Дани родился в маленьком приморском городке. Его родственники давно уехали из дома. А его отец долго тянул с отъездом. "У меня здесь миссия". Гилдор Холгардсон числился иностранным консультантом на судостроительном заводике.

Независимо от другого изобретателя Николаса Фламеля, он нашел способ делать алмазы, обладающие удивительными свойствами. Он в шутку называл это "философским камнем". В протоколах это значилось как "алмазы технические, особые N ХХХ". Уже был изготовлен опытный образец принципиально новый вид баржи: груз помещался прямо на воду, внутри проволочной петли. Внутри петли вода сама несла гравий, песок. Однако, когда сломался генератор, весь груз камнем пошел на дно маленького заливчика.

Откуда взялся здесь Гилдор, что он забыл в этом городке, никто толком не знал.

Поговаривали что, что он тут остался с Крымской войны. Ему просто не захотелось возвращаться на родину с теплого моря, с почти вечного лета в холодную и мрачную страну. Еще Гилдор Холгардсон имел советское гражданство. Оно ему было пожаловано за подвиги в гражданскую войну – молодой военный инженер Холгардсон помогал бойцам красной армии уничтожать бандитов, грабивших казачьи станицы и хутора. Друзья называли его "умственным пролетарием" – не было у Гилдора на родине ни собственности, ни титулов. Все его богатство – волшебная сила, унаследованная от предков, да голова, начиненная всякими идеями. И еще драгоценный кортик, подаренный ему друзьями отца на окончание закрытой магической школы.

Многие еще не старые рабочие молодого завода помнили, как инженер Холгардсон, жил вместе с рабочими в холодном бараке, оставаясь интеллигентом в далеко не интеллигентной среде. Парень выглядел тогда, как хрупкий подросток. И только очень немногие знали, насколько ошибочно это впечатление. Рабочие, жившие в этом бараке, относились к нему, как к всеобщему младшему братишке. Гилдору, как большому ребенку, прощали многое из того, за что другим бы не поздоровилось.

Он не напивался в день зарплаты вместе со всеми до безобразного состояния.

Молодые парни сочувственно хлопали по плечу, думали, что у него язва (они были не так уж и далеки от истины – Гилдор заработал эту болячку еще когда учился в закрытой магической школе). Интеллигентный юноша не увлекался азартными играми (хотя постоянно в них выигрывал), и как-то разоблачил наперсточника, который обирал наивных прохожих на набережной. Он просто молча вытащил шарик из рукава обманщика, перевернул все три пустых наперстка и, под восхищенные взгляды проигравшихся наблюдателей, положил в карман честно заработанный выигрыш. Мало того, сумел отбиться от бандитов, охранивших мастера от таких "шибко умных".

Чувствовался в этом хрупком на вид пареньке какой-то стержень, и даже матерые сотрудники спецслужб понимали, что сломать его не так просто. Его магнетизирующего взгляда одинаково боялись и чекисты, и бандиты. Ходил анекдот, в котором хулиганы хотели ограбить чистенького юношу в белом костюме, а вместо этого дали в долг червонец до субботы.

После великих потрясений у парня, родившегося на холодном острове, появился белоснежный домик, на одной из извилистых улочек приморского городка. Вместо сада было несколько одичавших яблонь, слива-дикуша, да выросшие сами по себе ореховые кустики и пожухлая магнолия. Однако вечнозеленая, всегда аккуратно подстриженная лужайка перед домом и выложенная желтым кирпичом извилистая дорожка была объектом зависти соседей.

Отец и сын жили довольно зажиточно – у папы была постоянная работа, им не приходилось летом ютиться в клетушке, чтобы сдавать комнаты приезжим. Инженер Холгардсон, в отличие почти всего населения города, мог позволить себе просто побездельничать летом: перекинутся парой слов с немногими праздно шатающимися по миру путешественниками, неспешно пройтись в светлом костюме и с модной тросточкой по улицам города. Это вызывало множество косых взглядов.

Строгий комиссар не раз вызывал инженера для беседы. Ему очень не нравилось, в частности, что знаменитый инженер не выбрал в спутницы жизни "идеологически подкованную" статную казачку Галю, которая молча сохла по обаятельному красавцу несколько лет, не решаясь открыться в своих чувствах. О ее любви знал весь город, кроме самого объекта девичьих грез.

Гилдор считал, что не достойно офицера обманывать хорошую девушку, вселить в неопытную душу напрасную надежду, а потом грубо разрушать все мечты. И он не умел любить по приказу. И без любви строить семью не мог и не хотел. И вовсе не потому, что плохо относился к влюбленной девушке.

Надо сказать, что о романтичном и обходительном Гилдоре грезили все девушки и женщины городка от восьми лет до восьмидесяти. Он казался им воплощением мечты о заморском принце. Однако, добившись вожделенного свидания, Галя была несколько разочарована: вместо сказочного героя перед ней был живой мужчина, как водиться, со своими достоинствами и недостатками. Галина попалась в ту же самую ловушку, что и все влюбленные артистов, в литературных героев и прочие туманные образы девочки всех времен и народов. Она наделила его теми достоинствами, которых в нем не было и не могло быть.

Многое было совсем не так, как выглядело. И то, что бедная девушка принимала за знаки внимания и признаки влюбленности, оказалось простой любезностью воспитанного человека. Не более того. Выросшие в разных условиях, воспитанные разными культурами они уже при первой встрече почувствовали свою несовместимость.

Красивая темпераментная казачка, открытая, непосредственная, и парень немногословный, неторопливый, временами такой же холодный, как полярные льды окружающие его родину, прячущий свои чувства за маской холодной вежливости, многом не понимали друг-друга. То, что одному казалась простым и естественным – другого приводило недоумение, а то и обижало. Многое из того, что издали восхищало – вблизи немножко раздражало уже на первом свидании.

Вскоре Галя поняла, что восхищалась не молодым инженером, а собственной выдумкой, героем легенды. И этот выдуманный персонаж почти не имел ничего общего с живым парнем. Гилдор доступно объяснил девушке, в чем она заблуждается, и почему была бы несчастной с нелюбящим, да по сути и нелюбимым мужем.

Безумная любовь незаметно сошла на нет, сменившись другой всепоглощающей страстью – бригадиром стропальщиков Иваном, который через годок другой тоже станет инженером. Бывший соседский мальчишка, знакомый с детства, близкий и понятный, подходил ей гораздо больше. Девушка вдруг поняла, почему мать хотела выдать ее "хоть за курицу, да на соседнюю улицу". И вот уже безумно влюбленные друг в друга Галина и Иван кричали "Горько!" на свадьбе своего друга и совсем юной девушки, почти девочки Дези Грант.

Галина с легкой завистью смотрела на молодых – они подходили друг другу, словно были специально рождены на свет для этого дня. Оба неестественно для человека красивые, возвышенные, оба какие-то нездешние. Казалось, что тела не были изготовлены из глины (как учит священное писание) и не произошли от обезьяны (как утверждает некий Дарвин), а из прозрачных струй лесного родничка, сотканы из энергии бешеных горных водопадов и неукротимых морских штормов. Он – воплощение спокойной мужественной силы, она – сама женственность и нежность.

Одно только омрачало радость – какой-то злой шутник подбросил к домику, где молодожены впервые познавали друг друга, пищащую коробку. Там, тыркаясь в холодный бок задушенной доверчивой дворняги Жучки, отчаянно пищал от голода молочно белый щенок. Эта рыжая собачка всюду сопровождала юную волшебницу Дези.

Гилдор отнес щенка к своим знакомым, а молодая Дези успокаивала мужа, у которого тряслись руки от беспокойства (ему казалась это дурным знаком), что это всего лишь дурная шутка.

Гилдор знал, что такое расти без отца и без матери. И когда все вокруг хвастают своим происхождением, богатством и связями папеньки и маменьки. Каково это не находить " не то, что душ родных, – могил". Как тяжело опускать голову и слышать насмешки, как будто ты виноват в том, что твои родители не могут состязаться с этими господами в родовитости и успешности. Гилдору казалось, что его жена относится к черной магии слишком несерьезно.

Молодой муж попытался нейтрализовать удар, но молодая женщина разрушила ответное колдовство своим серебристым смехом – она не верила ни во что плохое. Мужчина выругался в сторону и понесся за своей неугомонной подругой. Он попытался отделать этот подарок, его сердце с тех пор не покидало тревожное предчувствие.

Как бы то ни было, в приморском городке стало одной счастливой парой больше.

Молодожены весело смеялись, как дети. Барахтались в теплом море, слизывая капельки соли с любимых губ. Глядя на влюбленного Гилдора (который уже не степенно прогуливался, а носился сломя голову, как мальчишка) местные мужчины стали одаривать своих благоверных букетами цветов, говорить вечерами ласковые слова, делать романтические глупости. Только вот суровый казак Афанасий неодобрительно качал седыми кудрями:

– Что Гилька наш, что баба его – только бы все резвиться, как дети малые, честное слово. Вот попомните, други, доворкуются голубки до черной кошки. Уж больно он ее любит, слишком бережет. Да и она с него глаз не сводит. "Люблю, – говорит, – больше жизни". Уже второй год живут, а все как вчера поженились. Не к добру.

Никто никогда не слышал и не видел, чтобы они ссорились. Дези только слегка дула губки, когда ее любимый муж уходил на работу. Летний зной сменялся нудными зимними дождями, а в этом доме, все еще звучала вечерами чарующая музыка танго, а за светлыми занавесками сплетались в танце две тени. Весенние солнце разгоняло зимние тучи, благословенный край расцветал удивительными цветами. Щедрая осень баловала чудесными плодами, теплое море приглашала поиграть. И музыка, музыка – не умолкала в этом удивительно светлом и чистом домике. И лишь одно огорчало влюбленных – Дези долго не могла иметь детей. Гилдор от отчаяния обратился к одной знахарке, которая согласилась помочь необычной парочке. И вот в начале марта на руках у очаровательной Дези появился удивительно спокойный мальчишка.

Говорят, что сынишка очень не легко дался матери – Дези оказалась не так юна, как выглядела. Акушерка, принимавшая роды, сказала про необычную роженицу:

– Ох, и отчаянная же она баба! Рожать, да еще и первый раз, в таком возрасте!

Сутки мучилась, но все-таки сама родила. Принимай, папаша, первенца.

Оказывается, Дези была старше Гилдора на несколько лет, хотя смотрелась юной красоткой. В это время "счастливый отец", который очень переживал за любимую женщину, даже не ходил на работу (там ему дали отпуск) – так целые сутки беспокойно мерил шагами больничный садик под окнами родильного дома. Странный парень не разговаривал с другими счастливыми отцами, не отвечал на вопросы.

Просто монотонно мерил шагами небольшой пяточек под окнами роддома. И при каждом натужном крике испуганно вздрагивал, как нашкодивший мальчишка. Однако и мать, и отец очень были рады мальчишке. В доме появилась нянечка – тетя Вера.

Однако, слишком мечтательное, далекое от политики, да и от жизни вообще, казавшееся юным создание не слишком нравилось тем, кто был поставлен следить за нравственностью и моральным обликом сотрудников стратегического кораблестроительного завода. Не такой им виделась спутница жизни ведущего специалиста. Хотя ни сам молодой инженер, ни его жена ничего аморального не делали. Особенно, когда выяснилось, что юная особа, помимо составления венков и букетов и чтения стихов, умеет управлять водой, может бегать по волнам. "Колдовка, – повторяли вслед за строгим замполитом городские сплетницы, – как есть колдовка!

Приворожила!" Оправившись от родов, Дези обучала музыке и танцам городских ребятишек. И еще вела танцевальный кружок в доме культуры, в который брала (к ужасу культмассового сектора комсомольских и партийных комитетов) всех без исключения.

Было бы желание. Не то, чтобы ее как-то допекали сплетни старух. Просто надоело сидеть дома.

По поводу женитьбы Гилдора часто вызывали на комитеты, но эффект от всего был нулевым. Инженер Холгардсон в довольно резких выражениях каждый раз грозился уйти с завода, если не прекратиться травля его жены. Гилдор был героем гражданской войны и всеобщим любимцем. Ему многое прощалось. Простили и жену – домохозяйку (а не домработницу, как принято в "приличных семьях"). Дези начала работать – все вопросы снялись сами собой. А уж когда ансамбль стал занимать места на конкурсах, жена инженера уже сама по себе стала очередной знаменитостью курортного городка. И предметом грез всех скучающих юношей в возрасте от двенадцати до ста лет.

Но однажды музыка в этом доме надолго замолчала, а Гилдор опустился в черную тоску. Милую очаровательную женщину убили среди бела дня. Нитка жемчуга на тонкой лебединой шее и золотой браслет на руке остались на своих местах. Увидев двух молодых людей, свернувших за ней в глухой переулок, Дези не придала этому значения. Она привыкла, что многим нравится. В этом городе ей нечего было боятся.

Жену инженера Холгардсона не трогали даже самые отпетые хулиганы. Доверчивая домашняя женщина лишь лучезарно улыбнулась, когда к ней вплотную подошел огромного роста мужчина.

Мгновение спустя, выбежавший с ружьем на крик дед Афанасий увидел только спины убегавших хулиганов. То, что еще совсем недавно было красивой женщиной, любимой женой, счастливой мамой – безучастно распластано на новом асфальте, а белое воздушное платьице из тонкого кружева, перехваченное серебряным пояском на тонкой талии, залито еще свежей кровью.

