Годрик против обыкновения громко храпел, и Хелье пришлось несколько раз перевернуть его со спины на бок, чтобы он не мешал ему думать и одеваться. Одежда, принесенная Диром, не очень подходила по размеру, и вместо болярского сынка получался какой-то замшелый провинциал, желающий соответствовать. Пришлось порыться в суме Годрика, найти иголки, нитки, и кое-что подкоротить. Особенно раздражала сленгкаппа — Дир явно мерил ее на себя, Хелье она была до пят. Как подкоротить сленгкаппу, не нарушив общего ее вида и стиля? Замечательные разрезы, весьма необычные. Канва толстенная, иголкой не пробьешь. Дир и Ротко ушли за «маленькой хорлой», корова за дверью у крыльца, с облегченным выменем, жевала жвачку и уходить не собиралась, а Хелье возился и возился с одежкой. Сапоги оказались великоваты, но тут уж ничего не поделаешь. Кроме того, общий вид одежды не располагал к ношению сверда на перевязи, а идти на суд без сверда было опасно. Опасно было и со свердом, но все-таки чувствуешь себя увереннее, когда при тебе оружие. Ночью предстояло смотаться к дому Белянки, посмотреть, как там и что, обнадежить Любаву, часов восемь в общей сложности провести в пути — опять бессонная ночь! Можно, конечно, послать вместо себя Дира, но как-то боязно. Любава Дира не помнит, наверное, а Белянка не знает, а он еще натворит там чего-нибудь. Эх. Монашья роба гораздо лучше молодежных фасонов, сверд под нее прячется запросто. А вообще, наверное, весело они живут, эти молодцы да девицы. В их возрасте я, вместо того, чтобы веселиться с себе подобными, вздыхал по Матильде и торчал в Старой Роще, обучаясь премудростям свердомахания. Ну, еще фолианты читал всякие и со священником спорил на отвлеченные темы. А в Роще все были старше меня. Так и вырос одиноким волком. Теперь у меня есть друзья, Дир и Гостемил, хорошие, и Яван, парень неплохой, хоть и сохраняющий упорно дистанцию, но не всякий мне позавидует — иметь таких друзей хлопотно, наверное. И гадина эта в Киеве. Ведьма. Стерва.

Хелье пригорюнился, не прекращая работы. Вскоре сленгкаппа была готова и выглядела неплохо. Не то, чтобы великолепно, но сойдет. Натянув порты, Хелье обнаружил, что они давят в паху. Что за глупости — длина, вроде бы, нормальная. В бедрах я не широк, скорее наоборот. Он похлопал себя по бедрам и ягодицам и вдруг обнаружил тесемки в области паха. Тонкие, едва заметные. Найдя узел, он развязал тесемку, и давление ослабло. Так. Безобразие — порты предусматривают разные величины хвоя. Развратный Новгород. Даже в Константинополе такого нет. Хелье сделал широкий шаг. Затрещал шелк — порты не были рассчитаны на особенности перемещения в пространстве, связанные с учениями в Старой Роще. То есть, для драки не подходят. Вставить клинья, что ли? Хелье снял порты и рассмотрел их еще раз, внимательно. Ну я тут напортняжничаю! Тонкая работа, тонкие швы, стежки еле видно. А сленгкаппой… не прикрываются эти места, вдоль бедер. То есть, будут видны клинья, если их вставить. Знатная молодежь в драках не участвует. А если и участвует, то одежду покупает назавтра новую. Непозволительная расточительность.

Но вот что. Ротко пойдет со мной — ему в любом случае любопытно посмотреть на суд. Он наденет мою сленгкаппу и перевязь, и будет стоять рядом со мной таким образом, чтобы мне в случае чего можно было только руку протянуть — и вот он сверд. А порвутся порты — леший с ними. Еще можно разбудить Годрика и потребовать, чтобы он что-нибудь придумал с этими портами. Годрик многое умеет. Но пусть спит, ну его. Да не храпи ты так, бриттское чудовище.

Дверь отворилась и в дом вошли Ротко и Дир. Последний волок упирающуюся девчушку лет тринадцати или пятнадцати. Хелье завозился с новыми портами, но вспомнил о предстоящем ночном путешествии и взял с ховлебенка старые.

— Вот, привели! — объявил Дир.

— Что вам всем от меня нужно? — взвизгнула девчушка, глядя на полуголого Хелье и предполагая разное.

Надев порты, Хелье подошел ближе и внимательно на нее посмотрел. Она рванулась, и пришлось схватить ее — сперва за плечо, а когда она вздумала вдруг кусаться, то и за волосы. Нет, лет ей было больше. Восемнадцать. Как минимум.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— А тебе-то что! Свиньи! Вот узнает мой…

— Тихо. Как тебя зовут?

