. Мальчишки, работавшие на стройке, с восхищением глядели в рот старшему товарищу, который многих из них вернул в детство. Работа казалось увлекательной игрой, и одновременно серьезным делом.

Никто из них даже не догадывался, как трудно было новому директору! Владиславу Арсеньевичу пришлось с нуля восстанавливать здание, снова набирать учителей и воспитателей. Подбирать учителей было сложно, тяжело было отказывать в месте нуждающемуся. Но преподавателей с унтерскими замашками приходилось решительно выпроваживать из лицея, не взирая на высоких покровителей. Не место здесь и доброму, но слабохарактерному педагогу, который собирался сюсюкаться с "бедными сиротками". К сожалению, трагичный опыт часто формирует отвратительные черты характера: злость, цинизм, жестокость, пренебрежение своей и чужой жизнью.

Сюсюканьем это не исправить.

Должность классного надзирателя была упразднена. Вместо них были наняты врачи, медицинские сестры и психологи. Наняты были и хорошие воспитатели. Эти дети в большинстве своем уже достаточно настрадались. У многих за плечами такое!

Владислав Арсеньевич стремился, чтобы, попав сюда, ребенок попадал в руки любящих его людей, в "Конец Горестей". Для многих курсантов так оно и было.

Из этих ребятишек, с надломленной психикой и, часто искалеченными телами, за пять лет предстоит вырастить штурманов военного флота. Сильных, знающих, уверенных. Предстоит сделать из них всесторонне развитую личность – гордость волшебной страны. А гармоничную личность плеткой и электрошоком не воспитаешь.

Такими методами можно вырастить забитого раба или бездушного палача, хладнокровного убийцу.

В министерстве магии и министерстве образования не понимали, почему директор поощряет связь детей с их родственниками. Директор Владислав считал, что даже самое расчудесное учебное заведение никогда и никому не заменят семью. А этим измученным ребятишкам больше всего на свете было необходимо семейное тепло, любящие глаза и руки.

Но самым трудным было не это. Хуже всего было преодолевать "сопротивление материала". Тяжелей всего было расшевелить старших курсантов, которые тоскливо ждали свои дипломы, чтобы отправиться с ними уныло брести по жизни. Горько было растаскивать петушиные мальчишеские драки, отбирать у совсем юных парней бутылки с водкой и спиртом, прекращать традиционное издевательство старших над младшими, сильных над слабыми. Горько и трудно копаться в чужой грязи, выполаскивать из души комплексы, застарелые обиды, тщательно скрываемые за агрессией и бравадой страхи.

Но без этого не стоило и начинать. Без борьбы за каждую душу, за каждую судьбу не было смысла выбивать деньги, решать проблемы с пожарниками, санитарными инспекторами, подгонять нерадивых строителей. Без борьбы за каждого ребенка – все остальное просто не имело смысла.

Сколько раз Владислав Арсеньевич порывался бросить все, забыть свою мечту, перестать грезить о принципиально новой школе – школе без неудачников. Но, каждый раз, вглядываясь в недоверчиво-напряженные глаза подопечных, учитель находил силы бороться. Ведь если он сейчас сдаться, опустит руки – что будет с мальчиком? Кроме него, никто не поможет этому ребенку. И как он радовался, когда взгляд обиженного на весь мир сироты открывался, когда таяла ледяная стена недоверия и агрессии.

Вначале сентября Эрик с радостью вселился в свою комнатку под самой крышей вместе с Дани (их поселили в одну комнату). Мальчишкам уж очень нравились круглое, как на корабле, окошко. И высота, с которой можно любоваться морем, смотреть на суету в маленьких двориках и домиках, которые облепили склоны горы, наслаждаться ароматами садов. И то, что в комнатушке всего две койки – так же как было в спальне Эрика и Ника. Или как в корабельной каюте.

Дани очень стеснялся своего состояния – ему временами казалось, что все вокруг обращают на него внимание и смеются над ним. Эрик был бы рад, если бы его брат был жив – пусть очень больной, весь израненный и покалеченный, с каким-нибудь мерзким протезом. Но… живой.