В этот самый миг сердце молодого инженера чуть было не остановилось. Друзья с ужасом наблюдали, как молодой, здоровый мужчина резко побледнел, и упал, как покошенный. Когда же перепуганной секретарше удалось привести его в чувство, тот окинул все тоскливым взглядом. И едва слышный шепот громом разорвал мертвую тишину:

– Зачем все? Ее нет, а все зачем?

– Вам больно? – с тревогой спросила какая-то девушка.

– Больно? – бесцветным голосом ответил ей инженер Гилдор – Нет, не больно, девочка. Пусто, вот здесь пусто.

И лишь спустя мгновение молодой милиционер принес страшную весть. После этих слов Гилдора уже ничего не волновало. Он, пошатываясь, как пьяный бесцельно побрел по петляющим улочкам. Парни, прибежавшие к товарищу инженеру со срочным делом, понимающе замолчали. И даже заткнули рот одной активистке, которая начала было развивать бурную деятельность. А Иван побежал вслед обезумевшим вдовцом, чтобы не дать ему шагнуть в никуда с крутого обрыва. Это оказалось не лишним.

Если бы не он, маленький Дани осиротел бы на много лет раньше.

Убийство безобидной молодой волшебницы, которая придавала особенное очарование курортному местечку, всколыхнула весь городок. Поползли сплетни, понаехали ответственные работники, измучившие всех бесконечными допросами.

Несколько дней продержали в следственном изоляторе мужа убитой. Тот с обезумевшими глазами упрямо твердил про какую-то коробку, про подброшенного щенка и мертвую сучку. Этому никто не придавал значения. И бормотал: "Не отделал.

Не смог. Не получилось!" Все думали, что молодой инженер просто сходит с ума от горя. Если уже не сошел. Ему было слишком тяжело выслушивать гадости о Дези: и гуляла-то она на право и налево, и шпионкой-то, оказывается, была, и спекулянткой. Тем более что все это – грязная ложь. Все знали, что Гилдор слишком любил свою жену. И она его слишком любила, чтобы позволять себе такие поступки. Женщины, которые так любят своих мужей, как огня избегают всего, что грозит надолго разлучить ее с любимым супругом.

Убийцы далеко не ушли. Исполнителям на показательном суде дали каждому по "вышке".

Тему заказчиков убийства плавно обошли. "В советской стране не может быть заказных убийств!" – категорично завил прокурор. Убитому горем вдовцу казалось этого мало. За всю боль, за сиротство сына, за разрушенную сказку – эти циничные хулиганы заплатили всего лишь ужасным мгновением. Комиссар, который так не любил "не советскую" Дези, клялся в своей непричастности. Но это уже не имело значения.

Жизнь казалось Гилдору конченой. Все то, что он столько лет создавал и берег, то, чем он так дорожил – теперь раздавлено, растоптано, уничтожено..

Гилдора в последний момент вытащил из петли казак Афанасий.

– Вот дурак-то! Вот дитя малое! А мальчонку твоего на кого бросишь? Реветь и по приютам скитаться? Самому, сладко ли было – без отца и без матери? Хорошо тебе было по чужим углам скитаться, у чужого огня греться? Мало, что у него матери нет, так ты его сейчас и без отца оставить решил, дурья башка, – выговаривал старый казак спасенному соседу, говоря как немой с глухим, – Чудо в перьях! А еще интеллигент, шляпу надел.

– Ее больше нет! – упавшим голосом отвечал ему молодой инженер, которого врачи санатория тщетно пытались вывести из депрессии – Ее больше нет, понимаешь! Моей Дези больше нет! Все остальное не имеет значения. Это не ее нет, это меня нет.

– Мы с моей Катенькой полвека, пятьдесят годков, душа в душу, прожили. И оставила она меня горе мыкать. Но я то ведь а петлю не полез.

– Я не могу жить без нее.

– Должен жить! Ты должен! Ради сынишки своего должен. Ты мужик, в конце концов, или не мужик! Возьми себя в руки!

Гилдор, который превратился в свою тень, физически не мог заниматься ребенком.

Он просто умирал от тоски, от невыносимого одиночество, от пустоты, которая как-то вдруг начала поглощать все цвета, все краски мира. Он как будто ослеп и оглох.

Один вопрос еще волновало молодого инженера – "За что?".

Одинокий казак-бобыль вытаскивал молодого, как ему казалось мужчину, из болота тоски и отчаяния, выхаживал его, как своего сына. Он упрямо твердил совсем расклеившемуся от горя молодому мужчине, который отказался от будущего и позволил болезням разгуляться в ненужном теперь теле:

– Должен жить! Больно, а ты назло живи! Через "не могу". Через "не хочу". Ты должен жить. Ради мальчишки своего должен.

Гилдор сказал одну очень странную фразу:

– Я никому теперь не пожелаю зла.

Не скоро прошла боль. Но все-таки ушла, отпустила. Гилдор выжил, вот уже он снова работает на заводе, вот он ведет за руку сына от своих друзей Галины и Ивана. Жена друга занималась мальчишкой, пока папа приходил в себя. Гилдор всю свою нерастраченную нежность отдавал маленькому сыну, которого очень боялся избаловать. Одинокие дамы, воспрянувшие духом после гибели жены инженера, вскоре снова погрузились в привычную печаль – предмет их мечтаний не обращал внимания на их отчаянные попытки Но этого маленький Дани в то время еще и сам не знал Он узнал это уже став взрослым. Поэтому рассказ мальчика начался вот с чего.

Дани Гилдорсон был здесь своим в доску. Он был с самого рождения пропитан теплым соленым ветром, запахами южных цветов и фруктов, пылью каменных мостовых и рыбного рынка, романтикой дальних странствий и рассказами отставных капитанов.

Каждая местная собака знала его в лицо. Местная стая дельфинов знала точное время, когда Дани вместе с отцом выходил на прогулку по набережной. Их черные спинки, приглашающие поиграть, мелькали среди волн. Дельфины помнили его маму – эмоциональную и непосредственную Дези, бегущую по волнам.

Маленький хельве до войны жил, так же как и тысячи как сверстников в приморском городке. Утром душный автобус уносил его в школу с углубленным изучением английского языка. Буквально в нескольких метрах от их с отцом домика была самая обычная школа. Через дом жила одинокая пожилая учительница, которой отец и сын помогали. Мальчик и пожилая женщина дружили, как могли бы дружить бабушка с внуком. Мальчишка очень хотел пойти в ту, близкую школу.

Но папа хотел, что сын мог хотя бы объясниться на родном языке. Потому что это было желанием Дези, мамы Дани. Гилдор, как и многие исландские эльфы, работавшие в Англии, очень посредственно знал государственный язык. Молоденькая женщина смешно морщила носик и фыркала что-то, про "жуткий эльфхольмский акцент".

По этой причине Дани был отдан в специальную "школу для юных джентльменов". В этих мрачных серых стенах царил дух "старой доброй английской школы". Отважный Гилдор Холгардсон – гроза бандитов, победивший в рукопашной схватке самого Пана Атамана Демьяна Приморского, превращался в нервозного подростка, стоило ему перешагнуть порог этого заведения.

Бывший офицер разве что не заикался, увидев огромную, запакованную в монашеского вида платье классную даму своего сына. Злобная, сизо-багровая физиономия учительницы с узенькими поросячьими глазками была обрамлена жидкими седыми волосами, собранными в тугой пучок, повергала в полное замешательство. Какой-то шутник (вероятно, из старшеклассников) преподнес строгой даме красивое блюдо собственного изготовления. Каждый вечер на фоне изумительного морского пейзажа неоновой рекламой светились строчки, посвященные первой учительнице:

Очень скромный педагог

Старого уклада

Быстро гнет в бараний рог

Вверенные чада.

Похожие на нее бесчисленные "мисс" и "миссис" обучали юного Гилдора премудростям магии с чуткостью и терпением тюремных надзирателей. Не даром на его кортике написано "С освобождением, Гилдор!".

"Нет бога, кроме КПСС! А НКВД – пророк его!" – затверживали на двух языках вслед за суровой седовласой дамой мальчишки и девчонки, склонившиеся над партой. В классах, в которых стояла гробовая тишина, Дани постигал премудрости начальной школы. В этой школе царствовала огромная тетка с противным голосом и очень отвратительными манерами.

Она то и дело прохаживалась по рядам с тяжелой линейкой, которой била по пальцам нерадивых учеников.

Кому доставалось больше всех – не трудно догадаться. Первое время мальчишка очень пугался, и, превозмогая боль, старательно выводил закорючки. Потом мальчишка стал отвечать на удар отвечал каким-нибудь неприличным словом типа "Дура!",

"Ведьма!". В классе сами собой начинали хлопать крышки парт, переворачивались чернильницы, из громоздких шкафов вылетали толстые книги в старинных переплетах.

– Дани Гилдорсон! Немедленно покиньте класс! – ровным спокойным голосом произносила классная дама, хотя с большим удовольствием высекла бы до полусмерти этого дерзкого мальчишку, скрывающего под длинными волосами свое уродство.

– С большим удовольствием! Премного благодарен! – с ехидной улыбкой отвечал ей ученик и, схватив неудобный портфель, с достоинством аристократа медленно шествовал из класса.

– Быстрее Гилдорсон, – теряла терпение оттого, что эта ошибка природы мешает вверенным ей ученикам решать ее гениальную не решаемую в принципе задачу. Ее окрик действовал на мальчика с точностью наоборот. Казалось, что еще не много замедлить темп, и юный хельве, злостный нарушитель дисциплины пойдет назад.

Пересечь пространство, отделявшее третью парту последнего ряда от двери, ему удавалось за минут пятнадцать, а когда и за двадцать.

После чего Дани и уединялся в закутке под лестницей, раскрывал старенькую потрепанную книжку с замысловатыми рисунками. Старинные буквы уносили мальчишку в волшебный мир приключений. Маленький Дани уносился на палубе юркой бригантины вместе с бесстрашной командой грозного пирата Хаки Баркариса. Вот уж кого злая учительница не посмела бить линейкой по пальцам. Агриппина Дормидонтовна постоянно придиралась к мальчику с необычной фамилией. Он выводил ее из себя, казалось самим фактом своего существования.

– "Дани Гилдорсон – неисправимый хулиган, к тому же лентяй и полная бездарность!" – на каждом родительском собрании твердила классная дама. Особенно после того, как отец мальчика прилюдно объяснил ей, что путать уши чужих детей с ручками своих чемоданов нехорошо. Чревато неприятностями. Привычку за них чуть что хвататься надо изживать.

Мальчишка там откровенно томился и не мог дождаться последнего звонка. К счастью, в этом городке лето начиналось рано. Третья четверть не успевала приблизится к своей середине, как солнце и расцветающая земля совсем не оставляла место мрачным мыслям. После школы начиналась жизнь. Вместе с друзьями Мишкой, Васькой, Давидом и Ривазом после утомительного сидения в душных стенах, они мчались на перегонки к еще плохо прогретому морю, чтобы обжигающие волны смыли тяжелый взгляд старой ведьмы. А если холодно, или море штормит, то можно навестить старого капитана и поговорить с ним о жизни. Пожаловаться на погоду, на Гриппующего Мастодонта (Агриппина Дормидонтовна напоминала вставшего на задние лапы злобного мамонта) или на то, что папа опять где-то задержался. И поесть слегка подгоревшей пересоленной каши (дома все равно есть нечего – папа придет очень поздно). Можно подняться на маяк, послушать байки старого лоцмана. Или пойти на набережную, поглядеть на курортников, и, пристроившись к группе туристов, бесплатно проскользнуть в экскурсионный автобус.

А еще Дани ждал первого сентября. Потому что с этого дня все в его жизни будет по-другому. Не надо будет больше задыхаться в переполненном автобусе, чтобы добраться до школы. И не будет больше по утрам плохого настроения. И тяжелая линейка больше никогда со свистом не ударит его по пальцам в самый неожиданный момент. В это время ни мальчик, ни его отец еще не знали, что не придется юному хельве учится в ближней школе вместе со своими друзьями. Что мирной размеренной жизни курортного местечка, напоминающего приезжим райский уголок, вскоре придет конец. Никто не знал, что скоро многих не станет, что по уютным платановым аллеям и в удивительной красоты парке, будут маршировать чужие солдаты. Что темная сила вытопчет жизнь вместе с цветниками, оставляя взамен страх и отчаяние.

В конце мая Дани успешно сдал экзамены по всем предметам комиссии, которая решала, как поступить с ребенком. Собрать эту комиссию пришло в голову папиному другу после того, как на завод пришло письмо. В нем очень живописно расписаны все художества Дани Гилдорсона, и обращено внимание руководства, что научный консультант совершенно не занимается своим сыном.

Гилдор ничего не мог сказать в свою защиту. Его собственное детство и юность прошло под знаком холодного карцера, свиста розги, мрака и беспросветной тоски закрытой магической школы, затерянной где-то в Исландии, голодного и холодного студенчества. Гилдор и сам не мог понять, почему оценки его сына носят характер "от слабого до умеренного". И еще отцу пришлось открыть неприглядную тайну.

Мальчишка начал слегка заикаться на уроках, замирал в нервном испуге, едва увидев грозную фигуру школьной мучительницы. И то, что они с папой или с отставным капитаном Василием Васильевичем накануне вечером, и что было так понятно и просто, на уроке напрочь вылетало из головы, стоило грузной фигуре приблизиться к мальчику.

