Когда что-то покупаешь, всегда хочется быть уверенным, что тебя не облапошили. Лучше всего иметь для этой цели нейтрального свидетеля. Прилюдно облапошивать не всякий возжелает, срамно это. Шустрый задумался. Ни Полянка, ни Пацан в свидетели не годились – заинтересованная сторона. Почтаря нужно было ждать еще дня три. Пастух честностью, судя по выражению лица, не отличался, а кузнец Шустрого ненавидел. Остальные слишком тупые. Оставался Поп, которому не нравился Шустрый, а Шустрому не нравился Поп. Он с детства недолюбливал священников, не понимая толком, почему, вроде бы ничего плохого они ему не сделали – а недолюбливал. Священников многие недолюбливают. Но более подходящих кандидатов не было.

Отстояли вечерю, и Шустрый, держа Пацана за руку, приблизился к Сынку, которого, вольнодумного, на вечернюю службу заставляла ходить рассудительная мать, и сказал:

– Вечер добрый, сударь. Пожалуйста, выслушайте меня, и пусть священник тоже выслушает.

Сынка просьба заинтересовала. Что такое придумал молодой басурман? Любопытно. Подошли к Попу. Тот насупился, надул щеки, глаза закатил.

– Вот, батюшка, – сказал Сынок. – Человек хочет со мною говорить в вашем присутствии.

– А меня его присутствие тяготит! – выпалил Поп. – Пусть к своим кахволикам идет и там крестится слева направо сколько влезет на погибель души своей!

– А хорошо ли будет, батюшка, – резонно возразил Сынок, – если кахволики ему помогут после того, как отказались помочь вы? Слава пойдет, батюшка. Не срамите правильную веру. Давайте по крайней мере выслушаем человека. Неужто вам не любопытно?

– Нет, совершенно, – ответил Поп. – Совершенно не любопытно. Вот ни капельки.

– Говорите, что за дело, – сказал Сынок Шустрому. – А я переведу.

– Нет, не нужно, благодарю, – возразил Шустрый. – Пацан переведет.

– Пацан? – удивился Сынок, глядя на Пацана. – Он умеет?

– Да.

– Способный, – одобрительно сказал Сынок, кивнув. – Надо же! Полна земля самородками. Надо бы его тоже грамоте обучить.

Он засмеялся, а Шустрый тем временем сделал знак Пацану и стал говорить медленно, с паузами, обращяясь к Сынку, а Пацан переводил Попу.

– Во время прошлой нашей беседы вы дали мне понять, – сказал Шустрый, – что сожительница моя является вашей рабыней, и если я хочу сделать ее независимой от вас, мне следует ее купить.

Пацан вместо «сожительница» сказал «жена» и вместо «независимой» – «непродажной», но Поп суть уловил.

– Где это видано, чтобы басурманы наших баб покупали! – возмутился он. – Не будет этого!

– Почему ж не будет, – вмешался Сынок. – Это, батюшка, уж даже и на самодурство похоже, замечу вам. – Он повернулся к Шустрому. – Весьма интересное предложение. И сколько же вы хотели бы за нее заплатить?

– В прошлый раз вы сказали – пятнадцать денариев.

– Да? Я так сказал? Что ж. У вас и деньги с собою?

– Да.

– И бумаги составлены?

– Какие бумаги?

– Купчая. Все-таки женщину покупаете, а не пуговицы для сюртука.

– Я не знал…

– Вижу, что не знали. Ну да ладно. Сейчас мы попросим у священника бумагу и перо, и всё поправим. А священник, как лицо публичное, исполнит тут пред нами роль нотариуса. У него даже и печать есть, для тех случаев, когда кого-то отпевают или крестят, ее и приложим.

Поп, не понимая, о чем речь, снова вмешался:

– Ты, молодой барин, волен в своих желаниях, но тут уж позволь! Как! Нашу бабу – басурману! Пусть она хоть тыщу раз шлюха – а все равно грех! Да еще и в церкви! Нельзя в церкви! Акт торговли – нельзя!

– Ну ведь не душу же ее он у меня покупает.

– Богопротивно сие!

– Слушайте, батюшка, – сказал Сынок веско, сталь зазвучала в голосе, и некоторые вспомнили вдруг, что он человек военный, – вы мне надоели. Делайте, о чем вас просят. Причитающееся вам за услуги вы получите, в обычном размере. Нужны бумага, перо, печать. Шагом марш! Мы вас подождем во дворе. Да уж и свечку захватите.