(авторский перевод с английского)

 

Пролог.

Не знаю, как вы, но я последнее время что-то очень много слышу о книге Ричарда Докинса под названием "Эгоистический Ген". Какое-то время я не принимал разговоры эти всерьез, покуда не наткнулся на пассаж в посмертном собрании эссе, интервью и фрагментов Дугласа Адамса, в коем рассказывалось, в частности, об обращении автора в то, что сам он назвал радикальным атеизмом. Адамс говорит, что книга Докинса послужила катализатором процесса. "Я наткнулся на эволюционную биологию, в частности в виде книг Ричарда Докинса "Эгоистический Ген" и "Слепой Часовщик", и вдруг (во время, кажется, второго прочтения "Гена"), все встало на свои места. Концепция представилась мне ошеломляюще простой, но, естественно, вела она во всю бесконечную и загадочную сложность жизни. По сравнению с тем трепетом, в который она меня повергла, трепет, о котором говорят в связи с религиозным опытом, кажется глупым, если честно. Если выбирать между трепетом понимания и трепетом невежества, выберу первое, во всех случаях. (Douglas Adams, The Salmon of Doubt, p. 99)".

Я достаточно уважаю талант Адамса, чтобы дать ему возможность объясниться. Человек он был ужасно остроумный, и, помимо этого, являлся самым элегантным стилистом двух десятилетий. Миллионы грустили, когда он безвременно скончался три года назад. Его "Путешествие по Галактике Автостопом" – блистательная литературная комедия, в которой автор прелестно издевается над сегодняшними мидл-классовыми представлениями о структуре мира. Два его романа про Дерка Джентли – литература, ставящая автора в один ряд с Дикенсом, Марком Твеном, и Чеховым. Но я всегда занудно методичен, когда дело касается нахождения первопричины высокопарных утверждений.

У каждого – свое представление о том, как устроен мир. Я решил взять и разобраться, какой именно мир имел в виду автор "Эгоистического Гена", и почему именно Адамс нашел этот мир достаточно привлекательным, чтобы сделаться пророком его создателя. Тот самый Адамс, которого я так чту за блистательное неуважение ко многим вещам, которые принято сегодня воспринимать, как должное (Джордж В. Буш похож, но менее остроумен).

Я не помню, чтобы я когда-либо изучал собственно теорию эволюции, но все может быть. Удивительно, как мало из того, что люди делают в институте, запоминается или оказывается действительно нужным в реальной жизни, даже если вы стали ученым. Более того, помню, я долгое время предполагал, что вообще вся эта эволюционная дребедень устарела и вышла из моды, и что в наше время наличествуют вроде бы новые, менее громоздко-наивные научные теории о том, как человек заселил вдруг собою столько территорий в Северной Америке и других важных частях планеты.

Имея все вышесказанное в виду, я оказался в книжном магазине, где и купил "Эгоистический Ген".

Три темы, которые составляют структуру этой книги – вера, гены, и мемы. Первая, не рекламируемая в оглавлении, красной нитью проходит через весь текст. Остальные две можно рассматривать как специальную и общую репликаторные теории Докинса (про репликаторы объясню позднее). Специальная теория – о генах, т.е. о том, о чем мы все слышали и даже обсуждали на одной или двух вечеринках. Общая – о том, что Докинс называет мемами, типа такое видение, вроде видения Эйнштейна в общей теории относительности. Каждая из трех тем заслуживает отдельного обсуждения.

 

Акт Первый. Вера.

Сперва я прочел предисловие автора, поскольку человек я вежливый. Прекрасный стиль. Цитата из Главы 1 и сноска Докинса, поясняющая ее, эту цитату, являются первой высокой нотой книги. Цитата – из Дж. Дж. Симпсона, зоолога, который в ответ на вопрос "Что есть человек?" разразился следующей тирадой, "Я хочу донести до вашего сведения что все попытки ответить на этот вопрос до 1859-ого года не имеют никакой ценности и было бы лучше, если бы мы их полностью игнорировали". Сноска Докинса развивает эту мысль следующим образом -

"Некоторые люди, даже нерелигиозные, обиделись на это заявление Симпсона. Я согласен что, когда читаешь его в первый раз, наводит оно на мысли о мещанстве, жлобстве, и нетерпимости, что-то вроде заявления Генри Форда "Записанная история есть более или менее надувательство". Но, откладывая в сторону религиозные ответы (я их все знаю, не тратьте марку), когда вас действительно вынуждают думать о пре-дарвинских ответах на вопросы вроде "Что есть человек?" и "В чем смысл жизни?" и "Для чего мы существуем?" – можете ли вы, ежели честно, вспомнить какие-либо ответы, которые имели бы сегодня какую-либо ценность за исключением их (большой) исторической ценности? Существует на свете такая вещь, как совершеннейшие ошибки, и все ответы на эти вопросы, до 1859-ого года, именно такими ошибками и были (p. 277)".

Забрало поднято! (Забавно, как эволюционисты никогда не проходят мимо возможности, настоящей ли, воображаемой ли, пнуть религию. Не так давно, в поисках информации (хотел я посмотреть, как они свою Теорию увязывают с трудностями Ледникового Периода), я наскочил на следующее заявление в коротком общем эссе на эту тему – "Культура – это вовсе не что-то божественное. Культура – часть природы". Надутые губы, возмущенные взгляды. Впору подумать, что главная цель всех атеистических теорий не в накоплении знаний (как они уверяют), но в непрерывных попытках убедить всех, и себя в том числе, что Бога на самом деле все-таки нет). Давайте представим себе, что мы подобрали брошенную перчатку, и давайте посмотрим, что есть у нас в загашнике.

С одном стороны, есть первая глава Библии, которая объясняет лаконично и со значительной поэтической экспрессией как именно Вселенная, какой мы ее знаем, начала свое существование. Есть сходства между библейским репортажем и независимыми языческими версиями – сходства настолько разительные, что невольно почешешь репу – а не было ли у Создателя планов действительно заставить нас задуматься, вместо того, чтобы просто болтать по мобильнику.

А также есть сходства между Бытием и некоторыми частями научной мифологии.

С другой стороны есть некий набор псевдонаучных рассуждений (чей диапазон не включает в себя первые три дня Творения), которые, многословные и туманные, не говорят нам решительно ничего толком, что и является бюрократическим вариантам фразы "Не знаю".

