Мира встала посредине комнаты, вскинула взгляд на Максима, он оглядел жену, начиная с лица, задержался на глазах, нервно сжатых губах, кистях рук, теребящих платье, коленях, выглядывающих из-под подола, ступнях. Она осунулась, похудела, нездоровый цвет лица, тёмные круги под глазами, от которых взгляд казался пугающе пронзительным. Шея стала будто тоньше, острые ключицы, тончайшие запястья, словно и они могут похудеть, и колени... острые коленки всегда стройных ног казались чем-то чужеродным.

Мира была худенькой, но никогда не выглядела болезненно худой, сейчас она была измождённойиз-за незначительной потери веса. Волосы собраны в две косы, перекинуты за спину, взгляд настороженный, как у дикого зверька, попавшего первый раз в человеческое жилище.

Максим сделал шаг к Мире, смотря на неё. Не шелохнулась - так же внимательно наблюдала. Ещё шаг, удерживая взгляд лисьих глаз, и ещё, пока не подошёл вплотную, взяв прохладную ладонь в свою. Безвольно висевшая рука была напряжена, несочетаемое сочеталось в Мультяшке и пугало.

- Мира, - Максим нагнулся под росточек девушки. - Как ты себя чувствуешь?

Мира продолжала молчать, глаза на мгновение расширились и снова вернули затравленное выражение.

- Мне жаль, что так случилось с твоим дедушкой.

Мира будто немного вздрогнула, а может это Максу только показалось.

- Мне жаль, что это произошло на твоих глазах.

Мира продолжила молчать, не сводя глаз с Максима, она словно искала что-то в лице мужа и не могла найти.

- Целестина сказала, что она объяснила тебе ситуацию с твоими деньгами и наследством, рассказала про твоего дядю, про действия дедушки, про её действия и мои.

Мира промолчала, ничего не дрогнуло в лице, не изменился даже взгляд.

- Было жестоко сталкивать тебя с Мельгеловым, я и предположить не мог...

Конечно, он не мог предположить! Это реальная жизнь самых обыкновенных людей, пусть богатых, значимых, но не переставших быть людьми. Не сериал про девяностые годы, не разборки криминальных авторитетов в киноиндустрии, Максим не Аль Капоне, чтобы заподозрить вендетту в заснеженных пейзажах России.

Мира закрыла глаза на какое-то время, показавшееся Максиму бесконечным, глубоко вдохнула, выдохнула и замерла. Он бы так и стоял, считая её вздохи и ловя взгляды, провёл бы всё отведённое ему на планете время, смакуя признаки жизни в Мультяшке. Все эти дни, а главное, ночи, он отбрасывал от себя мысль, насколько близка была Мира к смерти.

То, что охранник успел закрыть собой Миру, говорит только о том, что у убийцы была одна цель - старик. Если бы Мельгелов «заказал» Мирославу - её бы сейчас не было в живых. Она не должна была появиться в то время и в том месте. О случайностях и поговорке «Пуля - дура» Максим тоже старался не думать. С Мельгеловым он разберётся позже, даже если тому удастся уйти от правосудия, Максим найдёт способ уничтожить его, чего бы это ни стоило. Единственное, что имело сейчас значение - это Мирослава, её затравленный взгляд, напряжённые мышцы, почти до судорог, даже там, где, кажется, этих мышц и нет вовсе. И молчание. Все эти дни Мирослава молчала.

- Мультяш, - Максим не выдержал, прижал к себе девушку, порывисто, жёстко, ощущая всем существом окаменевшее тело в своих руках. - Ты хорошо поняла, что от тебя требуется? Ты понимаешь, почему мы должны поступить именно так?

Мира, натянутая, как струнка, продолжала молчать. Максим чувствовал дыхание, как поднимается и опускается грудная клетка, ощущал биение девичьего сердца - оно отбивало рваный ритм, то несясь вскачь, то замирая на продолжительное время, настолько продолжительное, что становилось страшно.

- Ох, Мира...

