Тянется, тянется утрамбованная тропа – не хувудваг, не страда, а так – ухабисто, но проходимо и езжаче, следует по ней малым ходом длинный обоз, хорошо охраняемый. Всадники с луками, топорами, свердами, в кольчугах – сзади, спереди, с боков. Бесплатная услуга, предоставляемая Неустрашимыми водящим такие караваны. Всадникам платят Неустрашимые. Неустрашимым платят караванщики, и это выгодно и тем, и другим. Несметные богатства приносит работорговля.

Когда-то, в незапамятные времена, рабов нужно было брать силой – окружать, ловить, драться, рисковать жизнью. И сейчас так бывает – нападет один правитель на другого, кто-то победит в драке, побежденных берут в плен. Кого-то выкупают богатые семьи, а люди попроще – сразу передаются с рук на руки караванщикам, уже в цепях. И еще долго такой способ получения рабов будет практиковаться в Африке южнее Сахары. Но на севере надобность в таких экстремальных методах на какое-то время отпала. Законы северных княжеств способствуют более простому, мирному, бюрократическому определению человека в рабство – за провинность. Украл ли, подрался ли свирепо, либо хулу возвел на кого-нибудь, на кого хулу возводить не положено даже по пьяни – ведут на суд к тиуну. Если есть у тебя, чем заплатить за вину свою – виру в пользу правителя и откуп в пользу пострадавших – хорошо, а нет, так выдадут тебя, связанного, пострадавшим. Не все пострадавшие могут позволить себе содержать холопа, большинство сразу связывается с караванщиками, а вира князю выплачивается из денег, от караванщиков полученных. И тянутся, тянутся обозы – в Прагу, в Киев, в Веденец, в Консталь. Время от времени какой-нибудь князь под нажимом церковников издает указ, запрещающий работорговлю, и работорговля уходит в тень – недалеко от давешнего своего центра, в какой-нибудь растущий по соседству залихватский лес, но чтобы рядом либо хувудваг, либо река. Среди церковников часто попадаются совестливые, хотя и небрезгливых хватает – кормятся некоторые от работорговли. А следующий князь либо отменяет приказ, либо смотрит на вялое его исполнение сквозь пальцы, поскольку в хоромах крышу надо чинить, да гостей приглашать, да хвесты им управляться давать, да с соседями драться за честь родной земли, патриотизм поддерживать, а средства откуда? У смердов брать – так они скоро сами себя в рабство продадут, так их уже ободрали. На купцах отыгрываться – так ведь купцы народ мобильный, будешь у них урывать, зарвешься – снимутся с места и больше не вернутся, мало ли торговых городов на свете! С ремесленников тоже не очень наживешься, они норовят все больше продукцией расплатиться, а горшки, плошки да скаммели – не дукаты все-таки, на них ожерелье супруге не купишь, и войску платить горшками – остроумно, конечно, но у войска с юмором плохо, шуток не понимают, да и шутить с вооруженными людьми опасно. И процветает работорговля несмотря ни на какие запреты и щепетильность духовенства.

Вот сидит в одной из повозок цепью к борту прикованная женщина. Чего ей в жизни не хватало? Муж, гончар, кормил да одевал. Дети не слушались, но все равно с детьми приятно было. Но молода она да горяча, двадцать два года ей. Захотелось ей перстень «как у Грачихи». Так ведь Грачиха-то замужем не за кем-нибудь, а за Кумякой-купцом, который из Консталя не вылезает, мехами торгует. Откуда у жены гончара такие средства? Нету средств. А перстень хочется. А что поп болтает, мол, воровать нехорошо – так кто ж попов слушает. Сунулась женщина в лавку, заговорила лавочнику зубы, он отвернулся, она хвать перстень! А он ее за руку – хвать! Прибегает стража. И сколько не кричала женщина возмущенно, что только посмотреть взяла, примерить, не поверили ей, к ответу привели, перед тиуном поставили. Мужа вызвали. Муж руки и шею сполоснул, рубаху почище напялил, явился. Видоков у тиуна целая дюжина набралась, все на жену показывают – она, она, взяла, хорла, украла! Видели и знаем, она такая, обязательно схвитит что-нибудь, ежели гвоздями не прибито! Хотя откуда им знать, какая она – они до этого с нею знакомы не были. Но тиун кивает важно и говорит гончару – можешь выкупить дуру свою из греха? (Тиуны часто путались в терминологии, да и то сказать – должность востребованная, столько образованных в целом свете нет, чтобы каждый тиунов пост образованным человеком заполнить). Гончар говорит – денег нет в данный момент, но, может, в рассрочку? Ежели в рассрочку, так я, наверное, потянул бы. А тиун ему в ответ – мы здесь не на торге, какая рассрочка, ты что, совсем спятил, глаза от гончарного круга в разные стороны разбежались? Нет, плати полностью. Гончар говорит – нету у меня! (А жене – «Ну, хорла, чтоб тебя дышлом где-нибудь прибило, гадина, воровка!» Жена плачет, осознает провинность, но слезами провинности не смоешь). А коли нету, говорит тиун, так вот, стало быть, поступает она в холопки истцу.

А истец-то торгует не золотом, а так, местными поделками, самый дорогой металл – серебро у него. А камни в перстне – не алмазы вовсе, а так, леший их знает, желтовато-сероватые какие-то, может даже не янтарь. Живет он вполне сносно, два холопа и одна холопка, и еще одной холопки не надобно ему. Платит он виру в пользу князя – немалую, надобно сказать. А женщину провинившуюся три княжеских ратника под его руководством ведут под белы руки к караванщику – на пристань, или в лесок, в зависимости от состояния и исполнения закона по поводу работорговли. И вот она прибывает в Прагу. По дороге ее кормили и поили, но так, что похудела она значительно. Также, сцепилась было она свободной рукой с соседкой, которая ее оскорбляла. На привале подошел караванщик и подъехали всадники, увидели два женских лица в синяках да ссадинах, допытались, какая из них первая драться начала, товар портить. И соседку тут же на месте, перед всем караваном, придушили и скинули с повозки. Чтоб другим неповадно было.

