Дайте кошке слово

Романова Наталья Игоревна

РАССКАЗЫ

 

 

ГДЕ ЕЕ ДОМ?

 

Бабочка села на цветок, и цветок наклонился. Бабочка качнулась вместе с цветком влево, потом вправо. Бабочка качается на цветке, как на качелях. Длинный, тонкий, изогнутый хоботок она то опускает внутрь цветка, то вынимает.

Десять тычинок выстроились в ряд по кругу. Пыльца с тычинок осыпает бабочку со всех сторон, и от этого голова у бабочки, и брюшко, и лапки становятся желтыми.

Разные бывают цветки. Бабочка любит цветки с открытыми во все стороны лепестками, чтобы сесть на цветок и видеть, что происходит вокруг. А бывают такие цветки, у которых есть крылечки и крыша. Сядешь на крылечко, голову надо просунуть под крышу, а крылья снаружи остаются. Пчеле хорошо: она маленькая — вся под крышей умещается. Ее снаружи не видно, только слышно, как цветок жужжит.

Иногда в цветках между лепестками ползают крохотные вертлявые трипсы. Их так много, что куда ни опустит бабочка хоботок, всюду на них натыкается. И никуда от этих трипсов не денешься, потому что в цветке они полноправные хозяева — здесь их дом. А где дом у бабочки?

У муравья дом — муравейник, у паука — дом из паутины. А у бабочки?

Жарко. В солнечном луче роятся мошки. Целая туча мошек. Бабочка не огибает их. Она летит прямо «на тучу». Прорезает ее насквозь. И вот за бабочкой уже черный шлейф из мошек. Мошки летят за бабочкой, пытаясь ее догнать, но напрасно. Бабочка летит быстрее, чем мошки.

Перелетев через широкую дорогу, бабочка оказывается над узкой, уходящей в кусты тропинкой. Здесь тень. Здесь не так жарко. Бабочка летит над тропинкой между кустами. Все ближе и ближе смыкаются кусты над тропинкой. И все ниже и ниже приходится лететь бабочке. Вот ветви вверху уже совсем сомкнулись и закрыли небо. И вдруг бабочка со всего размаху натыкается на какую-то тонкую липкую преграду. Судорожно бьются ее крылья о паутину. Паутина становится блестящей, сверкающей от чешуек, которые сыплются с крыльев бабочки. А крылья делаются совершенно прозрачными, как стекло.

Над бабочкой в правом углу напряженно застыл огромный паук-крестовик. Он ждет. Ждет, когда бабочка совсем запутается. Но бабочка вдруг освобождает крылья от паутины и повисает на двух задних лапках. Еще один рывок — и она взлетает в воздух. Ее задние лапки остаются на паутине.

Поляна. На поляне множество желтых цветков. Над цветами летают бабочки. Их тоже много. Они садятся то на один цветок, то на другой. Сев на цветок, бабочки раскручивают свои хоботки, которые при полете у них свернуты в спираль. Раскручивают и опускают в цветок. Бабочки пьют нектар и переносят с цветка на цветок пыльцу. Много на поляне цветов. Все они раскрыли лепестки, все они вытянули свои тычинки, все ждут бабочек. А если не прилетит бабочка и не сядет на цветок? Что тогда? А тогда вполне возможно, что и не родит этот цветок семечка. Не родит и завянет, погибнет просто так, без пользы. Но бабочек много, и они лишь несколько секунд сидят на каждом цветке. Сядут, втянут в себя нектар — и дальше, на другой цветок. А вот на одном цветке бабочка сидит уже целых пять минут. У этой бабочки не хватает двух лапок. У этой бабочки крылья помяты и порваны, а на крыльях уже нет прежнего рисунка. Да, она была красивой бабочкой. Матово-белой, с круглыми пятнами на крыльях. Вокруг много летает бабочек, но все они не такие, какой была она. Все они кирпично-красные.

Перелетая с цветка на цветок, бабочки встречаются, кружатся одна возле другой. А иногда встречаются сразу три бабочки, тогда они кружатся втроем. К белой бабочке с разорванными крыльями никто не подлетает. Даже летая совсем рядом, они не обращают на нее никакого внимания. Она белая, а они кирпично-красные. А где же найти такую белую бабочку, как она? С такими же черными круглыми пятнами, какие были у нее? Может, и не встретит никогда она такой бабочки. Теперь она плохо летает. Теперь у нее изорваны крылья и нет двух лапок. Только усики остались прежние. Усики у бабочки словно сплетены из двух проволок, черной и белой, и оканчиваются желтой луковицей.

А еще у нее остались прежние глаза. Удивительно красивые глаза. Большие, круглые, с зеркальной поверхностью. Внутри глаз шестиугольной звездой расположились шесть черных кружков и седьмой кружок в центре. Кажется, что кружки не внутри, а где-то вне глаз, а в глазах лишь отражены, как в зеркале. И поэтому кажется странным, почему же больше ничего не отражено в этих глазах: ни трава, ни цветы, ни деревья.

К поляне ведет много дорог. И вдруг на одной из них показалась бабочка. Она такая же белая, как та, что сидит на цветке на поляне. Только черные пятна у нее с нижней стороны крыльев. Она летит прямо на поляну. Она не виляет зигзагом, как это очень часто делают бабочки. Она не садится на цветы, не обращает внимания ни на одну из кирпично-красных бабочек. Она прямо летит к белой бабочке на цветке. Подлетела и согнала ее с цветка и погнала вверх. Вот они уже выше кустарников, выше берез, выше самой высокой сосны. Впереди остались только белые курчавые облака. На их фоне бабочек не видно. Никто здесь не видит бабочек: ни муравей, ни паук, ни другие бабочки, ни человек. Никто…

Вы думаете, это случайно, что наши бабочки встретились? Нет, не случайно. Самец бабочки за километр узнаёт самку по запаху. И летит к ней.

…Ель, сосна, береза. Нет, все это не то. А вот и поле. И на поле — капуста. Большая, тугая, треснувшая от сока. Человек бы сорвал такой кочан и отнес своим детям. А бабочке этот кочан для ее детей не нравится. Он для бабочкиных детей недостаточно сладкий, недостаточно сочный. С одного кочана на другой перелетает бабочка, пробует капусту передними лапками. Передние лапки у бабочки чувствуют вкус. И не просто чувствуют, а чувствуют наитончайшим образом. Вкус у бабочки развит в двести, триста раз сильнее, чем у человека. Долго будет летать бабочка над полем, долго будет выбирать капусту, самую сладкую, самую вкусную. А когда выберет, сядет на нижний зеленый лист и отложит желтые, крупные, ребристые яйца.

…Ветер прошелестел по листьям. Листья зеленые, и шелест получился мягким, чуть слышным. А вот на ветке два сухих листа. Как бумага сухих. Но они такие маленькие и вдобавок еще порванные. Так что шума здесь тоже не произведешь. Да это и не листья. Это высохшие крылья мертвой бабочки. Бабочка умерла прямо на ветке, вцепившись в нее лапками. Так она тут и сидит. Мертвая. Сильный ветер рванул ветку и сорвал бабочку. Снова бабочка в воздухе! Снова она летает! Только теперь рядом с ней в воздухе крылатые семена. У этих семян крылья Такие же неживые, как у мертвой бабочки.

Не было у бабочки дома. Домом для нее было каждое дупло, каждая удобная веточка, каждая шелковистая травинка, каждый душистый цветок. Да и зачем этой бабочке дом, если живет она только дней шестнадцать. И если за шестнадцать дней надо узнать мир.

 

КОСЕНОЖКА

 

1

Скучно в сосновом лесу. Пусто. Одни сосны да елки. Сосны голые, тянутся высоко-высоко. Ветки растут только на самом верху. Есть сосны и маленькие. Эти растут густо, и ветки у них сверху донизу. А елку летом я не люблю. Елка летом пыльная, унылая. Трава здесь низкая, цветов совсем нет. Даже птицы не поют. Одни дятлы стучат. Бабочки пролетают редко. Да и вообще насекомых мало. Насекомому нужен листок. Листок — это дом, листок — это пища. А что такое иголка! Сосновая иголка — она длинная и тонкая, ее не свернешь, не скрутишь, на ней удержаться даже трудно.

Рыжие большие муравьи строят из сухих сосновых иголок огромной высоты муравейники. Здесь иголок валяется много, а муравейников нет. Почему? Наверное, муравью тоже скучно без листка. А может, ему скучно без других насекомых?

Муравей любит таскать в муравейник насекомых. А где их тут взять!

Но что это? На небольшой сосне на иголках висит вниз головой паук. Восемь зеленоватых ног — четыре ноги с одной стороны и четыре с другой — он согнул полукругом и засунул себе в рот. Сам же повис на восьми черных ногах, они отходят пучком от конца брюшка. Но ведь у пауков только восемь ног. А у этого шестнадцать. Я дотрагиваюсь до ветки. И шестнадцатиногий паук тут же превращается в обыкновенную косеножку с восемью зеленоватыми ногами. Восемь черных ног исчезли бесследно. Я прижимаю одну из ног уползающей косеножки к ветке, чтобы посмотреть, куда она спрятала черные ноги. Косеножка отдает мне ногу, а сама падает в траву.

Я совсем забыла: косеножек нельзя ловить за ноги! Они умеют отдавать ноги. Оставшаяся у меня на ладони нога дергается. Похоже, будто она косит. Отсюда и название — косеножка. Правда, это прозвище. По-настоящему косеножка называется сенокосец — нога, словно коса, косит сено.

2

Мне никто не верит! Даже смеются. Все знают: у пауков восемь ног. А по-моему, нет ничего удивительного, что у косеножки не восемь ног, как у пауков, а шестнадцать. Ведь косеножка не паук, а только паукообразное. И потом, только косеножки умеют отдавать свои ноги. Они, наверное, потому и могут их отдавать, что у них есть запасные.

Теперь я хожу по лесу и осматриваю каждую сосенку. Может быть, мне повезет, и я еще раз встречу косеножку с шестнадцатью ногами.

…Хрустальный купол подвешен между сосновыми ветками на тонких нитях. Нити тянутся над куполом и под куполом. Они струятся между иголками, как «дождь» на новогодней елке. И купол и нити сделаны из паутины. Под куполом, прицепившись к нему лапками, спиной вниз, сидят два паука. Это линифии: самец и самка. У самки белое брюшко. На спинной стороне оно в черных разводах. Самка удивительно изящна. Ее две пары передних ног вытянуты, словно выброшены, вперед. А две задние оттянуты назад. Кажется, что она парит в воздухе. У самца брюшко коричневое, оно гораздо больше, чем у самки, и хотя передние ноги у самца тоже вытянуты вперед, а задние назад, самец выглядит в сравнении с самкой лишь грубой копией. Самец и самка неподвижно сидят один против другого в разных концах купола. Дунуть на них, что ли? Дунула, и самец упал. Свалился куда-то вниз, под сосну. Значит, он так слабо держится или это от неожиданности? Теперь самка осталась одна. Жалко. Но, может, когда я уйду, самец вернется?

