Эльза была действительно безобразной, соответствуя песне Крематория. Одутловатое лицо, бесцветные волосешки до плеч, некрасивые очки для зрения. И вся какая-то бесформенная, неуклюжая что ли. Зато она была старше на пару лет, что немного вызывало уважение.

Ярким прикидом, да и дикими выходками она не отличалась — лишь пара нашивок, мужские ботинки и бэг говорили о ее принадлежности к числу неформалов. Но настоящее уродство таилось в ее мелкой, трусливой душонке, о чем я, конечно же, не догадывалась.

Нет, ничего плохого она мне не сделала, смелости бы не хватило с кем-то конфликтовать. Эльза банально была малодушным человеком. Не знаю, как мы сдружились. Просто она, никому не нужная и не интересная, как-то сама прицепилась ко мне — бесхозному отщепенцу, который даже на, казалось бы, самой безбашенной тусовке, где можно все, вызывал у многих брезгливость, поражая своими выходками. Я же честно старалась соответствовать званию «настоящего панка». Лишь единицы уважительно относились ко мне, несмотря на всю ту грязь, по достоинству оценив «широту» моих поступков. Я же об этом даже не догадывалась, а наоборот — наивно полагала, что чем омерзительнее — тем лучше, и неустанно эпатировала публику, стараясь привлечь внимание. Подростки доверчивы и все принимают за чистую монету.

Мотильда тем временем куда-то пропала. Как выяснилось позже, ботулизм ее уже совсем доконал, и бабушке удалось уложить ее в больницу.

Теперь мы с Эльзой время от времени таскались по впискам и подъездам, бухали и слонялись без дела.

Однажды Эльза позвала отведать домашнюю брагу, приготовленную ее родителями. Мы еще с несколькими ребятами забурились в подъезд многоэтажки, где и приступили к дегустации чудесного напитка.

Вскоре меня совсем накрыло, и я начала слизывать снег с перилл балконного подъезда. Язык мой, разумеется, прилип. Помню, как отрывала его от холодного железа и потом долго плевалась кровью, загадив всю площадку. Этой же кровью я выводила знак анархии на стенах. Эльза находила это очень смешным, и ее смех подбадривал — мне опять удалось произвести впечатление, привлечь к себе внимание.

Вскоре ребята разбрелись, и мы с Эльзой тоже двинулись на улицу. Было уже совсем темно, и транспорт не ходил, а я уже витала где-то в других измерениях, будучи абсолютно невменяемой.

И что бы вы думали? Эта сучка Эльза (а она была еще более-менее трезвой из-за своей крупной комплекции, меня же, маленькую и худенькую, совсем размотало) просто бросила меня в таком беспомощном состоянии на безлюдной холодной улице.

— Мне домой надо, родители наругают, я сегодня не отпрашивалась, — отмазалась она и быстро исчезла. Даже оторва Мотильда, да что там говорить — даже школьные гопы меня не бросали вот так! А эта… Еще «подруга» называется.

Я бы так и замерзла в сугробе или захлебнулась бы рвотой, но спас случай.

Ко мне подошел какой-то бомж, приподнял за руки и куда-то потащил, приговаривая:

— Ты че так палишься, щас же менты заберут, они тут часто шерстят. — Я не сопротивлялась, видя в нем настоящего спасителя от «злых мусоров».

Не знаю, куда бы затащил меня этот бродяга и на что он рассчитывал. К счастью, этого мне так и не довелось узнать. На мою удачу (но тогда я думала, что это проклятье и жуткое невезение) неподалеку проезжал мусорской УАЗик. Когда он остановился рядом с нами, бомж спешно скрылся в темноте дворов, а меня погрузили в машину, взяв под белы рученьки.

В отделении милиции меня закрыли в заблеванный обезьянник с парой-тройкой еще каких-то беспризорников, будто настоящую преступницу, чем я сильно гордилась.