Вот другая женщина едет, совсем молодая. Надоела она мужу, посоветовался муж с тиуном, тиун говорит тихо – прибыль пополам. На том и порешили. Обвинил муж жену в измене, привел к тому же тиуну, тот на бересте накарякал чего-то, и оказалась женщина в повозке караванной.

Вот парень едет, смазливый. На охоте поймали – охотился в не ему принадлежащем месте. Разговор короткий – оказался в тот же день парень этот в обозе, и, судя по внешности его – кандидат на кастрацию и зачисление в евнухи где-нибудь в Андалузии.

Вот мужчина едет, видный, работящий, туповатый – княжьего отрока прибил, и дополнительно буянил в том же кроге, ставню сломал. Возможно, его продадут саксонцам, будет он у саксонцев земледелием заниматься или плотничать – он неплохой плотник, в Саксонии умение уважают – но вряд ли. Потому что фатимиды и Багдад платят щедрее прижимистых саксонцев. Будет в каменоломне надрываться по шестнадцать часов в сутки.

И вот она, наконец, Прага.

В предыдущем веке иудейский купец из Иберии, сын Якоба, разбогатевшего на работорговле, сам работорговлей не занимался – хлопотно и противно. Больше всего любил он мотаться по миру, смотреть, где кто и как живет, и записывать в путевой дневник. Для виду, и чтобы не сердить отца, транспортировал он какие-то тряпки из одной страны в другую, продавал, и даже какие-то прибыли получал иногда, но редко, а в основном финансировал поездки свои из семейного бюджета. Звали его Абрахам, в Андалузии арабы произносили «Ибрахим». Оставил он после себя путевых заметок великое множество, а был он парень наблюдательный, и тысячи историков последующих веков проклинали его имя, поскольку все их стройные теории по поводу мироустройства прошлого ссыпались в прах благодаря этим самым заметкам. Историкам ведь что в радость? «Такой-то правитель имел такие-то помыслы, правил так-то, экономически страна его отличалась от других тем-то и тем-то, ходил в походы на таких то, несколько раз ему в этих походах надавали по арселю, но он все равно был благородный и симпатичный, и из любви к нему народ нацарапал на стене что-то вроде «Мы любим нашего славного повелителя, ура». Моду описывать прошлое в таком стиле ввел в свое время Плутарх. Но тут появляется этот дурной иудей без смысла и без стержня, делом своим прямым не занимается, а только пишет и пишет, и в связи с его писульками получается, что правитель этот помыслы имел – как бы побольше урвать, да кого бы в спину ножиком ткнуть, руководил как придется, экономически страна жила своей жизнью и платила дань Неустрашимым, в походы ходил не по экономическим причинам, а потому, что делать ему было совершенно нечего, благородством особенным не отличался, а больше трусостью и подлостью, а на стене народом нацарапано «хвой», проще и значительнее.

И рассуждают историки – на севере во время оно строить из камня несподручно было, поскольку холодно, а камень не греет. А вовсе, мол, не из-за того, что средств мало, и культуры тоже.

Но вдруг ни с того ни с сего чудак этот с психологией бродяги пишет в своих заметках, что город Прага построен из камня и извести! То есть как?! Париж – деревянный, Венеция – деревянная, Сигтуна – деревянная, про саксонские и польские сараи и говорить нечего, Киев застраивается медленно, а Прага на Влтаве – каменная? С чего это вдруг? Какой к лешему камень при раннем феодализме?

А очень просто. Есть во всей Европе, от Урала до Гибралтара, ремесла, есть агрикультура, есть меха и платья, есть моды, и даже письменность есть. Но основной доход, самое прибыльное дело – все равно работорговля, главный и самый богатый клиент – триумвират халифатов, Северная Африка – у них, Ближний Восток вместе со святым Иерусалимом – у них, а Прага на Влтаве – открытый, всеми признанный центр этой самой работорговли. В Киеве стесняются, в Константинополе прикрывают и на пиратов сваливают, в Венеции не поймешь, что происходит, там вчерашний раб, сегодняшний пират и завтрашний караванщик – одно и то же лицо, а в Праге все как на ладони. И поэтому нанимает себе Прага лучших зодчих, и содержит каменоломни, обслуживаемые тысячами рабов, не приглянувшихся фатимидам – у Праги есть средства. Рабский труд непроизводителен – но цены на забракованных рабов низкие, и на ту работу, с которой один человек справится, можно бросить пять рабов, и кнутом будить в них производственный энтузиазм.

Божидар, священник Пахмутской Церкви в Праге, не собирался в тот день лицезреть пристань, не желал – он устал и хотел спать. Но кратчайший путь к церковному флигелю из замка лежал именно через пристань, мимо торга. И именно к пристани и торгу в это время прибыл караван. Божидар отворачивался, но все равно увидел. А раз увидел – значит ответственен, поскольку Создатель учитывает такие грунки. Божидар очень боялся гнева Создателя.

В суме Божидара лежали золотые монеты – из замка, на нужды церкви. Монет было жалко, да и распоряжаться ими у Божидара не было административного права. Прикинув нынешние цены на рабов, Божидар с облегчением понял, что выкупить весь караван денег не хватит. В караване человек пятьдесят, прикованных. Значит, подумал Божидар, нужно выкупать только христиан.

Вообще-то христианину не положено делить людей на своих и чужих, но человек слаб и склонен к группированию, даже если знает Учение наизусть. Кроме того, такая установка, «только христиан», весьма удобна – выкупишь троих, или семерых, а остальным скажешь – врешь, никакой ты не христианин, нарочно обманываешь.

И Божидар, тяжело вздохнув и дрожа от страха, двинулся к караванщику, сидевшему на краю передней повозки и созерцавшему реку. Ратники, обслуживающие караван, поглядели в сторону священника и даже не приблизились, не спросили ни о чем.