Суммируя, скажу, что библейский ответ на вопрос освещает весь процесс создания Вселенной, и вам предлагается (в силу наличия свободного выбора) поверить или отвергнуть. Научная же точка зрения, по Докинсу, такая – Мы не знаем, но то, что написано в Библии – неправда, и это совершенно точно. Человек, все время обращающийся к свидетельствам, должен бы по крайней мере объяснить, почему он находит главу Бытие неадекватной. Докинс не объясняет, во всяком случае, не объясняет в данной книге, но ход его мысли достаточно очевиден. Так же, как "Это должно было произойти просто по определению" (p. 13) является, по его мнению, достаточным доказательством того, что мир появился и эволюционировал совершенно случайно, так совпало, обратного, т.е. "Этого не могло быть просто по определению", возможно достаточно, на взгляд Докинса, как доказательства того, что никакие альтернативные взгляды не стоят внимания и рассматривания.

Слепая вера, как видите, играет немалую роль в рассуждениях Докинса. Более того, сравнивая религиозный подход делу с подходом Докинса, вы вскоре найдете, что вера знаменитого эволюциониста не просто слепа, но и рестриктивна. В самом деле, христианский подход, то бишь "Произошло то, что описано в главе Бытие", предполагает что могло, в принципе, произойти многое другое. А Докинс нас уверяет, что ничего, помимо его видения событий, произойти не могло ни в какой степени. С некоторыми исключениями, британцы (Докинс ведь англичанин) всегда страдали ненужным фатализмом.

В то время как обычные агностики часто не интересуются вопросом вообще, сегодняшние убежденные атеисты представляют собой самую нетерпимую секту фанатиков, когда либо существовавшую в истории. Инквизиция, возможно, вела себя свирепо по отношению к диссидентам, но сторонники ее были смехотворно малочисленны по сравнению с драчливыми толпами сегодняшних верующих в Несуществование Бога. (Некоторые первые атеистические правительства получили известность в мире благодаря своей привычке мочить в год больше народу, чем вся Инквизиция за все семь веков своего существования. Но не в этом дело).

Краеугольный камень научного атеизма в том, что приверженцы его полностью полагаются на нечто, что они определяют как комплекс свидетельств (body of evidence можно также перевести, как сумму улик или комплекс улик), как будто состоятельность всех без исключения открытий во все столетия зависела от того, что решит по их поводу окружной суд. По словам покойного друга Докинса, Дугласа Адамса, – "Я не верю, что есть бог – точнее, я убежден, что бога нет (тонкое отличие). Я не вижу никаких, даже самых жалких, свидетельств, которые говорили бы о существовании какого-нибудь бога". (Douglas Adams. The Salmon of Doubt, p. 96).

Поскольку в данном случае, похоже, люди настаивают на юриспруденческой терминологии, разумно было бы вспомнить, что существуют разные степени свидетельств и улик, что косвенные свидетельства – термин, часто используемый законниками. Световую волну, к примеру, глазами не увидишь. Мы можем, вроде бы, зафиксировать результаты ее движения через пространство и просто принять на веру ту логику, что "доказывает" существование некой волнообразной данности, с расстоянием от 400 до 700 нанометров от гребня до гребня, из чьих эффектов некоторые могут быть зафиксированы невооруженным глазом.

Количество понятий, которые средний, правильно эволюционировавший, человек умеет принять на веру – потрясающе велико. Мало кто на земле действительно видел нашу планету из космоса, и еще меньше – попытались разобраться в свидетельствах, говорящих об округлости планеты, и тем не менее большинство из нас рассматривают как должное, что дом наш – сфера. Большинство людей верят в демократию и твердо убеждены, что проживают в демократическом государстве, хотя никто толком не понимает, как демократия должна выглядеть в концептуальном смысле, кроме, возможно, Платона, написавшего об этом эссе, в коем он представил весь диапазон признаков, которые должны бы наблюдаться в демократической стране. Одним из этих признаков, по Платону, являлось наличие одинакового количество рабов у всех граждан.

Хорошее определение того, что сегодня называется научным свидетельством, было бы – Набор информационных данных, которые большинство людей принимают как должное и чью состоятельность им лень проверить.

Тем временем, если приглядеться к основам любой научной дисциплины, становится понятно что наука основывается не на свидетельствах, но на наборе постулатов. Словарь "Американское Наследие" определяет постулат как "нечто, принимаемое без доказательств, как самоочевидное или общепринятое". В математике, аксиома, по определению того же словаря, есть "принцип, принимаемый без доказательства". Евклидова Геометрия (берем дисциплину наугад) утверждает, что если даны линия К и точка А, не расположенная на К, одна и только одна прямая М, пересекающая М и параллельная К. Алгебра начинается с утверждения, что в случае умножения два на два в результате можно получить только четыре – постулат, радостно попираемый бизнесменами, которые покупают компании, разбивают их на части, и продают эти части, получая в результате выгоду. Квантовая механика утверждает что, как только вы решили, что что-то есть в наличии, обратное (этого чего-то в наличии нет) – тоже становится правдой, и Хью Эверетт даже смело сляпал несколько эксцентричных уравнений для поддержки этой точки зрения. Все это указывает на то, что большая часть нашего существования основана на вере, вне зависимости от того, нравится нам это или нет. Строго говоря, прямых доказательств чего-либо не существует, и никакие свидетельства не являются непробиваемыми. Кость динозавра, которую откопали в Аризоне, не доказывает, что динозавры копошились там 70 миллионов лет назад, если не принимать на веру всю систему существующих сегодня теорий о динозаврах, и верить свято, что сегодняшние наши методы датировки точны. Альтернативные предположения (например, шайка маленьких зеленых человечков прибыла с Андромеды и закопала эту кость, предварительно состарив ее в лаборатории) – отвергаются не потому, что они невозможны, но именно потому, что мы УЖЕ приняли слишком много утверждений о динозаврах на веру и не хотим, чтобы нас заклеймили, как отступников теперь, после всего. Маленькие зеленые человечки? Конечно нет. И близко ничего такого нет. как говорит один из героев Чехова, "Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда".

Не существует доказательств, что Бог есть. Доказательств обратного тоже не существует. В Священном Писании об этом сказано много раз – Бог хочет, чтобы мы верили. Мы не знаем, зачем это Ему, может, Ему просто не хочется, чтобы мы были роботы дурные, но совершенно ясно, что вера не нуждается в доказательствах, хотя обратное, парадоксально, не верно. Доказательств без веры не бывает. Чуть позже мы увидим, почему.

"Эгоистический Ген" открывается постулатом, который нужно принять на веру (Докинс не предъявляет никаких, даже косвенных, доказательств, в данном случае, кроме часто повторяемого утверждения, что "это должно было случиться просто по определению", кое утверждение он очень элегантно перефразирует каждый раз). Постулат гласит, что сегодняшнее общее состояние Вселенной является прямым результатом "выживания того, что стабильно". Что-то в этой теории есть похожее на мыслительный процесс другого героя Чехова, который заявляет, что "луна важнее солнца, поскольку солнце светит днем, когда и так светло".

