Андрей сидел во дворе дома, мучаясь то ли от духоты, что вступила в свои права, удушая ночами, не давая покоя днем, то ли от того, что не спал уже бог знает сколько.
Но скорей всего от того, что поминутно смотрел на смс «Поступила!!».
Девять букв, пробел и два восклицательных знака, еще смеющийся смайлик. Смотрел, будто в какой-то момент текст этого дебильного смс мог измениться, будто эта желтая улыбающаяся падла перестанет щерится, будто бесконечное чтение одних и тех же девяти букв, одного пробела и двух восклицательных знаков могут изменить хоть что-то.
Поступила… Поступила… Поступила…
Это не могло не случиться. По-другому не могло быть. Земной шар крутится вокруг своей оси, планета Земля бежит по своей орбите, миллиарды звезд и планет бегут по своей. Все закономерно. Правильно. Идеально.
Идеальный дом…
Идеальная веснушка…
Идеальная Лиза…
Год, как плохая мелодрама о любви.
Год, как дерьмовая драма.
Год, как третьесортная трагикомедия.
В самом начале на почту Андрея прилетали письма, много писем, они были странные, сумбурные, всегда начинались правильно, без ошибок, выверенным стилем, потом, к середине письма появлялись огрехи, а к завершению и вовсе начинали прыгать, перескакивать буквы, окончания слов перемежались с запятыми, будто мысли бежали впереди пальцев, впереди букв, эти буквы просто захлебывались в нехитрых новостях.
Андрей, улыбаясь, вспоминал лукавый блеск синий глаз, размеренный шепот, который переходил в быстрый, еще быстрей и заканчивался «вот» или тонул в его губах…
Порой было не одно письмо, в одном со скрупулезной точностью были описаны события дня, всегда одни и те же. А потом вереницей шли «о, вот еще» и «еще забыла» и «а, точно, еще…». Надо сказать, что Андрей не был мастаком писать письма, пришлось учиться, кто бы мог подумать, что это так сложно…
Шесть часов разницы во времени, много ли это? Мало?
Когда Андрей приходил с работы, Лиза уже ложилась спать. Когда Андрей вставал, Лиза сидела в школе.
Он точно знал её расписание, звонил на большой перемене.
Школьница……
Дразня её, а больше себя. Он бы не звонил, не стал, есть предел и у хроника-мазохиста, только слыша «ты позвонишь завтра?» неизбежно отвечал «Да!».
Лиза показала ему свою комнату, через камеру ноутбука, все стены которой были оклеены её картинами и записками, а стол был завален учебниками, которые она отодвигала в сторону, но они все равно маячили то слева, то справа.
Школьница…..
Потом писем стало меньше, буквы не скакали, не путались, не менялись местами, пока однажды и вовсе не перестали приходить.
Бесчисленное количество раз Андрей хотел написать, позвонить, но останавливал сам себя, шар крутится вокруг своей оси, всегда. В другом часовом поясе, в другой климатической зоне была совсем другая вселенная, где правила всем веснушка, нашедшая пристанище между маленьких грудок с горошинками сосков…
Все правильно, все верно, думал Андрей. Так и должно быть.
Есть лужа, а есть целый мир… так ты говорил…
Он смотрел на фотографии Лизы, улыбаясь чему-то, сквозь удушающую пелену боли, боли, которую он откидывал, сбрасывал, не хотел. Лиза улыбалась с этих фотографий, она была очень забавной в вязаной голубой шапочке с помпоном и в белой куртке. Она казалась очень серьезной в черном строгом костюме, сидя на парте, корча рожицы, в обнимку с другой школьницей. Она была почти несчастной, стоя в длинном пуховике на снежной дорожке, а у ног валялись два огромных рюкзака и папка для рисования большого формата. Она была желанной, до невозможности, до боли, до выбитого махом дыхания. Она была недоступной. Она не отпускала, или Андрей не отпускал, не мог…
Дорожка у дома Андрея тоже покрылась снегом, и он тоже выглядел почти несчастным.