Караванщик, сурового вида араб, оглянулся на Божидара. Божидар предпочел бы иудея, поскольку иудеи по большей части люди приветливые, берут шармом, а арабы шарму не доверяют, и презирают всех неверных открыто. К сожалению Божидара, иудеи пражской работорговлей заниматься перестали давно (сказался декрет основоположника ашкеназийской системы Гершома бен Иуды, из Майнца, созвавшего в начале века синод и запретившего на этом синоде многоженство (сроком на тысячу лет), развод без согласия жены, и чтение чужих писем – каравановождение заставляет мужа отлучаться из дома на длительное время, и кто ж его знает, чем в это время занимается жена, а вернулся – ни на другой жениться нельзя, ни развестись, ни хотя бы доказательства неверности в письмах ее предъявить раввину, вот и перестали иудеи ездить по миру туда-сюда). Еще лучше было бы, если бы караванщик был христианин, но о таком и мечтать нельзя было – в Андалузию, к примеру, работорговый путь лежал через Империю, и каждый новый император подтверждал запрет предшественника на каравановождение среди христиан. Предполагать, что Хайнриху Второму за запрет платила заинтересованная сторона – глупо, не тот случай, не тот человек. А вот с Конрадом – все может быть, дело темное. Под давлением имперской знати Конрад хотел даже запрет отменить, но последовала гневная депеша из Рима, от развратника и подонка Бенедикта Девятого, в коей в улыбчивых, масляных, лицемерных выражениях Папа Римский давал Императору понять, что отмена приказа без последствий не останется. Каких именно последствий – Бенедикт не уточнял, а это хуже всего, неопределенность эта щемящая.

Греческий язык Божидар знал плохо, латынь еще хуже (мог писать и читать по-латыни кое-как), и обратился к рабам сперва по-чешски, а затем по-шведски.

– Кто из вас христианин?

Почувствовав, что есть шанс на освобождение, рабы закивали и загалдели, и протянули к нему руки, и одному из конников пришлось хлестнуть нескольких кнутом, чтобы восстановить спокойствие. Тогда Божидар подошел к первому рабу в первой повозке и, отвернув край рубахи раба, потянул за шейный шнурок. На шнурке висел языческий амулет. Божидар перешел к следующему рабу.

– Я христианин, – сказал раб по-чешски.

– Докажи.

– А?

– Докажи, что ты христианин.

– А как?

– Ну, прочти наизусть Те Деум.

– Я … – раб посмотрел отчаянными глазами на Божидара, и Божидар смутился. – Я … сейчас, сейчас … отец родной … сейчас … Ну, значит, славься и здравствуй, наш римский бог … Нет, куда же ты! Стой! Я докажу! Возьми меня к себе в рабы! Я докажу!

Хлыст конника упал ему на шею, и раб взвыл и замолчал. Следующей была женщина, которая начала читать Те Деум при приближении Божидара, со шведским акцентом.

– Вот эту, – Божидар показал на нее пальцем, и караванщик, спрыгнув с повозки, подошел к женщине, чтобы разомкнуть цепь.

Следующий раб оказался темноволосым, смуглым парнем, возможно южным славянином с арабскими примесями.

– Уйди, – сказал он по-чешски.

– А? – не понял Божидар.

– Уйди, пес мерзкий.

В распахе рубахи у парня проглядывал нательный крестик.

– Э … почему же? – спросил Божидар.

– А рожа у тебя неприятная, – сказал парень. – Уйди по-хорошему, жирная свинья.

Божидар перешел к следующему рабу. Тот с готовностью выполнил просьбу прочесть Те Деум.

Таким образом Божидар освободил пять человек – трех мужчин и двух женщин. Расплатившись с караванщиком, он велел освобожденным следовать за собой и не пытаться бежать. А они и не думали бежать. Побеги они – их бы поймали и снова приковали. Со священником им было спокойнее.

– Посидите в церкви до полуночи, – объяснил им Божидар, отпирая церковь. – А там будет вам повозка, и езжайте себе, только смотрите, в другой раз не попадайтесь.

Зайдя во флигель, Божидар позвал слугу, и тот, заспанный, появился и уставился на священника.

– Тебя искал Вацлав, – сообщил он. – Велел передать, чтобы ты шел к нему, как только прибудешь.

Вацлав был представителем местной знати. Божидар вздохнул.

– Я ему что, посыльный? – недовольно спросил он.

– Он сказал, что срочно, а больше я ничего не знаю, моей вины тут нет.

Божидар еще раз вздохнул и отправился к Вацлаву, жившему в большом каменном особняке по соседству. Постучался. Слуга отпер дверь и пропустил священника внутрь.

В гостиной обнаружилось около дюжины вооруженных людей, и Божидар хотел было ретироваться, но оказалось, что один из вооруженных успел встать ему за спину и загородить собою дверь. На скаммеле у окна сидел хищного вида молодой человек, а перед ним стоял сам Вацлав, жена его Ярмила, и еще какой-то вельможа, которого Божидар вроде бы видел раньше на службе в церкви. У Божидара была плохая память на лица. Вооруженный подтолкнул Божидара, и тот поплелся через всю гостиную, как на Голгофу, и встал рядом с Вацлавом.

– Это весьма кстати, – сказал хищный молодой человек, не вставая со скаммеля. – Как зовут тебя, падре?

– Божидар, – трусливо ответил священник. – У меня, добрый человек, дело к хозяину дома. Вацлав, ты меня искал давеча…

Бледный Вацлав кивнул. Жена его была еще бледнее, и второй вельможа тоже явно не в себе.

– Ты уверял меня, что священник все подтвердит, – сказал молодой человек Вацлаву.

– Не этот священник, – ответил Вацлав, глядя неприятно на Божидара. – Другой.

– Сколько тебе лет, Вацлав?

– Тридцать пять.

– И не стыдно тебе? Врешь, будто ты мальчишка какой-то. Божидар, сколько караванов остановилось здесь за последние два месяца?

– Каких караванов? – осторожно попытался уточнить Божидар.

– С пленниками, – насмешливо сказал молодой человек и посмотрел Божидару в глаза сверлящим взглядом.