Когда сестра забирала Эрика, с ними всегда ехал Дани – ну не куда ему было больше деваться. Все его многочисленные родственники еле сводили концы с концами и не горели желанием привечать еще один рот. А любезная тетушка Люсиль, жена папиного двоюродного брата, предпочла расстаться с пособием на ребенка, чем терпеть в своем доме "это исчадие ада". Конечно, эти деньги не помешали бы. Но судится с суровым, хорошо подкованным юридически капитаном – как бы хуже не вышло. В лачуге становилось еще теснее, но никто не обижался.

Сестра считала, что самое малое, что она может сделать для маленького Дани – это дать ему почувствовать себя любимым, дать ребенку семью. Там остался еще один ее братишка Ник. Пусть бы и ему нашлось теплое местечко за столом, и для него нашлись бы любящие руки. Благо, что новый муж принял его, как родного.

Учились друзья очень хорошо – зарабатывали повышенную стипендию. Конечно, эти копейки не делали погоды – но как радовались девочки вкусным конфетам и пирожкам, простеньким, но красивым платьицам. И с нетерпением ждали маминого брата и его друга. Надо сказать, что заработать повышенную стипендию в Морском Лицее непросто – надо прекрасно знать теоретические дисциплины, практическую магию, показывать лучшие результаты по физической подготовке. И поблажек не было – адмиралтейство все время требует ужесточить требования: слишком много отличников.

После экзаменов Дани часто мучился от головной боли, не мог заснуть. Но через несколько дней все проходило.

Однажды в конце весны к ним приехала экскурсия из элитной школы Хогвадса из Англии (там, где учился Джеймс Поттер, а затем его сын Гарри). Дело в том, что более обеспеченные жители волшебной страны презирали это учебное заведение, называли Морской Лицей "шмонькой", а его курсантов – "юными пиратами". Ходило даже обидное стихотворение, сочиненное учениками платных школ. В переводе на русский язык он звучит примерно так:

Стоят столы дубовые,

Сидят жлобы здоровые,

Их лица без понятия -

В шмоньке идут занятия.

Неизвестно, зачем были устроены эти поездки.

Тем более, что волшебный мир очередной раз раскололся. Причиной стало, как обычно, отношения с людьми. Те, кто жил спокойно и без проблем относились к ним с брезгливым презрением, как к животным. Или как к неандертальцам. Однако две мировые войны, прошедшие практически одна за другой, заставили некоторых эльфов усомниться в своем превосходстве. Не получалось у них называть безмозглой скотиной того, кто поделился с ними куском хлеба в голодные времена, с кем укрывались от бомбежек в одном подвале, с кем вместе спасались от преследователей. Как оказалось, у людей и хельве очень много общего. И главное не то, как ты умеешь колдовать, а как ты живешь: тепло ли от тебя окружающим, стало ли чуть легче тяжелая лямка повседневных забот. Многие из курсантов были обязаны людям жизнью. Но те, кого эта суровая наука обошла стороной, продолжали свою песню про "тупых скиплингов" и "презренных маглов".

Но, тем не менее, ученики элитной магической школы ступили на широкий Лицейский гостевой двор. В основном это были обычные эльфийские ребятишки, которые быстро нашли себе друзей. Они ничем особенным не отличались.

На этом фоне выделялась компания из пяти парней. Лидером их был противный мальчишка Люциус Малфой. Он и его компаньоны не блистали теоретическими знаниями, кое-как справлялись с практическими заданиями, и совсем бледно смотрелись на тренировках. Но это не мешало им задирать нос, с презрением оглядывая окружающую их "деревенщину", "голодранцев теллери, которым место со свиньями в сарае", "позор для общества волшебников". Это юное создание всем своим видом показывало, насколько невыносимо находиться прямому потомку великого Феанора "в этом грязном пиратском притоне". Они постоянно нарывались на неприятности, устраивали потасовки. Пока это все носило характер мелких пакостей, конфликты спускали на тормозах. Хорошо потешаться над беззащитными людьми, которые не знают основ магии и не обладают силой. А с равными волшебниками – еще не известно, кто над кем посмеется.

Однажды эта компания напросилась на тренировки вместе с курсантами.