Мария Степановна отчего-то оставила попытки скоропостижно женить младшего сына, видимо отчаявшись, однако, не сняв с себя обязанности обеспечивать ему по утрам большую головную боль, боль, которая никак не могла заглушить другую, как не пытался Андрей.
Казалось будто кто-то давит на шею, душит, душит… и никакого гуманизма у него нет, никакого чувства жалости, потому что силы заканчивались, воздух заканчивался, хотелось уже сдохнуть нахрен, чтобы не чувствовать эту боль, удушение, нехватку воздуха. Но вместо сдохнуть, Андрей, в очередном приступе самобичевания, открывал страницу и смотрел, смотрел, смотрел…
Лиза шла с каким-то парнем, правильным парнем, подходящим, из её вселенной, она улыбалась, когда он сдергивал с неё смешную голубую шапочку, так подходящую к её глазам.
Она улыбалась, когда лбом ко лбу они читали что-то на фоне ламп… Кафе?
Какой-то талантливый человек фотографировал их, её… потому что фотографии всегда были живые, эмоциональные, улыбающиеся. И Андрей улыбался. Улыбался этому носику и своей глупой, не отпускающей боли.
Отчего-то вдруг вспомнив Ирку — его первую, острую, пронесшуюся, как комета, первую любовь, которая длилась едва ли три месяца и закончилась так же, как и началась. Быстро. Сейчас, встретив Иру на улице, едва вспомнив, узнав, он вежливо улыбался, встречая такую же вежливую улыбку.
Отпустило тебя, маленькая… отпустило… вот и хорошо… это правильно… идеально…
Идеальный дом…
Идеальная веснушка…
Идеальная Лиза…
Он нажимал на ссылки этих счастливых фотографий веснушки и находил всё новые и новые, не перестающие удивлять Андрея.
Лиза в умопомрачительном бальном платье, откинув руку невероятно изящным жестом, стоит рядом с тем же парнем. Правильным парнем. Тот же парень, только Лиза младше, еще младше, совсем крошка, и рядом с ней мальчик, в котором того парня выдают только карие глаза, которые как-то странно контрастируют со светлыми волосами.
Лиза танцует? Танцевала…? По всему видно, что да… не замечал……
А что ты замечал, кроме веснушек…
Обыкновенная школьница. В ней от обыкновенной школьницы столько же, сколько в тебе от Плисецкой.
Одну фотографию, ближним планом, так, что видны веснушки, Андрей распечатал и положил в стол на альбом с большими пружинами, который он уже открыл и не один раз.
Наброски, эскизы, картины… две огромные ели, раздвигающие небо, ящерка на сером камне, только видна не она и не камень, а другая… серенькая, неприметная, на заднем фоне. Лизе удавалось сделать второстепенное важным, а важное очеловечить, даже если это просто камень.
Простые рисунки. Не простые. Он помнил каждое мгновение, когда она рисовала. В мазохическом стремлении выдрать из себя внутренности он вспоминал ножки в босоножках и ревнивый взгляд Медной Горы Хозяйки, вспоминал белую шляпу, когда Лиза обгорала, вспоминал удушающий запах трав, стремительным потоком несущийся по венам Андрея, и запах яблок, который выбивал этот запах. Будто ему было мало, он вспоминал шепот губ в губы и тепло её маленького тела, когда он поднимал Лизу одной рукой, прижимая к себе, ловя губами веснушки.
Нет писем. Нет смс. Нет школьницы. Есть другая вселенная. Есть другой часовой пояс. Есть другая климатическая зона.
И есть боль. Она не отступает, берет своё, как её не глуши. Она знает свои права и заявляет их на Андрея, даже ночью, даже во сне, где он блуждает среди веснушек, раздвинутых коленок, синих глаз, папиллярного рисунка под языком, горячего дыхания,
«думала ты не заметишь» «довольна» «не хочу ждать» «здесь» «я не уверена, что…»
«у тебя есть потребности» «я тоже…».