— Если хотите все хвелаш, то так бы и говорили, а зачем же меня сюда волочь, аспиды…

— Зовут тебя как!

— Минерва! — крикнула она с вызовом.

Хелье и Ротко засмеялись. Дир на всякий случай хохотнул.

— Чего ржете? — сердито огрызнулась Минерва.

— Садись, Минерва, — сказал Хелье. — Никто тебя здесь не тронет. И денег мы тебе дадим. Садись, садись. — Он повернулся к Ротко. — Она?

— Да.

— Она одна такая там?

— Где?

— В квартале.

— Да. Остальные посолиднее.

— Да уж, — вставил Дир.

Ротко, посмотрев на Дира, засмеялся.

— Чего ржешь? — осведомился Дир, тоном, почти совпадающим с давешним тоном Минервы, только в басовом ключе.

— Да так, — сказал Ротко.

Хелье посмотрел на него внимательно.

— Нет, не могу, — Ротко опять засмеялся. — Друг твой заприметил там же одну… солидную… — он опять засмеялся.

— А что? — возмутился Дир. — Я не виноват, что они дуры такие в городе этом астеровом.

— И что же? — спросил Хелье.

— Подходит он к ней, — объяснил Ротко, — к солидной… Она думает, что он ее за руку возьмет, денег даст, с собою поведет. А он… — Ротко опустился на ховлебенк и опять засмеялся.

— Ну нет у меня денег. Что поделаешь. Все истратил, — сказал Дир.

Хелье начал понимать, в чем дело.

— Что же ты, Дир, ей сказал?

Дир насупился.

— Он ей сказал, — Ротко сделал торжественное лицо, — «Полюбил я тебя!…»

Хелье сел рядом с ним на ховлебенк и захохотал.

— А что? — спросил Дир сердито. — Любовь военачальника чего-то да стоит, все-таки. Даже в Новгороде! Я так думал. Провались они, астеры эти.

— И обнял ее, — добавил Ротко. — Страстно так.

Хелье чуть не упал от смеха с ховлебенка.

— Прекратите ржать, — велел Дир.

— Ничего страшного, — сказал Хелье. — Ты вот давеча ржал, и я не обижался.

— Так то другое дело совсем. — Дир хмуро посмотрел на Минерву. — А эта совсем не годится. Я ее давеча видел в детинце.

— Чего-чего? — Хелье сразу посерьезнел.

Дир понял, что совершил оплошность и прикусил язык. Но было поздно.

— В детинце? Ты видел ее в детинце?

— Да. Э… Я там был… гулял я там. Случайно зашел.

— Дир!

— С поручением! А она…

— Врет он, — сказала Минерва.

— Дам по уху, — огрызнулся Дир. — Она там с этим… который посадник. С Константином.

— Скупердяй этот ваш посадник, — уверенно сказала Минерва. — Скупердяй и вор. Обещает много, дает мало. И никакого уважения. Может, я и хорла беззаветная, но это еще не значит, что мною можно помыкать. Один хвелаш и три раскрутки, я ему сказала, сколько это стоит, а он…

— Минерва, — перебил ее Хелье. — Скажи, Минерва. Недавно недалеко от Улицы Толстых Прях убили человека. Ты видела, кто его убил?

— Какого человека, ничего я не знаю, мое дело низкое и незначащее. Отпустите меня, мне положено ждать, когда подойдут…

— Сколько тебе нужно дней, чтобы заработать восемь гривен? — спросил Хелье.

Сделалась пауза.

В голове Минервы свершился переворот. Восемь гривен соответствовали ее трехмесячному заработку без вычетов в пользу сводника.

— Сколько?

— Сколько дней?

— Дня за три-четыре заработаю, — сказала она осторожно.

Хелье ушел в угол, покопался в своей походной суме, и выволок из нее кошель.

— Вот, — сказал он, отсчитав шестнадцать золотых монет. — Видишь? Восемь гривен. Будут твои, если будешь отвечать, как положено.

— Что отвечать? — спросила Минерва, не отрывая взгляда от золота.

Дир с удивлением посмотрел на деньги. То, что Хелье располагает средствами, не приходило ему раньше в голову.

— Видела ли ты, как недалеко от Улицы Толстых Прях убили человека?

— Видела.

Да, это удача, подумал Хелье. Ишь ты, Годрик! Лежит, храпит. Молодец. Кто это ему такое сказал? Ворожиха какая-то, небось. В Новгороде их много.

— Помнишь ли ты, как выглядел убийца?

— Помню.

— Смотри на меня.

— Смотрю.

— Нет, ты смотри все время на меня. Не отворачиваясь. Деньги от тебя не убегут. Итак. Убийца — пожилой человек, с окладистой бородой.

— А?

— Пожилой человек с окладистой…

— Нет, не очень пожилой.

— Какого возраста?

— Возраста?

