Нет, я не писатель. Я не умею строить интересные сюжеты, как это делали Стивенсон и Дюма. Я не смогу создавать образы людей, чтобы они казались реальными. Я могу рассказать только то, что сам видел и слышал. Конечно, если потренироваться, я бы смог слепить роман по женским учебникам, учащим писать романы, а также и по другим романам, как это делают писательницы. Только я не буду этим заниматься.

Когда я позвонил Збигневу, женский голос ответил, что его нет дома. Кажется, это была его жена Ева. Я назвал свое имя, и сказал, что позвоню позже. Збигнев позвонил мне сам. Мы уже встречались с ним на его выставках, и я спросил, где я могу с ним встретиться. Мы встретились в галерее Коэна, а потом зашли в ближайшее кафе.

– Збигнев, ты хорошо знаешь галереи Бостона? Я хочу туда съездить.

– Я был там недавно, отвозил свои картины. Антони, ты что? Стал интересоваться живописью?

– Не только. Еще хожу в оперу.

– Юмор? – спрашивает Збигнев. За полгода он слегка располнел. Морда стала круглой. Как художник он стал преуспевать. Вынимаю из кармана кассету. Лучиано Паваротти. Арии из опер. В машине я ее ставил в плеер, выучил наизусть, и теперь могу насвистеть каждую арию. Збигнев прочел название, сказал: – А я здесь ни разу не был в опере. Имей ввиду: в Бостоне нет театров, тем более оперных. Типичный провинциальный город.

– А как же Гарвард, Кембридж? – спросил я.

– У них богатая публика. Развлекаться они ездят в Нью-Йорк.

– А как насчет музеев, картинных галерей? – спросил я.

– Это есть. Это еще с тех времен, когда Бостон считался культурным городом. Например, музей Изабеллы Стюарт Гарднер. Ценная коллекция из Ренессанса. А еще музей изящных искусств.

Через два дня я позвонил в Бостон. Трубку сняла Натали.

– Мисс Натали Стимпсон, – сказал я, пытаясь изменить голос. – Вам звонят из директората. Завтра в школу можете не приходить. Это передавали по телевизору. Несчастный случай. Наша школа сгорела.

– Я это знаю, – весело отозвалась Натали. – Это я подожгла школу, предварительно облив бензином дирекцию. – Я не сдержался от смеха.

– Натали, это нечестно. Ты просто не даешь мне проявить чувства юмора.

– Антони, вам нечего проявлять. Ваш юмор примитивен, а ваш голос узнаваем, как бы вы не притворялись. – В этот момент трубку перехватила Глория.

– Антони? Как видишь, Натали в последнее время обнаглела, – объявила она сухим тоном. – Со взрослыми разговаривает, как со сверстниками.

– Глория, в этот уикенд я собираюсь посетить Бостон. У вас найдется свободное время для нашей встречи?

– Натали сдает последние тесты. Ей надо серьезно готовиться.

– У нас куча свободного времени! – послышался голос Натали.

– Наше время действительно ограничено, – сказала Глория.

– Глория, я не хочу навязываться в гости. Давай встретимся в выставочном зале на Кларендом стрит. Мой знакомый художник там выставляет свои картины. С этого места я и хочу начать осмотр города.

– Это какой выставочный зал? – спросила Глория.

– Я знаю! – опять послышался голос Натали. – Это институт современного искусства. – Я назначил им встречу в одиннадцать утра. В Бостон я приехал на поезде в десять и от Бэк Бэя направился по Кларендом стрит к выставочному залу. Здесь я неожиданно встретил Збигнева. Он приехал в Бостон еще вчера со своей женой Евой к открытию выставки. Посетителей с утра было мало, и мы с ним вдвоем остановились перед его картинами. Два пейзажа и большая картина с четырьмя обнаженными натурами, которая меня заинтересовала. Две обнаженные молодые женщины и двое обнаженных молодых мужчин купались в лесном озере. На траве была разбросана их одежда: шорты, куртки, сникерсы, на боку валялся транзистор. Один из мужчин прыгал с камня головой в воду. Одна женщина вылезала из воды. Другая пара, стоя по бедра в воде, взмахами рук оплескивала водой друг друга. У трех из них были явно порочные лица, и только у самой молодой женщины было лицо невинного ребенка. Такие лица бывают у дорогих проституток. Но все четверо весело хохотали. На голых телах блестели капли воды. На табличке было отпечатано имя Збигнева Каспера и название картины: «минуты невинного счастья». Обычно, Збигнев объяснял мне содержание своих картин. На этот раз я опередил его. Чтение книг помогает выбирать книжные выражения, и я стал объяснять сам:

– Эти четверо приехали в лес на машине с одной целью: ебаться на лоне природы. Всеми известными способами, со сменой партнеров и прочее. А может быть, они уже и начали свои сексуальные игры. Но соблазненные чистой водой озера, они полезли в него купаться. В жаркую погоду вода освежает. И теперь они с детской радостью плещутся в воде, забыв о сексе и обо всем на свете. – Збигнев посмотрел на меня искоса, сказал:

– А ты хорошо стал изъясняться, почти литературно.

– Збигнев, а кто тебе позирует, когда ты рисуешь голых?

– Профессионалы или просто знакомые. Вот этого парня, который прыгает в воду, я встретил на улице и предложил за деньги позировать. Он согласился. У меня в мастерской я предложил ему раздеться, он разделся и сразу заявил, что не может стоять голым перед одетым человеком и предложил мне тоже раздеться. Тут я понял, что он гомик. Я объяснил ему, что я профессионал и могу работать только в рабочей одежде. В общем, я весь этот сеанс чувствовал себя неудобно. Хотя он у меня хорошо получился, динамично. А вот эта женщина, которая выходит из воды, сама художница. Я тоже ей несколько раз позировал. – Рядом никого не было, и я пониженным тоном спросил:

– А ты во время сеанса ебешь своих натурщиц?

– Иногда. Когда выписываешь некоторые округлости женского тела, поневоле хуй встает, и я прерываю работу для секса. Обычно женщины в таких случаях хорошо понимают художников. – Тут Збигнев окинул меня деловым взглядом. – Антони, а ты хорошо сложен. Я это заметил еще тогда, в синагоге. Нужные пропорции, и голени хорошего рисунка. Ты не согласишься мне позировать?

– Нет. – В этот момент в зал вошла новая группа посетителей. Среди них были Глория и Натали. У обеих в руках проспекты выставки. Я сразу оживился, помахал им рукой. Они подошли, Натали первой. Я познакомил их со Збигневым. Он сказал:

– Еще две натуры. – Натали обратилась к Збигневу:

– Мистер Каспер, я читала об этой выставке в журнале «Арт». Я видела репродукции ваших картин, а подлинники вижу впервые. Вы реалист? – Збигнев с небрежным достоинством пояснил:

– Этот стиль я называю «Американский неоромантизм». На фоне авангардизма этот стиль шокирует публику, как в свое время шокировал «Черный квадрат» и кубические женщины Пикассо. Теперь все наоборот. – Я невольно обвел взглядом картины других художников. Обычные абстракции. Разноцветные пузыри. Стилизованные рыбы с человеческими глазами. Аккуратно выведенные цветные геометрические фигуры. Голая ромбическая женщина с шарообразными грудями, внизу живота голубой треугольник с красной звездой. Одно полотно было просто закрашено разноцветными мазками, вероятно, кистями разной ширины. Выставка так и называлась: «Современное искусство». Действительно, картины Збигнева выглядели здесь чужими. Глория внимательно рассмотрела его картины, потом молча посмотрела на Збигнева и меня. Видимо, она поняла, о чем мы только что с ним говорили. Он обратился к ней:

– Вы из Нью-Йорка?

– Да. Но я уже год живу в Бостоне.

– Я вижу, вы обретаете бостонский колорит. Нью-йоркская публика ярче, бостонцы более пастельны, как монохромные картины Дега. Вероятно, влияние интеллектуальной среды. – Кажется, Збигнев говорил хуйню. Как и все мужчины, пытаясь привлечь внимание женщины, он говорил глупости, выдавая их за умные вещи. – И тут он сказал Глории: – Я бы сделал с вас этюд, или хотя бы эскиз. – Он сделал шаг в ее сторону: – Вот этот поворот головы. У вас не будет сегодня свободного времени, хотя бы полчаса?

– Я почти всегда занята, – с вежливой улыбкой ответила Глория.

– Сегодня уикенд, – напомнил Збигнев. Я тут же спросил:

– Збигнев, а твоя жена уже видела выставку? – Он ответил небрежно:

– Да, она будет здесь позже. – Подошла Натали, успевшая обойти весь зал. Она обратилась к Збигневу:

– Мистер Каспер, а как относится критика к вашим работам на фоне этих черных квадратов?

