Елизавета. В сети интриг

Романова Мария

Глава 4. История о связанных руках

 

 

Взору стороннего наблюдателя предстала бы не очень молодая и, увы, весьма нездоровая женщина, которая наконец дорвалась до власти. Женщина, намертво забывшая то, о чем думать было бы неудобно или даже просто некомфортно. Последняя из московских царевен, помнившая о той, другой России, которую навсегда изгнал со страниц истории уже не раз вспоминавшийся здесь Петр Великий.

Анна Иоанновна родилась в самом конце семнадцатого века и была не последней, а предпоследней из московских царевен. Последней все же будем считать ее сестру Прасковью, появившуюся на свет через полтора года. Как и другие царские дети, Аннушка появилась на свет в Крестовой палате Московского Кремля, которую ко дням родов царицы специально убирали с особым великолепием.

В обычное время Крестовая использовалась как молельня, но на время родов туда переносили царскую кровать, и первое, что мог увидеть, хотя и не осознав, новорожденный, – это дивный свет, льющийся через цветные витражи окон, цветовое буйство настенных росписей, блестящие золотом и серебром иконные оклады, пестротканые одеяния и яркие уборы боярынь и мамок. Не уступали в красочности постели и стены дворцовых комнат, которые были затянуты сверху донизу сукнами зеленого, голубого и всех оттенков красного цвета. Нередко стены и потолок обивались атласом, златоткаными обоями и редкостной красоты тисненой золоченой кожей с изображениями фантастических птиц, животных, трав, деревьев. Стены комнаты царевны Анны были именно такими – документы утверждают это совершенно однозначно.

Самим мигом рождения, казалось, определена будет и вся ее судьба – судьба одной из многочисленных царских дочерей, мир которых десятилетиями неизменен и ограничен: Кремль, загородный дворец, церкви и, наконец, монастырская келья.

Анне не повезло родиться не только на рубеже веков, но и на переломе российской истории. Хотя тут уж о везении или невезении говорить следует осторожно: менялась судьба огромной страны, и это цунами перемен не могло не задеть уютного мирка многочисленной царской семьи.

За неполных полвека Анна смогла прожить три совершенно разные жизни. Первые пятнадцать лет – светлое детство и тихое отрочество, такие обыденно-традиционные для московской царевны, какой она по воле судьбы родилась. В семнадцать лет и уже волею грозного дядюшки-государя она превратилась в курляндскую герцогиню и почти два десятилетия не столько жила, сколько маялась и мучилась в чужой, непонятной и враждебной стране. И наконец волею теперь уже случая и политического расчета в зимний день 1730 года она стала императрицей и последние десять лет жизни восседала на престоле могущественной империи.

Эти три столь непохожие друг на друга жизни просто не могли не отложить своих отпечатков на ее нрав, поведение и вкусы, не могли не слепить неповторимо-причудливый и сложный характер.

Итак, июнь тысяча семьсот тридцатого года. В Измайлово, старый загородный дворец царя Алексея Михайловича, отчий дом, после двух десятилетий бесприютности, тревог и нужды возвращается из Курляндии Анна. Возвращается призванная Тайным советом как царица, но вовсе не самодержица. Ибо руки ее связаны «Кондициями», которые она подписала сама. В этом документе без Верховного тайного совета она не могла объявлять войну или заключать мир, вводить новые подати и налоги, расходовать казну по своему усмотрению, производить в чины выше полковника, жаловать вотчины, без суда лишать дворянина жизни и имущества, вступать в брак, назначать наследника престола.

«Кондиции» просуществовали недолго – ровно столько, сколько Анна чувствовала себя гостьей, а не хозяйкой в собственной стране. Но вернемся в июнь, осмотримся глазами Анны, вернувшейся из курляндской бедности и забвения.

Измайлово для нее – то же самое, что Преображенское и Семеновское для Петра Первого. И именно в Измайлове Анна несколько позже организует новый гвардейский полк – Измайловский, который встанет в один строй с полками петровской гвардии – Преображенским и Семеновским. История порой ни в чем не уступает судьбе по коварству.