Больно. Всегда. Везде.
Должно пройти… должно… отпустить должно…… все правильно……
В очередной раз смотря фотографию…
Отпустило тебя, маленькая… отпустило… это хорошо… это правильно…
Потом это «Ты забыл меня? Забыл? Да?» в одиннадцать вечера, значит у Лизы почти утро…
Почему ты не спишь, школьница?
«Нет, не забыл»
«Ты не пишешь…»
«Хочешь, чтобы писал?»
«Да»
«Хорошо. Я говорил. Помнишь? Все, как хочешь ты» и «Почему ты не спишь, маленькая?»
«У меня экзамен. Это важно»
«Ложись спать, я напишу тебе. Сейчас. Откроешь глазки и прочитаешь».
И снова письма.
И снова низкосортная мелодрама.
Андрею хотелось спросить, кто этот парень. Хотелось убить его, задушить, удушить вместе со своей болью, болью от её улыбки, от его рук на её талии в умопомрачительном платье.
Андрей спрашивает, зачем так много репетиторов, ведь Лиза отличница. По всем предметам, которые она сдает… и английский, на всякий случай… это немыслимо.
Так ли важна золотая медаль?
Так ли нужен именно этот институт, именно этот факультет, именно бюджет, если глаз на личике всё больше, если синяки видны через камеру, если письма срываются, буквы путаются.
Если:
— Как ты, Лиза?
— Темно…
— Как ты, Лиза?
— Холодно…
— Как ты, Лиза?
— Черно-Белое все…
— Ты спала, Лиза?
— Да… наверное, не помню…
— Лиза тебе надо отдохнуть…
— Потом.
— Лиза, надо… Съезди куда-нибудь, где лето.
— А ты?
— Хочешь, чтобы я с тобой?
— Да…
Перелететь через полстраны, чтобы сказать, что на самом деле важно, что на самом деле больно, перелететь на другой конец земного шара, чтобы на чуть-чуть, на мгновение во вселенную с веснушкой, чтобы потом снова боль, чтобы по кругу, под дых, до потери дыхания, до слабости в ногах, до стучащих висков по утрам…
«Да, Лиза, куда ты скажешь. Помнишь? Все, как хочешь ты»
— Папа женится!
— Так бывает, маленькая.
— Не бывает!
— Бывает, маленькая…
— Он хочет нас познакомить на каникулах… он хочет, чтобы мы поехали…
— Это важно, маленькая.
— Это не важно. Я хочу к тебе. Я хочу с тобой.
Как объяснить маленькой девочке, что в сорок лет мужчина не может быть один, что любая боль проходит, что люди просто живут, живут вопреки… Что невозможно чувствовать потерю вечно? Как объяснить маленькой девочке, что для папы важно… Что папа мужчина… Как смириться маленькой девочке, что в их доме, в их доме с мамой будет другая женщина?
— И я хочу… Мы решим что-нибудь.
— Как ты, Лиза?
— Темно…
— Как ты, Лиза?
— Холодно…
— Как ты, Лиза?
— Черно-Белое все…
Пока письма не превращаются в нервный комок.
Пока на экране не остается ничего, кроме глаз.
Слишком для тебя, маленькая…… сложно тебе… сложно…
Оставь эту медаль……
Оставь этот холод……
Оставь эту темноту……
Пока глаза с синяками не сказали «Гонконг».
Сказали со слезами, пнув, лишив дыхания, вырвав сердце, надежду… Надежду на что? Андрей не знал, на что он надеялся…
Уехать через полстраны, туда, где холод и темно?
Увезти Лизу сюда, где нет дела, какая медаль?
На что?
На всё. На исчезновение Боли.
Боль вернулась троекратно. Вернулась паникой, пробежавшей по суставам, вывернув их, когда рука в панике выключила компьютер и отбросила телефон в сторону, предварительно отключив его.