– Я узнаю это завтра из газет. Глория, я так и не понял: Натали – ваша сестра или дочь?

– Дочь.

– Натали, я предложил твоей маме сделать с нее этюд, но она отказалась. – Натали ухватила Глорию за локоть, изогнулась, заглядывая снизу ей в лицо.

– Мама, ну почему? Збигнев Каспер – известный художник. Это было бы так интересно! – Глория строго посмотрела на дочь, и та отпустила ее руку, выпрямилась.

– У меня нет свободного времени, – ответила Глория. Збигнев предложил:

– Натали, твоя мама, вероятно, деловая леди. А как у тебя со свободным временем? Мне сейчас пришла мысль повторить пикассовскую девочку на шаре, но в своей манере. Ты как раз бы подошла для эскиза. – Натали вопросительно посмотрела на мать, а та сразу сказала:

– Натали сдает последние тесты. Кроме того, мы обещали Антони показать город. – Я тут же подтвердил:

– Да, Они согласились быть моими гидами, и это стоило мне больших усилий. Так что теперь они в моем распоряжении. Кстати, ты хотел сделать с меня эскиз. После экскурсии я могу тебе позировать.

– Хорошо, – вяло согласился Збигнев. – Я остановился в Парк плаза. Позвони вечером, если не раздумаешь.

По Бойлстон стрит мы направились к Публичной библиотеке. Натали шла впереди, я с Глорией сзади. Натали то и дело поворачивалась к нам, идя задом наперед, поясняя:

– Троицкая церковь. Нелепое сооружение, но ее почему-то показывают туристам. Антони, посмотрите дальше, Джон Ханкок – это самый высокий небоскреб Бостона. Я была там наверху. Вот она, библиотека. Мы сюда. – Я уже знал по инструкции Збигнева, что где смотреть. Настенные росписи в библиотеке были прямо на лестнице. Натали поясняла: – Это Пюви де Шанон. А там Сарджент. – Из библиотеки мы направились по Хантингтон авеню к основным музеям Бостона. Натали продолжала объяснять: – Это Прюденшал башня. Я там тоже была. Зайдем?

– У нас не останется времени на музеи, – напомнила Глория. Натали шла впереди. Теперь ей уже тринадцать лет. За девять месяцев, что я ее не видел, она, кажется, стала выше, не выросла, а вытянулась, стала еще тоньше. Ушла детская мягкость движений, появилась подростковая угловатость. Белесые волосы обрели соломенный цвет – как у меня. Вероятно, летом они выгорают, тоже как у меня. Збигнев сказал, что хотел бы нарисовать с нее девочку на шаре, как у Пикассо. В Бруклинской библиотеке я просматривал альбом Пикассо, и запомнил эту репродукцию, пожалуй, единственную нормальную картину Пикассо. Гибкая тоненькая девочка балансирует на шаре. Вероятно, у Збигнева это хорошо бы получилось. Но мне была неприятна мысль, что Збигнев мог бы рисовать Натали, изучая линии ее гибкого тела, поэтому я и предложил ему себя в натурщики. Натали поясняла: – Садовый музей и его сад. Антони, вы знаете, как британцы разбивают городские сады? – Она на ходу поравнялась со мной и Глорией, взяла нас под руки, продолжила: – Они разравнивают площадь для сада сухим грунтом, чтобы люди проходили через эту площадь. А когда люди протаптывают дорожки в нужных для них направлениях, садоводы асфальтируют эти дорожки, и делают из них аллеи, сажают кусты и деревья. Так они определяют, в каких местах делать аллеи, удобные для публики. А это симфонический зал. Мы с мамой всю зиму ходили сюда на концерты. – Глория сделала замечание:

– Натали, не указывай пальцем. Это неприлично.

– Старые предрассудки, – резко возразила Натали. – Это естественный жест, поэтому указательный палец и называется указательным. – Глория мне объяснила:

– Натали все понимает. Просто она смущается, когда я при других делаю ей замечания. Это ее раздражает, и она начинает грубить. Извини, Натали, но ты сама не должна давать повода для замечаний. – Натали скучающим тоном пояснила:

– Мама все объясняет по психологии, как Фрейд. – Когда мы подошли к музею Изабеллы Стюарт Гарден, Натали объявила:

– Венецианский стиль. В Европе это называется псевдоренессанс, потому что там много не псевдо. Америка – страна молодая, нет ни готики, ни ренессанса, поэтому псевдоготику здесь называют просто готикой, и псевдоренессанс просто ренессансом. – В музее я остановился перед картиной не то Рубенса, не то Иорданса. Подошла Натали, тихо спросила:

– Антони, а правда, мужчинам нравятся такие женщины? – Я ответил:

– Голландцы любили свинину и пиво, поэтому были толстые. Как Ламе Гудзак. Поэтому у них был такой канон женской красоты.

