Наступила снежная зима. Вторая утренняя молитва в синагоге начиналась в семь часов, и я должен был до этого времени расчистить от снега подходы к синагоге. У меня были две лопаты: широкая и узкая. Широкая – для подъезда машин, узкая – для пешеходных проходов. И еще скребок для очистки ото льда. Вестибюль теперь был всегда мокрый от тающего снега, нужно было его протирать шваброй, чтобы евреи не натаптывали грязь в остальные помещения. Дома теперь есть развлечение: компьютер. Карточные пасьянсы я уже усвоил, стал печатать. Еще когда я печатал на пишущей машинке, я стал вести записи вроде дневника. На компьютере я стал перепечатывать свои записи и обнаружил много ошибок. В синагоге в подвале, где была детская комната, среди священных и детских книг, которые приносили сюда прихожане, оказалось много интересных книг. Здесь я прочел книгу Марка Твена «Принц и нищий», и это мне показалось интересней, чем детективы. Потом я обнаружил еще одну интересную книгу для детей. Это была книга Стивенсона «Похищенный». Она оказалась настолько интересной, что я прочел ее за два дня. В магазине подержанных вещей был прилавок со старыми книгами. Среди них я нашел еще две книги Стивенсона. Очень интересный писатель. На отдельном файле компьютера я стал записывать названия книг, которые прочел. Свои записи я стал перепечатывать с компьютера через копировальную машинку на бумагу. Бумагу я брал в синагоге. Каждый раз, когда я убирал офис, если там никого не было, я прихватывал с собой несколько листов бумаги со стола Хаи. В офисе не было компьютера, и Хая печатала на пишущей машинке. Листы для ее машинки по формату точно подходили для моей копировальной машинки.

1962 год. 1 августа. Вашингтон. Джорджтаун. Квартал гомосексуалистов. Дорогое кафе с мягким освещением. На столиках горят свечи в стеклянных конусах. Наш столик в отдаленном углу. Ник пьет скотч, я – коньяк. Салат лангуст, устрицы, шоколад. Ник любит устрицы, я – шоколад. Это Ник предложил сюда прийти. В кафе педерастов удобно встречаться, когда надо поговорить о деле. Здесь не встретишь ни знакомых, ни опасных людей. За другими столиками сидят педерасты. Они тихо разговаривают, тихо смеются, не мешают, очень даже нейтральная вежливая публика. Ник спрашивает:

– Откуда Блядь узнала о Шубе?

– Когда ты позвонил мне в номер, она была там. Я проговорил тебе его имя по буквам. Она услышала и сказала, что знает, кто такой Шуб. – Ник подумал, потом спросил:

– Ты ее тогда выебал?

– Нет.

– Зря. Тогда в разговоре со мной ты назвал имя Фрэда. Это тоже зря. Я же не знал, что Блядь была в твоем номере. Что ты сказал Большому?

– Что она знает, кто такой Шуб. Она еще раньше нашла в кармане Большого визитку доктора.

– Мне кажется, Второй не знает о Шубе.

– Мне тоже кажется, – согласился я. – Имитируя манеру Второго, я добавил: – Если только в том случае, если сама Блядь не сказала Второму. – Ник подтвердил:

– Не скажет. У них такие отношения. Уильям, а ты сам как думаешь: правда ли, что Большой стал неебучим?

– Правда. Блядь сказала. Когда он приходит к бабе, он делает вид, что только что пришел от другой бабы, ставит ей одну палку и делает вид, что сразу идет к третьей бабе, а сам идет отдыхать.

– Это она в ту ночь тебе сказала?

