Траурная церемония была больше похожа на ярмарку тщеславия в чёрных, траурных тонах. Хвост огромной процессии из автомобилей премиум-класса тянулся медленно, с почтением, и остановил свой ход у ворот последней обители хозяина «большого дома», пассажиры потянулись к свежевырытой могиле. Мужчины в чёрном, женщины, кутавшиеся в меха, прячущие пальцы с натуральными камнями в карманах, служба охраны, представители прессы и официальных организаций.

Целестина, прямая, высохшая за несколько дней ещё больше, с выпирающими даже сквозь дорогой мех костлявыми плечами, стояла, не шелохнувшись, будто даже не моргая. Рядом с ней стояла Мирослава, такая же прямая, до сих пор молчавшая, не обронившая ни единой слезинки.

Максим Аркадьевич кивнул рабочим, гроб с телом покойного начали опускать в землю, в полной тишине, под пронизывающий ветер и сырой снег, летевший в лица собравшимся. Траурные речи произнесены, последний долг отдан, все замёрзли, торопились укрыться в комфортных салонах машин и отправиться на поминальную трапезу.

Сильвестр Прохорович не терпел громких речей и напыщенных церемоний, он был атеистом до последнего вздоха, но уходил из этого мира под лицемерные речи о скорби и после отпевания в храме. Протокол должен быть соблюдён, на этом настаивала Целестина, в какой-то момент сказав, что «он поймёт», - именно так, словно о живом. Максим промолчал и организовал всё так, как требуется живым, мёртвому всё равно.

Мира оставалась на морозном ветру до последнего. Целестину увёл Игнат, держа под руку, та шла, покачиваясь, но спину продолжала держать прямо. Максим посмотрел вслед удаляющейся паре и взял Миру за руку. Ледяные пальцы обожгли руку, посмотрел в лицо, особенно в глаза - ни слезинки.

- Пойдём, - прошептал, - Мультяшка.

Мира качнула головой в знак отказа и двинулась по аллее вбок, остановилась у одинаковых надгробий и застыла. Максима пробил озноб, он подошёл следом за Мирой и стал читать имена и даты. Одна фамилия, одна дата смерти. Жуткая, морозящая душу картина.

Дом был полон соболезнующих, практически те же лица, что и на свадьбе пару месяцев назад, тот же пантеон небожителей и их окружение. Они по очереди подходили к Целестине, говорили заученные слова, а потом к Максиму. К нему - еле сдерживаясь, чтобы не начать обсуждать возможное взаимовыгодное сотрудничество. О том, что именно Максим наследник всего состояния Сильвестра, не было известно доподлинно, завещание ещё не было озвучено, Максим Аркадьевич не вступил в права, но новости уже облетели прессу, деловой мир, сплетни полусвета.

Король умер, да здравствует король!

На Мирославу смотрели с сочувствием, вот только сочувствие это вряд ли касалось смерти деда, скорее - потери его капиталов. По инерции, пока ещё не было достоверной информации, бывшей наследнице оказывали причитающиеся ей знаки уважения.

Тут же собирали оборудование журналисты, они были допущены на официальную часть, сейчас всех выпроваживала охрана, стоя рядом, нависая над душой, безмолвно давая понять, чтобы те поторопились.

Максим нашёл глазами того, кого искал. Данила Сергеевич Щербаков стоял, подпирая собой стену, в чёрном костюме, с убранными в хвост волосами, осунувшийся со времени последней встречи, он не был похож на себя.

Для чего он позвал этого человека?.. Он бы пригласил самого дьявола из преисподней, господа бога, Христа или антихриста, любого, кто мог облегчить боль Мультяшки.

Данила мог. Больно было признаваться в этом себе, но Данила Щербаков, рок-музыкант и наркоман, мог сгладить боль Миры. К своему ужасу, Максим это знал так же хорошо, как своё имя, именно поэтому он нашёл через Дэна Данилу и позвонил ему. Тот прилетел первым возможным рейсом, с ним же прибыл Дэн, чтобы быть рядом с другом.

- Будут журналисты, - сухо отметила Целестина, когда увидела на пороге Данилу, документы которого придирчиво проверяла охрана, сверяясь со списком допущенных на траурную церемонию. - Как это будет выглядеть? - зыркнула, явно не одобряя действия Максима.