– А … э … да около дюжины будет, наверное, – прикинул Божидар. – Церковь наша у самой реки, так хорошо видно, особенно когда тумана нет.

– Вот, люблю подробные ответы, – обрадовался молодой человек. – А Вацлав говорит, что только один караван был. А знаешь, почему он так говорит? Скажи, знаешь?

– Не … я могу и ошибаться, – находчиво сообщил Божидар.

– Это так. Но все-таки ошибиться сразу на одиннадцать караванов ты не мог.

– Я допустил большой просчет, – признался Вацлав, стараясь говорить спокойным голосом.

– Нет, не очень большой, – не согласился с ним молодой человек. – Большой просчет ты совершил в прошлом году. Знал про себя, что жаден, и все-таки согласился на должность. И до чего дошел! Ведь я не Эймунд, Вацлав. У меня характер мягкий, а ум практический. Людям сколько не давай, им все равно мало будет. Поэтому я учитываю, что из дюжины караванов о двух всегда умолчат. Ну пусть даже о трех! Возьмут пошлину за всю дюжину, долю свою отсчитают из девяти, приплюсуют к пошлине за три неучтенных каравана – это понятно. Но одиннадцать из дюжины, в течении двух месяцев, при отсутствии Брячислава в городе – это слишком. Это греческая комедия какая-то. И это заслуживает наказания.

– Я заплачу недодачу, Рагнар, – сказал Вацлав.

– Само собой. Но толку от того, что ты вернешь деньги, тебе не принадлежащие, мало. Не говоря уж о том, что деньги эти опоздали. Они нужны были мне для защиты Бродно. А что теперь будет в Бродно, знают только Норны.

– И я уйду с должности.

– Безусловно, но вот Карел, который на твою должность заступит, увы, не получит урок, не поймет, что к чему, если ты просто заплатишь и уйдешь. Ему тоже захочется отхватить себе побольше…

– Нет, что ты, Рагнар, я всецело предан … – поспешно заговорил Карел.

– Помолчи-ка, – прервал его Рагнар, и Карел замолчал.

Рагнар встал.

– Прости моего мужа, – попросила Ярмила.

– Всему свое время, хозяйка, – ответил Рагнар и сделал знак двум вооруженным. Те подошли, заломили Вацлаву руки назад, и скрутили их веревкой.

– Не смейте его трогать! – крикнула Ярмила, кидаясь на вооруженных.

Еще двое быстро преградили ей путь, взяли в захват и быстро, обнаруживая большой опыт, скрутили ей руки за спиной и усадили на скаммель. Вацлаву заткнули рот кляпом.

Подойдя к Карелу, Рагнар взял его за локоть.

– Пойдем, друг мой, полюбуемся на полуденное солнце над Влтавой. Я слышал – прелестный вид. А ты, падре, постой здесь.

Карел не возражал. Божидар, подавленный и потрясенный, прижался к стене.

С балкона, помещающегося в третьем уровне здания, действительно открывалось впечатляющее зрелище. Влтава, с линией красивых, ухоженных домов с одной стороны и новыми строениями, больше и красивее, с другой, сверкала под полуденным солнцем.

– Восхитительно, – сказал Рагнар.

– Да, – согласился Карел.

И услышал пронзительный и резко оборвавшийся женский крик.

– Ты, Карел, любишь ли письма писать? – спросил благодушно Рагнар.

Карел вздрогнул.

– Э … не то, чтобы очень.

– Такая, видишь ли, морока с этими письмами. – Рагнар следил глазами за птицей, парящей над водной гладью. – Слова, произнесенные вслух, можно забыть, или не так понять. В любом случае, как доказательство вины или правоты, слова, сказанные вслух, несостоятельны. А вот письма – дело другое. Характерный почерк, узнаваемый стиль. Я вот слышал, к примеру, что Император Конрад, человек неприятный, и Папа Бенедикт Девятый, еще неприятнее, не любят писать письма сами, а по старинке содержат при себе писцов. Уж не знаю, убивают ли они этих писцов по написании каждой секретной депеши или нет. Зато они ужасно любят получать письма. Их, наверное, радует, что есть в мире люди, уделяющие им внимание. И мне хотелось бы тебя предостеречь, Карел, от писания писем этим двум любителям эпистолярных опусов. Ты не писал ли им чего в прошлом?

– Нет, – твердо ответил Карел.

– А вот был такой конунг … и даже император, в некотором роде … Кнуд – слышал о таком?

– Повелитель Норвегии, Англии, Дании и Швеции.

– Именно. У нас с ним возникли разногласия. Например, он считал, что Неустрашимых нужно выявлять и казнить. И хотел заняться этим сам, но ему показалось, что один он не справится. И тогда он стал писать письма – в Рим, в Майнц, и в Киев. Останься он правителем еще год, додумался бы и в Константинополь написать. И мы, Карел, не обошли его вниманием. Целых шесть месяцев мы к нему подбирались. К тебе же за два дня подберемся. Имей это в виду. Вацлав всего лишь растратил деньги. Поэтому остался цел.

Карел, усиленно делая вид, что не понимает, к чему клонит Рагнар, смотрел на него с подобострастным интересом.

– А, ты имеешь в виду … – догадался Рагнар, кивая головой по направлению гостиной. – Ничего особенного. Ну, супруга его уйдет с ожидающим караваном в Каир в качестве товара – подумаешь! Сам-то Вацлав цел и невредим.

– Супруга?

– Не для себя одного Вацлав старался. А служил он нам до этого долго и верно, в то время как супруга его ничем полезным нас не радовала. А чтобы не болтала она лишнего в пути и по прибытии, ей только что вырезали язык. Не слишком молода она, поэтому, наверное, достанется какому-нибудь прощелыге. А у тебя, Карел, и жены-то нет. Значит, за любую провинность отвечать будешь ты лично.

