В седле Ширин сидела превосходно, вынослива была необыкновенно, но к позднеосенней слякоти, таящему снегу и пронзительному ветру с реки оказалась неподготовленной. К концу третьего дня путешествия она призналась себе, что совершенно загнала несчастного коня. Опыта спешной езды по слякотным дорогам у нее не было.

Конь остановился и, несмотря на понукания и увещевания наездницы, только поводил ушами. Ширин соскочила на землю. Что ж. Она пойдет пешком – нет, побежит – доберется до ближайшего селения, и там найдет лошадь.

Легко сказать – до ближайшего селения. То, что конному день, пешему – неделя. Сидя в седле, люди привыкают к быстрому передвижению, расстояния кажутся меньше. Истинные масштабы региона становятся очевидными только когда из седла выбрался да прошел несколько шагов, а кругом ничего не изменилось. Вон виднеется пригорок, а на нем северное дерево – ель, кажется. И нисколько она, ель эта, не приблизилась. Ширин вернулась к лошади и стала отвязывать от седла необходимое – лук, колчан, походную суму.

Сама виновата. Сама убедила отца, что лучше курьера, чем Ширин, во всем мире нет. Отец сомневался и не хотел отпускать. И даже хотел ехать сам, или с ней вместе, но она напомнила ему, что, во-первых, ему следует ждать приезда друга, а во-вторых, раз уж он взял на себя заботы о формировании ополчения, значит, нужно доводить дело до конца.

– То есть, держать слово, – уныло уточнил Гостемил.

– Да.

– Ты права … А жаль…

Он хотел послать кого-то – но ни один ратник, остававшийся в городе, для этой миссии не подходил. Ратники были по большей части дети ремесленников и смердов. Вся их подготовка состояла в краткой лекции воеводы об уходе за кольчугой, чтоб не ржавела. Конники – да, три дюжины человек – но каждый конник на счету, да и доверяться конникам, не будучи толком знакомым ни с одним из них, нельзя. И так далее.

Только сейчас до нее, наконец, дошло, что, предвидя драку с захватчиками, Гостемил попросту решил услать дочь из города – чтоб не ввязывалась ни на чьей стороне – в пути она будет сохраннее. То есть, просто ее разыграл, получается. Чтобы уберечь. Ширин хотелось завыть от досады. А еще говорят, что славяне вовсе не коварны! (Впрочем, кто говорит? Сами же славяне и говорят!) Также, отец навязал ей в сопровождение своих возниц. Ширин не стала спорить – просто по прибытии в Вышгород проверила содержимое калиты, убедилась, что грамота на месте, купила лошадь, оседлала ее, и, пока возницы торговались с коноводом, устремилась прочь, крикнув им на прощание, —

– Возвращайтесь в Киев!

А на второй день пути, после завтрака (солонина и хлеб), Ширин показалось, что за нею гонятся. Прислушавшись, она различила по крайней мере четыре пары копыт. Возницы? Вряд ли. Ленивы и неинициативны. Значит – погоня. Неустрашимые? Фатимиды? Ширин, не имевшая никакого опыта действий в одиночку, решила, что уйдет от погони благодаря своим наездническим навыкам – и поскакала быстрее, не учтя, что слякоть может повлиять на исход – и вот конь выдохся и не мог больше двигаться.

Вдали раздался топот копыт. Дождалась.

Ширин огляделась – слева река, справа редкие деревья, лес далеко, спрятаться негде. Отцепив лук от седла, она вынула из колчана стрелу, приладила к тетиве и стала ждать, что будет дальше.

Вскоре появился на хувудваге всадник, ведущий в поводу вторую лошадь. Сердце Ширин радостно забилось. С одним всадником она справится, и поедет дальше – ведомая лошадь наверняка свежая. Кто он, этот всадник – не имеет значения. Ее учили – в особых отрядах в военное время людей посторонних не делят на своих и чужих. Все посторонние – чужие, достижение цели в кратчайший срок – главное. Ширин потянула тетиву и прицелилась. Всадника спасло то, что именно в этот момент лошадь Ширин дернулась и начала падать на бок. Ширин отскочила в сторону, а всадник крикнул, —

– Елена, не стреляй, я еще не завтракал!

Голос показался ей знакомым. На всякий случай, как только она снова обрела равновесие, Ширин не опустила лук, готовая в любой момент снова натянуть тетиву.