Во многих случаях терминология Докинса показательна. Например, он очень лихо использует слово "верить". Смотрите -

"Я не говорю как мы, люди, должны себя вести морально. Настаиваю на этом, поскольку я знаю – есть опасность быть неправильно понятым весьма многочисленной группой людей, не умеющих отличить "так мне это представляется" (от автора, он же переводчик – вместо представляется, Докинс, не чувствуя очевидного лингвистического нюанса, говорит "верится" – взаимозаменяемые слова в английском языке в данном случае, В.Р.) от "как это должно быть" (p. 3).

Или:

"Прежде, я должен аргументировать мою уверенность (в данном случае опять используется слово belief, т.е. поверие – и слова эти взаимозаменяемы и в этом случае тоже, и Докинс опять этого не замечает, В.Р.) в том, что эволюцию лучше всего рассматривать в плане отбора, происходящего на самом низком уровне. К этому своему видению (и опять – поверие, В.Р.) я пришел под влиянием великой книги Дж. С. Уильямса "Адаптация и Естественный Отбор (p. 11)"

Мы совершенно очевидно имеем дело с человеком, который верит, не так ли.

 

Акт Второй. Гены.

Ученый, не умеющий представить свою теорию в популярном изложении, вызывает подозрения. Кажется, Эйнштейн сказал что идея, которую нельзя объяснить семилетнему ребенку, ничего не стоит. Это правда. Из моего собственного опыта – я достаточно успешно объяснял и объясняю относительность семилетним детям, но, что хотите со мной делайте – не могу я объяснить никому, даже себе, за что Клинтону делали импичмент. Докинс – честный ученый. Он представляет свою идею, и всю систему верований, на ней основанных, используя хорошую, ясную, часто элегантную фразеологию, почему он и является достойным оппонентом, несмотря на "не тратьте марку". Имея в виду непосвященных, как потенциальных читателей, он говорит в предисловии к изначальному изданию книги, "Я почти полностью избежал в ней употребления технического жаргона, и в тех местах, где нужно было применить специальные термины, я давал им определения. Теперь я думаю – почему бы нам не убрать большую часть нашего жаргона из собственно научных публикаций (p. vii)".

Боевой настрой – явление нынче такое редкое, что почти веришь… да… э… что большинство людей страстных давно отсеялись путем естественного отбора – процесса, который так дорог сердцу Докинса. К счастью, именно стиль Докинса противоречит унылой картине, которую эволюционисты рисуют нам вот уже полтора столетия.

Вот что, если верить Докинсу, происходит на самом деле, в самом что ни на есть космическом смысле. Однажды где-то вдруг возникла целая куча пространства и материи (Докинс не вдается в подробности и не объясняет, КАК все это вдруг начало существовать, но намекает на Большой Взрыв, как на одну из наиболее приемлемых теорий. Ну, знаете – жил да был такой, типа, ужасно тяжелый и маленький кусок прото-материи, резиденствовавший, э, в общем, нигде, поскольку пространства еще не было, и вдруг, из-за тяжести своей неимоверной, он взорвался и распространился во всех направлениях из этой одной точки, координаты которой сегодня никто не может назвать (батюшки, батюшки, три кита и черепаха – намного правдоподобнее выглядят, чем эта "научная" мифология). По чистой случайности, стабильные формы начали образовываться в атомном бульоне. (Эта часть аргумента, кстати говоря, не слишком неуклюжа. Когда в распоряжении у вас несколько миллионов лет, случайное совпадение становится делом тривиальным). Разумно было бы предположить, что некоторые из стабильных форм продолжили существование в то время как все другие формы развалились. (Иными словами, изящная цепь хорошо темперированных совпадений в какой-то момент приостановилась, поскольку в ином случае результат мог бы быть противоположный нравящемуся Докинсу – случай, совпадение, авария – все это, в конце концов, слова, описывающие явления с малым индексом вероятности. Так почему же следующему маловероятному событию не взять и не произойти – такому, например, как внезапное самоуничтожение всей стабильной материи и случайное внезапное продолжение существования нестабильного пюре? Ответ, конечно же, прост – Докинсу первый вариант нравится больше, чем второй. Цепь совпадений останавливается там, где ему удобно, будто бы по чьему-то замыслу. Иными словами, мы имеем дело с историей Вселенной, которая имела бы место, если бы Докинс был Богом. К счастью для нас, он не Бог. Перспективы не так мрачны, как Докинсу хотелось бы. Небрежно пропуская все эти утомительные дела с формированием звезд и изначальным появлением Солнечной Системы (все это совершенно случайно произошло, уж вы поняли), мы прибываем, Докинс за штурвалом, на доисторическую Землю. Есть немного воды, углекислого газа, метана и аммонии.

Цепочке совпадений разрешено продолжиться с этого места. Целая куча атомов бьется друг в друга в доисторическом море. Большинство этих атомов расстаются сразу, но, поскольку в распоряжении нашем несколько миллионов лет, некое очень малое количество атомов остаются вместе, образуя молекулы. Проходит еще несколько миллионов лет, и одна из молекул становится Репликатором, т.е. молекулой, которая может себя копировать. Почему нет? Много всякого разного удивительного может произойти и совпасть при достаточном количестве времени, хотя логика Докинса в данном случае хромает. Смотрите сами -

"Представьте репликатор как глиняную форму или образец. Представьте его как большую молекулу, состоящую из сложной цепи разных сортов молекул стройматериалов".

Ну, хорошо, а дальше?

"Теперь предположим, что каждый кусок стройматериала имеет склонность примыкать к похожему на него. Когда похожий кусок атомного бульона вдруг приземляется рядом с куском, имеющим такую склонность, он скорее всего там и останется, и прицепится. Куски стройматериалов могут таким образом крепиться друг к другу и автоматически организовываться в последовательность, подражающую последовательности структуры самого репликатора".