Не вернулся. Я сегодня первым делом пришла посмотреть, не вернулся ли. Нет, не вернулся. Самка висит под куполом одна.

На той же сосне, этажом ниже, оказывается, живет еще одна линифия. И у нее нет пары. Кто же сдул ее самца? Бежит! Бежит! Вприпрыжку, с подскоком. Кто это? Постой! Убежала. А ведь это, кажется, была косеножка! Она бежала по травинке рядом с сосной, на которой я рассматривала линифий. Бежала быстро, так быстро, что я ничего не успела рассмотреть. Куда она убежала? В траву?

Длинные узкие травинки падают друг на друга, переплетаются. Между ними тоже висят паутинные купола. Под куполами линифии. Раз купол. Два купол. Три купол. Три купола — три самки линифий, и все три тоже без самцов. А косеножки в траве нет. Обидно. Наконец встретить косеножку и тут же упустить…

Между верхними ветками двух небольших сосен протянута белая нитка паутины. С одного конца она привязана к центру ловчей сети паука-крестовика. Ловчая сеть растянута вертикально между сосновыми ветками. Такие сети плетут все крестовики: из центра по радиусу расходится множество паутинок. Паутинные радиусы связаны между собой единой паутинной спиралью. Где-нибудь в одном из верхних углов сети под веткой сидит крестовик. А здесь его нет. Его нет потому, что он сидит на другой сосне. К нему подходит второй конец паутинной нитки. Попадет муха в сеть или оса или еще кто-нибудь — и сигналы побегут по паутинному проводу к пауку. Здорово!

В самом центре паутинной нитки над дорожкой висит еще одна сетка. Эта сетка непохожа на сети крестовиков. Она небольшая, продолговатая, скорее напоминает волейбольную сетку. В сетке барахтается несколько мошек. Для чего пауку понадобилась добавочная сетка? Может, для того, чтобы скорее поймать насекомых? Долго ждать, пока кто-нибудь залетит в сосновые ветки, где у крестовиков обычно растянуты сети. Вот и сплел крестовик добавочную сетку. Эта сетка хоть и маленькая, зато расположена прямо на пути летящих насекомых. Надо запомнить это место. Крестовик, наверное, поползет по нитке к своей добыче.

Передо мной большой шар из паутины. Шар оплетает сразу несколько веток в том месте, где они отходят друг от друга. Шар прозрачный. Внутри виден второй шар, а внутри второго — третий. В каждом шаре отверстие. Тоненький прутик проходит через все отверстия внутрь. Оттуда вылезает паук. У паука плоская темно-зеленая головогрудь, плоское темно-зеленое брюшко и широко расставленные темно-зеленые ноги. Вслед за пауком вылезают паучата. Они тоже темно-зеленые и удивительно похожи на паучиху-мать.

Паучата вываливаются один за другим из шара, но не падают на землю, а повисают в воздухе на паутинках. Паутинки вытягиваются, становятся всё длиннее и длиннее. Паучата раскачиваются на них и вдруг, оторвавшись вместе с паутиной от шара, улетают. Они летят на паутинке, как на парашюте.

А крестовик? Где он сейчас? Может, он пополз по нитке к своей добыче?

Вот высокая сосна необычного темно-синего цвета с ветками, растущими на одну сторону. Вот возле нее две сосенки, между ними дорожка, слева большая яма. Все так. Это то место. Но паутинной нитки между соснами нет. И крестовика нет.

Где же крестовик? Он снял паутинную нитку с подвешенной на ней сеткой и исчез. Испугался, что его обнаружили?

А большая ловчая сеть здесь так и висит. Куда же делся крестовик?

Еще одна сеть крестовика. Только другого. У этого брюшко белое, словно облитое белой эмалью. В самом центре небольшая коричневая полоска. Лапы у паука черно-белые. Кольцо белое, кольцо черное. Паук сидит в домике. Домик сплетен из паутины в правом углу сети под веткой. Домик как кубик. Одной стенки у кубика нет — здесь вход. Из входа торчат крылья стрекозы. Они большие и в домик не влезают. Сама же стрекоза, окутанная паутиной, втянута пауком внутрь домика, это так паук завтракает.

В центре сети висит еще что-то, туго спеленатое в плотное паутинное покрывало. На голове словно белая маска, только рот открывается. Сквозь паутину просвечивает желтый пушок. Да ведь это оса! Оса, приготовленная на ужин. От осы к пауку тянется толстая нитка паутины. Паук ест стрекозу, а осу держит про запас. Интересно, оса сама разорвала ртом себе отверстие в опутывающей ее паутине или паук специально оставил его ей, чтобы не умерла раньше времени? Свежая-то пища вкуснее!

3

Купола… купола… купола… Они на каждой сосенке. И не по одному, а сразу по нескольку. Как ярусы, один над другим. Под куполами сидят линифии. Чаще всего они сидят парами: он и она.

А рыжих муравьев в этом лесу все-таки нет. Нет и их муравейников из сосновых иголок. Но здесь есть черные муравьи. Они живут в пнях и в стволах старых сосен.

Муравейник. Дорога из светлого отполированного дерева уходит внутрь ствола. Дорога построена в корнях. Ствол как решето — весь в дырках. А муравьев нигде не видно.

Тонкий прутик проник в дырку. Из дырки выбегают муравьи. Один, другой, третий. Муравьи бегают, влезают в соседние дырки, и из них тоже показываются муравьи. Странный муравейник! Внутри такое количество муравьев, а снаружи никогда никого нет. Может быть, у этого муравейника есть потайной ход?

Рядом с муравейником в траве запутался белый целлулоидный шарик. Запутался или приклеился? Он никак не отдирается. Отодрался. Он действительно целлулоидный? Кажется, да. Только почему такой маленький — всего два миллиметра в диаметре. Разве такие маленькие шары делают? А в шарике крышечка. Она открывается и закрывается. Когда крышечка закрыта, шарик совершенно круглый. Внутри шарик пустой. Уже пустой? Неужели в нем развивалась личинка?

На сосновой иголке висит небольшая колбочка. Она тоже целлулоидная. Горлышко у колбочки закупорено, а крышечка — в дне. Внутри колбочки сидят личинки. Личинки похожи на крохотных червячков.

Целлулоидные лилии растут сразу по пять, шесть штук на одной сосновой иголке. У лилии тонкие упругие ножки и целлулоидные бутоны. Внутри бутонов, вероятно, тоже сидят личинки, только как их увидеть? Бутоны слишком малы. Если поместить целлулоидные лилии в банку и подождать, оттуда наверняка кто-нибудь да выползет.

4

А может быть, косеножку надо искать в семь часов вечера? Ведь ту, шестнадцатиногую косеножку я встретила, когда заходило солнце, часов в семь. Может быть, в это время косеножки висят вниз головой на всех соснах и, выпустив восемь черных ног, чистят ртом восемь зеленых?

Конечно, это была моя фантазия. Семь часов вечера. Никаких косеножек нигде нет. Линифии встречаются почти на каждой сосне. Крестовики устроили себе на опушке леса целый город. Рядом с городом взрослых крестовиков, глубже в лес, расположился город маленьких крестовичков. У маленьких крестовичков сети с таким же сложным рисунком, как и у взрослых, только крошечные и сплетены из такой тонкой паутины, что видимыми становятся лишь под лучами солнца. А шары? Шары из паутины с паучихой и паучатами! Шаров я уже встретила штук десять. Одних косеножек нигде нет. Странно!

5

Она была самой красивой. На розовом фоне рисунок из серых змей. Таким было ее брюшко. Я посадила ее в банку. Это оказалось очень легко. Просто я стукнула по крышке паутинного домика, и она вывалилась из него прямо в банку. Она — это самка крестовика. Кстати, крестовик-самец мне ни разу не встретился. Самцы намного меньше самок, и они так ловко умеют прятаться возле своих сетей, что найти их очень трудно. А самок здесь, в городе крестовиков, много. Самую красивую из них я взяла домой. Я кормила ее мухами, осами. Ловчей сети самка не сплела, но на стенке банки в одном месте появился красивый узор из белых паутинных точек и белых паутинных нитей между ними.

Через несколько дней я решила поймать в ту же банку еще нескольких самок крестовиков. Может, вместе они сплетут настоящую сеть?

Я ходила по лесу и стряхивала крестовиков в банку. Последним я поймала в банку белого крестовика с коричневой полосой в середине. Теперь в банке было шесть крестовиков. Я считала, что каждого крестовика нужно обеспечить мухой. Одну за другой я поймала и бросила в банку пять мух. Когда я вернулась с шестой мухой, то увидела, что в банке происходит нечто странное. Мой первый розовый крестовик сидит верхом на белом крестовике, на том крестовике, которого я посадила в банку последним. Что он делает с ним? Сначала я ничего не понимала. Но вдруг по верхней стороне брюшка белого крестовика потекла желтая тягучая жидкость. Их надо рассадить! Пока я доставала другую банку и маленький самодельный сачок, прошло не больше минуты. Но белого крестовика я застала уже висящим в центре банки на паутинной нитке. Плотный слой паутины опутывал его тело. Мне стало страшно. Каждый день я давала пауку на съедение мух, ос и не видела в этом ничего особенного. А ведь и муха и оса такие же живые существа, как и паук. Мы привыкли — одни виды животных поедают другие виды! Но своего! Зачем?! Еды было достаточно. Места не хватило? Я вытащила розового крестовика из банки и пересадила в другую. Потом достала белого паука. Двумя иголками осторожно стала освобождать его от паутины. Брюшко оказалось очень мягким, и я боялась, что при малейшем неосторожном движении проколю его иголкой. Сначала я освободила от паутины голову и нижнюю сторону брюшка. На спинной стороне брюшка паутина оказалась твердой и плоской. Она отделилась от нее, как скорлупа от яйца, только в одном месте, справа, прилипла. Здесь под паутиной была глубокая рана. Но паук еще жил. Слабо шевелил лапками.

Умер он через час. Правая задняя лапка так и осталась у него прижатой к ране.