Лель соскочил на землю и приблизился, ведя обеих лошадей под узцы.

– Хорошо, что я тебя здесь догнал, – сказал он. – Там дальше путь узкий, с двумя лошадьми трудно пришлось бы.

– Что ты здесь делаешь?

– Чернику собираю. Доброе утро.

– Да, хорошо, но все-таки ответь на вопрос.

– Прогуливаюсь я, – сказал он. – Для аппетита. Очень свежий здесь воздух. Да, вот она, матушка-Русь. – Он потянул воздух ноздрями, изображая восхищение. – Такая, знаешь, очень впечатляющая держава. Очень такая, как бы, непринужденная и эстетически приемлемая. Верховая езда способствует аппетиту, а аппетит я потерял, Елена, как только увидел тебя в первый раз. И сон тоже потерял. И все мысли только о тебе.

Она не поняла, шутит он или нет. Юноша с порочным лицом не улыбался. Но неверные … впрочем, она теперь тоже неверная … иногда шутят не улыбаясь.

– Это ты ехал за мной все это время? – спросила она.

– Наверное я. Лошадь свою ты доконала, помрет лошадка теперь.

– Зачем тебе две лошади?

– Именно для такого случая.

– Не ври.

– На двух лошадях быстрее едешь. Одна устанет – пересаживаюсь на вторую. Говорят, что в дальних степях всадники и на четырех конях ездят. Так можно целый день галопом скакать. Скажи, Елена, я тебе нравлюсь? Правда я обаятельный? Ты тоже обаятельная. И высокая. У меня такой высокой девушки никогда еще не было.

Несмотря на то, что Ширин прекрасно понимала, что он за человек, сердце у нее екнуло слегка, грудь переполнилась – от открывшихся возможностей. Также, она понимала, что лучше бы эти возможности не использовать.

– Ладно, – сказала она. – Давай сюда лошадь.

– Не дам.

– Почему?

– Ты не ответила на мой вопрос.

– И не собираюсь. Давай лошадь.

– Нет.

Ширин протянула руку и схватила уздечку.

– Э, – сказал Лель.

– Хочешь я дам тебе в глаз? – осведомилась она.

– Ну уж сразу и в глаз.

– Отдай уздечку.

– Не отдам.

Она подумала, что он сейчас, как Гостемил, покажет ей язык. Но он не показал ей язык. Тогда она бросила лук и схватила его свободной рукой за запястье. Он вскрикнул от неожиданности и боли, отскочил, затряс рукой. Ширин усмехнулась.

– Ты что! – крикнул он. – Больно же!

– Сам напросился.

Подняв лук, она пристроила его к седлу, перекинула лямку сумы через плечо, поправила бальтирад, и сунула ногу в стремя.

– Ну и езжай, – сказал он. – Подумаешь. Все равно князя там нет.

Ширин выпростала ногу из стремени.

– Как это – нет? И откуда тебе известно, куда я еду?

– Как тебя просто поймать на слове. Сама же и призналась, что едешь к князю.

– А зачем мне это скрывать?

– Ну, как же … Я могу, например, рассказать об этом кому-нибудь.

– Не можешь.

– Почему же?

– Потому что я тебя сейчас убью.

Он почти поверил и попятился.

– Ну, знаешь ли, – сказал он.

– Не бойся, это быстро, – пообещала она, приближаясь.

– Елена, я пошутил, я … да постой же!..

Она схватила его за горло.

– Пошутил … – прохрипел он.

Одним движением она швырнула его на землю.

– Трус презренный, – сказала она. – Трусам никто не верит. Езжай, рассказывай.

Он поднялся на ноги и оглядел себя.

– Удивительно, – сказал он. – Три дня ехал, берег одежку, следил, чтобы грязь на нее не попадала. Вечерами чистил. И вот – встретился с тобой, и весь в грязи.

Ширин вскочила в седло.

– Езжай, езжай, – сказал он. – Князя ты там не найдешь.

Ширин обернулась.

– С чего ты взял, что его там нет?

– Справки навел по дороге.

– Ты глуп.

– Возможно. Но ведь ты рассчитываешь встретить его еще до Первого Волока? Идут, мол, по реке драккары. Не так ли?

– Тебе-то что?