– В ту. – Ник посмотрел на меня с улыбкой и сказал:

– Уильям, а ведь ты выебал ее тогда. – Я молчал. Ник продолжил: – Иначе она бы тебе этого не рассказала. И сколько палок ты ей поставил в ту ночь? – Я продолжал молчать. Разговор серьезный, а Ник все треплется. Он продолжает с улыбкой: – Наверное, много палок. Все уже знают, что Второй выебал Блядь на юбилее прямо в Мэдисон-Гардене. И все думают, что после этого, в ту же ночь Большой в гостинице тоже ебал Блядь. Много ебал. А тут оказывается, что вместо Большого ебал ее ты. – Ник, наконец, перестал улыбаться, сказал серьезно: – А ты знаешь, что Блядь сделала аборт? – Я не знал таких подробностей, сказал: – Ну и что? Она все время делает аборты. – Глядя испытующе мне в глаза, Ник сказал: – Она сделала аборт две недели назад. Известно от медсестры из госпиталя Сидарс Лебанон. Срок беременности два месяца. А ты ебал ее на юбилейную ночь двадцатого мая. Сроки совпадают. Большой думает, что аборт от Второго, а Второй думает, что от Большого. И братья держат это в тайне. А ведь аборт был, оказывается, от тебя. Уильям, а ты выходишь на арену мировых сексуальных скандалов. – Похоже, Ник говорил правду, и ничего хорошего в этой правде не было. Ник продолжал: – Мне кажется, Второй тоже не знает об импотенции Большого.

– Никто не знает. Шуба нет. Знаю я, и Блядь тоже знает. – Тут я многозначительно добавил: – А теперь знаешь и ты.

– Завтра ты говоришь с человеком Хувера. ФБР, конечно, знает о Шубе и Фрэде, но почему их убрали, вероятно, не догадывается. Дураки. Не говори им ничего. А Блядь много знает. Больше нас. – Я рассказал:

– На приеме в Лос-Анжелесе Большой встречался и говорил секретно с каким-то латиносом, вероятно, сторонником Батисты, которого Блядь, как оказалось, уже знала. Когда на этот прием привалил Второй, Большой стал его знакомить с этим латиносом. Второй до тех пор не знал его, а Блядь уже знала. В то время уже готовился заговор против Кастро.

– Хуй с ним, с Кастро, – перебил меня Ник. – Об этом ты будешь говорить завтра, с клоуном Хувера. Разговор о тебе. На том же приеме Блядь учинила тебе допрос. – Я знал, откуда у Ника такие сведения и подтвердил:

– Она сказала, что знает о смерти Шуба, и спросила, кто такой Фрэд. – Ник напомнил:

– О Фрэде она услышала от тебя при том же телефонном разговоре. Я свидетель. До этого она вообще не знала, кто такой Фрэд. – Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. И тут Ник сообщил:

– Теперь она знает о смерти Фрэда. – Было непонятно, как она узнала о смерти Фрэда, но я верил Нику. Я понял, что критический момент, которого я ждал, наступает. Блядь знает о некоторых политических контактах. Но главное, она знает о недуге Большого, знает о Шубе и Фрэде. И все ее подозрения ведут ко мне. – После паузы Ник заговорил:

– Второй все время летает в Лос-Анджелес. Политики любят там встречаться, а Голливуд предоставляет им своих проституток. Заодно Второй в доме Пита ебет эту Блядь, которая уже надоела ему своими приставаниями. Она все еще надеется стать женой Министра Юстиции, хотя и дураку ясно, что он никогда не разведется со своей многодетной женой. Говорят, что Блядь уже начала его шантажировать, а может быть и угрожать. Эта наркоманка теперь может на все пойти. И тебя это, конечно, коснется. – Ник говорил правду. Как бы невзначай, я сказал:

– Конечно, никто не предоставит мне вертолет. – Ник тотчас сказал:

– Служебными вертолетами пользуются боссы. Хуй с ними. На обычном самолете быстрей. Второй опять туда собирается. На этот уикенд в Сан Франциско. Он уже заабонировал номера в отеле Сан Францис для своей многодетной семьи. Оттуда он каждый день может ездить к своей Бляди в Лос-Анджелес. – И в упор глядя на меня, он проговорил: – Следует его опередить. Она может ему сказать то, чего он еще не знает.