Пятикилометровая пробежка по пересеченной местности (специально для гостей облегчили нагрузки – обычно курсанты бегают по десять или двенадцать километров) оказалась для надменных красавцев запредельными перегрузками. Они, не добежав до финиша нескольких метров, со стоном повалились на землю.

– Это произвол!!! – верещал Малфой, подозрительно громко для умирающего лебедя, которого он изображал – Я требую, чтобы нас отнесли на носилках в спальный корпус. Немедленно!!!

– А больше господам ничего не угодно, губозакаточную машинку, например? – с издевкой спросил молодой наставник.

– Мой отец вам всем покажет!!! Он всех вас на каторгу отправит!!! Он вас сгноит!!! – орал задетый за живое мальчишка.

– Знаешь, что, птенчик, – инструктор четко выговаривал каждое слово, – пока я отдаю приказы. Я приказываю тебе заткнуться. Не хочешь заниматься со всеми – ползи в кусты и сиди там молча.

– Знаешь ли ты, деревенщина, неотесанная с кем говоришь?

– Знаю, конечно, со слабаком и мелким пакостником. Чтобы бороться с силами зла нужно иметь сильный дух и выносливое тело. А папочка твой пусть приезжает, и сам нянчится с тобой. У меня на таких, как вы (тут преподаватель презрительно оглядел стонущую и охающую компанию) нет ни времени, ни желания.

– А вы, вы, хам!!! Инквизитор!!! – орал злой мальчишка и запустил вслед инструктору камнем. Вся компания громко стонала в кустах около двух часов. Видя, что на них никто не обращает внимания. Мальчишки обиженно замолчали. Они с завистью и злостью следили за курсантами, которые, казалось, даже не запыхались.

От компании отделился мальчик. Он с трудом поднялся и подошел к тренирующимся.

– Ты молодец, парень, – похлопывая по плечу, похвалил его наставник, – я сделаю из тебя бойца, даже если ты умрешь в процессе обучения. Иди работать.

Мальчик улыбнулся и присоединился к остальным. Его звали Джеймс Поттер. Кроме этого курсанты практиковались в отражающих заклинаниях, отрабатывали боевые приемы, упражнялись в стрельбе.

"Иди, иди, отщепенец, – кричал вслед ему Малфой, – иди, целуйся с грязными теллери и полукровками!" Его счастье, что никто не слышал последних слов.

Компания Малфоя целыми днями прогуливали занятия. Слонялись по городу, ища к кому пристать и над кем поиздеваться. Но не везло им по- черному. Сначала они решили подразнить Дани, друга Эрика. Они подстерегли его в тот момент, когда парнишка подвернул ногу на тренировке. Он сосредоточенно молчал, пока друг вправлял вывих и делал тугую повязку. Было больно, парнишка пытался усилием воли снять боль. Сначала злые мальчишки только гаденько хихикали над ним, обзывались из-за кустов. Но когда один из "крутых парней" подошел слишком близко, поплатился за легкомыслие расквашенным носиком и живописным фонарем под глазом.

И еще Эрик наподдал. Это было последней каплей.

Мальчишки решили отомстить "этим теллери за надменность". Они в коридоре незаметно подкрались к Дани, и резким движением разрезали косынку на шее. Эрик ничего не успел сделать – он не знал, за что схватиться – помочь другу или отлупить его обидчиков. Малфой выставил на всеобщее обозрение страшные рубцы, которые покрывали всю шею мальчика. Рубцы эти в тот день сильно ныли, поэтому Дани был несколько рассеянный. Поэтому позволил к себе подойти. И еще в электронном датчике случился какой-то сбой, и правой стороной мальчик не слышал совсем.

– Вот поглядите – какой уродец, – смеялся злой мальчишка, и махал отнятой косынкой, как флагом,- и этот урод ходит с нами рядом. Вам не противно на него смотреть!!! Вот он, сидит и плачет как девчонка.

Но почему-то курсанты и гости не поддержали Малфоя, никто не засмеялся, не показал пальцем в сторону обиженного мальчишки – шрамы здесь давно уже не в диковинку.