На розового крестовика, которого еще так недавно я считала самым красивым, я не могла больше смотреть. Я выбросила его.

Оставшиеся четыре паука продолжали жить в банке. Жили мирно. Сетей они так и не построили. Но у каждого в банке был свой «угол». И у каждого в этом «углу» был на стенке рисунок из паутинных точек и линий.

А в банке, куда я поместила целлулоидные лилии, появились личинки. Личинки продолговатые, членистые, с шестью лапками. Челюсти у них как крючки. Это тлевые львы. Пройдет время, и ползающие тлевые львы превратятся в летающих золотоглазок.

6

Ствол совсем молодой сосны. Он очень тонок, а ветки отходят от него густо. Между ветками, тесно прижавшись один к другому, сидят тли. Вернее, они не сидят, а свободно висят в воздухе. Висят на передних лапках и хоботке. Через хоботок из дерева к ним поступает сок. Тли черные, крупные.

По стволу, снизу, к тлям непрерывно поднимаются муравьи. Муравьи ползают среди тлей, щекочут их, облизывают…

К тлям подлетела оса. И вдруг висящие тли, как одна, покачнулись слева направо. Словно волна пробежала по морю тлей. Оса отлетела, а когда снова прилетела, тли опять качнулись. Я взяла палочку и провела над тлями. И будто моя палочка была осой — тли покачнулись. Я провела еще раз, но тли больше не шевелились, еще раз — тот же результат. Я подождала минут десять и снова провела палочкой. Тли качнулись. Еще раз — и тли опять перестали реагировать. Выходит, обмануть тлей можно только с налету.

На ветке возле тлей сидит муха. Мухе здесь есть чем поживиться: ведь тли выделяют сладкую жидкость. Но тли не подпускают к себе мух тоже. Слизывать сладкую жидкость тли разрешают только муравьям.

Рядом с мухой на одной с ней ветке, только дальше от тлей, сидит паук. И паук хочет подобраться к тлям. Но паука к ним не пропускает муха. Пауку стыдно бояться мухи. Он же мух ест. Но то ли потому, что муха уж слишком большая, а паук совсем маленький, только этот паук явно боится мухи. Он подползает к ней и тут же отскакивает. Вот и получается: тли не подпускают к себе муху, а муха не подпускает к ним паука. Одни муравьи безраздельно царствуют среди тлей.

На конце ветки, где сидит паук, под молодой, еще розовой шишкой сидит другой паук. Этому пауку не до тлей, не до сладостей. Это паучиха-мать. Она сидит на белом паутинном мешочке. Внутри мешочка ее паучата. Вчера она была тоже внутри мешочка вместе с паучатами. Но я хотела посмотреть, что в мешочке, и разорвала его. Паучиха вылезла. Я думала, она потом влезет обратно. А она не влезла. Эта паучиха похожа на потолстевшую и обесцветившуюся линифию. Наверное, она какая-нибудь ее родственница.

Квадратные паутинные мешочки таких паучих можно встретить и в свернутых в трубочку сухих листьях березы. Здесь, в лесу, среди молодых сосен, оказывается, растут кустики березы. Только они очень низкие и их мало. Поэтому каждый березовый листок на счету.

Край зеленого листка загнут. Внутри лежит небольшой белый шарик. Шарик прикреплен к листу тонкими паутинками, и такими же паутинками он еще прикреплен к длинным зеленым ногам паука теридииды. Брюшко у этого паука круглое, а головогрудь плоская. Брюшко, как и ноги, ярко-зеленого цвета. Головогрудь хотя тоже зеленая, но прозрачная и поэтому кажется гораздо бледнее.

Я наблюдаю за паучихой каждый день. Она всегда сидит в одном и том же положении. Сколько она так будет сидеть без еды, без движений?

А вот совсем засохший лист березы. Он сложен вдвое, и края его склеены паутиной. Внутри тоже сидит паучиха с паучатами. Паучиха черная, голова у нее сплюснута и откинута назад. Передние ноги тоже откинуты назад. Кажется, что паучиха курносая. И паучата у нее черные и курносые.

Наверное, я просто не там ищу косеножек. Та моя косеножка могла случайно висеть на сосновых иголках. Вполне возможно, что их надо искать просто в другом месте, ну, скажем, на…

Косеножка! Косеножка!! И еще косеножка!!! На стволе сосны сидят три косеножки!

Я какой день ищу их на ветках молодых сосен, а они преспокойно сидят на голом стволе старой сосны. Наверное, на других тоже есть. Ну конечно. Вот другой ствол. И вот сидит косеножка.

У всех косеножек по восемь ног. Четыре ноги с одной стороны, четыре с другой. Больше никаких ног нет. Правда, это еще ничего не доказывает. Ведь они не висят вниз головой, а спокойно сидят на дереве и, возможно, остальные восемь ног где-то прячут. Только вот почему ноги у этих косеножек черные? Так же расположенные ноги у шестнадцатиногой косеножки были зеленоватыми. А черными у нее были ноги, на которых она висела. Они отходили от конца брюшка.

Внизу, на дереве, где сидят три косеножки, глубокая дыра. К бокам ее прижались две бабочки. Завернутые в бледно-желтые крылья, как в саван, с усиками, сложенными в одно острие, они похожи на привидения. Это ночные бабочки — они ждут ночи. А мои косеножки? Ведь они тоже ждут ночи. Сейчас они неподвижно сидят на дереве. Их трудно заметить. Они сливаются с корой. Сколько раз я проходила мимо, а их не видела. Стемнеет, тогда они начнут двигаться, охотиться.

Надо заставить косеножку отдать все восемь ног. Тогда она выпустит спрятанные добавочные ноги. Это будет вполне естественно. Ведь самокалечение косеножки, наверное, и возможно потому, что у нее есть запасные ноги. Четыре ноги в одну руку, четыре — в другую и тянуть. Не отдает. Напряглась, словно собирается лопнуть… Отдала. Все сразу. Ползет, ползет, тащит обезноженное тело, цепляясь за землю двумя ногощупальцами. Они похожи на ноги, только короткие и отходят от головы. Грудь стала восьмиугольной. Во впадинах между углами вместо ног — белые капли. Кровь? Я думала, это ей просто — отдать свои ноги.

7

Самец линифии ползет к самке. Подползает спереди к ее голове, но самка дергает лапкой, словно недовольно поводит плечом, и самец отскакивает. Он бродит под куполом, по его краю. Он трется о сосновые ветки, на которых подвешен купол, и потом снова подползает к самке. Но самка не хочет подпускать самца. Он ей не нравится. И вдруг самец как-то странно изгибается и удивительно замедленными движениями начинает приближаться к самке. Самца нельзя узнать, он не походит на самого себя. И тут неожиданно самка раскрывает передние лапки, будто собирается принять самца в свои объятия. Самец подползает к ней и кладет на ее голову свою.

Рядом на сосне один под другим висят маленькие куполочки. Еще вчера они были пусты, а сегодня под каждым живет линифенок. Откуда они взялись? Я много раз видела круглые шарики, висящие на паутинках. Если дотронуться до такого шарика, он тут же раскроется и превратится в линифенка. Линифенок барахтается в воздухе, шевелит всеми лапками — сохраняет равновесие. Линифенок путешествует на паутинке, пока не находит себе дом. А вот откуда он взялся, где он рос до этого? Даже странно: взрослые линифии живут на каждой сосне, а кладок их яиц нигде нет.

8

Тук, тук-тук, тук-тук-тук — дятел долбит кору. Тук, тук, тук. Точка, тире, точка. Дятел разговаривает с лесом по азбуке Морзе.

У меня с собой бинокль. Но найти дятла трудно. Трудно уловить, откуда идет звук. Он разносится по всему лесу. Тук, тук-тук, тук. Точка, тире, точка.

В бинокль верхушки сосен удивительно красивые. Иголки огромные, лоснятся на солнце, растопыренные.

На сосне по ее стволу, совсем близко над землей, прыгают два дятла. Они прыгают боком, один за другим, словно в игру такую играют: кто дальше прыгнет. Прыгая, они поднимаются по спирали вверх все выше и выше. Добрались до первой сосновой ветки и вдруг разлетелись в разные стороны, Тук, тук, тук-тук, тук. Точка, точка, тире, точка. Дятлы стучат по коре. Они не разговаривают азбукой Морзе, нет. Они добывают личинки. Под корой живут тысячи личинок. Уж теперь-то я знаю: личинок можно найти всюду.

Смолянистые наросты в виде шапок попадаются в лесу очень часто. Смола и смола. Вылилась и застыла. Но почему они все такой правильно-округлой формы и слишком уж белого цвета? А может быть, это не просто смола вылилась и застыла? Так и есть! Внутри сидит личинка. А в другой? И в другой личинка. Ложе личинки прорыто в стебле, а смолянистые шапочки прикрывают это ложе сверху.

Нашла я наконец, где развиваются и линифята. Совсем рядом с куполом родителей. Просто кокон с яйцами прикрепляется к нижней стороне сосновой ветки, и поэтому его так трудно найти.

В поле зрения бинокля попадает странная тля. Она похожа на перевернутый вверх дном глиняный горшочек. Из горшочка выглядывают шесть лапок. Как-то неестественно, всеми шестью лапками обхватила тля сосновую иголку. Я пригибаю ветку. Тля не двигается. Это не тля, а шкурка от тли!

Здесь, на сосновой иголке, тля линяла. Сначала она крепко вцепилась в иголку, а потом вылезла из своей оболочки. Из хитиновой оболочки, которая стала ей мала. Тля уползла, а оболочка осталась.

…Шестнадцать ног. Восемь и восемь… Да, она линяла — та, первая косеножка! Она вытащила ноги из хитиновых оболочек. И висела на этих оболочках. На черных оболочках. А ноги были зеленоватыми — они просто еще не успели потемнеть. Когда я дотронулась до косеножки, косеножка скинула оболочку и встала на ноги. Оболочка упала на траву, а вот этого я и не заметила.

Сегодня я последний раз в лесу.

Так и осталась одиноко сидеть под куполом линифия, у которой я сдула самца. А у самки, этажом ниже, самец появился. Не тот ли, которого я сдула? Не захотел больше забираться так высоко?..

Тонконогая зеленая паучиха-теридиида до вчерашнего дня сидела безотлучно возле белого шарика с паучатами. А вчера исчезла. Она исчезла, когда паучата еще не покинули шарика. Только шевелиться внутри стали сильнее. Сегодня наконец они вылезли, и сейчас рядом с белым паутинным шариком лежит зеленый шарик. Шарик из вылупившихся паучат.