– Антони, а вам нравится такой канон?

– Не знаю. Голландские художники явно врали. Обычно у таких жирных людей большие животы. А на картинах у них животы подтянутые.

– Это правда, – согласилась Натали и непроизвольно добавила: – И груди у женщины нарисованы как у молодой девушки. – Тут она явно смутилась и отошла к другой картине. – Глория ходила по залам, что-то помечая авторучкой на проспекте музея. Культурные ценности Бостона сконцентрированы в одном месте. Из музея Изабеллы мы просто перешли в Музей изящных искусств. Все это было в районе Фэнвея. В египетском отделе меня заинтересовали древние поделки: статуэтки, посуда, украшения из полудрагоценных камней. Сердолик, нефрит, бирюза. Теперь такие украшения стоят по десяти долларов штука. Но поскольку эти украшения были сделаны в Египте три тысячелетия назад, они стоили миллионы. Смотрителя в зале не было. Я потрогал стекло витрины. Простое стекло. Ничего не стоит вырезать алмазом квадратик в стекле и вытащить пару таких украшений. Подошедшая Натали, видя как я трогаю стекло, спросила:

– Стекло не толстое?

– Простое.

– Антони, у вас нет алмаза? – Наши мысли были идентичны.

– К сожалению, с собой нет. – Подошла Глория, посмотрела через стекло на украшения, сказала:

– Сердолик. В древнем Египте считали, что этот камень предохраняет от болезней. Раньше думали, что это суеверие, и только недавно открыли, что сердолик дает какие-то излучения, которые убивают некоторые виды бактерий.

– Я бы хотела такое колье, – сказала с улыбкой Натали. – Но Антони забыл прихватить с собой алмаз. – Глория заметила:

– Колье из сердолика можно купить за пять долларов. – Я возразил:

– Но не древнеегипетское. А это можно продать за миллионы какому-нибудь египетскому миллионеру.

– А я бы не стала продавать, – весело сказала Натали. – Я бы его просто носила. В школу. И никто бы не догадался, что оно древнеегипетское, да еще и ворованное. – Когда мы повернулись, чтобы пройти в следующий зал, оказалось, что за нами стоит пожилая смотрительница и смотрит на нас, вероятно, на всякий случай. Натали хихикнула. В зале японского искусства Натали сказала:

– А вот я не отличу Хокусайя от девятнадцатого века. Мама, правда, они все похожи? – Глория небрежно пояснила:

– Такова дальневосточная культура. Они в свое время достигли высокого уровня, а потом это застыло на несколько веков. – Мы обошли все залы музея и, когда вышли на воздух, Натали сказала: – Я голодна.

– Я тоже, – сказал я. И они повели меня в ближайший ресторан. Мы заказали полный обед, даже с супом. К обеду я заказал рюмку коньяку, Глория – рюмку амаретто, к кофе, как и положено в среднем классе. На мои вопросы о теперешней работе Глория отвечала коротко и конкретно. Она работала в научном центре Гарварда. Там же, как я и предполагал, работала группа от военного министерства. За обедом я отметил, что Натали хорошо себя держала за столом, не играла, как другие дети, вилками и ложками, правильно и непринужденно пользовалась столовыми приборами. Глория обучила ее правилам хорошего тона. За кофе мы с Глорией закурили, а Натали лакомилась мороженым трех сортов. Я заявил, что одного дня для осмотра города мало, и я остаюсь на воскресенье. Натали тотчас предложила:

– Вы можете переночевать у нас в гостиной. – Я сразу ответил:

– Ни в коем случае. Я не хочу стеснять вас. Но завтра вы просто обязаны продолжить мою экскурсию. Кстати, в Бостоне есть американские горы?

– Еще какие! – подхватила Натали. Глория напомнила:

– Пиратский парк далеко, а в понедельник тесты по биологии.