Сложно, скорее невозможно найти слова утешения, приободрения в такой ситуации, да и существовали ли они? Что можно сказать человеку, час назад увидевшему того, кто убил всю его семью? Память - это не чёрная тряпка, её не сожжёшь с помощью машинного масла и спичек для камина. Не закидаешь снегом, не вырвешь из сердца, из мыслей, из души.

Максим замолчал, искал слова, не находил, не знал, что сказать. Все эти дни он придумывал слова, погрязая в пучине дел, которых не становилось меньше, напротив, они наваливались со скоростью снежной лавины, грозя снести Максима, раздавить под тяжестью, более того, утащить тем же потоком Мирославу, пока она беспомощно молчит и каменеет в своей комнате. Он искал слова, проговаривал их сотни, тысячи раз, но так и не нашёл верных.

Руки автоматически стали скользить по волосам Миры, нехитрые движения успокаивали. Тяжёлые косы поддавались пальцам, растекаясь шелковистыми прядями по спине. Мира замерла сильнее, словно это было возможно.

Руки Макса дошли до кожи головы, провели по прядям волос, окончательно расплетая, потом стали гладить по голове, существенно надавливая, пару раз пройдясь ногтями, и снова принялись гладить, опускаясь на шею, плечи, по рукам, оглаживая сквозь ткань платья. Массажировали ладони, пальцы, каждый в отдельности, и снова поднимались по рукам, к шее, надавливая уже сильнее, проводя большими пальцами по позвонкам.

Мира вздохнула, резко и громко, как вынырнула из глубины. Максим потянулся к молнии сбоку платья, дёрнул вниз собачку, нырнул одной рукой под ткань, другой поднял руки девушки и снял платье с хрупкой фигурки. Той же участи подвергся капрон на ногах, Мира позволила снять с себя и переступила с ноги на ногу. Майка с тонким кружевом полетела в сторону, бюстгальтера на Мире не было.

Максим быстро посмотрел на девушку, развернул к себе спиной, перекинул волосы вперёд и начал массажировать, начиная от кожи головы, заканчивая ступнями. Мира стояла смирно, позволяя ощутимо надавливать, скользить руками, иногда придерживать за талию, чтобы надавить сильнее и чувствительней. Она позволила себя поднять, стоя, немного заведя лопатки, «встряхнуть» и «потянуть», тут же ставя снова на ноги.

Через некоторое время, тело под руками Максима начало расслабляться, шея не казалась такой натянутой, спина расслабилась, а голени приняли нормальное очертание. Мира обмякла, её начало покачивать, дыхание выравнивалось, сердцебиение успокаивалось, примерно так засыпают люди.

Максим перевернул Миру к себе лицом, продолжая массировать, опускаясь на колени, чтобы достать ступни. Взгляд упирался в плоский живот, скользил по капельке пирсинга в пупке и по обманчиво простому кружеву на трикотажном белье. Мира покорно поднимала одну ногу, потом другую, позволяя придерживать себя, закрыв при этом глаза. В каком мире она находилась прямо в этот момент, Максим не смог бы сказать, ему было достаточно ровного дыхания и мышц, больше не похожих на кусок бетона.

Движения рук становились плавными, мягкими, оглаживающими, Максим упрямо отгонял от себя наваждение, гнал вожделение, матерясь на собственное мужское начало, оно совсем не вовремя решило о себе заявить острой потребностью. Он заметил, как Мира стала покрываться гусиной кожей, в комнате было тепло, даже жарко, но она была худенькой, истощённой последними событиями, не мудрено, что после интенсивного массажа начала замерзать.

Поднял на руки и отнёс на кровать, показалось, что веса не осталось. Закутал в тёплое, лёгкое одеяло и лёг рядом, разглядывая личико с лёгким румянцем, радуясь ему. Мира задремала, это было хорошим знаком. Ночью она спала под действием снотворного, а днём никогда, хотя, если верить матери, часто лежала на кровати, смотря в потолок. Сейчас засыпала. Что ж, хоть на что-то Максим годен. Он потёр лицо, отгоняя от себя морок желания, и подоткнул одеяло, кутая Миру лучше. Закрыл на минуту глаза, отвлёк сигнал телефона, он посмотрел на сообщение, поморщился, поставил на беззвучный. Придётся миру подождать...