Помолчав, Рагнар сказал задумчиво, —

– Великие цели, Карел, существуют для того, чтобы не дать людям слабым и хитрым загордиться. Когда-то давно, когда не было еще стран, а были только племена и устои, был в мире золотой век. Сильные люди правили справедливо и умело. И слабым, знающим свое место, всего хватало. Но слабые, не любящие охоту, занялись земледелием, скотоводством, собирательством, и чем больше собирали, тем жаднее становились. И в конце концов придумали себе бога, который им покровительствует, а сильных не любит. Что ж, времена меняются. Мы собираем со слабых дань – заберем себе и их бога. Вот, смотри, у пристани стоит караван, и в нем четыре дюжины рабов. Один караванщик и четыре всадника. Ты скажешь, что рабы прикованы цепями. Но ведь их везли много дней и ночей. Обоз останавливался, рабам давали сойти с повозок для удовлетворения нужд. Любую цепь можно перепилить, любые оковы разбить придорожным камнем. Но они этого не сделали, и не сделают … Э! Да это, никак, Райнульф идет! Его-то я и ждал … Ладно, ты пока что иди, Карел, принимай должность у Вацлава, подписывай бумаги, пиши грамоту Брячиславу. Иди, иди.

Оставшись один на балконе, Рагнар следил, как Райнульф, сводный брат, рассматривает рабов в караване, треплет женщин по щекам, смеется, шутит с караванщиком и всадниками. Веселый, бесшабашный, удалой Райнульф.

Рагнар вернулся в гостиную. Там уже не было ни Вацлава, ни Ярмилы, и только один вооруженный что-то презрительно говорил Божидару, а Божидар поддакивал и, кажется, держался из последних сил, чтобы не свалиться в обморок.

– Можешь идти, – сказал Рагнар вооруженному, и тот, коротко поклонившись, вышел. – Что ж, святой отец, побеседуем. Подойди поближе.

Рагнар сел в кресло. Божидар засеменил, неловко придерживая подол с большим темным пятном спереди – кажется, он обоссался от страха. На поручнях скаммеля, в который давеча силой усадили Ярмилу, и на полу возле скаммеля, отчетливо видны были пятна крови.

– Не обращай внимания на то, что сейчас было, – посоветовал Рагнар. – Политика – дело грязное, но она существует, от нее никуда не денешься. Ты, Божидар, человек честный, как я понимаю?

– Я-то? – Божидар скривился, боясь. – Наверное да, честный.

– Мне именно это и нужно. Честные люди так редки, Божидар. Ты мне нравишься, и у меня есть к тебе предложение.

Божидар не ответил – мялся, топтался на одном месте.

– Взимать пошлину с караванщиков будет теперь Карел, – будничным тоном сказал Рагнар. – Неплохой человек, но, сам понимаешь, чем дороже товар, тем больше соблазн. И Карел в конце концов оступится. Мне нужно, чтобы кто-нибудь за ним проследил. Наказывать я его не буду, я знаком был с его родителями, мне дорога память. Но знать мне нужно. Он крещеный, ходит в церковь. Если бы ты мог за ним проследить, я бы хорошо тебе заплатил. И в дальнейшем я могу сделать так, что пошлину будешь собирать ты – вернее, тебе ее будут приносить на дом. И ты сможешь выкупать из каждого каравана хоть половину рабов и отпускать их на волю. Помимо этого, у меня здесь хорошие связи, в том числе и среди духовенства. И я сделаю так, что тебя повысят в должности. Ты будешь аббатом, Божидар, и впоследствии епископом. После этого получение кардинальской шапки будет зависеть только от твоего собственного желания и красноречия.

– А … наказывать ты меня … не будешь? – спросил Божидар.

– За что же мне тебя наказывать? Ты ни в чем не виноват.

– Ты хочешь, чтобы…

– Я познакомлю тебя с моим курьером, он здесь недалеко живет. Как только Карел оплошает, напишешь мне депешу, и курьер ее доставит.

– Доставит?

– Обязательно доставит. У него должность такая.

– Да.

– Согласен? Чтобы не быть голословным, вот тебе вперед … – Рагнар отвязал кошель от гашника и протянул Божидару.

Божидар взял кошель.

– Загляни внутрь, не бойся.

Божидар потянул тесемки и заглянул. Золотые монеты призывно замерцали в кошеле. Судя по весу, сумма значительная. Столько денег Божидару не перепадало за всю его церковную карьеру. Чтобы скопить такую сумму, ему понадобились бы годы.

– Ну как, хорошее предложение?

– Предложение хорошее, – сказал Божидар с сожалением в голосе. Он готов был заплакать. – Такие деньги, а? … Такие деньги! … Сколько здесь?

– Да я не считал, Божидар. Какая разница.

– Да, никакой разницы. Вот оно, богатство. Да на такие деньги можно три дома купить.

– Вот и купи, но не три, а один. Зачем тебе три? Лишние пересуды.

– Да. И коз я люблю … Завел бы себе коз…

– Коз не покупай, я тебе их пришлю с каким-нибудь обозом, тут неподалеку есть селение, там козы особые, жирные, рослые, а молоко дают – нектар, а не молоко.

– Да? Где же это?

– В Кралове.

– А, слышал, слышал! Да, про тех коз много разговору среди паствы.

– Ну и прекрасно. Иди покамест домой, отдохни, у тебя скоро служба, не так ли.

– Прости меня, добрый человек, но не могу я.

– Что не можешь?

– Взять деньги. И служить тебе не могу.

– Я ведь не служить тебя нанимаю. Служба – это совсем другое. Я прошу тебя об одолжении. Оказывание услуг – это не служба.

– Не могу.

Неловко нагнувшись, Божидар осторожно положил кошель на пол – в руки Рагнару передавать побоялся.

– Ну, не дури, Божидар. Это ведь не против церкви дело.

– Не знаю.

– Что не знаешь?

– Не знаю, против или нет.

– Точно не против. Человек поступает неправильно, когда присваивает себе чужие деньги. Это воровство. В твоих же интересах, чтобы воровства было меньше.

– Да.

– Ну и всё.

– Нет.

– Что – нет?

– Не знаю.

