В библиотеке, вернув Жозефине прочтенных «Мушкетеров», Поль спросил, что еще интересного есть в литературе.

– Много интересного, – ответила Жозефина, откровенным взглядом окидывая Поля, на котором кроме набедренной тапы больше ничего не было.

– А какой писатель самый интересный? – спросил Поль.

– Дюма-отец, – ответила Жозефина и рассмеялась.

– Так думают все? – невольно улыбаясь спросил Поль.

– Так думают все, – ответила Жозефина, – только не говорят этого вслух.

– Почему не говорят?

– Потому что это считается дурным тоном.

– А какие писатели считаются хорошим тоном? – спросил Поль. Жозефина стала перечислять:

– В девятнадцатом веке – Бальзак, Стендаль, Гюго, Флобер, Гёте, Дикенс, Толстой, Достоевский.

– Дайте, пожалуйста, Бальзака, – попросил Поль.

– У нас нет Бальзака, – и Жозефина развела руками. – Мы его не взяли, потому что он всем надоел еще в школе.

– Тогда Стендаля, – попросил Поль. Жозефина встала на стул, достала с полки очень толстый том. Ноги ее были скривленные в коленях, но когда она вставала на стул, под платьем обрисовались круглые красивые ягодицы. Держа в руках тяжелую книгу, Поль спросил:

– А здесь много романов?

– Избранные. До Марселя вы не успеете прочесть. – И Жозефина посоветовала: – Прочтите «Ванина Ванини». Она короткая и характерная для Стендаля.

На палубе Поль снял с бедер тапу, лег на нее и принялся читать «Ванину Ванини». Солнце было низко, но еще грело. Пароход был всё еще на широте Африки. Незаметно для себя Поль уснул. Его разбудил Мишель.

– Поль, все пошли на ужин. – В руках Мишеля был фотоаппарат. – А я снял вас спящим. В лучах заходящего солнца. – За ужином Бернар предупредил Поля:

– В Марселе вас помимо вашей матери будут встречать репортеры. Они, вероятно, уже знают вас по фотографиям Мишеля. Так что от них вам не уйти.

После ужина Поль оставил том Стендаля в своей каюте, взял ноты с Григом и пошел в кают-компанию. Он надеялся, что туда может прийти медсестра Мари, или даже радистка Мадлен. В кают-компании шла игра в шахматы, и Поль вышел на верхнюю палубу. Была пасмурная ночь. Поль остановился у перил. Бегущие назад волны, освещенные огнями парохода, а чуть дальше – черная темень. На палубе показалась пара. Мужчина и женщина. Когда они проходили под лампой, Поль узнал их. Это были Антуан и Мари. Вспомнились слова Мари о том, что Антуан может серьезно влюбляться, и это означало, что – а вот Поль не может. И он быстро пошел в другую сторону. Ну и пусть серьезно влюбляются. А он с Хатуту. Стало прохладно, и Поль побежал по палубе. Обежав вокруг обоих бортов, он перешел на шаг. Начался дождь. Ноты под дождем могли промокнуть, и Поль спустился вниз. В кают-компании уже никого не было. Поль включил свет, сел к пианино, раскрыл ноты. Дверь он оставил открытой, чтобы слышать шаги. Если это будет мужчина, надо сразу уйти. Поль некоторое время прислушивался. Послышались шаги. Это были женские шаги: цоканье высоких каблуков. Поль тотчас заиграл Норвежский танец Грига. К его разочарованию в кают-компанию вошла Виолетт – некрасивая развязная девушка-стюардесса, которая в столовой выполняла работу официантки, и которая навязала ему свое знакомство, когда перед высадкой в Панаме он разговаривал с девушками. Однако Поль давно заметил, что несмотря на ее некрасивое лицо с утиным носом, она обладала удивительно красивой фигурой и легкой, воздушной походкой. Когда, окончив танец Грига, Поль посмотрел на нее, она отставила в сторону выгнутую ногу, слегка запрокинула лицо, чтобы не выделялся ее нос, и проговорила насмешливо:

– Наконец-то я услышала вашу игру, мсье Дожер, которой вы соблазняете наших наивных девушек.

– Вам не нравится моя игра?

– Нравится, но не настолько, чтобы потерять голову, как теряют другие девушки.

– А вы никогда ни от чего не теряли голову? – уже игриво спросил Поль.

– Как видите, она на месте, – сказала она, еще выше задрав голову. А фигура у нее была безукоризненная. Цивилизованным девушкам нельзя говорить открытые комплименты. Нельзя сказать: у вас красивые ягодицы, или: у вас красивые груди. И Поль придумал косвенный комплимент:

– Вы занимаетесь балетом?

– Вы знаете, что такое балет? – спросила она.

– В детстве меня водили родители на Баланчина.

– Да. Я ходила в балетную школу. Потом бросила. Не было средств. И была война. Не до балета.

– Теперь война кончилась, – напомнил Поль, не зная как перевести разговор на игривый лад.

– Я теперь учусь в художественной школе. Это тоже стоит денег, но я работаю натурщицей в классах рисунка. Сама я специализируюсь на пейзаже. Пленэр. На этом рейсе в экспедиции я заработаю достаточно, чтобы окончить курс. А вы заинтересовались экзотикой американских индейцев? Я слыхала, в Панаме вы купили индейскую маску.

– Да, – оживился Поль. – Красивая маска. Хотите покажу?