Открыл от того, что кто-то смотрел в упор. Кто-то - Мира, Мультяшка. Она сидела рядом, всё ещё в одних трусиках, и разглядывала Максима. Протянул руку, провёл от локтя к плечу. Снова напряжена, значительно меньше, но напряжена.

- Мультяш?

Вопрос потонул в поцелуе. Мира не целовала его, она требовала, её руки не скользили по футболке Максима и под ней, они давили и царапали, её взгляд не был изучающим, он был требовательным.

Она дёрнула вверх футболку, Максим быстро помог ей, приподнял бёдра, когда ловкие пальцы справлялись с пряжкой и клёпками на джинсах, потом сам снял штанины с ног, пока Мира расправлялась с его бельём, расправлялась беспощадно, если бы у неё были силы - она попросту порвала бы раздражающий её кусок ткани.

Быстро скользящие губы по телу, женский язык задержался на соске, покружил вокруг пупка, остановился, чтобы дать губам одарить мелкими, частыми поцелуями внизу живота, скручивая внутренности в узел, и, наконец, опустился ниже, скользя и обхватывая.

Максим застонал в голос, откинулся на подушки, на миг потеряв связную мысль о несвоевременности происходящего. Додумать не удалось, горячий рот скользил и насаживался, язык оглаживал с усердием и желанием, Максим терялся в ощущениях и догадках. Он был уже близок к концу, удивляясь тому, насколько быстро он сдаётся, когда острая мысль пронзила, приковав на доли секунды к поверхности кровати, парализовав.

Максим дёрнул на себя Миру, та скользнула голым телом по его телу и остановилась губами у губ. Он впился, тут же скользя языком, не давая опомниться, бесцеремонно забирая инициативу в свои руки, прижимая к себе, снимая трусики с аппетитной попки, сильно сжимая ягодицы, наверняка болезненно. Мира простонала и вжалась бёдрами, цепляясь руками за плечи, зажмурив при этом глаза. Одно-единственное движение, и она под ним, разведя ноги, без трусиков, стонущая, потирающая, просящая, умоляющая.

- Не смей со мной прощаться, - прохрипел Макс. - Не смей. Поняла меня?! Я не позволю, а ты не посмеешь.

Скользнул, сильно, резко, не останавливаясь, до самого упора. Мира вскрикнула, потом протяжно застонала, Максим не прикрыл рот рукой. Плевать! Даже если весь дом соберётся под дверью. Мирослава - его жена, и так будет всегда, до скончания веков.

Она продолжила громко стонать, он двигаться, сходя с ума от жара внешнего и внутреннего, где-то в сердце, от влаги внутри и снаружи, у себя в уголках глаз, от желания, которое не утолить даже сильными, мощными толчками, от взгляда лисьих глаз, от которого хотелось выть в голос.

- Мира! - прозвучало прямой угрозой.

Закинул женские ноги выше, ещё выше и, наконец, на плечи, Мира громко вскрикнула - больно, он не остановился, превращая крик в стон наслаждения, двигаясь с одинаковой амплитудой, не останавливаясь, достигая не пика, а убеждённости, заставляя покорно принять простую истину: не смей со мной прощаться. Не смей!

Мира стонала, двигалась навстречу и снова кричала, по лицу текли слёзы, то ли боли, то ли отчаяния, то ли освобождения, всего, что было не высказано, всего, что пугало. Максим чувствовал, как его спину исполосовали ногти, что на шее останутся следы, как руки в напряжении сводит, а по ним скользят пальцы и впиваются ногти. Крики угасли в поцелуе, глубоком, жарком, безумном, почти до крови, за гранью отчаяния.