Вокруг Дани столпились друзья, которые помогли обиженному мальчику найти другой платочек (его дала приезжая девочка Лили) и скоро уродливые рубцы были спрятаны.

Девчонки отвели мальчика в госпиталь.

Кампанию Малфоя окружили. Лица окруживших были очень суровыми:

– Шрамы украшают мужчину, – сказал Эрик, отделившись от толпы, – А славный Малфой обзавидовался! Ну что поможем ему, ребята! Эй, мальчик! Хочешь, и тебя разукрасим?

– Вы не посмеете нас бить, я принадлежу к древнейшему и сильнейшему эльфийскому роду. Мы – избранные! Мы – элита! А вы, прошу прощения, кто такие? Мне не пристало драться с вами, голодранцами, – кричал испуганный парень.

– Может внук Имрика Эльфхольмского устроит Вашу Светлость в качестве противника, – зловеще усмехнулся Эрик, снимая куртку.

Князь Имрик пользовался примерно той же известностью, что и знаменитый поручик Ржевский. Точное число своих детей он и сам не знал. Про плодовитого эльфийского князя ходила шутка, оформленная в виде заголовка газеты "Утренний пророк": "У князя Имрика опять родилась тройня. Все три матери чувствуют себя отлично". Но мама Эрика и Ника действительно была побочной дочерью знаменитого князя. Так что формально Эрик был ровней заносчивому аристократу.

Люциус хотел было вскрикнуть, что Имрик такой же князь, как полукровка Лили – королева. Правда тут же вспомнил, ее законные отношения с родом Галадримов были доказаны соответствующей комиссией. Анализ образцов ДНК был произведен беспристрастными машинами. Это доказало, что простушка Лили действительно является родственницей Галадриели и довольно близкой (за что ее спустя много лет и убили вместе с мужем). И при определенных условиях – эта девица полнее могла претендовать на трон. В обход благородных Малфоев. Так верховная власть уплыла мимо потомков Феанора во времена дерзкого выскочки, маглолюбца и байстрюка Гиль Галада, который до двадцатипяти лет не знал своего истинного происхождения.

Имрик (хотя и говорят про него нехорошее – типа того, что его мать была отнюдь не знатна по рождению) уже не одну сотню лет удерживает власть в княжестве Эльфхольм. Так что как ни крути, что не кричи, как не надувайся от спеси, драться все-таки придется.

Малфой испуганно попятился к своим, но его вытолкнули в круг. Драка началась.

Противники катались комком по полу. Дрались они остервенело. Наставник, проходивший мимо, увидел драку, спросил в чем дело. Взрослый позволил Эрику, как следует проучить обидчика. Затем он выхватил явно проигрывающего скандалиста: "Эрик, достаточно!".

– Немедленно извинись перед Дани, – строго велел воспитатель.

– Еще не бывало того, чтобы Малфой извинялся перед грязным теллери, – надменно произнес приезжий юный волшебник, "изрядно ощипанный, но не побежденный".

– Ну, как знаешь, – нарочно равнодушным тоном ответил наставник и отошел в сторону.

Эрик приблизился. Его вид не предвещал ничего хорошего для скандалиста. Люциус понял, что его будут бить серьезно, возможно ногами. Злой мальчишка судорожно схватился за рукав взрослого и пролепетал, что принесет "извинения хоть дьяволу, только уберите от меня этого психического".

Извинения Дани, который на грани обморока, были принесены по всей форме. Тот великодушно простил обидчика. И молча удалился в свою комнату.

Ему предстояла очень неприятная процедура – отладка датчика. Он замирал от ужаса, только представив огромного дяденьку с отверткой, который будет ковыряться в ухе.

И надо лежать тихо-тихо. И отвечать на вопросы. Дани каждый раз замирал от страха, входя в страшный кабинет. Эрик всегда был рядом, держал за руку, успокаивал.

В тот раз было особенно страшно. И было очень больно, как никогда. Дани, который обычно тихо глотал слезы, в этот день с трудом удерживался, чтобы не кричать на весь корпус. Проржавели контакты, соединяющие провода с нервными клетками. Эрик держал своего друга за руку, помогал справиться с болью. После процедуры несколько дней все тело ломило, голова сильно болела. И Эрику приходилось водить своего друга на уколы в госпиталь. Бедный Дани не мог учиться, а его друг даже завалил экзамен – слишком беспокоился за больного.