– Придется заказать билет на самолет.

– Ни в коем случае, – возразил Ник. – Нельзя заранее объявлять свое имя. В аэропорту всегда бывают лишние билеты перед самым вылетом на любой рейс. Кроме того, билет на тебя может быть уже заказан. Ты это завтра узнаешь. – Подчеркнуто спокойным движением он вынул из кармана чек и протянул мне. Я взял. Ник нарочито отчетливо произнес: – Мне сказано: ты давно собираешься в отпуск. – Я посмотрел на чек. Сумма превышала все представления об отпускном жаловании. Это был федеральный чек. Соединенные Штаты Америки давали мне эти деньги. Их, штатов, много. Могут и больше дать. Я сунул чек в карман, сказал:

– Мало. – Ник заверил:

– Будет еще столько же. Даже больше.

– А риск? – напомнил я.

– Какой риск? – Хотя мы и так говорили тихо, Ник понизил голос: – Уильям, во-первых все это главным образом для тебя. Тебе это нужно. А так получилось, что все эти клоуны на твоей стороне. В случае чего они поддержат тебя. – Ник всегда прав. Догадывается ли он, что ему тоже пиздец? Мне тоже, если я буду таким же дураком. Я понимал, что клоуны это ФБР, Хувер, Второй, Белый дом и сам Большой с его страхом перед наступающей импотенцией и скрывающий это даже от собственного брата.

Наступила короткая оттепель, и снег больше не нужно было убирать, поэтому в синагогу я пришел позже обычного. Но появилась новая проблема: крыша над спортивным залом стала протекать. Евреи собрали все мусорные урны из уборных и расставили их в зале в тех местах, где с потолка капала вода. Я тут же заменил урны ведрами, которые держал в гараже, залез на крышу и лопатой счистил снег с поврежденных мест. Течь прекратилась. В офисе я сказал Хае, что на крыше в битумном покрытии появились трещины, и если пойдет снег или дождь, крыша снова потечет. Хая развела руками и сказала, что вызов команды по починке крыши обойдется а пятьсот долларов, а таких денег в синагоге до конца месяца не будет. Я пошел в строительный магазин и купил банку черной водонепроницаемой пасты. Билл за пасту я вручил Хае, и она тут же дала мне шесть долларов, которые вынула из сейфа. В тот же вечер в кабинете Раби собрались несколько евреев. Мойше, благообразный мужчина всегда в черном безукоризненном костюме, который работал инженером в строительном бизнесе, сказал, что вся крыша синагоги в аварийном состоянии. Я это подтвердил и назвал несколько мест на крыше, где намечались трещины: над мейн шулом, над кухней и над библиотекой. Шали, президент синагоги, сказал, что всю крышу надо перекрыть новым битумом. Мойше тут же подсчитал на чертеже площадь крыши и сказал, что это будет стоить около десяти тысяч долларов. Все помрачнели, особенно сам Раби. Вероятно, им очень не хотелось еще раз просить денег у миссис Кроцки. Тогда я сказал, что могу замазывать очередные трещины черной пастой. Все молча согласились. На другой день выглянуло солнце, крыша в некоторых местах подсохла, и я замазал черной пастой трещины над залом. Когда через день опять пошел снег, с потолка зала больше не капало. К миссис Кроцки в очередной раз приехала дочь Наоми, и миссис Кроцки придумала для меня еще одну работу. У нее в ванной треснула по диагонали штукатурка на потолке, из трещины сыпалась известка. Я пришел к ней с банкой извести и мастерком. Расчистив мастерком трещину, я замазал ее свежей известкой и гладко затер. Получилось ровно. Потом я покрыл это тонким слоем белой краски. Миссис Кроцки была в гостиной, а Наоми, не отходя от ванной, следила за моей работой. А работал я босиком и по пояс голым. Когда я встречался с ней взглядом и улыбался, она тут же отводила глаза. Она все еще стеснялась меня. Миссис Кроцки в этот вечер плохо себя чувствовала и рано ушла в свою маленькую спальню, так что вечерний чай мы пили с Наоми вдвоем. Позже, лежа в кровати, Наоми сделала откровенное признание:

– Антони, у тебя хорошая фигура, я это видела, когда ты работал в ванной. – Лаская через простынь ее мягкое тело, я сделал ответный комплимент:

– У тебя тоже приятная фигурка.