– Вот стерва! – не сдержавшись, выругался в кулак пожилой учитель математики, и директор школы, которая находилась рядом с их домом. Приглашенный психолог подробно объяснил, чем вызвана подобная реакция мальчишки, и почему он, имея все необходимое для успешной учебы – живой пытливый ум, усидчивость и активность, к тому очень богатую фантазию и развитое воображение (все эти качества почему-то проявлялись вне школы), далеко не преуспевает. Было решено проверить все оценки маленького Дани.

Отец проводил его до дверей. Он обнял сына и тихонько прошептал: "удачи, сынок!" и уселся на одну из парт в коридоре, как только массивные двери высокого кабинета захлопнулись, он напряженно замолчал.

То ли Дани наконец-то собрался (ему надоело, что папа из-за него все время расстраивается), то ли спокойный экзаменатор не давил своим авторитетом. Да и задания казались мальчишке на удивления простыми. Мальчишка справился со всем на удивление быстро – не успели экзаменаторы удалиться в особую комнату для чаепития, как мальчишка нетерпеливо позвонил в колокольчик. Как бы то ни было, произошло чудо – "хулиган и лодырь" Дани Гилдорсон заработал первую в своей жизни пятерку. Чудо повторилось и на следующий день, и через день и еще через день. Гилдор не верил своим глазам, не доверял ушам. Но табель, за восемью подписями – подтверждал все услышанное. Казалось, что отец радовался больше сына.

А вот Агриппине Дормидонтовне повезло несколько меньше. Подвело ее полное отсутствие педагогического образования. Да и дача взятки должностному лицу (который давно скрылся в неизвестном направлении) разрешившей полуграмотной тетке открыть спецшколу не прибавляла ей очков в борьбе с признанными педагогами и психологами.

Это не перепуганные мальчишки, на них орать и топать ногами бесполезно.

Иногда вечерами Дани вместе с отцом проводил в одном их многочисленных ресторанчиков и кафе. С ними всегда были папины друзья дядя Ваня и тетя Галя.

Там было очень весело, много вкусной еды, и всегда выступали настоящие артисты.

Иногда папа и сам пел красивые песни, поражая всех своих чудесным голосом.

Восхищенные курортницы недоумевали:

– Что он делает на заводе? Его место – на сцене!

Мальчишка, еще не понимая до конца смысла, подтягивал вслед за папой:

– Самое синее в мире, черное море мое…

По субботам папа брал мальчишку и приводил на какие-то развалины. Папа долго молчал, потом оставлял на плитах кусочек хлеба и родниковую воду в старой походной фляжке. Кроме них двоих никто не знал, где находилось кладбище, где хоронили умерших в госпиталях во время Крымской войны. Дани почему-то не хотелось там резвиться и прыгать, полазить по развалинам. Пока папа о чем-то напряженно думал, мальчишка собирал яркие и красивые цветочки (названия которых он еще не знал), а потом украшал разрушенные стены получившимися букетиками. Об этих прогулках мальчишка никому не рассказывал – эта была их с папой тайна.

Хельве, жившие в городе один за другим тихо покидали его. Гилдор почти уже договорился с одним капитаном, который должен был отвезти сынишку в Лебяжьи Гавани. Но неожиданно появился чиновник миграционной службы, который едва не выкинул Дани за борт, несмотря на возмущения как самого капитана и его команды.

У него ребенка, видите ли, не было бумажки, где было бы указано, что он – чистокровный волшебник. Мальчика запретили брать на борт без соответствующих документов.

– Эти ужасные теллери и норовят проскочить без пропуска, да еще и втиснуть на бот своих сомнительных отпрысков, не известно от кого нажитых! – объяснял напыщенный чиновник хмурому капитану, который перестал с ним здороваться – Думают, что наша страна резиновая! Не выйдет, господа проходимцы! Не на того напали! А вы, господин капитан, если будете пререкаться со мной, лишитесь своего корабля!

– Правильно: без бумажки ты – букашка, с бумажкой – человек! – недавний выпускник Морского Лицея.

– Не дерзи!!! – кричал блюститель чистоты расы. Капитан тактично выставил контролера, и хотел, было, тайно провести мальчишку на борт. Дани и Гилдора уже не было, отец не хотел создавать неприятности и потому не стал нарываться на скандал. Пока доставали бумажку, пока заверяли ее у нотариуса, корабль, на котором мальчик должен был оправиться на Авалон к папиному другу, уже отплыл.

Оказалось, что это последний корабль, достигший волшебной страны в этот злополучный год.

Осталось одна надежда отправить мальчишку из ставшего опасным родного города.

Переход в старинном храме "Четырех стихий". Но он открывался только через три недели. Три недели в осажденном городе, когда каждый день может оказаться последним, когда по улицам даже просто ходить небезопасно – это целая вечность.

Но это все-таки хоть какая-то надежда спасти ребенка. Сам Гилдор не собирался бросать этот городок, ставший ему родным. Не хотелось ему опять становится бедным родственником.

Папа на всякий случай рассказал об этом своего другу Ивану, (он хотел, чтобы и семья его друга укрылась бы от войны в безопасном месте). А пока остался Дани вместе с отцом в осажденном городе. Каждый день к ним приходили люди. Папа иногда надолго уходил куда-то с ними. Пап всегда говорил сыну, когда приходили чужие:

– Спрячься, и чтобы ни звука! Что бы ты ни увидел, что бы ни услышал, сиди как мышка. Если что, потихоньку выбирайся из города и найдешь Ивана.

Иногда папа брал сына на встречи с друзьями. Мальчик очень любил общаться с ними.

Для него это было похоже на увлекательную игру. Дани с радостью учился у них премудростям, не доступным простому обывателю.

А еще Дани и Гилдор любили вечерами смотреть на море. Волны накатывали одна за одной, а отец с сыном, обнявшись, молчали каждый о своем. В один из таких вечеров папа неожиданно сказал:

– Вон туда посмотри, какая замечательная волна. Кажется, мама с ней прибежит.

Мальчишка очень удивился. Папа раньше никогда не говорил о маме. Дани уже стал думать, что мамы у него не было. Он прижался к отцу:

– А какая она была?

Взрослый мужчина долго задумчиво молчал и вдруг сказал:

– Замечательная…

– А где сейчас мама? Почему вы не вместе?

– Так получилось. Ее теперь нет, – мрачно ответил папа.

Дани взглянул в глаза своего отца и расстроился, увидев, что сделал ему больно.

Мальчишка замолчал.

А позже отец сам рассказал. Накатило что-то него. Папа рассказывал, о том, как он пытался спасти удивительно красивую девушку. Она бежала по волне, и очень обиделась, когда ее грубо втащили в лодку. И еще о том, как папа дрался с каким-то лейтенантом, который увязался "за юной леди" едва ли не до самого острова. И еще много забавных историй. А мальчишка чувствовал, как оживает черно-белая фотография озорной девчонки, которая всегда стоит на папином столе.

Отец долго не решался сказать как погибла мама – молодую женщину, бегущую по волнам, зарезали в переулке среди бела дня. Дани тогда еще не было двух лет.

Однажды мальчишка спросил папу, как у мамы получалось не тонуть. И папа показал одну хитрость.

Дождавшись, когда волна ударит в песок, Гилдор протянул руку к воде и что-то прошептал. Волна замерла. Кругом плескалось море, а это участок воды превратился в твердую, как лед массу. Мальчишка вспрыгнул не волну, папа вскочил за ним.

– Папа здорово! – закричал Дани от восторга. Тем более отец научил его самого замораживать воду. В этот день они едва не до ночи бродили по волнам, а папа все рассказывал и рассказывал о маме. Со стороны это казалось чудом – огромный мужчина и мальчик лет десяти бредут по морю, не замочив ног. А потом отец научил ребенка, как управлять своим весом. Они стали легкими как перышки и полетели к берегу, перепугав до нервной икоты какого-то пьяницу.

После этого отец и сын стали еще ближе на одну тайну. Мальчишка по-прежнему носился по городу с друзьями. По-прежнему, с отцом обнявшись, смотрят на море.

Вот только красиво папино лицо избороздили беспокойные морщинки. И он все сильнее тревожился за сына, переживал за своих друзей. Думал, удастся ли им покинуть опасное место.

И в городе что-то изменилось. Стало много людей в форме, лица женщин стали невеселые, а рыночный шум казался уже утомленным и злым. Исчезли веселые и беззаботные курортники – временные и в тоже время постоянные жители города. И какая-то злая суета была в городе, появились бандиты и мародеры.

Однажды к папе пришел очень неприятный гость. Это был красивый мужчина. Очень красивый, если бы не холодный надменный взгляд, натужные манеры. Он кричал на отца, заставлял его отдать дневники Феанора.

– Пойми, ты, чудак, мне нужен этот дневник! Я должен исполнить клятву. Эти камни принадлежат нашей семье.

– С какой стати! Нет у меня никаких дневников, кроме моих собственных. Мои бери, пожалуйста – если поймешь.

– Но ты не мог! Ты же теллери… этого не может быть. Теллери и эти тупые маглы, эта тупая смертная скотина – и сильмариллы! Не может быть…

– Может! Вы закончили, Ваше сиятельство! – насмешливо обратился Гилдор к своему гостю, – В таком случае прошу на выход! Мне рано вставать.

– Ты сделал сильмариллы сам? Один? Вместе с этим сбродом? С этими варварами, с диким скопищем пьяниц?

– С вашего позволения,- Гилдор вытолкнул волшебника, (Дани почувствовал его силу) на улицу и захлопнул калитку.

– Ты отдашь мне, грязный пират, то, что мое по праву!

– Попробуй взять, побрякушечник!

Гость выхватил какой-то узенький предмет и направил отцу в голову. Он произнес какие-то смешные слова, на конце появился огонек, который папа поймал на кортик.

Глаза Гилдора гневно сверкнули в непроглядной южной ночи, вот уже на кончике серебристого клинка зажегся зеленый огонек. Два заклинания встретились, раздалось сначала шипение, затем тревожную тишину разорвал громкий взрыв, который раскидал обоих противников в стороны. Дани проснулся и поспешил на выручку отцу, прямо с крыльца бросил в скандалиста огненным заклятием. Оно, как ни странно, достигло цели – сиятельный князь выронил свое оружие, а, найдя, не мог выбить ни одной искорки.

Ночной гость понял, что проиграл. Он быстро поднялся, миролюбиво улыбнулся.

Дяденька снисходительно похлопал отца по плечу и завел вкрадчивую песенку, что соотечественники должны помогать друг другу.

Со стороны это смотрелось презабавно. Этакий вальяжный барин в хорошем расположении духа поучает сиволапого мужика. Благородный джентльмен снизошел до дружеской беседы с нищим пиратом. Именно снизошел – ибо он, в отличие от злобного пирата, воспитанный и благородный. Столько было превосходства и пренебрежительного снисхождения в голосе ночного гостя, его жестах и движениях.

У постороннего наблюдателя не осталось бы сомнения. Такому важному господину нельзя перечить. Ему можно только с радостью подчинятся, всячески ему угождать и ублажать.

А уж если такой вельможа обратился к тебе с просьбой, как к равному, то это величайшая честь. Она должна быть немедленно исполнена. Не понятно только почему наглая деревенщина упорно не хочет упасть ниц перед высокородным господином. И даже что-то возражает. Дани раже беззвучно рассмеялся над потугами дяденьки, которого папа обозвал "сиятельством", изобразить из себя нечто великое.

Отец резко оттолкнул от себя руку гостя. И уже видимо не в первый раз, отказался.

Тогда посетитель, громко хлопнув легкой калиткой, рассерженно бормоча проклятия, пошел прочь по извилистой улочке и вскоре скрылся за поворотом. Розы, с обвивающих столбики кустов, осыпались. Отец и сын облегченно вздохнули.

Мальчишка прижался к папе.

– Что ему нужно? – спросил Дани, когда неприятный посетитель удалился.

– Он думает, что у меня есть философский камень, – с тихой усмешкой ответил сыну Гилдор – Это правда! Это же здорово. Мой папа сделал сильмариллы. Мой папа круче Феанора! Ура! Вот здорово! – запрыгал от восхищения мальчишка.

– Тише, тише, сынок. Не надо об этом кричать… Не буди лихо, пока тихо.

До открытия перехода оставалось чуть больше двух недель. И вдруг началось.

Сначала представители новой власти приходили к его папе, хотели завербовать. Но папа сильно разозлился и послал их "ужасно далеко, куда подалее". Ночью папу схватили, примерно избили. Гилдор, отец мальчика сопротивлялся отчаянно – его арест был оплачен двумя десятками убитых и покалеченных штурмовиков, но их было слишком много.

Пятна крови на зеленой лужайке перед домом навсегда врезались в память мальчика, онемевшего от ужаса. С этого момента рухнул мир маленького Дани. Вернее, он был растоптан блестящим сапогом оккупанта, как нежные цветы на ярких клумбах Розы Абрамовны. Город, по которому не должны маршировать чужие солдаты, в котором звучать резкий, режущий слух язык врага. Их с папой соседей, друзей, знакомых не должны убивать. Веселые, шумные казачки не должны бояться и прятаться в своем родном городе, как воровки. Ребятишки, которых не должны отбирать у папы и мамы для жестоких забав новых хозяев. Дом, в которой не должны врываться чужие люди.

Не должны забирать от него отца. Папа не должен, не может быть убитым. Доброе и светлое волшебство Гилдора не должно поглощаться совсем другой магией – темной силой скотской жадности и чудовищной жестокости.