– Я готова. Могу хоть сейчас. Мама, задавай вопросы. Но если ты очень хочешь, я могу сегодня вечером повторить курс. Антони, а вы сегодня вечером идете к мистеру Касперу? – Оказывается, Натали запомнила наш разговор со Збигневом. Я снял номер в дешевой гостинице на Беркли стрит и позвонил из номера Збигневу. Он тут же пригласил меня в Парк Плаза. У него был роскошный номер. Его жена Ева предложила чаю, но я сказал, что я только что с обеда. Посреди гостиной стоял мольберт с полотном и раскладной столик с кистями и красками. Ева ушла в спальню, а Збигнев сказал:

– Ты, конечно, откажешься позировать обнаженным.

– Откажусь.

– Я так и знал. Жаль. Тогда, хотя бы в шортах. В синагоге, когда жарко, ты работал на заднем дворе в одних шортах. Я тебя таким запомнил. – Он дал мне свои джинсовые шорты вместо моих белых брюк и сел за мольберт. Когда он стал делать первые мазки, я увидел на противоположной стене зеркало, в котором было отчасти видно, что он рисует. – За работой Збигнев пояснял: – Первый слой сделаю на скипидаре, чтобы сразу высохло. Завтра ты еще будешь в Бостоне?

– Да.

– Сможешь завтра вечером в то же время?

– Может быть.

– Потому что лицо я хочу сделать маслом. Антони, я тебе заплачу за позирование. На выставке к моим картинам уже прицениваются покупатели. Обычно, когда они покупают мои вещи, я ставлю условие, что картины должны висеть до закрытия выставки. Но некоторые покупатели, еби их мать, хотят тут же забрать картину сразу после уплаты. Если заберут какой-нибудь пейзаж, я хочу вместо него повесить твой портрет. Не возражаешь?

– Не возражаю. – В зеркале я видел, как Збигнев нарисовал контуры фигуры, наметил некоторые мускулы, продолжая урывками говорить: – Это хорошо, что в шортах. Для ориентира. Удобно отсчитывать пропорции от пояса. Когда рисуешь голых, теряется отсчет. Обычно я прикидываю голых по лобковым волосам. От макушки до лобковых волос ровно половина высоты тела. Но не у всех это пропорционально. Не меняй позы. Нет, рука по-прежнему висит свободно. Так. Я знаю: позировать трудно. А теперь само лицо. Я только прикину пропорции. А потом ты сядешь поближе, и я буду писать лицо маслом. – Через час Збигнев объявил перерыв, и мы для разминки ходили по гостиной вокруг круглого полированного стола. Збигнев спросил:

– Эти две персоны, которых я хотел рисовать, они твои старые знакомые?

– Да. Я их знаю по Нью-Йорку.

– У тебя с ними нет родственных связей?

– Нет, мы не родственники. Просто знакомые.

– Мне показалось, эта девочка со странным именем, у нее очень характерный нордический тип. Характерный, но редко встречающийся. Антони, продиктуй, пожалуйста их номер телефона.

– Я не могу дать тебе их номер без их согласия. Прости, Збигнев.

– Прощаю, – и Збигнев улыбнулся. – Помимо их согласия или несогласия существует еще и твое несогласие. Я понимаю тебя.

Утром, проснувшись в номере своей гостиницы, я позвонил Глории. Трубку взяла Натали.

– Антони, приезжайте к нам. Мама согласилась показывать вам Бостон в нашей машине. Вы еще не завтракали?

– Нет.

– Мы тоже. Приезжайте к нам на завтрак.

– Буду через десять минут. – Я доехал на метро до Гарвард бридж. Они жили на Бикон стрит. Как только я вошел в гостиную, Натали заявила:

– У меня омлет пригорел. Антони, вы любите горелый омлет? – Я вручил Натали сердоликовые бусы, купленные в магазине у станции метро.

– Древнеегипетские! – воскликнула она и тут же их надела. За завтраком Глория спросила:

– Ты был раньше в Гарварде? – Я однажды сопровождал братьев Кеннеди в одну из поездок в Кембридж во время предвыборной кампании и честно признался:

– Один раз. Видел только стадион и большой аудиториум в научном центре.

– Мама работает в этом центре, – тут же сказала Натали.

– Значит не был в ботаническом саду? – спросила Глория.

– Нет. – Глория повезла нас на машине в Кембридж. С Кембриджского моста открывался вид на Бостон. Натали поясняла:

– Вон там научный музей. Мы потом туда поедем.

