I.

В пятницу он взял себе выходной, чтобы отметить двадцать шестой день рождения в одиночестве.

Для драматурга двадцать шесть — детство. Для поэта — первый пик.

Он отключил телефон и выпил стакан вина. С сомнением посмотрел на почтовые конверты на столе. Выпил еще стакан и решил некоторые конверты распечатать.

Два разных театра прислали идентичные стандартные письма с отказом. Недавняя его пьеса, историческая экстраваганза на темы Второй Мировой Войны, получила таким образом первые отклики.

«Дорогой Джульен»,

противная привычка некоторых налогоплательщиков обращаться к незнакомым людям по имени, а не по фамилии, заставила его поморщиться…

«Спасибо вам за то, что вы прислали вашу пьесу к Фестивалю Новых Пьес Магелланова Проекта. Сожалеем, но мы не можем поставить вашу пьесу в данное время. Пожалуйста держите нас в курсе относительно дальнейших ваших работ, или представлений ваших пьес, если таковые где-то проходят. Еще раз спасибо. Удачи вам. Искренне, Эрик Джермейн [второе письмо было подписано — Джоанн Соммерз], Помощник Художественного Руководителя.»

У Дебби была копия этой пьесы, но Джульен больше не рассматривал Дебби, как своего агента.

Следующее, третье, письмо было из агентства Дебби, и его это удивило. Он вскрыл конверт и прочел депешу два раза, потягивая бордо. Писано было одним из коллег Дебби, человеком, который, очевидно, имел на нее виды.

«Ах, простите нас всех, что не бросаем все свои дела и не славим Джульена»,

писал этот парень.

«У меня нет времени на мастурбационные изыски дилетанта. У большинства людей нет в жизни времени даже на то, что им нравится, а ваши писания не нравятся никому, я уверен. У меня нет времени, которое я мог бы потратить на человека, хамски ругающего девушку с доброй душой, потратившую часть своего весьма ценного времени на чтение опуса, написанного любителем. И еще меньше времени я хотел бы потратить, дабы выразить сочувствие человеку с манией величия, человеку, который не предлагает окружающим ничего, кроме презрения, человеку, чье существование посвящено, не Искусству, но зависти и злобе. Работа для вас — ничто. Вы заботитесь только о наградах, которыми, как вам кажется, вас обделили.

Протекция всегда существовала в искусстве. Будь это патронаж Медичи или Издательского Дома, Инк — значения не имеет. Если вы желаете, чтобы за вашу работу вам платили, извольте производить то, что требуется. Издатели, агенты, цензура, невежество публики! С чем только не приходится художнику бороться!… Но, конечно, дефекты произведенного тут не причем, не так ли? Претенциозный диалог, ужасный ритм, плохая структура?

Уверен, что какая-то степень эгоизма и еще бульшая степень самоуверенности нужна любому художнику, но ваша тщеславность переходит все границы. Ваше презрение и нетерпимость к тем, кто добился успеха там, где вы провалились — бесконечны, и течет из всех ваших пор, и окрашивает все, что вы производите. У меня больше уважения к поденщику, девочке-подростку-старлетке, автору биографий, чем к вам. Они производят то, что требуется. Степень надменности, позволяющая вам думать, что вы — исключение, чудовищна. Наглость, позволяющая вам считать, что другие должны вам в этом помогать, невероятна.

Вы говорите, что работаете много и на совесть. Вы ждете, что мы все будем боготворить малейшие ваши усилия, самые незначительные результаты. Как именно вы проводите свое время — это ваше личное дело. Ваши хобби — вашими и останутся. Но ожидать, что весь мир распахнет вам свои объятия потому, что вы утверждаете, что превосходите остальных — глупо. Утверждать, что результаты вашей работы лучше, чем результаты работы всех остальных, или даже просто многих — абсурдно.

Основную свою работу не бросили еще?»

Юджин счастливо любил и зарабатывал на жизнь, играя на рояле. Венский Фестиваль и все такое.

Джульен решил, поразмыслив, что с него хватит. По крайней мере на ближайшее время.

Он сунул какую-то одежду и нижнее белье в рюкзак, допил вино, включил автоответчик, нашел, порывшись, паспорт, и вышел из дома.

Терминал был полон орущих детей, которых сопровождали не очень обращающие на них внимание взрослые в колоритных одеждах, похожих на старомодные пижамы. Регистрация заняла некоторое время. Джульен хмуро смотрел на стюардессу, которая продолжала ему улыбаться, вешая бирку на рюкзак и проверяя паспорт.

Совершал ли он ошибку? Может быть.