– А то, что отклонился князь от обычного своего пути. Доедешь ты до Волока, переправишься, и дальше поедешь. И, возможно, у Второго Волока спросишь кого-нибудь, не встречали ли князя? А они задумаются, бороденку почешут, травинку пожуют, да вдруг спросят, «Князя-то?» И ты, топнув от нетерпения ногой, скажешь, «Да, князя! Встречали?» Они еще подумают, да скажут, «В позапрошлом году встречали. Псковского. Только запамятовали, как звать его».

Ширин засомневалась.

– Ну так где же князь? – спросила она. – По-твоему?

– Драться не будешь?

– Буду, если не скажешь.

– Ага, ну что ж. Дерись.

Лель взял вторую лошадь под узцы, погладил ей гриву, и вдруг одним прыжком вскочил в седло.

– Ты врешь, – сказала Ширин.

Лель не ответил.

– Постой.

Он пожал плечами.

– Постой же.

Он развернул коня.

– Куда же ты?

– В Киев, – сказал он. – Там интереснее. А вообще-то соображать надо, Елена Прекрасная! – он снова развернул коня. – Едет за тобой человек три дня, все бросил, и все для того, чтобы его во лжи уличили, так, что ли? Не нравлюсь я тебе – так и скажи, но зачем же напраслину возводить?

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.

– Ну, хорошо, – сказала Ширин. – Не врешь ты. Так где же князь?

– В Хоммеле.

Это слово Ширин слышала не впервые, но одно дело – слышать, и совсем другое – знать, где такое место находится. С таким же успехом он мог сказать – в Гималаях. Лель смотрел на нее, молчащую, и в конце концов показал рукой, —

– Это там.

А она все молчала.

– Ты не оцениваешь ли меня? – спросил он, снова улыбаясь. – Мол, не гожусь ли я в сопровождающие?

Еще немного помолчав, она сказала серьезно, —

– Годишься.

– Как я рад, – восхитился он. – Радость моя не поддается описанию и не знает границ. Эпическая она, моя радость.

– За лошадь спасибо тебе.

– Уж я думал – не дождусь слов благодарности. Ну, что ж, есть в Хоммель два пути, Елена. Целых два, – он поднял указательный и средний палец и показал ей. – Один – относительно гладкий. Но длинный, хвестовый. Там нужно все время делать привалы, пить вино и петь саги противным голосом. И второй – для тех, кто спешит, или кому лень долго ехать. И для охотников еще. Преимущества второго такие – быстрее доедешь, раз. Есть на полпути охотничий домик, где можно переночевать – два.

– А недостатки?

– Временами узко, скользко, дикие звери шастают, а охотничий домик предназначен для людей местного годсейгаре, а не для сторонних путников или, скажем, тех, кто охотится там без спросу.

– А…

– А проверяющие, бывает, заезжают. Впрочем, род Голубкиных достаточно знатен, чтобы указать проверяющим их незавидное в сословной иерархии место.

– Тебя зовут Лель? – уточнила она.

– Если тебе удобнее, можешь звать меня Навуходоносор или Эврипидес. Мне в общем то все равно. Можно также – Парис, но Елена и Парис, согласись, это слишком.

Выбирать не приходилось. Ширин последовала за Лелем. Говорил он очень убедительно. Временами она его понукала – ему все время хотелось замедлиться и завести разговор на отвлеченные темы.

Меж тем воздух заметно потеплел, и грязный снег начал стремительно таять. Ответвление от хувудвага, на которое они свернули, оказалось узкой, невероятно скользкой тропой.

– Как бы медленно мы не ехали, – объяснил Лель, – все быстрее, чем обычным путем. В отрочестве моем я часто охотился в этих живописных местах.

– Ты учти, – сказала Ширин, – что если ты меня обманываешь и заманиваешь куда-то, я тебя убью.

– Все-таки ты ужасная зануда, Елена, – недовольно откликнулся Лель, поворачивая к ней голову. – Сказала раз, сказала второй – сколько можно? Князь в Хоммеле, и едем мы в Хоммель.

А ну как вовсе он не в Хоммеле, подумал он. Мне так сказали купцы – ну и что? Будь я на месте этих купцов, может, я тоже сказал бы, что князь в Хоммеле. Эка незадача – она ведь действительно меня порешит, если князя в Хоммеле нет. Мощная девушка. Даже не знаю, почему она мне так нравится.