По-прежнему висят друг около друга черные тли. И по-прежнему к ним снизу по стволу ползут черные муравьи. Только почему-то у большинства тлей задняя половина брюшка стала ослепительно белой, как будто их побелили известкой.

Муравейник. Тот самый, в котором муравьи никогда не показываются. А сейчас муравьи вылезли из дырок и бегают по стволу. Хотят попрощаться со мной?

Из дырки торчат два загнутых острия. Они похожи на клещи. Около этой дырки муравьев особенно много. Вдруг клещи начали вылезать, за клещами показалось туловище, длинное, членистое, а за туловищем голова. Голова как муравьиная, только усики подлиннее. Это уховертка. Так вот почему всполошились муравьи: в их жилище залезла уховертка. Муравьи маленькие. Уховертка в сравнении с ними громадная.

…Да, сколько ни приходи в лес, каждый раз увидишь что-нибудь новое.

Уховертка вылезла из дырки, перевернулась и влезла обратно. Теперь из дырки торчат усики уховертки. Муравьи бегают кругом, а уховертка не обращает на них никакого внимания. До свидания, муравьи! До свидания, уховертка! Прощай, лес!

 

В КОНЦЕ ЛЕТА

 

От дерева к ямке, от ямки к дереву и опять от дерева к ямке. Муравьи ползут. Два встречных беспорядочных потока: один — от ямки к дереву, другой — от дерева к ямке. Добравшись до ямки, муравьи спускаются в нее и вылезают обратно каждый с бледно-желтой крупинкой во рту. Муравьи движутся по дорожке к дереву. Тут между выступающих корней небольшая впадина. Муравьи взбираются на корни и, сверху сбросив в эту впадину крупинки, поворачивают обратно. А навстречу им ползут другие муравьи, каждый с крупинкой.

Постепенно впадина заполняется. Что хотят выстроить муравьи у подножия дерева?

Вероятно, наземную часть муравейника.

В стволе дерева углубление: как кровь на ране, запеклась кора. Кружком, тесно прижавшись друг к другу, здесь сидят муравьи.

В центре кружка находится что-то большое, длинное, похожее на веретено. Это тля. Она дает пищу муравьям. Муравей пощекочет тлю, и тля выделит сладкую капельку. Муравей слизнет и снова пощекочет.

В растрескавшейся коре старой березы много таких углублений. И в большинстве из них муравьи устроили свои столовые. В столовых где одна тля, а где сразу по три, по четыре. Тли блестящие, зеленого или темно-коричневого цвета.

Дождь. От дождя в лесу темно. Где же муравьи? Вот ямка. Вот дерево. Вот дорожка. Все мокрое. В ямке никого нет. По дорожке медленно ползут два-три муравья… А на дереве? По дереву текут ручьи воды. Они стекают на землю. И там бурлят лужицами. Конечно, на дереве не может быть муравьев. Если бы они туда попали, вода бы их сразу смыла на землю. С одной стороны дерева — водопад. Вода отвесно падает с полуметровой высоты. Здесь оборвана кора до самой сердцевины. Образовалась ниша. В нише сидят муравьи. А может быть, для муравьев это пещера? Вокруг с шумом падает вода. Внутри сухо и, наверное, очень уютно.

Дождь лил два дня почти беспрерывно. А сейчас он прошел. Вечер. В лесу темно. Что делают муравьи? Земля черная, и дерево черное, и муравьи черные. Ничего не видно — все черное. Только капелька воды, каждый раз повисающая на кусочке коры над входом в «пещеру», светится ртутным отблеском. Муравьи в «пещере» видят капельку, и дождь для них еще не кончился. А на дорожке между ямкой и деревом опять открыто движение. Но оно уже не беспорядочное, как днем.

Темно. В темноте медленно друг за другом по цепочке ползут муравьи. Одна цепочка спускается в ямку, другая поднимается из нее.

Медленно, осторожно и спокойно ползут муравьи. Так двигаются машины ночью в горах.

Утро. Солнце. Сухо. Внизу дерева по обнаженным корням ползет маленький колпачок. Похоже, что он свернут из коры. Взяли кусочек коры, бугристый, обтрепанный, весь красноватый, сероватый, желтоватый. Взяли и свернули из него фунтик. Фунтик-колпачок. Колпачок лежит на дереве боком. Из колпачка высовывается крошечная зеленая головка, а за головкой тельце. Не все тельце, а только передняя часть с бугорками на брюшной стороне. Тельце то растягивается, то сжимается. И колпачок движется. Движется? Муравьи набрасываются на зеленую головку, на зеленое тельце. Но головка и тельце сразу втягиваются в колпачок. И теперь он уже не лежит боком, а стоит торчком, острием вверх. Все живое — внутри колпачка, а внутрь муравьи не могут подобраться. Как ни бегают вокруг, как ни стараются просунуть голову, лапки, усики — все безуспешно. Плотно прижато основание колпачка к дереву. Надоело муравьям заниматься бессмысленным делом. И тут ведь ничего нет: просто какой-то сучок из дерева торчит. Отполз от сучка муравей, отполз другой, отполз третий. Все отползли. И медленно ложится колпачок набок. Вновь высовывается головка, за ней тельце, и колпачок начинает двигаться. Тогда опять налетают муравьи, но перед ними снова оказывается сучок, и они отползают. А колпачок движется дальше. Трудно передвигаться ему среди муравьев. Иногда успевает высунуться только один глаз, как тут же приходится прятаться. Будто муравьи поняли проделки колпачка, нарочно отползают и ждут, когда он откроется. Кажется, никогда не вырваться малюсенькому колпачку из муравьиного жилища. Но проходит полчаса, и колпачок уже перелез с корней на ствол дерева и уже по стволу поднялся довольно высоко. А ведь чем выше по дереву, тем меньше муравьев, тем легче будет ползти колпачку. Значит, можно за него и не волноваться.

Муравей тащит комара. Комар мертв. Его ноги вытянуты назад. Весь он бескровный, бледный, длинный. В общем, покойник. По дороге комар цепляется за кору. Приходится останавливаться, дергать, тащить назад. А вот появился другой муравей, третий, четвертый. Каждый тянет комара к себе. Первый муравей отбивается. Отбился. Ползет дальше. Навстречу еще муравей. Этот, видимо, сильнее других, сразу отобрал комара. Мертвой хваткой сжимает крыло комара ограбленный муравей. Висит на нем, крутится, переворачивается. Оборвалось крыло. Достался комар другому муравью. К этому муравью никто даже близко не приближается, только усиками поводят в его сторону — чувствуют силу.

Спустился муравей с комаром с дерева и пополз по дорожке. Перед ямкой остановился. Мост. Мост из груды сосновых иголок. К ямке муравьи проползают под мостом, а из ямки взбираются по мосту. Муравей с комаром сунулся под мост. Но между сосновыми иголками застрял. Муравьи сразу бросились отнимать комара. Все столпились в узком проходе, наползают один на другого. Образовалась гора из муравьев в уровень с мостом. Тут муравей с комаром вырвался и по этой живой горе влез на мост. С моста в ямку. А в ямке что? А что в ямке, не видно. Там начинается у муравьев подземное жилище.

Сегодня муравьи не тащат из ямки бледно-желтые крупинки. Дождь размыл дорожку, вымыл из впадины между корнями крупинки. Поздно начали муравьи строительство. Лето подходит к концу. Теперь каждый день могут идти дожди. Недалеко отсюда у одного из деревьев такие же муравьи уже успели возвести целую насыпь из крупинок. Дождь прошел, а насыпь лишь уплотнилась.

Интересно, начнут ли муравьи снова носить крупинки из ямки, возобновят ли строительство?

Два муравья за два конца несут крохотный зеленый жгутик — малюсенькую гусеницу. Один муравей тащит в одну сторону, другой — в другую. Никто не уступает. И оба хотя и медленно, но все же движутся. Вокруг много муравьев. Они пытаются присоединиться к шествию. Но тогда оба муравья объединяются: они раскачивают зеленый жгутик и бьют им по голове всех, кто ни приближается.

Муравьи с гусеницей подползли к ямке. Один спустился в ямку, а другой не хочет, упирается. Передний повис над ямкой на одном конце гусеницы, а задний стоит на краю ямки и держит другой гусеничный конец. Но тут появился еще муравей и столкнул заднего муравья.

Теперь муравьи в ямке. Что они там будут делать с гусеницей?

Правильные круги по орбите с одним и тем же неизменным центром. Один круг, второй, третий. Их совершает тля. Тля серая, тусклая, невзрачная, она совсем не похожа на тех, которые сидят в столовых. А ее бесконечное движение по одной и той же круговой орбите какое-то тупое, непонятное, упрямое…

Рядом с тлей бегает муравей. Он забегает то сзади, то спереди, то сбоку — он старается сбить тлю с пути. Подползают еще два муравья. Теперь три муравья кружатся вслед за тлей. Им удается наконец столкнуть тлю с ее невидимых рельсов. И что же? Тля продолжает кружиться. Ее новые круги той же величины, лишь центр их переместился миллиметра на два правее. Вот и все. Муравьи устали. Они бросают тлю и ползут по дереву. Ползут к нише. Перед нишей останавливаются и тщательно чистят передними лапками усики: прежде чем вползти в нишу, муравьи умываются. Когда муравьи выползают из ниши, они снова прочищают усики. В нише муравьи не моются… В нише…

Два муравья стоят на задних лапках и, сцепившись передними, поглаживают друг друга усиками. Это муравьи один другому изо рта в рот передают лакомые кусочки. К ним подползает третий муравей, один из тех, что уполз от тли. Он тоже становится на задние лапки, шевелит усиками. Он тоже хочет попробровать вкусненького.

В нише таких лакомок много. Ниша — это место отдыха и встреч.

С тех пор как три муравья покинули тлю, возле нее побывал не один муравей. Но удалось им передвинуть ее еще лишь на несколько миллиметров. И на новом месте тля по-прежнему совершает круги. И еще немало усилий придется затратить муравьям, прежде чем они загонят ее в какую-нибудь расщелину — столовую, окружат и начнут щекотать. И тогда тля наконец успокоится. Начнет выделять сладкие, клейкие капельки, потемнеет и заблестит.

Маленькие, черные муравьи движутся спокойно, деловито, с достоинством. Они здесь хозяева, они работают! Между ними бегают, извиваются жучки атемелес. Ростом атемелес такой же, как муравей. И цветом почти не отличается. А усиками шевелит ну точно как муравей. Только бегает атемелес быстро, вертляво. Весь изгибается. Конец брюшка держит почти вертикально вверх, а иногда достает им прямо до головы.