С Измайловом у Анны были связаны самые ранние и, вероятно, как это часто бывает в жизни, лучшие воспоминания безмятежного детства. Сюда после смерти царя Ивана переселилась вдовая царица Прасковья с дочерьми: пятилетней Катериной, трехлетней Анной и двухлетней Прасковьей. История повторялась снова – точно так же в 1682 году в Преображенское перебралась, овдовев, жена царя Алексея Михайловича, Наталья Кирилловна, с десятилетним Петром и одиннадцатилетней Натальей. Но если будущее обитателей Преображенского дворца было тревожно и туманно, то для обитателей Измайлова горизонт был чист и спокоен: к семье старшего брата Петр относился вполне дружелюбно и «не умышлял ничего противу семейства». Дорога реформ прошла в стороне от дворца царицы Прасковьи – до семьи царя Ивана доходили лишь отзвуки грандиозного переворота в жизни России. Измайловский двор оставался островком старины: две с половиной сотни стольников, весь штат «царицыной» и «царевниных» комнат, десятки слуг, мамок, нянек, приживалок были готовы исполнить любое желание Прасковьи и ее дочерей. Будто и не бушевал за стенами тихого дворца буйный век.

Измайлово было тихим уголком, где время словно остановилось. Вокруг дворца, опоясывая его неровным, но сплошным кольцом, тянулись тихие пруды, по берегам цвели фруктовые сады. Царевны не раз плавали по ним на украшенном резьбой, увитом зеленью и цветными тканями ботике.

Тихое прохладное утро, яркие сарафаны и ленты, вплетенные в длинные косы… Кораблик тихо скользит по глади пруда, девушки со смехом звенят крошечным серебряным колокольчиком и крошат хлеб в глубины, откуда выходят на кормежку щуки и стерляди с золотыми кольцами в жабрах, надетыми еще при Иване Грозном. Рыбы были приучены выходить на кормежку по звуку таких колокольчиков.

Конечно, Измайлово не было совершенно изолировано от бурной жизни тогдашней России – новое приходило и сюда. Маленьким царевнам, кроме традиционных предметов – азбуки, арифметики, географии, – преподавали немецкий и французский языки, танцы. Учителем немецкого был, к примеру, Иоганн Христиан Дитрих Остерман – старший брат Андрея Ивановича Остермана, человека, которому предстоит в истории России сыграть немалую роль и имя которого уважаемый читатель еще не раз встретит на этих страницах. Но сейчас речь не о нем.

Анне и ее сестрам очень и очень повезло с матушкой. Вдовая Прасковья отлично знала, как к ней относится младший брат мужа, Петр. Но все же у нее хватало осторожности и мудрости вести себя крайне осмотрительно, быть может, даже избыточно нарочито не вмешиваясь в события вокруг трона, намеренно не замечая политики. Ее имя не попало ни в историю с бунтом стрельцов, которых вела в бой царевна Софья, ни в историю с царевичей Алексеем и его матерью, царицей Евдокией. Согласитесь, это кое-что значит. Ведь отлично известно, что Петр, проводя политический розыск, не щадил никого. Конечно, не погнушался бы он и царской кровью – родных племянниц отправил бы под топор палача, не моргнув глазом.

Прасковья оставалась в стороне от всей этой борьбы и тем спаслась – ее двор был островком спокойствия для Петра Великого, вторым после Преображенского двора сестры Натальи. Царь не чурался общества своей невестки, хотя и почитал ее двор старомодным. Из всех женщин семьи Романовых только Прасковью с дочерьми, сестер Наталью и Марию да всеми забытую царицу Марфу Матвеевну, вдову царя Федора, вывезет позже Петр в свой «парадиз» – выстроенную на болотах прекрасную столицу, студеный Санкт-Петербург.

Это переселение семейства произошло, когда Анне было пятнадцать. Пустынная и болотистая Городская (Петроградская) сторона, построенный «по правилам архитектуры» неуютный дворец, туманы, сырость и пронизывающий ветер новой столицы – как сильны и заметны отличия от родного уютного Измайлова…

Переезд в Петербург заставил царицу Прасковью сильно волноваться за судьбу дочерей. И понятно, почему: в новой столице дуют свежие балтийские ветры, а царь Петр планирует браки своих юных родственниц, чтобы связать династию Романовых с правящими европейскими родами.

Но первым стал царевич Алексей – Петр женил его на вольфенбюттельской принцессе Шарлотте Софии. Подумывал Петр о будущем и любимых дочерей – Анны и Елизаветы, которые с раннего детства были готовы к тому, что станут спутницами жизни европейских королей или принцев. Не забыты были и дочери брата Ивана – оставалось лишь подобрать им подходящие заморские княжества. О счастье девушек, конечно, никто не задумывался, в расчет принималась только польза для страны. Принцессы были к этому готовы, хотя радости от столь бездушного расчета вовсе не испытывали.