Резко отстранился, вышел, так же резко перевернул, дёрнул женские бёдра на себя, потянул за волосы, наматывая их на кулак, и вошёл, снова резко, болезненно, чувствуя неимоверное давление и жар. Продолжил движения - напористо, на всю длину, нещадно, опустив ладони на женские ягодицы, разводя их, ныряя синхронно пальцами в место, бывшее под запретом. Продолжил тянуть за волосы, намотанные на кулак, целовал, облизывал, лакал пот с шеи, плеч, куда умудрялся дотянуться, не прекращая движений, под какофонию бессвязных звуков, стонов и криков, пока свет не померк в глазах.

Он почувствовала пульсацию такой силы, что не смог больше сдерживаться и двумя движениями закончил безумный, запретный танец, упав на простыни, аккуратно удерживая Миру, укладывая рядом, к себе лицом, чтобы продолжить целовать, уже легко, поверхностно, собирая кончиком языка слезинки. Давая ей, наконец-то, заплакать, сначала тихо, через силу, а потом громко, навзрыд, вжимаясь в Максима, цепляясь за него, и плача, плача, плача, причитая, со стоном, с отчаянием, с проклятиями, плача...

- Бойтесь данайцев, дары приносящих, - раздался голос Мирославы, Максим от неожиданности вздрогнул.

- Мельгелов нам на свадьбу подарил лошадь, символично, - Мира продолжила, лежала она при этом лицом к лицу с Максимом и путала пальцы в его волосах.

- Кажется, это был жеребец, - действительно, Максим только сейчас вспомнил, что Мельгелов был на свадьбе, тогда он слился с однородной толпой, но сейчас Максим вспомнил точно, Мельгелов был. Щедро одарил, сыпал поздравлениями, скабрёзными шутками, находясь под градусом.

- Я помню его на похоронах родителей, - продолжила Мира. - Не знала даже, что он родственник, он подошёл, я стояла одна, в углу комнаты, ко мне многие подходили, и сказал: «Счастливица», потрепал по голове, как болонку, - Мира ощутимо вздрогнула и прижалась к Максиму. - Почему мне никто ничего не говорил?..

- Мультяш, я не знаю, почему точно твой дедушка молчал... жить в постоянном страхе сложно, порой невыносимо, он не хотел для тебя этого.

- А ты? Когда ты узнал, до свадьбы, после? Почему?

- После. Не смог найти подходящий момент, наверное, прости.

- Не знаю, - Мира внимательно посмотрела на Макса. - Сложно, сложно поверить.

- Что ж, только время всё расставит по местам. А пока - можешь мне пообещать не делать глупостей, поступить так, как следует? У тебя не слишком много причин верить мне, но, может, ты поверишь Целестине или дедушке, он не успел довести дело до конца, но именно он его начал.

Мира помолчала какое-то время и сказала, что может. Максим заглянул в лисьи глаза, он затруднялся сказать, было ли там доверие, но не было уже загнанного выражения, и главное - виделось понимание, этого было достаточно. Пока достаточно.

Ночь прошла в полудрёме и тягучей истоме, в плавных, мягких, выверенных движениях, в полумраке, шёпоте, аромате карамели и пудры, поцелуях, нежных ласках, объятиях. Пронзительно, остро, навылет. Мгновенно.

Утром Мирослава стояла посредине холла, рядом примостилось несколько чемоданов, дорожная сумка, та же, с которой она когда-то убегала от будущего мужа. Топтался Данила, выглядящий как обычно - рваные джинсы и растянутый свитер крупной вязки, длинные волосы собраны в хвост. Рядом стоял Дэн, он что-то рассказывал Мире, пытаясь отвлечь от дурных мыслей. Родители Максима стояли немного в стороне.

Машина, в сопровождении двух автомобилей охраны, летела по автотрассе, превышая скоростной режим. В аэропорт добрались без опозданий, служащие забрали сумки, охрана обступила плотным кольцом, Мира вцепилась в Максима, он отчаянно боялся, что она в последний момент скажет «Нет», что не улетит, не скроется, заметая следы.