– Раньше у меня были мигрени, – призналась она. – А теперь, когда мы стали встречаться, головные боли прекратились. – Я вспомнил, что подобные вещи говорил Джек всем знакомым мужчинам, оправдывая свою еблю с многочисленными женщинами, пока не настал перелом в его потенции.

Весна оказалась самым тяжелым периодом в моей работе. Вдоль тротуаров скопились ряды обледенелых сугробов, так что перейти улицу можно было только по узким дорожкам, прорубленным во льду. Я прорубал их железным ломом. Умер мистер Филд, очень религиозный старик, не пропускавший ни одной утренней молитвы. Его гроб должны были внести в синагогу перед отправкой на кладбище. Для этого следовало расчистить от снега пространство для машины-катафалка и машин провожающих. Был март месяц. Сугробы таяли на солнце, вдоль них по краям тротуаров образовались лужи, и я прокладывал через них деревянные доски, чтобы прихожане могли по ним добраться до синагоги. Мужчины и женщины были в резиновых сапогах, иначе по улицам нельзя было пройти. Гроб внесли в мэиншул, толпа провожающих в резиновых сапогах нанесла много снегу во все помещения, полы стали мокрыми и грязными. Когда гроб, наконец, вынесли и погрузили в катафалк, я, не дожидаясь конца последней поминальной молитвы, приступил к уборке синагоги. Среди провожающих была миссис Кроцки. Она плакала. Уходили из жизни последние люди ее поколения. Президент синагоги Шали был необычно мрачен. Я спросил его, почему среди провожающих так мало молодежи.

– Молодежь уезжает в другие районы. – ответил он коротко.

– В престижные районы? – спросил я.

– Престижные? – переспросил Шали. – Моя дочь работает в северном Квинсе, ее муж тоже. Молодежь по получении образования уезжает из нашего района. Здесь им нечего делать.

В этот вечер я позвонил в Бостон. Теперь я звонил туда регулярно. Трубку сняла Натали. Она тут же сообщила мне, что ее мама со следующего учебного года переводит ее из общей школы в частную. Я знал, что это для них дорого. Очевидно, Глория получила ожидаемое повышение по работе. Три месяца назад я послал Глории в виде рождественского подарка тысячу долларов. Она скрыла это от Натали и сообщила по телефону, что эти деньги она потратила на абонементные концерты, которые она посещает с дочерью. И еще безапелляционным тоном она сказала, чтобы никаких денег и подарков я ей больше не посылал. И теперь Натали рассказывала мне, что мама водит ее на скучные музыкальные концерты. Я спросил:

– Натали, ты довольна тем, что пойдешь в новую школу?

– Жаль что придется расстаться с подругами. – Я уже знал из телефонных разговоров обо всех ее школьных делах и даже знал по именам ее школьных друзей. Я посоветовал:

– Ты можешь встречаться со старыми подругами вне школы.

– Могу, конечно, но новая школа это тоже интересно. Антони, это престижная школа. Говорят, что там, как и во всех престижных школах, все мальчишки – наркоманы. Правда, интересно? – Я подумал, что это вполне естественно. Мальчики наркоманы могут учиться только в престижных школах, поскольку в обычных школах у детей из бедных семей просто нет денег на наркотики.