— Сколько ему лет, убийце?

Минерва пожала плечами и снова уставилась на золото.

— Как он? — спросил ее Хелье, указывая на Дира.

— А? Нет, не такой большой.

— Я про возраст спрашиваю.

— Возраст такой же.

— Не старше?

— Может, чуть старше. Ненамного.

— Не такой большой, говоришь. А какой? С меня?

— Чуть меньше.

— А борода?

— Что борода?

— Какая у него борода?

— Какая? Ну… Как подкова.

— Как подкова? — Хелье подумал. — А! Вот такая, от краев губ, по подбородку, а под нижней губой нету? — он провел пальцем по своему подбородку, уточняя.

— Да.

— А ты узнала бы его, если бы увидела еще раз?

— Узнала бы.

— Есть хочешь?

— А? Хочу.

— Дир, буди Годрика. Пусть готовит еду. Нечего ему спать так долго.

* * *

Минерва от нечего делать спала после обеда, умилительно сопя маленьким вздернутым носом. Ротко дремал у открытого окна. С реки дул легкий ветер, солнце клонилось к закату.

— Дир, — Хелье сделал серьезное лицо и строгие глаза. — Внимательно выслушай все, что я тебе скажу.

— Гостемил ждет нас в Талом Кроге.

— Ждет?

— Да. Пойдем.

— Ты обещал ему придти?

— Я-то?

— Ты-то.

— Н… нет. Он просто сказал — заходите сегодня к вечеру.

— Тогда не страшно. Дело такое — я пожалуй возьму с собою Годрика и мы с ним съездим кое-куда. К утру вернемся. А ты пока посиди здесь, никуда не отлучайся.

— Я хотел сходить в город.

— Зачем тебе. Не до прогулок нынче!

— Мне нужна женщина.

— Ты жениться собрался?

— Жениться? — Дир подумал. — Нет. Но женщина мне все равно нужна.

— И ты рассчитываешь найти себе женщину за один вечер.

— Да. А что?

— В хорловом тереме каком-нибудь?

— Может и так. Кстати, не дашь ли ты мне гривны три? А то я поистратился.

— Дам. Но в город не ходи.

— Почему?

— Потому что нужно, чтобы завтра к утру эти двое здесь все еще присутствовали. Собственно, Ротко-то пусть идет, если хочет, куда хочет. Но Минерва нужна мне здесь.

— Она тебе понравилась?

— Нет. И я ей тоже не очень понравился. Поэтому ей может взбрести в голову убежать. Я бы ее связал, но мне она понадобится завтра добрая и выспавшаяся, а не злая и сонная.

— Ага.

— Поэтому за нею нужно следить.

— Хорошо, я останусь. А к Гостемилу пошлю этого… зодчего. Чтобы он сообщил, что мы не придем сегодня.

— Не надо.

— Почему?

— Один раз зодчему простили, что он по незнанию ввалился в Талый Крог. Второй раз не простят. Выпьет светлейший Гостемил в одиночестве, невелика печаль.

— Неудобно как-то. Он мне давеча услугу оказал.

— Мы постоянно оказываем друг другу услуги. Такая у нас жизнь нынче на службе у трех конунгов и одной киевской ведьмы.

— Но ведь только что он ее оказал.

— Ну что ты от меня хочешь, Дир? Ну давай попросим всех жителей Славланда предстать пред ясны очи Гостемила и в гашник ему поклониться, что снизошел он до оказывания услуги Диру. А? Переживет Гостемил! Увидишься с ним завтра. Мне нужно, чтобы пигалица не сбежала. Это очень важно, Дир. Всё. Годрик, вставай, пошли.

Годрик что-то проворчал по-бриттски, нахлобучил шапку Дира, и потопал к двери.

— Э! Шапку мою не тронь! — сказал Дир.

— Придержатель пустого кошелька моего да не изволит серчать, что иду я на дело бранное в его шапке. Ибо как память о любимом придержателе головной сей убор есть в понимании моем.

Хелье повел Годрика прямо к небольшой ладье, кою даровал ему давеча Ярослав — по просьбе и для личных нужд. На этой ладье Хелье, пока плыл к Новгороду, два раза чуть не перевернулся и один раз чуть не налетел на прибрежные камни, несмотря на то, что так и не решился развернуть парус — шел на веслах, ближе к берегу. За последние полгода Хелье сильно возмужал и окреп, хотя на внешнем его виде это пока сказывалось мало. Памятуя об уроках Старой Рощи, ежедневный часовой комплекс упражнений изменился — больше времени занимала собственно разминка, во избежание растяжений. И все же он не рассчитал недавно обретенные дополнительные силы и четырежды, злясь на течение, ветер и собственную неумелость, приставал к берегу, чтобы передохнуть.