В объяснительной записке мальчишка написал: "не сдал, потому что плохо подготовился".

Владислав, прочитав эту строчку, нахмурился:

– Почему ты мне решил соврать?

– Я не вру.

– Нет врешь. Ты не сдал, потому что не мог сосредоточиться. Потому что, ты третью ночь не отходишь от своего друга, которому было очень плохо. И сейчас ты не об экзамене думаешь. Ты сейчас думаешь, что там с Дани. Ты дал ему проглотить какие-то таблетки, которые прописал доктор. Но не совсем уверен, что лекарства помогут.

Когда ты уходил, Дани изнуренно смотрел в окно, а его страдальческий взгляд до сих пор у тебя перед глазами. Тебе кажется, что твой друг там один, плачет и напрасно зовет на помощь. И некому откликнуться, некому даже пожалеть его.

Потому и скачут мысли. И учеба в ум нейдет. Похождения гоблинских вождей и политика Тролльхейма в десятом веке тебя мало волнуют. Так?

Эрик изумленно поднял глаза на директора:

– Вы все знали. Зачем же…

– Давай, иди к Дани. Ему сейчас лучше. И придешь через неделю. Не бойся, хорошая оценка на экзамене – это не самое важное в жизни.

– Вы так думаете? Вы честно так думаете?

– Быть человеком гораздо труднее. У тебя это, кажется, получается неплохо. Только не надо стеснятся быть хорошим. Не бойся показать свое истинное я.

И действительно, через неделю оба мальчика отлично справились со всеми заданиями.

После этого с Малфоем и его приспешниками перестали разговаривать даже свои, хогвардские.

Летом, когда учеба закончилась, Дани взяли на операцию. До этого целый год длилась подготовка: выделялась культура клеток, из которой вырастили лоскут кожи нужных свойств и нужного размера, вырастили слуховую улитку и слуховые косточки.

И теперь электронный датчик ему поменяют на настоящий орган. Адмиралтейство выделило деньги на операцию и оплатило труд клоноделов.

Долгожданный день пришел, но Дани вел себя как-то странно.

– Эрик, мне страшно! Не знаю почему, но мне страшно! А вдруг что-то случится?

– Не бойся, братишка! Все будет хорошо. Ты же так ждал этого дня! Успокойся, братишка. Все будет хорошо.

Во время операции Дани стало так плохо, что он едва не умер. С самого начала все пошло не так. Электронный датчик слишком долго находился в живом организме.

Отделить его оказалось труднее, чем казалось. Началось сбои в работе то одного, то другого центра. Мальчишку удалось спасти. Врачи реабилитационного центра были в недоумении – такие операции делаются по тысяче в день, все проработано до мелочей, здесь вообще не должно быть никаких неожиданностей. Потому что они невозможны в принципе. Говорят, что кто-то пытался подменить лекарства – из-за этого возникли осложнения. Эрик и его сестра не отходили от Дани целый месяц.

Потом мальчика поместили в специальный санаторий. Этот санаторий стоял на острове в самом центре парка. Эрик все лето навещал своего друга, и они вместе гуляли в парке – носились под огромными деревьями, кидали в воду цветные камешки.

Они случайно забрели на могилу короля Артура. Дани радовался, что можно не париться в косынке, что дурацкий датчик не будет действовать на нервы, а Эрик радовался за друга. Он его любил и принимал всяким – со всеми болячками, страхами и переживаниями. Как любил и принимал своего брата.