Так. Заодно можно предположить, что незадолго до появления репликатора сформировалась молекула, которая могла наизусть процитировать всего "Гамлета", по-французски, но она развалилась, поскольку никаких преимуществ, в смысле стабильности, знание кусков драматического текста не дает. Репликатор делает сам с себя копии, а копии делают еще копии, и так далее, и все это совершенно случайно. Все развитие, или изменения, как хотите, состоялось из-за неправильного копирования, уверяет Докинс. То тут, то там возникала в копировании ошибка, и появлялся новый вид молекулы. Через несколько тысячелетий, опять же совершенно случайно, копии эти начали создавать себе оборону – скорлупу из протеина! Как сказал другой англичанин, не Докинс, "Это было чудо редкой придумки". В наше, сегодняшнее, время, отмечает Докинс, эти сложные молекулы были бы уничтожены бактериями или еще чем-нибудь, но тогда, в прото-атомном бульоне, ничто не угрожало их существованию. Яростные вулканы, сдвиги оси планеты, потопы, ледники, атмосферные изменения, и так далее – куда уж им справиться со сложными молекулами. Молекулы копировали и копировали себе всласть, к продолжали развивать свою оборону, ("машины для выживания", говорит Докинс, они же – протеиновые средства передвижения и протеиновые защитные скорлупки). Сегодня, говорит Докинс, эти репликаторы называются – гены.

Время шло, и эти машины для выживания становились все более и более сложными (а гены почему-то нет…). В этом месте становится понятно, откуда Докинс черпает вдохновение для своих изысканий (и я вовсе не имею в виду фильмы про Терминатора, хотя, кто его знает…). Несмотря на его, Докинса, теорию, большинство из нас вовсе не умнее, чем пещерный человек, зато старообрядное палицемахание и камнекидание заменено в наше время испытаниями атомного оружия. Как и гены, мы не изменились, в то время как оружие наше стало выглядеть весьма впечатляюще. По иронии совпадений, все эти атомные пукалки часто называются системами обороны.

Машины для выживания продолжали совершенствоваться и в конце концов стали тем, что нас сегодня окружает, то бишь растениями, животными, и нами. Вкратце, это и составляет основное положение теории об эгоистических генах, но Докинс продолжает писать книгу дальше и рассказывает много разных историй из жизни животных, хотя какое отношение эти истории имеют к данной теории – не очень понятно.

Если применить логику Докинса к конфликту стабильного с нестабильным, станет ясно, что последнее, а вовсе не первое, должно в конце концов начать превалировать, поскольку время работает на него, в то время как то, что Докинс записывает в стабильное, все время движется туда-сюда, наталкиваясь на все подряд, подвергая себя опасности и нанося себе повреждения.

Когда изучаешь аргументы Докинса, в глаза бросается их деривационное происхождение, кое, кстати говоря, характерно для подобных аргументов. В самом деле, не очевидно ли, что наше бинарное восприятие мира – в основе видения решительно всего на свете как двустороннего конфликта? Тот факт, что человек (в данном случае Докинс) имеет два глаза, а не три и не один, вполне может оказаться правильным ответом. Не-бинарное мышление нам, возможно, недоступно, но это еще не повод утверждать, исключая все остальные возможные варианты, что во Вселенной бинарно ВСЕ, т.е. имеет две стороны, воспринимает все положения как либо правильные, либо неправильные, имеет начало и конец, и так далее. Разумно было бы предположить (особенно, когда речь о Библии или о – возьмем дисциплину наугад – квантовой механике) что существует в случае любой концепции нечто помимо начала и конца. Представить себе это невозможно, как невозможно представить четырехмерный мир, или одномерный. Из-за того, что у нас два глаза, мы уверены что все, что СУЩЕСТВУЕТ (т.е. все, что реально) должно иметь размер и массу в нашем трехмерном представлении. Нулевая масса – абсурд, и нулевой размер – тоже. И тем не менее, световые волны существуют.

Главная мысль Теории Эгоистического Гена – о стабильности. И вера Докинса в Стабильность – безгранична. Как только у него возникают трудности с объяснением какого-нибудь упрямого феномена, его метод – заявить, что будущим поколениям ничего не останется, как только лишь – выявить, какие имеются преимущества у этого феномена в смысле служения Стабильности. Гены есть любимые дети и символы Стабильности. Гены, способные производить протеин, являются настоящими хозяевами ситуации. Недавно, однако, сделано было любопытное открытие. "Темно-кориченивые точки в радужной оболочке глаза, возможно, сигнализируют о работе скрытого генома. Некоторые черты передаются не через обычные гены, но чрез химическое модифицирование хромосом, изменения, регулируемые частично фрагментами "мусорного" ДНК. В отличие от генетических мутаций, эти способные к наследованию черты часто бывают обратимы и появляются в одних клетках, не появляясь в других" (W. Wayt Gibbs, The Unseen Genome: Gems among the Junk, Scientific American, November 2003)". Оказывается, "Генетики долгое время фокусировали внимание на малой части ДНК, содержащей кроки для протеинов. Остаток – в человеке, 98 (!! – читатель! девяносто восемь процентов! В.Р.) процентов ДНК часто отбрасывались, как просто нуклеиновый мусор. Но открытие многих скрытых генов которые работают через РНК, а не протеин, опровергло это утверждение". Гиббс затем цитирует Джона С. Маттика, директора Института Молекулярной Бионауки при Университете Квинсланд в Брисбейне, Австралия: "Я думаю это станет классической сказкой об ортодоксальности, пускающей под откос объективный анализ фактов, в данном случае в течении четверти столетия", говорит Маттик. "Неумение признать все, что в этом заложено – особенно возможность того, что вмешивающиеся некодирующие генные цепи могут в принципе передавать параллельную информацию в форме молекул РНК – может оказаться одной из самых больших ошибок в истории молекулярной биологии. В самом деле, то, что списали в мусор просто потому, что не понимали, для чего оно, может оказаться самой основой сложности строения человека".