– Прямо сейчас?

– Да! – и Поль вскочил на ноги. – Пойдемте!

– Вы приглашаете меня в свою каюту? – спросила она насмешливо.

– Конечно. Маска у меня под столом. – Она усмехнулась:

– Думаете, я не знаю, чем кончаются ваши приглашения в каюту? – Поль с невинным видом пожал плечами:

– Ничем плохим не кончаются. – И он жестом пригласил ее пойти вперед. И она пошла впереди, а Поль за ней. Идя по коридору, она не оглядывалась. Вероятно, она трезво сознавала непривлекательность своего лица и понимала, что Поль, идя следом за ней, по достоинству оценивает ее легкую походку и красиво выгнутую талию. Оказалось, она знает номер его каюты, и она остановилась в ожидании, когда Поль откроет дверь. Он открыл, вошел. Она осталась стоять в коридоре. Он достал из-под стола бумажный пакет, вынул из него маску. Виолетт продолжала оставаться в коридоре. Цивилизованную девушку нельзя силой заводить в каюту, надо делать это вежливо. И надев маску, он спросил:

– Правда, красиво? – Она рассмеялась. Поль снял маску, предложил: – Хотите примерить? Вот зеркало, – и он указал на зеркало в дверце шкафа. И она вошла в каюту. Поль надел на нее маску, завязал на затылке тесемки. Виолетт повернулась к зеркалу, сказала:

– Есть такой балет Стравинского, «Весна священная». О первобытных дикарях. Подошло бы. – Голос ее в маске звучал глухо. Она стала развязывать тесемки маски. Поль ей помог. После устрашающей маски ее лицо казалось не таким уж некрасивым. Поль стоял за ее спиной. Они встретились глазами в зеркале. Поль отбросил маску, обнял ее сзади за плечи, провел ладонью по ее груди. Никакого бра не было. Ее груди не нуждались в поддерживающих конструкциях. Поль повел ладонью ниже. Пояса и чулок не было. Но были короткие, совсем узкие трусы. Он стал поспешно, уже знал как, расстегивать крючки ее платья на спине, резко повернулся к двери, защелкнул замок. Она сама сняла платье. А он снял тапу, освободив торчащий член. Во время секса она плавно заводила выгнутые руки за его шею, змеиными движениями проводила ладонями по его бедрам, легко разгибала в шпагате то одну, то другую ногу. Со стороны это, вероятно, выглядело красиво. При этом она не забывала отворачивать в сторону лицо, или просто запрокидывала голову, не давая ему смотреть на утиный нос. Натурщица, да еще балерина, она знала, в каком ракурсе можно себя показывать. В момент оргазма она уткнулась лицом в его грудь, не давая увидеть напряженной гримасы. Было приятно вести ладонью по ее ноге вверх. Изящная стопа с высоким подъемом плавно переходила в тонкую щиколотку, а дальше – красивая линия голени и слегка выгнутое назад колено, плавно скругленное бедро. Внизу живота был совсем маленький треугольник жестких волос. Теребя пальцами этот треугольник, Поль спросил:

– Почуму у тебя так мало здесь волос? – Виолетт отвернула голову в сторону, сказала небрежно:

– Я их выбриваю. Я же натурщица. Позирую голой. Полагается оставлять волос до минимума. Мне нравится. А вам? – Поль уснул неожиданно, причем уснул во время длительного полового акта. Почувствовав на себе тяжесть его расслабленного тела, Виолетт почти крикнула:

– Эй! Отвались! Ты же спишь! – Поль отвалился на бок и тут же опять уснул, в последний момент услышав ворчливый голос Виолетт: – Я тоже уже больше не могу…

Проснулись они одновременно от стука в дверь. Виолетт тотчас стала надевать платье. Поль взглянул на часы. Было пять часов утра. Стук в дверь повторился. Поль шагнул к двери. Член его упорно торчал вверх.

– Кто? – громко спросил Поль.

– Это я! – раздался из-за двери голос Антуана.

– Чего надо? – спросил Поль.

– Открой! – кричал Антуан. Виолетт уже успела надеть платье и туфли.

– Мсье Дожер, откройте, – сказала она шопотом. – Он думает, что здесь Мари. А то он сейчас взломает дверь. – Антуан стал с силой трясти ручку двери. Но двери на пароходе прочные, железные. Поль открыл замок. Антуан рывком распахнул дверь. Лицо его выражало жестокую решимость. Но увидев Виолетт, он растерялся.

– Извините, – сказал он смущенно. И, мельком взглянув на стоящий член Поля, повторил: – Извините, пожалуйста, ради Бога… – и попятился обратно в коридор.

– Да заходите, мсье, если уж пришли, – насмешливым тоном сказала Виолетт.

– Конечно, заходи, – поддержал ее Поль.

– Да нет, я не во-время, я бестактно. – забормотал Антуан.

– Очень даже во-время, – сказала Виолетт, а Поль за руку затащил Антуана в каюту и тут же запер дверь. Стоять перед Антуаном с торчащим членом было как-то неловко, и Поль сел на кровать. Виолетт деловито заговорила:

– Я знаю, мсье: вы думали, что здесь Мари. Вы пьяны. Она знала, что вы будете искать ее. И она поменялась со мной каютами. Я легла спать в ее каюте. Вы пришли и стали стучаться. Я не открыла. Потом вы ушли. Я боялась, что вы опять вернетесь, станете стучаться, взломаете дверь, а может, и станете меня насиловать. И тогда я пришла к мсье Дожеру искать у него защиты. Он человек вежливый, хорошо воспитан на острове Хатуту, насиловать не станет… – К концу своей речи она стала откровенно смеяться.