В конце марта наступило похолодание, хотя снежные сугробы растаяли, и кое-где зазеленела трава. Больше не нужно было чистить снег, и я почувствовал такое облегчение, что даже перестал убирать синагогу в будние дни, ограничиваясь легким подметанием. И вдруг неожиданно, когда я сидел у Розы перед телевизором, комментатор объявил, что ожидается снежный буран. Я даже решил, что это первоапрельская шутка, потому что это был канун апреля. Но в эту же ночь действительно начался буран. Когда я подошел к синагоге, снегу было по колено. По улицам ходили снегоочистители с мощными грейдерами и сбрасывали снег на тротуары. Расчищать подходы к синагоге лопатой было бесполезно, потому что ветер тут же нагонял новые снежные сугробы. Я удобно расположился в библиотеке синагоги и стал читать адаптированный вариант романа Дюма «Три мушкетера». В детстве я его не читал, зато видел фильм по этому роману. По радио объявили, что в связи со снежными заносами самолеты в нью-йоркских аэропортах не взлетают, поезда не ходят. В библиотеку вошла секретарша Хая, и сказала, что меня спрашивает дочь миссис Кроцки. Тут же вошла Наоми и, не здороваясь, заговорила:

– Антони, помогите мне. Моей маме очень плохо, но она не разрешает вызвать неотложку. Я позвонила доктору Зукеру, которому она доверяет, но он сказал, что в такую погоду не может выехать. Я могла бы ее довезти до доктора, но все дороги занесло снегом, мою машину тоже… – Тут она всхлипнула. Хая добавила, разъясняя мне положение:

– Доктор Зукер еще месяц назад предложил миссис Кроцки лечь в больницу на исследование, но она всегда отказывалась от больницы.

Я взял большую лопату, скребок и в сопровождении Наоми отправился к дому Кроцки. Снегу было по колено. Ряды машин, запаркованных у тротуаров, были полностью засыпаны снегом. По дороге Наоми рассказала, что ее мать уже перенесла один инфаркт, и возможно у нее второй инфаркт. Она не может подняться с кровати, у нее одышка и слабый пульс. Машину Наоми я узнал только по боковому стеклу, остальное было засыпано снегом. Я стал откапывать машину, заодно расчищая вокруг панель, чтобы можно было выехать на проезжую часть, слегка утрамбованную редко проезжающими машинами. А Наоми поднялась в дом. Через полчаса я расчистил проезд и поднялся в квартиру. Наоми с заплаканными глазами провела меня в гостиную.

– Я уговорила маму поехать к доктору Зукеру. Антони, вы мне поможете?

– Конечно, я за тем сюда и пришел. – Мы вошли в маленькую спальню. Миссис Кроцки в коричневом застиранном халате сидела на кровати, обложенная подушками. Я поздоровался, она не ответила, сонно глядя на меня своими красными глазами, они теперь были не такими красными, бледнее. И сама она была очень бледной. Я спросил Наоми:

– Может быть, ей надо отлежаться? Если у нее инфаркт, значит ей нужен покой. – Миссис Кроцки тут же подтвердила:

– Мне нужен покой. – Наоми растерянно заговорила:

– Я звонила доктору Зукеру, он обо всем расспросил и сказал, что лучше ее привезти к нему. Сам он не может приехать. – Миссис Кроцки неожиданно резким голосом сказала:

– Ему нужны деньги за прием. Все требуют денег.

– Мама, я сама заплачу за прием, – всхлипнула Наоми. Я предложил:

– Я донесу ее до машины на руках. – Миссис Кроцки запротестовала, а Наоми стала надевать на нее шубу. Я нес на руках миссис Кроцки, а Наоми бежала впереди по глубокому снегу. Она открыла дверцу машины, и я посадил миссис Кроцки на заднее сиденье, сел рядом с ней. Когда мы подъехали к дому доктора, я вынес миссис Кроцки из машины, донес до дома, доктор Зукер сам открыл перед нами дверь. Я внес миссис Кроцки прямо в кабинет доктора, а сам вышел в приемную, оставив в кабинете Наоми с матерью. Доктор Зукер был пожилым мужчиной с худым лицом и негнущимися в коленях ногами. Конечно, в такую погоду он не мог ездить по вызовам. По такому снегу ему и до своей машины было бы не добраться. Он явно был чем-то болен. Как он может лечить людей, если он сам себя не может вылечить? Однако, он лечит, если практичная миссис Кроцки ему доверяет. Через полчаса из кабинета вышла Наоми и сказала, что доктор осмотрел ее мать и сделал ей укол. А еще через полчаса он сделает ей какой-то другой укол. Из кабинета вышел доктор и стал что-то записывать в карточку клиентки. Потом он сказал:

– По крайней мере два сердечных сосуда забиты. Любые средства для размягчения тромбов опасны, поскольку отделившийся тромб может попасть в сердце. При этом наступает мгновенная смерть. Если бы вы отправили ее в больницу на исследование, консилиум вынес бы решение: немедленная операция на сердце. При ее состоянии такую операцию она может не выдержать. Думаю, после серии уколов ей станет легче. Тогда и можно будет поговорить об операции. – Доктор сочувствующе смотрел на Наоми, а у той катились слезы. Наконец, она вытерла лицо платком, сказала:

– Она никогда не соглашалась ехать в больницу. – Я все понимал. День, проведенный в больнице, стоит клиенту примерно двести долларов. Для медицинского обследования надо провести в больнице несколько дней. Миссис Кроцки предпочтет скорей умереть, чем платить такие деньги. А деньги у нее были. Я как-то слышал, что операция на сердце очень сложная и стоит тридцать шесть тысяч. Если прибавить к этому реабилитационный период, получается больше сорока тысяч. Таких денег миссис Кроцки не даст даже ради спасения собственной жизни. Когда я нес ее на руках от машины к дому, Наоми опять бежала перед нами по снегу, который за это время стал глубже. Наоми распахнула парадную дверь. На лестнице у квартиры Кроцки стоял полный мужчина лет сорока пяти.

– Что с мамой? – спросил он тревожно.

– Опять инфаркт, – ответила Наоми, открывая ключом дверь квартиры. Я внес миссис Кроцки в маленькую спальню, посадил на кровать. Наоми, снимая с матери шубу, сказала полному мужчине:

– Это Антони, смотритель маминой синагоги, – и обратилась ко мне: – Это мой брат Дэвид. – Мы пожали руки. В моей синагоге было пять или шесть дэвидов. Евреи любят это имя, вероятно, в память о царе Давиде. Я вышел в гостиную, стал ждать. Наоми со своим братом вышла из спальни, сказала:

– Маме, кажется, лучше. Уколы помогли. – Она обратилась к Дэвиду: – Когда она оправится, я все же отправлю ее в больницу. Ей нужно серьезное лечение. – Дэвид возразил:

– Но она сама не хочет в больницу.

– Я уговорю ее.

– Не надо ее заставлять. Ты же сама сказала, что в больнице после обследования ей предложат операцию. Она не хочет операции. Спорить с ней бесполезно, от этого ей станет еще хуже.

– Дэвид, я уговорю ее. Сколько бы не стоила операция, я сама расплачусь. – Дэвид повысил голос:

– Дело не в деньгах. У мамы достаточно денег. Просто она не хочет ни больницы, ни операции. – Дэвид говорил с сестрой, не глядя в мою сторону. Я понял, что в этом разговоре я лишний, и направился к выходу.