Мальчик долго не мог поверить, в то, что происходит. Ужас и невыносимое горе сковали руки и ноги, не было сил не то, что бежать – дышать. Казалось все то, что было вчера, их с папой мечты, нехитрые радости детства – все перечеркнули пятна отцовской крови.

Дани показалось, что среди арестовывавших мелькнуло надменное лицо неприятного ночного посетителя. Мальчик, спрятавшись на чердаке, потихоньку прокрался из дома на улицу. Дани пробрался на одну мызу, на которой они с отцом очень часто бывали. Мальчишка тихо проскользнул за дверь и закричал от ужаса. Там вповалку лежали люди, их было очень много, все они были мертвы. Дани очень растерялся, мысли скакали бешеными зебрами: "Куда идти?" "Что делать?", "Где искать дядю Ваню?". Мальчишка вздрогнул, когда дверь со скрипом закрылась, и его схватила толстая ручища попадьи: "Господин офицер, Вы не его ищите!". Мальчишка укусил руку, та с криком разжалась: "настоящий волчонок, господин офицер! Ну не может дитя человеческое так кусаться". Драгоценное время было упущено, кольцо врагов неизменно сжималось. И вот мальчика приковали цепями к стенке, прямо напротив папы.

"Полюбуйся, старый лис, на свое отродье в последний раз! Собакам собачья смерть!"- смеялся над ними офицер, напоминавший больше рубщика мяса в лавке.

На рассвете отца повесили, предварительно помучив на глазах у сына. Над местом казни кровью вывели: " Этот красный колдун опозорил арийскую расу. Так будет со всяким!". Под страхом смерти, запретили его хоронить. Молодые солдаты и офицеры с сияющими лицами фотографировались на фоне виселицы, рядом с прикованными цепями мальчишкой, близко подходить к нему не решались: "Кусается, гаденыш!".

Целый день не давали ни воды, ни еды. Но зато издевались исправно – дел, что ли других нет.

Мальчишку тоже хотели повесить рядом с отцом, в назидании населению. Но начальник этих тварей придумал забаву повеселее. Просто убить мальчишку им показалось слишком скучно. Надоело. Уж очень хотелось новоявленным господам сломить ребенка, унизить его, довести до скотского состояния. То, что не удалось сделать с отцом. Они надели на измученного мальчика ржавый железный ошейник, на котором вывели по-немецки красивыми буквами: "волшебник, который помогал партизанам". От этого ошейника сильно болела шея, но до этого никому не было дела. Утром таскали его по городу на забаву богатым бездельниками. Но эффекта не было. Мальчишка только упрямо молчал и злился. И сильно бил током избивавшего его солдафона, поджигал на нем одежду и обувь – это очень веселило начальство.

Дани не мог сказать, сколько времени это продолжалось – дни, недели, месяцы.

На самом деле это продолжалось не больше недели. Семь дней и ночей, которые превратили красивого, здорового и веселого мальчишку (за здоровьем сына папа следил очень тщательно), резвого шалуна в затравленного, едва живого калеку. Все смешалось в кошмаре из боли от железного обруча на шее, побоев, издевательств, оскорблений, голода и жажды. Самым страшным было видеть тело отца, болтающееся на перекладине, источающее ужасные запахи.

Папа, который всю его сознательную жизнь был соской, и ложкой, и защитой от всяких страхов – не мог помочь, не мог защитить от мучителей. Не мог даже забрать его с собой в сады Мандоса – прочь от этого мучительного солнца, резкого дождика, от безжалостных палачей.

Похоже, запах этот нисколько не смущал "господ офицеров", которые не брезговали лишний разок сфотографироваться, ткнуть в ребенка окурком, пнуть его "на забаву почтенной публики". Мало того, они водили сюда женщин, и даже маленьких детей, чтобы показать им мальчика, как диковинную зверушку. Вечером его насильно кормили каким-то собачьим кормом и через резиновую трубку, которая все царапала, вливали в рот воду – чтобы не умер раньше времени.

Но самое страшное начиналось ночью. Кокой-то господин, заметил "у этого щенка, довольно смазливая мордашка, господа офицеры будут довольны". Дани тогда не придал значения тем роковым словам. А зря. Мальчишку, ослабевшего от жажды и от палящего прямо над головой безжалостного солнца, волоком затаскивали в темный, душный, чулан. Там пьяные рожи творили с ним такое! На утро все тело болело, каждый шаг давался с трудом, а невыносимый стыд не позволял поднять глаза.

Некоторые фотографировали все это на память. Лица мучителей плясали чудовищным калейдоскопом, сливаясь в один кошмарный образ.

– Папа! Забери меня! Ну, почему ты меня бросил одного! Папочка спаси меня, пожалуйста! – плакал малыш, когда его мучителям приедались развлечения.

Пока его мучители спали, мальчик шептал разбитыми губами молитву Богородице. Он просил ее о смерти – живой мальчик завидовал своему мертвому папе. И он мучительно вспоминал свою коротенькую жизнь. Он отдал бы все, чтобы только папа вернулся. Малыш вспоминал те дни, когда он не слушался отца или грубил ему, и очень страдал от этого. Мальчишка просил у папы прощения за все, просил Богородицу, чтобы папе было хорошо в садах Мандоса (куда, согласно легендам, попадают души погибших эльфов).

Однажды ночью мальчишка ощутил чье-то присутствие. Он явно обладал силой.

– Дяденька, помогите! Пожалуйста, помогите мне, – обрадовано зашептал Дани (на крик у него не было сил и в горе пересохло).

Незнакомец показался. Мальчишка обрадовано узнавал в нем признаки своей расы, когда мужчина решительно направился к ребенку.

– Я спасен! – преждевременно обрадовался малыш, вспомнив папину присказку "хельве ребенка не обидит".

Но, прекрасный незнакомец, брезгливо зажимая нос одной рукой, другой обшаривал истрепанную одежду мальчишку. И что-то разочарованно пробормотал. Он явно что-то искал. Незнакомец обыскал тело отца, и вдруг лицо его засияло от радости. Он нашел. Он перерезал веревку, на которой висел маленький, но увесистый мешочек.

Этот мужчина не знал, что заполучил всего лишь муляж.

Потому что настоящие камни Гилдор отдал своему другу Ивану. Партизаны использовали его не совсем правильно. Например один из семи камней в маяке освещал путь кораблям. Достаточно маленькой свечки, которую смотритель подносил к камню, чтобы свет, многократно усиленный, сиял на высоким обрывом. Но князь Малфой так жаждал заполучить эту субстанцию, что не побрезговал ради этого подставить своего соотечественника. Измученный мальчишка не знал об этом, он только смотрел и напрасно надеялся на помощь, смотрел на дяденьку умоляющим взглядом. Но надменный красавец брезгливо подобрал полу своего плаща. И медленно пошел прочь, как будто ничего не случилось.

Дани долго не мог поверить. И ждал… Пока рассвет не принес новый день мучений и издевательств. Кошмарный калейдоскоп закрутился с новой силой. Утром этого дня дяденька непринужденно беседовал с комендантом, с господами офицерами. Мало того, он устраивал пирушки, на которых друзья-нацисты кричали:

– Ура князю Малфою! Да здравствует господин Малфой!

И несколько раз, развлекая своих новых друзей, этот господин наводил на измученного мальчишку пыточное заклятие. Нацисты хохотали, глядя на кричащего и бьющегося в конвульсиях ребенка. А сам сиятельный князь удовлетворенно улыбался и наслаждался этими ласкающими его душу звуками. Целыми днями мучители измывались над ним до тех пор, пока мальчишка оказывал хоть какое-то сопротивление, подавал хоть какие-то признаки жизни. Бывало, распалившиеся нацисты продолжали издеваться над бесчувственным телом. Будь Дани обычным человеком, милосердная смерть давно бы избавила его от страданий. Но маленький хельве был очень живучим. Хотя голова стала потихоньку отказывать: мир распался на отдельные искореженные фрагменты, и уже не отличить реальность от кошмара.

Всплывало только чистенькое личико маленькой девочки лет шести. Она спрашивала няньку, можно ли бросить в гадкого мальчишку недоеденной булочкой. Нянька спросила:

– Хочешь, чтобы с тобой так же обращались?

Маленькая дамочка наморщила лобик и представила на себе вместо красивого платьица – грязные лохмотья, вместо золотой цепочки – грязный ошейник, вместо любящей няньки – злющего мужика, щедро награждающего пинками и подзатыльниками.

И ей расхотелось кидаться булочками. Вместо этого девочка схватила недопитый стаканчик с соком и дождавшись, когда все отвлекутся, подошла к Дани: "Пей!

Мальчик, не бойся! Не отравлено". Дани мечтал, чтобы она солгала – тогда конец его мучениям. А девочка гладила грязные и спутанные волосы.

Но тут мать девочки громко крикнула: "Аурелия, немедленно отойди от этого чудовища!" и подкрепила свои слова звонким шлепком. Девочка громко заплакала, а мама все шлепала дочь и думала, что пора менять нянечку – эта учит ребенка не нужным сантиментам. Его хозяин быстро извинился перед дамами и отвесил своему подопечному очередную порцию побоев.

Однажды его хозяина унтер-офицера СС приглашали на крупную вечеринку у генерала по случаю разгрома подпольной организации – благородные дамы и господа офицеры – показывали пальцем на тощего, оборванного и грязного мальчишку, и весело гоготали над ребенком, бросали ему, как обезьянке, кости, кусочки торта, сладкие булочки. Мальчишка презрительно глядел на угощение, несмотря на завывающий желудок.

– Гордый щенок, – усмехался его хозяин, и очередной раз пинал мальчика, – Господа офицеры, дамы, не бойтесь его. Старый лис повешен на припортовом рынке, а этот лисенок не опасен. Папочка успел его научить только мелким пакостям!

Гости веселились, рукоплескали бывшему разбойнику, благородные дамы многозначительно улыбались герою. Они намекали ему, что нет ничего невозможного.

Хотя еще год назад они же презрительно морщились, случайно встретив его на улице – как переменчивы чувства женщин, как великие блага дает власть и слава!

Благословен тот день, когда его уговорили вступить в национал-социалистическую партию. А он, дурак, еще упирался. Свободу боялся потерять! Партия дала ему такую свободу, о которой он раньше и мечтать не смел. Бывший разбойник имел возможность убивать и издеваться, не прячась в глухом лесу от правосудия. Он сам теперь правосудие.

Но, когда мальчишка поджег скатерть на столе, опрокинул в огонь крепкие напитки, устроив тем самым панику, унтер-офицера прогнали с глаз долой. "Прежде чем выступать перед благородной публикой, сначала выдрессируй своего щенка", – обиженно выговаривал ему хозяин праздника. Панику удалось прекратить, вечерника продолжалась. Потом, выбежавший извинится перед героем, офицер нашел только башмаки бывшего разбойника.

Унтер офицер свернул по своей разбойничьей привычке в темный переулок, где собирался до смерти забить виновника своего позора. Это была его последняя ошибка. Дани даже не сопротивлялся, он просто молча ждал смерти. Неожиданно град побоев прекратился. Мальчик увидел, как ненавистная ему рожа замерла в недоумении, навсегда.

Какие-то люди помогли подняться, дали воды. Расклепали проклятый ошейник, спилили браслеты. Браслеты и ошейник упали. Вместе с ними упали полоски кожи. На месте, где кожа соприкасалась с железом, были огромные язвы. Мальчика осторожно отмыли, перевязали раны, дали чистую одежду взамен изодранных лохмотьев, в которые превратилась его красивая рубашка и тонкие шелковые брючки за время мытарств.

– Дядя Ваня, ну почему же так долго! Папа вас не дождался…,- прошептал малыш и впервые за все время заплакал. Зверски избитое и простуженное тело плохо повиновалось, каждое движение причиняло боль. Но мальчишка был счастлив. Он радовался даже близкой смерти, радовался, что последние дни проведет среди друзей. Радовался, что никто больше не потащит его в темный чулан, не будет там мучить.

Конечно, какая-то мешанина из лебеды не так вкусна, как, то, чем обычно кормил папа. Но люди делились с ним скудной пищей, которая как-то поддерживала силы, делились от души. И мальчик был им очень благодарен. И поименно в каждой молитве вспоминал своих спасителей, просил высшие силы о милости к ним и их детям.

Когда Иван принес на руках мальчика, который от слабости и боли не мог даже ходить, к себе домой, его жена Галина была очень недовольна.

– Ванька, ты совсем с ума сошел. Зачем ты его привел? Его ищут, наверное. У нас с тобой дочь – ты еще не забыл?

– Галенька, ты сама подумай! Куда мне его девать. Он не может быть в отряде.

Мальчику нужна наша помощь!

– Ну почему обязательно домой – отвел бы к Ганке, она фельдшерские курсы заканчивала. Я здесь причем?

– Галя, ну ты пойми меня, пожалуйста. Гилдор был моим другом. Он погиб, потому что помогал нам. Я не могу выставить его сынишку умирать на улице как бродячего пса. Давай тогда и милосердие проявим – застрелим мальчишку, чтобы не мучился.

– Вот только не надо из меня злыдню лепить! Ты святой, а я истеричка. Ты такой душевный, а я бездушная и неблагодарная. Ты знаешь, что я беспокоюсь за Оксанку.

Не хочу, чтобы она была на его месте.