– И где она теперь? – всё так же растерянно спросил Антуан.

– Мари? – переспросила Виолетт. – Она преспокойно спит в моей каюте и даже не подозревает, что мы вот тут втроем встретились для светской беседы. Мсье Дожер, я вижу у вас на столе ликер. Угостите, пожалуйста, а то какая же светская беседа без вина.

– Да, пожалуйста, – сказал Поль, продолжая сидеть, со скрещенными на коленях руками, прикрывая таким образом еще стоящий член. Виолетт стала наливать ликер в стаканы.

– Стаканов только два, – сказала она.

– Стакан даме, – тотчас сказал Антуан. – Мадемуазель, пожалуйста. А мы с Полем будем по очереди из одного стакана. Поль, не возражаешь?

– Нет, конечно, – отозвался Поль. Виолетт села на кровать рядом с Полем. Перед ними стоял Антуан. Виолетт отпивала из своего стакана. Антуан и Поль делали глотки по очереди из одного стакана. Поль вежливо спросил:

– Виолетт, вы давно учитесь живописи?

– Второй год.

– Вы учитесь живописи? – удивился Антуан.

– Да, – ответила Виолетт. – На пейзажиста.

– Это хорошо, – заметил Антуан. – А то за время войны французская живопись зачахла. Ни одного приличного художника не появилось. – Он присел на кровать по другую сторону от Поля. Шла светская беседа, если не считать того, что Поль был голым.

– Уже начали появляться новые имена, – сказала Виолетт.

– Не слыхал, – признался Антуан.

– Это потому, что после войны живопись еще не в моде. Но скоро войдет, – убедительно сказала Виолетт.

– Какое-нибудь новое направление? – предположил Антуан.

– Всякие направления, как и раньше. – Виолетт сделала еще глоток ликера и продолжила: – Вот, например, предыдущий курс пленэра у нас вела очень известная в живописных кругах художница. Учиться в ее группе считается престижно.

– И в каком стиле она работает? – спросил Антуан.

– Она считается единственной последовательницей Гогена. – Поль насторожился.

– Как ее имя? – спросил он.

– Это ваша мать, – нарочито спокойным тоном сказала Виолетт и уточнила: – Сибил Дожер. – Антуан пораженно посмотрел на Виолетт, а потом на Поля. А Поль онемел. Наконец, он спросил:

– Это правда? – Виолетт, глядя на свет через стакан, сказала:

– Могу показать ведомость о сдаче моей курсовой работы. Там ее подпись: Сибил Дожер. Ведомость у меня в каюте. Пейзаж с натуры. Колонада в парке Монсу.

– А почему ты раньше этого не говорила? – спросил растерянно Поль.

– Вы тоже кое-что скрывали, мсье Дожер. – Поль, наконец, сосредоточился.

– Как она теперь выглядит? – спросил он.

– Она хорошо сохранилась. Вы узнаете ее, мсье Дожер, если, конечно, не забыли, как она выглядела раньше.

– Раньше… – повторил Поль. Он и сам не знал, хорошо ли он помнит свою мать, и не знал, что еще спросить о ней.

– Она преподает живопись? – спросил, наконец, он.

– Мало, – коротко ответила Виолетт. – Иногда читает лекции. Редко.

– Где выставляются ее картины? – спросил Антуан. Виолетт пожала плечами:

– Не знаю. Одна ее картина висит в музее современной живописи. Еще две картины в Америке, в одном из нью-йоркских музеев. Она не любит выставки. – Поль молчал. Он еще не мог прийти в себя от этой новости: Виолетт – ученица его матери. Она видела его мать, говорила с ней, и совсем недавно. Антуан поднялся на ноги, сказал:

– Сейчас будет рассвет. Мы подходим к Канарским островам. Говорят, это красивый вид. – Поль поднял с пола свою тапу.

– Если красиво, надо посмотреть, – сказал он, повязывая тапу на бедра.

– Наконец-то, – сказала Виолетт.

– Наконец-то, – подтвердил Антуан, обращаясь к Полю. – Теперь я могу быть официально представлен, – и он выразительно кивнул в сторону Виолетт.

– А разве вы не знакомы? – простодушно спросил Поль. Виолетт пояснила:

– Мсье Дожер, ваш друг принадлежит к высшим кругам общества, где знакомства со стюардессами исключены. – Не обращая внимания на колкость ее замечания, Поль представил:

– Антуан – мой друг. Виолетт – художница. – И он не без удовольствия отметил, что правила вежливости, внушенные ему с детства, еще не забылись. Виолетт и Антуан пожали руки. Двое из разных классов. А Поль с Хатуту.

Вид Канарских островов состоял из короткой зубчатой полоски на горизонте и конусообразной горы, похожей на египетскую пирамиду, возведенную прямо на поверхности океана.

– Это остров Ля Пальма, – сказал Антуан и неуверенно добавил: – Кажется. – И тут же пояснил: – Канарские острова относятся к поздейшим образованиям вулканического происхождения. Четкое разделение растительных зон. Нижняя – тропическая, средняя – субтропики, верхняя – высокогорная растительность.