- Ты можешь связаться со мной в любой момент, - увещевал Макс. - Мы всё подготовили, там безопасно, через два месяца ты получишь свои деньги, потом начнём выводить деньги дедушки. Главное - твоя безопасность. Здесь небезопасно, Мельгелов в отчаянии, он не контролирует ситуацию и не может в это поверить. Не глупи, очень прошу тебя. Хорошо?

- Хорошо, - Мира прижалась сильно, настолько сильно, насколько могла, вжалась в Максима и через мгновение отпустила, как оторвала себя. С корнем, с кровью.

Данила взял Мирославу за руку и повёл в сторону зоны посадки.

Максим пошёл в противоположную.

Расстояние между ними разрасталось, превращалось в метры, километры, мили... до бесконечности. От навсегда до никогда.

Вспышка фотокамеры ослепилалицо на выходе из здания терминала. Максим остановился. Журналисты, алчущие сенсаций, грязных подробностей, громких заголовков, крови, толпились у стеклянных дверей - дальше их не пускала охрана аэропорта, - и жаждали получить свой кусок свеже-прожаренного мяса с душком и привкусом мертвечины, грязи и пошлости, всего, что делает рейтинг, приносит прибыль и славу.

- Максим Аркадьевич, правда ли, что всё состояние Сильвестра Прохоровича по наследству переходит вам?

- Вы будете вступать в наследство?

- Прошла информация, что Мирослава, ваша жена, разорена, это ваших рук дело?

- Она улетела со своим любовником?

- Любовник вашей жены - Щербаков Данила, известный, как солист известной рок-группы?

- Как Мирослава отнеслась к тому, что вы разорили её и обманули её деда?

- Это вы убили Сильвестра Прохоровича?

- Когда вам могут предъявить обвинения?

Максим молча выслушивал всё, что выпаливают, как из орудия массового поражения журналистыдвигаясь сквозь толпу алчущих людей к автомобилю, когда-то принадлежавшему «старику» из «большого дома».

- Без комментариев, - единственное, что услышали от него в тот день.

Всё, что увидели - непроницаемое лицо, чуть прищуренный цепкий взгляд, от которого бежали мурашки по спинам тех, кто стоял рядом, сжатые губы, резкие морщины у губ и напряжённое межбровье.

Сидя в комфортабельном салоне автомобиля премиум-класса, Максим Аркадьевич проводил глазами самолёт, тяжело вздохнул, это было единственное проявление эмоций, и отдал распоряжение водителю. Через сутки, тем же самолётом, Максим Аркадьевич прибыл в родной город - там располагался головной офис компании, - и переступил порог собственного офиса.

Надежда улыбалась слаще прежнего, Валентина выглядела настороженней, но старалась быть максимально приветливой. Сотрудники смотрели с восхищением, желчью, завистью и осуждением, никто не нарушал личного пространства, все дистанцировались, что вполне устраивало Максима.

Он вызвал в кабинет Глеба, тот сухо поздоровался, опасаясь переходить границы, и только к концу беседы, кажется, тональность разговора сменилась, как и изменился взгляд. Глеб согласно кивал, делал пометки в ежедневнике и несколько раз поправил Максима. После объяснений, иногда, Максим соглашался с доводами главы финансового отдела.

Максиму Аркадьевичу следовало наказать нерадивого главу финансового отдела за проявленную халатность, однако, никого подходящего на эту роль быстро не найти, а дела не терпели отлагательств. Несколько подписанных в присутствии службы собственной безопасности документов быстро приучают сотрудников к дисциплине. Да и зла Максим не держал, всё, что случилось, не вина Глеба или Маши, они всего лишь невольные пешки, как и сам Максим. Но он свою роль сыграет до самого конца и занавеса на сцене.

После обеда в кабинет вплыла Надежда, мягко улыбаясь, она посмотрела на Максима и доложила, что Мария просит её принять, Максим откинулся в кресле, закрыл на мгновение глаза, потом пригласил в кабинет Машу.

- Максим, прости, я не могла подумать... - начала извиняться женщина.

- По-моему, думать - это не твоё предназначение, - грубо отрезал Максим.