Годрик презрительно осмотрел ладью и сказал так:

— Ужасное корыто. Плоскодонку сколько не подталкивай, толку никакого.

Тем не менее, после того как Хелье под руководством сидящего у руля Годрика развернул и укрепил парус, а Годрик, передоверив ему руль, что-то подправил и передвинул, ему одному ведомое, ладья лихо пошла на север, чуть кренясь на стьйор-борд и хлопая плоским дном о покатые волны Волхова. Начало смеркаться.

По прохождении более половины пути ветер стих, ход ладьи замедлился. Взошла луна. Годрик, время от времени посматривающий по сторонам, разглядел в лунном свете нечто, далеко позади.

— Парус, — сказал он.

Хелье, сколько ни всматривался, ничего разглядеть не смог, но он очень верил в годриковы способности.

— Большой?

— Драккар, — ответил Годрик.

Ну, драккар и драккар. Идут себе вояки — может, очередная партия варангов покидает Новгород, обидевшись на неуплату. Глупо, правда — если выехать утром, то можно заночевать в Старой Ладоге, а так, ночью? Ночью ходят на ближние цели.

Ближние цели. Драккар, идущий на ближние цели. Вскоре Хелье и сам разглядел парус — очень далеко. Но поскольку раньше он его разглядеть не мог, то и значило это, что драккар движется быстрее ладьи. Ближняя цель, к которой спешат.

— А много их там, в драккаре? — спросил он.

— Не знаю. Не видно.

— Совсем не видно?

— Совсем.

— Не может быть. Годрик, ты вглядись. На них же шлемы, они отсвечивают.

— Стало быть, нет на них шлемов.

Драккар, быстро идущий к ближней цели с командой без шлемов. Стало быть, не варанги. Или не воины. А может и варанги, и даже воины, но война у них иная. Такая война, когда нападают внезапно, желательно сзади, бьют в спину так, чтобы было поменьше крику, забирают только нужное, и исчезают. Знаем мы эту войну.

— Годрик, — сказал Хелье. — Нельзя ли сотворить какое-нибудь специальное бриттское чудо, чтобы нам идти быстрее драккара?

Сообразительный Годрик понял, что дело неладно.

— Можно попробовать, — предположил он.

— Ты попробуй.

— Возьми руль.

Некоторое время Годрик возился с парусом и мачтой. Затем он полез под палубу и с трудом выволок оттуда какой-то сундук.

— Что это? — спросил Хелье.

— Лишний вес, — объяснил Годрик. — Помоги.

Хелье подумал — не открыть ли сундук? В сундуках, бывает, лежат весьма нужные, или интересные, грунки. Но решил — леший с ним. Вдвоем они с большим трудом приподняли его и перевалили через борт. Сундук закачался на волнах и остался позади.

— Сядь-ка к корме, — сказал Годрик. — Раньше в тебе весу меньше было. А во мне, наверное, больше. Посмотрим. Так. Идет хорошо. Лучше нельзя — мы и так можем перевернуться, если волна подпрыгнет повыше. Не люблю я плоскодонки. И реки не люблю.

Ладья пошла быстрее. Остальной путь занял около часа. Под конец луна зашла за облако и Хелье едва не пропустил момент, когда нужно было повернуть к берегу. Ладью следовало загнать в камыши севернее тропы, ведущей к дому болярина Викулы. Потеря времени компенсировалась тем, что высаживающиеся в нужном месте не обнаружат сразу по высадке, что их опередили.

Пока они шли через спокойные заросли а затем заступили на тропу, Хелье раздумывал — не слишком ли он стал подозрителен последнее время. Мало ли драккаров торчит у новгородской пристани! В городе полно ратников — не только варанги и дружина, но телохранители, сопровождающие, да и просто ищущие заработка и профессионального удовлетворения, и вернувшиеся из походов — Новгород стоит на перепутье, через Новгород ходят из всех стран во все страны. Парус на Волхове? Подумаешь. Странно, что один, а не три дюжины. В общем, ежели так дальше пойдет, ты скоро сам себя начнешь подозревать в заговоре каком-нибудь.

Рассуждая таким образом, он понемногу успокоился. Вскоре они с Годриком вышли к дому Викулы. К неудовольствию Хелье три окна гридницы ярко светились. На три аржи видать. И не лень же было зажечь — свечей сто, небось. Да и вообще в такое время спать надо, а девушки сидят да сплетничают. Дуры.

Цепной пес рявкнул настороженно, и Хелье на него прикрикнул. На стук вышла заспанная служанка и сообщила, что болярыня с подругой в гриднице, как будто это и так не было понятно.

— Хелье!

Любава поднялась, подбежала, и порывисто обняла его. Он погладил ее по волосам, огляделся, кивнул улыбающейся нахально Белянке, и спросил:

— Всё спокойно?

— Кто это с тобою? — спросила Белянка, разглядывая Годрика.