И правда, сегодня среди ученых это обычная практика – выкидывать и откидывать любые свидетельства, оставляя только то, что отвечает их непосредственному пониманию. Вне всяких сомнений метод этот происходит от обычной человеческой склонности к игнорированию всего, что не вписывается в кругозор. Идеи, как говорят сегодня, доминируют над фактами. Ищущий ищет только то, что поддерживает его точку зрения, и празднует находку, если таковая имеет место. Все остальное игнорируется, списывается, прячется, или подавляется. Основываясь на этом принципе, создаются политические кампании. Этим принципом руководствуются политики и историки, переписывая историю так, как удобнее сегодняшним властьпридержащим (спешу патриотически добавить, что делается это дабы укрепить политическую стабильность); самая важная идея рекламодателя – открыть потенциальному покупателю только хорошие (в основном, придуманные) факты о рекламируемом продукте. А цензура основывается не на запрещении или подавлении взглядов, концепций, книг, но на неоглашении факта возможности, или существования, еще каких-нибудь альтернатив в добавление к предложенным. Не все люди, и уж точно не все ученые, мыслят так узко и так фанатично. Смотрите: "Гумеральный фрагмент из Канапуа, возрастом примерно 4.4 миллиона лет, был неотличим морфографически или путем мультивариантного анализа, Патерсоном и мною в 1967-м году (ни путем многих дальнейших исследований другими с тех пор). William W. Howells, Homo erectus in human descent: ideas and problems, University of Toronto Press, 1981, (pp. 79-80)". Данную находку нельзя было списать, как мусор, несмотря на то, что она НИКАК не вписывается в сегодняшний вариант Теории Эволюции, утверждающий, что первый человек эволюционировал из своих "предков" около миллиона лет назад и любые ископаемые, чей возраст превышает эту цифру, должны быть рассматриваемы, как принадлежавшие к более примитивным стадиям. Любопытная цитата из Дарвина делает Докинса бОльшим дарвинистом чем человек, в честь которого псевдо-религиозное движение это и было названо: "Неисчислимые переходные формы должны были существовать, но почему тогда мы не находим их в бесчисленном множестве в земной коре?… почему нет таких непосредственных звеньев в каждой геоформации и в каждом пласте? Геология совершенно очевидно не находит эту органическую цепь, и это, по-видимому, самое серьезное возражение против моей теории". (Charles Darwin, Origin Of The Species). Полтора столетия спустя, это все еще так и есть.

 

Акт Третий. Мемы.

Мем, по Докинсу, является будущим конкурентом гена. По чистой случайности человек (т.е. одна из оборонных систем гена, по Докинсу) приобрел и развил себе культуру.

Культура – это нечто большее, чем кажется на первый взгляд, говорит Докинс (от его цепкого взгляда редко что-нибудь ускользает). Каждая культурная данность есть на самом деле мем, что-то вроде нематериального гена, означающего, или предвещающего, восстание машин-носителей генов против их слепых хозяев. Мемы есть новая форма репликаторов, у которой есть шансы победить в борьбе с их примитивными предшественниками. Мемом может быть все – удачная фраза, мелодия, образ – то, что может передаваться из поколения в поколение.

Поскольку основная часть человеческой культуры так или иначе связана с языком, давайте посмотрим, какие у языка были шансы возникнуть случайно.

Было солнечное утро. Пещерный человек вышел из пещеры, потянулся, нахмурился, и стал первым человеком, произнесшим слово. Он сказал, "Га!". Он не виноват. Неправильно скопированный ген заставил его так поступить.

Если он не был тут же убит пришедшим в ярость соседом, которого раздражали незнакомые звуки; если он сумел прожить достаточно долго, чтобы передать навыки в произнесении слова "Га" своим детям, к которым, в свою очередь, соседи относились необъяснимо мягко, дети эти должны были, очевидно, обладать преимуществами перед всеми остальными, поскольку они могли общаться, употребляя этот дополнительный звук в добавление к привычному в данном племени набору рыков, кряканья, и прочих полу-информационных звуков. Чтобы эти болтливые сопляки выжили и усовершенствовали свою лингвистическую доблесть, понадобилось очень много совпадений – отсутствие потопов и извержений вулканов в данной местности, благоприятные атмосферные условия, доступность еды, уровень болезней ниже катастрофического, и так далее, потому что, дело такое, любое племя, борющееся упрямо за жизнь в доисторических Азии и Африке могло запросто исчезнуть, вымереть из-за враждебных явлений, или враждебных группировок, включающих соперничающее племя, предполагающее, что ресурсы неплохи. Так. Допустим, что индивидуумы, могущие произносить "Га!" были здоровы и популярны в народных массах. Допустим, слово закрепилось в обиходе, и с того момента возникновение лексикона и грамматики стало просто вопросом времени. Какого времени? Сколько времени на такое нужно? Кто знает. Дело ведь не в преподавании кому-то языка. Дело в передаче его из поколения в поколение, дело в распространении языка в других племенах, не прямым способом, но с помощью вечеринок, форникации, и низкого индекса индивидуальной ответственности в надежде, что то тут то там генетическое копирование может снова дать сбой и произвести соответствующий ген. Полутора миллионов лет может не хватить, но дело даже не в этом, а в том, что на планете до сих пор существуют языки, не связанные с санскритом (основой всех европейских диалектов) – так что какое-то число языков вроде бы появилось независимо. Пятнадцать сотен тысячелетий – может и достаточно для такого очень невероятного сценария, однако возникает вопрос – а почему в таком случае только люди стали обладателями языка? Почему не обезьяны и не слоны и не львы, кои тоже ведь могли извлечь выгоду из дополнительных средств общения, если следовать логике Докинса? И почему все люди стали обладателями языка? (Не упустил ли я чего? Существует ли на свете племя, которое начало говорить недавно, или которое даже "Га!" не научилось произносить?)

Га.

Современная Вавилонская Башня – склонность к жесткой специализации во всех областях (кроме политики, где люди по-прежнему взаимозаменяемы и в равной степени некомпетентны на всех уровнях) – вот что так мешает науке сегодня. Докинс, возможно, знаком с биологией и бухгалтерией (в этой его книге очень много странно выглядящей арифметики, из чего я заключаю, что бухгалтерию он знает очень хорошо), но не с филологией и не с историей, и не с искусством, между прочим. К искусству мы еще вернемся, а пока что позвольте привести здесь короткий репортаж о том, что произошло в англоязычных странах сравнительно недавно, и что должно было заставить задуматься множество людей, но, необъяснимым образом, до сих пор задуматься не заставило.

Незадолго до Шекспира начался в этих странах процесс, известный сегодня, как Великое Смещение Гласных. Продолжался он несколько столетий, набирая силу и влияя на все англоговорящие регионы. В девятнадцатом столетии он, процесс этот, все так же безостановочно продолжался в Англии, Пенсильвании, Калифорнии, Луизиане, и Сиднее, и вдруг кончился – без всяких видимых причин – в начале двадцатого века (Киплинг все еще рифмует по старинке, но Лоуэлл и Каммингз в рифмах используют только новое произношение). Четыреста лет – большой срок для индивидуумов. Но для эволюции это – миг, или чуть больше – достаточно длинный интервал, чтобы обменяться мнениями по поводу погоды, но недостаточный, чтобы перейти на спорт и политику. С точки зрения выживания (ну, хорошо, Стабильности), преимущества произношения слова taste таким образом, чтобы оно рифмовалось с paste, но не с last (Shakespeare, Sonnet No. 90, lines 11 and 12) – по меньшей мере сомнительны. Докинс может возразить, что это не генетическое, но мемическое изменение. Хорошо. У каждого культурного сдвига есть же какие-то причины, мотивы, и так далее. Например, написание любовных песен мотивируются любовью (сексуальным напряжением, по Докинсу, хотя лично я различаю любовь и похоть, и песни о похоти не менее многочисленны, чем песни о любви). Патриотические песни появляются в основном во времена интернационального неспокойствия. Философия развивается, когда многим людям нечего делать и они скучают. Наука питается военными нуждами и праздным любопытством. Идея создания нового, улучшенного компьютерного софта возникает из-за ненависти к конкурентам. Индустрию бокса поддерживают люди, которым хотелось бы набить кому-нибудь морду, но мешает трусость. Этикет возник в противовес тенденции людей хватать друг друга за горло по малейшему поводу. Политическая корректность есть реакция правящего класса на раздражающую привычку людей говорить все, чего им в их тупые башки взбредет. И так далее. Объективно говоря, для Великого Сдвига Гласных мотива не было никакого. Вообще. Он просто в какой-то момент начался и закончился вдруг задолго до завершения (поэтому слова put и but не рифмуются, как не рифмуются слова mood и blood, и музыка стиха, возникавшая из-за забавной привычки Байрона рифмовать I и Italy для нас потеряна).