Нужно было еще выпить, но в баре нельзя было курить. Джульен потратил то, что считал последним своим часом в стране, в которой родился, на созерцание желтых такси и черных лимузинов, подбирающих пассажиров на стоянке. Он завел разговор с диспетчером, болтал с ним несколько минут, а затем намеренно оскорбил его и вернулся в терминал. Это был тот же диспетчер, который в свое время пытался устроить Юджину разнос. С посадочным талоном в руке, рюкзак через плечо, Джульен подошел к калитке компании Люфтанза за десять минут до отлета. Приятной наружности стюардесса проверила талон. Забрав талон, он потрепал ее рассеянно по щеке и ушел ко входу в самолет. На какое-то время она потеряла дар речи, оторопела и пропустила следующих трех пассажиров не проверяя их талоны и паспорта. Один из них был, кстати говоря, профессиональный террорист. Но документы у него были в порядке, и вообще у него был выходной день.

Джульен решил, что напьется. Это легче в деловом классе, но и простому пролетарию можно неплохо устроиться в самолете, если подружиться с экипажем. Джульен обменялся двусмысленными шутками со стюардессой, ответственной за его секцию. После этого коньяк ему подносили без всяких просьб. Самолет летел себе через ревущую Атлантику, большинство остальных путешественников спало под синтетическими одеялами — спасибо современной авиационной индустрии. Джульен продолжал пить и оставался трезвым. Он попытался сконцентрироваться на фильме, который показывали в туристкой секции, но он видел этот фильм раньше, и он ему ужасно не понравился.

У него не было даже ее фотографии. Он смутно помнил ее черты. Это не имело значения. Она была единственной женщиной, которую он когда-либо любил. Он любил ее сейчас. И он желал видеть, примет ли она его. А если нет — он поселится где-нибудь в Европе, может в Германии, а может в Париже, и будет зарабатывать на жизнь какой-нибудь бессмысленностью — чем там заняты обычно американские репатрианты в Европе — минимальная зарплата, смешные рабочие условия — и так далее. Снимет комнату. У него был договор с механиком в Нью-Йорке. Он звонит механику, и механик продает Ройс и берет себе половину, а вторую половину высылает Джульену, или же, как вариант, Джульен приезжает обратно в Нью-Йорк и сворачивает механику его [непеч. ] шею.

Она была маленькая немецкая женщина, темноволосая и пухлая. У нее были веснушки и ямочки на щеках, и широкая кость. А волосы она стригла коротко. А глаза были зеленые. Она вполне сошла бы за уроженку Огайо или Флориды — любовь Джульена, родившаяся в Мюнхене, воспитанная в Берлине, и живущая ныне в Мюнстерланде, жена магната. Она плохо говорила по-английски, а понимала еще хуже. То, что Джульен великий поэт она приняла на веру. Впрочем, как заметила Дебби — чтение поэзии не является больше обязательным ни для кого, так что все это вообще не имело значения. Он любил, и собирался стучаться в дверь, и чтобы она ему открыла, и тогда он ей скажет — «Я хочу быть с тобой всегда» — всего и делов.

На подходе к европейскому берегу самолет начало кидать. Пилот совершил плавный поворот на инструментах. Они перелетели Ирландию, махнули через Ла-Манш, и направились прямиком в Мюнхен.

Когда они приземлились, на дворе было позднее утро. Накрапывал дождь. Несмотря на знаменитую немецкую эффективность, поезд опоздал. Джульен подумал, что нужно было взять машину напрокат.

II.

Город Мюнстер является древним католическим форпостом, и население его исторически ненавидят остальные немцы. Есть несколько готических церквей, две площади с ресторанами по периметру, два трамвая, еда низкого качества, приемлемый кофе. Оперный театр отсутствует. Местные дружелюбны.

Джульен снял номер в мотеле на отшибе, плотно позавтракал в немецком стиле, принял душ, надел лучшую свою рубашку и лучшие джинсы и вышел на поиски особняка, в котором жила его любовь. Он помнил фотографию, которую она однажды ему показала: небольшая церковь неподалеку, с необычным белым шпилем — очень хороший ориентир.

Когда ты отчаянно влюблен, каждое незначительное препятствие становится трагедией.

У него не было плана, и он был слишком не в духе, чтобы проявлять осторожность. Он просто взбежал на крыльцо и позвонил.

Дворецкий оказался среднего возраста ухоженным лысым мужчиной, отдаленно похожим на Доктора Менгеле. Нет, сказал он на прекрасном английском, хозяйки нет дома. И хозяина тоже нет. Вся семья уехала в отпуск. Куда? Ни малейшего понятия, парень. Он — всего лишь дворецкий. В его обязанности входит — он выдал Джульену длинный список обязанностей. Не желает ли Джульен подождать в гостиной? Подождать? Кого? Зачем? Ну, как же, вернутся же когда-нибудь хозяева. Когда? Не знаю. Они, случается, месяцами дома не бывает. Кофе не желаешь ли? Его отец был пилотом в Британской Королевской Авиации во время Второй Мировой. Разбомбил в пыль одну деревню, тут недалеко, не хочет ли Джульен посмотреть — километров двадцать всего отсюда. А чем занимается Джульен по жизни? Что-то с компьютерами, наверное?