И вскоре появился первый жених – молодой курляндский герцог, племянник прусского короля, Фридрих Вильгельм.

Почему именно он стал мужем Анны? Все просто – начала приносить плоды победоносная Полтава. Царю сдались Ревель и Рига, а с ними в руках России оказались обширные территории Эстляндии и Лифляндии, которые Петр – и он этого никогда не скрывал – не собирался никому уступать. Теперь русские владения вплотную подошли к Курляндии – ленному владению Польши, по земле которого уже прошлась русская армия, изгнав из столицы герцогства – Митавы – шведские войска.

Положение Курляндии было чрезвычайно уязвимым: на ее территорию многократно бросали кровожадный взгляд властелины Речи Посполитой, сосед – прусский король – не упустил бы подобной возможности, буде таковая возникнет, да господствовавшие в Риге и Лифляндии шведы тоже не отказались бы от герцогства, попади оно им в руки. Когда же вместо шведских гарнизонов пришла более могущественная русская армия, Курляндия, конечно, стала все более милостиво взирать в сторону России.

Однако так просто расширить свою империю Петр не мог. Применить военную силу и сослать всех недовольных русским влиянием в Курляндии в Сибирь Петр тоже не решался – это наверняка не понравилось бы союзникам. Ибо согласие с Пруссией и Польшей царь считал чрезвычайно важным и для решения более крупных международных задач, и для сохранения безопасности собственной страны.

Вот поэтому Петр предпринял обходной и весьма перспективный маневр: при встрече с прусским королем Фридрихом Вильгельмом Первым он сумел добиться согласия на то, чтобы молодой герцог Курляндский Фридрих Вильгельм взял в жены племянницу русского царя. Вот так семнадцатилетний герцог, которого дядя приютил после оккупации герцогства шведами, оказался просватанным и был вынужден отправиться в Петербург.

Елизавете тогда был год с небольшим. Ни она, ни ее всесильный отец, конечно, не представляли, что брак, устроенный этим самым всесильным отцом, скажется и на ее судьбе.

Итак, герцог Курляндии ступил на мостовые столицы. На петербургский свет он благоприятного впечатления не произвел: хилый и жалкий юный властитель разоренного владения он не выглядел завидным женихом. Прасковья Федоровна, узнав от Петра, что именно ее дочь должна стать женой этого посмешища, отдала нелюбимую семнадцатилетнюю Анну, хотя должна была бы расстаться с любимой старшей дочерью Катериной.

Вряд ли кто-то в семье радовался этому решению Петра. Не радовалась и сама Анна.

Свадьба была назначена на осень. В последний день октября молодые, которым было по семнадцать, венчались в церкви при Меншиковском дворце. На следующий день был устроен свадебный пир.

Петр не дал молодоженам долго наслаждаться жизнью в своем «парадизе» – в январе, спустя два с небольшим месяца после свадьбы, герцогская пара отправилась в Курляндию. На следующий же день после отъезда и произошло несчастье, определившее на долгие годы судьбу Анны Иоанновны. В Дудергофе, первом же постоялом дворе, герцог Фридрих Вильгельм умер. Анна была уверена, что умер он с перепоя, – накануне семнадцатилетний глупец решил состязаться в питии с самим Петром.

Анна, конечно, вернулась в Петербург, к матери. Нетрудно понять ее чувства, хотя вряд ли мы когда-нибудь сможем представить их все. С одной стороны, семнадцатилетняя вдова наверняка облегченно вздохнула – теперь уже можно не ехать в чужую немецкую землю, но с другой – радоваться-то было нечему: бездетная вдова – крайне унизительное и тяжелое для русской женщины положение. Ведь ей нужно или вновь искать супруга, или уходить в монастырь.

Принцесса Анна, вернее, герцогиня Анна решила положиться на волю своего грозного дядюшки – пусть Петр, уже один раз решивший ее судьбу, теперь придумает, как ей быть дальше. Анна отлично понимала, что в России сейчас нет человека сильнее царя. Как нет человека, желания которого принимались бы всесильным царем в расчет.