По дорожке ползет муравей. Внезапно муравей останавливается, застывает в ужасе. Рядом останавливается еще муравей. Потом еще и еще. Теперь их уже много, неподвижных, оцепеневших муравьев.

Словно опомнившись, несколько муравьев срываются с места и бегут. Бегут в разные стороны: одни — к дереву, другие — к ямке. По пути торопливо касаются усиками усиков встречных муравьев — сообщают новость. И вот уже не один, не два, а целые потоки муравьев спешат к месту происшествия и, добежав, неподвижно застывают.

В центре образовавшегося круга лежит муравей. Он мертв. Его никто не трогает. На него только смотрят.

Неожиданно в круг врывается атемелес. Он хватает мертвого муравья и тут же исчезает с ним. Теперь в кругу никого нет, но муравьи остаются на месте.

Расползаются муравьи неторопливо, и что-то еще долго объединяет их. А атемелес? Он бегает с мертвым муравьем по поляне. То ткнет его в одно место, то в другое. Положит, отбежит и снова схватит. Что он ищет? Чего хочет? Может быть, он ищет место, чтобы зарыть муравья?

У муравьев новый путь! Муравьи доползают до ямки, но не спускаются в нее, а поворачивают налево, к пню. Пень низкий, трухлявый, поднимается уступами. На верхнем уступе сбоку — четырехугольное отверстие. С боков и сверху муравьи вставили в отверстие маленькие щепки. От этого оно стало похоже на вход в землянку.

Внутрь муравьи тоже тащат щепки. Они берут их тут же, рядом. Долго примеряются к каждой, пока находят ту, которая нужна.

А вот муравей, поднимаясь по пню, тащит обрывок зеленого листа. Только он пополз не по той дорожке и никак не может найти вход. Его догоняет другой муравей, дотрагивается усиками, и оба направляются к четырехугольному отверстию. Но отверстие слишком мало для листа. Лист застревает. Получается словно дверь: вползающие муравьи открывают ее внутрь, а выползающие — наружу.

…Снова мертвый комар. Он лежит у подножия дерева. Но теперь муравьи ползают мимо, не обращая на него никакого внимания. Вдруг один из них все-таки хватает комара и тащит по дорожке. Поднимается паника: муравьи шарахаются в разные стороны.

Ямка. Казалось, про нее все забыли. Однако стоит муравью с комаром приблизиться к ней, как моментально выстраивается шеренга муравьев, но никто не отнимает комара. Ему просто преграждают путь в ямку. Тогда муравей с комаром поворачивает к пню. Муравьи окружают его, бьют по голове, хватают за лапки, стаскивают с пня. Он снова взбирается, его опять стаскивают.

И вдруг будто ярость вселяется в него. Напролом, отшвыривая одного муравья за другим, он прорывается к четырехугольному отверстию. Тут пусто. Как и в ямку, сюда больше никто не ползет Покрутив усиками перед входом, муравей поворачивает обратно. Очевидно, внутрь путь закрыт. Муравей выбирается на тропинку, которая ведет на другую сторону пня. Здесь много круглых отверстий.

Муравей с комаром старается прорваться в какое-нибудь из них. Но в одни его не пускают изнутри, а от других отталкивают снаружи.

Вот дырочка, возле нее никого нет. С разбегу он влетает в нее. Проходит несколько секунд, и из дырочки начинают выскакивать один за другим муравьи. Они вращают усиками — призывают на помощь. Со всех сторон спешат муравьи и один за другим скрываются в отверстии. Что же теперь там будет? Какое наказание ждет несчастного преступника? Очевидно, наступило время, когда по муравьиным законам уже нельзя мертвых комаров втаскивать в подземное жилище.

Каждый день идет дождь. Сейчас он тоже тихо накрапывает… На дереве столовых теперь мало, и находятся они только в самых глубоких и удлиненных расщелинах. Муравьи продолжают ползти на ту сторону пня, где расположены круглые отверстия, но спускаются уже не во все из них. Вот один за другим влезают муравьи в круглую дырочку. И вдруг стоп! Заселение подземного жилища с этого входа закончено. Теперь муравьи только просовывают голову внутрь и тут же пятятся назад. А через некоторое время начинают останавливаться на середине пути. Задирают голову, шевелят усиками и, что-то уловив, поворачивают обратно. Они ползут к другим дырочкам, куда еще пускают, но таких дырочек остается все меньше и меньше.

От дерева по дорожке ползет муравей. Он доползает до ямки и поворачивает к пню. Он один. Муравьев больше нет. Ни впереди него, ни сзади.

Круглые дырочки в пне. Одна, вторая, третья. В каждую по очереди муравей просовывает голову и ползет дальше. Последняя дырочка. Муравей приближается к ней особенно медленно. Остановился у входа. Тихо шевелит усиками. Повернул назад… Все… Всюду закрыто.

Муравей ползет обратно. Он спускается к ямке. Выползает на дорожку, добирается до корней. Так ничего и не построили здесь муравьи из бледно-желтых крупинок. Поздно начали, дожди помешали. Зато они заселили пень.

Муравей поднимается по дереву. Ниша. Здесь тоже никого нет. Пусто. Еще вчера здесь собирались муравьи… Два муравья стояли на задних лапках и, обхватившись передними, поглаживали друг друга усиками.

Это было вчера…

Муравей ползет дальше. Столовые. В них по-прежнему сидят тли. Их никто не караулит. Но они будто ждут, что муравьи еще вернутся. И действительно, вот приближается муравей… Нет, прополз мимо. Тли начинают расползаться. Неуверенно, робко они выбираются из углублений и здесь, на воле, впять становятся серыми и тусклыми.

А муравей поднялся еще выше по дереву. И вдруг замер, а потом ринулся вперед. Перед ним — четыре муравья. Долго шевелит он усиками — рассказывает.

Теперь он не один. Теперь их пятеро.

Желтые листья покрывают дорожку, желтые листья, как желтая кровля, повисли над ямкой, желтые листья кружатся над пнем.

Конец лета. Муравьи ушли под землю.

 

ДВА ЖУКА

 

Кто-то прошел по комнате и наступил на жука. Жук был небольшой, миллиметров пять в длину. Темно-коричневый, почти черный. От того, что на жука наступили, он не очень изменился. Чуть сплющился, да сзади, из-под крыльев, у него появилось что-то белое.

Жук прополз немного, и за ним по полу потянулась мокрая полоса. Затем он судорожно дернулся несколько раз и замер. Через некоторое время возле лампочки раздалось пронзительное жужжание, и сверху к первому жуку слетел второй жук. Это был жук точно такой же, как и первый, такого же размера, такого же цвета, словно родной брат его.

Второй жук тотчас же подлез под первого, отчего первый перевернулся на спину. Теперь было видно его розовое брюшко. Оно тоже нисколько не было повреждено, и о смерти жука говорили только лапки, согнутые и неподвижно застывшие над брюшком. Зацепив одну из них, второй жук пополз вперед. Мокрый след на полу удлинился. Тогда второй жук отпустил лапку, подполз к раздавленному жуку сзади и приник головой к его ране. При этом он все время потирал одну свою лапку о другую: видно, жидкость, вытекающая из раны, была липкой.

Но вот жидкость перестала вытекать… Здоровый жук перевернул раздавленного со спины опять на брюшко и начал снова подлезать под него, но теперь уже не сбоку, как первый раз, а сзади. Подлезал медленно, осторожно, и раздавленный жук принимал все более вертикальное положение. Наконец он оказался просто поставленным на голову. Но второй жук тут же отполз, первый сразу упал.

Тогда второй обхватил его лапками и стал кружить. И снова потянулся по полу белый след. Здоровый опять прильнул головой к ране раздавленного.

Каждое движение второго жука было настолько осмысленным, каждое действие настолько точно и мастерски выполнялось, что казалось, он действует по определенной, хорошо ему известной программе. Казалось, что он владеет секретом оживления и сейчас он что-то произведет такое, от чего мертвый жук действительно зашевелится.

Недаром же существует наука «бионика»!

И жук зашевелился. Он дернул передней лапкой. Второй жук сразу отполз и стал следить.

…Есть такие большие комары. Они раза в три больше обыкновенных комаров. Особенно длинные у них ноги. Они похожи на ноги косеножек — тонкие такие же и складывающиеся. Как-то такой убитый наповал комар упал в муравейник. Обнюхав комара со всех сторон, муравьи начали взбираться на него. А взобравшись, начали кусать его в шею. Больше никуда — только в шею. Казалось, что у комара голова вот-вот отлетит. Она, словно подпиленная, свисала то в одну сторону, то в другую. И вдруг комар начал подниматься. Он выпрямил передние ноги, потом средние, потом задние. Поднявшись, комар встряхнул туловищем, и муравьи покатились с него вниз. Они катились один за другим по его ногам, как по перилам. Медленно ковыляя, комар шел к траве.

Муравьи оживили комара. Странно, зачем им это?.. Может, все произошло случайно? Случайно своими укусами муравьи раздражили нервные ганглии комара?

Право же, трудно иногда понять, пьет ли один из другого кровь или вливает в него жизнь.

Так, может быть, и второй жук вовсе не пытался оживлять первого? Приникая к ране, он не останавливал кровь, а просто пил ее и вертел мертвого лишь для того, чтобы кровь лилась сильнее?

…Второй жук продолжал следить. Первый больше не двигался. И снова второй жук начал переворачивать раздавленного жука со спины на брюшко, с брюшка на спину, снова начал ставить его на голову, таскать по кругу и каждый раз, как только показывалась кровь, припадать к ране.

Потом он бросил его и пополз прочь. Он уже почти дополз до стены, как вдруг повернул обратно. Он очень торопился. Приблизившись к мертвому жуку, который оставался неподвижно лежать брюшком кверху, он перевернул его и быстро подтянул к тому месту, где его нашел в самом начале и где еще не просох на полу мокрый след… Затем, уже не останавливаясь, опять пополз к стене. У стены жук повернул и пополз в угол, потом поднялся по плинтусу и исчез за ним.

Это были жуки-точильщики. Жуки эти точат дом, а когда их сильно пугают, «притворяются мертвыми». Никто никогда не слышал, чтобы они любили кровь.

 

СЕМЕРКА ЧЕРВЕЙ

 

 

Часть I

Червяк. Обезноженное, ползучее, извивающееся существо. «Червяк!» — говорите вы с отвращением. Все червяки для вас «на одно лицо». Но так ли это?