– Полезная информация, – заметила Виолетт. Поль не уловил юмора, спросил:

– Вы хотели бы нарисовать эти зоны?

– Они уже нарисованы. Вашей матерью. Я видела две репродукции с ее картин. Пейзажи Канарских островов с каноэ на переднем плане.

– Значит, во Франции ее знают? – спросил Поль.

– Мало. Она перестала давать интервью, не участвует в больших выставках, избегает репортеров. – Полю хотелось больше узнать о матери. Он спросил:

– Виолетт, вы хорошо знаете ее?

– Нет. Наши преподаватели не общаются со студентами. А она тем более. – Полю хотелось спросить, почему тем более. Но он опасался, что разговор может дойти до дела об убийстве Диллона, о котором Виолетт, возможно, слыхала. Антуан, продолжая смотреть на горизонт, спросил:

– Виолетт, а почему вы до сих молчали? Вы же знаете, что Поль разыскивает свою мать, а наши радисты никак не могут получить о ней сведений.

– А меня никто об этом не спрашивал, – и Виолетт пожала плечами. – И мне казалось, что мсье Дожер предпочитает получить эти сведения не от меня, а из официальных источников. – Антуан посмотрел на Поля, а Поль молчал.

– Ну что ж, – сказал Антуан, – в таком случае пусть это остается между нами. – Он извинился и ушел. Виолетт, отвернув голову в сторону, сказала:

– Мсье Дожер, у меня к вам просьба.

– Пожалуйста.

– Я хочу вас нарисовать.

– Рисуйте.

– В моей каюте.

– Сейчас?

– Да. – Они спустились в правый коридор, где были каюты командного состава. У Виолетт была такая же маленькая каюта, как и у Поля. На кровати стояли несколько холстов, прислоненные к стене лицевой стороной. Столик у иллюминатора был опущен. На его месте стоял мольберт с холстом. Виолетт сразу же зашла за мольберт, сказала:

– А вы стойте у двери. – Она раскрыла этюдный ящик с красками, стала раскладывать кисти. Возник резкий запах.

– Это чем пахнет? – спросил Поль.

– Скипидар.

– Скипидар, – повторил Поль.

– Повернитесь в полоборота, – сказала Виолетт. – Снимите тапу, повесьте ее на руку. – Поль повиновался. Выдавливая из тюбиков краски на обломок доски, она сказала: – Я хочу нарисовать вас так, как увидела, когда вы впервые поднялись на корабль. – Она села на плоский ящик, поставленный на ребро, служивший ей стулом, стала углем рисовать на холсте. Это был знакомый Полю процесс. Он помнил, как рисовала его мать. Она пыталась учить Поля рисованию, но ему скоро надоело. Вероятно, он был абсолютно не способен к какому либо виду творчества. Отец сказал тогда матери: – Слишком талантливые у него родители. Природа отдыхает на детях гениев. – И это нисколько не огорчило маленького Поля, благосклонно давшего возможность природе отдохнуть.

Пока Виолетт протирала тряпкой холст, стирая уголь, Поль заглянул на холсты, стоявшие на кровати лицевой стороной к стене. Это были таитянские пейзажи, вероятно, незаконченные.

– Таити, – подтвердила Виолетт. – Никто не видел таитянских пейзажей вашей матери. Ходили слухи, что она их все уничтожила. Скоро вы узнаете правда это или нет. – Поль подошел к мольберту, глянул на холст. После протирки на холсте остались чуть заметные линии контура его фигуры. Мешая на доске краски, Виолетт сказала:

– Не надейтесь на профессиональное исполнение. Людей я рисовала только карандашом. Это будет мой первый портрет маслом. – Виолетт отвернулась, добавляя масло в краску, и при этом открылась ее длинная шея от маленького разового уха до плеча. Свежий загар придавал ее коже матовую гладкость. Полю захотелось коснуться пальцами ее шеи, но тут она повернула к нему лицо с утиным носом и близко посаженными глазами, и трогать ее шею расхотелось. Она, кажется, что-то поняла, цинично усмехнувшись, сказала:

– Вы обещали позировать. Устали? Знаю по себе, это трудно. – Поль снова отошел к двери, встал в прежнюю позу. Позировать действительно было трудно. Хотелось резких движений, или хотя бы потянуться. Нанося на холсте короткие мазки и меняя кисти, она сказала:

– Я давно уже хотела нарисовать вас, но как-то не решалась подойти к вам и попросить позировать. – И опять цинично усмехнувшись, заключила: – Но теперь можно. – Поль теперь уже не сомневался, что она давно знала о катастрофе самолета, а значит, и о деле Жоржа Дожера. Но он ничего не спрашивал, а Виолетт ничего не говорила. Наконец она опустила кисти в банку скипидара и сказала:

– Сеанс окончен. Вы свободны. – Поль потянулся и тут же наткнулся рукой на стену тесной каюты. Виолетт, стоя к нему спиной, наклонившись, протирала кисти. В этой позе отчетливо проявилась под ее платьем талия, перехваченная узким поясом. Слегка поджатые снизу, как и у всех длинноногих женщин, ягодицы скруглялись, переходя по бокам в плавные линии бедер. Одна нога была отставлена в сторону, как в балетном па. Поль быстро шагнул к ней, взял за талию. Она гибко выпрямилась, не поворачивая к нему лица, спросила:

– Вы ждете платы за позирование?