– Зачем? – спросила Глория. – Антони это не интересно.

– Тогда на Банкер Хил.

– Я там однажды был, – сказал я. – Покажите мне места, которые не для туристов. – Натали возразила:

– Они не интересные. А потом поедем на Ти Парти сайт? – Погода была дождливой. В Кембридже я купил дождевой плащ с капюшоном. В ботаническом саду народу не было. Мы прошли через лужи по главной аллее, зашли в оранжерею. Тропические растения. Натали подвела меня к грядке с мимозами.

– Антони, вы никогда не трогали живые мимозы?

– Я их видел в цветочном магазине.

– Они там неживые, срезанные. Дотроньтесь до листьев. – Я дотронулся до ажурных листьев куста, и тотчас они сжались и поникли. – Я пришел в некоторое недоумение, и тут же услышал счастливый смех Натали.

– И они долго будут такие поджатые? – спросил я.

– Через несколько минут они опять поднимутся. Вы никогда это раньше не видели?

– Я раньше никогда не был в таких оранжереях. – Натали была довольна, что продемонстрировала мне феномен с мимозами, который действительно меня удивил. Дождь кончился, но был туман. Мы прошли в садовую беседку, Глория с Натали сели на скамью, развернули карту ботанического сада. Я сел напротив. Было приятно смотреть на них, что-то тихо обсуждающих. Как было бы чудесно вот так всегда быть с ними, жить в одной квартире, так же как и Глория делать замечания Натали, а иногда и шлепнуть ее по затылку, если не будет послушной. Нет, я не стал бы шлепать свою дочь. Я бы, наверное, ее баловал. А воспитывает ее пусть Глория. У нее это получается. Глория – красивая женщина. Она и раньше была красивой, и останется такой долгое время. Не зря полнеющий Збигнев сразу заинтересовался ею. У преуспевающего художника наметанный глаз. По дороге к Ти Парти сайт Глория остановила машину у знаменитого углового книжного магазина, о котором мне уже рассказал Збигнев. Здесь была толпа. Бостонцы пытались возобновить старую традицию писательских встреч в этом магазине. В этот день здесь выступала известная писательница, о которой я раньше не слыхал. Теперь писательниц стало больше, чем писателей мужчин. Женщины хорошо умеют делать карьеру. Глория, например. Женщины писательницы стали теснить писателей мужчин. Збигнев давно мне объяснил, что талантам теперь трудно пробиваться. А женщины, даже без таланта, пробиваются легче мужчин. Поэтому таких писателей как Дюма, Стивенсон и Шекспир больше нет.

Натали все же пробилась через толпу в магазин, купила книгу этой писательницы и получила у нее автограф на заглавной странице. В кафе Ти Парти мы, конечно, не ограничились бостонским чаем, а заказали нью-йоркский ланч. Туман сгустился, но мы все же поехали в Салисбури бич, где был Пиратский парк с аттракционами. Здесь Натали из угловатого подростка снова превратилась в ребенка. Мы со смехом дважды пробежались по дороге препятствий с веревочными мостами, качающимися подмостками и люками, куда нужно было прыгать вниз головой на надувные подушки. Глория стояла внизу, курила и наблюдала, как мы с Натали раскачивались на веревках, и прыгали вниз головой. Американские горы были здесь не выше, чем в Нью-Йорке, зато интересней: последний прогон шел крутой восьмеркой. Натали восторженно визжала, а Глория отказалась съезжать, опять стояла внизу и курила. На колесе обозрения я сел в кабину с Натали, а Глория села в следующую кабину. Натали сказала:

– Когда мы поднимемся наверх, будут видны небоскребы Бостона. – Когда наша кабина поднялась до верха, оказалось, что Бостона не видно: туман. Притихшая, очевидно, уставшая Натали спросила:

– Антони, вы женаты?

– Нет.

– А раньше вы были женаты?

– Нет.

– А вы давно знакомы с мамой?

– С прошлого лета.

– А где вы с ней познакомились?

– На Брайтон биче, на том же пляже, где мы с тобой купались. – Наша кабина опускалась вниз. – Натали сказала: – А помните, вы сказали на Брайтон биче, что работали у президента. Это правда?

– Натали, а ты спрашивала это у мамы?

– Нет. Мама так себя поставила, что мы с ней о вас не говорим.