Но как же быть с утверждением Докинса о возможном триумфе культуры над генами, спросите вы. Стоит размышлений, не так ли.

Хорошо, давайте посмотрим, какой у Докинса по этому поводу рецепт для нас, бедных перевозочных средств для генов. "Не следует искать бессмертия в репродуцировании. Но если вы вносите свою лепту в мировую культуру, если у вас есть хорошая идея, или вы сочинили мелодию, изобрели свечу зажигания, написали стихотворение, это все может продолжать жить, не изменяясь, долгое время после того, как ваши гены растворяться в общем котле (p. 199)".

Забавно. Неплохо было бы в этом месте вспомнить историю, хотя бы поверхностно. Вспомним самые яркие триумфы музыки (в операх Верди и Вагнера), живописи (у Рафаэля, Рембрандта, и Мане), поэзии (у Шекспира, Водрстворта и Байрона), литературы, скульптуры, архитектуры, и, да поможет нам Докинс, науки. Основная их масса имела место когда общий менталитет цивилизованного мира отличался повседневной религиозностью. Пусть Докинс рассуждает, сколько хочет, мучительно пытаясь определить самого великого человека в истории – Ньютон или Дарвин? (p. 18): оба были англичане. Ньютон, однако, был верующий и практикующий христианин, и ни Ньютон, ни Дарвин не состоялись бы, не предшествуй им Гуттенберг. Вспомним, какая именно книга первой вышла из под его пресса.

Тут и там в своей книге Докинс ссылается кокетливо на источник энергии, без которого даже случайные сценарии не работают, даже с его, Докинса, точки зрения. Несмотря на то, что он зоолог и англичанин, думаю, он, Докинс, достаточно развит для того, чтобы понять, что поезда, как бы блистательно не были они смоделированы и собраны, без электричества не поедут, и машинам нужно топливо даже в том случае, если они ездят по неправильной стороне улицы, и любые навыки совершенно бесполезны, если нет в наличии подходящего числа людей, которые эти навыки понимают и принимают. Докинс понимает аналогии, как никто. Поймет и эту – Искусство в том виде, в каком мы его знаем, искусство как часть культуры, несмотря на то, что оно не всегда говорит о Боге, создается, тем не менее, с Богом в душе и сердце художника. Мотивация искусства – экстремальные чувства, такие как восторг, депрессия, дикое раздражение, и так далее. Все эти чувства – страстные. В алгебраическом (и алгебраически несостоятельном) мире Докинса нет места страстям. Вера, любовь и надежда из него выселены и, следовательно, нет в его мире ничего, о чем можно было бы написать хоть самую захудалую серенаду – следовательно, нет смысла заводить культуру. Когда рассматриваешь наши недавние сомнительные достижения в области живописи и архитектуры, созданные атеистами двадцатого столетия, невольно замечаешь, что, в общем, результаты уродливы и скучны. Тогда и начинаешь вдруг понимать что, может быть, в мире по Докинсу, который мы, люди, пытаемся нынче создать, культура исчезнет. Бог хочет, чтобы у нас была культура. Эволюция по Докинсу – не хочет. Ей все равно.

 

Эпилог.

"Разумная жизнь на планете", говорит Докинс, "становится взрослой, когда она наконец осознает причины своего существования". Это, дамы и господа – первое предложение первой главы "Эгоистического Гена", из чего я радостно заключаю, что Докинс открыл то, над чем человечество билось всю историю. "Если", продолжает Докинс, "более совершенные существа из космоса посетят Землю, их первый вопрос,, дабы определить уровень нашей цивилизации, будет "Открыли они эволюцию, или нет еще?"

Не соглашусь. Если такие существа действительно прибудут из космоса (а не какого-нибудь еще места, нам неизвестного, какого-нибудь многомерного неожиданного портала), первый их вопрос будет (если действительно по умопомрачительному совпадению задавание вопросов окажется вдруг частью их культуры) – "Читали ли они Докинса?" Если же их чувство юмора – такое же, как у Докинса, не исключаю, что спросят они – "До сих пор ли здесь воспринимают эволюцию, как серьезную теорию?" Докажите, что я не прав.

Отбросив шутки, скажу – бесконечная наивность есть то, что характеризует все рассуждения Докинса. Приведу пример (p. xiii):

"Недавно я ознакомился с весьма неприятным фактом. Есть, оказывается, влиятельные ученые, имеющие привычку подписывать своим именем публикации, в создании которых они не участвовали. Оказывается, некоторые маститые ученые заявляют о своих частичных правах на статьи в то время как вся их контрибуция в создании таковых состояла в предоставлении автору места на скамье, выбивания государственных дотаций, и редакторской читки манускрипта в поисках описок. Не знаю, может быть, целые научные репутации строятся на таком "участии" в работах студентов и коллег! Не знаю, как бороться с этим видом нечестности".

Практика, описанная здесь Докинсом, настолько распространена, настолько неотъемлемая часть академической рутины, и существует она, практика эта, столько столетий подряд, что устранить ее, не разрушив, или по крайней мере не попортив очень сильно, все остальное – невозможно. Не каждый ученый гений. Более того, процент ученых, наделенных каким бы то ни было воображением, ни в коем случае не превышает этот процент в других профессиях. Не каждый может постоянно сыпать оригинальными идеями. С другой стороны, если бы только люди с идеями имели бы право именовать себя учеными, отрасль уменьшилась бы до смешных размеров, и не было бы дотаций, и мест на скамье, и университетов тоже не было бы. Подавляющее большинство людей в любой сфере деятельности – мертвый груз, но ни одна сфера не может без них существовать. В то же время, ученым необходимо публиковать что-нибудь время от времени. Какой же выход у них есть, помимо примыкания к тем, у кого есть идеи? Люди, привыкшие, как Докинс, мыслить эволюционными категориями, должны воспринимать ситуацию как должное. Ситуация должна существовать по определению. В конце концов, он ведь, Докинс, все время рассуждает о полезных паразитах в "Эгоистичном Гене".