- Мне сложно было поверить, что ты любишь эту девочку, всё время искала причину твоего интереса к ней, в ваш роман было сложно поверить, не сходились даты, время, ничего, и когда я увидела эти файлы, всё сложилось в ровную картину. Я не могла поверить, что ты способен на подобное, но эти файлы, схемы, всё говорило об обратном, я пришла в ужас... Я рассказала Мире не для того, чтобы насолить тебе, а чтобы помочь ей. Это глупо, знаю, но я искренне считала, что поступаю правильно, - перевела дыхание, выпалив речь на одном вдохе.

- Хорошо, - Максим вздохнул. - Я понимаю. Это всё?

- Я бы хотела помочь исправить ситуацию...

- А, так это проще простого, - Максим зло усмехнулся. - Сделай так, чтобы единственный близкий человек моей жены был жив, чтобы она не видела его смерть ближе, чем я вижу тебя, чтобы ей не пришлось уезжать из страны, пользоваться мутными схемами для получения собственных денег, ведь смерть старика смешала все планы. Сделаешь? Я пока кофе выпью, - окинул взглядом Машу, всё такую же статную, по-настоящему красивую женщину, блондинку с аппетитными формами, способную свести с ума любого мужчину.

В поступке Маши была правда, Максим понимал это. Если бы он на самом деле разорял жену, Мирославу необходимо было предупредить, но это не мешало Максиму злиться до боли в висках.

Ему была невыносима мысль, что вечером он вернётся в пустую квартиру, его не будет встречать насупившаяся Мультяшка, бубнящая, что ей смертельно скучно. Не станет кормить рыбой, приготовленной по сто пятому рецепту, которая не переставала от этого быть рыбой, а Максим будет есть и благодарить от чистого сердца. Ведь Мира готовила для него, её труды, её азарт, её страсть к приготовлению изысканных блюд заслуживали того, чтобы Макс съедал злосчастную рыбину и был при этом счастлив.

- Нет, Маша, - качнул головой и отвернулся к окну, давая женщине ретироваться без лишних потерь для собственной гордости.

Все ошибаются. Не всегда за ошибки платит тот, кто ошибся, и в этом одна из самых больших несправедливостей мира.

Всё, что мог сделать Максим Аркадьевич для Маши - это не звонить на новое место работы и не лишать Марию отличных рекомендаций. Это потолок лояльности, на больше он пойти не в состоянии.

- Не стоит разбрасываться хорошими специалистами, - раздался скрипучий голос Целестины.

Она прошла в кабинет Максима, как в свой, уселась на стул для посетителей, никто не посмел ей возразить или предупредить о её визите. Она просто приехала, прошла приёмную и вошла в кабинет, как в свой.

- Сделай-ка, милая, нам чаю, - кивнула Целестина Маше. - Ты принята на работу.

- Целестина, - Максим уставился на старую. Нездоровый румянец, бледность, лёгкий тремор рук, при этом спину держит ровно, как кол проглотила, в случае Целестины - металлический прут. - Может, позаботитесь о своём здоровье?

- Дорогой, я не стану моложе, и уж точно - здоровее, - она держалась с завидным достоинством, губы, как всегда, поджаты, взгляд спокойный, ясный, думающий, контрастирующий с внешним видом пожилого уставшего человека. - У меня ещё есть дела, и я намерена их закончить.

В это время Маша занесла чай, расставила перед начальством чашки, и стояла рядом в ожидании новых распоряжений.

- Сходи в отдел кадров, оформи, что следует, и возвращайся после обеда, подготовишь следующее, - Целестина деловито перечислила всё, что может понадобиться, и в конце добавила: - И не повторяй моих ошибок, - она понимающее моргнула и провела старческой рукой по молодой.

Две руки. Две судьбы. Две жизни.

- Не буду, - Маша еле улыбнулась, сквозь слёзы. - Я действительно хочу помочь. Только помочь.

- Вот и славно, - кивком головы она указала на дверь и обернулась к Максиму. - Раскомандовалась, простите.