Боль вернулась троекратно, когда водка не приносила хмель, зато приносила рвоту до желчи и разорванные листы с изображением идеального дома. Когда ноги запутались в свежей весенней грязи, когда все, что возможно — это просто упасть на колени и выблевать наконец эту боль, потому что невозможно больше, невозможно, потому что организм противится такому количеству, потому что передозировка…
«Ты обиделся»
«Где ты?»
«Позвони мне!»
«Ты расстроился»
«Я не поеду»
«Я не поеду…»
«Найдись»
«Все хорошо, маленькая, у нас отключился свет, снег на проводах»
В конце марта…
«Наледь»
Когда цветут яблони…
«Ты должна ехать. Ты умненькая, славная… тебе надо, обязательно, слышишь?»
Чтобы он взорвался, этот Гонконг, со всеми китайцами в придачу!
— Как ты, Лиза?
— Темно.
— Как ты, Лиза?
— Холодно.
— Как ты, Лиза?
— Я не сдам!
— Сдашь!
— Нет…
— Дааа… ты же отличница, Лиза. Даже медведь бы сдал с таким количеством репетиров.
— Медведь бы сдал, а я нет.
Еще месяцы тишины, прорывающиеся вспышками писем, сквозившими отчаянием, страхом, запутавшимися буквами.
Еще месяцы тишины, прорывающиеся изображением камеры, где видны только глаза и тонюсенькие ключицы из-под футболки, накинутой на одно плечо.
Еще месяцы тишины, прорывающейся паническим «не сдам!».
И вот.
Итог.
Девять букв. Пробел. Два восклицательных знака. Смайлик.
Боль.
Боль.
Боль.
Андрей сидел во дворе дома, мучаясь то ли от духоты, что вступила в свои права, удушая ночами, не давая покоя днем, то ли от того, что не спал уже бог знает сколько.
Но, скорей всего, от того, что поминутно смотрел на смс «Поступила!!»
Боль.
Опустошение.
Пустошь. Выжгла напалмом. Жарой. Духотой.
Шум мотора, остановившийся у ворот, выводит на доли секунды Андрея из ступора, пока руки снова не лезут в телефон, в проклятое смс, пересчитывая ровно девять букв, пробел и два восклицательных знака.
Андрей не поднял головы, когда кто-то тихо вошел во двор, не поднял головы, когда слышал чьи-то невесомые шаги, не поднял головы, когда увидел рядом синие туфельки, не поднял головы, когда по венам пробежал аромат яблок, отправляя в небытие все знания медицины о составе крови, потому что кровь Андрея состояла из яблок, которые вытесняли боль.
— Как ты, Лиза?
— Тепло.
Андрей смотрит какое-то время, смотрит внимательно, как никогда внимательно. Он видит, что короткие волосы Лизы подстрижены еще короче, сейчас они немного завиваются на концах, отчего она еще больше походит на маленькую девочку, он видит, что исчезли щечки, зато под глазами пролегли тени, которые оттеняют карие прожилки, где серый цвет превращается в ярко синий, он внимательно рассматривает маленький носик и пухлые розовые губки. Он пробегает глазами по одежде маленькой, никаких струящихся полупрозрачных тканей, никакого выглядывающего кружева. Узенькие брючки и белая блузочка, строгая, почти пуританская, маленькая сумочка перекинута через левое плечо и фенечки на руке.
Школьница…
Он протягивает руку, не веря себе, молча… Проводит рукой по руке, притягивает к себе на колени почти невесомую девушку и прячет лицо в шее, уткнувшись в тоненькую ключицу.
— Что ты здесь делаешь, маленькая?
Не говори… помолчи… в жопу твой Гонког… хочу, чтобы моя… пусть две минуты… моя… потом можно по кругу… боль….
— Я поступила.
— Ты писала…
— Ты не ответил.
— Я поздравляю тебя лично, Лиза, — подмигивая, через напалм, через пустошь, через духоту.