— Я спрашиваю, все спокойно?

— Да, да, — успокоила его Любава. — Все хорошо, тихо.

— Это свир у вас?

— Да.

Хелье шагнул к столу и налил в кружку Любавы свир. Выпил залпом.

— Кончается, — заметила Белянка. — У меня нет ключей от погреба. Жаль. Надо бы послать Кира, но он куда-то пропал.

— Это холоп твой? — спросил Хелье. — Тот самый?

— Да. С утра куда-то пошел, и до сих пор его нет, — озабоченно сообщила Белянка.

— И часто он так отлучается?

— Да вроде в первый раз нынче.

Хелье поставил кружку на стол. Конечно же, Кир, парень молодой и увлекающийся, мог застрять в Верхних Соснах, четыре аржи отсюда, там нынче весело.

— Ты с ним спишь? — спросил он напрямик.

На какой-то момент Белянка потеряла дар речи. Все бы ничего — но в помещении наличествовал посторонний, явно холоп — как же можно при нем!

— Как ты смеешь! — возмутилась она.

— Она с ним спит? — спросил Хелье, обращаясь к Любаве. — С Киром, холопом?

По выражению лица Хелье Любава, более привычная к нему, чем Белянка, поняла, что это серьезный вопрос. Она кивнула.

Хозяйкин любовник в отсутствие мужа отлучился на гуляние вместо того, чтобы ласкать хозяйку — что ж, и такое бывает. И драккары, бывает, ходят по ночам туда-сюда исключительно для того, чтобы сидящие в них полюбовались ночным видом и подышали речным воздухом.

— Уходим, — сказал он. — Собирайся. Быстро. — Он повернулся к Белянке. — Ты тоже. Повозка и конь на месте, или отлучились вместе с Киром? Отвечай быстрее, мне некогда.

Белянка вовсе не была дурой, вопреки мнению Хелье, и поняла, что дело неладно, особенно в свете того, что Любава ей рассказывала давеча.

— Вроде бы на месте.

— Прихвати денег сколько сможешь. Не переодевайтесь, идите в чем есть, обе.

— Но я-то… эта… а… — сказала Белянка.

— Оставайся, если желаешь. Но предупреждаю, сейчас сюда придут и будут допытываться, где Любава. И допытаются. А потом тебя убьют, а дом подожгут. Ах ты, еще и служанка здесь… Годрик, беги за ней, волочи ее сюда.

Годрик выскочил из гридницы.

— Деньги! Быстрее! — прикрикнул Хелье на Белянку, а сам подошел к ставне и стал слушать.

Бесполезно. В лесу опасность слышна хорошо. Но в местах, где наличествуют строения, да и вообще любые творения рук человеческих, сигналы и эхо сигналов путаются, не разберешь, что каждый из них означает.

— Хелье, — тихо позвала Любава.

— Шшш. Не мешай. Кстати, вовсе не обязательно было говорить Белянке, как меня на самом деле зовут.

— Но я…

— Тише.

Нет, бесполезно. Ничего не разобрать. Но он продолжал стоять у ставни и делать вид, что слушает — иначе Любава начала бы задавать вопросы, а разговаривать в данный момент было некогда.

Годрик приволок упирающуюся служанку.

— Никуда я не пойду! — кричала служанка. — Что это еще за вести такие, идти! Ай, пусти, аспид! Пусти, сволочь! Сейчас буду кусаться!

— Годрик, успокой ее, — попросил Хелье.

Годрик, не выпуская служанку, вытащил из сапога нож, взял кричащую женщину за горло, а лезвие приставил ей к щеке.

— Молчи, корова тупая, — успокоил он ее. — Для твоего же… чего?… не помню…

— Благоденствия, — подсказал Хелье.

— Нет, но не важно. В общем, именно для этого все и делается. А то ведь возьму теперь и нос тебе отрежу. Желаешь? А будешь молчать — может и доживешь еще под солнцем век свой мизерабельный. Поняла? Кивни, если поняла.

Служанка, чьи глаза округлились и скосились на лезвие, осторожно кивнула.

Белянка вернулась с кошелем. Любава, бледная, виноватая, смотрела на Хелье умоляюще.

— Может, спрячемся в погребе? — неуверенно спросила Белянка.

— Нет.

— Почему?

— Там темно и крысы, — машинально ответил Хелье. Ему показалось, что он слышит шаги и голоса. Сверд его выскочил из ножен сам собой.

— Следуйте все за мной и молчите, — приказал он.

Хозяйственная Белянка кинулась было тушить свечи, но Любава схватила ее за рукав.

Гуськом, Годрик замыкал шествие, вышли они в необыкновенно яркую, прозрачную звездную ночь, обогнули дом, дошли до стойла.

— Годрик.