И тут царь немало удивил и мир, и новоиспеченную герцогиню: Анне не нашли нового жениха, ее не отправили в монастырь. Через год ей приказали следовать в Курляндию той же дорогой, в которой ее застало несчастье год назад. Это распоряжение изумило Анну и отнюдь не порадовало курляндское дворянство, получившее грамоту Петра.

Всесильный русский царь, упоминая заключенный перед свадьбой контракт, предписывал подготовить для вдовы Фридриха Вильгельма резиденцию, а также выделить в необходимом количестве средства для содержания герцогини и ее двора. Вместе с Анной в Митаве поселился русский резидент Бестужев, которому она и должна была подчиняться.

Впрочем, Петр и не рассчитывал, что приезд герцогини будет восторженно встречен местным двором, – Бестужеву было недвусмысленно указано не стесняться в средствах для изыскания необходимых для содержания Анны доходов. Резиденту было предписано в случае необходимости прибегать к помощи рижского коменданта и его драгун.

Вот так началась курляндская жизнь Анны. В чужой стране, одинокая, окруженная недоброжелателями, не зная ни языка, ни культуры, она полностью подпала под власть Бестужева. Человек весьма решительный, он очень быстро принудил герцогиню делить с ним ложе. Анна не чувствовала себя ни хозяйкой в своем доме, ни герцогиней в своих владениях. Да и власти у нее не было никакой – герцогством после смерти Фридриха Вильгельма формально владел его дядя Фердинанд.

Герцогиня Анна, нелюбимая, неуважаемая, всем мешающая, но неприкосновенная, как икона, в Митаве нужна было только русским, которые стремились держать крошечное герцогство под полным контролем. Удобнее всего это было делать под предлогом защиты бедной вдовы – племянницы русского царя.

При любой возможности Анна пусть ненадолго, но уезжала в Петербург. Однако и здесь ей не было покоя – царица Прасковья, беспредельно добрая и ласковая к старшей дочери Екатерине, была весьма жестка с Анной.

Единственным человеком, который по-доброму относился к герцогине Анне, была императрица Екатерина Алексеевна, посылавшая нечастые весточки митавской «узнице». Неспешная переписка между тетушкой и племянницей длилась до самой смерти Екатерины Первой. Анна в письмах жаловалась на безысходную бедность и полнейшее одиночество – жить почти десять лет вдовой да еще вдали от родины было ох как непросто. Но найти для герцогини нового жениха было еще сложнее: тот должен был удовлетворять все заинтересованные стороны – и Россию, и Польшу, и Пруссию. Мало этого, своими действиями не нарушить столь хрупкого равновесия, едва-едва сложившегося в Европе.

И тут вдруг на сцене истории появляется более чем достойный кандидат на руку Анны – Мориц, граф Саксонский, внебрачный, но признанный сын Августа Второго. Молодому энергичному человеку надоела служба во французской армии, и он решил устроить свои династические и семейные дела.

Мориц сразу понравился и курляндскому дворянству, и самой Анне. Понравился настолько, что она бросилась за помощью в устройстве этого брака к Александру Меншикову. Тот с поручением Екатерины Первой направлялся в Курляндию. Анна не скрывала своих чувств – и Мориц ей люб, и политические интересы ни в малейшей степени не пострадают.

Но Меншиков сам с большим интересом поглядывал на престол Курляндии. Те самые политические интересы, ах, бедная Анна, заставляют всесильного Александра Данилыча отказать ей в помощи: ежели Мориц станет Курлянским герцогом, то Польша получит слишком лакомый кусок. А в Петербурге этого, понятно, вовсе не желают.

И Анна, поняв, что любви не бывать, решила, что и сам Меншиков не так уж плох. Но тут то ли Меншиков замешкался с согласием, то ли Анна не смогла достойно изложить всю пылкость вспыхнувших в Александру Даниловичу чувств. Не получив решительного согласия, герцогиня отправилась в Петербург, чтобы просить о содействии императрицу Екатерину. Но та на этот раз помогать не стала – интересы империи превыше всего. Анне пришлось вернуться в Митаву, где ее ждали неприятные дела с местной шляхтой, пытавшейся еще более урезать доходы герцогини.

Итог оказался весьма печален – Морица изгнали из Курляндии русские войска. Он вернулся во Францию, вновь стал «под ружье», а много позже прославился как один из выдающихся полководцев, покрыв свое имя славой, добытой на полях сражений. Меншикову тоже пришлось покинуть Митаву – Петербург не стал раздражать союзников, под дулами артиллерии заставляя избрать Александра Даниловича герцогом.