– Да, – тихо ответил он ей в самое ухо, маленькое розовое ухо. Она повернулась к нему лицом. Маленькие, близко посаженные глаза пристально смотрели в его лицо. Выдвинутый вперед треуголный рот, казалось, готов был растянуться в циничную улыбку.

– Мне надо идти, – сказала она. – В столовую. Подготавливать столы к завтраку. Для всех вас. Это моя работа. – Они вышли в коридор. Виолетт шла впереди. Поль, идя за ней, на ходу повязывался тапой. Попадавшиеся навстречу люди икоса поглядывли на них. Поль не видел ее лица. Вероятно, на ее лице была обычная циничная улыбка.

Антуан к завтраку не пришел, наверное, искал Мари, или пил в своей каюте коньяк. После завтрака Поль вышел на нижнюю палубу, снял тапу и голым улегся на нее, продолжив чтение Стендаля. Незнакомых слов у Стендаля было меньше, чем у Дюма, зато некоторые выражения хотелось запоминать – умные выражения. И Поль стал их записывать. Солнце стало припекать, как на Хатуту. Поль положил голову на раскрытую книгу и уснул. Его разбудил Антуан. Он стучал указательным пальцем в плечо Поля. Антуан был в плавках с пояском. На палубе были загорающие в шезлонгах люди.

– Закройся тапой, – тихо сказал Антуан. Поль спросонья не понял, а потом сообразил, что он лежит на спине. Надо было считаться с условностями цивилизации, и Поль накрыл член краем тапы. Тут же подошла Виолетт. Она была в очень открытом двучастном купальнике. Наклонившись к Полю, она сказала:

– Мсье Дожер, я хочу закончить картину. Не будете ли вы столь любезны продолжить сеанс позирования прямо здесь, на палубе. – Поль помедлил, еще не очнувшись ото сна, неохотно проговорил:

– Да, пожалуйста.

– Я схожу за мольбертом, – сказала Виолетт и ушла.

– Ты не завтракал? – спросил Поль.

– Я проспал завтрак, – ответил Антуан. – Виолетт уже сказала, что начала твой портрет. Это интересно, – и Антуан усмехнулся. – Это она попросила разбудить тебя. Она сама не рашалась подойти к тебе при всех, когда ты спал со стоящим членом. – И Антуан хохотнул. Поль не находил в этом ничего смешного. На Хатуту подобные вещи обсуждались открыто, серьезно и с большим интересом. Это цивилизация оградила естественные человеческие инстинкты нелепыми условностями. И в этом было нечто порочное, что порождало преступность, ложь и даже убийства. Подошла Виолетт. Она несла мольберт с холстом, ящик с красками и кистями, тряпки, живописно испачканные красками. Вероятно, всё это было тяжело нести, но походка ее была такой же легкой, с какой она лавировала в столовой, обслуживая пассажиров. Она установила мольберт, разложила краски, кисти и банки на тряпках. Поль поднялся на ноги и по вежливой просьбе Виолетт встал у перил, держа тапу на согнутой руке. Виолетт в своем открытом бикини рисовала, сидя на плоском ящике. Загорающие пассажиры в купальниках стали к ним подходить, в первую очередь, конечно, к мольберту Виолетт. Здесь были и Роже, и Бернар, и несколько человек из административной группы. Еще подошли два матроса. Один из них серьезно сказал: – Красиво. – Поль хорошо помнил, как его мать раздражалась, когда во время работы на пленэре к ее мольберту подходили зеваки. Мадам Колоньи, не упускавшая случая высказать свое замечание, сделала Виолетт комплимент:

– Хорошо подобран цветовой тон неба. Чувствуется воздушная голубизна.

– Я намазала его у себя в каюте, – резким голосом сказала Виолетт, делая быстрые мазки. – Кобальт с белилами. Банальный прием. – Роже при этом усмехнулся.

– Мадемуазель! – воскликнул подошедший Мишель, – оказывается, вы профессиональная художница!

– Я официантка, – холодным тоном отозвалась Виолетт, не глядя на окружающих. Мсье Вольруи, он был в тех же модных молодежных закрытых плавках, спросил:

– Мадемуазель, когда вы закончите картину, вы не захотите ли ее продать?

– Я повешу ее в уборной своей квартиры, – тем же холодным тоном сказала Виолетт.

– Я думаю, лучше в спальне, – посоветовала подошедшая медсестра Мари.

– Ты права, – сквозь зубы проговорила Виолетт, – И буду на ночь перед ней мастурбировать. – Мадам Колоньи тотчас отошла в сторону, а Роже тихо засмеялся. Лысый Бернар, он был опять в старомодных, совсем открытых плавках, добродушно сказал:

– Дамы и господа, вы же все знаете, как художники не любят, когда посторонние наблюдают за их работой. – Несколько человек нехотя отошли. Но подходили другие люди, и скоро вокруг Виолетт и Поля собралась толпа. Люди собрали нужные материалы в экспедиции, подготовили отчеты, и теперь им нечего было делать. Они задавали вопросы Виолетт, не смущаясь ее резкими ответами, а также заговаривали с Полем, особенно женщины. Все уже начали привыкать к его выходам нагишом, а теперь его нагота оправдывалась еще тем, что он служил моделью художницы. Дамам, вероятно, было интересно на людях заговорить с абсолютно голым мужчиной, не нарушая при этом правил приличия. Позировать на палубе было легче, чем в каюте: можно было опереться рукой о перила, и еще обдувал свежий морской ветер. Дамы продолжали задавать глупые вопросы: заказал ли он сам этот портрет, рисовал ли он в детстве, как относится Поль к непривычной для него цивилизованной пище. Полногрудая девушка в закрытом купальнике, она была из административной группы, робко спросила, как ему нравится Стендаль после многолетнего перерыва в чтении. И Поль, слегка пнув босой ногой том Стендаля, лежащий у его ног, сказал, что вещи Стендаля больше похожи на мемуары, чем на романы. Полногрудая девушка почему-то на это улыбнулась, и все тоже улыбнулись, хотя Поль только недавно вычитал слово «мемуары» и еще не ясно понимал, что оно означает. Глядя на полные бедра девушки, Поль почувствовал, как опять стал набухать его член. Но он нисколько не стеснялся, продолжая с улыбкой отвечать на вопросы. Как на Хатуту. Подошла Виолетт, с официальной вежливостью сказала:

– Мсье Дожер, скоро обед. Мне пора на работу. Могу ли я рассчитывать на то, что после обеда вы продолжите позировать?

– Пожалуйста, – с любезной улыбкой ответил Поль. И Виолетт ушла, оставив на палубе мольберт с кистями, унося с собой только холст.

Толпа стала расходиться, а Поль, уставший от неподвижности, несколько раз подпрыгнул, взмахивая руками, положил на тапу, чтобы не унесло ветром, том Стендаля и побежал к лестнице, ведущей на верхнюю палубу. Обежав пароход по верхней палубе, он забрался на покатую крышу корабельных надстроек, пробежал, балансируя руками, до пушечной башни. Раньше, когда пароход был военным, фашистским, башня с пушками вращалась. Теперь же барабанная часть башни была закреплена в переднем положении, два больших пушечных дула были обращены вперед. Поль спрыгнул с крыши на переходной мостик, который упирался в нижнюю часть башни. С мостика Поль стал забираться по скобам на полубарабан. Отсюда хорошо была видна задняя пушечная башня. По верху барабана шла узкая площадка. Поль пошел по этой площадке. Наверху был меньший барабан с тремя маленькими пушками. А внизу была палуба с пассажирами, задравшими вверх головы. Людям было интересно, как Поль забирается на пушечную башню. У начала пушечного дула площадка обрывалась. Поль ступил на дуло и пошел по нему, балансируя руками. Дуло было толще, чем бревно, на котором с палками сражались мужчины Хатуту, и идти по нему было легко. Внизу на палубе подбежавший матрос кричал:

– А ну, вниз! Слезай вниз! – Это показалось Полю не совсем вежливо, и он продолжал идти по пушечному дулу. Тогда матрос полез по скобам на башню. Очевидно, по пушечным дулам ходить не полагалось. Не дойдя до конца дула, Поль сел на него верхом, помахал рукой столпившимся внизу зевакам. Матрос, поднимаясь по скобам, не переставал кричать:

– Слезай назад! Вниз! – Поль даже не обернулся. Он не хотел подчиняться матросу, сидел верхом на пушке и ждал, что будет делать матрос, когда доберется до верха барабана. А матрос, добравшись до узкой площадки и подойдя по ней к пушечному дулу, заговорил увещевательным тоном:

– Мсье Дожер, спускайтесь вниз. Вам-то ничего, а мне будет выговор. – Поль перекинул ногу через дуло, уселся боком, спросил:

– Это за что тебе выговор?

– Я к вам приставлен по приказу капитана следить, чтобы вы никуда высоко не забирались. – Поль встал на четвереньки, выпрямился, пошел по пушке обратно, слегка балансируя руками. Они вместе с матросом спустились по скобам на палубу. Скобы – удобное изобретение. Они пошли рядом по палубе. Люди вокруг улыбались. Матрос был совсем молодой, года на два младше Поля, коренастый, невысокий, по плечо Полю.

– Значит, ты меня охранаешь, – сказал Поль, одной рукой обнимая матроса за плечи.

– Охраняю, – улыбнулся матрос. Перед ними неожиданно появился Мишель с фотоаппаратом. Щелкнул затвор.

– Благодарю, – сказал Мишель. – Хороший кадр должен получиться. – Спустившись на нижнюю палубу, Поль улегся на прежнее место, стал читать Стендаля. Раскрыв тетрадь в толстой обложке, он записывал новые слова и выражения. Заодно он еще записывал слова, которые недавно узнал: атомная бомба, ядерная физика, гомосексуализм, гестапо, ООН, электрон, протон. За обедом люди говорили о живописи и о том, как Поль ходил по пушке.

Когда Поль вернулся на нижнюю палубу, Виолетт уже сидела перед мольбертом, мыла скипидаром кисти.

– Мсье Дожер, вас не затруднит сходить к себе в каюту и надеть ваш головной убор? – Она говорила очень вежливо. Поль бегом направился в каюту и вернулся в своем, уже довольно помятом, головном уборе. Виолетт рисовала. Поль позировал, стоя у перил с перекинутой через руку тапой. Вокруг опять стали собираться люди. Виолетт, бросив кисть, подошла к Полю, высвободила из-под головного убора передние пряди волос, и они растрепались по ветру.