Джульен подумал — не нанять ли частного детектива, но как это сделать, когда ты в Мюнстере и не знаешь ни слова по-немецки, несмотря на тевтонскую бабушку по материнской линии, которая, если верить родителям, была огонь-девица, держала магазин пирожных, симпатизировала, как большинство американцев по началу, Гитлеру и его политике, и ненавидела Вагнера?

Остановившись у киоска он купил британскую газету и, сев за столик у открытого кафе, механически прочел несколько статей. Британский взгляд на вещи отличался от американского, но не так резко, как можно было предположить. Спортивный раздел посвятил много страниц крикету вместо бейсбола. В деловом отделе помещен был обычный набор непрофессиональных и вводящих в заблуждение биржевых цифр и колонок, цветных фотографий знаменитостей из индустрии развлечений, расписаний конкурсов красоты и показа мод, немного сплетен — словом, все, что в наше время подается, как «деловая часть». Голливудская феминистка, обожающая животных, собиралась выходить замуж за богатого итальянца, обожавшего лошадей и собак. Большую и злостную американскую компанию компьютерных программ судили, рок-концерт звезды пенсионного возраста принес значительные барыши, и Ульф Шульц, великий industrialiste, проводил нынче некоторое время в Париже и вскоре должен был посетить автомобильный салон.

Джульен вскочил, подбежал к киоску и купил две американские газеты и две французские.

Американцы сообщали, что семьдесят пять процентов населения страны имеет больший вес, чем нужно; что некоторые, хотя далеко не все, и вообще меньше половины, но многие — мусульмане — трусливые злодеи без совести и чести; что движение по защите женских прав снова делало большой шаг вперед; что Президент страдает дурными иллюзиями; и что еще один штат запретил на своей территории употребление табака. Первая французская газета захлебывалась восторгом по поводу иммиграции, кинематографии, узколобости американцев, и двух героических девочек, которые спасли пуделя от верной смерти. Вторая обсуждала появление новой политической партии во Франции; обозревала в вычурных выражениях преимущества какого-то итальянского курорта; объявляла беспочвенными слухи о том, что член британской королевской семьи скоро будет иметь ребенка от дворцового уборщика; не одобряла американский империализм; и наконец привела расписание автомобильного салона в Париже. Джульен посмотрел на часы, махнул официанту, и устроил ему допрос по поводу ближайшего места, где можно взять машину на прокат. Официант внимательно выслушал Джульена и, когда тот кончил говорить, сообщил ему, что лишь слегка знаком с английским языком. Джульен перешел на французский. Официант не знал также и французского. Однако, с чисто немецкой эффективностью, вызван был менеджер, оказавшийся поляком, свободно изъясняющимся по-французски. Искомая локасьон де вуатюр находилась в двух кварталах от кафе.

Недавно установленный на Аутобане лимит скорости рассердил Джульена. К счастью, его не остановили — на многих участках пути он перекрыл лимит почти в два раза. Бельгийская граница никем не охранялась, таможенные будки стояли пустые. Джульен следовал маршруту, проложенному армией Третьего Рейха, обходившей бельгийским путем Линию Мажино, дабы захватить Францию за две недели. Он пересек страну за три часа, слушая местные новости по радио и куря сигарету за сигаретой. Во Франции его остановил дорожный патруль. Ему вручили штраф и нахамили. Патрульный явно не любил американцев, и, в частности, белых американцев, потому что все белые американцы — расисты, ненавидят негров.

Джульен очень ярко представлял себе свое прибытие к месту назначения. План был такой — он является к началу салона, оставляет машину за углом, и сразу видит в толпе свою возлюбленную. Ее муж рассматривает какие-то драндулеты, представленные салоном, рассуждая об их преимуществах и недостатках с заискивающим служащим, а Джульен тем временем подходит сзади, наклоняется к уху женщины, мочка уха ему памятна, и шепчет «Пойдем со мной. Я люблю тебя и не могу больше без тебя жить».

Она бледнеет, веснушки ярче проступают на ее лице, но рука ее ложится в его руку, и они поворачиваются и идут неспешно к выходу. Он открывает ей дверь машины, садится за руль, и вжимает в пол педаль акселератора. Они проводят ночь в каком-нибудь мотеле — страстную, жаркую, влажную ночь, и утром едут в ближайший аэропорт. По дороге нужно будет бросить где-нибудь машину, а потом позвонить и сообщить, что она украдена. Это был основной план, План Эй.