– Антони, подождите! – просящим тоном позвала Наоми. Я остановился в дверях. – Антони, побудьте с нами. Я боюсь, маме станет опять плохо. Доктор в этом случае обещал прислать сюда ассистентку сделать еще укол. – Вмешался Дэвид:

– В крайнем случае, если медсестра откажется ехать сюда в такую погоду, я сам съезжу за ней и привезу ее сюда. – Он обратился ко мне: – Антони, вы нам очень помогли. Мы не хотим вас больше задерживать, у вас ведь свои дела. Спасибо, Антони. – И он протянул мне купюру, кажется, двадцать долларов. Я заложил руки за спину, сказал:

– Это был мой долг. Миссис Кроцки – прихожанка моей синагоги. – Раздался телефонный звонок. Это была секретарша синагоги Хая. Она интересовалась здоровьем миссис Кроцки. Наоми сказала, что ее матери стало лучше. И сразу же позвонил Раби. Он тоже интересовался здоровьем миссис Кроцки. Наоми указала мне на стул.

– Антони, присядьте, пожалуйста. Хотите кофе? Я сама еще не завтракала. Дэвид, а ты завтракал? Я сейчас все приготовлю. Посмотрю, как мама. – Она вышла в маленькую спальню. Я присел к столу. Дэвид сел напротив, посмотрел на меня полагающимся скорбным взглядом.

– Вот так проходит жизнь, – сказал он многозначительным тоном и поучительно продолжил: – Она всегда вела неправильный образ жизни. Неправильное питание… – Вошла Наоми, сказала:

– Ей, кажется, лучше. Она спит. Дыхание спокойное, пульс выровнялся. Я сейчас сварю кофе. – Дэвид спросил озабоченно:

– Мама по утрам пила кофе?

– Ты же знаешь: она всю жизнь пьет утром кофе. – Наоми вышла на кухню. Дэвид спросил:

– Антони, вы давно работаете в синагоге?

– Первый год.

– И сколько они вам платят?

– Четыреста в месяц. Президент синагоги обещал через год повысить плату. – Дэвид состроил хитрое выражение лица, придавая разговору шутливый тон:

– Работа тяжелая? – спросил он с иронией, полагая конечно, что работа легкая и не оправдывает такой платы. Я сделал вид, что не понимаю иронии, ответил серьезно:

– Конечно, тяжелая. Особенно теперь. Каждое утро приходится очищать от снега тротуары и еще сбрасывать снег с крыши. Это помимо общей уборки. – Дэвид, видя что я не разделяю с ним его юмора, сказал небрежно:

– Снегопады бывают только три месяца в году. – Он смотрел на меня снисходительно, я смотрел на него спокойно. Я понимал, почему Наоми задержала меня. Она не хотела оставаться наедине с братом. Наоми вынесла из кухни на подносе завтрак: омлет, нарезанные овощи.

– Кофе сейчас будет готово, – сказала она. Я отказался от завтрака, сказал, что сыт и выпью только кофе. За завтраком Дэвид сказал:

– Наоми, ты же знаешь, что маме кофе нельзя, а говоришь, что она всегда пьет кофе.

– У нее такая привычка.

– Наркоманы тоже говорят, что у них привычка.

– Глупое сравнение. Дэвид, ты где запарковал машину?

– Недалеко, на открытом платном паркинге.

– Антони, вы по дороге не поможете Дэвиду очистить машину? Ее, наверное, занесло снегом. – Я молча кивнул, Дэвид спросил:

– Ты считаешь, мне надо уезжать?

– Ты же ничем здесь не можешь помочь.

– Могу ли я побыть с мамой хотя бы день?

– Она спит. Ее нельзя тревожить. Если хочешь с ней общаться, приезжай, когда ей станет легче.

– Ты все эти дни будешь у нее?

– Конечно.

– А если она в таком состоянии пробудет еще месяц?

– Я найму медсестру.

– Это обойдется не намного дешевле, чем содержание в больнице.

– Я же буду платить, а не ты. – Этот разговор между братом и сестрой, вероятно, был бы конкретней, если бы не мое присутствие. Вот почему Наоми задержала меня. Мы с Дэвидом вышли вместе. У меня были лопата и скребок. На паркинге я счистил с его машины снег, протер щеткой ветровое стекло. Дэвид дал мне десять долларов. Я взял и поблагодарил. Все было понятно. Дэвид боялся, что его мать успеет до смерти потратить свои деньги на благотворительные цели, а тут еще угроза расходов на содержание в больнице. Можно было легко себе представить, как Дэвид ненавидел мою синагогу, поглощавшую деньги из его будущего наследства.