– Вот так я вас увидела, когда вы поднимались на корабль, – сказала она и опять уселась за работу. Среди зрителей Поль увидел мадам Туанасье. Она, как и все, была в купальном костюме. Серьезно наблюдая за работой Виолетт, она что-то тихо говорила худому мужчине из административной группы. Ветер донес ее слова: – Во всяком случае, это единственная манера, которую может предложить обществу современная живопись. – Задолго до традиционного кофе Виолетт стала собирать свои кисти и краски. Оказывается, варить кофе в кофейных бачках была ее дополнительная обязанность. В столовую к традиционному кофе Поль пришел без набедренной тапы, полагая себя вполне одетым в его головном уборе. И при этом он даже с некоторым вызовом вежливо наклонил голову сначала в сторону мадам Планше, а потом в сторону мужчин. Это означало, что человек с Хатуту вполне может обладать светскими манерами. И все за столом ему доброжелательно улыбались. За светской беседой Поль держал чашку, как и все, вместе с блюдцем. И когда Роже налил в его рюмку ликер, он поблагодарил, поставил сперва чашку на блюдце, а после этого поставил блюдце с чашкой на стол и сделал маленький глоток из рюмки. Светские манеры остаются, как бы не возражал против них Антуан. Светские манеры – это красиво, как пышный головной убор.

Поль проснулся от холода и вскочил на ноги. На палубе уже никого не было. Солнце садилось. Длинная тень от задней пушечной башни легла вдоль палубы. Пароход вышел из зоны тропиков. К ужину Поль оделся, как полагалось цивилизованному человеку: трусы, брюки, носки, ботинки, рубашка и пиджак. Он долго пытался повязать галстук, но правильный узел не получался. Тогда он повязал галстук пышным бантом, посмотрел в зеркало: красиво. В столовой все мужчины были в пиджаках и при галстуках, а женщины в нарядных платьях и с подкрашенными губами и ресницами. Как только Поль сел к столу, Антуан спросил:

– Ты еще не научился повязывать галстук?

– Не получается, – признался Поль.

– Я тебе потом это покажу, – пообещал Антуан.

– Только перед этим галстук надо погладить, – заметила мадам Планше, – а то он у вас помят на том месте, где должен быть узел.

– От глажения галстук теряет форму, – возразил Леон. – Галстук надо заменить.

– И брюки надо погладить, – сказал Антуан. Бернар посоветовал:

– В бельевом отсеке гладят две девушки, гладят одну вещь одновременно, получается быстро. – Одежда в цивилизованном мире имеет большое значение. Когда Поль был голый, все ему улыбались, и никто не далал ему замечаний, но стоило только одеться, как тут же нашлись поводы придраться к внешнему виду. В дверях столовой появился дежурный матрос.

– Мсье Дожер, вас вызывают в радиорубку. – Поль вскочил из-за стола, побежал по коридору, потом по палубе. Помещение радиостанции. За пультом Мадлен, не мсье Курбэ. Конспирация закончилась. Пароход вошел в зону прямой радиосвязи через Касабланку. После ужина пассажиры могут слышать по трансляторам последние известия из Парижа. Мадлен обернулась к Полю:

– Мсье Дожер, они соединились с французским телефонным кабелем. Вас вызывает Париж. – Поль подошел к свободному пульту, надел наушники, подключился к линии Мадлен, теперь он знал, как это делается. В наушниках были шумы, треск, обрывки разговоров на английском и еще на каком-то непонятном языке. Поль посмотрел на Мадлен, та кивнула:

– Ждите. – В наушниках послышался мужской голос:

– Я Тристан, я Тристан. Как слышите? Прием. – Голос Мадлен ответил:

– Хорошо слышу. Я Васко да Гама. Прием. – Мужской голос назвал координаты Тристана. «Тристан», очевидно, другой корабль. Мадлен в ответ назвала координаты «Васко да Гамы». И снова мужской голос:

– У нас по правому борту вышли из строя сигнальные огни. Информация на случай столкновения при подходе к Гибралтару. Прием. – И голос Мадлен:

– При подходе к Гибралтару сообщите координаты. Прием. – Поль посмотрел на Мадлен, она что-то записала. Снова мужской голос:

– Меня зовут Симон. Ваше имя, мадемуазель? Прием.

– Радисту запрещено называть свое имя. Прием.

– Но я же назвал свое имя. Прием.

– На вашем корабле другие правила. Прием.

– Послезавтра утром мы прибываем в Марсель. Я бы хотел с вами встретиться. Прием.

– В Марселе у меня для этого не будет времени. Прием.

– Мадемуазель, если у вас окажется свободное время, я жду вас послезавтра в два часа в кафе «Монте-Кристо» на улице Кольбер. Вы меня узнаете по голубому галстуку. Прием.

– Других вопросов нет? Прием.

– Других вопросов нет. Послезавтра в два часа в кафе «Монте-Кристо», улица Кольбер. Прием.

– Не ждите напрасно. Конец связи. – И щелчек выключения связи. – Поль впервые в жизни присутствовал при попытке знакомства с женщиной. Оказывается, в цивилизованном мире это очень просто при наличии радио и телефонов. Радиста с «Тристана» привлекли женственно растянутые интонации голоса Мадлен. По ассоциации с гортанным напористым голосом незнакомого радиста Поль представил себе его ровные, скошенные назад мужские скулы. По такой скуле удобно ударить кулаком сбоку. Он спросил:

– Мадлен, а часто вам так назначают по радио свидания?