Годрик вывел сонную лошадь из стойла и вдвоем с Хелье они быстро запрягли ее в крытую повозку, пока Любава с помощью все больше приходящей в ужас Белянки объясняла служанке, что может произойти, если она здесь останется. Женщины забрались внутрь повозки. Годрик последовал за ними, а Хелье, еще раз проверив упряжь, погладил лошадку по лбу и посмотрел ей в глаза. Пожалуй, это была первая лошадь в его жизни, к которой он не испытывал враждебных чувств.

— Не подведи, — попросил он.

Лошадь посмотрела на него понимающе.

Поехали сперва шагом. Чуть к югу обнаружилось несколько пересекающих друг друга троп.

Верхние Сосны до сих пор официально рассматривались, как временное жилище, и поэтому не были соединены с Новгородом добротным хувудвагом. Повозка прыгала на колдобинах, шла тяжело, и любое ускорение грозило потерей одного из колес или осевой трещиной.

— Годрик, — Хелье тронул его за плечо. — Эдак мы не скоро доедем.

Годрик передал ему вожжи и полез глубже внутрь, к женщинам. Покопавшись в своем путевом мешке, он выволок из него какие-то тяжелые предметы и приспособления. Судя по звукам — столярные инструменты. Незаменимый человек, подумал Хелье. В очень короткое время Годрик повыдергивал гвозди, крепившие крышу повозки к массивным опорам. Вокруг редко торчали тут и там деревья. Крыша полетела вбок, в тень этих деревьев. В том случае, если будет погоня, ее, крышу, в такой темноте не заметят. После этого Годрик избавился от опор. Женщины съежились от бокового ветра, не очень, впрочем, холодного, и прижались друг к дружке. Служанка была толще их обеих и не очень мерзла.

— Ты не робей так, — обнадежил ее Годрик, и потрепал ее по щеке, отчего у нее опять округлились глаза. — Не на самом же деле я тебе собирался нос отрезать. Ты и так красотою не вельми отмечена, а без носа и вообще от тебя шарахаться будут. Надо тебя моему хозяину показать. Не этому, а настоящему моему хозяину. А то он изнывает последнее время. Может быть, ты — именно то, что ему нужно. Я-то разборчив, зачем мне такая корова дурная, да и моешься небось редко, а хозяин мой не очень разбирает, особенно последнее время.

А впрочем, какая еще погоня, подумал Хелье. Для погони нужны лошади. Ближайшие лошади — в Верхних Соснах. Главное — двигаться быстрее, чем может бежать человек. Он слегка прищелкнул вожжами. Облегченная повозка пошла быстрее.

* * *

Дьякон Анатолий погладил новгородскую свою жену по пухлому плечу. Жена заворчала, перевернулась на другой бок, толкнула дьякона солидных размеров арселем, и засопела умилительно. Дьякон испытывал к жене самые теплые чувства, несмотря на то, что временами ему хотелось ее убить. Об этих своих порывах он никому не говорил и считал их проявлениями слабости.

Слезши с ложа, дьякон на ощупь добрался до двери опочивальни и вышел в соседнее помещение, служившее в церковной пристройке одновременно столовой, занималовкой, и гридницей. На большом дубовом столе лежали фолианты, свитки, парча, письменные принадлежности, недоеденная бжевака в глиняной плошке (дьякон был сладкоежка, и новгородские сласти ему ужасно нравились), какие-то предметы, назначение которых впотьмах легко не определяется, чей-то лапоть (как он сюда попал?), и так далее. Дьякон нашел ощупью сундук и в несколько приемов зажег свечу. Мышь побежала от стола под дверь. Дьякон исследовал бжеваку. Нет, вроде бы, мыши равнодушны к таким грункам. Попробовал. Вкусно.

Вытерев пальцы о подол рубахи, дьякон капнул воском на стол и пристроил свечу. Огромный фолиант на двух каталках — Евангелия по-славянски. Писано лет сто назад. Сегодня так не пишут — между словами вставляют пропуски.

— «Аще хощеши совершен быти, иди продаждь имение твое и даждь нищим, и имети имаше сокровище на небеси, и гряди вслед мене. Слышае же юноша слово, уиде скорбя. Бе бо имея стяжания многа».

Анатолий вспомнил этот стих в греческом варианте, а затем по-латыни. Попытался вспомнить арамейский вариант, но ничего не вышло — арамейского он не знал. Но вроде бы ни в греческом, ни в латинском варианте слово «имение» не уточнялось в конце, не превращалось в «стяжания». Перемудрили славяне древние. Надо будет попросить писца исправить при переписке.

Хорош Вятко-писец, смышленый малый. Одно плохо — дьяконица к нему неравнодушна. Они мне оба нужны, но функции у них разные.