Запасной план, или План Би, чуть более практичный, был гораздо менее блистателен и подразумевал большое количество умоляющих слов и ползанья, и просьб о милосердии, и фраз вроде «Я найду себе комнату неподалеку от твоего дома, найду работу, и мы сможем иногда видеться, дважды в неделю, наверное, если хочешь. Пожалуйста, не гони меня, мне так плохо, и я тебя так люблю. Мне ничего не нужно, только видеть тебя иногда, но не реже двух раз в неделю. Ну, хорошо, одного раза в неделю. Если ты мне откажешь, баварский мой ангел, веснушчатая моя богиня, я умру. Я все пробовал, видишь ли — алкоголь, наркотики, женщин. Ничего не помогает. Ты — единственная. И когда ты станешь старая и сварливая, и я тоже стану старый и сварливый, я всегда буду помнить тебя такой, какой ты была, когда мы в первый раз встретились. Пожалуйста, пожалуйста, любимая, единственная…»

Согласно второму запасному плану, Плану Си, нужно было срочно становиться знаменитым поэтом, после чего нужно было бросить всю славу, честь, и деньги, к ее ногам. Да. Джульен был лучшим из живущих поэтов, но поэзия попадает в заголовки газет только в тех случаях, когда автор — теннисист, или рок-звезда уровня Линды Кей. Посему План Си не только не был реальным планом, но сама невозможность приведения его в действие означала, что даже если План Эй или План Би удадутся, профессиональная неудовлетворенность станет горькой долей автора планов на долгое время, такие дела.

Что ж. Это все были частности, а главное было — найти любимую в толпе. Задача не из легких. Ибо, вот, посмотреть на салон придут тысячи.

Когда-то, будучи студентом-по-обмену, Джульен провел шесть месяцев в Париже и неплохо знал город. Он нашел правильный выезд с Переферикь, проехал Ла Дефанс, и скоро запарковал драндулет перед дешевым отелем, который помнил со школьных дней. Ночной портье, никогда не слышавший ни о каких автосалонах, продал Джульену пачку сигарет и бутылку противного пива, и почти сразу уснул в скрипучем кресле. Было далеко за полночь. Джульен вошел в миниатюрный номер, только что им нанятый, принял душ, выпил немного пива, вытащил путевой будильник из рюкзака, и не смог уснуть.

Он вырвал страницу из записной книжки. Погрыз ручку. Образ средневекового заведения где-то в этих местах создался в голове автоматически. В кафе случилась забавная история. Джульен похихикал и написал:

Он посмеялся, не стал записывать историю, бросил бумагу на пол и некоторое время лежал на спине.

Утром, заказывая чашку крепкого парижского кофе в одном из вальяжных местных кафе, Джульен понял, что паникует. Идея отыскать свою любовь в толпе автосалона показалась ему абсурдной. Люди талантливые редко бывают провидцами или телепатами, и вообще не обладают никакими сверхъестественными способностями, помогающими находить людей в толпе.

Оставив рюкзак на стуле, Джульен пересек улицу и вложил банковскую карточку в дружелюбно, по-домашнему выглядящий автомат, который ждал его терпеливо все это время. Он решил проверить, сколько у него денег на счету, и машина удовлетворила его запрос с отеческой благосклонностью, как ему показалось. Девять тысяч долларов, результат шести лет, которые он провел в качестве капитана на воображаемой шхуне, плывущей через иррациональные, совершенно лишенные логики волны инвестиционно-банковской индустрии.

В первый раз с того момента, как началось его Континентальное приключение, он подумал, что может быть стоит поразмыслить над вариантами ближайшего будущего… типа, составить что-то вроде плана на, скажем, два дня… если он действительно сможет найти женщину, которую любит, и если она действительно романтически согласится составить ему компанию (в богатстве ли, в бедности, в пьяном тупом тумане, в крепком, великолепном, нерушимом рыжем веснушчатом здоровье, и так далее).

— [непеч. ] Юджин, — пробормотал Джульен.

Он готов был признаться себе, что, не случись у Юджина удачной, на зло обществу, любви, он бы не стоял сейчас посреди Парижа, пытаясь вычислить, как долго он и его любовь смогут просуществовать на девять тысяч зеленоспинных. Девять тысяч — она вполне могла истратить всю сумму за десять минут в любом из магазинов, или бутиков, на Пятой Авеню, а то и прямо здесь, во Франции, даже если бы они поехали в аэропорт сразу, нигде не останавливаясь. Она бы просто попросила его тормознуть вон у того магазина, она захотела бы купить только одну какую-нибудь вещь, un souvenir de France, так сказать, она так любит Францию (большинство немцев любит Францию, и всегда любили, всю историю, что в частности объясняет, почему они в ее так часто завоевывают), и все деньги тут же испарились бы и единственным утешением была бы виноватая улыбка с ямочками на щеках. Она ведь так привыкла оставлять неразумное количество денег в фирменных магазинах готового платья, ювелирных лавочках, модных заведениях с шелковыми салфетками и хрустальными пепельницами. Она отдавала себе отчет что Джульен, и может еще какие-нибудь безвестные индивидуумы, и вообще большинство населения мира, постоянно испытывают финансовые затруднения — во всяком случае по сравнению с ее положением — она знала все это. В теории. Увы, немногие в этом мире знают, или хотя бы подозревают, что иногда, от случая к случаю, теория и реальность связаны между собой.