- Я не намерен считаться с тем, кто и что подумает, когда речь идёт о моей жене, - отрезал Максим. - Если ей легче от присутствия этого человека - он будет здесь и останется столько, сколько потребуется.

- Начнутся лишние разговоры.

- Они уже начались, и их будет ещё много, скорей всего больше, чем Мира готова выдержать, - Максим пошёл в сторону двери и встретил Данилу крепким рукопожатием, а потом отвёл его в комнату к Мире.

Та вскинула глаза с лисьим разрезом, во взгляде прочиталось что-то похожее на признательность, при этом она всё так же молчала. Данила сделал пару шагов к Мире, потом ещё пару, Мира стояла по стойке смирно, смотря то на Данилу, то на Максима, пока, наконец, не шагнула к Даниле и не обняла его, сначала робко, потом сильнее и сильнее. Максиму захотелось оторвать Миру насильно, вырвать из объятий постороннего мужчины, но его ждали дела, которые невозможно отложить или перенести, которыми никто больше не может заняться.

Поздним вечером посторонние покинули поместье, остались лишь самые близкие. Родители Максима - мама постоянно находилась рядом с Мирой, угадывая малейшие нужды последней. Дэн, он мало говорил и ничем не мог помочь, но его присутствие, даже в таких обстоятельствах, внушало оптимизм. Данила, его разместили, как и всех остальных, в «большом доме».

Подтянулись юристы, нотариус, пришло время обнародовать завещание Сильвестра Прохоровича.

Ничего неожиданного для присутствующих не озвучили. Удивился только явившийся собственной персоной Мельгелов, в сопровождении двух охранников и престарелой матери - грузной, тяжело переставляющей ноги, больше похожие на колоды, с заплывшими щиколотками. Такими же отёчными были руки, лицо, глаза - настолько узкие щёлочки, что невольно возникал вопрос, как она видит, и видит ли что-нибудь.

Ангелина держалась за руку сына и оглядывала щёлочками присутствующих. Мельгелов - тоже полный, невысокий, начавший некрасиво лысеть, с толстыми пальцами, напоминающими немецкие колбаски, короткими руками и ногами, выступающим животом, прикрытым брендовым пиджаком, и в неуместных, не подходящих моменту и остальному внешнему виду, демократичных джинсах, словно собирался в последний момент. Его не должны были пропустить, тем более - зачитывать последнюю волю усопшего при посторонних людях, но Максиму Аркадьевичу никто не посмел возразить. Если уж Мельгелов явился, лучшего способа донести до него, насколько он просчитался, нарочно не придумаешь.

Большая часть капитала и активов доставалась Максиму Аркадьевичу, оставляя родную внучку практически ни с чем. Мире, как насмешка, отходил домик в горах, где и убили Сильвестра, и какие-то семейные драгоценности, вряд ли представляющие историческую ценность, скорее финансовую и память о давно умершей бабушке, которую Мирослава не видела никогда в жизни, и даже слышала о ней едва ли несколько раз.

Целестина получала щедрое пожизненное содержание и дом в родном городе, если она не захочет жить в поместье. Ещё были перечислены некоторые работники, давно служившие Сильвестру, а так же - парочка дальних родственников, о которых мало кто помнил.

Мельгелов не упоминался, как и его мать. Вышколенные юристы после оглашения завещания и соблюдения всех формальностей, покинули кабинет так же гуськом, как и вошли, при этом немного кланяясь Максиму Аркадьевичу, неожиданно ставшему хозяином не только «большого дома», но и всего остального движимого и недвижимого имущества. Ни единого замешательства не читалось на лицах, даже у тех, кто услышал новость впервые. Годы работы на старика приучили не выражать своих эмоций и мнений.

- Мирослава, - проговорил Мельгелов и двинулся к Мире, та сжалась, Максим тут же оказался рядом, закрывая собой жену.

Не было никакого шанса, что Мельгелов причинит зло Мире, попытается устранить её физически, ударит в бессильной злобе, которая читалась на его лице, как в открытой книге жирным шрифтом. Не в доме, кишевшем охраной, под камерами, ещё и с нулевым результатом - Мира больше не наследница состояния Сильвестра, а значит, Мельгелов проиграл. Состояние Сильвестра ушло из рук, просочилось сквозь пальцы, не оставив даже привкуса минутного триумфа.