Говорил я давеча проповедь возле торга. Не очень складно, как всегда. Многие смеялись — но это лучше, чем когда молчат или не слушают. А смеясь — глядишь и запомнят что-нибудь. Вот только богатых деток надо бы приструнить — язычники, как есть язычники, сверху до низу. Ничем их не проймешь. Пороть надо, пороть. А деньгами-то сыплют направо и налево. Одна одежка стоит столько, что на починку крыши в церкви хватит на десять лет вперед. Посадник нас не любит. Ох не любит. И не было бы беды. Правда, главный давеча с ним говорил, и посадник согласился, что церковь — нужна. Главный ему обещал, что будет напутствовать народ, чтобы чтили посадника, чтобы десятину платили исправно. Но народ нынче жадный, от десятины уклоняется, а церковь страдает. А если они вдруг, эти язычники новгородские проклятые, вздумают смуту устроить? Мне главный говорил давеча — дело неладно, все к тому идет. А дьяконица моя ничего не понимает и понимать не хочет. Шестой месяц беременности. Это только и спасает, иначе бы каждый день Вятке глазки строила, а не в неделю раз.

От мыслей оторвал Анатолия стук в дверь. Стучали кулаком, не очень-то вежливо. Кого это еще принесло в такую пору? Глубокая ночь на дворе. Вот же новгородцы безбожные, шляются по ночам туда-сюда, в двери стучат. Не пойду. Пусть стучат.

Стук повторился, настойчивее. Анатолий вздохнул, быстро произнес молитву, и пошел к двери. Если стучат — надо открывать. Так написано.

Трудно отпирать засовы одной рукой. Но другая занята свечой. Отпер.

— Здравствуй, дьякон, — сказал давешний знакомый, парень не очень понятный, вроде бы варанг. — Прости, что так поздно тебя тревожим.

За варангом стояли три женщины и один неприятного вида тип в болярской шапке набекрень.

— А что есть надобно, добрейший людь? — спросил Анатолий, лживо улыбаясь.

— Вот этих трех женщин сейчас ищут, и если найдут, то плохо им будет. Я не собирался к тебе обращаться, беспокоить тебя, но так получилось. У тебя безопаснее всего. На один только день приюти их, спрячь, никому не показывай. А завтра к вечеру я за ними приду.

Ну вот еще, подумал Анатолий. Только этого не хватало. Что скажет дьяконица?

— И дьяконице ничего не говори.

— Тяжек грех, — пожаловался Анатолий. Понурив голову, добавил он неприязненно, — Заходите.

Компания зашла в пристройку. Гости старались ступать тихо.

— Вон в там, в там грядите, — показал дьякон перстом. — Вон в там комната.

Полуподвальное помещение, вроде подсобного, метлы, тряпки какие-то, все старое. Рябинный Храм, содержащийся в основном на деньги Краенной Церкви, средства имел скудные.

Любава и Белянка обменялись комментариями шепотом. Похоже, Белянке приключение начинало нравится, несмотря на испуг.

— И вот что, дьякон, — сказал Хелье тихо. — Если кто будет спрашивать — ты ничего не знаешь и никого не видел. Да?

— Да, так, — уныло откликнулся дьякон. — А еда как? Еда для им?

— Заглянешь к полудню, поделишься чем-нибудь с твоего стола. Но так, чтобы дьяконица не видела, и чтобы никто вообще не видел. Только до вечера, Анатолий. Пожалуйста. А днем никуда не ходи.

— Проповедь читать намерение.

— Нет уж, пожалуйста, пусть кто-нибудь другой прочтет.

— Нет другой.

— Есть другой. Слушай, их ведь правда убьют, если обнаружат, и ты будешь виноват.

— Ты не любить меня, — с уверенностью сказал Анатолий.

— Дьякон, — Любава положила руку на плечо Анатолия. — Посмотри на меня.

Он посмотрел уныло.

— Мы ни в чем не виноваты. Но нас хотят убить. Неужто не приютишь ты нас? Ведь ты христианин.

— Христианин, — согласился дьякон мрачно.

— Годрика я вам оставлю, — сказал Хелье.

— Это зачем еще? — возмутился Годрик.

— Тише. На всякий случай.

— Я не желаю!

— Это все равно. Нож у тебя с собой. Сверд не дать ли мой тебе?

— Нет, я сверды не люблю, — недовольно и деловито сказал Годрик.

— Вот и славно. А то я без сверда себя на улицах города этого голым чувствую. К вечеру я приду. В крайнем случае к завтрашнему. Опусти все засовы и никому не открывай. Начнут ломиться — действуй по обстоятельствам. Но не думаю, что начнут. Анатолий — человек верный.

Анатолий, уловивший смысл слов несмотря на скороговорку, покачал неодобрительно головой. Годрик пробурчал что-то, тоже неодобрительное.