Червяк № 1

В саду стоит бочка. Старая, рассохшаяся. В бочке вода, которую не меняют. И в бочке живут червяки. Из ила сваляли червяки трубочки. И из трубочек построили город. Город под водой, город на дне бочки. В центре города дома высокие — трубочки укреплены стоймя. На окраинах дома низкие — трубочки положены набок.

Тихо. Каждый сидит в своей трубочке. Но вот один червяк вылез и быстро начал подниматься со дна вверх. Восьмерку делает. Красную яркую восьмерку в черной воде. Восьмерка такая: голова загибается к спине, а хвост к брюху. Потом наоборот: хвост к спине, голова к брюху. И так и этак — все равно получается восьмерка.

Красной мерцающей восьмеркой червяк поднимается на поверхность подышать воздухом.

Червяк № 2

В лесу растет гриб. Крепкий, коренастый: шляпка у него как будто немножко больше, чем надо для его ноги. Как большая голова на маленьком теле. Гриб называется моховик. Гриб весь желтый. И ножка желтая, и шляпка желтая. А в желтой шляпке кучка желтых яиц. Растет гриб. Растет шляпка, растет ножка, и из яичек вылупляются червяки. Вылупились червяки и начали расползаться в разные стороны. Кто вверх, кто вбок, кто вниз — в ногу гриба. Роют, едят, опять роют, новые ходы роют. Гриб внутри весь изъеден. Все ходы уже друг с другом соединяются. И даже образуются большие «залы». В них сползаются червяки и начинают резвиться. Червяки обхватывают друг друга за талию, катаются, дерутся. Кто победит? Кто сильнее? Кто лучше всех ел, дышал, спал? Кто скорее всех вырос?

Червяк № 3

Ветер рвет кору с деревьев. Это трудно. Кора плотно обхватывает дерево со всех сторон. И вдруг ветру удается: у высокой старой сосны отлетел кусок коры. Обнажилась мягкая желтоватая поверхность луба. А на ней… опять дерево! Из белых борозд. Такие деревья рисуют дети: ствол и ветви во все стороны. Но это дерево нарисовали не дети. Это дерево прочертил червяк. Белый, треугольный, крохотный червяк. Правда, не один он чертил. Ствол дерева и толстые сучья прочертили его отец и мать. На его же долю пришлись тонкие, хрупкие ветки.

Червяк треугольный: один из концов треугольника — хвост. Два других — «плечи». Между «плечами» — рот. Темно-коричневый, жесткий рот. Рот, которым прогрызаются белые борозды в лубе.

Червяк № 4

У ракиты на концах веток молодые листочки свернуты в трубочку. Сначала эта трубочка маленькая, потом она растет, вытягивается, становится длиннее, шире, плотнее, а потом… потом она разворачивается и превращается в несколько бледно-зеленых, свежих, какими бывают лишь только что распустившиеся бутоны, маленьких листочков. Но иногда этого не случается. Трубочки не разворачиваются. Они так и остаются свернутыми до конца своего существования, лишь сильно разрушаются. Каждая такая трубочка превращается в дом. Поэтому она и не может развернуться — иначе дома не будет. А в доме живут маленькие червячки. Вначале червячки бледно-желтые. Дом в это время бледно-зеленый. Потом червячки становятся розовыми, а дом коричневатым. Червячки растут и наконец становятся красными. Дом же делается черным. Как только дом делается черным, а червячки красными, червячки укутываются в белое покрывало и…

Червяк № 5

Вкусна малина. Вкус у нее нежный, сочный, сладкий. И есть у малины маленький обожатель — малинный червяк. Еще нет ягод у малины, пока распустились только цветы, но в них уже яйца, из которых должны вылупиться червячки. Созрела малина, и червяк тут как тут. Он вгрызается в мякоть и начинает наслаждаться. Еду не надо добывать: еда вокруг тебя, она сверху, снизу и с боков. Она сама лезет в рот. Да еще такая вкусная, мягкая, сочная. Можно есть час, день, неделю, месяц…

И вдруг червяки исчезают. Их нет больше ни в одной ягоде. Пронизанные насквозь ходами ягоды висят унылые и неприглядные. Их никто не срывает — они червивые. А червей там уже нет. Нет червей. Черви исчезли.

Червяк № 6

Рассвет. Вверх по дереву медленно несут червяка. Червяк пассивен. Он не выгибается, не вырывается, он спокойно и безразлично висит в зубах своего носильщика. Несут так несут. Значит, надо нести. Каждое утро его несут по этой дороге — вверх по дереву. Он уже тут все знает: сейчас они обойдут бугор, а сейчас опустятся в углубление. Потом проползут под сучком и наконец доберутся до входа. У входа на потолке вниз головой будет обязательно висеть сторож, он пропустит их. По коридору они проползут в комнату. Там он пробудет весь день. Там его будут кормить, обмывать. Приятно, когда за тобой ухаживают, когда тебя любят. Можно ни о чем не думать, ни о чем не заботиться. Можно вот так спокойно висеть в зубах своего носильщика, мелко подрагивая. Подрагивая, потому что как бы бережно тебя ни несли, но дорога-то все-таки не мощеная.

Червяк № 7

Седьмой червяк — толстый, розовый, довольный. Седьмой червяк живет в земле. Если он вдруг оказывается на поверхности, то приподнимает голову и долго крутит ею во все стороны, принюхивается — выбирает дорогу, куда ползти. Ползет он медленно, извиваясь. Вдруг делается в каком-нибудь одном месте тонким-тонким, таким тонким, что кажется, сейчас порвется. А в другом месте — необыкновенно толстым. Таким толстым, что кажется, сейчас лопнет. Но тонкое место не рвется, а толстое не лопается. Тонкое — подтягивается, толстое делается тонким, образуя новое вздутие впереди себя. Червяк движется, он словно переливает себя с конца на перед. Червяк движется, он ввинчивается в землю и начинает уходить все глубже и глубже. Недаром его зовут земляным червяком.

«Ну и что? — скажете вы. — Червяк все равно остается червяком. Живет ли он в трубочке из ила или в трубочке из листьев, кормится сам или его кормят, плавает он или ползает, роет землю или грызет дерево. Червяк — это червяк!..» Но читайте дальше.

 

Часть II

Вы помните, червяк № 1 жил в бочке. Ему повезло: его не поймали и не посадили на крючок, он не стал приманкой для рыбы. В один прекрасный день он надел на свою голову прозрачный шлем и оказался словно в скафандре. Он стал меньше двигаться и перестал есть. Он только дышал. А для этого, так же как и прежде, подымался на поверхность.

Червяк № 2, который жил в грибе моховике, вырос, окреп и покинул гриб. Он зарылся в землю и заснул.

Заснул и червяк № 3. Прямо в дереве заснул. Только для этого ему пришлось прогрызть длинный ход в лубе, чтобы опять очутиться под корой. Попав снова в укрытие, червяк расширил ход — выгрыз лунку. Он сделал себе что-то вроде колыбельки. Затем лег в нее, затянул колыбельку сверху белым покрывалом и сладко уснул.

Червячки в домике из листьев тоже уснули в своих спальных белых мешках. Только дом стал у них жестким и хрупким. От малейшего ветра он трещал и хрустел. Вот-вот развалится. От этого сон у червячков не так спокоен. Ну ничего. Червячки эти очень скоро проснутся. И тогда они даже обрадуются, что дом их такой непрочный, потому что они легко смогут из него выйти. Ведь им самим придется прорубать двери изнутри. Представляете, как бы это было им трудно, если бы дом оставался все таким же гибким и прочным, каким был с самого начала?

Заснули в земле и червяки, исчезнувшие из малины. Исчезновение их оказалось не таким уж загадочным. Они просто ушли в землю. Достигнув глубины в двадцать сантиметров, они сваляли из земли земляные домики, зарылись в них и замерли.

А вот червяк № 6, которого носили вверх и вниз по дереву, так и продолжает свои каждодневные прогулки. Только у него теперь нет ни рта, ни глаз, ни вообще головы. Ведь он превратился в небольшой аккуратный белый бочонок. Его теперь не кормят, не обмывают, его только перетаскивают с места на место. Когда холодно, его перетаскивают туда, где потеплее, когда жарко, его переносят туда, где прохладнее. А если сыро, его помещают в сухие комнаты.

Червяк № 7 продолжает рыть землю. Он стал еще толще, еще длиннее, он стал еще более розовым и еще более довольным. Спит ли он? Возможно, когда-нибудь и спит, но недолго. И, проснувшись, вновь начинает рыть, рыть, рыть.

Итак, одни червяки стали менее подвижными, другие замерли совсем. Лишь последний червяк никак не угомонится.

Вы любите сказки с превращениями? Любите? Так это не сказка. Замерли червяки, заснули. И начали с ними совершаться дивные превращения.

 

Часть III

По воде плавает белый, легкий, прозрачный плот. На плоту, распластав по воздуху крылья, застыл на тоненьких ножках мотыль. Мотыль сушится «на ветру». Ветер рябит воду, ветер носит плот по воде, и ветер же сушит мотыля. А мотыль — это комар, мохнатоусый комар. Каждый ус у этого комара похож на густое, мохнатое перо. Комар вытянул усы ввысь, как две мачты. Усы тоже сохнут. Весь мотыль сохнет с головы до ног, потому что он только что вылез из воды, где, будучи червем, плавал и извивался восьмеркой. Красной восьмеркой в темной воде. Теперь же он стоит на своей бывшей «червячьей оболочке», и она служит ему плотом.

А вот и второй комар, вернее, комарик, потому что он раз в десять меньше мотыля. Его называют — грибной комарик. Вылез комарик из земли, поднялся в воздух и присоединился ко множеству таких же, как и он, комариков. Сталкиваются в воздухе комарики по двое, по трое, а то и сразу по десятку. Сталкиваются, разлетаются, опять сталкиваются. Друг дружку обгоняют и ввысь и вдаль и снова возвращаются к основной массе комариков, потому что комарики эти в воздухе стараются держаться вместе. Видно, характер у них не изменился, хоть и превратились они из грибных червей в грибных комаров. Летают, дерутся, меряют силы. Мошкара — называют их.

…Жук вылез из дырочки и осмотрелся. Первый раз в жизни он увидел небо, траву, деревья. Первый раз в жизни он вдохнул в себя свежий лесной воздух. Первый раз в жизни он почувствовал, что хочет есть. Жук небольшой. Спина у него черная, брюшко коричневое. Голова маленькая, с усиками. Жуку предстоит большая, длинная жизнь. Он найдет себе «жучиху», будет грызть с ней дырки в коре деревьев, потом ходы под корой. Заведет детей: маленьких червят, которые тоже, как и он, начнут прогрызать ходы… Все это будет, обязательно будет, если вот только его вдруг не уничтожат. Потому что он и есть тот самый злостный вредитель деревьев, которого зовут — короед.