И Анна осталась у разбитого корыта.

Правда, одиночество, на которое она столь усиленно жаловалась, было вовсе не таким уж печальным – роман с Бестужевым продолжался. Однако вскоре резидента отозвали в Петербург. Но у Анны почти сразу появился новый фаворит – Эрнст Иоганн Бирон.

Судьба сведет с ним Анну на всю жизнь. Умирая, она отдаст ему самое дорогое, что имела, – власть над империей, – и не ее вина, что он не сумеет бесценный подарок удержать… Однако об этом чуть позже.

Сейчас же мы вернемся в Митаву, чтобы рассмотреть выражение лица Анны, получившей весьма странное письмо от Тайного совета, в коем ее приглашали на царство в Россию. Приглашали, опутав множеством оговорок и условий. Но Анне хватило ума приглашение принять – ведь быть царицей, пусть и с властью ограниченной, много лучше, чем прозябать в холодной, стылой Курляндии.

Какой она была царицей? Судите сами: любила драгоценности, дорвавшись до возможности их иметь в любых желаемых количествах, не любила править, предоставив это своему «душечке» Бирону, любила развлечения, привычные для своего времени, но сейчас бы удивившие нас своей вульгарностью и даже скабрезностью, любила охоту, причем предпочитала палить по птицам прямо из окон дворца.

Строгая блюстительница общественной морали, однако, совершенно не скрывала связи с Бироном. Отношения эти осуждались верой, законом и народом (о чем она точно знала из дел Тайной канцелярии).

Чем старше становилась Анна, тем сильнее ее тянуло в тихое прошлое – с его патриархальными нравами, понятными привычками, раз и навсегда установленным порядком жизни. Мир ушедшей, казалось, навсегда «царицыной комнаты» стал постепенно возрождаться в Петербурге. Старые порядки появлялись как бы сами собой, как ожившие воспоминания бывшей московской царевны. Однако она все же примеряла себя на роль «матушки-заступницы», неустанно заботящейся о благе страны и ее подданных. В указах это называлось: «О подданных непрестанно матернее попечение иметь». Но все-таки попечение не царское, а, скорее, хозяйкино: скорее она чувствовала себя владычицей огромного поместья, где всегда найдется немало дел.

Очень нравилась императрице роль крестной матери, кумы, но особенно любила она быть свахой, женить своих подданных. Обычно, кто б сомневался, сватовство Анне удавалось. Вообще все, связанное с амурными делами, интересовало императрицу, готовую при случае запросто припасть и к замочной скважине.

Подглядывать и подсматривать за подданными, читать их письма, было подлинным увлечением императрицы. Узнав о чем-то «противузаконном», Анна распоряжалась вначале собрать слухи и сплетни, дабы подтвердить сам факт злонамерения против ее императорского величества. И только собрав всю грязь, как существующую, так и воображаемую, Анна повелевала передать дело в Тайную канцелярию для «строгого расследования и справедливого наказания».

Для Анны Тайная канцелярия, созданная вскоре после воцарения, стала любимым и необходимым орудием – оно позволяло знать, что думают о ней люди, чем они сами дышат и что пытаются скрыть от постороннего взгляда: пороки, страстишки, тайные вожделения – словом, то, что иным путем до императрицы могло и не дойти. Начальник Тайной канцелярии, Ушаков, ежедневно докладывал о делах своего ведомства. Он приносил итоговые экстракты закончившихся дел, делал по ходу следствия устные доклады.

С особым вниманием следила Анна за делами об «оскорблении чести Ея Императорского Величества». У Анны не было никаких иллюзий относительно того, что думает о ней ее народ. Первым из поручений Тайной канцелярии, в этом можно не сомневаться ни минуты, была постоянная слежка за всеми еще живыми членами семьи Петра Первого. Особым своим врагом Анна Иоанновна, и небеспочвенно, считала Елизавету, дочь Петра Первого. Анна понимала, что у цесаревны прав на трон куда больше, а отдавать власть не желала ни под каким видом.