— Все, — сказал Хелье. — Я пошел. Любава…

Любава обняла его и поцеловала в щеку. Видя это, Белянка тоже обняла Хелье и тоже поцеловала в щеку. Хелье, подумав, обнял Годрика и поцеловал его в щеку.

— Э, — сказал Годрик.

Хелье кивнул Анатолию и быстро вышел.

Анатолий некоторое время созерцал компанию. Целовать его в щеку никто не собирался.

— Ладно, — сказал он. — Вон угол. Кадка. Полдень принесёт еда.

Годрик посмотрел по сторонам, выбрал себе ховлебенк, и сел на него.

— Что он сказал? — спросила Белянка у Любавы.

— Кто?

— Ну он вот. Дьякон, — она показала глазами на Анатолия.

— Велел, чтобы на пол не гадили, есть кадка, — сообщил Годрик с ховлебенка.

— Запереть дверь, — объяснил Анатолий, уходя и унося свечу.

* * *

Рискуя быть увиденным, Хелье все же доехал, щелкая вожжами, до дома тетки Погоды и разбудил ее стуком.

— Ну, что тебе? — спросила сонная тетка Погода.

— Давал я тебе два свитка на хранение давеча. Они мне нужны.

Она вынесла ему свитки, завернутые в шелковый лоскут, и получила за труды полгривны.

Повозку Хелье подогнал к стене рыбацкого домика. Корова сонно подняла голову и смотрела, хлопая ресницами в рассветном солнце, как он распрягает лошадь. Осталось завести свиней или овец, и будет хозяйство, подумал Хелье.

На крыльце сидел угрюмый Дир, почти не обрадовавшийся возвращению друга.

— Не спится, — объяснил он, жуя травинку. — Где Годрик?

— Я велел ему закончить кое-что. К вечеру будет.

Дир пожал плечами. Хелье присел рядом.

— Минерва там?

— Да, как ты просил. Оба пытались уйти. И она, и Ротко. Ротко вспомнил, что забыл посмотреть на насущные контрибуции какой-то греческой церквы на отшибе, она нынче строится, и ему непременно нужно знать, как они выглядят.

— Насущные… как?

— Контрибуции.

— Не понимаю.

— Я тоже. А дура мелкая просто хотела сбежать с деньгами, которые ты ей дал. Не надо было сразу все давать. И вообще не надо было давать столько. Дал бы сапы три-четыре. Восемь гривен — на восемь гривен иной плотник или смолильщик, обремененный семьей, два года может прожить.

— Это кто тебе такое сказал?

— Ротко.

— А Ротко заодно не сказал тебе, что в Риме на одного мужчину приходится восемь женщин?

— Ну да?

— Именно так и есть.

Дир подумал.

— Наверное, это страшно неудобно, — сказал он.

— Почему же?

— Допустим, вышла женщина замуж.

— Так.

— Любит мужа.

— Ну и?

— Она же все время будет бояться, что он ее бросит и уйдет к другой. Дрожать будет.

— И что же в этом плохого?

— Подозревать будет. Станет сварливой и скучной.

— Может ты и прав, — сказал Хелье. — Не знаю.

Он придвинулся поближе к Диру, положил ему голову на плечо и зевнул.

— Я немного подремлю, — объяснил он. — Ложиться сейчас спать глупо, только хуже будет.

Он не задремал — уснул. Дир скосил глаза, выплюнул травинку, и долгое время сидел не шевелясь, боясь разбудить друга. Стали затекать плечи и колени. Как мог осторожно, Дир снял голову Хелье с плеча, поднял друга на руки, ногой отворил дверь, и отнес Хелье на свое ложе. Хелье засопел, заворчал, перевернулся на бок, свернулся почти в клубок, почесал голову. Дир укрыл его сленгкаппой. Перейдя к лежанке, на которой примостилась Минерва, он присел рядом на корточки и некоторое время рассматривал нелепое это создание. Из-под покрывала торчали тощие и грязные, совершенно детские ее ноги. Рука с растопыренными грязными пальцами, нелепо согнутая, торчала в сторону, другая спрятана под покрывало. Надо ей помыться, как проснется, подумал Дир. Ротко заворочался на своем ложе и произнес длинную рассудительную фразу по-латыни. На дереве, растущем впритык к домику, очень жизнерадостно кричали какие-то птицы. Нет, никуда это не годится, подумал Дир. Она совсем как ребенок, да и грязная. И ведь удается ей как-то зарабатывать деньги. Развратные астеры! Хелье говорит, что нужно ему быть на торге днем, вместе с этими. Говорит, что не опасно. А мне вот нельзя на торге появляться. Я выполняю поручение, и я должен давно уже быть в пути. Может, Гостемил согласится составить компанию? А то ехать в Киев одному скучно. Правда, со мной Годрик. Но это совсем не то. Может этот… зодчий… поедет?