- Мирослава, солнышко, - проигнорировал Максима Мельгелов. - Тебя обманул этот человек, - ткнул жирным пальцем в сторону Максима. - Как и твоего дедушку. Мы можем опротестовать завещание, мы поможем тебе, правда, мама? - обратился к Ангелине, смотрящей на Мирославу и Максима, как на кусок грязи под ногтями.

- Безусловно, - раздался хриплый, низкий голос. - Мы защитим тебя от мошенников.

- Мирослава не нуждается в защите, - проговорил Максим. - В вашей защите. Лучше подумайте о своей, на данный момент это актуальней.

- На что ты намекаешь? - встрепенулся Мельгелов.

- Я не намекаю, - Максим сделал шаг вперёд. - Я говорю прямо, я уничтожу тебя.

- Если?.. - толстые губы Мельгелова растянулись в слащавой до тошноты улыбке. - Обычно за этим следует «если».

- Без «если», - коротко проговорил Максим, смотря в глаза, больше похожие на глаза королевской кобры. Ничего не выражающие, непроницаемые, неподвижные.

- Такой же самоуверенный, как и вся семейка, и такой же ничтожный. Её отец, - показал глазами на Максима, как прожигая насквозь. За его спиной сидела Мира, Максим чувствовал её дыхание, - был таким же, как и его брат. Самоуверенные, ничтожные болваны, они думали, что уничтожат меня, не удалось.

- Мне удастся.

Вот, кто уничтожил семью Мирославы, там, в далёком прошлом, на пустынной горной дороге, в этом не было сомнений, оставался только один вопрос для Максима - почему этот человек не ответил за свои поступки, и какого чёрта он ещё жив? Как Сильвестр допустил это? О чём он думал? Не знал? Сомнительно...

Срок давности существует только в юриспруденции, но не тогда, когда речь шла о его жене, о Мультяшке. За некоторые вещи надо призывать к ответу, забыв про христианскую мораль.

- Скажи, Ангелина, - раздался сухой, скрипучий голос Целестины. - Твой сын знает, что это ты убила его жену и новорожденного сына?

- Это был не его сын.

- Сергей считал по-другому, раз женился на ней.

- Мой сын не станет воспитывать ублюдков.

- Впоследствии у них могли быть свои дети, не думала об этом?

- Хыырм, - пробасила Ангелина. - В нашем роду не было плебеев до того, как Тоня вышла за Сильвестра, и не будет больше никогда.

- Плебеев? - Максим смотрел, как закатилась смехом Целестина. Поистине, жуткое зрелище, притягательное в своей отталкивающей красоте. - Самое жалкое, что я слышала от тебя за все годы. Твой дед был батраком Симбирскогого уезда, отец начинал как председатель колхоза, ты ещё помнишь об этом? Тебе прекрасно известно, что дело вовсе не в этом. Нет ни в тебе, ни в твоём сыне, ни капли «голубой крови».

- Мама?

Мельгелов выглядел ошарашенным, растерянным, он стоял посредине небольшого кабинета, руки висели, как корявые лозы винограда, глаза бегали от Целестины к матери и обратно.

- Значит, не знает, - подвела итог Целестина и усмехнулась, глядя на Мельгелова.

- У тебя нет сына, - прошипела Ангелина.

- У меня был сын, - выплюнула в ответ Целестина.

- Сын? У тебя поворачивается язык называть сыном того, кого ты всучила моей сестре на воспитание, родив от её же мужа? Второй тоже был от тебя, змея...

- Толик - родной сын Тони и Сильвестра, - не дрогнувшим голосом проговорила женщина. - Ты не только приговорила Тоню своими россказнями, зная её слабое здоровье, ты сделала из родного сына убийцу, гонимая собственной одержимостью, - она зыркнула на Ангелину. - С самого первого дня, как ты увидела Сильвестра, ты хотела его, а он не видел тебя, не замечал, не думал о тебе до самой смерти, вспоминая, лишь чтобы сплюнуть. Одержимая!

- Это ты!

- Не я. Злая ирония в том, что единственная женщина, которую любил Сильвестр - это жена. Он ошибался, уставал, злился, изменял, он всего лишь человек, не самый лучший, которого носила земля, но любил он Тоню, и пора тебе это признать! И признать то, что ты отравила жизнь сыну. Надеюсь, тебе будет приятно подыхать с этой мыслью!