Чуть за полдень остановились передохнуть и поесть. У Ширин не было опыта разведения огня в промозглых северных широтах – кругом влага, в воздухе, в земле, в деревьях. Но Лель, действительно опытный охотник, имел при себе и сухой мох, и нужной величины камни. Собрав хвойных веток, он запалил мох, и вскоре они сидели возле весело горящего елового костра, рядом, на попоне, и ели солонину, и пили из фляги самое настоящее вино.

Лель, не имевший причин ничего скрывать кроме, возможно, любовных похождений, кои в присутствии женщины велит нам скрывать хорошее воспитание, поведал в ответ на вопрос Ширин, что наукам и премудростям обучали его греческие и славянские наставники, коих нанимали ему родители, а по достижении семнадцати лет отец снабдил его средствами и отправил в путешествие по белому свету с условием, что из каждого большого города, в каком остановится, сын будет слать ему грамоты. Лель посетил Константинополь, Рим, Флоренцию, Венецию, Геную, и вернулся умудренный (и сразу по возвращении вступил в скандальную связь с высокородной особой, и отцу его пришлось идти на поклон к Ярославу – улаживать и заглаживать. Об этом эпизоде своей биографии Лель умолчал по вышеуказанной причине). Ширин же по понятным причинам свою биографию скрывала, а Лель не настаивал – ему было неинтересно, не говоря уж о том, что рассказывать Ширин не умела. Попыталась было рассказать об истории Моровичей и учрежденной семенем олеговым страшной несправедливости, но вовремя заметила отсутствующий взгляд Леля. Он спохватился, стал делать внимательные глаза, но было поздно.

И все-таки он ей нравился.

И поехали они дальше. Сделался вечер. Некоторое время луна освещала тропу, но вскоре небо затянулось тучами и пошел холодный, сильный дождь, и оказался гораздо неприятнее снега. Лель велел Ширин замедлиться. Теперь они ехали шагом. Неизвестно, как юный охотник ориентировался в темноте – но, очевидно, как-то это у него получалось, поскольку через некоторое время, пристроившись рядом с конем Ширин, он взял его под узцы – и они съехали с тропы, и в ярком свете молнии Ширин увидела маленький домик с одним окном и одной дверью. Гром грянул так шумно и расхлябисто, что Лель не услышал крика Ширин. За домиком оказалось стойло, в которое поместились обе лошади. Непонятным образом в полной темноте Лелю удалось снять со стены стойла факел и даже зажечь его. В наглухо запертом и обитом жестью ящике в углу нашелся для лошадей овес. Очевидно, домок посещался часто.

– Да, – подтвердил Лель. – Раз в неделю кто-нибудь да бывает.

Внутри было сыро. Наличествовала лежанка, на лежанке солома. Но была и печь. Лель развел огонь, достал из сумы веревку, завязал узел на крючке, торчащем из одной стены, протянул поперек помещения, укрепил второй конец на ставне, быстро стянул с себя все, кроме рубахи, и развесил мокрую одежду перед огнем. Затем стянул через голову и рубаху тоже. Ширин стеснялась и подозревала, что Лель только того и ждет, чтобы она разделась. Он отлучился – выставил за дверь какие-то глиняные плошки.

– Что же ты, так и будешь всю ночь в мокром? – удивился он. – Заболеешь ведь.

– Не могу я перед тобой раздеться до рубахи! – сказала она, отвернувшись.

– Почему же до рубахи? Разденься совсем. Ну, как знаешь.

В этот момент молния сверкнула где-то поблизости, и раскат грома получился совершенно оглушительный. Не выдержав, Ширин кинулась к Лелю и прижалась к нему, голому, всем телом. Будучи на полголовы его выше и намного крепче мышцами, она чуть не свалила его с ног.

– Мокро, – сказал он. – Снимай с себя эту гадость, снимай.

Она неуверено отстранилась от него, ожидая, что в любой момент может снова загрохотать гром, и нерешительно потянула пряжку сленгкаппы. Замерзшие пальцы не слушались. А вдруг она действительно заболеет? От наставников она слышала, что на севере бывает – люди умирают от холода.

– Сядь, – сказал Лель.

– Нет.

– Сядь.