…Выглянула из спального мешка и расправила крылья галлица. Галлица — это что-то между мухой и комаром, в общем — мушка. Галлицами называют таких мушек потому, что от их личинок мякоть листа разрастается и образует вырост — галл. Но наша галлица галлов не образует. Наша галлица — это галлица-ракитница. Она просто не дает распускаться молодым листочкам ракиты…

Итак, червячок превратился в галлицу. Галлица постучала по стенке черного, почти уже истлевшего домика, и образовалось окошко. Окошко в мир.

Расстояние в двадцать сантиметров трехмиллиметровому малинному жуку кажется километрами. Если бы жук мог, он бы наверняка ругал себя, что, когда был червяком, так глубоко зарылся в землю. Правда, если бы жук умел думать, он бы, вероятно, понял, что иначе его затопили бы дожди либо выбросила на поверхность лопата.

Жук не умеет думать. Всеми шестью лапками он разгребает землю. Упрямо и настойчиво продвигается вверх, к свету, солнцу, пространству.

…Муравей тащит муравья. Тот, который тащит, — черный с бурым отливом. Тот, которого тащат, — белый. Вы скажете: белых муравьев не бывает. Красные бывают муравьи, черные, рыжие, желтые, а белых не бывает. Оказывается, бывают. Эти муравьи абсолютно неподвижны. Они похожи на восковые мумии. Только вот мумии никогда не могут ожить, а белые муравьи оживают. Оживают постепенно. Словно в них вливают жизнь по капелькам. Сначала они становятся желтоватыми, потом коричневыми и, наконец, черными. Такими же черными, как те муравьи, которые их сейчас носят. И которые прежде носили червяков.

Червяк № 1 превратился в мотыля, червяк № 2 — в грибного комарика, червяк № 3 — в короеда, № 4 — в галлицу, № 5 — в малинного жука, № 6 — в муравья. Только червяк № 7 ни в кого не превратился. Он так и остался червяком. Он продолжает рыть землю. Он приносит пользу: за год черви с одного гектара «обрабатывают» пятьдесят тонн земли. Возможно, именно поэтому он такой довольный и выглядит так солидно. У него уже есть и потомство. Маленькие червята. Со временем червята подрастут, но и они никогда ни в кого не превратятся. Потому что червяк № 7 и есть настоящий червяк, а все остальные шесть червей вовсе не черви. Это личинки. Личинки насекомых. У них обязательно вырастут ножки и крылья. И они будут карабкаться по деревьям, летать, звенеть в воздухе.

 

ДВЕ УЛИТКИ

 

Есть улитки, которые живут на деревьях. Ползет такая улитка по дереву, по зеленому листу, по ветке; голову высоко подняла, два рога торчат вверх, а два поменьше — вниз. Нижними она ощупывает, а верхними смотрит. (На конце этих рогов глаза.)

Ползет, говорите? Ну нет — плывет. Гордо задрав голову, медленно, важно, выставив вперед ногу, — плывет. Вот это походка! Вот это стать!

Ту улитку, что так свободно и красиво на дереве жила, я встретила на Кавказе.

А у нас под Москвой мне повстречалась другая. Жила она в заросшем пруду. Рядом с тем прудом дома выросли — шестиэтажные и восьмиэтажные. Люди из тех домов ходят мимо пруда и в пруд всякую всячину кидают. Окурки, очистки, отбросы. Все тут есть. И среди всего этого улитки живут. Ползают по дну. И так же гордо, задрав голову и вытянув вверх рога, — «плывут». Ощупывают все, что попадается по дороге.

А по дороге все что хочешь попадается. То попадается, что человек совсем в другое место должен бросить. А по глупости сюда бросил.

Медленно движется улитка по окурку, по апельсиновой корке, по обрывку газеты. И все рогами осматривает, потому что и у нее на рогах глаза. И раз уж лежит тут — надо изучить, что это: друг или враг?

Те улитки, что на суше живут, дышат легкими, а те, что в воде — жабрами. Но не все. Наша улитка время от времени из воды высовывается и воздух заглатывает. Она хоть в пруду живет, а тоже дышит легкими. Видно, предки ее в воду вернулись: тянуло их в родную стихию.

Человека ведь тогда еще не было. А уж окурков да газет — и подавно. Так что в воде очень хорошо было жить.

 

ВО ДВОРЕ

 

Во дворе ходит птица. Она не похожа на тех, что прыгают рядом. Те прыгают, а она ходит. А рядом вот кто: голуби и воробьи.

У голубей головка маленькая, тело как будто вылеплено из глины — словно голубь не птица, а статуэтка.

Ну а воробьи — те только и знают что прыгают. Скок, скок, прыг, прыг возле голубей. Вроде бы и не воруют у них, вроде бы и не прихлебатели, а просто рост подвел. А так бы воробей — серьезная была птица. Деловая.

Но та птица, о которой я начала рассказ, совсем на них не похожа.

Она будто ученый среди них, обыкновенных птиц. Голова большая, клюв вытянут, значительный клюв. Посмотришь, и сразу видно: умная птица. И ходит эта птица среди голубей да воробьев так, будто знает, что совсем не такая она, как они. А тут, среди них, оказалась случайно.

И голуби, видно, это тоже понимают. Выстроились за чужеродной птицей гуськом и прыгают за ней — любопытство их одолевает.

Но не до них этой птице. Уж что с этой птицей, не знаю, а только летать, по-моему, она не очень-то способна. То ли крыло у нее подбито, то ли в каких-то особых условиях выросла. Может, действительно ученая? Может, у человека жила, по-человечьи говорить умеет, поэтому и ходит с умным видом?

Вот птица поближе к дому направилась, голуби да воробьи за ней цепочкой — словно ее шлейф несут. Серая ворона этому не противится.

Но тут голуби да воробьи вспорхнули — и нет их. Дело в том, что из подвала появилась кошка. Вышла вроде бы посмотреть, что тут делается. А на самом деле давно знает, что здесь происходит. На морде это у нее написано. Морда у кошки круглая, хитрая, кошка глаза жмурит. Будто и не торопится. Будто птице фору дает, поскольку та, видно, не совсем в норме. И вот это обстоятельство больше всего кошку забавляет: что, мол, делать, серая ворона, будешь, давай посмотрим?

И кошка тихо с лапки на лапку переступает, крадется.

Птица все, конечно же, понимает: свое положение и удовольствие кошачье. И опасность, и безвыходность, но и сила птичья, достоинство — в ней сидят.

Взмахнула крыльями раз, другой, с усилием, тяжело… без птичьей легкости в полете. А все-таки она уже не рядом с кошкой. Все же на дороге оказалась. Где люди ходят. И я стою. Люди сочувствуют: видно, больная серая ворона.

Кошка красться перестала, посмотрела снисходительно: что, мол, так и есть — не летун ты. Отвернулась и пошла к подвалу, словно желая показать, что не нужна ей вовсе наша птичка, а так просто, припугнуть ее хотела да выяснить, кто это появился у них во дворе?

Но серая ворона испугана. И уже на земле находиться не хочет больше. Еще несколько взмахов, таких же тяжелых, таких же трудных, — и птица исчезла. То ли на балкон села, то ли еще где спряталась.

Долго я ждала, что птица снова появится. Но не дождалась.

А дома рассказала, как во дворе больная ворона, спасаясь от кошки, на дорогу вышла — под защиту людей. Конечно же, мне не поверили. Да и сама я стала сомневаться. Мало ли что привидится при желании.

Однако вот что я прочитала в книге: «Вороновых считают венцом эволюции птиц. Серые вороны благодаря своему высокому интеллекту умеют, используя свой личный опыт, правильно ориентироваться в сложнейших ситуациях».

Значит, можно верить глазам своим.

 

ПЕВЕЦ

 

Я давно слышала о нем. Вернее, я даже знала его. И так как он был первой и единственной птичкой в моей жизни, то и произвел на меня сильное впечатление. Мне казалось, что это желтенькое тельце, эти умные глаза, эта трогательная головка маленькие по недоразумению. И птичкой называется тоже по какому-то непонятному стечению обстоятельств. А на самом деле это что-то удивительно разумное. Звали его Ванечка.

Он смотрел, чуть наклонив головку, словно стараясь показать: «Я вас слушаю», «Я вас понимаю», «Ах вот, что вы хотите мне сказать».

Потом его увезли, и до меня доходили только рассказы о нем. Я верила рассказам, но как-то спокойно относилась, скажем, к тому, что желтенький кенар садится перед телевизором и поет в такт любой музыки. Мне даже рассказывали, как он при этом вертит головкой и подпрыгивает, словно танцует.

И вот я снова увидела его. Я у него в гостях.

Его хозяина зовут так же, как и Ванечку, — Иван. Иван Федорович Ремизов инвалид Отечественной войны. Он живет один и с помощью костыля очень медленно передвигается по квартире.

Иван Федорович идет в кухню, и в комнате остаются две птички: желтенький кенар Ванечка и еще одна — серо-зеленая. Это самка. Она сидит в клетке, в гнезде, на четырех яичках и переворачивает их ногами.

У нее испуганные глаза — она боится меня: Иван Федорович, который сшил ей гнездо из своего шерстяного носка, вышел, а я, незнакомая, осталась рядом.

Ванечка занял место у входа в клетку и посматривает в мою сторону.

«Вот мы и свиделись, наконец, — думаю я. — Желтенький, разумный».

И «желтенький, разумный» смотрит, чуть склонив голову, боковым взглядом.

Иван Федорович возвращается, включает телевизор.

— Спой, спой, — говорит Иван Федорович.

Птичка летит к телевизору. Но по телевизору говорят. Музыки нет. Птичка садится на стол возле телевизора и, вцепившись в край стола, прямо глядя на меня, начинает петь.

Поет громко, песню за песней, не отрывая от меня взгляда, повернувшись только ко мне.

Одна песня, вторая, третья — певец выступает. Длинные ножки вытянуты, нельзя сказать, что птичка сидит, она стоит. Ванечка стоит. Певец поет, певец дает концерт, и в этом «зале» мы с ним вдвоем. Он, маленький, желтенький, поет так искусно. Я слушаю его с таким уважением, почтительно смотрю на него, так внемлю…

И вот заиграла музыка. Классическая музыка, серьезная музыка. Ванечка остановился, прислушался… Он даже немножко съежился. И запел — тихо, чуть слышно. Вдохновенно раскачиваясь, он тактично вставлял свои трели в музыку телевизора, образовывая нечто целое с ней. Он импровизировал на ходу. Его музыка рождалась тут же, одновременно с услышанной, и сливалась с ней, и он весь сливался с музыкой. Вытянувшись до предела, словно струна, — он пел.