Оттого и появился новый указ о престолонаследии, начисто перечеркнувший все принципы передачи власти, которых до той поры хоть в какой-то мере придерживались в огромной стране. Анна Иоанновна объявила, что трон наследует потомок по мужской линии ее племянницы Елизаветы-Екатерины-Христины, дочери Екатерины Иоанновны, герцогини Мекленбургской, после крещения получившей имя Анны Леопольдовны.

Оставим ненадолго младшую Анну – о ее судьбе нам еще придется упоминать, и упоминать не раз. Жизнь Анны Иоанновны, царицы и самодержицы, подходит к концу – Елизавете, как мы уже заметили, сие видно невооруженным глазом.

Вскоре Анна опасно заболеет. Среди приближенных начнутся толки о наследниках. Вопрос о престолонаследии был давно решен – своим преемником императрица самолично назовет двухмесячного Иоанна Антоновича, сына Анны Леопольдовны. Но сейчас необходимо определить, кто же будет регентом до его совершеннолетия. Десять дней длится болезнь – и десять дней пройдоха «душенька» Бирон подкупает, уговаривает, приказывает, открывает глаза на то, что регентом может быть только он (а вовсе не родители малыша, венценосные великая княгиня Анна Леопольдовна и ее муж, великий князь Антон Ульрих). К сумеркам десятого дня становится ясно, что кончина близка. Императрица Анна зовет в свои покои канцлера Александра Ивановича Остермана и «душеньку» Бирона. В их присутствии она подписывает невероятные указы – наследником престола еще раз назван Иоанн Шестой Антонович, а регентом при нем «до мига совершеннолетия рекомого наследника» – Эрнст Иоганн Бирон.

Дорога к трону для истинных потомков Петра Первого теперь надежно закрыта.

 

Из записок фельдмаршала Б. Х. Миниха

Великая государыня, императрица Анна, обладала от природы большими достоинствами. Она имела ясный и проницательный ум, знала характер всех, кто ее окружал, любила порядок и великолепие, и никогда двор не управлялся так хорошо, как в ее царствование; она была великодушна и находила удовольствие в том, чтобы творить добро и щедро вознаграждать за заслуги; но недостаток ее заключался в том, что она любила покой и почти не занималась делами, предоставляя министрам делать все, что им заблагорассудится, чем и объясняются несчастья, постигшие семьи Долгоруковых и Голицыных, ставшие жертвами Остермана и Черкасского, опасавшихся их превосходства по уму и заслугам. Волынский, Еропкин и их друзья были жертвами Бирона, потому что Волынский подал императрице записку, в которой склонял ее к удалению и низведению Бирона. Я сам был свидетелем того, как императрица плакала горькими слезами, когда Бирон метал громы и молнии и угрожал нежеланием больше служить, если императрица не пожертвует Волынским, а также другими.

Мы видели, что разрыв, существовавший между самодержавной властью государыни и властью Сената, был восполнен кабинет-министрами графом Остерманом и князем Черкасским, но этого было недостаточно, так как эти два министра были полностью подчинены великому канцлеру герцогу Бирону и не делали ничего, что не нравилось бы этому фавориту. Именно так из империи были вывезены огромные суммы на покупку земель в Курляндии, на строительство там двух дворцов, не герцогских, а скорее королевских, и на приобретение герцогу друзей в Польше, сверх тех нескольких миллионов, которые были истрачены на покупку драгоценностей и жемчугов для семейства Бирона, и не было в Европе королевы, которая имела бы их столько, сколько герцогиня Курляндская; и не злое сердце государыни, а ее стремление к покою, дававшее министрам возможность удовлетворять свои амбиции и действовать в своих интересах, явилось причиною пролития крови Долгоруковых и Волынского и дало возможность при иностранных дворах говорить о том, что императрица Анна велела отрубить головы тем, кто возвел ее на престол.

В Сенате в ее царствование присутствовали только два лица: кригс-комиссар Новосильцев и Сукин, который был обвинен в лихоимстве за то, что взял десять тысяч рублей с поставщиков провианта для персидского похода. Если фельдмаршал Трубецкой время от времени и приезжал в Сенат, то лишь по своим личным делам или чтобы выказать свое полное ничтожество; другие сенаторы, недовольные Кабинетом, вовсе не ездили в Сенат. Остермана же и Черкасского устраивало то, что в Сенате присутствовали лишь лица, не имевшие веса.

Поэтому легко можно судить о том, насколько образ правления и Кабинет императрицы Анны были не только не совершенны, но даже вредны для государства.