– Послушай, Божидар, не серди меня. Я человек спокойный, рассудительный, несправедливость мне не свойственна, но если ты меня будешь сердить, я ведь могу сделать все наоборот, на тех же основаниях. Понизят тебя в сане, отправят в какой-нибудь монастырь. Ведь это будет плохо?

– Да.

– Ну вот видишь! Так зачем же тебе меня сердить, да еще и понапрасну?

Божидар молчал. Рагнар вздохнул.

– Что ж. Нужно позвать моих молодцов, пусть они с тобою на языке, тебе более понятном, поговорят.

– Ох, не надо, добрый человек, не надо, умоляю тебя!

– А раз не надо, так делай, что тебе велят.

– Нет.

– Да ты что, шутишь со мною, что ли?

– Какие уж тут шутки!

Божидар заплакал и стал утирать слезы и сопли кулаком.

– Ну, перестань, Божидар. Будь мужчиной. Как тебе не стыдно!

– Не мучай меня, добрый человек!

– Я тебя не мучаю! Соглашайся на предложение, мне одного твоего слова достаточно, видишь, как я тебе доверяю!

– Вижу, – сказал Божидар, плача.

– Ну так что же! Бери кошель и иди.

– Нет.

– Морока с тобой.

Рагнар встал и направился к двери. Божидар кинулся за ним и схватил его за рукав.

– Умоляю тебя, добрый человек … Заклинаю тебя всем, что тебе дорого! … Не зови своих молодцов, не надо! Я боли боюсь, и вообще всего на свете боюсь, я пугливый и слабый!

– Не распускай нюни! – велел Рагнар. – И отцепись от меня. В последний раз спрашиваю – согласен ты на предложение?

– Да пощади же меня!

– Соглашайся!

– Пощади!

Дверь распахнулась, и в гостиную вошел сияющий, веселый Райнульф.

– Э! – сказал он. – Что случилось? С каким горем к тебе поп явился, Рагнар?

Рагнар отцепился от Божидара.

– Ладно, – сказал он. – Иди, пенек гнилой, пока что. Иди, иди, не до тебя мне теперь. Потом займусь тобой.

– Милый человек…

– Иди, говорят тебе!

Божидар с опаской, чуть боком, засеменил к двери и вышел. И бросился бежать.

– Вот оно как бывает, – тупо приговаривал он себе на бегу. – Вот ведь как оно бывает. Прости меня, Господи. Прости! Все поджилки растряслись, и в боку колет, и рясу я обмочил, эка беда. Какой я все-таки слабый и ничтожный, вот же послал Ты сам себе слугу, любо-дорого. А ведь не отстанет он, ведь такой он, а? Надо бежать из города. Но куда? Подлое время какое! На папском престоле развратник и прелюбодей, здесь эти наседают, а владыка наш только жрет себе, пузо отращивает, скоро на службу выйти не сможет. Сделаться, что ли, отшельником? Но ведь я охотится не умею, какой из меня охотник … или, скажем, рыболов … Ох, проклятый дом!

– Ну, какие вести? – спросил Рагнар, оставшись с Райнульфом вдвоем.

– Казимир обосновался в Глогове.

– Глогов…

– На пограничье, за Одером.

– Ага.

– К нему стекаются силы со всей Полонии.

– Этого следовало ожидать. А что ж Бьярке?

– Бьярке убит.

– Как!

– Увы.

– Кто его убил?

– Подручные Казимира.

– Невозможно!

– Тем не менее, это так.

Рагнар подошел к скаммелю и упал в него.

– Бьярке убит. Бьярке. Сам Бьярке.

– Я кое-что о нем узнал. По слухам, он спутался с Риксой…

– Нет, Райнульф, об этом мне рассказывать не надо. Не повторяй, что люди завистливые говорят. Они кого угодно очернят, им все равно. Бьярке!

Некоторое время Рагнар напряженно молчал, раздумывая. Райнульф подошел к окну, выглянул. До Бьярке ему дела никакого не было – он его едва знал.

– Казимир, стало быть, предоставлен самому себе.

– Казимир женился на Добронеге.

Рагнар резко повернулся к нему.

– Не шутишь?

– Нет.

– Это … пожалуй, это хорошо, – сказал Рагнар. – Как жалко Бьярке! … Добронега слишком связана с нами. Она остынет, мы до нее доберемся так или иначе, будет делать то, о чем ее попросят. Хотя, конечно … О, гром и молния! Подбить, что ли, Брячислава на захват Полонии? Силы стягиваются к Казимиру … А Конрад с Ярославом только этого и ждали … А скажи, Райнульф, не известно ли тебе, кто устроил Казимиру побег и доставил его в … как бишь? … в Глогов целым и невредимым, вместе с Добронегой?

– Известно.

– Кто?

– Мы о нем и раньше слышали. Некто Хелье.

Помолчав, Рагнар сказал, —

– Тебе не кажется, Райнульф, что нам пора бы с этим человеком познакомиться поближе?

– Кажется.

– Кто он такой?

– Из рода Ягаре.

– Это я и сам знаю.

– Человек Ярослава.

– Тоже знаю.

– Живет в Киеве. То есть, ездит постоянно по поручениям, но возвращается всегда в Киев.

– Вот, это уже хорошо, это зацепка. Женат он?

– Не знаю.

– Дети есть?

– Тоже не знаю.

– Надо узнать.

– Наведу справки.

– Уж пожалуйста, Райнульф.

Помолчали.

– А, э … Планы прежние? – спросил Райнульф.

– Какие планы ты имеешь в виду?

– По захвату Ярослава, например.

– Да, конечно.

– Не вмешается ли Хелье? – полушутливо предположил Райнульф.

– Он не может одновременно в нескольких частях света. Ловкий, изворотливый, но колесница Гелиоса у него к стойлам не пристроена. Пойдем, Райнульф, позавтракаем. Есть здесь неподалеку крог, замечательное пиво там варят. За завтраком ты поведаешь мне, что, собственно, предлагают мне отважные братья Гильом и Дрого, из рода Отвиль.

***

– Итак?