Джульен вздохнул и пригубил кофе.

Мысли его наконец-то обратились к вполне реальному и законному мужу его любимой женщины. Он даже удивился, что все это время почти не принимал его существование всерьез. Законного мужа никогда нельзя просто списывать со счетов.

Любовь его жизни не являлась трофейной женой: у нее не было для этого нужных качеств, как-то: длинных ног, тонких рук, длинных светлых волос. Может быть в Германии, размышлял Джульен, где блондинок хватает на всех, богатые женятся на пухлых веснушчатых брюнетках, чтобы отличаться. Может быть. Или, может быть, муж был ленивый боров и женился на соседской девушке, потому что ему лень было искать. Ну, знаете. Дома, например, свежеиспеченные нью-йоркские миллионеры ищут блондинок среди актрис и желающих стать модельершами; это, как правило, трудно, поскольку в Нью-Йорке натуральные блондинки редки. Им, бедным ухажерам-нуворишам, почти никогда не приходит в голову совершить путешествие в любой из агрикультурных штатов на западе или на юге, где светловолосых красоток — дюжина на десять центов. Ну, конечно же, девушка из глухомани не имеет образования, хорошего воспитания, не может быть породистой, и так далее. С другой стороны, Джульен встречался, и иногда спал, с некоторым числом потенциальных актрис и моделей, базирующихся в Нью-Йорке, блондинистых и не очень, и ни одна из них, вроде бы, не обещала стать новой Мадам Кюри, так что…

В общем, так. Девять тысяч, плюс ее нужно найти, плюс она должна согласиться на его романтическое предложение.

Возвращаясь в кафе, он заприметил двух женщин, которые, пока он отлучался, приземлились у столика ближе к стойке. Обе были блондинки (Джульен ухмыльнулся). Одна из них была высокая и худая, с изящными запястьями и холодными голубыми глазами; другая маленькая, тонкая и очень живая, хотя живость ее в данный момент не слишком проявлялась — было утро, рано. Обе, кажется, накачивались кофеином перед работой. Знакомо.

Подчиняясь импульсу, Джульен снова встал и подошел к их столику.

— Приветствую, — сказал он.

Обе девушки подняли головы и посмотрели на него, будто не видели его раньше. Джульен знал, что они его заметили, и, возможно, даже обсудили. Почему нет? Огненно-рыжие волосы затянуты в хвост; очень правильные черты лица; высок, крепко сбит.

— Я хотел бы кое-что вам предложить, — продолжал он на своем с легким акцентом французском. — Вы не против, если я ненадолго к вам присоединюсь?

Миниатюрная улыбнулась, делая пригласительный жест, а высокой девушке гость не понравился. С раздражением Джульен узнал в ней тип человека, которого нужно убеждать, что все в порядке и в пределах нормы, знакомо и безопасно, перед тем, как делать следующий шаг. Он пожалел, что вообще к ним подошел. Именно высокая изначально его и привлекла. И все-таки он продолжил:

— Меня зовут Джульен. А вас?

— Паскаль, — сказала высокая, помолчав.

— А я Бетти, — призналась стыдливо миниатюрная, глядя вниз и делая ударение, в галльской манере, на втором слоге своего имени.

Джульен закурил.

— Вот что, Паскаль и Бетти, — сказал он властным голосом. — Я здесь проездом. Завтра мне уезжать. Если кто-то из вас двоих, или вы обе вместе, хотели бы подняться ко мне в номер отеля и иметь хороший секс — добро пожаловать. После этого вам не нужно будет со мною больше встречаться. Я хороший, нежный, внимательный любовник, и я вижу, что обе вы можете быть хорошими и внимательными в той же степени, что и я. — Он посмотрел на небо, будто заметил в нем что-то необычное. Невольно обе девушки тоже посмотрели вверх. — Школы все равно сегодня нет, — добавил Джульен, используя одну из своих любимых личных шуток, — а «Отверженных» вы уже видели.

Возникла пауза.

— Никаких шансов, — небрежно сказала Паскаль. — Сожалею. Может в другой раз.

— Сожалею, — сказала Бетти, улыбаясь доброй и, как показалось Джульену, действительно полной сожаления улыбкой.

— Что ж. Я думал — просто спрошу. А вдруг.

Он вернулся к своему столику, сунул десять евро под пепельницу, закинул потертый свой рюкзак за плечо, и ушел.