На другой день мне позвонила Наоми, сказала, что нуждается в моей помощи. Я пришел в квартиру Кроцки и по просьбе Наоми передвинул диван из гостиной в коридор к маленькой спальне. В эти дни Наоми будет ночевать в коридоре у открытой двери спальни, чтобы можно было ночью наблюдать за матерью. В этот вечер я пришел к ней с бутылкой коньяка и бутылкой выдержанного бордо, поскольку знал, что в доме Кроцки вино кончилось.

Через несколько дней миссис Кроцки почти выздоровела, вероятно, для того, чтобы не платить сорок тысяч за операцию, хотя каждый день к ней приезжала медсестра делать уколы. В первый же день, как только она смогла ходить, она пригласила меня к традиционному вечернему чаю. Я пришел к ним с букетом из пяти роз. На этот раз я преподнес цветы не Наоми, а самой миссис Кроцки, поздравив ее с выздоровлением. Она с недовольным видом сказала, что поздравлять до полного выздоровления – дурная примета, однако цветы приняла, и Наоми тут же поставила их в вазу. За чаем миссис Кроцки спросила:

– Ты почему не взял денег у Дэвида?

– Я взял. Я очистил его машину от снега, и он дал мне десять долларов, и я их взял.

– Это правильно. Я не об этом. Когда ты носил меня к доктору, Дэвид дал тебе за это деньги, а ты не взял. Почему?

– Потому что это был мой долг. Вы прихожанка моей синагоги.

– Твоей синагоги? – переспросила миссис Кроцки, и ее безгубый рот насмешливо растянулся. Синагогу, которую она построила со своим покойным мужем, она считала своей собственностью, и мои притязания на это здание показались ей смешными. Я подхватил ее шутку:

– Конечно, она моя. Стоит мне поотсутствовать хотя бы два дня, как все унитазы и краны потекут, крыша тоже потечет, помещения станут грязными, снег завалит все подходы, и в синагогу невозможно будет попасть. Так что я – самый главный в синагоге. – Все это я проговорил с улыбкой. Наоми тоже улыбалась, и рот у миссис Кроцки тоже растянулся в саркастической улыбке. Она сказала:

– Ты правильно не взял денег у Дэвида. Ты носил к доктору меня, а не Дэвида. Я потом тебе заплачу. – Наоми налила коньяку мне и себе, а матери налила бургундского. Миссис Кроцки понюхала вино, спросила:

– А мне это можно?

– Красное вино полезно для сердца, – сказала Наоми. Я подтвердил:

– Все французы пьют много красного вина, поэтому они болеют сердечными болезнями меньше, чем другие нации. – Миссис Кроцки отпила из бокала, сказала, обращаясь ко мне:

– Я слыхала, ты подарил мяснику Шломо хорошую машину. Это правда?

– Правда.

– Он твой друг?

– Да.

– Ты его давно знаешь?

– Как только поступил в вашу синагогу.

– И ты так быстро с ним подружился?

– У него поломался вэн. У него десять детей и больная жена. И он потерял свой бизнес.

– Потерял бизнес? – переспросила она. – Но он это заслужил.

– А его дети тоже это заслужили? – Миссис Кроцки подумала и спросила:

– А сколько стоила машина, которую ты подарил Шломо?

– Я купил ее за две с половиной тысячи.

– И ты ее подарил? – опять спросила она.

– Вам что-нибудь непонятно? Миссис Кроцки, вы жертвуете деньги на синагоги и даже на какие-то приюты для малолетних негритянских сирот. И это тоже многим непонятно.

– Это непонятно только Дэвиду, – ворчливо сказала миссис Кроцки.