Галина сама занесла Дани к себе домой, ласково обняла. Затем последовали распоряжения: принести воды, заварить ласточкину травку, нарвать из старой простыни тряпочек. Женщина осторожно промыла настоем ранки, громадные язвы на руках и на шее промыла самогоном (Дани сильно дергался и скулил от боли) и перевязала чистыми тряпочками, помазала какой-то мазью синяки и ссадины. Она причитала себе под нос:

– Ну и звери! На нем же живого места нет! Господи, дай мне силы выходить этого ребенка.

От Даньки, которого знала Галина до войны – раскованного и умненького мальчика, ничего не осталось. Мальчишка с трудом двигался и говорил. И это было истощенное и запуганное создание, которое вздрагивало при любом шорохе. И, бывало, целыми днями монотонно стонал. И этот стон переходил в крик, от яркого солнышка, от любого громкого звука, от вида Ганы-фельдшерицы. Она доставало то, одно, то другое лекарство "от головы". Мальчишка с готовностью глотал лекарства, терпел уколы, в надежде, что боль хоть немного отступит. Как правило, надежды эти не оправдывались. Мало того, то, что еще вчера приносило облегчение, сегодня бесполезной тяжестью лежало в желудке. Соседи старались лишний раз не беспокоить Галину и Ивана.

Оксанка – дочка Галины и Ивана, по началу была очень недовольна тем, что у них дома появился какой-то мальчик. Мало того, что он лежит на ее любимом диванчике, так еще и целый день ноет. Да и подружек теперь в гости не приведешь.

– Мама, – плакала девочка, – пусть папа его уведет! Не надо его нам!

Пришлось Галине строго поговорить с дочерью, рассказать о том, как папа и дядя Гилдор дружили. Маленькая девочка, затаив дыхание, слушала неспешный рассказ матери о боевых подвигах папы и дяди Гилдора, про нелепую гибель молодой волшебницы Дези. И как маленький Дани остался без отца:

– Так у него совсем никого нет? Он совсем один, никто его не жалеет? – переспросила девочка.

– Совсем одни, – сказала ей мама.

Девочка помнила, что когда она сама болела, вокруг нее порхали папа и мама.

Центр вселенной временно перемещался в этот аккуратный глинобитный домик, стоящий в глубине ухоженного сада. Да и болела то Оксанка всего пару раз, да и то не серьезно. Она даже боялась представить себя на месте нового братика: все болит, а вместо мамы и папы чужие люди, вместо своего домика – темный чуланчик (Дани в последнее время не мог выносить свет – сильно резало глаза) в чужом доме. И еще постоянно глотать какую-то гадость, которая все равно не помогает. Ей стало вдруг очень-очень жалко мальчика.

– Бедненький Данька! Я никому не дам тебя обижать! – девочка обняла нового братика своими тонкими ручками, – Пусть только попробуют к тебе сунуться. Мы с папой им всем покажем!

Иван был удивлен. Он думал, что его жена и близко не подойдет к спасенному малышу. Мало того, что она прияла мальчика, как родного, так еще и урезонила слегка избалованную дочку.

– Галина, – восхищено выдохнул супруг, – я уже испугался, что гадюку в жены взял.

А ты у меня, оказывается, такая славная!

– Хватит подлизываться, помоги лучше, – с напускной строгостью ответила ему жена.

Галя выхаживала мальчишку как своего. Для соседей придумала историю о погибшей подружке. Дани, будто бы ее сын, который чудом спасся из горящего поезда. Дани стал улыбаться, ходить. На месте язв остались страшные рубцы, которые особенно страшно смотрелись на шее, но если закрыть шею шарфиком или косынкой, то ничего и не заметно.

Мальчика сильно мучили провалы в памяти. Галя испугалась: она знала его как смышленого для своих лет мальчишку. И тут ребенок однажды забыл свое имя. И все время из правого уха капала кровь. Ничего не помогало.

– Данька, иди молоко пить, свеженькое.

Ребенок стоял как вкопанный.

– Я Данька?- недоуменно посмотрел на женщину приемыш,- а, в самом деле, как меня зовут? Не помню.

Мальчишка мог часами стоять по среди улицы и не вспомнить, куда ему надо, а если и вспоминал, то не мог вспомнить как ему пройти. Галя уже не выпускала его на улицу – потеряется.

Мало того, вдруг вернулись страшные головные боли. В доме Галины снова поселилась болезненная тишина. Опять целыми днями слабые стоны, иногда переходящие в истошные крики. Мальчишка перестал слышать на одно ухо. В последние дни ребенок не выходил на улицу, лежал в темном чулане или в саду у родничка. А какая-то соседка-доброжелательница заявила, что она много видела такого, когда работала санитаркой в психушке. И "тонко подготовила" приемную мать "к принятию неизбежной информации":

– Не выкарабкается он у тебя Галка. Осталось ему неделя, от силы две. Пойду я лучше венков накручу. Понимаешь, девка, если мальчонку пинают в голову или бьют головой об стену – это очень плохо, это просто так не пройдет. А если уж еще чего другое прочее – это совсем безобразно. Он, наверное, у тебя и жить-то после такого не хочет. Все равно помрет – не сейчас, так потом. Выживет – дураком на всю жизнь станется. А ты Галка, не мучься с ним. Не давай ему пить дня два-три – сам уйдет.

У Галины сердце кровью обливалось, глядя на мучающегося от головной боли мальчика. Ему надо серьезно лечится, нужно пробираться к врачам – к своим врачам.

А что она могла – травки и таблетки, которые не помогают, положить мокрую тряпочку на лоб, туго-туго обмотать платком или полотенцем голову, подержать за руку и поговорить с ним, обрызгать личико холодной водой, когда совсем плохо.

Дани становилось лучше оттого, что он не один.

Иногда вместо тети Гали с мальчиком сидела Оксанка – рассказывала сказки, жалела, что-то заговаривала, поила водичкой. Особенно, когда отказали ноги, а руки были такие слабенькие, что не могли удержать кружку с водой.

Однажды дядя Ваня говорил с каким-то моряком о старом храме. Этот тот самый храм, про который говорил папа три недели назад и через который папа хотел отправить сына и еще тетю Галю с Оксанкой к своему другу профессору. Три недели назад – еще в той, прошлой жизни. В той жизни, когда еще был жив папа, когда еще ничего не болело. Дани помнил, как его схватили сильные руки, голова еще сильнее заболела. Он тихонько плакал от боли почти непрерывно.

– Тише, маленький! Скоро будет легче! Потерпи совсем чуть-чуть! Сейчас пойдем к тебе, там тебя вылечат, все будет хорошо – еле слышно, почти одними губами уговаривал монотонно стонущего от боли ребенка дядя. Галина категорически отказалась уходить из родного города в чужой мир, в чужую страну. Не так она была воспитана.

Наконец-то они на месте. Мальчишку положили у какой-то стены, где обдувал ветерок. Стало чуть-чуть полегче. В полночь одна из стен храма засветилась нежно-голубым сиянием, затем через несколько минут стена исчезла, и в лицо ударили незнакомые запахи – Дани ни разу не был на родине предков. Дядя Ваня с ребенком на руках перешагнул призрачную границу.

– У тебя три часа в запасе, – сказал ему оставшийся товарищ.

Через несколько минут их остановила патрульная машина. Мальчишке дали что-то выпить, сделали укол, и он заснул. Дядя Ваня не успокоился, пока маленький страдалец не был устроен в больницу.

Дани не хотел отпускать своего спасителя – лицо дяди Вани был единственным знакомым. Девица, которая первой осмотрела постанывающего во сне мальчишку, и затолкала его в какую-то тесную трубу, была в шоке.

– Как!!! – воскликнула молоденькая девушка-врач, возмущенно и недоуменно вглядываясь в монитор компьютера, которая к великому своему счастью не видевшая ничего подобного, – Эти повреждения кто-то нанес ему нарочно! Боже мой, кто это сделал? Неужели так можно?

– Для тех, кто это сделал все можно. Их сиятельствам все можно. У них на месте совести собака не ночевала. Они за кристалл мать родную продадут. Подумаешь, какой-то мальчишка бесполезный.

– Это сделали люди? – не то спросила эта милая девушка, не то бросала небрежно оценку (как мы сказали бы "это сделали негры (арабы, и прочее)").

– Не люди, девонька, – мрачно ответил ей Иван, – нелюди.

Ивану даже разрешили остаться. Хотя бы до выздоровления мальчика. Но дядю Ваню ждал жена и дочка. Его быстро довезли к месту перехода.

Умные тетеньки в зеленых комбинезонах называли мудреные медицинские термины, что-то с ним делали. Лечили мальчика долго – пичкали какими-то лекарствами. Он перенес несколько сложнейших операций, с мальчишкой работали лучшие психологи, психиатры.

С большим трудом удалось вернуть ребенка.

Дани увидел дядю Ваню еще раз, когда немного отошел от всего этого ужаса. Ему еще предстояло много вынести, прежде чем мальчишку выпустили бы за стены госпиталя. Но припухшие глаза уже открывались от яркого солнышка, а еда обрела вкус и запах. И уже почти ничего не болело. И даже волосы на голове отросли.

Просто тетя Галя переживала, как там ее приемыш, жив ли еще. Галя и Оксанка написали по письму. Разговариваться долго дядя Ваня не мог – его нелегально пропустили на минутку-другую, открыв переход. Воспоминания об этой встрече, письма тетеньки и Оксанки, помогали восстановить память, поддерживали силы. Он знал, что там, за переходом его по-прежнему любят.

Те, кто издавал приказ не пускать на борт детей-полукровок, и требовавшие от подчиненных безоговорочного исполнения – вроде бы и не виноваты совсем. Ну, пострадал чистокровный мальчик – лес рубят – щепки летят!

– И вообще! Это отец мальчика виноват. Раньше надо было позаботится о документах.

Наконец-то этот день наступил. Мальчик долго представлял себе, как может выглядеть сейчас папин друг Пак Корда. Потому что папа очень часто рассказывал о их проделках., о том, как они в холодном карцере согревали друг друга. Но на старой потрепанной фотографии были только два мальчика – чуть старше него самого.

Работники госпиталя отчаянно пытались найти след этого таинственного создания.

Даже обратились к частному детективу. Но тот только смог найти тетушку Люсиль – единственную родственницу отца в этом мире.

Увидев, вместо папиного друга – звездного скитальца, бродяги и романтика, чьими письмами они с отцом зачитывались, какую-то тетку, которая плохо скрывала свое раздражение, сердце мальчика сжалось от нехорошего предчувствия. И он с трудом заставил себя оторваться от девушки-врача, к которой успел привязаться, как к старшей сестре и нехотя направится на встречу к родственнице.

Жизнь у тетеньки Люсиль, которая едва сводила концы с концами и не исполнилась восторга при виде племянника, было ужасно. Снова на Дани Гилдорсона сыпались все шишки. Врачи велели щадить слух мальчишки, но прекращать скандалы никто не собирался.

Мальчишка нуждался в усиленном питании, но "любящая тетенька" попрекала Дани каждым куском хлеба, держала впроголодь, морила еще не оправившегося после тяжелой болезни мальчишку непосильной работой, скандалила. Она могла запросто племянничка ударить по больному месту, (это было не трудно – у него временами все болело) и потом кричать: "Немедленно замолчи, маленький негодник! Хулиган, паразит, тварь! Не смей реветь! Ненавижу плакс! Ну почему тебя не убили вместе с твоим папашей! Вот навязался на мою голову, оглоед несчастный! Никаких доходов – расходы одни! О, боже!". О том, чтобы облегчить боль – тетушка не давала себе труд беспокоиться о таких пустяках.

Родные детей любимой тетушки, ободренные и вдохновленные матушкиным примером, дразнили и избивали слабенького после больницы и перенесенных душевных потрясений нового братика. Они знали, что он не мог еще постоять за себя. Даже девочки, младшенькая из которых была крупнее Дани и старше года на два, так и норовили подставить подножку, или разлить масло на вымытый пол в кухне. Только затем, чтобы посмеяться. Юные пакостницы, из-за угла весело смеялись, когда их мать тыкала носом в пятно Дани, хлестала его свернутым фартуком, заставляла переделывать работу. И оставляла без ужина. Их браться считали делом чести поймать нового братца в ловушку и лишний раз унизить, сделать больно "мерзкому замухрышке, который ворует нашу еду, испоганил наш воздух".

От крика, тычков и попреков мальчишка убежал в парк, чтобы никогда не возвращаться в шумный и неласковый дом. Идти было некуда. Разве что разбежаться и с разбегу кинуться в море со скалистого обрыва прямо на камни. Спасателей в этом месте нет – шансов, что его спасут один из миллиарда.

Однако, что-то останавливала отчаявшегося ребенка от последнего шага. Под ласковой тенью гигантских деревьев, в облаке ароматов так не хотелось сводить счеты с жизнью. В парке гуляли мамаши с детьми, молодые парочки. И вдруг… "Папа!!!" – мальчишка кинулся вслед мужчине, но он вдруг растаял. "Нет! Не надо!!! Не бросай меня, папа!" – мальчишка обхватил руками то, что он принял за папу. Но руки только поймали полосу тумана. Какой-то парень крепко держал его, девушка платочком оттирала грязь и кровь с разбитого лба.

Дани врал напропалую, чтобы только его не отвели к родственникам. Из участка беглец был отправлен в старую крепость, где кипела работа. Новый директор Морского Лицея предложил ему остаться с ребятами. И хотя от тяжелой работы ломило руки и плечи, а от запаха краски кружилась голова, мальчик, слишком много видевший, снова захотел жить.

Мостик над пропастью.

– Я думал, что никто, если буду молчать, то все забудется! И никто не узнает.