– Замечательное пиво, – сказал Райнульф, смакуя. – Поразительное. И кормят здесь неплохо. Хозяйка! Еще пива! … В знак своего расположения, дорогой кузен, братья Отвиль прислали тебе подарок.

– Тебе не идет лукавая улыбка, Райнульф, – заметил Рагнар. – Чересчур самодовольно ты улыбаешься. Хвастовство – не лучшее качество воина.

– Само собой так получается, – Райнульф, допив пиво, подмигнул. – Есть тут неподалеку дом, в северной части города.

– Ты говорил. Я уже послал туда надежного лекаря.

– Именно.

– Объясни еще раз, откуда взялся этот пленник.

– Братья Отвиль проявляли удаль в Сицилии, и захватили, неожиданно для себя, целый суннитский отряд. Оказалось – это особый отряд. Их всех пришлось порешить на месте, кроме привезенного, иначе, опомнившись, они бы помешали братьям и их войску. И в знак расположения, как я уж говорил тебе, пленника под охраной доставили сюда. Это само по себе интересно, поскольку обычно пленников возят в противоположном направлении.

Рагнар улыбнулся одними глазами.

– И он действительно готов на все? – спросил он.

– Увидишь. Не захочешь – можешь отослать его обратно.

Позавтракав, кузены направились в ничем непримечательный дом на северной стороне города, о котором говорил Райнульф. Открыл им хозяин дома, и сразу указал, как пройти в подвал. Рагнар сделал знак лекарю, ожидавшему его прихода в гриднице.

Норманнская охрана, доставившая пленника в Прагу, уехала обратно в Италию. Пленник сидел на ховлебенке у стены, прикованный двумя цепями. На вошедших он посмотрел презрительно и ухмыльнулся. Черные волосы, черная борода, узковатые глаза, среднее телосложение, кожа светлая. Ухмыльнувшись, пленник вдруг закашлялся, и кашлял долгое время, плюясь и едва не задыхаясь.

– Сколько ему осталось жить? – тихо спросил Рагнар у лекаря.

– Месяца три, не больше, – ответил лекарь.

– Это точно?

– Совершенно точно.

– Ты отвечаешь за свои слова головой.

– Я занимаюсь врачеванием двадцать лет, – надменно сказал лекарь, – и не привык, чтобы в моих словах сомневались.

– Вот тебе за труды. Ты свободен.

Лекарь с достоинством принял из рук Рагнара кожаный кошель и удалился. Райнульф остался стоять, а Рагнар запросто подошел к пленному и сел возле него на ховлебенк.

– Здравствуй, – сказал он по-гречески.

Пленный хмыкнул презрительно.

– Ты знаешь греческий? – спросил Рагнар.

– Знаю. А тебе-то что, неверный?

– Ты из Сицилии?

– Я – никто. Поэтому откуда я – не имеет значения.

– Так было не всегда, – заметил ему Рагнар.

– Ты об этом ничего не знаешь.

– Почему ж. Кое-что знаю.

Пленник презрительно фыркнул.

– Зовут тебя Насиб.

Как он об этом узнал, подумал Райнульф. Я не говорил ему, как зовут пленного.

– Да, – подтвердил пленный. – И что же.

– Начинал ты в военной школе фатимидов, под Каиром. Способности твои были оценены, и тебе предоставили выбор – «тигры» или «мстители». Ты выбрал второе.

Насиб сурово посмотрел на Рагнара.

– Что еще ты знаешь?

– Знаю, что в качестве «мстителя» ты отличился множество раз, и тебя в конце концов порекомендовали визирю. Так началась твоя карьера переговорщика. Ты и там добился успеха. Но в Константинополе тебя ждал провал. Ты почти уговорил Зоэ, Алеппо вот-вот должны были передать под власть Каира, как вдруг посланец некоего киевского правителя предоставил Зоэ информацию о твоем прошлом. О тебе. О людях, которых ты убил в качестве «мстителя». О твоих, и визиря, помыслах. И переговоры расстроились. Визирь не мог признать, что совершил ошибку, и срыв переговоров свалили на тебя. И ты бежал в Сицилию, к сарацинам. И поступил в отряд. И пять лет терпел унижения.

Насиб смотрел в сторону, губы его шевелились, глаза горели.

– Затем тебя нашел я. И ты ездил по моему поручению на Русь.

– По твоему поручению?

– Да. Ты наставлял Судислава, одновременно следя за ним. И убил бы его, если бы Судислав повел себя неправильно. Потом вернулся в Сицилию. А теперь тебя взяли в плен.

– Зачем ты мне все это говоришь?

– Терпение, друг мой. Киевский правитель помешал тебе в Константинополе – а зачем? Какое ему дело до того, кому принадлежит Алеппо? Он всего лишь хотел сделать правительнице Византии приятное. За твой счет, Насиб.

– Мне это известно. И что же?

– Что делает мститель, когда видит врага?

Насиб холодно посмотрел на Рагнара.

– Враг должен быть убит, – сказал он. – При первой возможности. Вместе со всеми, кого он знает, вместе с семьей, чтобы не продолжился его род.

– И за это каждого верного человека ждет награда, не так ли, Насиб.

– Да.

– Но есть враги малые, а есть большие.

Насиб промолчал.

– Убить одного из главных – все равно, что убить сотню неверных. Или даже тысячу.

– Каждый действует в соответствии с тем, что ему дано.

– Да. Но каждый, кому предоставлена возможность уничтожить одного из главных врагов Аллаха, не имеет права отказываться от такой возможности.

– Это правда.

– Знаешь ли ты, как зовут киевского правителя?

– Джарислаб.

– Правильно, Насиб. – И наклонившись к самому лицу Насиба, Рагнар сказал, – Я могу предоставить тебе возможность его убить.

– Я тебе не верю, – возразил Насиб. – Если верно, что именно ты посылал меня в Псков, то ты же меня и предал по возвращении.