Маленький певец. Достойный певец. Двадцатого века певец. Потому что, когда же еще певцу мог аккомпанировать телевизор.

 

СЕРАЯ МЫШКА

 

Я сижу в кухне. Живу я на первом этаже. И вдруг слышу: скребется. Настораживаюсь. И что вы думаете? Разгуливает. Мышь разгуливает. Мелькнул хвост в одном месте, потом правее, еще правее. Толстая, серая, хвост длинный, но самое главное — уши. Большие, глубокие, какие-то даже изысканные, во все стороны вращаются. Но это все я потом рассмотрела, когда уже уговорила себя, что ничего страшного в мышке, в серой маленькой мышке, нет. Что она меня боится. Кстати, это была неправда: мышь меня совершенно не боялась. Мне даже казалось, что она вышла от скуки. Захотелось пообщаться.

А мышь выбежала к умывальнику, села и смотрит на меня.

В это время, как я думала, к счастью, позвонил телефон, и я вышла. Стою, значит, в коридоре, разговариваю, рассказываю про мышку и про то, как я ее боюсь. Слушаю в ответ, что бояться мышки глупо, что ничего она сделать не может и т. д.

Смело захожу опять в кухню, а мышь — в банке, которую я поставила на пол, выбросить собиралась. Сидит мышь в банке и слизывает остатки томата.

— Ну, сестрица, — говорю я ей, — марш! — И начинаю топать на нее и бить по столу рукой.

Мышь из банки выскочила и по ободку бегает.

Я подумала, зачем я ее из банки выгоняла? Ее бы накрыть крышкой и выбросить.

Но, увы, мышь послушная. Сразу поняла, что в банку спускаться нельзя — поэтому, мол, я и сержусь, — зато по ободку бегать можно.

Мышь села на ободок, голову и лапки вниз спустила, лапками томатный сок загребает и подносит ко рту. Сидит на двух задних лапках, а передними — ест.

Ушами шевелит. Хвост с банки свесила. И очень довольна. Я на нее смотрю и то ли уговорила себя, что совсем не страшная эта мышка, что, напротив, понаблюдать я за ней должна, а вовсе не бояться (когда еще такой случай выпадет), то ли потому, что мышка была какая-то уж очень безобидная и всем видом показывала, что зла она мне не желает. И вообще, разве плохо вот так вдруг взять да и познакомиться? Но только неожиданно для себя самой я успокоилась и запросто сижу и наблюдаю. И мышка тоже сидит на банке и с лапок сок томатный слизывает. Губками трусит точь-в-точь как зайчик или хомячок. Недаром они с хомячками ближайшие родственники.

Тут я вспомнила, как один музыкант рассказывал: только он начинал играть на рояле, являлась мышка, садилась в центре комнаты и слушала. И что вы думаете? Музыкант так привык к мышке, что потом уже ждал, когда она появится.

Говорят, кошки сами приручили к себе человека. Может, и мышки хотят того же?

 

В МОСКОВСКОМ ЗООПАРКЕ

 

Была я в зоопарке. Там, в зоопарке, в воде живет морж. Большой и усатый. Клыков у моржа нет — спилили. От этого голова у него не похожа на моржовую. А похожа она на голову огромного червя или пиявки, в общем, какая-то бесформенная.

Плавает морж то на боку, то на спине, переворачивается перед публикой, голову высунет, зарычит, потом навзничь упадет и снова плывет.

Народ смотрит: в бассейне неглубоко, все видно.

Сбоку подошел человек. Звук какой-то издал. Морж к нему поплыл. Доплыв до него, начал вылезать к решетке, встал на передние ласты, словно на руки, и вылез из воды. Большой, толстый, над водой возвышается на полметра. Рот открыл и тянется к булке, которую тот человек, что позвал его, протягивает. Дотянулся, мягко губами взял булку, оскалился радостно во весь рот, глазами улыбнулся — ну человек! Какой там червяк или пиявка. Человеческое осмысленное лицо. Запрокинул голову назад и — в воду, на спине поплыл.

А человек опять подзывает его звуками, и морж снова к решетке плывет, снова на ласты опирается, тело из воды высовывает и тянется к хлебу. Потом опять смеется — и навзничь, и плавает.

Пять или шесть раз морж на берег вылезал. А последний раз никак дотянуться до хлеба не мог, так он не на согнутые ласты встал, а вытянулся — и на самые «пальцы»…

Я отошла — все же трудно смотреть на такое: морж — в воде плавает, а вылезает — человек. И с человеком разговаривает. На своем языке, звуками…

Толпа, что у решетки стоит, на человека с восторгом смотрит: подумать только, с моржом объясняется. А уж человек тот счастлив! Как ребенок, сияет и толпе что-то руками о морже рассказывает.

Немой он.

 

ДАФНИИ, ЛЮБОВЬ И ФАНТАЗИЯ

 

Стеклянная перегородка отделяет в аквариуме узкое пространство — кормушку. В перегородке вырезано отверстие. В нем неподвижно застыла небольшая серая рыбка — гуппи. Она преграждает путь в кормушку другим гуппи: двум самкам, таким же серым и бесцветным, как и она, но чуть меньшей величины, и двум самцам, совсем крохотным в сравнении с самками, но ярко окрашенным в черные, красные и желтые тона.

Я насыпаю в кормушку сушеных дафний. Самка, охраняющая вход, стремительно бросается внутрь кормушки, хватает несколько дафний и тут же возвращается обратно. Хвостом, головой отбивает она атаки остальных гуппи. Резкими движениями отбрасывает их от входа в кормушку. А сама плывет снова к дафниям.

От дафний — к отверстию, от отверстия — к дафниям. Десять, двадцать, тридцать раз. Но вот наконец самая большая самка наелась. Тогда она пускает в кормушку вторую самку, среднюю по величине, а через некоторое время и третью.

Все самки сыты. Самцов в кормушку пропускают последними — сразу двух. Итак, путь в кормушку свободен для всех. Но это ненадолго. Как только большая самка проголодается, она вновь выгонит из кормушки всех гуппи и займет пост у ее входа.

Такую картину я наблюдаю каждый день, с тех пор как отгородила в аквариуме кормушку. Но сегодня… Сегодня я решила уменьшить отверстие в перегородке кормушки. Сделать его такой величины, чтобы в кормушку могли попасть только самцы. Самцы у гуппи раза в три меньше самок.

Я вынимаю из аквариума перегородку и вставляю новую. Интересно, что будут делать самки? Что теперь будет делать самая большая самка? Может быть, она по-прежнему не будет пропускать самцов в кормушку?

Наступает время кормежки. Я опять насыпаю дафний. Три самки одновременно подплывают к отверстию. Отверстие мало.

Судорожно они тычутся в стекло: ищут другой вход. А оба самца в это время спокойно проплывают в кормушку.

Самая большая самка бесится больше всех. Подумать только, самцы, такие слабые и крохотные, едят, а она, большая и сильная, лишь смотрит на них.

Наевшись, один из самцов выплывает из кормушки. Проплыв немножко, он открывает рот, и вверх медленно всплывает дафния. Одна крохотная сушеная дафния! Ее тут же проглатывает большая самка. Я жду, когда выплывет второй самец. Выплыл. Открывает рот. Я не верю своим глазам: кверху всплывает дафния. Вот это мужчины! Вот это благородство! Неужели они таким способом будут кормить самок?

Я продолжаю следить. Самцы вплывают в кормушку и выплывают обратно. Но дафний больше самкам не приносят. Я слежу. Проходит час, другой. Я слежу. Нет, самцы не кормят самок.

Значит, это было случайностью. Очевидно, оказавшись неожиданно обладателями большого количества дафний, они не рассчитали своих сил, просто переели.

А самки обезумели, они бьют самцов, кусают им хвосты. Пора снимать перегородку, а то как бы они совсем не загрызли самцов, ведь едят же самки гуппи собственных детенышей.

Я вынимаю перегородку. И дафнии медленно расплываются по поверхности аквариума. Самки набрасываются на них, заглатывают сразу по две, по три, давятся, выплевывают… и вот уже успокоились. Медленно плавают они по аквариуму; лениво и грациозно отмахиваются от подплывающих к ним самцов.

Я смотрю на них, и мне не верится, что эти же самые гуппи только что готовы были разорвать друг друга из-за «куска» дафнии.

 

КТО ЕСТЬ КТО

 

Говорят, животное — это машина. Разума нет, одни рефлексы. И рефлексы эти всем управляют. Едят ли животные, любят ли, общаются друг с другом. Все это — только рефлексы.

Поймала я жука-светлячка. Вечером это было. Летал жук. А вокруг него голубой свет вспыхивал. Это жук сигналы подавал. Самка должна ему отвечать тоже голубым сигналом. И сигнал ее должен быть ровно через две секунды после сигнала самца. Тогда самец знает — самка это. И летит к ней.

Жук в стакане — лететь некуда. Стакан сверху бумагой закрыт. В бумаге дырки. Чтобы воздух шел. Кислород нужен для дыхания, для жизни и для свечения. Не будет кислорода — не произойдет биохимической реакции, и не зажжется голубой фонарик внутри светлячка.

Проснулась я ночью. Свет от маяка темноту прорезает. Ритмично, спокойно подает сигналы маяк. А жук кричит о спасении. Его позывные беспорядочны. Зажжется и не гаснет. Долго, долго. Потом мигать начнет, потом словно огонь из пасти выбрасывает. Потом замолкнет безнадежно. И опять с новыми силами летает по стакану, и в стакане — будто фейерверк.

Но нет спасения. Никто не понимает сигналов жука. Нет вокруг светлячков. А я? Что я? Наблюдаю. Профессия у меня такая — наблюдать.

Взяла я стакан с жуком и поднесла к стене, к тому месту, куда от маяка свет падал (рассмотреть жука получше хотела). Мерно зажигается и освещает стену маяк, согласно заложенной в него программе. Раз, раз, перерыв и опять: раз, раз.

И вдруг мой жук точь-в-точь как маяк начал светить. Раз, раз, перерыв; раз, раз.

Жук настроился на ритм маяка. Неужели надеялся, что маяк поймет его?!

…Только ведь не поймет маяк: машина-то из них — он. Я открыла стакан и выпустила светлячка.