Хочу, чтобы моя…… моя…… хочу… потом можно боль… по кругу… до бесконечности……
— Я поступила в /…./
— Что?
Не надо… маленькая… и без того больно… зачем ты разрываешь живьем, надеждой…
— Я поступила в /…./
— Где ты будешь жить? — видимо не осознавая.
— Папа снял квартиру или тут, у бабушки, или…
— Тут… сто пятьдесят километров до института — это много.
— Сто пятьдесят километров до института — это меньше, чем семь с половиной тысяч километров до тебя.
Медленно осознание приходит к Андрею, слишком медленно, слишком глубоко осела боль, угнездилась рвотой вперемешку с грязью. Надавливаясь всей своей опустошающей, выжимающей силой, придавливая к стулу, приковывая руки Андрея к телу маленькой, когда пальцы пробегают по позвоночнику, по рёбрышкам, и он, кажется, может пересчитать их все… Медленно.
Медленно он поднимает Лизу на руки, отмечая, что она не весит практически ничего.
Маленькая… куда же ты еще больше похудела… маленькая…… с маленькими девочками всегда проблемы…
— Ты хочешь есть?
— Нет.
— Тогда пойдем спать… Я устал. Ты устала, — глядя на мотающую голову, — нет, Лиза ты устала, у тебя глазки красные, пошли спать.
Укладывая её спать в своей футболке, прижимая к себе сильно, засыпая практически сразу, под какой-то невнятный шепот, под запах яблок, под пальцы в его волосах.
Просыпаясь несколько раз, не веря, не отпуская ни на миг, не выпуская из рук, пока не видит сквозь сон мать, которая, постояв немного на пороге, тихо закрывает дверь, что-то говоря отцу.
У меня выходной… не отпущу… не уйду… моя… моя… МОЯ!
Пока не просыпается окончательно от плача и трясущихся плечиков рядом. Просыпается мгновенно, наконец, осознав, приняв, поняв «сто пятьдесят километров до института — это меньше, чем семь с половиной тысяч километров до тебя».
Моя… теперь не отпущу… никогда… никуда……
Плачет… почему? Маленькая…… с маленькими девочками всегда проблема… маленькая… маленькая… маленькая……
— Лиза, что случилось? У?
— Ничего…
— Лиза… Просто скажи, я не видел тебя год… скажи мне, — гладя испуганную спинку, как когда-то, в другой жизни, когда он не знал вкус боли от потери яблок, когда он мог только догадываться.
— Я не должна была приезжать, — шепотом.
А вот это больно, блять… это реально больно!
— Я должна была уехать в Гонконг.
Да что же это такое! А? Ну невозможно уже… невозможно… маленькая… ну хочешь, сними с меня кожу живьем, мне НЕ будет ТАК больно…….
— Я должна была думать.
Убей меня просто. Не думая… Все равно я дышать уже не смогу.
Откидываясь на подушку…
Все, Как Хочешь Ты… ты помнишь?
— Лиза, я уверен, все можно переиграть… У тебя отличные результаты… все еще возможно…
А я тут просто сдохну без кожи, воздуха, захлебнувшись в желчи…
— Не думаю…
— Через год?
— Через год возможно, — вдруг захлебываясь слезами, бросаясь на грудь Андрея, задыхаясь, душа себя в истерике, душа Андрея… — я не хочу через год, я не хочу сейчас, я хочу тут, с тобой… мне надо было думать… я просто хочу тут, с тобой, прости, я уйду, я сейчас уйду…
Да это ЕРАЛАШ какой-то! Я БЛЯТЬ ничего НЕ понимаю! Черт. Хочу с тобой. Не надо! Надо!
— Давай подробней. Потом я тебя отвезу. Говори.
Всхлип.
— Говори, Лиза.
— Я поступила в /…/ на архитектуру, я хотела тут, с тобой.