Я мог бы сказать, основываясь только на этой цитате, что "эти глупые люди не разбираются даже в своем собственном глупом деле", и так оставить, но не сделаю я этого. Вместо этого, я задамся вопросом – и задам этот вопрос всем поклонникам и оппонентам Докинса. Итак. Человек, который только недавно (лет эдак через двадцать после диплома) узнал об одной из самых распространенных данностей в его собственном окружении и был этой данностью неприятно удивлен – можно ли такому человеку доверять в предоставлении адекватных ответов на вопросы, касающиеся происхождения человека, т.е. – самые сложные вопросы, имеющиеся на планете.

"Слепая вера все может оправдать", говорит Докинс (p. 198). Ну а то. Будто бы боясь, чтобы ему тем же шаром по лбу не попало, он спешит пояснить, что он имеет в виду, в сноске (p. 330): "Я получил предсказуемую кучу писем от жертв веры, протестующих против моей критики. Вера – такой успешный аппарат для промывки мозгов в свою пользу, особенно в случае детей, что сбросить ее оковы – тяжело. Но что такое, все-таки, вера? Не является ли она состоянием ума, которое приводит людей к вере во что-нибудь – все равно во что – при полном отсутствии доказующих свидетельств?… Люди верят в эволюцию не потому, что они случайно выбрали предмет веры, но потому, что доказательства ее существования – многочисленны и доступны всем".

Во-первых, если кругом столько свидетельств, доступных публике, зачем верить в эволюцию, если можно просто о ней знать? Не делают ли доказательные свидетельства веру излишней? Во-вторых, эти "доступные публике свидетельства" есть, конечно же, миф. И даже хуже – в отличие от многих традиционных мифов, он не имеет, этот миф, ничего общего с реальностью.

Любая идеология есть средство промывки мозгов, и все, что угодно, включая религию, может быть употреблено для такой промывки. Если, однако, какая-либо промывка мозгов на самом деле имела и имеет место в цивилизованных странах (особенно промывка мозгов детям) со времен Второй Мировой, помимо промывки мозгов теорией эволюции, пусть мне господин Докинс это докажет. В школьных учебниках до сих пор наличествуют каракули Эрнста Хекеля, изображающие похожие эмбрионы, превращающиеся в разные взрослые формы, хотя давно известно, что Хекель позволил своему воображению и любви к рисованию разгуляться беспочвенно, не основываясь на фактах, к коим он, Хекель, не имел доступа. Майкл Дж. Бехе, автор книги "Черный ящик Дарвина", говорит в своем эссе "Догматический Дарвинизм" – "Несмотря на рассекреченность нечестности Хекеля, мало кто из ученых озаботился этим вопросом. Недавно я спорил с эволюционным биологом и выразил возмущение тем, что рисунки Хекеля, широко известные в биологической общине как кричаще неверные, до сих пор используются в институтских текстах, дабы убедить студентов в правоте теории эволюции. Мой оппонент поколеблен не был, и заметил миролюбиво, что учебники всегда очень долгое время приводятся в соответствие с научными открытиями. Да, понимаю – лет сто".

Строго говоря, студент не может сегодня получить высший балл по биологии, не заверив в какой-то момент администрацию, что он убежден, что все мы произошли от обезьяны, что, как говорит сам Докинс, есть заявление веры. Правда Докинса марширует по миру, покачиваясь. Бог и церковь запрещены в публичных школах, теория эволюции заняла их место. Вместо того, чтобы учить детей любви к ближнему, их учат, что выживает приспосабливающийся (а остальные, очевидно, пусть ищут утешения в наркотиках). Это – не промывание мозгов, конечно же. Это – наука. Не так ли.

Постоянные упоминания Докинсом понятия "свидетельство" и его нежелание, вызванное, возможно, робостью, применять слово "доказательство" – повод дать обоим понятиям определение.

Словарь "Американское Наследие" определяет доказательство как "свидетельство или аргумент, наглядно показывающий, что утверждение правдиво". Это не совсем верно. Доказательством может быть все, что угодно, при условии, что кто-нибудь принимает его, как таковое. Когда кто-то пытается вас в чем-то убедить и приводит аргумент, любой аргумент, вы можете аргумент принять, отвергнуть, или согласиться с ним частично – при этом один и тот же аргумент может быть, как видим, доказательством, чепухой, или пищей для размышлений (кою характеризуют фразы вроде "в общем правильно, но… " или "близко, но не совсем то". Вывод – доказательство есть субъективное нечто, применяемое чтобы убедить кого-либо в чем-либо, кое нечто сработало по крайней мере один раз. Доказательство иногда использует свидетельства. При этом свидетельства ложные или неправильно интерпретированные также хороши, как правдивые и правильно интерпретированные, если доказательство срабатывает.

Свидетельство же – гораздо менее фривольная концепция. Очень важная вещь, но не в том смысле, в каком Докинс думает.

Вообразите себе уютный, хорошо построенный дом, расположенный на крутом склоне где-нибудь в Северной Каролине, недалеко от большого населенного центра. У дома есть крыльцо и есть входная дверь. На вид он ничем не отличается от других хорошо построенных домов. Глядя на него, вы автоматически предполагаете что у входной двери есть петли, а внутри дома вы найдете кухню, ванную, и какую-нибудь мебель. Наверняка есть и фундамент, и водопровод, и электричество – и так далее. Какие у вас есть свидетельства, чтобы строить такие предположения? Это просто. Вы видите дом, построенный в цивилизованном месте и не выглядящий, как сарай. Это – все. Остальное – домыслы. Дома в Северной Каролине, не выглядящие сараями, оснащены водопроводом, электричеством, ванными, кухнями, подвалами – просто по определению. А у большинства дверей есть петли. А теперь предположим, что дверь эта – отодвигающаяся, а не открывающаяся внутрь или наружу. Отъезжающая в сторону. Внутри – тир. Мишени висят, стойка. Водопровода нет. Электричества нет. Вместо фундамента – новенький усилитель гравитации, сооруженный в НАСА. Маловероятно? Безусловно. Но ведь не невозможно. Но, скажете вы, какой же заикающийся идиот будет устанавливать в доме отодвигающуюся входную дверь? Чем ему не угодили обычные входные двери? А что, скажу я. Хозяин дома – кретин. И что же? У вас были ваши свидетельства, но все ваши выводы, на них основанные, оказались неправильными. Свидетельство, по мнению "Американского Наследия" есть "данные на основании которых можно делать выводы и составлять суждения". Заметьте наличие слова можно и отсутствие слова всегда. Заметьте, что сказано – выводы, но не сказано – правильные выводы.