Родителя Малфоя тоже решили провести лето у моря. Он и на курорте сумел собрать вокруг себя компанию из лоботрясов. Благородный папочка смотрел на это сквозь пальцы. А зря…

Эта компания склонялась целый день в поисках того, над кем поиздеваться. Но им не везло. Они выбрали двух девушек-медичек. Они были такими маленькими, такими нежными – так и напрашивались на неприятности. Подкравшись, хулиганы выкрали у девушек соленого гуся, которого им прислали родители. Не успели мальчишки вдоволь похохотать над растерявшимися девушками, как жених Лилии – штурман военного флота, в два прыжка догнал похитителей, отобрал похищенное мясо, надавал подзатыльников. И предупредил, что если поймают их еще раз, то так легко они не отделаются. Не удалось им поиздеваться и над старушкой – одесситкой, прибывшей на землю обетованную. Рядом с ней оказался ее бывший воспитанник. Так всегда, и так каждый день. Прямо наваждение какое-то – мучить некого!

В парке лицеисты прикормили белочек – они считали, что в них воплощается душа их погибших родителей, сестер, братьев. Эти зверьки смело приставали к гуляющим парочкам, выпрашивая орешки и семечки.

Эрик и Дани часто сидели, рассказывали свою жизнь там, за переходом. Эрик рассказывал ему о своем брате Нике, который по его сведениям, погиб вместе с родителями. А Дани в один из дней рассказал своему другу, что с ним случилось.

– Если тебе слишком больно, не рассказывай – отговаривал Эрик.

– Я должен! Я себе слово дал! Если выживу – то обязательно расскажу! – оправдывался Дани, – ты потом сам решишь, дружить со мной дальше или нет. Ты должен это знать.

Эрик однажды видел, как Дани и их инструктор по боевым искусствам, по прозвищу Волкодав, о чем-то оживленно беседуют. Временами мальчишка не мог сдержать слезы, и прижимался к сильному мужскому плечу. Но, взрослый, много повидавший мужчина, не отталкивал его. И лишь бережно обнимал и терпеливо успокаивал. И что-то рассказывал мальчишке, от чего заплаканные глазки изумленно округлялись. И вскоре учитель и ученик беседовали, как старые друзья. Оказывается, этот огромный и сильный дяденька, тоже когда-то был напуганным мальчиком, которого насильно увезли из родного дома, на глазах которого убили весь его род. Он тоже познал горечь рабства, обиды и унижения. И славу самого дешевого раба. И вкус завоеванной свободы.

Когда же Эрик попытался выяснить, что же такое рассказал учителю его друг, тот решительно пресек все дальнейшие расспросы.

– Это его тайна. Если захочет, он тебе все сам расскажет. Нет – лучше не мучай его допросами. Ему слишком больно. И будь с ним подобрее, твоему другу сейчас очень нужна помощь.

– С ним что-то случилось плохое?

– А как ты сам думаешь, дружок? Когда случается что-то хорошее, разве плачут?

– Но как я могу помочь? Он же молчит. И ничего не рассказывает.

– Значит слишком больно. Бывают вещи, которые и через десятки лет ранят.

– Что же мне делать? Как быть ним?

– А так и будь. Буд ему хорошим другом. Сейчас это самое главное. А тайна – придет время сам расскажет.

Эрик чувствовал, что время пришло. Сейчас Дани откроет ему свою тайну. Но вот не знал, хочется ли ему знать ее. Что бы он сейчас не узнал, ничто не изменить отношений двух друзей, двух названных братьев. Но вдруг, если они поссорятся, Дани будет думать, что его обижают именно из-за этого?

– Мы дружили с собой столько времени, столько вместе пережили. Мало ли что было там в прошлом. Да у нас половина покалечена – у кого тело, у кого мозги. И что с того?

– Ты не понимаешь…

– Что я не понимаю?

– Это совсем не то. Я… Со мной сделали… В общем, ты не должен со мной дружить. Я проклят…

– Наплевать! Куда ты денешься, что за девчачьи глупости.

– А я все равно, что девчонка… из-за меня, тебя будут дразнить нехорошим словом.

– Дани, ты опять говоришь глупости!

– Это не глупости, это страшно… И очень больно… Все внутри рвется… Уже себя не помнишь от боли…а кругом все хохочут…Тебе больно, а все хохочут… А потом… Потом кровавое месиво и уже ничего не чувствуешь…

– Что ты заладил, все равно я тебя не брошу. Теперь тем более не брошу. Этого гада встречу – убью на месте.

– Нет, ты сначала выслушай, а уж потом решай.