— Лиза, откровенно говоря, я сейчас ни хрена не понимаю, но давай я скажу. Я хочу с тобой. Я хочу тебя. С архитектурой. Без архитектуры. Я. Хочу. Тебя.
Синие глаза в окружении темных ресниц, которые сейчас отбрасывают тени, делая круги под глазами еще больше, смотрят, кажется, удивленно.
— Тогда почему ты…?
— Почему я Что?
— Почему ты не стал?
— Не стал Что, Лиза?
— Ты не стал заниматься со мной… любовью. У тебя кто-то есть? Ты не хочешь? Я все понимаю… год — это долго…
Охренеть! Черт! Максималистка… моя маленькая девочка…
— Лиза… я хочу тебя. Я хотел тебя всю ночь… Я хочу тебя сейчас… ты можешь посмотреть сама, — подмигивая, с удовольствием отмечая любимые розовые пятнышки, которые поднимаются к лицу. — Я хочу тебя. И у меня никого нет… Кто может у меня быть… маленькая… я ТЕБЯ хочу, — уже обнимая, укачивая, целуя затылок, — глупая, маленькая девочка, ты устала, я устал… Подожди меня… я сейчас.
Андрей вышел на кухню, быстро нацепив легкие брюки, увидев только подол матери, который мелькнул в дверях в спешке.
Берет то, за чем пришел, поднимается на второй этаж, в свою комнату, где правит всем веснушка, нашедшая своё пристанище между грудок с горошинками сосков, где встречается со счастливыми синими глазами, которые смотрят на Андрея и улыбаются, отправляя по телу сонмы счастливых мурашек.
— Лиза, у меня к тебе два вопроса и одно предупреждение.
— Что?
— Давай по порядку. Первое. Где моя веснушка, что ты с ней сделала, у? Уверен, я буду по ней скучать, — заглядывая под футболку, — где твои веснушки Лиза? Это возмутительно, — целуя место, где год назад была веснушка — вкусно.
— Второе. У тебя есть какие-нибудь потребности, прямо сейчас? Есть? Пить? Туалет? Позвонить? Ну… вот я принес тебе завтрак, думаю, поесть все же надо, Лиза. Ешь.
Что же ты так похудела… маленькая…
— И,наконец, предупреждение. Это важно на самом деле, — нагибаясь, придавливая, настаивая, снимая футболку, кутая пальцы в волосах, сдергивая кружево трусиков рывком, прижимая к себе, потираясь, отправляя своё сознание в небытие, сворачивая в районе паха необходимостью, потребностью, с которой он не в силах совладать, говоря в губы, — сейчас я намерен удовлетворить свою потребность, основную потребность, Лиза. Более того, я абсолютно уверен, что одного раза мне будет мало. Мне будет мало одного раз в течение дня, на протяжении всей жизни, и я намерен удовлетворять эту свою потребность сейчас, потом, каждый день, каждый хренов божий день, Лиза, — накрывая губы в безжалостном поцелуе, притягивая, разводя ноги в стороны, врезаясь, даже не пытаясь быть аккуратным, потому что нет на это сил….. ловя губами крик, потом отпуская его, и наплевать, что день, и наплевать на открытое окно, наплевать на все…
— Я люблю тебя.
— Я люблю тебя.
Люблю
Толчок.
Люблю
Вдох.
Люблю
Выдох.
Люблю
Толчок.
Я дала полностью главу, не хотелось оставлять читателей в неизвестности накануне нового года.
Если вы найдёте вопиющие ошибки сообщайте, не стесняясь)
Если у вас появится желание нажать лайк — не отказывайте себе, нам с веснушкой будет приятно.
Андрей был готов отпустить свою любимую Лизу, чтобы девушка осуществила свои мечты, тем более она так запутывала парня в течении года своими перепадами настроения… школьница)
Но наша школьница оказалась храброй, хоть и не совсем уверенной в себе девушкой.
Поздравляю всех с праздником!
Любви, здоровья, удачи, душевного тепла, благополучия, вам и вашим близким.
Наташа.