— Вот же наглый тип, — сказала высокая Паскаль, пробуя кофе преувеличенно-самодовольно.

— Да, наглый, — согласилась Бетти. — И все-таки, почему мы ему отказали?

Паскаль посмотрела на нее удивленно.

— Нечего на меня так смотреть! — резко сказала Бетти. — Вот, например, сегодня вечером ты встретишься со своим тупым небритым репатриантом, а я просто буду сидеть перед [непеч. ] телевизором в моей дыре, размышляя о кривоногом водопроводчике, который меня бросил шесть месяцев назад. И вдруг является огромный красивый викинг, или кто он там был, улыбки да веснушки, который мог бы тебя [непеч. ] часами, и облизывать всю, и прижимать тебя к груди, и он предлагает тебе приятно провести время — для разнообразия. И ты его гонишь. Прости, но лично мне кажется, что мы сделали ужасную глупость только что.

— Ну и почему бы тебе сейчас за ним не побежать? — спросила Паскаль, осерчав.

— А я так и сделаю, — ответила миниатюрная Бетти, вставая.

— Тебе же на работу нужно, — напомнила ей не верящая своим глазам и ушам Паскаль.

— А я завтра пойду, — сказала ей Бетти. — Они переживут как-нибудь без меня один день. Смею сказать, они и без тебя бы как-нибудь управились. Идешь?

— Ты с ума сошла. Нет, конечно.

— Тебе же хуже.

Бетти перебежала улицу, повернула за угол, и исчезла. Паскаль захотелось побежать за ней. Ее внутренняя борьба в этот момент достойна была усердного пера Флобера. Спина ее покрылась влагой. Она покачала головой, расплатилась, пересекла улицу и чуть не заскочила за тот же угол, за которым минуту назад исчезла подруга. Она круто повернула назад и медленно пошла в противоположном направлении. Вынула сигарету из пачки и долго не могла прикурить. В этот момент к остановке очень удачно подъехал автобус. Выбросив сигарету, она добежала до него и прыгнула в дверь. Автобус задрожал, напрягся, перекатился, гремя, через колдобину, и уехал, унося с собой Паскаль. Она вздохнула: с грустью, с горечью, с облегчением — все это одновременно.

Бетти пришлось добежать до следующего угла и посмотреть направо и налево, пока она не увидела наконец Джульена. Большой рыжий разговаривал с продавцом фруктов. Она подошла и встала рядом, а он продолжал обсуждать качество продаваемого лавочкой на своем медленном, осторожном французском. Ей пришлось дотронуться до его руки, чтобы обратить на себя внимание.

— А, это ты, — сказал он. — Как дела.

— Дела хорошо, — сказала она. — А твои как?

— В разумных пределах. Спасибо.

— Я подумала над твоим предложением, — выпалила она. — Мне оно начало нравиться.

— Я тоже над ним подумал, — сказал он. — И мне оно разонравилось. Прими мои извинения.

— Что ты имеешь в виду? — все, что она могла сказать. Ей нужно было время, чтобы придумать что-то более умное.

— Так себе идея, — признался он. — Твоя подруга права. Я себя вел как последний [непеч.].

— Ты вот что… — сказала она.

— Мне очень жаль.

— Ты вот что, — повторила она, сердясь и теряя терпение, — ты, боров, [непеч. ]…

Он улыбнулся. Ее голова едва доставала ему до солнечного сплетения.

— Я из-за тебя опоздала на автобус, — сказала она ему. — Это почти равносильно пропуску всего рабочего дня. Не кажется ли тебе, что я заслуживаю большего, чем глупые психологические игры? Я уверена что ты не шутил, когда на нас навалился. Следовало дать мне время подумать, вот и все.

— Извини, хорошо? — он повысил голос, и его американский акцент стал очевиден. Он не знал как по-французски будет его любимое библейское «вот». Он остановился на — А ну слушай меня! Я совершил ошибку. Поняла? Ошибку. Что ты хочешь, чтобы я сделал — на колени встал, прощения попросил?

— Я хочу, чтобы ты взял меня с собой в свой отель. Слушай, ты, [непеч. ], либо мы идем [непеч. ], либо ты самый худший подонок из всех, кого я когда-либо встречала и, смею тебя уверить, я встречала в своей жизни много подонков. У меня стезя такая.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать восемь. Что еще ты хочешь узнать про меня? Группу крови?

III.

Ну, по крайней мере ему удалось расслабиться — не очень честно, но с большой отдачей воспользовавшись слабостью очень интересной молодой женщины.

Время — без четверти полдень. Он решил, что не поедет на публичном транспорте. Хорошо бы было сейчас выпить, а только Джульен не хотел затуманивать себе мозги. Хотелось чистого восприятия.

Иди же.

И он пошел.

Он дошел до угла, повернул, дошел до конца квартала и понял, что идти нужно в противоположном направлении.