Она послушалась и села на лежанку. Попыталась стянуть сапог, но сапоги набухли и прилипли к ногам. Он встал рядом, освободил пряжку, сдернул с нее сленгкаппу, присел, взялся обеими руками, и в несколько приемов стащил с нее сапог. Взялся за второй.

– Теперь вставай, не мочи зазря солому, – сказал он будничным голосом.

Ширин встала.

– Развязывай все и снимай с себя, живо.

Она попыталась развязать гашник, но пальцы опять не желали подчиняться. Лель и здесь пришел ей на помощь.

– Подними руки.

Она чуть помедлила, и все-таки послушалась. Он снял с нее накидку и стянул рубаху через голову. Инстинктивно она повернулась к нему боком и попыталась не позволить ему снять с себя порты и в то же время боясь, что сделает ему больно непослушными сильными руками. Или гром грянет.

– Сядь.

Она села. Он закончил ее раздевать и с деловитым видом стал развешивать предметы гардероба на веревке. Затем из походного мешка он вытащил туго скрученный кожаный свиток и развязал тесемки. Появились два куска льна – достаточно больших, чтобы обернуть вокруг талии.

– Не люблю я – голым арселем на солому, – объяснил он. – Колется, сволочь. Давай поужинаем.

Они поужинали остатками солонины, сидя рядом на лежанке. Сперва Ширин пыталась хоть как-то прикрывать грудь, а потом решила, что по любым правилам и законам Лель просто обязан теперь на ней жениться. Но тут же сообразила, что таких законов нет, да и не женится на ней Лель, как бы ей этого ни хотелось.

А Лель, закончив нехитрый ужин, выглянув снова наружу и втащив плошки, напился дождевой воды, напоил Ширин, а затем неожиданно повернулся к ней спиной, взгромоздил ноги на лежанку, и лег на спину таким образом, что голова его оказалась у нее на бедрах.

Пропорционально грудь у Ширин была небольшая, но в связи с общими габаритами – загородила от взгляда Леля лицо девушки. Торчали вперед все еще холодные темные соски. Бедра у Ширин оказались жестковаты, мускулисты. И вообще у нее, на взгляд Леля, было слишком много мускулов. Крепкие, хорошо очерченные бицепсы, живот – как доска, и икры тоже мускулистые. Он приподнялся, чтобы рассмотреть ступни. Большие, но все-таки женственные, и натерты мокрыми сапогами почти до крови. Он снова опустил голову ей на бедра и почувствовал, как напряглись мускулы – из-за неловкости, наверное. Распрямилась и напряглась спина.

Снова грохнуло снаружи, и Ширин съежилась, и левой грудью закрыла Лелю лицо. Он отстранился, сел на лежанке, обхватил ее руками и стал гладить по голове, успокаивая. И успокоил. Спокойная Ширин неумело положила ладони ему на виски, приблизилась, и неумело поцеловала в губы.

Он ответил на поцелуй. Он сразу понял, что она девственница, и ему это понравилось. До этой ночи он имел дело с девственницей только один раз. Много возни, но когда девушка тебе нравится, возиться приятно. Порочный юноша нашел, что Ширин весьма привлекательна.

Он разложил льняное полотно на лежанке и на этот раз поцеловал ее первый. Ей понравилось. Мягкий пушок над верхней губой, мягкие губы. Он сунул пальцы ей в волосы, и это ей тоже понравилось. Он медленно опустил ее на спину, а ноги она положила на лежанку сама. Некоторое время они целовались, и он ее гладил, и ей становилось все интереснее, все неожиданнее, все больше волновало. Он обнаружил, что на теле у нее много волос в разных местах – под мышками, в паху, на руках, но волосы эти были мягкие и пахли приятно, даже притягательно. Ей было стыдно, пока она не осознала, что горячая влага в паху, сочащаяся, текущая по бедрам – естественна и необходима. Затем возникла заминка, затруднение, Ширин стало больно, потекла кровь, но вскоре боль ушла, сменилась снова влажным восторгом.