– И ты, дурачок думал, что я тебя из-за этого брошу?

– А разве нет? И ты будешь по-прежнему со мной дружить, зная, все, что со мной сделали! Не побрезгуешь спать в одной комнате?

Лицо мальчишка было слишком серьезным. Он смотрел на своего друга и напряженно ждал приговора. Ждал так, как будто от этого зависит его жизнь. И сжимал в руке побранный где-то десантный нож. Он был готов убить себя, если его отвергнут.

Эрик даже испугался. Он всегда боялся не истерики, не криков, не слез, а именно такой вот спокойной решимости. Мальчик, умный, хороший, добрый и ранимый, еще толком и не живший, спокойно решил уйти, посчитав себя лишним на этом празднике жизни. Посчитал себя недостойным жить дальше, только потому, что какая-то скотина в человеческом облике мучила его, отняла у него достоинство, и чуть было не погубила саму жизнь. Из-за какого-то паразита, морального урода, убежденного, что ему все можно, хочет уйти из жизни мальчик, который не был ни в чем виноват.

Эрик всегда недоумевал почему чувством вины мучаются те, над кем издевались?

Почему те, кто избивает, пытает, предает не мучаются также? Почему не их терзает вопрос "Как я буду жить после этого?"? Почему мучители не переживают о том, что скажут про них в обществе? Почему этот паразит, украшенный, как ворона павлиньими перьями, княжеским титулом (Эрик был сам немножко князь, и поэтому к вопросам о рыцарских доблестях относился весьма щепетильно), живет себе припеваючи, в то время как его друг, куда лучше и достойнее, мучается ночными кошмарами и плачет от невыносимо тоскливых мыслей? Почему Дани, а не князя Малфоя, преследуют мысли о самоубийстве.

Еще Эрик боялся, что компания бездельников подслушает этот рассказ и, переврав, распространит по острову безобразные слухи. Конечно, мало кто им поверит. Но его другу, для которого воспоминания еще слишком болезненны, не станет легче, если Эрик будет пытаться заткнуть каждый сквернословящий рот. И ведь на каждый роток не накинешь платок. Все равно изнывающие от безделья кумушки и "золотая молодежь" будут нехорошо шептаться, завидев мальчика, которому и без того пришлось слишком много страдать. Им-то не понять, что пришлось вынести бедному Дани. Для этих господ – это всего лишь повод позлорадствовать над чужой бедой. Эрик обнял своего друга, как будто боялся потерять, и на всякий случай отбросил страшный клинок подальше.

– Ты мой друг. Я тебе помогу, если смогу. Но не брошу.

Дани облегченно вздохнул, украдкой вытер слезы (видно не очень хотел умирать). И благодарно улыбнулся Эрику, который бережно обнял его, как маленького. Обоим стало хорошо и спокойно. Помолчав, Эрик сурово сказал:

– Даже думать не смей, понял. Вообще выбрось из головы.

– Ты о чем? – Дани сделал вид, что не понимает.

– Ты знаешь… И вообще, больше так не думай – сурово ответил ему Эрик, – тогда что, получается, твой отец зря погиб, а его друг зря рисковал?

Дани и Эрик молчали. Эрик решил завтра же отвести своего друга к психологу, чтобы вылечить болезненные воспоминания и, наконец, избавить мальчишку от незаслуженных страданий. Тишина уединенного места, красота и чудесные запахи прогоняли страшные воспоминания. Эрик взял руки друга и начал тихонько петь песенку, которую поет сестра, когда накатывает черная тоска. Потом они весело смеялись, вспоминая дни, когда они вместе со взрослыми работал на стройке.

Две шустрые белочки прыгнули на ладонь к Дани и поскребли лапками: "Дай!" Мальчики высыпали горсть семечек на столик, стоявший неподалеку. Белки деловито принялись за еду. А мальчики ждали – по неписаным законам полагалось убирать скорлупки и шелуху. Казалось, ничто не могло нарушить идиллию.

За что Эрика чуть не исключили из лицея, или резня из-за белочек.

Скучающая компания Малфоя который день слонялась по курортному местечку. И не кому не смогли нагадить, разве что себе – наполучали подзатыльников, пинков, обещаний "в другой раз выпороть, как сидорову козу". Казалось, пора бы успокоиться и хоть раз спокойно искупаться в теплом море.

Слава богу, эти бездельники ничего не успели расслышать. Но, даже, увидев, как Эрик обнимает своего друга, напряженно вглядываясь в его лицо, Юный Малфой не удержался от комментариев. Юноша был чудовищно необразован и до безобразия невоспитан, за то чрезмерно просвещен в тех областях, о которых нормальному ребенку в таком возрасте и знать-то не положено. Юный Малфой был единственный, кто увидел в этих объятиях что-то, кроме беспокойства за друга и искреннего сочувствия. Не отягощенный излишним воспитанием аристократ не упустил случая продемонстрировать весело гогочущей компании свои обширные познания.

Однако, кроме компании подобострастных бездельников, юным князем никто не восхищался. Эрик ответил ему довольно грубо, предложив этому продвинутому юноше психиатра, и особенно настаивал на буйном отделении. Дани просто послал все эту компанию в общем, и ее главаря в частности, ну уж очень далеко. Мало того, в нескольких метрах за этим наблюдала стайка девчонок, которые презрительно хмыкнули в сторону юного князя.

Самое неприятное, что среди девиц сидела полукровка Лили – праправнучка владычицы Галадриель. Эта дама прибыла из Лориэна далеко не с пустыми руками. И на родине предков не бездельничала. Богатство Галадримов к тому времени было невероятным. По слухам, именно полукровке Лили должна достаться огромная финансовая империя, принадлежащая древнему роду. Умный мальчик Люциус уже тогда думал о будущем. Тот, кто сумеет добиться расположения своенравной девицы – будет владеть таким состоянием, по сравнению с которым все богатства Малфоев – детские игрушки. Но эта девчонка и раньше смотрела на юного Люциуса так, как будто он стеклянный. А теперь к этому равнодушию прибавилось еще и жалость, смешанная с отвращением. Так глядят на пьяного бродягу, валяющегося в луже под забором.

Люциус побагровел от праведного гнева и хотел, было, дать пощечину дерзкому мальчишке. Но… Дани уже не тот болезненный заморыш, которого легко обидеть. За лето парень вырос и окреп. И вполне мог дать сдачи. К тому же его кулаки напряженно сжимались, не предвещая ничего хорошего. А с Эриком, вернее с его кулаками, юноша уже успел познакомиться раньше. Продолжать это знакомство не хотелось.

Но злой мальчишка не мог просто так уйти. И судорожно искал, на ком бы выместить свою злость. Но тут им на глаза попались белочки, которые беспечно обедали на столе рассыпанными семечками Юный великий маг убил камнем одну белочку, из рогатки застрелил вторую. Поднялся переполох, оставшиеся в живых стрекотушки обиженно и недоуменно цвиркали под кронами деревьев. А "юные волшебники" заливались гадким смехом, видя страдания зверьков и растерянные лица своих врагов. Эрик подошел первым и молча ударил лидера компании на отмах, тот недоуменно замолчал. Тот ответил. Дани сбил с ног первого попавшегося ему охотника, встряхнул с руки удерживающих его ребят.

Лицеисты поддержали Эрика и Дани, хогвардские поспешили на помощь к своим. Драка завязалась нешуточная. Вскоре в драку влезли молодые штурмана, которые прогуливались по парку с девушками. Началась поножовщина. В ситуацию вмешалась местная полиция. Пострадали мальчики с той и с другой стороны. Раны были не опасными. В больнице раненые мальчики подружились между собой, выучили английский язык и потом с удовольствием переписывались с бывшими противниками. А с Малфоем и его приспешниками по-прежнему никто не разговаривал.

Надо сказать, что центральный парк Аквалондэ (или как его называют теллери Авалон), частенько становиться ареной для разборок. Почти три четверти населения имеет морские кортики, вспыльчивый нрав, и обостренное чувство справедливости.

Здесь полностью отсутствует чинопочитание и трепет перед древней родословной – "оставите предков вы в покое, им по делам была и честь…". В Гаванях оборванный рыбак может запросто выразить свое отношение к богатому курортнику (в красноречивых жестах и очень крепких выражениях), от скуки плюющему ему на спину или насмехающемуся над скромностью и наряда и поведения его девушки.

А если есть время, то не избежать надменному бездельнику и "близких контактов третьего рода" (которое, как правило, всегда находится). Их результатом становились синяки, шишки, переломанные носы и скулы, с которыми так неловко завлекать дам. На смерть в таких драках бьют редко.

А вообще-то про теллери ходит невеселая шутка.

Что губит эльфа: водка, бабы и поножовщина. То ли дело японцы. Там все красиво: сакэ, гейши и харакири.

Папочка обиженного ученика развил бурную деятельность. Он требовал исключить из заведения варваров, которые совершенно незаслуженно избили его сына и его друзей.

Все они мальчики из хорошей семьи, не чета этому Дани и Эрику, "имрикову отродью" – дед его бабник и драчун, и внук ему подстать, так же путается с кем попало. С тролицей мальчика еще не ловили, но какие его годы. Это Эрик и Дани – тихоня затеяли драку, которая переросла в поножовщину. И как таким хулиганам дают еще повышенную стипендию! Позор!!!

В Гавани очередной раз приехала комиссия, провела расследование. Результаты его были для папочки Малфоя крайне неутешительными – его претензии были признаны безосновательными, поведение его сына и "мальчиков из хороших семей", крайне безобразным и вызывающим. Князю Малфою посоветовали уделить должное внимание воспитанию сына, иначе мальчика ждут очень серьезные проблемы в будущем. Но совет этот так и не был услышан.

Было бы еще круче, если бы Дани не угораздило случайно зайти в кабинет директора Владислава. Парнишка узнал своего мучителя – его лицо с безупречно правильными чертами, которые безобразил холодный змеиный взгляд, звучная фамилия врезались в память. Юноша без слов накинулся на сиятельного гостя с явным намереньем задушить последнего. Сильные теперь руки сомкнулись на изящной шее князя, который от неожиданности даже толком и не сопротивлялся. В папаше благородного аристократа мальчишка узнал того ночного посетителя. Он мог спасти его из лап палачей потерявших человеческий облик, но не пожелал запачкать белые холеные ручки. Он даже не подал измученному ребенку воды. Мало того, он имел какие-то дела с его мучителями. Лично пытал его. Мальчишка, которого кое-как оторвали от сиятельного князя и надежно удерживали в кресле два огромных охранника, побледнел от возмущения и только смог выговорить:

– Это он! Это он – предатель. Мой отец из-за него… Он пытал… Он всю мою жизнь испоганил…- мальчишка, которого что оттащили от своей полузадушенной жертвы, схватился за край стола и не с удивлением обнаружил, что не может говорить из-за пропавшего вдруг голоса. Лицо скандального гостя побледнело. Он явно испугался.

Суровое лицо одного из незнакомцев стало вдруг мрачнее грозовой тучи. Он приказал Дани сесть.

– С этого момента прошу подробнее. Не бойся, малыш. У нас все под контролем.

Только держи себя в руках, братишка. Он того не стоит.

И Дани на удивление четко и подробно рассказал все то, что было ему известно.

Мальчишка рассказывал. И чувствовал, как боль и обида отступают. Ему казалось, что суровый дяденька вскрыл огромный гнойник в душе ребенка. Кончено, было очень больно, но и хорошо. Потому что вся гадость выходит из него. Но кое-что он все-таки утаил – было очень стыдно.

Седой старик взял мальчишку за руку. Дани долго отводил глаза, он догадывался, что с ним будут делать. Его заставят вспомнить то, что мальчишка не хотел рассказывать. Но наконец-то следователь поймал взгляд ребенка.

– Не надо! – попытался остановить его Владислав.

– Надо! – ответил следователь, – Этот мальчик – свидетель преступления, возможно единственный свидетель его преступлений. Вор должен сидеть в тюрьме, бандит – тем более.

Тут же эксперты просканировали энергетическую оболочку ребенка. Умная машина показывала, не только, какие травмы были нанесены мальчику, но и каким предметом и каким образом. Следователь прошептал что-то типа "в МУРе бы такую машинку".

Виртуальный образ предмета, которым сделаны несколько очень характерных ранок, один к одному совпал с фамильным перстнем рода Малфоя. Дела уважаемого князя густо запахли керосином.

Дани очень тяжело переживал эту процедуру. Мальчишке пришлось оказаться в том самом жарком лете, ему пришлось заново пережить ужас, растерянность боль, стыд.

Когда все закончилось, мальчишку всего трясло, он не мог унять мелкую дрожь, и опять не мог поднять глаза от пола. К нему подошел его директор, бережно обнял за плечи и успокаивающе сказал:

– Тебе нечего стадится, малыш! Ты был слишком мал тогда, а врагов много и они все взрослые. Пусть им, – Владислав посмотрел в сторону побледневшего сиятельства – вот пусть им будет стыдно. Это ему надо переживать, как он перед зеками в камере будет оправдываться. Они-то его заставят прочувствовать на себе, все то, что ты пережил по его милости. А я позабочусь о том, чтобы эта тварь в попала именно в общую камеру, сынок. А ты молодец! Ты выжил, ты назло своим врагам выжил.

Успокойся, все хорошо. Мы причинили тебе боль. Извини, малыш, так было надо.