Ему показалось странным большое количество несчастных лиц кругом. Вдруг, ни с того, ни с сего. Наличествовали пешеходы, посетители полудюжины кафе в квартале, одинокий клошар под деревом на юго-западном углу сквера, водители и пассажиры ползущих мимо машин. Все они выглядели невероятно, жутко скучающими. Те, кто помоложе, находили какое-то утешение в возможности надеяться на что-то, но люди старше двадцати — им, казалось, уже нельзя помочь. Женатые пары смирились с судьбой; недавно начатые романы демонстрировали все признаки унылого компромисса; одиночки, мужчины и женщины, делали заученные движения. Межрасовые связи давно утратили ауру новшества и пьянящей опасности. Изредка попадающиеся гомосексуальные пары выглядели уставшими от постоянного вымученного бросания вызова обществу. Те же, кто присутствовал здесь не по причине любовных действий — водители грузовиков, водопроводчики, официанты, фермеры, государственные служащие, парикмахеры, неловко и неудобно одетые молодые предприниматели и предпринимательницы, ждущие больших дел — все они вид имели отстраненный и тоскливый.

Интересно. Интересный, однако, мир мы создали, подумал Джульен, пробираясь сквозь толпу вдоль самой роскошной магистрали планеты, шикарной и наглой Шанз Элизе. Что ж, поселяне, клянусь Уиллом, Джорджем и Радьярдом — вы в этом сами виноваты. Раз вы меня не желаете — можете вечно гнить в своей примитивной скуке, а мне-то что! Я — я сейчас найду мою любимую и буду счастлив до самой смерти, и даже, возможно, после смерти. Я — не вы, мне никогда скучно не бывает. Я вам покажу, скоты неблагодарные.

Давка была дичайшая. Полицейские машины перекрыли авеню. Времени было — час тридцать, но никто в этой толпе не выглядел так, будто он просто вышел на ланч и сейчас вернется на рабочее место. По мере приближения к Центру, убежденность Джульена, что он сразу найдет свою любовь начала быстро таять. За сто ярдов от входа оставалась только едва теплящаяся надежда. Весь план был — сплошной абсурд.

Она могла отказать мужу и не пойти на автосалон. Она могла сейчас прицениваться к шмоткам в каком-нибудь магазине, в трех кварталах, или в трех сотнях миль, отсюда. Она могла быть где угодно в Париже, где угодно в Европе, где угодно в мире. В Аргентине. В Китае. Статья в газете не упоминала лучшую половину индустриалиста вообще. В высших классах принято, и в низших тоже, уезжать куда-то без жены. В деловую поездку или в отпуск. В какой-то момент Джульен сильно заподозрил, что сходит с ума. Чтобы не начать разваливаться на составные прямо на этом месте, он напомнил себе что любовь и временное помешательство состоят в родстве; и что, иногда, безумным влюбленным везет.

Четверо крупных мужчин в черных деловых костюмах сопровождали кого-то, перемещающегося в кресле-каталке, в десяти ярдах от входа в Центр. Раздвинув пару зевак, которым казалось удобным давать толпе обтекать их по сторонам, Джульен зашагал ко входу, но неожиданно что-то в его сознании велело ему замедлить шаги, не нестись на всех парах. Он замедлил и посмотрел через плечо. Бугаи в костюмах — все четверо блондины, и явно тевтонского происхождения — все еще наличествовали, идя в направлении Джульена и входа, оберегая данность в кресле-каталке. Опытные глаза прирожденного наблюдателя различили надменный вид — привычный, а не намеренный — римский нос, впалые щеки, слегка грустную улыбку, и ухоженные ногти соперника.

Это был он — industrialiste. Жены важного человека нигде не было видно. В данный момент это было несущественно.

Совершенно несущественно.

Важный человек сделал знак одному из телохранителей, и, когда тот наклонился, что-то ему сказал. Телохранитель зашелся безудержным хохотом. Джульен, напряженный, взволнованный, смотрел внимательно. Ошибиться было невозможно — в веселии телохранителя не было и тени заискивания. В следующий момент телохранитель передал шутку коллегам, и двое из них дружно заржали; четвертый телохранитель, у которого очевидно не было чувства юмора, презрительно посмотрел на остальных.

Джульен повел по сторонам одними глазами, по инерции. Он пал духом. Он снова посмотрел на соперника. Это неправильно, сказал он себе. Чудовищно, идиотически, непростительно неверно.

Я подонок, подумал он. Я беспринципный, без смягчающих обстоятельств, отвратительный рыжий подонок. Я пользуюсь несчастьем других.

Но, сказал он себе — я же не знал. Понятия не имел.

А, да, правда, спросил он себя — так-таки ни малейшего понятия?