– Значит, ей так нужно. Если человек не хочет о чем-то говорить, значит, не нужно с ним об этом говорить. – Когда колесо сделало полный оборот, и наша кабина снова оказалась наверху, Натали сказала:

– Антони, вы знаете водопроводное дело. Это же самая дефицитная профессия в Америке. Водопроводчики требуются в каждом городе. Почему бы вам не переехать в Бостон?

– А ты бы хотела, чтобы я жил в Бостоне?

– Конечно. С вами интересно. – Я молчал. Кажется, я был в тупике. Я с легкостью добился расположения своей собственной дочери. Но между нами было препятствие, такое же, как между мной и Глорией. Дальнейшее сближение было невозможно.

Когда мы подошли к паркингу, где была запаркована машина Глории, я предложил им пешеходную прогулку по вечернему Бостону. Глория сказала:

– У Натали действительно завтра тест, и ей действительно надо весь вечер готовиться. – Натали попыталась возразить:

– Мама, но ведь Антони сегодня уезжает. Действительно.

– Действительно, – подтвердил я, хотя понимал, что спорить с Глорией бесполезно. Они довезли меня до моей гостиницы. Мы с Натали сидели на заднем сидении. Я перегнулся через спинку водительского сидения, поцеловал Глорию в щеку, потом так же поцеловал Натали, погладил ее по соломенным волосам, сказал: – Хорошая девочка. Слушайся маму. Она умная. Спасибо за интересный тур, – и вышел из машины. Я поднялся в свой номер, позвонил Збигневу и сказал, что сейчас приду. А в памяти оставался прощальный грустный взгляд светловолосой тоненькой девочки.

В гостиной номера Збигнева мольберт стоял на прежнем месте, но вместо моего портрета на нем был пейзаж: вид с Банкер Хилла. Оказывается, Збигнев съездил на Банкер Хилл сделать первый набросок будущей картины. Пока я раздевался и надевал шорты, Збигнев поставил мой портрет вместо пейзажа. Я спросил:

– А туман на пейзаже будет?

– Обязательно. Знаменитый бостонский туман. Это делается просто. Второй слой можно делать в студии и при этом добавлять белил, слегка смазывая контуры, особенно на заднем плане. Тупые зрители будут говорить: – Как хорошо передан туман! – Мне было видно в зеркале, как Збигнев наносит мазки на плечи, прорисовывает икры и щиколотки. Потом он попросил меня подойти ближе и прорисовал ступни ног с пальцами.

– А знаешь, как я научился рисовать ступни и кисти рук? Рисовал собственные кисти и ступни в зеркале. Удобно и не нужен натурщик. – Он действительно быстро нарисовал ступни и попросил меня сесть поближе: дорисовывать лицо.

– А какой будет фон? – спросил я.

– Нейтрально серый. Я разведу нужный тон и попрошу Еву намазать фон, а потом сам поправлю. Антони, так ты весь день провел со своими спутницами?

– Да.

– Я так и не понял, какие у тебя с ними отношения. Ну, да ладно. – Через час он сказал: – Кажется, готово. У тебя стандартная фигура, остальные мускулы я дорисую без тебя. – Одевшись, я подошел к своему портрету. Выражение лица было не то, что я привык видеть в зеркале. Оно чем-то напоминало то, что я видел в зеркале до пластической операции. Вероятно, художник может в лице человека угадать то, чего другие не видят. Я вгляделся пристальнее. Разрез глаз, линия носа от переносицы до кончика носа. Этот человек мог наморщить переносицу, если ему что-то не нравилось. В этом человеке было что-то от Натали. Збигнев ее видел и даже захотел нарисовать. Что-то привлекло в ее лице внимание художника. Из спальни вышла Ева в халате, поздоровалась, посмотрела на портрет, спросила мужа:

– Это ты специально изменил выражение лица?

– Ничего не изменял, – несколько раздраженно ответил Збигнев. – Просто я его так вижу. – Ева поняла, сказала:

– Видение художника.

На другой день дома, в Нью-Йорке, в своей бруклинской квартире я отпечатал на компьютере изложение моей поездки в Бостон. Перечел. Исправил ошибки, которые заметил. Получилось многословно, может быть, скучно, много лишнего. Так писатели не пишут. А вот в Торе, т. е. Ветхом завете, когда начинается перечисление кто кого родил, тоже скучно. Но в Библии люди читают даже скучные места, потому что это священное писание. А если бы это перечисление было написано писателем, даже самим Стивенсоном, его бы никто не читал. Нет, я все же не писатель.