Иначе просто было нельзя. Сейчас ты крепко уснешь. И завтра спокойно пойдешь на занятия. И все у тебя будет хорошо, у тебя ничего не болит – отныне и навеки.

Голос успокаивал боль воспоминаний, помогал принять эти, самые мрачные, страницы своей жизни, обрести силы двигаться дальше. Мальчишка соскользнул в исцеляющий сон. Дани отнесли в свою комнату, а работа следователей продолжалась.

Положение князя скандалиста стало очень незавидным. Перед глазами засиял высший трибунал. Бросить ребенка своей расы в таком положении, даже не попытавшись облегчить его участь – это уже серьезно. А уж тем более пытки и издевательства над мальчишкой (да и над другими детьми, оказавшимися в его власти) – это деяния, достойные самого жестокого осуждения. Такое поведение не достойно офицера. Куда серьезнее, чем резня из-за белочек. Малфою пришлось заниматься своими делами: пришлось отдать половину своего состояния, чтобы откупиться от трибунала.

Кирдан, начальник Высшей Военно-Морской академии, был крайне возмущен таким исходом. Следователи громко недоумевали: полученных улик более чем достаточно, чтобы дать очень много времени для размышления виновному князю. Он чувствовал себя обманутым. Страдания мальчишки, которого заставили заново пережить все ужасы нацистского плена, оказались напрасными. Но их голоса быстро задавили купленным большинством:

– Ваши обвинения безосновательные! Они – все лишь плод больного воображения ребенка. А все ваши экспертизы – это подделка, подтасовка фактов! Вы обвиняете уважаемых людей, основываясь на словах и видениях мальчишки! Да этот Ваш Гилдорсон – больной псих, ненормальный. Его место не в лицее, а в специальной клинике для малолетних преступников. Он специально клевещет на уважаемых людей.

– Он нормальнее нас с Вами. Я лично его допрашивал, – агрессивно наступал на защиту прокурор.

– Говорите за себя. В вашей ненормальности я никогда не сомневался, господин следователь, – парировал адвокат господина Малфоя.

Следователей быстренько заставили замолчать. Ивара Кирдана и Владислава Арсеньевича выставили, как глупцов, которые восприняли на полном серьезе воспаленный бред мальчишки. (Скажем, на лидера приморских хельве и так всегда косо смотрели – этот инцидент не особо повредил репутации коменданта академии) Если не считать огромные убытки, жизнь семейства Малфоев, прямых потомков Феанора, текла в своем обычном русле. Вскоре повзрослевший Люциус также откупился от трибунала и породил очередное поколение мордоплюев.

Мальчиков Дани и Эрика он лично пригласил в свою академию после окончания Лицея.

Костер догорел, все рассказы закончились. Ник и Эрик прощались со своими друзьями. Взрослые их торопили. Вдруг Ник узнал среди приехавших эльфов руководителя экспедиции, с которым они познакомились в белорусских лесах. Тот обнял парня и крепко взял за руку:

– Ну, теперь ты от меня никуда не сбежишь.

– Теперь никуда – примирительно согласился Ника.

Братья скрылись за блестящей перегородкой. Машина несколько минут повисела над деревней, затем резко взмыла вверх. И вскоре провожающие увидели только маленькую точку в небе. Но скоро и она пропала. Звездолет уносил братьев к новым приключениям. На этом можно было бы и закончит рассказ о маленьком Нике и его брате Эрике.

– А что было потом? – спросила молодая женщина в цветастой кофте.

– А мальчики позволят?

– Мы позволим, только расскажите.

Глава 15. Что было дальше, или мальчики выросли.

Было известно, что братья успешно окончили Академию и поступили в Спецназ.

Рассказ о дальнейшей учебе получиться скучным, особых происшествий не было.

Разве что у Эрика выявилась еще одна черта, унаследованная им от дедушки – безумная любовь к прекрасному полу. Даже суровому Волкодаву не удавалось ничего с этим поделать. Тем более, что в академии его не было. А Дани женился на одной из племянниц Ника и Эрика. Он слишком боялся остаться один. Молодая женщина иногда портила юному дядюшке очередное любовное приключение.

Как только закончилась война, счета адмиралтейства разблокировали. Молодые парни оказались богатыми наследниками. Эрик и Ник сразу же купили большой дом на побережье. Дани купил себе дом неподалеку и почти сразу же перевез к себе Ивана, Галину и Оксанку. Дело в том, что к дяде Ване стали проявлять пристальное внимание сотрудники расстрельного ведомства. Руководитель партизанского отряда был объявлен предателем. Дани, как только узнал об этом, бросился на выручку своим спасителям. Об этом сообщили верные друзья, которые фактически спасли этих людей. О проблемах с законом, которые возникли потом у Дани Гилдорсона, он даже не думал. Тем более, что капитан Дени помог ему с ними разобраться. Спасая измученного мальчика семь лет назад, эти люди рисковали гораздо большим, чем нудная судебная переписка с господами из миграционного ведомства.

Галина очень удивилась, увидев странного семнадцатилетнего парня, который пристально гладя в глаза, что-то быстро-быстро говорил ее мужу. Потом подошел к своей спасительнице и долго топтался, не решаясь обнять свою спасительницу, и смущенно улыбался выросшей сестренке Оксанке. Она стала такой красивой. Потом женщина обняла приемыша.

Агенты НКВД, прибывшие на черной марусе арестовывать их, нашли только пустой дом, из которого хозяева, казалось, ушли не небольшую прогулку. На самом деле они бежали через тот самый заброшенный храм, сквозь стену которого дядя Ваня на руках нес умирающего мальчика, чтобы дать ему возможность вырасти. На родине такой возможности у него не было. Для спасенного ими юноши Имена Галины и Ивана были священны.

Иван, который был неплохим инженером кораблестроителем, быстро нашел себе работу.

Тетя Галя торговала цветами на рынке (больше для собственного удовольствия, чем по необходимости). Оксанка, которая превратилась в стройную, очень красивую девушку, вскоре выскочила замуж за лицейского друга Дани. Молодые остались жить в доме. Она была счастлива в браке, красивые, здоровые и умные дети радовали мать и бабушку.

Ник, Дани и Эрик служили в одной бригаде спецназа. На их счету были уже сотни освобожденных заложников, несколько походов на дальние планеты, пойманные бандиты. Они были профессионалами очень высокого класса. Их отряд считался непобедимым.

Однажды Ник попал в плен к членам секты, которые практиковали эксперименты с генами разумных существ. Друзья, вопреки рекомендациям центра, на свой страх и риск выкрали его из этого страшного места. Что с ним там делали Ник не рассказывал никому, но судя по его состоянию – ученые сектантов не зря получают свою зарплату. Его несколько месяцев тащили с того света на этот. Он выжил, ради брата и сестры, которые выхаживали его, ради друга, который был ему как брат.

Все вместе они мечтали, каждый о своем. Ник мечтал о свадьбе, о доме, в котором постоянно слышаться детские голоса. Он мечтал о большой семье, как у папы, о большой любви.

Однако из госпиталя его сразу вызвали в адмиралтейство: служба Ника в спецназе закончилась, и его быстренько выпроводили во внешний мир. И еще обрадовали – не рекомендовали Нику заводить детей. Его гены сильно повреждены, риск породить неполноценное существо или чудовище слишком велик. Есть такие личности, которым доставляет удовольствие добивать словами, отнимать последнюю радость в жизни.

Ник впервые в своей жизни напился до безобразного состояния. Он считал, что его жизнь кончена. Ему осталось только доживать. Конечно, теперь у него много денег, есть друзья. Может быть, будет большой дом. Может, будут и женщины. А вот детей в этом доме уже не будет. А если нет детей, то зачем вообще все? Сестра и брат снова его выходили Ника. И как только жертве отравления стало лучше, братья поехали домой.

И вот спустя много лет братья снова стоят на берегу озера. Они с трепетом искали приметы своего детства. По-прежнему шумит речка, которая так же, как и тысячи лет назад, может увести за пределы мира. Так же шумит вековой лес, и люди по-прежнему бояться туда ходить. По- прежнему раскинула ветки старая ива, где маленький Ник поджидал своих друзей. И все…

Мельничный пруд слился с озером, через реку перекинулся каменный, вернее железобетонный, мост, по которому круглые сутки проносились машины. А на месте их дома торчали сваи – механизм, которым так хитро он был оборудован – растащили в первые годы. Болота стали ближе.

Ник устало бросил свой походный рюкзак на землю и опустился на него, обхватив голову руками. Хотелось заплакать, как в раннем детстве, когда мама не отпускала гулять. Теперь он нагулялся. Брат обнял его, и сказал, что все хорошо. Дом можно отстроить заново – есть руки, деньги, да и друзья помогут.

Вскоре на сваях посреди озера стояло уютное двухэтажное строение. Вскоре неподалеку обосновалась база волшебников, к которой и приписали блок-пост. Ник очень тяжело, но все-таки привыкал к новой жизни.

Супруги Карпинусы обосновались в городке недалеко от Ника. Старик Карп бросил разведение рыбы и занялся гостиницей. Его жена часто навещала своего давнего знакомого, по-матерински заботилась о нем. Ее дети и даже внуки и правнуки давно выросли, живут далеко. Конечно, маму и бабушку они не забывают, но у них сейчас своя жизнь. А Ник так нуждается в общении, пока Эрик и Дани работают.

Несколько раз Ник выезжал погостить в Белоруссию, покурить с дедом Семеном, навестить могилы матери и любимой жены с дочерью. Алешка и Даша, теперь муж и жена, приезжали с дочерьми погостить на озеро. Петр Сергеевич вместе со своей женой Лилечкой, живут вместе и по-прежнему видят в глазах друг друга целый мир.

Их сын заканчивает докторскую диссертацию по закрытой теме.

Сашенька уже выросла и стала матерью, а потом и бабушкой. Ее уже давно зовут Александрой Максимовной. Однажды она приехала по туристической путевке, и оторвавшись от группы, тайком навестила своего "дядю Ника". Женщина никак не могла поверить в то, что видит того самого смешного парня, который играл с ней в детстве. Казалось, он совсем не изменился с тех пор. Разве что повзрослел немного.

Потом пришло время расставаний. Сначала ушел из жизни дядя Ваня, оплаканный женой, дочерью, зятем и приемным сыном, его женой и десятью внуками.

Затем один за другим ушли из жизни, Петр Сергеевич, Лилия Борисовна, Александр Викторович. Они умерли в один год. Эрик не отпускал брата одного, боялся, что он сорвется. Подружки очень злились на Эрика, но брат был ему дороже их всех, вместе взятых.

Когда утонула бабушка Евдокия, Ник поехал на похороны один. Он очень переживал, но дед Семен успокаивал его:

– Не расстраивайся Ника, так то уж. Она пожила не мало, дай бог тебе столько же прожить. Пришло время, нам пора уходить на покой. Вам, молодым землю оставляем.

Так уж заведено.

Бабушку похоронили рядом с могилой мамы Ника. Странную картину увидели старик и молодой мужчина. Два силуэта свободно плавали над двумя холмиками. Ник в одном из них узнал свою мать Элис. Второй напоминал статную, очень крепкую деревенскую девицу.

– Дуня! – прошептал старик, узнав Евдокию, какой она была в молодости.

Две женщины, взялись за руки, как сестры или близкие подруги, полетели вверх, весело рассмеявшись. Вскоре обе потерлись из виду.

Вскоре после этого Семен Малина тихо умер в своей избушке, как раз собрались все дети и внуки. Когда сообщили о его смерти, тоска одиночества снова сдавила грудь.

Казалось, что время на лесном озере остановилось – те, кто родился с Ником в один год или уже умерли, или были глубокими стариками. А Ник по-прежнему выглядел двадцатилетним (максимум двадцатипятилетним) парнем. Но только со страшной тоской в глазах. И по-прежнему один.

Погожим осенним вечером, на полянке перед озером остановилась вереница машин.

Тот-то было радости у окрестных ребятишек – бесплатный цирк. Среди прочих Ник видел удивительно знакомое лицо из своего детства. Эта была внучка той самой маленькой плясуньи. Она выступа с каким-то забавным номером. Девушку звали Рада.

Она со смехом закружила его в танце. Ник вдруг вспомнил, что он еще мужчина. Что-то дано забытое томило душу. Какая-то невыносимая жажда выжигала его изнутри. Он взглянул в глаза женщине и увидел в ее глазах то же самое. Эта ночь была наполнена страстью, их тела сплетались в немыслимом танце. В танце, который поставила сама природа, под музыку безумной радости сотворения новой жизни. Но эта ночь прошла.

– Останься, Рада, пожалуйста! – просил он ее на следующее утро.

– Не могу, – отвечала вольная птичка, – я не люблю тебя!

– Зачем же тогда?

– Я так хотела! Ты был таким несчастным. Мне стало тебя так жалко.

– А сейчас что изменилось?

– Все…Мне пора ехать… Я не люблю тебя. И ты меня не любишь.

– Что же такое было?

– Так, мимолетная страсть. Но не любовь.

Этого следовало ожидать. Рада, которая провела в бродячем цирке всю свою жизнь, привыкшая слушать лишь голос своих желаний, не смогла бы жить с ним на одном месте. Она бы завяла на этом озере, как цветок без солнца.