— Тебя за что? — спросил один из них.

— Да не за что вообще! Менты — козлы! — орала я во весь голос, нарываясь на неприятности.

Потом помню, как дежурный водил меня по каким-то кабинетам, показывая своим коллегам, словно музейный экспонат.

— Смотри, какой причесон, — и они весело гоготали.

А потом приехали родители.

Они долго разговаривали с дежурным, умоляя не отмечать нигде мое задержание. Тот, глядя на их отчаяние, согласился. В принципе-то, ничего криминального я не сделала.

— Ну что нам с ней делать, совсем от рук отбилась, — плакала мама.

— Ремнем ее драть надо, как сидорову козу, — наставлял дежурный.

— Да пробовали уже, не помогает, — разводил руками папа.

— Плохо били, значит, в следующий раз мы вот не успеем вовремя, и ее кто-нибудь утащит похлеще того бомжа, — не унимался милиционер.

Родители покорно кивали, испытывая огромную благодарность к стражам порядка.

Дома меня не стали сильно ругать, дали спокойно проспаться. Зато на следующий день ждал серьезный разговор.

— Доченька, что же ты делаешь, — начала заплаканная мама. Я ее, конечно, ненавидела от всей души, но от ее слез стало как-то не по себе, — учебу забросила, а скоро же экзамены, и в художке тоже выпускной, ты что на итоговом просмотре показывать будешь, тебе же аттестат не выдадут!

На все эти аттестаты мне было глубоко плевать. Но, чтобы утешить маму, я пообещала все сдать.

— Да че ты панику наводишь, все я сдам, — уверяла я, даже не сомневаясь в своих способностях.

— Мы с папой вот что решили, — неуверенно продолжала мама. — Гулять ты теперь не будешь. Я тебя буду отводить в школу и домой, а папа после работы — в художку.

Такая унизительная перспектива меня просто взбесила. Я билась в истериках, от души проклинала родителей, но спорить было бесполезно. Как я не старалась переубедить маму, прибегая и к угрозам, и к мольбам — она была непреклонна.

Папа соорудил мощную щеколду на дверь со внутренней стороны — специально выточил ее на своем заводе, которая фиксировалась навесным замком. Конечно, ключ мне не выдали, превратив собственный дом в тюрьму.

Меня заставили помыться и зачесать ирокез, чтобы бритые виски не так бросались в глаза.

Уже на следующий день я обреченно брела в школу, сопровождаемая бдительной мамой. Мой внешний вид без всех этих железок, ирокеза и черной подводки для глаз казался мне просто омерзительным. А это унижение — ходить за ручку с родителями? Мама ждала меня в холле все уроки. Если с ней я еще предпринимала какие-то попытки вырваться (которые сразу пресекались, она мертвой хваткой цеплялась за меня, готовая биться насмерть. Ну не драться же с ней? Даже для меня было немыслимо поднять руку на маму), то с папой это было вообще бесполезно. Он сильнее все-таки.

Помню, как одним холодным вечером он вел меня в художку, путь пролегал через высокий мост над городской рекой. Я было хотела сигануть вниз, но он вовремя спохватился и успел одернуть. С тех пор он водил меня, держа за шиворот.

— Тамара Львовна, ну почему у меня родаки такие звери? — плакала я в классе художки, сидя на полу, прислонившись к стене, — ну почему они ничего не понимают? Ведь нельзя же так с человеком, я ведь не их собственность!

Мудрая преподавательница лишь гладила меня по голове — она никогда никого не осуждала.

— Ты потерпи немного, все наладится. Всегда все бывает только хорошо, все в этой жизни происходит только к лучшему, ты поверь, — утешала она.

Так я сидела в своем заточении, лишь изредка навещаемая Василисой, которая неизменно пыталась подбодрить меня и успокоить родителей.

Это унижение было невыносимо. И вот в один из дней я все же решилась на дерзкий побег — первый настоящий побег из дома.