Лелю действительно до того не приходилось иметь дело с такой рослой и мускулистой девушкой, ему было интересно и забавно, и он окончательно увлекся, и тогда рослость и мускулистость, начавшие инстинктивно подчиняться его движениям, вызвали порыв нежности. Ширин напрягалась, не зная, как себя вести, и ему было ее жалко, и нежность росла. Он стал целовать ее в шею, едва касаясь губами, и она застонала. Он погладил ей грудь, и она застонала громче. Повинуясь наитию, она сама расставила колени пошире, стала двигаться в одном ритме с ним. Обоим было неимоверно хорошо. Двигались они долго, и в конце концов Лель не смог сдержаться, сжал зубы, замычал, и внутри у Ширин стало еще горячее, и ей было приятно. Ей хотелось еще, и Лелю тоже скоро захотелось еще, и они повторили акт в той же позе. Она не знала, что это не все, что путь не пройден, а порочный юноша постеснялся ей об этом сказать, решив, что она из тех женщин, для которых оргазм недостижим. Она ему нравилась, он даже чувствовал себя слегка влюбленным.

Укрывшись льном, любовники уснули.

Ширин проснулась, дрожа от холода. Встала, подбросила два полена в печь, забралась снова под лен и прижалась к Лелю. Не просыпаясь, он обнял ее, прижался к груди и засопел удовлетворенно. Она погладила его по светлым волосам. Интересно, подумала она, догадается ли Гостемил. Славянские отцы, по словам наставников, бывают ужасно проницательны. И если узнает, а Лель не захочет на ней жениться, то Гостемил, возможно, рассердится и убьет Леля. Или нет? Не дам я обижать Леля. Он хороший, хоть и легкомысленный. Никому не дам его обижать.

Она снова уснула.

А проснулась от того, что он снова раздвинул ей ноги и вошел в нее, и двигался медленно, а на лице играла порочная улыбка. Сквозь ставню пробивались рассветные лучи.

Одежда, развешенная на веревке, была все еще влажная. Лель выглянул наружу.

– Ого, – сказал он. – Мороз. Небольшой, но все замерзло. Лед кругом лежит.

– Нужно ехать, – сказала Ширин.

– Нет еще. Пусть просохнет одежка, иначе заледенеем. Я схожу в стойла, там у меня вяленая рыба в мешке, у второго седла. Нужно поохотиться, но что-то мне лень. Ты подкинь пока еще полено в печь, а?

Он завернулся в льняное полотно и выбежал наружу, покрикивая от холода. Ширин подбросила полено и подумала, что, наверное, Лель знает, что делает. Нужно, чтобы просохла одежда. Иначе заледенеем. Может, она до завтра не просохнет? Было бы неплохо. Все равно путешествуя этим путем мы экономим время.

Он вернулся с обещанной вяленой рыбой, и они позавтракали. А потом снова были ласки, и снова Ширин было хорошо, кожа на всем теле раскраснелась, она постанывала, а Лель, закончив акт и полежав немного рядом с ней, стал ее целовать – в шею, в плечи, в живот, в бедра, в колени, в ступни – и она сперва стеснялась, а потом стесняться надоело, и она полностью отдалась его ласкам, и почувствовала, как постепенно уходит куда-то сознание, и остается только блаженство, и подбородок юноши касается лобка, и губы его останавливаются у нее в паху, и из горла у нее вырывается пронзительный крик, и ей становится сперва страшно, а потом интересно, и она просит, чтобы он продолжал, не останавливался. И он охотно продолжает, и отсутствие у нее оргазма не унижает его мужское достоинство.

А может, она слишком молодая, подумал он. Первая такая у меня. Может, она еще научится. Со временем.

И продолжил.

К полудню одежда высохла.

– Может, не поедем никуда? – спросил Лель. – Давай останемся здесь на зиму. Кругом дичи полно, есть озеро, можно пробуравить дыру и ловить рыбу.

И Ширин чуть не сказала – давай. Но не сказала. Стала одеваться. Лель со вздохом последовал ее примеру, и только один раз во время одевания, подождав, пока она нагнется, поцеловал ее возле уха. Выходя, он оглядел помещение – какой-то лоскут, грамота, что ли, покатилась по полу, подгоняемая сквозняком. Лель хотел было вернуться и подобрать грамоту, задумался, оглянулся, увидел Ширин, выводящую коня и вскакивающую в седло, залюбовался и, забыв о грамоте, захлопнул дверь.

Тропа покрылась ледяной коркой, копыта лошадей скользили. Ехали медленно. Перед самым закатом показалась впереди река Сож.