В кабинете повисла тишина. Ангелина хватала ртом воздух, Мельгелов растерянно смотрел по сторонам. Максим открыл дверь кабинета и дал знак охране, чтобы вывели гостей.

- Надеюсь, она сдохнет по дороге домой, - проговорила Целестина и села в кресло Сильвестра, откидываясь на спинку, закрыв глаза.

Максим прошёл к входным дверям, сам открыл их, всё это время с него не сводил глаз Мельгелов, смотря, как в прицел винтовки.

- Ты труп, - проговорил по слогам Мельгелов перед тем, как дверь закроется, обернувшись на пороге, смотря в упор на Максима. Тот не дрогнул, не отвёл взгляд, лишь уголок губ полез вверх.

- Всё может быть.

- Твоя жена тоже, - добавил, сканируя реакцию противника.

- А это вряд ли, - Максим усмехнулся и закрыл в дверь.

Обернулся на шум, Мира быстро поднималась по лестнице, почти бежала, за ней следом шла мама и Данила, всё это время, пока зачитывали завещание и разглядывали неприглядную правду, как кусок заскорузлой грязи, они были на первом этаже, ожидая Миру.

Из кабинета вышла бледная, как никогда, Целестина, с перекошенным лицом и каким-то стеклянным взглядом, она шла медленно, еле переставляя ноги, шаркая ими, как старуха, держась рукой за область сердца. Максим подошёл к женщине, отвёл в столовую, крикнул прислуге, чтобы вызвали скорую, благо, та дежурила круглосуточно у ворот поместья, и только дождавшись врача, убедив упрямую старуху в необходимости госпитализации, проследив за тем, что Целестину уложили в карете скорой, и прислуга направилась в качестве сопровождающего, Максим, наконец, смог подняться к Мире.

Это было сущим безумием. Всё, что было необходимо самому Максиму - это быть рядом со своей женой, Мультяшкой с лисьими глазами, но всё, что делал Максим все эти дни - это решал вопросы, связанные с чем и кем угодно, но не с Мирой. Человек не может разорваться, у него не восемнадцать рук, как у статуи Бодхисаттвы, не две головы и точно только одно сердце, он не может быть в двух местах одновременно.

Всё, что делал Максим последние дни, было в интересах Мирославы, вот только саму Миру он при этом не видел. Днём она сидела в комнате, иногда с Данилой, иногда с матерью Максима, чаще одна, и молчала, а ночью спала под действием препаратов. Лёгкого снотворного, выписанного врачом.

Он столкнулся с Мирой в дверях комнаты, она решительно обошла Максима и двинулась вниз, сжимая в руках какую-то чёрную тряпку. Максим последовал следом, вниз по лестнице, через просторный холл, за входную дверь, успев захватить шубу для Миры - его пальто так и осталось в гардеробе, - обойдя большой дом, останавливаясь у ворот гаражей.

Нажала кнопку, роллерные ворота открылись, она прошла внутрь, всё так же сжимая тряпку в руках, потянулась к полкам с маслами, смазками, полиролью - жидкостями, необходимыми в любом гараже, даже если автомобили проходят обслуживание в специализированных сервисах. Взяла какую-то банку и двинулась обратно, пройдя снова мимо оторопевшего Максима, остановилась в отдалении от дома и гаража, кинула тряпку в снег, только тогда Максим понял, что это платье, в котором Мира была на похоронах и траурной церемонии.

Платье распласталось бесформенной тряпкой и безмолвно ждало своей участи, пока Мира с ожесточением поливала его жидкостью из канистры, смотря с таким концентрированным отчаянием, что воздух разрежался вокруг худенькой девичьей фигурки. Длинная зажжённая спичка для камина полетела в тряпку, та вспыхнула факелом, обдав жаром зрителей.

Максим отдёрнул Миру, прижимая к себе, чувствуя, какой напряжённой та была, каждая мышца, каждый вздох, каждое вздрагивание, редкое, больше похожее на судорогу. Он досмотрел с Мирой ритуальный костёр, вспоминая слова «каждый год по платью», помог закидать прогоревшие останки боли снегом, отмечая, что этот ритуал - вовсе не приступ истерики, не паника, прорывающаяся безумными поступками, а продуманные действия на безопасном расстоянии от жилых помещений и гаражей.

- Пойдём, - он взял Миру за руку, та была всё ещё напряжена, и направился к дому.

Пришло время им наконец-то поговорить.