Что такое свидетельство?

У всякого есть представления о структуре Вселенной. Некоторые системы представлений более полны, чем другие. У большинства представлений есть лакуны, дыры, незаполненности. Общая картина же, в случае каждого индивидуума (известная также как кругозор) – абсолютно гармонична. Когда в эту картину представлений о Вселенной поступают новые сведения, то они, сведения эти, либо встраиваются в нее, либо нет. Чтобы сведения встроились, следует найти связующие звенья (линки), которые соединили бы новые данные с остальной картиной. Слово гармония подразумевает, что все детали между собою связаны. Свидетельство, таким образом, есть набор деталей, нюансов, и концепций, существовавших в вашем представлении о Вселенной до поступления новых данных. Перечтите предложение. Существовавших до. Детали могут быть правильными и неправильными (всегда есть неправильные, ибо никто не совершенен). Детали эти – ваши верования и поверия, которые можно использовать, как клеммы, присоединяя к вашему кругозору новые данные. Кругозор этот, сумма ваших знаний, общий образ Вселенной с вашей точки зрения, может быть частично правильным, или абсолютно неправильным, но он всегда осмыслен в ваших глазах, и на него вы всегда ориентируетесь. В зависимости от того, как используются свидетельства при подсоединении новых данных в ваш кругозор, одни и те же свидетельства могут связать в умах двух разных людей две совершенно противоположные, взаимоисключающие идеи. Двухстрочное стихотворение Эзры Паунда под названием "Метро" доказывает одним, что автор его – гений, а другим, что он – бездарный очковтиратель.

Человек – создание верующее. Неверующих не бывает – всё в нашем кругозоре основано исключительно на вере, включая свидетельства. То, во что мы верим, зависит от личного (свободного) выбора. В "Эгоистическом Гене" Докинс часто вспоминает Фому Неверующего, единственного апостола который ему, Докинсу, импонирует. В случае Теории Эволюции, сам Дарвин – Фома Неверующий, а Докинс – фанатик, чья вера слепа.

Наука есть область человеческой деятельности, способная предложить некоторым людям интересное времяпровождение и, в то же время, быть полезной остальному человечеству. Однако, наука в роли религии – гротескна и часто вредна и опасна, превращается в занятие злобных сект, чьи переполненные хамским энтузиазмом и высокомерием члены культивируют в высшей степени безответственное отношение к вещам наибольшей важности (например – в данный момент на планете возможно не осталось ни одного фунта зерна, не измененного генной инженерией, и мы просто не знаем, вообще ничего не знаем, о возможных последствиях этого для всех нас и для окружающей среды в следующие двадцать, пятьдесят, сто лет), в то время как пророки и оракулы этой секты могут восприниматься всерьез только и исключительно людьми, для которых существование Windows и мобильника является достаточным доказательством несуществования Бога.

А что же с Дугласом Адамсом? Почему именно он, вот уж не ожидали, позволил книге Докинса изменить, если не вообще построить, свой кругозор? У писателей есть слабости. Слабость Адамса – в его страсти к техническим приспособлениям, то бишь, к электронным игрушкам. В том же собрании эссе, которое я цитировал ранее, Адамс так описывает свои несчастья с новым и старым компьютером, которые он пытался заставить правильно работать – (The Salmon of Doubt, page 90) -

"Диккенсу не нужно было ползать под письменным столом и пытаться воткнуть правильный коннектор в правильную дырку. Достаточно посмотреть на метраж продукции Диккенса на книжной полке и становится понятно, что ему никогда не приходилось воевать с коннекторами". Несмотря на удивительно богатое воображение, Адамс был, по его собственному признанию, ужасно ленив. Он позволил себе соблазниться всей этой эволюционной системой мышления потому, что система предоставила ему прекрасную возможность повозиться с информационными коннекторами, не напрягая воображение ни в какой степени. В случае Теории Эволюции, все возможности для работы воображения были целиком использованы самим Дарвином. То, что осталось его последователям – возня с коннекторами, что-то вроде интеллектуального пасьянса. Вот что, я думаю, произошло в случае Адамса. Это, конечно же, просто теория. Я не могу ее доказать, несмотря на обилие свидетельств в данном случае.

Критические эссе не должны, по идее, предлагать альтернативы, рассуждать о том, что есть на самом деле. И нужно бы мне удовлетвориться просто зубоскальством по поводу трактата Докинса. И все же. Давайте нарушим еще одно правило и кинем эволюционистам кость. Почему нет? Давайте попробуем ответить на некоторые вопросы.

Существует ли эволюция, как феномен? Безусловно. Спросите любого коннозаводчика или сравните породы собак, от совершенно бесполезных пуделя и дога до весьма полезных лабрадоров, овчарок, и лаек.

Может ли какой-либо вид эволюционировать в другой вид по принципу естественного отбора и выживания тех, кто наилучшим образом приспосабливается?

Не очень. И уж точно – не случайно. Если принять во внимание все, что мы об этом знаем, плюс данные археологии – эволюция по Дарвину – несостоятельна. Переходные виды (если бы они были – а их до сих пор не нашли, ни один) были бы слишком уязвимы, были бы уничтожены либо их предшественниками, либо видами, эволюционировавшими ранее и готовыми к прибытию неудобных соседей, или просто легким изменением климата. Грызуны, говорят, были первыми млекопитающими на планете. Ну и кто же у них непосредственный не-млекопитающий предшественник? Из кого они появились?

Но – эволюционировали ли какие-либо виды в какие-либо другие виды при каких-нибудь обстоятельствах?

А вот это действительно возможно. По всей планете имеются в наличии следы ускоренной эволюции, в основном в форме незаконченного дела. Иногда художник намеренно не заканчивает ту или иную деталь в картине, если общая композиции кажется ему законченной и гармоничной. Начатки лап у китов, летяга, утконос – все они являются стрелками-указателями, а направление, ими указываемое – Личная Лаборатория Создателя. Не вся жизнь вышла из океанов, но появилась жизнь впервые именно в океане. О чем и сказано, черным по белому, в главе Библии под названием "Бытие".