Глупо, сказал он себе. Глупо и жестоко. Бесчеловечно. У тебя плохо с воображением. Так плохо, что Создателю понадобилось опуститься до твоего ничтожного уровня, чтобы показать тебе почему ты не прав. Позор.

А что если, спросил он себя. Что если бы у меня не было давеча долгого полового акта… То бишь, что было бы, если бы я не [непеч. ] бы все мозги из этой французской крошки, что если бы я все это время думал только о том, как я ее буду раздевать… женщину моей жизни… впитывая ее запах… пожирая ее глазами… пришло бы мне в этом случае в голову, что существуют в мире пределы низости? А?

Возьми себя в руки, сказал он себе. Сделай это сейчас, быстро, и иди. Иди отсюда. Иди. Иди же, сволочь. Иди.

Он не мог.

И она появилась. Она материализовалась, очевидно прямо из воздуха, рядом с креслом-каталкой. Темные волосы подстрижены очень коротко. Она пополнела, веснушки потеряли отчетливость, глаза сверкали, ямочки на щеках такие же умилительные, как раньше. Ее пальцы коснулись плеча ее мужа. Джульен почувствовал ужасную пустоту внутри. Колени задрожали. Муж повернулся и улыбнулся ей, и было в этой улыбке так много любви и нежности, такая вселенская была эта проклятая улыбка, что Джульену пришлось прикусить губу, и сильно. Зубы вошли в мясо, боль возникла, расширилась, засверлила в мозг. Чувствуя вкус собственной крови, он сделал шаг в сторону, пропуская одного из телохранителей — опасно близко, все они были в опасной близости от Джульена — и, оттолкнув итальянского туриста, который стал ругаться длинно и громко на ломаном тосканизированном французском, Джульен рванулся вперед, прочь от входа, прочь от толпы. Он перебежал Шанз Элизе, уходя, отклоняясь от пешеходов, а иногда толкая их, нырнул в переулок, и продолжал бежать.

Травмированное колено пожаловалось, но он не обратил внимания. Оно опять пожаловалось. Когда он подбегал к Гранд Пале, колено пожаловалось почти вслух. Он перешел на быстрый шаг.

Ведомый инерцией, гонимый сожалением, он перешел Мост Александра Третьего, повернул на восток, потащился по Бульвару Сен-Жермен, ища — что? Телефон? Открытый бар? В этих местах нет баров на мили вокруг, а что касается телефона — кому нужно звонить, когда ты вдруг понял, что никогда не будешь счастливым в любви? Друзьям? Родителям? Адвокату? Главнокомандующему? Типа, «Э… Извините, что я беспокою вас, господин Президент, но мне кажется, что я никогда не буду счастлив в любви, что мне делать? Да, пожалуйста, ваше личное мнение, если вам не трудно?» Джульен продолжал идти, разговаривая с собой и тяжело дыша. В конце концов он вытащил сигаретную пачку — и обнаружил, что сигареты кончились. Он выбросил пустую пачку.

До него дошло, что он выражает беспорядочные свои мысли вслух. Он невесело засмеялся.

Какого дьявола! Тысячи, может миллионы людей постоянно [непеч. ] чужих жен. Сам Джульен этим занимался, и немало. Человеку с миссией в жизни нетрудно соблазнить женщину, у которой скучный муж. Хорошо. Дальше. Еще тысячи людей уводят жен от мужей. Так. Джульен никогда такого не делал раньше. Меньше часа назад он хотел, и был твердо намерен, это сделать. Да. Но. Большинство людей не ведают, что творят. Их нельзя рассматривать, как несущих ответственность за свои поступки. Джульен знал, что делает. В конце концов, он был поэт и драматург, человек, способный читать в глазах людей их прошлые и будущие возможности. Он умел различать, когда и если ему нравилось, невидимые связи, соединяющие каждого человека с остальной Вселенной, и Вселенную с ее Создателем. Да. Джульен знал. Таким образом Джульен был полностью ответственен за свое поведение. Не то, чтобы в прошлом его это останавливало. А вот сегодня остановило. Помимо этого — разве она та женщина, которая ему нужна? Совершенно не его тип. Провинциальная. Балованная. Представьте себе — поэт живет с женщиной, которая едва понимает язык, на котором он пишет свои вирши! Абсурд. Женщина, привыкшая к комфорту и безопасности, принимающая отсутствие вульгарной уличной преступности как должное… женщина такого типа… начинает вдруг жить в… не в лучшем районе, скажем так… в Нью-Йорке. А? Ну и ну.

Ты поступил правильно, друг мой, сказал себе Джульен. Я и понятия не имел, что ты на такое способен, но, что ж — поздравляю. А страдать — полезно. Помогает творчеству. Джин, правда, без всякого страдания обходится. Ну и что? Он умеет, а я нет. Вот и вся история. Да.

Наконец слева по ходу обнаружился открытый бар, но Джульен прошел мимо.