Ник понял ее. У границ участка они расстались. Женщина заскочила в машину, унося в себе новую жизнь. Ник молча смотрел вслед веренице цирковых машин, до тех пор, пока они не скрылись из виду. Вот уже пыль на дороге прибил моросящий дождик. А странный мужчина черной кожаной куртке все стоял и смотрел на дорогу. Они только что расстался с женщиной, но в душе не было ни боли, ни обиды. Эта женщина подарила ему одну из прекраснейших ночей в его жизни и унеслась в даль. Она никогда не принадлежала ему, даже тогда, ночью. Она отдавалась, но оставалась свободной. Она даже не отдавалась – она дарила ему не себя, а лишь наслаждение, прекрасные грезы. Эти воспоминания грели душу долгими зимними вечерами Ника.

Через положенный срок родилась удивительно хорошенькая девочка, которая очень любила гулять под дождем.

– Значит, где-то у меня есть сестра, тихонько сказал младший Ник своему другу, – вот будет здорово ее разыскать.

– Не надо этого делать! Не стоит. Если бы она хотела, она давно бы Вас нашла, – спокойно возразил рассказчик и продолжил свое повествование.

Однажды летом в домик вошел дядя Максим. Он был в отставке и приехал по туристической визе под своей фамилией. Но на границе его долго не пропускали – не верили. Пожилой мужчина сбросил плащ на вешалку, и вбежал в дом на второй этаж.

Ник был один. Он сидел, откинувшись в кресле, на коленях лежал потертый альбом с фотографиями. Ник глядел перед собой как бы сквозь стену, губы его что-то быстро-быстро шептали. На несколько минут, он выходил из транса, переворачивал страницу и снова покидал реальность.

Ник перебирал струны стариной гитары и напевал песенку, которую слышал по радио:

Берега, Берега… Берег этот и тот.

Между ними река моей жизни течет

От рожденья течет и до тризны…

А на том берегу – незабудки цветут.

А на том берегу меня любят и ждут.

А на том берегу мой костер не погас.

А на том берегу, было все в первый раз.

Первый раз я любил и от счастья был глуп.

Первый раз пригубил дикий мед твоих губ…

А на том берегу, да… на том берегу,

Было то, что забыть никогда не смогу.

Мелодия лилась, никто никогда так не пел для самого себя. Куда там Малинину.

"Говорит с мертвыми", – тихо пояснила тетушка Карпинуса. Она тихонько тронула его плечо, и парень вздрогнул, как от удара.

Максим и Ник обнялись, потом втроем сидели на кухне, поедая пирожки по новому рецепту.

– Опять скучаешь, один,- с укоризной сказал Максим Нику. Ему было больно видеть своего наперсника в тоскливом одиночестве, живущего воспоминаниями, как старик.

Было больно видеть, как война не отпускает Ника, не дает ему развернуться, задышать в полную силу. Даже несколько удивительно нежных рассказов о прекрасной незнакомке, которые он напечатал, были буквально пропитаны болью невосполнимой потери похороненной на дне тишины. И заканчивался рассказ очень печально: "А вскоре ее не стало. А для него – мир погрузился во тьму на долгие годы".

– Мне не скучно. Со мной мои друзья,- тихо ответил парень – Скоро так ведь мохом обрастешь. Ну, хоть изредка выходи на люди. Ты ведь еще молодой, а молодость имеет свойство быстро проходить.

– Нет, дядя Макс, моя жизнь закончилась. Дайте мне умереть спокойно. Ну не надо меня теребить.

– Не дождешься! Давай съездим со мной в одно место.

– Куда еще?

– В Москве сейчас проходит международный шабаш (так Максим называл международный фестиваль молодежи и студентов, который отличался наплывом разного рода эпатажных личностей). Ну, хоть развеешься немного. С твоим начальством я договорился. Давай собирайся.

– Ну, вот еще, буду старый старик среди детенышей путаться.

– Стариком ты в триста пятьдесят лет будешь. А пока ты еще недоросль. Одичавший и озлобленный мальчишка.

Ожидая поезда, Ник и Максим развлекались. Они пытались определить половую принадлежность непонятного длинноволосого существа.

– Волосы длинные – это девушка.

– Нет, оно в брюках и плоское – это парень.

– На руках кольца – это она.

– В зубах сигарета – парень!

Спорщики договорились искать от противного. Подождать, кто придет на свидание к существу – если парень, то это она, если девушка, то это он. Через некоторое время к существу подошло еще одно "оно". Они поцеловались и пошли в кино.

А растерявшаяся проводница так и не смогла понять, над чем так заразительно смеются дядюшка Юстас и его племянник.

Максим почти насильно увез своего воспитанника в Москву. По началу Ник очень стеснялся, но потом разошелся и вскоре потерялся из виду.

Из Москвы Ник привез очень красивую, но очень капризную девицу. Она требовала исключительного внимания к своей персоне, вечно ныла и капризничала. Карпинуса, как старая шпионка, сразу поняла, что представляет собой новая подружка Ника. Но, видя сияющие от счастья глаза новоиспеченного мужа, поостереглась высказывать свое мнение. Она считала, что пусть хотя бы день, хотя бы год Ник был бы счастлив. Он заслужил это.

А сам Максим не знал, как поступить. Конечно, эта девица не пара Нику, ну совершенно (впрочем, по большому счету, как и Олеся, также как и Амина с Клавой).

Но коротать годы в тоскливом одиночестве, ожидая по полгода приезда брата, и потихоньку сходить с ума от тишины – разве лучше. С другой стороны Нику до слез хотел кого-нибудь любить и о ком-то заботится. Он очень истосковался в одиночестве. Слишком много нерастраченной нежности в его сердце. А инфантильная и избалованная Эгле представляла собой идеальный объект для заботы. И оставил все как есть.

Вскоре родился мальчик. Все думали, что молодая жена возьмется за ум. Но не тут-то было. Однажды Эрик поймал невестку за избиением ребенка. Все советовали ему развестись, но Ник отказывался – считал, что его жена пропадет. А ребенку нужна мать. Ну, хотя бы образ матери. И, ограничился тем, что нанял нянечку для сына.

Но молодая мать вскоре опять отличилась – сбежала из дома, бросив ребенка. Макс сорвался к Нику, зная, что "мальчик потерял голову и опять наделает глупостей".

Но опоздал – ребенок был гостинице у Карпинусы, а молодой папа отправился за блудной мамашей – вернуть ее в лоно семьи. Вернулся оттуда весь расстроенный. И Максим с большим трудом удерживал Эрика и Дани, которые уже собрались "разносить по кирпичику всю их гадючью корпорацию, тогда эта змея на карачках приползет к моему брату". Ник остановил их:

– Не надо, братишки! Насильно мил не будешь! Я сделал все, что мог! Мы нужны малышу.

– Ну, ребятки, – сказал дедушка,- остальное Вы и сами знаете.

Поезд подъезжал к вокзалу. На перроне дед вывел обоих парней и представил подошедшему мужчине, на вид ему было не больше сорока пяти лет.

– Ну вот, Алешенька, простите, Алексей Михайлович, – сказал странный дедушка, – вот доставил твоих племянничков. За ними надо присматривать. Глаз да глаз.

Вся компания, состоящая из двух парней, двух совсем молоденьких девиц, пожилого мужчины и супружеской пары, побежала к автобусной остановке.

– А вы и есть дядя Максим! – выдохнули мальчики в один голос. И оба парня радостно повисли на папином друге. Тот по отечески обнял обоих. И вдруг исчез.

Никто не заметил, куда он пошел.

– Он еще вернется, когда будет нужно – сказал Алексей Михайлович, успокаивая недоумевающих гостей.

Тут подъехал полупустой автобус. Дядя Алеша и тетя Даша с радостью показывали приезжим мальчишкам свой город. Вот они уже перед дверью уютного домика.

– Ну, вот мы и дома – сказал хозяин.

Мальчишки его не слышали. Они заснули, едва присев на диванчик в гостиной.

Стихотворения принадлежит перу русского поэта эмигранта Николая Оцупа, правда в оригинале волос возлюбленной был светлым, а не рыжим. Эллис привечала поэтов эмигрантов, и в доме всегда было очень много русской поэзии, а маленький никс неосознанно цитирует их в подходящей ситуации.

Ивар Кирдан (или как в некоторых источниках Сэрдан) – лидер приморских эльфов, которые селятся по берегам моря. Кирдан – не имя (как думает профессор Толкиен), а фамилия многих поколений вождей. Они руководят Адмиралтейством. Оно занимается поддержанием порядка на побережье, выполняет функции таможни, социальной службы, осуществляет контроль за тем, как и чему обучают детей. Адмиралтейству подчинятся некоторые спецслужбы, выполняющие функции внешней разведки (в частности никсы).

Мандос – бог смерти и посмертного бытия, в сады Мандоса попадают души эльфов, которые погибли во внешнем мире.

Нику пришлось столкнуться с прототипом собаки Баскервилей – зверем Крикуном, который является людям в образе гигантской черной собаки с пылающими огнем глазами и пылающей пастью. На побережье этот же "зверь" предстает в виде раковины. В обоих случаях встреча с.этим существом смертельно опасна для человека. Зверь Крикун – нечисть водящаяся в Англии, для выполнении миссии (мать согласилась обменять жизнь дочери на возвращение мужа), этому существу пришлось проникнуть в страну трясясь в мутной воде вместе сотнями других ракушек, и уже по прибытию в виде собаки покинуть негостеприимные стены зоологического музея.

Некстати подвернувшийся маленький никс сделал эту миссию невыполнимой. .

Илья Эренбург – знаменитый идеолог советской пропаганды.

Песенка из комедийных кинофильмов.

Скафолк – сын князя Имрика правителя Эльфхольма (следовательно он брат Эллис – матери Ника), убит своим братом – двойником Вальгардом рожденный тролицей Горой от князя Имрика (эта история описана Полом Андерсена в повести "Сломанный меч").

А также в исторических хрониках княжества Эльфхольм, но этот источник практически не доступен людям, даже среди агентов британской контрразведки этот документ видели единицы.

Гиль Галад – один из последних верховных эльфийских вождей, сумевший объединить разрозненные эльфийские княжества под своим началом. Отличался хорошим отношением к людям. И своим союзом с ними, который согласно хроникам "Сильмариллион" привел к победе над общим врагом. Личность крайне сложная и противоречивая. Злые языки вспоминают, что он тайно любил жену своего друга деревенского кузнеца, но так и не признал ей в своих чувствах. Если бы не один священник, который исповедовал странного умирающего, тот унес бы с собой эту тайну.

Три "к" – обозначение круга интересов приличной женщины – "киндер", "кухе", "кирхе" (что в переводе означает – дети, кухня и церковь). Максим напоминает о том, что Нику такое распределение обязанностей в семье вполне устраивало. 1Песня из репертуара группы "Любэ".

Норны – в германской и скандинавской мифологии властительницы человеческих судеб.

Три сестры могут быть и отвратительными старухами, а могут и очаровательными девушками. Одна сестра прядет нить судьбы, другая сплетает из них причудливые узоры, третья отрезает нить – это означает, конец жизни.

Стихотворение поэта диссидента, фамилию которого уже не удается остановить.

Казанская поэтесса Марина Подольская – это стихотворение называлась "Русские царевны".

Стихотворение Марины Цветаевой. Достоверных данных, говорящих о том, что известнейшая поэтесса серебряного века поэтесса у никсов в архивах не сохранилось. Однако, не сохранилось никаких свидетельств, категорически исключающих такую возможность.

Переживания эльфхольмского князя доведены до людей с перевода Довида Кнута. – поэт русской эмиграции.

Ника приняли в одно из элитных высших учебных заведений, в которых готовились на ряду с другими, сотрудники спец.служб. Академия в Линдоне – наиболее успешный учебный центр, и попасть туда достаточно сложно Юношу взяли за заслуги отца и за собственный практический опыт. Но и без хлопот брата Эрика не обошлось.

Таинственная собеседница Максима Исаева процитировала отрывок стихотворения поэтессы Ирины Одоевцевой.

События этого времени описаны Владиславом Крапивиным в романе "Голубятня на желтой поляне", Оперативные данные, относящиеся к этим событиям, засекречены.

Официальные источники вообще отрицают факт восстания в Морском Лицее.

Небольшую зарисовки из его жизни описала Астрид Лингред в небольшом рассказике.

Этот мальчик с голубыми глазами преследовал некоего Толика, в истории, записанной Юрием Томином в повести "Шел по городу волшебник".

Скиплинги – так скандинавские эльфы называют людей, лишенных силы (сила, которых, согласно убеждению Владислава Арсеньевича, заблокирована), низшая раса, ущербные существа.

Маглы – существа свободные от магии (magi loss), в некоторых высказываниях имеет презрительное звучание.

Галадримы – королевская фамилия эльфов в волшебной стране, которые уже более трехсот лет удерживаются на вершинах власти. Оставляя в тени род Феанора, что так злит папочку и сына Малфоев, которым так и не удается вернуть древнему роду былое величие. Даже при участии Темного Лорда.

Один из способов сделать порчу на сиротство (описан в серии книг "Магия" Натальи Степановой, в которой целительница учит бороться с последствиями таких вот подарков).

"мисс" – в англоязычных странах обращение к незамужней женщины, "миссис" – к замужней, как правило, далее следует их фамилии.

Хака Баркарис – легендарный пират, национальный герой береговых эльфов.

Представляет собой нечто среднее между Робином Гудом, Джоном Сильвером, Джеком Воробьем и Иванушкой дурачком. Упоминается вскользь Владиславом Крапивиным в сери рассказов "Ночь большого прилива".

Агент нокке, или на войне, как на войне. 1111111111 стр. 237 07.06.2005

This file was created

with BookDesigner program

[email protected]

23.10.2008