– Это не так. Но я не прошу тебя мне верить. Ты убедишься в том, что я говорю тебе правду, когда благополучно и быстро прибудешь в Киев. Если ты последуешь путем, который я тебе укажу, всякий раз, когда конь твой устанет, ты найдешь подставу и свежего коня. Я тебе дам на дорогу столько денег, сколько тебе будет нужно. Если что-то окажется не так, как я тебе сейчас описываю – ты заберешь деньги себе и поедешь куда хочешь, только и всего.

Глаза Насиба загорелись недобрым огнем.

– Ты не шутишь ли, неверный? – спросил он. – Со мной шутить нельзя, предупреждаю тебя.

– Нисколько не шучу.

– Сколько мне лет, как ты думаешь?

– Не знаю. Лет сорок, – предположил Рагнар.

– Сорок три. У меня было три сына. И все трое погибли в войне с неверными. Но перед тем, как погибнуть, уничтожили дюжину неверных каждый. И сердце мое переполнено радостью за них. Ибо они выполнили свой долг.

Райнульфу стало слегка не по себе, но Рагнар даже не повел бровью.

– Это хорошо, и я понимаю тебя, Насиб, – сказал он. – Поэтому я не шучу и не обманываю тебя. Все будет так, как я сказал – нужно только твое согласие.

– Допустим, я соглашусь. Что дальше?

– Мне потребуются доказательства, что ты не обманываешь меня.

– Слуги Аллаха не обманывают.

– Вот я и хочу убедиться, что ты именно слуга Аллаха, а не подкуплен тем же Джарислабом.

– Как ты смеешь!

Насиб рванулся к Рагнару, но помешала цепь.

– Твой отряд слишком легко сдался, Насиб.

– Нас вероломно окружили и схватили!

– Да. А тебя выкрали и привезли мне. По моему настоянию.

– Как тебя зовут, неверный?

– Рагнар.

– Так послушай же, Рагнар … – начал Насиб и осекся. – Рагнар? – Он посмотрел Рагнару в глаза. – Тот самый Рагнар?

Рагнар кивнул.

– Ты заключил союз с визирем?

– Да Но не будем отвлекаться, Насиб. Мне нужны доказательства, что ты никем не подкуплен.

– Какие именно?

Насиб снова закашлялся, и Рагнар ждал терпеливо, пока кашель закончиться.

– Какие доказательства?

– Доказательства твоей смелости у меня есть, – сказал Рагнар. – И твоей честности, возможно, тоже. Все дело в изворотливости, Насиб. В умении. Ты понимаешь меня?

– Объясни.

– Честный человек может попасть в ловушку неверных, не доехав до первой подставы. Смелый человек может непроизвольно выдать себя и тех, кто его послал, по неосторожности.

– Да, это так.

– Но у тебя были хорошие наставники. Ты хороший мститель, Насиб. Был.

– Ты думаешь, что с тех пор я растерял навыки?

– Нужно, чтобы ты доехал до Киева. А в Киеве нашел Джарислаба. И найдя его, сделал бы так, чтобы тебя не убили, прежде чем ты убьешь его.

– Смерти я не боюсь. Смерть – великая честь. Смерть…

– Твоя смерть никому не принесет пользы, если Джарислаб останется в живых.

Насиб молчал. Райнульф смотрел на Рагнара и Насиба, пораженный. Он-то думал, что преподносит Рагнару сюрприз!

– Какие тебе требуются доказательства? – спросил Насиб.

– Ты должен будешь убить неверного здесь, в Праге, – спокойно объяснил Рагнар. – Я назову тебе его имя, скажу тебе, где его можно найти. Но я не опишу его тебе, не скажу, какая у него охрана, и есть ли у него охрана. Ты найдешь его сам. Ты убьешь его и уйдешь незамеченным. И принесешь мне перстень, который он носит на левой руке. Обыкновенный серебряный перстень. После этого ты получишь все необходимое для скороспешного путешествия в Киев. Согласен?

Насиб, чуть помедлив, кивнул. Рагнар сделал знак Райнульфу. Поправив бальтирад на всякий случай, кузен подошел и, вынув из кошеля ключ, разомкнул обе цепи, после чего неспешно отступил в сторону, держа правую руку на поммеле сверда.

– Как зовут неверного, которого я должен уничтожить? – спросил Насиб.

– Зовут его Божидар, и живет он во флигеле Пахмутской Церкви. Ты не был в Праге раньше, не знаешь, где находится Пахмутская Церковь. Принеси мне перстень сегодня в полночь, в этот дом.

– Хорошо.

– Предупреждаю тебя, Насиб, что другой возможности убить Джарислаба тебе не представится.

– Не беспокойся.

Насиб улыбнулся зловеще. И вышел.

– Ты ему доверяешь? – спросил Райнульф.

– Нет. Но он сделает то, о чем я его попросил.

– Зачем тебе…

– Если Ярослава схватят, или уже схватили, до Киева он не доедет. Если Ярослав вернется в Киев, значит, его не сумели схватить. В этом случае Насиб придется кстати.

– Неприятный человек. Иметь дело с ним опасно.

– Лекарь сказал, что ему жить осталось три месяца, – напомнил Рагнар. – Так или иначе, к нам он уже не вернется.

– Какие у тебя дела с сицилианцами? – напрямую спросил Райнульф.

– Об этом ты узнаешь, дорогой кузен, когда придет время. А пока что – пойдем выпьем еще пива, Райнульф.

– Очень неприятный человек, – еще раз сказал Райнульф.

– Это так. И все-таки эти «мстители» бывают иногда просто незаменимы. Их в Сицилии несколько, сбежавших от гнева визиря. Даже не знаю, как мы будем действовать без их помощи, если безумные наши друзья Гильом и Дрого выбьют всех сарацинов из Сицилии. Придется искать посредника, а это всегда хуже, чем прямое действие.

– Ты действительно собираешься дать ему сопроводительную грамоту для подстав?

– Да.

– А если его поймают? И грамоту прочтут?

Рагнар не ответил. Грамота, которую он намеревался дать Насибу по выполнению контрольного задания, лежала у него в кошеле. На грамоте значилось, «Предъявителю выдать любые повозки и столько лошадей, сколько он потребует. Добронега».