– Почти каждое дежурство, – вялым голосом ответила Мадлен и объяснила: – Корабельным радистам скучно, и они так развлекаются. – И она тут же сказала в микрофон: – Да, «Васко да Гама». – и посмотрела на Поля.

– «Васко да Гама»? – услышал Поль официальный хрипловатый мужской голос и ответил в микрофон:

– Да, «Васко да Гама». – И тут же послышался голос его матери:

– «Васко да Гама»?

– Да, мама, это я.

– Поль?

– Да, я.

– Я опять не узнала твой голос. Поль, я никак не могу привыкнуть к твоему новому голосу. Боже мой! Поль!

– Мама, я ничего не знаю о тебе. Как ты жила все это время?

– Так же. Со мной ничего не случилось.

– Как бабушка и дедушка? Они попрежнему в Версале?

– Да. Дедушка болен. На войне он был ранен. Он был в плену, в лагере военнопленных.

– Он воевал?

– Да, это в его-то возрасте! Ему ампутировали ногу.

– А что тетя Тереза? Она попрежнему в Ницце?

– Да, но я с ней не общаюсь. После смерти Жоржа … твоего папы, Тереза прекратила со мной всякие отношения.

– Мама, ты больше не вышла замуж?

– Конечно, нет.

– И ты теперь одна?

– Нет. У меня есть дочь.

– Дочь? – переспросил Поль.

– Да, я тебе всё расскажу при встрече. Поль, ты никому ничего не говорил обо всём этом? Ты понимаешь, о чем я говорю.

– Понимаю. Я никому ничего не говорю.

– Поль, сейчас передавали по радио последние известия. Говорили, что ты прибываешь в Марсель послезавтра. Ты стал знаменит во Франции. Я уже видела твой снимок в газете. – Тут она не удержалась и всхлипнула. – Говорили всё то, что я тебе сказала в прошлый раз. У вас на корабле есть радио?

– Есть, но я еще не слышал известий из Парижа.

– Еще услышишь. Корреспонденты, наконец, отстали от меня, поняли, что я не хочу с ними говорить.

– Мама, от кого у тебя дочь?

– Поль, я ничего не хочу говорить по телефону, я всё расскажу при встрече.

– Значит, у меня есть сестра?

– Да, ты должен стать для нее старшим братом.

– Как ее зовут?

– Марго. Только не надо больше спрашивать по телефону. Я всё тебе потом расскажу. – Тут она стала говорить торопливо: – Тебе надо получать образование. Я уже узнавала в Сорбонне. У них после рождественских каникул начинается новый семестр. Тебя включат. Я возьму тебе учителей на дом ознакомить со школьным курсом, который ты не прошел. В Сорбонне открываются новые факультеты. Какой предмет хотел бы ты изучать? – Поль подумал немного и неожиданно для себя сказал:

– Ядерную физику. – Наступила короткая пауза. Мать, вероятно, была несколько ошарашена таким ответом. – Поль, это очень сложно. Это нечто новое. Ты же еще не знаешь обыкновенной физики. Хорошо, мы об этом еще поговорим. Мальчик мой, мне пора. Я собираюсь в дорогу. Я еду ночным поездом в Марсель. Я хочу там через полицию заказать охрану. Возможно, в порту тебя будут встречать корреспонденты, и я хочу нанять охрану, чтобы их к тебе не подпускать. Я буду в красном костюме, как ты и сказал, что это твой любимый цвет. Неужели я тебя увижу?

– Да, послезавтра.

– До послезавтра. – Когда послышался гудок, возвещающий конец разговора, Поль снял наушники и еще некоторое время неподвижно сидел в кресле. У его матери дочь. Марго. Поль знал, что Томас Диллон был вдовцом. Его жена утонула в водовороте реки Ваикато. У них была дочь дошкольного возраста. Когда Диллоны уезжали в экспедиции, они оставляли ребенка в Америке, в семье сестры Томаса Диллона. После смерти родителей девочка, вероятно, осталась у своей тетки. Это штат Западная Вирджиния. Девочку звали Маргарет. Уж не та ли это Марго, которую мать назвала своей дочерью?

Мадлен молчала, вероятно, понимала состояние Поля. Он спросил:

– Передавали последние известия из Парижа?

– Да. – После паузы Мадлен сказала, как всегда растягивая слова: – Я знаю, мсье Курбе задержал последнюю передачу известий из Парижа. Я тоже могу это сделать.

– Не надо, – сказал Поль. – Теперь уже всё равно. – Он поднялся с кресла, подошел к Мадлен, прижался щекой к ее светлым, гладко уложенным волосам. От них исходил тонкий аромат. Поль уже знал, что жидкое мыло, которым моют волосы, называется теперь «шампунь». Близость женщины, даже прикосновение к ней, всегда успокаивает. Он тихо сказал ей в самое ухо: – Спасибо, Мадлен. – Не поворачиваясь к нему, она подняла руку, провела пальцами по его волосам, сказала, будто вздохнула, – Поль… – Он тотчас повел ладонью по ее груди, но она испуганно отдернулась: – Нет, в любой момент могут войти. Вы можете прийти в мою каюту после дежурства. Мой сменщик придет через два часа.